А они и не изменяются вовсе. Как произносилось восемьсот лет назад слово дети с узким и чуть-чуть напряженным [е], так и теперь произносится в окружении двух мягких согласных: [д’е́т’и]. Как будто немножко на [и] похоже — [д’ие́ит’и].
А может быть, все-таки изменяются? Вот ведь в слове детки раньше произносился тот же гласный, что и в слове дети (корень-то один и тот же), а теперь в этом слове мы произносим низкое и совсем не напряженное [э], которое часто встречается перед твердым согласным, [д’э́тк’и]. А если петь, то услышишь даже [диеэ́тк’и] — с постепенно переходящим от [и] к [э] гласным. Трудно сразу же после мягкого согласного [д’] произнести [э] — обязательно появится добавочный звук [и] или [е], который смягчит переход, сделает его незаметным.
Минуточку! Вот мы и нашли это слово: незаметным. Положа руку на сердце, можете ли вы сказать, что слышите все подобные переходы одного звука в другой? [иеи] или [иеэ]? Разве что уж вслушаться в свое собственное, очень медленное произношение и при этом обязательно следить, как постепенно перемещается во рту язык. Вот в слове детки он как будто плавно понижается, но не до самого конца, потому что наступает время произнести [т], и приходится резко как бы отрубить дальнейшее произношение гласного [э].
В этом-то все дело: Если произносить и одновременно слушать, вы сможете при достаточной тренировке осознать различие между нашими звуками в приведенных словах. А если только слушать, скажем, чужую речь, вы не сможете это различие между звуками осознать.
Следовательно, для вас никакого различия между нашими звуками и нет.
Вот мы и употребили еще одно важное для наших рассуждений слово: различие.
Только если мы осознаем различие между двумя звуками, можно предположить, что перед нами две фонемы. Если же не осознаем, значит, перед нами просто два звучания одной и той же фонемы.
И уж если мы не слышим разницы между двумя разными [е] в словах дети и детки, значит, эти [е] — различные звучания одной фонемы. В отличие, например, от [у] в слове [ду́тк’и] (пишется дудки): [д’е́тк’и] — [ду́тк’и]. Никто не спутает эти два слова, потому что их различают знаки — фонемы е и у.
И с развитием языка изменяется вовсе не звук, а фонема. Ведь не звук, а фонема является единицей языка.
Попробуем пояснить это на примере из какого-нибудь современного русского говора. Говор, как и наш литературный язык, — живая разновидность русского языка, он «звучит». И вместе с тем он представляет более древнюю стадию русского языка, звучит так, как звучали русские говоры много лет назад.
Вот в нашем говоре вместо [а] после мягких согласных слышится звук, похожий на литературное [е]. Диалектолог, который записывает диалектную речь для своих научных надобностей, приходит в недоумение: почему петь пальцев, а не пять пальцев? Почему е, а не а? Он спрашивает у старика, который только что произнес петь пальцев: «Как правильно сказать: пять пальцев или петь пальцев?» И получает ответ: «Поют только в церкви, а пальцев... (и вот тут я должен записать в транскрипции, условным фонетическим письмом, иначе неясной останется суть ответа) — «...а пальцев [п’еат’]». Что это значит?
Это значит, что и старик, говорящий на русском диалекте, и ученый, владеющий литературной формой русского языка, различают оба слова — пять и петь. Потому-то они и понимают друг друга, что для каждого из них это разные слова. Потому-то и язык, на котором они говорят, — один и тот же язык.
Что же мешает им понимать друг друга?
Пустяк, мелочь. Знаки различения этих слов у старика и диалектолога разные, т. е. одни и те же слова различаются у них разным способом, разными фонемами.
Ученый, как и мы с вами, различает здесь два разных гласных [е] и [а]. Старик различает наши слова тоже гласными, но другими: в слове петь — [е], а в слове пять — [еа]. Это не [а], как в литературной речи, а [е], очень похоже на [а]. Этот звук обозначается в транскрипции слиянием двух букв: а+е = ͡͡æ.
Было время, все русские говоры походили на тот, которым пользуется теперь наш старик. Это архаический, сохранивший многие старые особенности русского языка говор.
Таким образом, две возможности различения слов — старая и новая — могут сосуществовать в языке. Старики будут понимать молодых, а молодые — стариков. Но уже дети молодых воспримут понимание языковых различий, свойственное родителям, а не дедам. Так и происходит изменение. Скачком — и вместе с тем постепенно.
Может случиться так, что в результате звуковых изменений два слова совпадут, станут омонимами. Звучат одинаково, а обозначают разное, вот как лук и лук. В древности эти слова и звучали неодинаково. Один лук произносился когда-то «в нос» ([лунк] ‘оружие’), а другой нормально, чисто ([лук] ‘овощ’). А потом утратилось различие между двумя разными у, и мы получили омонимы.
Так происходит изменение фонем. Но почему оно происходит и зачем?
Не проще ли было бы для всех поколений, говорящих на этом языке, каждый раз оставлять все по-старому? Проще, верно — но и неизмеримо труднее. И труднее больше, чем проще.
Мы сами убедились, как возрастает со временем количество новых слов, их длина, связанная с разными грамматическими приметами слова в предложении, усложняется состав слов — постоянно увеличивается число морфем в нем и их вариантов (в зависимости от части речи или от стиля), изменяется темп речи и мелодика, изменяется язык. И чтобы обслужить этакое море важных для языка единиц, все время приходится довольствоваться очень ограниченным числом фонем, не более сорока. Чем больше фонем, тем затруднительнее понимание — оперативная память человека ограничена. Вот и приходилось в процессе языкового развития выбирать из многих возможностей различения слов наиболее выразительные. В древнеславянском языке было 12 гласных, которые различались по долготе и краткости, да еще с повышением или понижением тона (интонациями), и около 20 согласных; в древнерусском языке XI века было уже 9 гласных, которые различались только по долготе и краткости — без интонаций, да 25 согласных; в среднерусском языке XV века было 6 или 7 гласных (в разных говорах по-разному), которые уже не различались ни по долготе, ни по тону, но зато число согласных тогда возросло уже до 30; теперь, в литературном нашем языке, мы имеем всего 5 гласных и 37 согласных. Вот как было дело: увеличивалось число согласных, либо появлялись новые (как ф в XIII веке), либо в пару к уже существовавшим согласным, например твердым, приходили те же согласные, но с новым признаком — мягкие, потому и сейчас одной и той же буквой мы передаем на письме и мягкий [л’], и твердый [л]: ляг — и лаг; пишем мы так, как писали и в XIII веке, но произносим так, как произносили в XV веке, а понимаем только так, как и понимать должны в наше время. Вот вам и вся разница между значениями буквы, звука и фонемы.
Гласные же все время сокращались. Сначала в буквальном смысле — все долгие стали краткими, а затем и в смысле количества. Исчезли в древнеславянском носовые гласные (до сих пор в старых рукописях находим буквы, их обозначавшие: «юс большой» ѫ и «юс малый» ѧ, который видоизменился в знакомую нам букву я), затем в древнерусском языке исчезли редуцированные гласные (но обозначавшие их буквы мы знаем: ъ и ь), потом в среднерусском языке утратились двугласные, которые обозначались на письме буквами ѣ (это и есть «ять») и о, и т. д. Например, слова лез и лес в древнерусском языке различались гласными ѣ и е да еще и согласными (лѣсъ и лезъ и даже лезлъ), в среднерусском языке они различались только гласными (произносились как лѣс и лес), а в наше время они ничем не различаются в произношении, стали омофонами (звучат одинаково), хотя по-прежнему отличаются от других, как будто похожих слов, вроде лёсс (произносится льос), слов, которых в древнерусском языке еще и не было.
Если понятна разница между звуком, буквой и фонемой, о которых мы уже говорили, легко представить и смысл изменений, происходивших и тысячу лет назад, и совсем недавно. Изменялось не звучание слов, а назначение звуков, разделявших слова друг от друга; значит, изменялись фонемы, а не звуки. Мы и теперь произносим «ять» в слове лезь, но е в слове лезу, но все равно в этом корне для нас существует одна и та же фонема [е]. Произносим, как в среднерусский период, а понимаем, как надо понимать сейчас! Буквы же ѣ мы и вовсе недавно лишились, только в 1918 году, она сохранялась в азбуке почти триста лет после того, как фонема, ею обозначаемая, уже ушла из языка за ненадобностью.
Постепенно гласные уступили свою роль согласным: их и больше, они и важнее, и чаще имеют сильные позиции, чем гласные. Напишите что-нибудь на листе бумаги, используя только согласные буквы, и каждый свободно поймет смысл вашего письма; попробуйте то же с гласными, и никто ничего не поймет: уа, ау, да еще и иеу.
Зная историю фонем, легко разгадать любое, даже самое сложное слово, которое без того было бы непонятным.
В новгородской грамоте, написанной около 1192 года, встречается слово волмина: даритель жертвует монастырю землю и огородъ и ловища рыбьная и гоголиная и пожни 1-е рель противу села за Волховомъ, 2-е на Волхевци коле (заколок — место рыбной ловли), 3-е коръ, 4-е лозь, 5-е волмина... на островѣ и с нивами... Слово волмина нигде больше не встречается, и долгое время в изданиях грамоты о нем помечали: «значение неизвестно». Потребовались годы исследований многих ученых, иногда вовсе и не помышлявших о нашем слове, одиноко стоящем в ворохе древних грамот, прежде чем более или менее прояснилось истинное его значение. Как и в других случаях, к разгадке привело общее развитие научных знаний, в данном случае и фонетических.
Общий смысл грамоты и суффикс -ина могут указывать, что перед нами обозначение какого-то растения. Ср., с одной стороны, волм-ина и мал-ина, ряб-ина, а с другой — содержание грамоты, в которой говорится о дарах монастырю, в том числе о праве драть кору (корь) и резать лозу (лозь) в каком-то месте. Тогда это было важное сырье, приходилось следить и за деревьями!
Что корень в этом слове именно волм, подтверждают также названия некоторых речек, вроде Волмы, на границе Новгородской и Ленинградской областей — как раз там, где водилась неведомая волмина. А совсем недавно диалектологи сыскали и волмяжник: гриб волнушку, которая растет в сырых зарослях — волмяга... Вот и волмяг напоминает знакомые липняг, сосняг — наши литературные липняк и сосняк.
Вот тут-то и нужна историческая фонетика.
Перед нами сочетание гласного о с тремя согласными, из которых л следует сразу же за гласным, а два остальных «прикрывают» их с двух сторон корня. В русском языке много слов подобного типа; вот первые попавшиеся из словаря: волк, волна, холм, молн(ия), солн(це) и др. Все они сходны и по составу звуков, и по своему происхождению. Чтобы это установить, достаточно сравнить слова родственных славянских языков: русское волк — болгарское вълк, сербское вук, чешское vlk. По таким примерам легко догадаться, к какому именно гласному восходят все славянские вариации: это древнеславянский очень краткий гласный ъ, который, как сказано, в слабых позициях исчез в XII веке, а в сильных изменился — у русских в о (сон, но сна на месте сънъ — съна), у чехов вовсе исчез, у сербов исчез, но не бесследно (сочетание ъл изменилось в у) и только у болгар сохранился в несколько преображенном виде (иначе произносится, чем в древнеславянском языке). Приняв все это во внимание, мы подойдем к следующему этапу реконструкции. Когда- то искомый корень выглядел так: вълм-.
И тут возникают две возможности. Можно как будто сравнить наш корень с однотипными волк или волна, но в более дальних родственниках славянскому языку, в таких, как литовский, вместо вълк мы находим vilkas, вместо вълна — ѵіlna с другим гласным не заднего, а переднего ряда. А это значит, что в древнеславянском наш корень мог выглядеть не только как вълм, но и как вьлм. Что же было на самом деле?
Дело в том, что согласный в перед гласным в начале слова весьма подозрителен: древний звук в губно-губного образования был похож на краткое у, потому что современное губно-зубное в в русском языке появилось не ранее XII века. В древнеславянском языке этот неопределенный призвук у служил как бы прикрытием для гласного, чтобы в соседстве с другими словами не возникло столкновения с гласными звуками. Такое в появлялось всегда, если слово начиналось на гласный ъ или ы, — вот почему в славянских языках и нет теперь слов, начинающихся на ы или ъ. Русское слово вопль родственно литовскому upas — ‘эхо’, а русское выдра — литовскому údra с тем же значением (древнегреческое слово того же корня — это известная вам гидра — водяной змей), а в обоих этих случаях слова начинаются с гласного краткого у или долгого у.
Еще раз оглядим наши формы и посмотрим, каким мог быть исходный корень: вълм-, вьлм-, ълм-.
Первую из них мы оставили под сомнением: она древняя, но не исконная, ей предшествовала форма ълм-. Чтобы сопоставить ее с родственными языками, ее для удобства лучше записать латинскими буквами: так всегда делают, когда приступают к самой древней части реконструкции. Зная, что ъ по происхождению — краткое у, мы и можем записать исходный корень слова как ulm. Это слово мы свободно найдем в ряде словарей современных языков индоевропейского происхождения, в частности в немецком, где наше слово обозначает дерево ‘вяз’. То же в ныне мертвых языках, например в латинском ulmus также обозначало ‘вяз’.
Так, не обращая внимания на значение слова, последовательно разбирая различные изменения его фонетической формы, мы получили возможность отыскать его иноземных родственников, сначала самых близких, славянских, затем все более дальних — балтийских и наконец самых дальних: латинский, греческий, немецкий. А теперь легко соотнести волмину и с другими словами, известными в древнерусском языке. В одной русской рукописи, переписанной в XII веке с чешского оригинала, находим: «Положу в пустыне соснь, улъм и букошь вкупе» (сосну, вяз и бук вместе). В самом древнем списке русской летописи, составленном в XIII в., под 1231 годом, рассказывается о голоде в Новгороде, когда до того дело дошло, что «иные мох ели, уш (какие-то цветы), сосну, кору липову и лист ильм, кто что замыслит». Слово ильм попадается здесь в таком соседстве, что никаких сомнений в его растительном происхождении не возникает. Да и объяснить его довольно просто, потому что русское диалектное ильма, украинское ілем, чешское jilem, польское іlm одинаково обозначают все тот же вяз. Это славянское слово, но уже не славянского происхождения, оно вторично заимствовано из латинского ulmus через германское посредство. И улом, и илем — одинаково поздние заимствования, но исконная славянская форма также сохранилась в глухом новгородском углу XII века и дошла до нас в своем первозданном виде. Такие случаи бывают: чужое кажется лучше, ан и свое в запасе есть!
Что еще важно для понимания истории языка — это хронология. История слов вроде нашей волмины помогает установить последовательность звуковых изменений во времени и в пространстве (по говорам). Один этап изменения следует за другим, и каждое изменение определяется общим поступательным развитием языка вообще. Вот как в нашем случае: сначала сравниваем со славянскими языками, потом с балтийскими, наконец с прочими индоевропейскими, которые отошли от славянских много тысяч лет назад. Соответственно и история русского языка может быть опрокинута в прошлое неимоверно далеко. Мы говорим о современном русском языке, который сложился в XVIII веке; мы говорим о среднерусском языке, который сложился в конце XIV века; мы говорим о древнерусском языке, который является общим для русского, украинского и белорусского языков предком и выделился из древнеславянского в конце X века или в начале XI века; мы говорим о балтославянском языке, который существовал полторы тысячи лет назад, и т. д. Каждый период развития языка по-своему интересен, имеет свои особенности, и каждый из них так или иначе сохранил частицу прошлого, след истории, что-то неуловимо свое, что всегда помогает ученому определить время и место рождения слова.