Для многих людей слова — это и есть язык. Если много слов, язык богатый и хороший, мало — совсем наоборот.
Много ли слов в русском языке?
А это как считать. Кому и двухсот слов хватит на целую жизнь, а другим нужно побольше. Если считать все слова, которые, постепенно накапливаясь, составили в конце концов лексикон русского языка, их окажется около миллиона. Судите сами: слов современного русского литературного языка около 150 тысяч, кроме того, диалекты имеют около 200 000 слов (или новых значений литературных слов), да иностранных слов собралось около 30 000, да новых слов и значений около 5000, и число их все время прибывает. Добавьте сюда научные термины, слова специальных языков (жаргоны) — около 10 000 за все время их существования, — и устаревшие слова церковнославянского языка, которые мы используем по разному поводу и случаю, — еще несколько тысяч, и в историческом словаре утраченных теперь и позабытых слов около 30 000, и словарь собственных имен и прозвищ (включая самые невероятные), если бы их собрали полностью, содержал бы за 25 000 слов, и разные случайные слова-однодневки, которые в разговоре мы составляем каждый день и тут же забываем, и разные уменьшительно-ласкательные и увеличительно-уничижительные, и прочие слова с суффиксами, которые обычно не попадают в словари... Так и окажется, что в нашем распоряжении как раз почти миллион слов или во всяком случае их особых, каждый раз новых значений. Конечно, если со знанием дела «отжать» эту массу и дать полный словарь русского языка, миллиона не будет, но все-таки много, очень много. Больше, чем нужно, чтобы написать «Войну и мир» или «всего Пушкина».
Теперь почти миллион, а тысячу лет назад, когда мы впервые встречаем славян в исторических источниках, у них, по мнению ученых, было около 20 000 (некоторые увеличивают число слов до 40 000). Если эти цифры обдумать. окажется, что за тысячу лет наш лексикон увеличился в 25 раз, каждый год в среднем возникала почти тысяча новых слов или их значений, может быть, случайных, Неустойчивых, впоследствии бесследно исчезнувших, но новых и всегда чем-то важных для славян.
Это большое богатство, но отчасти мы его растеряли. Слишком поздно стали записывать слова, составлять словари. Да и то попервоначалу старались записывать какие-нибудь неведомые, странные слова, не славянские даже, чтобы им научиться. В первом печатном «Лексисе» Лаврентия Зизания 1596 года всего 1061 слово — это очень много по тем временам. У Памвы Берынды в словаре 1627 года почти 7000 слов, и это количество казалось невероятным. В конце XVIII века был составлен «Словарь Академии Российской» — в нем 42 257 слов, во втором его издании 1806 года 51 388 слов. В учебном словаре П. Соколова 1834 года около 80 000 слов, в академическом словаре 1847 года 114 749 слов, в «Толковом словаре» В. И. Даля, выходившем начиная с 1863 года, более 200 000 слов. Так постепенно увеличивался интерес к собиранию слов и вместе с тем интерес к своему родному, казалось бы, такому знакомому русскому слову.
Все это время росло и число новых слов. Они не появлялись неизвестно откуда, придуманные случайно и вдруг — таким образом слова редко появляются. Они были бы непонятны, они бы не сохранились.
Нередко слова просто заимствуются из другого языка или «переводятся» с чужого языка на свой, родной; образуются кальки (от французского слова caique) — слова, построенные по образцу чужих слов путем точной копировки их средствами родного языка. Так случилось, например, со словом совесть, которое появилось еще в Древней Руси по типу греческого слова syn-eidē-sis, с точным соответствием по составу слова: греческая приставка syn- и славянская ей соответствует -съ, в греческом корне -eid- то же значение, что и в славянском вѣд — ‘знать’, ‘ведать’ (этот греческий корень мы встречаем в слове идея). Не только части слова, но и общее его значение как бы переводится на славянский язык: ‘совместное знание’, даже ‘сознание’. Ничего похожего на современное значение совесть — ‘моральное чувство ответственности за свое поведение’ — в таком «переводе» слова еще нет. Оно появилось позже, связано с развитием человеческих отношений в условиях новой культуры.
Однако гораздо чаще такие «заимствования смысла» без самого слова происходят в разговорной речи. Расскажу вам поучительную историю из недавнего времени.
В числе многих других нареканий за грубость языка молодой Максим Горький получил и упрек за употребление варваризма выглядит в значении ‘производит впечатление’. Ярким доказательством порчи языка, — писали журналы, — «может служить знаменитая, прямо-таки невозможная форма Максима Горького: лошади выглядели уродливыми». Выглядеть в этом значении тоже калька, но только с немецкого aussehen. Ни один классик русской литературы не употребил это «уродливое порождение петербургских чиновников из немцев». Тургенев сказал бы иначе: она была собою некрасива, и даже журналисты конца прошлого века предпочитали говорить: он смотрит бодро, а не он выглядит бодрым.
Только словарь под редакцией Д.Н. Ушакова в 1935 году отметил, что данное значение слова выглядит — «все более входящий в употребление германизм». Теперь оно кажется нам обычным, хотя долгий процесс его внедрения в литературную речь показывает, что кальки не сразу становятся русскими словами, встречают своих противников.
Иногда не только основное, но и переносное значение чужого слова переходит в наш язык, а нам и невдомек, что теперь мы говорим чужими метафорами. Душа, например, у славян — это только ‘душа’, живущая сама по себе в человеческом теле и покидающая его после смерти. Греческое же слово, которое соответствует нашей душе, — psyxē: это и ‘душа’, и еще к тому же ‘отдельный (живой) человек’. Второе значение греческого слова впоследствии было перенесено на славянское, и в русском языке душа стала значить еще ‘человек’. Даже мертвая душа — все равно ‘душа’, потому что ‘человек’. Супруг, как мы знаем, — это пара волов, а в греческом слове с такими же морфемами su-dzug-os не только ‘пара волов’, но и ‘мужчина, находящийся в браке’. Русские книжники и эту греческую метафору использовали в своих интересах, так и у нас появились супруги — изысканное наименование брачной пары. Греческое слово kefalē — это и ‘голова’ (отсюда и черноморская кефаль), и вместе с тем ‘глава в книге’. Тогда и наши книжники ввели в обычай: голова — головой, но еще и глава. Заметьте: второе слово не в русском произношении, а в церковнославянском. Источник нового слова ясен — оно пришло из книжной среды, поэтому и произношение его не разговорное.
Но особенно много в русском языке простых заимствований. Бывали времена, когда они буквально заливали русский язык своим потоком, чтобы потом, войдя в берега русской речи, оставить в нашем лексиконе десяток или сотню слов, которые прижились и стали, как говорится, своими.
Много слов славяне заимствовали у греков, более 1200, а сохранилось около 400. Одни греческие слова проникали к нам из книжного церковнославянского языка: алфавит, варвар, високосный, диафрагма, дракон, климат, лента, литр, мастика, куролесить, мрамор, плита, тигр, стих, хор и даже плазма. Другие попали в наш словарь, пройдя через соседние языки, — такие слова наши предки воспринимали неохотно, считали их неприличными, употребляли редко, например сквалыга. Но также и нефть — это слово тоже со временем стало важным. Были и такие, которые славяне заимствовали в разговорах с греками, принося их из устной речи. И вот эти-то сохранялись лучше всего, они немного изменились в произношении, приспособились к какому-нибудь типу склонения и до сих пор радуют нас своим существованием. Мы-то думаем, что говорим по-русски, а на самом деле употребляем когда-то заимствованные слова: блин, бумага, василек, вишня, мак, мята, миндаль, огурец, свекла, оладья. Все как будто свое, славянское, ан нет: камора, терем, клетка (комнатка), кровать, миса, лохань, фитиль, кукла, баня...
У древних заимствований легко разглядеть общую причину их перехода к славянам. Обычно это связано с новым явлением или предметом, которые славяне получили от своих соседей и которые нужно было как-то называть.
Из иранских языков они заимствовали слова, связанные с религиозным культом: бог, господь, болван (т. е. идол, изображавший бога), кур (кровью которого окропляли болвана), курган, чертог, ирей (блаженная страна мертвых) да попутно еще топор, собака и хата. В IV веке славяне заимствовали у германцев термины, связанные с войной: шлем, броня, стрела, меч, брадовь (секира), тесала, скрада (котел или костер на биваке), луща (древко копья), чужой (враг), котел, серьга (железное украшение воина, что-то вроде медали за храбрость), полк, князь, король. Германцы-готы раньше славян получили христианство, и через их посредство славяне познакомились со словами буква, поп, пост, церковь, а также с названиями монет (у славян их еще не было): цата, щеляг, пенязь (шиллинг и пфенниг).
Через славянские земли пятнадцать столетий назад готы прошли к югу и по пути познакомили славян с железом, о котором сами только что узнали от римлян. Шлем, меч, броня и все остальное — все делалось из железа, для славян же железо тогда было в новинку. Впитали в себя новую материальную культуру и одновременно заимствовали несколько терминов, а в других случаях просто изменили значения старых, уже бывших в их языке слов. Нож, например, слово того же корня, что и прусское nagis и литовское nagis и означает ‘кремень’. Оно пришло из каменного века. В V столетии из бронзового нож становится железным, но сохраняет свое название. Щит по своему первоначальному значению не что иное, как ‘недубленая шкура’, именно ею обтягивали деревянную раму древние витязи, отправляясь в поход. Постепенно и щиты становились железными, хотя и обтянутые кожей употреблялись до XV века, но и те и другие одинаково назывались щитами, потому что служили для защиты.
Гунны, авары и прочие тюркские племена также прошлись по нашей территории, но уже с востока на запад, и оставили нам вьюк, армяк, орду, деньгу, жемчуг, клобук, колымагу, лошадь, слона, табор, ковчег, телегу, япанчу, хоругвь, товар, куму и многие другие слова.
В начале XVIII века из западноевропейских языков пришло к нам более 3500 слов, но едва лишь половина сохранилась в нашем лексиконе, многие из них как редкие и специальные слова, но гармонь, кастрюля, лимонад, класс, касса, линия, магазин, гол, квиты и прочие теперь знают все. Это слова русского языка.
Каким образом происходило заимствование чужого слова? Для того, чтобы оно стало своим, его звучание нужно было приспособить к произношению слов родного языка. У древних славян не было звука ф, им казалось, что в греческом слове faros — ‘полотно’ произносится звук п — так они и стали говорить: парус. Иноземное слово стало своим.
Можно было изменить ударение, если слово неловко произносить с чужим ударением. Заимствовали у скандинавов-варягов слово тиу́нъ — ‘подручный князя’, а ударение показалось грубым, изменили к сделала ти́унъ и стали так говорить, потому что в чужих словах мы предпочитаем ударение на первом слоге: гетма́н, деспо́т, евну́х, жемчу́г, ротми́стр и многие другие давно уже стали: ге́тман, де́спот, е́внух, же́мчуг, ро́тмистр, а сило́с, кварта́л, парте́р и прочие еще только пытаются измениться в си́лос, ква́ртал, па́ртер. Мы же возражаем против такого ударения, поправляем, хотя это, может быть, и бесполезно. Нельзя остановить живого потока языка, особенно если за этим явлением тысячелетняя традиция.
В некоторых же случаях и форму слова нужно было изменить. Так случилось со многими словами, иногда долго колебались: что предпочесть: зал, зала, зало? Остановились на форме зал: все односложные имена с конкретным значением корня обычно мужского рода, пусть и будет среди них. Светлый зал.
Если слово получит русский суффикс, оно также станет похожим на русское. Что такое ágouros? Греческое слово. А огурец? Русское. Так же как огірок украинское. Все равно какой суффикс уменьшительного значения мы прибавим к греческому корню, -ок или -ец, важно, что слово получило знакомую и привычную форму и стало вполне пригодным для нашей речи. Свои и чужие слова иногда так похожи по звучанию, что их трудно различить. Слушаешь греческого огородника, как он говорит: агурос, и кажется, будто огурец.
Изменив свою форму, приспособив ее к русскому языку, варваризм, чужое непонятное слово, становится заимствованием. Потом мы настолько к нему привыкаем, так часто используем, что и помыслить не можем, что когда-то было оно чужим, это слово. И живет оно в нашем языке, как природное наше слово, изменяется так же и стареет. Со временем может стать архаизмом и кануть в Лету. Многие же слова так никогда и не стали вполне русскими, сразу перешли в разряд архаизмов. Появились у нас в петровские времена вокабула и виктория, а теперь мы встречаем их разве что в историческом романе. Лучше вместо них сказать по-русски: слово, победа.
Да и вообще в родной речи всегда лучше сказать по-русски, чем использовать чужие слова. За чужим словом — чужие мысли и чувства, а русское слово и понятнее, и чувство передает свое. Да, я не оговорился: язык отражает не только смысл мысли, но и чувство, а это важно в момент общения.
Говорят все чаще: привет! пока! А то и добавят совсем непонятно: адью! гуд бай! чао! Каков смысл этих слов-пришельцев? В устах русского человека это знаки прощанья, формулы вежливости — и только. И русские по виду слова привет и пока — всего лишь переводы иноязычных слов. Русское слово встречи-прощанья не столь легковесно. Вздымалось оно из глубин народного духа веками, пока к XVII столетию не отлилось в уважительные и крупные здравствуй — прощай. При встрече — пожелание здоровья: будь здоров ты! При расставании — просьба простить, если чем-то обидел. А сколько за этим скрыто, как много осталось между словами! Приязнь, уважение — жизнь. И ясно, что за человек с тобой говорит...
Вот почему так не просто заменить русское слово.