С отправкой записок в РУ РККА Яну Берзину и в ИНО ОГПУ Михаилу Трилиссеру вопрос решился достаточно быстро. На следующий день после подачи записки по инстанции, в субботу, восемнадцатого января, перепечатываю в машбюро вторую часть своего документа. Трилиссеру я просто позвонил, благо со времени наших последних встреч номерочек я от него получил:
– Здравствуйте, Михаил Абрамович! Узнаете?
– Здравствуйте! Конечно, узнаю.
– Как и обещал, набросал тут для вас кое-что. Не могли бы вы за этой бумажкой направить ко мне посыльного?
– Опять у вас идеи… – вздохнул Трилиссер. – Но интересно будет посмотреть. С вами не заскучаешь. Так что ждите посыльного – прямо сейчас кого-нибудь и отправлю.
Добраться до Берзина мне было несколько сложнее, но и тут способ, по некотором размышлении, отыскался. Правда, пришлось подождать, пока закончится Пленум ЦК. При чем тут Пленум? Да при том.
По окончании Пленума я смог застать на своем рабочем месте Льва Давидовича. После обмена приветствиями он не слишком дружелюбным тоном произнес:
– Опять с чем-нибудь… эдаким, – он покачал растопыренными пальцами в воздухе, – пожаловали?
– Вот, ознакомьтесь, – протягиваю ему листок с машинописным текстом.
Троцкий быстро пробегает его глазами, затем, блеснув стеклами пенсне, устремляет свой взгляд на меня:
– Я не вижу в вашей писульке адресата. Кому это предназначено? И на какой предмет вы знакомите с этим меня? Постойте, но мне как раз сегодня положили на стол документ за вашей подписью, где, кажется, было что-то похожее. Тогда зачем эта отдельная писулька? Хотите, чтобы через Научно-технический отдел отдали эти ваши… тезисы на экспертизу специалистам?
– Не мешало бы, – киваю в ответ. – Но главная проблема у меня другая.
– Какая же? – живо интересуется начальник НТО ВСНХ СССР.
– Полагаю, вам не составит большого труда по старой памяти связаться с Яном Берзиным и ознакомить его с содержанием данной записки?
– А какое отношение, извините, Разведупр имеет… – начинает было Троцкий, но останавливается и несколько раз кивает. – Да-да, понимаю, понимаю… Ладно, думаю, большого вреда не будет, если Ян это прочтет. – И Троцкий тут же снимает трубку. – Барышня, дайте мне, пожалуйста, номер…
Так, и эта проблема решена. Возвращаюсь к себе, а там меня ждет уже примелькавшийся курьер нашего ГЭУ:
– Виктор Валентинович, вам конверт. Расписаться нужно.
– Что за бумага?
– Из военкомата.
Здрасте! Какой, к черту, военкомат?! Расписываюсь, вскрываю конверт…
Опаньки! В феврале мне предписывается прибыть на полуторамесячные сборы начальствующего состава. С какой это стати я в начальствующий состав-то попал?
И тут память Осецкого выдает на-гора полузатертые за ненужностью воспоминания. Было! Было-таки. В двадцатом году, когда в начале марта из-за капповского путча отложилось на неопределенный срок мое назначение на должность торгпреда в Германию, хотя уже в конце февраля я сдал все свои дела в наркомате Фрумкину, – вот тогда, как болтающегося без дела, и послали меня по партийной мобилизации аж на четыре с лишним месяца… Нет, не на фронт, поскольку ровным счетом никакого военного образования или хотя бы некоторого боевого опыта у Осецкого не было, а на политработу в Войска внутренней охраны республики. А в начале июля того же года выдернули обратно и отправили торгпредом в Эстонию.
Ладно, в конце концов, полтора месяца не такой уж огромный срок. Послужим делу обороны Страны Советов! Отложив предписание из военкомата в сторону, возвращаюсь к текущим делам. Следующая проблема, которой надо было вплотную заняться, – кадры.
«Председателю ВСНХ СССР Ф. Э. Дзержинскому
Копия – Наркому просвещения СССР
А. В. Луначарскому
Копия – Председателю Госплана при СТО СССР
А. Д. Цюрупе
Копия – заместителю Председателя ВСНХ СССР
Г. Л. Пятакову
Копия – Начальнику ГЭУ ВСНХ СССР
В. Н. Манцеву
Для вынесения вопроса на СНК СССР
Положение с подготовкой кадров для народного хозяйства СССР донельзя отвратительное, если не сказать – угрожающее. Тот кадровый голод, который мы испытываем сегодня во всех отраслях нашего хозяйства, да и во всех сферах общественной жизни, в ближайшее время станет нетерпимым, суля нам колоссальные экономические и политические проблемы. С развертыванием социалистической реконструкции народного хозяйства перед нами встанет задача обеспечить кадрами квалифицированных рабочих и специалистов тысячи новых заводов и фабрик, десятки тысяч сельскохозяйственных кооперативов.
Где мы возьмем эти кадры, если не начать их подготовку немедленно, не откладывая дело ни на месяц? Нигде! Поскольку квалифицированные специалисты готовятся не один год, мы вынуждены будем замещать новые рабочие места, снабженные современной техникой, малограмотными или вообще безграмотными в техническом отношении людьми. В результате те жертвы, которые будут принесены во имя индустриализации народного хозяйства, во имя движения СССР к социализму, окажутся напрасными. Этого допустить нельзя!
Чтобы предотвратить такое развитие событий, безусловно необходимо, не откладывая – чтобы решить все основные организационные вопросы не позднее начала нового учебного года (т. е. к сентябрю сего года), – проработать, принять и практически реализовать новую политику в области подготовки кадров».
После столь угрожающего вступления следовало обосновать конкретные шаги в области новой кадровой политики. Что же такая политика должна включать?
Само собой, никакой успешной кадровой политики без полной ликвидации неграмотности (в том числе взрослого населения) провести невозможно, и начать эту работу нужно немедленно, раньше, чем она началась в реальности. Необходимо уже сейчас обеспечить полный охват детей начальным образованием, с перспективой перехода ко всеобщему семилетнему. А для этого всякие классовые ограничения и предпочтения в школьном образовании должны быть отброшены. Да и всякие нелепые эксперименты в школе, которые сейчас расцвели пышным цветом, надо прекратить.
Поскольку индустриализация влечет за собой резкий рост потребности в обученных рабочих и в специалистах, нужно резко расширить подготовку и тех и других. За счет чего? Нужно использовать материальную базу наиболее передовых предприятий (и промышленных, и сельскохозяйственных), где, кстати, сосредоточены и наиболее квалифицированные кадры. Вот при них и развертывать высшие технические учебные заведения, техникумы, разнообразные курсы и конечно же школы фабрично-заводского обучения. А эти школы нужно ориентировать не только на нужды данных предприятий, но и новых строящихся заводов, совхозов, сельских коллективов. Кроме этих передовых предприятий, вообще каждая сколько-нибудь крупная фабрика или завод должны иметь школу фабрично-заводского обучения, чтобы обеспечивать себя кадрами грамотных, квалифицированных рабочих. Да, чуть не забыл! Надо вписать еще вот что: школы фабрично-заводского обучения должны также предоставлять материальную базу для трудового обучения учащихся единых трудовых школ.
Так, теперь что касается специалистов. Здесь нельзя забывать о качестве подготовки, поэтому желательно проводить значительное расширение набора студентов в первую очередь крупнейшими и наиболее авторитетными техническими учебными заведениями. А это потребует отказа от имеющихся перекосов в классовом подходе к высшему образованию. Конечно, надо не оставлять усилий по созданию наиболее благоприятных условий доступа к высшему образованию представителей трудящихся классов. Но зачем доводить эту линию до абсурда, предпринимая такие шаги, которые приносят рабочей и крестьянской молодежи – равно как и делу социалистического строительства в целом – не пользу, а вред? Значит, запишем так: «Классовая позиция в области образования не может проводиться путем снижения его качества (во всяком случае, существенного), ибо иначе мы обеспечим себя массой кадров малограмотных специалистов с глубоко укоренившимся чувством собственного превосходства в силу одного лишь классового происхождения. Классовая линия Коммунистической партии в высшем образовании не может заключаться в обмане молодого поколения рабочих и крестьян путем предоставления им некоего суррогата вместо полноценных знаний».
Ох, чую, клевать меня за такую постановку вопроса будут все кому не лень! Как же, на классовый подход покушаюсь…
Однако дело надо выправлять, а то и в самом деле наплодим таких кадров, с которыми никаких вредителей не надо будет: сами все развалят. И чтобы не превратить в профанацию дело широкого привлечения к высшему образованию представителей трудящихся классов, надо любыми средствами настоять на значительном ужесточении критериев отбора в высшие учебные заведения (вплоть до восстановления системы приемных экзаменов). Да, но ведь тогда получится, что мы отбрасываем талантливую, хотя и недостаточно грамотную молодежь из малоимущих классов, поскольку у них объективно хуже возможности для получения образования. Значит, прием сужать существенно не будем, но увеличим отсев на первом курсе за счет перехода к индивидуальной оценке знаний, развивая одновременно взаимопомощь студентов в овладении предметами.
Кроме того, надо развивать специальную систему поиска наиболее талантливых и способных представителей трудящейся молодежи для направления на учебу в вузы (через различного рода конкурсы, актив кружков технического творчества и т. д.). А чтобы эта молодежь смогла реально осилить вузовскую программу, рабфаки должны предусматривать наряду с двухгодичным и трехгодичный срок обучения (в зависимости от исходного уровня подготовки обучающихся). Если за счет ужесточения критериев отбора произойдет некоторое сокращение контингента обучающихся в рабфаках, то трехгодичный срок можно будет обеспечить в пределах существующего бюджета. Тут, кстати, можно припомнить международный опыт из моего времени – создание своего рода добровольных кружков, где будущие студенты станут подтягивать друг друга по тем предметам, которые им лучше даются. И не забыть такой резерв подготовки кадров, как обучение и переквалификация безработных, – заодно и проблема их трудоустройства смягчится.
Да, не мешало бы записать пункт о некотором смягчении нашей линии на ограничение приема в вузы непролетарских элементов, поскольку на данный момент абитуриенты именно из этой среды наиболее подготовлены к получению высшего образования. Хотя… тут придется идти на компромисс, иначе мои предложения зарубят без разговоров. Запишем так: «Сохранить существующие ограничения в основном лишь для представителей эксплуататорских классов (выходцев из помещиков и буржуазии)». Но вот чего совершенно необходимо добиться – так это прекратить, не останавливаясь перед самыми крутыми мерами, травлю профессуры в высших учебных заведениях, ведущуюся не столько по идейно-политическим причинам, сколько являющуюся продуктом зарождающегося комчванства в среде нашего комсомольского актива, который таким образом прикрывает свое нежелание или неспособность учиться.
Так, дальше надо не забыть о сочетании обучения в вузах с широким участием студентов в научно-исследовательских работах. А! Вот еще что нужно добавить: пока у нас своих кадров нехватка, надо организовать возможно более широко зарубежные стажировки как для студентов, так и для молодых специалистов и преподавателей вузов. И одновременно шире приглашать из-за рубежа ученых, профессоров, технических специалистов и квалифицированных рабочих (особенно сочувственно относящихся к СССР, для чего можно воспользоваться каналами Коминтерна, да и со II Интернационалом на этой почве можно навести мостки) как на временной, так и на постоянной основе.
Парадоксальная ситуация складывается: в стране кадровый голод и в то же время пышным цветом распускается «спецеедство», несмотря на неоднократные решения ЦК партии. И понятно почему: и рабочие, и новое поколение руководителей смотрят на старых спецов как на ошметки старых эксплуататорских классов, как на бывших прислужников капитала (и не без оснований), что подогревается также и завистью к их относительно высоким окладам. В таких условиях окрики, призывы и разъяснительная работа (хотя бы даже и от имени ЦК) являются не самыми эффективными инструментами решения этой проблемы.
Но что же тут можно еще сделать? Надо же как-то менять эту ситуацию, ведь без багажа знаний и опыта старых специалистов нам никак не обойтись. И нажать, пожалуй, надо не на идеологическую работу, а, скорее, поискать, или даже создать, точки реального пересечения интересов рабочих, администрации и спецов. Вот! Следует предпринять такие шаги, чтобы усилить деловую смычку спецов с рабочим и партийным активом на почве совместного решения практических вопросов, – такая совместная работа сближает лучше лозунгов и приказов. Для этого надо постараться, во-первых, привлечь каждого спеца к повышению квалификации нескольких молодых специалистов и техников. Во-вторых, образовать на предприятиях рабочие комитеты борьбы за качество и рационализацию производства с непременным вовлечением спецов в совместное с рабочими практическое решение данных вопросов. В-третьих, обязать (в том числе в партийном порядке) директоров наших предприятий повышать свою техническую грамотность, привлекая к этому специалистов, ибо устраиваемых сейчас для этого краткосрочных курсов недостаточно.
Кажется, все? Вроде больше ничего не придумывается… Так, а самый главный вопрос – каких специалистов, в каком количестве и в какие сроки готовить? Кто это будет решать? Не наобум же, как кривая вывезет! Значит… Значит, не обойтись без срочной проработки под эгидой Госплана хотя бы вчерне первых наметок среднесрочного (на пятилетие) плана развертывания социалистической реконструкции народного хозяйства СССР. И уж на этой основе можно рассчитывать, какие специалисты и в какие сроки будут нужны. Некоторая база для таких расчетов уже и сейчас есть – это план ГОЭЛРО. Да и соответствующие расчеты все равно предстоит сделать образованному четырнадцатого января у нас, в ВСНХ, Особому совещанию по восстановлению основного капитала. К этому еще надо добавить перспективные наметки других ведомств. Резюмирую: «Именно эти планы могут послужить основой пятилетней программы хозяйственного строительства СССР, за исходный пункт которой можно предварительно принять 1927/28 хозяйственный год и которая должна определить объем, сроки и набор специальностей, по которым будет развертываться подготовка кадров».
Конечно, все предлагаемые мною меры означают значительные дополнительные бюджетные ассигнования. Вот Сокольников взовьется! И не один Сокольников – все ведомства будут драться за свой кусок бюджетного пирога. Но в записке надо подчеркнуть, что я настаиваю на своих предложениях, ибо запаздывание с развертыванием подготовки кадров может обернуться через три-четыре года неисчислимыми экономическим потерями. А чтобы решения по подготовке кадров, даже если они будут одобрены на самом высоком уровне, не ушли потом в песок, надо их закрепить организационно. Для этого вписываю в документ последний пункт:
«Создать специальный общегосударственный орган (в рамках Наркомпроса или вне его), планирующий и контролирующий обеспечение народного хозяйства кадрами квалифицированных рабочих и специалистов всех уровней.Зам. начальника ГЭУ ВСНХ В. В. Осецкий».
Опять иду в машбюро и загружаю пишбарышень работой. Ставя свою подпись на машинописных экземплярах, начинаю ощущать не слишком веселые предчувствия. На память почему-то полезли строки «Варшавянки» в переводе Глеба Кржижановского: «Вихри враждебные веют над нами…» Одна надежда – что Феликс Эдмундович, по общему моему впечатлению, будет склонен скорее дать этой бумаге ход, нежели положить ее под сукно. Да, надо и еще одного человека к делу подключить. Он хотя и не значится среди адресатов изготовленного мною документа, но не вполне в этом деле посторонний. Пост члена Политбюро тоже немало значит в данном вопросе (как и в любом другом). Так что, как и обещал, Льва Давидовича я тоже подпрягу к решению кадровой проблемы.
Понятно, что без «тяжелой артиллерии» моих предложений не протащить. Чует мое сердце, очень многие будут рьяно отстаивать сложившийся порядок вещей. Кто будет кричать о недопустимости раздувания бюджетных расходов, кто – о необходимости поиска новых форм для новой советской школы, а кто – с пеной у рта защищать «классовую линию» в образовании. Однако сейчас еще трудно представить, каковы случатся масштабы того «возмущения спокойствия», которое может вызвать эта записка.
Меня волновала и проблема подачи этой записки в обход своего непосредственного начальника. Манцев может и заосторожничать, спустить дело на тормозах, замотать согласованиями… Знаем уже, как это делается. После некоторых колебаний все же решил – Манцева надо поставить в известность еще до того, как записка будет передана Дзержинскому. Поэтому, записавшись у Аллилуева на прием на 27 января, за день до этого, в понедельник, захожу к Василию Никитовичу с текстом записки. Поздоровавшись, сразу беру быка за рога:
– Василий Никитович, вот этот документ, – протягиваю ему неизменную серую казенную папочку с вложенными машинописными листами, – считаю необходимым направить непосредственно Феликсу Эдмундовичу. Вопрос слишком серьезен и выходит далеко за рамки компетенции ГЭУ, поэтому нет иного пути, кроме как вынести его сразу на самый высокий уровень. Но считаю своим долгом, прежде чем передавать вопрос наверх, ознакомить со своими предложениями вас.
Манцев с некоторым подозрением смотрит на меня, потом углубляется в изучение текста. Закончив с этим, задает вопрос:
– Если уж вы решили подавать свой документ через мою голову, то зачем тогда принесли его мне?
– Потому что считаю неправильным действовать, не поставив вас в известность.
Василий Никитович вновь долго смотрит на меня, потом опять опускает глаза в документ. Пауза затягивается. Наконец он берет ручку из чернильного прибора на столе, что-то выводит внизу последней страницы, захлопывает папочку и протягивает ее мне. Беру ее несколько торопливо и потому неловко, листочки выскальзывают и летят на пол. Спешу нагнуться и собрать их. На последнем листе старательным, но несколько корявым почерком выведено: «Не возражаю против рассмотрения поднятых вопросов по существу». Дата – «26 января 1925 г.» – и подпись: «Манцев».
– Спасибо, Василий Никитович! – протягиваю ему руку и пожимаю ладонь своего начальника с неподдельным энтузиазмом. Он сделал даже больше, чем я ожидал!
– Раз уж вы берете на себя ответственность выходить с такими вопросами на самый верх, то почему я должен уклоняться или тем более препятствовать? – пожимает плечами Манцев. – Это был бы совсем не партийный подход к делу. Все-таки я еще не успел превратиться в закоренелого бюрократа, – улыбается он.
Да, с начальником мне повезло. Но вот что будет, когда разгорятся страсти вокруг ведомственных интересов и политических амбиций? Что они разгорятся – к гадалке не ходи. Оставалось, однако, неясным, кто именно из руководителей крупного калибра и с каких позиций будет громить или, наоборот, поддерживать мои тезисы о кадровой политике? Предсказать это с какой-либо приемлемой степенью точности пока не удавалось. Для анализа не хватало информации – ведь предложения по подготовке кадров означали вторжение в такую область, которая раньше меня никак не касалась, и, соответственно, в сплетении интересов вокруг нее я не ориентировался.
Впрочем, те знания, которые достались мне из прошлой жизни, позволяли надеяться, что уж Дзержинский-то меня поддержит – если и не по всем пунктам, то по большинству. Передав загодя через Павла Аллилуева свою записку о кадровой политике, могу рассчитывать, что разговор с ним будет уже предметным (если он успеет прочесть эти тезисы до назначенного мне времени приема).
Во вторник, точно в назначенное время, попадаю на прием к Председателю ВСНХ СССР. Поздоровавшись, он берет инициативу разговора в свои руки:
– Я успел бегло посмотреть вашу записку, Виктор Валентинович. По большинству пунктов у меня нет никаких возражений. Более того, многие ваши тезисы решительно готов отстаивать, поскольку и сам твержу об этом же самом не первый год. Однако предвижу большие сложности – кругом, всюду. Причем не столько даже на самом верху. Как раз через Политбюро и Совнарком, надеюсь, многое удастся протолкнуть. Но бюрократы на местах подымут вой, постараются всячески выхолостить и извратить самое важное, исподволь будут дискредитировать нашу политику. У нас сегодня каждый зам, и пом, и член в наркоматах – считай, своя линия. Да вот вы в этой бумаге указали, что решения ЦК о спецах, которые я сам и пробивал, упорно саботируют на местах… Вот чего опасаюсь.
– Понимаю, Феликс Эдмундович. Меня эта сторона дела также весьма и весьма беспокоит, – согласно киваю в ответ на его слова. – Тут видится только один выход: сформулировать наш (ага, наш – пусть и на чисто словесном уровне привыкает чувствовать себя участником этой затеи) проект на таком уровне конкретности, чтобы обойти принятые решения было весьма и весьма сложно. Да еще и подкрепить этот проект решительным идеологическим наступлением в печати. Выдать сразу серию статей в газетах и журналах от имени наиболее авторитетных сторонников предлагаемых решений.
– Это верно. Да тут у меня и нет сомнений – действительно, надо подготовить более конкретный проект решения, и буду выносить все это на Совнарком, – резюмирует Дзержинский. – А вот к вашей предыдущей записке по научно-технической политике хотел бы вернуться. Кстати, ваше письмецо к Пленуму ЦК по металлопромышленности оказалось нелишним. Как раз политические аргументы возымели действие, хотя от них и попахивало демагогией. Так или иначе, удалось в значительной мере отбить предложенное Сокольниковым сокращение ранее намеченных ассигнований… – Председатель ВСНХ замолчал на несколько секунд.
– Рад был оказаться полезным, – вставляю в паузу слова благодарности.
– Да, возвращаясь к вашей первой записке. Общий ее настрой мне кажется верным. Но вот по конкретным направлениям работы возникает – и еще возникнет впредь! – множество вопросов. И не только вопросов, но и раздоров. Да и специальный орган общесоюзного руководства научно-технической политикой… Вы же знаете, у нас сейчас есть определенный настрой против того, чтобы плодить лишние ведомства. – Чуть наклонив голову, Дзержинский пристально глядит мне в лицо.
– Вопросов и должно быть много, Феликс Эдмундович. Я ведь не технический гений и не ясновидящий. Могу только вчерне что-то набросать. Тут поле работы для авторитетных экспертов с практическим опытом и со специальными техническими знаниями. Пусть поправляют, уточняют, добавляют. Что же касается лишних ведомств… – тут уже я уставился в глаза Дзержинскому, – то ведь можно укомплектовать новое учреждение, перекинув туда понемножку штатные единицы уже существующих. И разместить его также в помещениях какого-нибудь из уже имеющихся ведомств. Хотя бы и нашего. Особенно если действительно будет решено развертывать новое ведомство на базе НТО ВСНХ.
– И поставить во главе Троцкого? – Голос Дзержинского зазвенел. – Поймите, Лев Давидович – энергичный организатор, – мой собеседник немного смягчил тон, – но тут нужен человек несколько иного таланта. Человек, хорошо разбирающийся в науке и технике.
– И что же, такого невозможно найти? Да вот хотя бы Глеб Максимилианович Кржижановский, – подсказываю вариант. – И Красин подошел бы, но его вряд ли можно сдернуть с работы в НКВТ.
– Все такие люди, к сожалению, уже загружены работой. Мало их у нас, грамотных технически, мало! – Феликс Эдмундович машинально потирает левую сторону груди.
– Сердце прихватило? – Только этого еще не хватало! А впрочем… Может, оно и к месту. – Лекарства какие-нибудь есть под рукой? – Мой собеседник еле заметно качает головой. – А что врачи-то говорят? Сделать что-нибудь можно?
Дзержинский слабо машет правой рукой, потом тихим голосом, стараясь глубоко не дышать, с трудом выдавливает:
– Что они скажут… Не волноваться, не перегружать себя работой… Больше гулять на свежем воздухе… Капли какие-то прописали… Толку с тех капель!
– А нитроглицерин? – торопливо интересуюсь у него.
– Нитроглицерин? – с недоумением повторяет он. – Взрывчатка? При чем тут это?
– Что же у вас за доктора?! – восклицаю в сердцах. – Уже полвека для купирования приступов стенокардии успешно применяется спиртовой раствор нитроглицерина. А с восемьдесят второго года американской фирмой Parke Davis&Co производится очень удобный препарат нитроглицерина в твердой форме, по одной сотой грана в шоколаде. Вот, попробуйте, – протягиваю ему коробочку, из которой извлекается на свет божий флакончик с коричневыми драже. – Можно проглотить, но лучше положить на язык и ждать, пока рассосется. Быстрее подействует.
Дзержинский неуверенным движением берет драже, которое лежит на моей ладони, кладет в рот и осторожно откидывается на спинку своего рабочего полукресла. Через некоторое время дыхание его становится более глубоким, складки морщин между бровями расправляются. Меняется и взгляд – он становится жестким, сосредоточенным.
– Вы ведь сами сердцем не страдаете? – небрежно бросает он, но мне явственно чувствуется, что это голос председателя коллегии уже не ВСНХ, а ОГПУ.
– Нет, с сердцем у меня пока все в порядке.
– Значит, лекарство вы взяли с собой нарочно? – Голос уже настойчив, небрежность из него улетучилась.
– Разумеется! – Ты думаешь, я буду отпираться? Ничего подобного.
– Зачем это вам? – Голос стал еще жестче.
Пока не началась игра в «вопросы здесь задаю я!», попробую перехватить инициативу:
– Представьте себе, Феликс Эдмундович, что при очередном сердечном приступе доктора ничего не смогли сделать. Ведь вы, наверное, считаетесь с вероятностью и такого исхода? – делаю свой заход издалека. – Кто тогда будет вашим наиболее вероятным преемником на посту председателя ОГПУ?
– Скорее всего, поставят Вячеслава Рудольфовича…
– Менжинский уже сейчас довольно серьезно болен, а через два-три года на деле уже не будет способен руководить таким ведомством. И у кого тогда окажутся в руках реальные рычаги руководства? Мне, признаюсь честно, очень не хотелось бы, чтобы этим человеком стал Ягода. – В данном случае надо играть открыто. Полагаю, в такой мотив Дзержинский поверит.
– Боитесь, что Ягода затаил на вас злобу из-за конфликта в Берлине? – Гляди-ка, все он помнит. И в объяснения пускаться не надо.
– Ягода – весьма исполнительный сотрудник, способный администратор, человек с деловой хваткой, неплохой хозяйственник, – перечисляю положительные качества Генриха Григорьевича. – Человека с таким набором достоинств на пушечный выстрел нельзя подпускать к карающему мечу революции. Он неизбежно превратит ОГПУ в механизм послушного исполнения воли начальства – в такой же, каким сейчас является сам. Не спорю, такие люди полезны. Но не в деле руководства борьбой с политическими врагами Советской власти. Ибо он не будет различать между врагами Советской власти и врагами своего начальника.
Дзержинский выслушал мой монолог не прерывая, затем произнес:
– Вы напрасно наговариваете на Генриха Григорьевича. Он проверен нами на деле и доказал свою преданность нашей партии.
– Думаю, да. Ровно в той же степени, что и его протеже Александр Яковлевич Лурье, которого вы сами вычистили из РКП. Только Ягода значительно умнее и изворотливее. – Не помешает немножко раззадорить председателя ОГПУ.
– Откуда в вас столько злобы и предубеждения? – воскликнул Феликс Эдмундович.
– Проведите сами проверку контактов Ягоды с Лурье и обратите внимание на недавние дела последнего. Надеюсь, в ваших силах сделать это не со слов Ягоды? – нажимаю на вторую половину фразы. – Рад буду ошибиться и убедиться в беспочвенности своих подозрений. – Ох, боюсь только, что проверять тебе ничего особенно и не нужно. Многое ты и так знаешь. Но от покровительства Ягоде не отказываешься. Однако… Может быть, что еще всплывет, о чем я не знаю? Лишняя гирька на весы не помешает.
– Странный вы человек, Виктор Валентинович, – вдруг произносит Дзержинский. – С одной стороны, дельные предложения, и смотрите вы далеко вперед. Кстати, помнится, ведь это с вашей подачи в ИНО создается аналитический отдел? И заняться научно-технической разведкой тоже вы предложили?
В ответ молча киваю.
– А с другой – ригоризм какой-то странный, да еще и беспочвенный, – продолжает Феликс Эдмундович. – И чего вы так на Ягоду взъелись?
– Взъелся? – резко переспрашиваю я. – Кажется, я ничего против него не предпринимал. Лишь высказал свое мнение. А вот снятие меня с поста замнаркома внешней торговли – это его рук дело. Да, да – в данном случае мне известно точно, – отвечаю на невысказанное сомнение Дзержинского, обозначившееся на его лице. – Он не постеснялся лично обработать в нужном духе нескольких членов коллегии, особенно тех, на кого есть компрометирующие материалы.
– Даже так? – по-прежнему недоверчиво реагирует мой собеседник.
– Да бог с ним, с Ягодой! – вырывается у меня восклицание. – Неужто мне тут, в ВСНХ, заняться больше нечем, как ему кости перемывать? Нужна нам более детальная проработка вопросов о научно-технической политике и о подготовке кадров?
– Безусловно! – тут же откликается Дзержинский.
– Тогда по первому вопросу, вероятно, следует обратиться в НТО и проработать предложения с техническими специалистами?
– Так и сделайте. А вот с кадрами сначала надо получить принципиальную политическую санкцию и постараться, чтобы конкретная проработка решений не уплыла из наших рук. Тут уже мне надо будет постараться.
– Кстати, а какие капли вам доктора прописали, не припомните? – спохватываюсь в последний момент.
Феликс Эдмундович чуть морщится:
– Трава какая-то… – тянет он. – Валериана… еще боярышник… и, кажется, еще что-то.
– Наперстянка? – тут же задаю вопрос.
– Да… Вроде наперстянка, – отвечает Дзержинский.
– Пожалуйста, не пренебрегайте этими каплями! – говорю ему как можно настойчивее. – Чудес они не сделают, но при регулярном приеме ваша грудная жаба, надеюсь, станет вести себя поспокойнее.
Вот на этой ноте мы с Феликсом Эдмундовичем и распрощались.