Начав разбираться с организацией планирования производства в Главвоенпроме, натыкаюсь на тот факт, что аналогичной работой уже занимается по заданию М. В. Фрунзе член правления ГУВП, представитель РВС СССР в этом Управлении, Рейнгольд Иосифович Берзин (вообще-то, конечно, Берзиньш). Логично было бы объединить усилия – Берзин лучше меня знает конкретные проблемы военной промышленности и ее взаимоотношений с Наркомвоеномором, на моей же стороне преимущество взгляда со стороны и знакомство как с некоторыми общими принципами планирования и организации производства, так и наличие определенного представления о перспективах эволюции военной промышленности. Разумеется, о том, что эти знания не ограничиваются лишь известным к настоящему времени, рассказывать Рейнгольду Иосифовичу ни к чему.

С двумя его однофамильцами – Яном Карловичем Берзиным (Петерисом Кюзисом), возглавлявшим РУ РККА, и Яном Антоновичем Берзиным (Берзиньшем-Зиемелисом), работавшим в двадцать первом – двадцать четвертом годах заместителем полпреда в Лондоне, я уже был так или иначе знаком. Что же, познакомлюсь и с третьим.

Внешность Рейнгольда Берзина способна была произвести сильное впечатление. Пышная борода и усы, в которых уже начала пробиваться седина (хотя он младше меня на два года), густые зачесанные назад волосы и большие, немного навыкате глаза, с пристальным и каким-то пронзительным взглядом. Нервные барышни должны от такого шарахаться…

После короткого взаимного прощупывания, позволившего мне убедиться, что Берзин действительно хорошо ориентируется в теме, а ему, в свою очередь, понять, что я не собираюсь никого подсиживать и в мои намерения не входит выставить ВСНХ в более выгодном свете в ущерб Наркомвоеномору, наше сотрудничество стало налаживаться. Этот упорный и цепкий латыш оказался очень полезен своей неутомимостью, тщательностью в работе и способностью не отвергать с порога моих идей, которыми его удалось в результате заразить. В итоге наших совместных трудов получилась записка не только для одного Фрунзе, но адресованная гораздо более широкому кругу руководителей:

«Совершенно секретно

Председателю РВС СССР М. В. Фрунзе

Председателю ВСНХ СССР Ф. Э. Дзержинскому

Копия:

Начальнику ГУВП ВСНХ СССР П. А. Богданову

Председателю Госплана при СТО СССР А. Д. Цюрупе

Начальнику снабжения РККА Г. И. Котовскому

Начальнику ГЭУ ВСНХ СССР В. Н. Манцеву

Докладная записка

К проекту решения СТО СССР о совместной работе ВСНХ СССР, РВС СССР и Госплана СССР

по организации и планированию работы военной промышленности».

Главная идея этой записки, которую Рейнгольд поддержал практически с ходу, состояла в необходимости строгой централизации в руках авторитетного государственного органа принятия важнейших решений по работе всех предприятий военного назначения, независимо от ведомственной принадлежности. Говоря словами из моей прежней жизни, военно-промышленный комплекс должен был получить единое управление. После короткого, но довольно бурного обсуждения мы пришли к согласию, что орган, руководящий работой военной промышленности, следует наделить следующими полномочиями: осуществление перспективного планирования военного производства, принятие решений о развитии производственных мощностей военной промышленности (а также выделении мобилизационных мощностей на предприятиях, производящих гражданскую продукцию) и организации освоения новых образцов вооружений и военной техники. Что касается оперативного управления предприятиями военной промышленности (в части снабжения, сбыта, контроля взаимных поставок и организации межзаводской кооперации, технической помощи и контроля), то она должна оставаться в руках соответствующих хозрасчетных трестов (Авиатрест, Химтрест, Судпром и т. д.). Лишь те предприятия, которые производят чисто военную продукцию, не имеющую аналогов в гражданском производстве (стрелковое и артиллерийское вооружение, огнеприпасы, взрыватели и т. п.), следует сохранить в рамках Главвоенпрома.

Для обеспечения единства управления те полномочия, которыми мы предлагали наделить Главное управление военной промышленности, должны быть распространены на все предприятия, работающие на оборону, к каким бы подразделениям ВСНХ они ни относились.

После того как мы занесли соответствующие пункты в черновик, Берзиньш заметил:

– Виктор Валентинович, но тогда получается так, что все управление военным производством целиком сосредотачивается в руках ВСНХ, а Военвед оказывается как будто бы и ни при чем. А ведь военная промышленность не на себя же работает, а в первую очередь именно на это ведомство!

– Положим, военная промышленность работает не на какое-то ведомство, а на обеспечение обороны Республики Советов, – мягко возражаю ему. – Однако вы правы в том, что вся работа ГУВП должна обязательно согласовываться с РВС СССР, да и не только с ним. Давайте запишем так:

«Для оперативного согласования деятельности ГУВП с запросами военного ведомства считаем необходимым иметь Военно-промышленный комитет при СТО СССР, в состав которого должны входить представители ВСНХ СССР и ГУВП, а также РВС СССР и Госплана СССР».

Итак, в вопросе о необходимости централизации в одних руках важнейших решений по военной промышленности общий язык с Берзиньшем найден. Но вот, начав доказывать ему необходимость значительной плановой работы, которая должна быть проделана в РВС СССР, чтобы снабдить военную промышленность ясными данными о потребностях военного ведомства, встречаю глухой отпор.

– Вы что же, Виктор Валентинович, – басит Берзиньш, – хотите завалить Военвед экономическими изысканиями и соответствующей канцелярской писаниной? Это ведь дело ВСНХ и, между прочим, именно вашего управления – заниматься планово-экономическими расчетами! На других свою работу спихнуть хотите? – Глаза моего визави темнеют, а взгляд становится прямо-таки жгучим от явного недовольства намерением дать дополнительную нагрузку на «его» ведомство.

Да, и в самом деле по моим черновым записям выходит, что на ГУВП ВСНХ возлагается меньше плановых расчетов, чем на РВС. Смотрю в свой черновик:

«ГУВП готовит расчет имеющихся производственных мощностей по заводам Военпрома, баланс кадрового обеспечения и баланс обеспеченности сырьем, материалами, комплектующими изделиями по имеющейся производственной программе.

РВС СССР должен представить: 1) данные по штатной потребности в вооружениях и военной технике; 2) данные о фактическом наличии вооружений и военной техники в войсках; 3) данные о наличии вооружений и военной техники на складах; 4) данные о потребном мобилизационном запасе вооружений и военной техники по имеющимся нормативам; 5) планы разработки новых образцов вооружения и перевооружения армии на эти образцы; 6) планы изменения числа воинских единиц и их штатного вооружения».

Да, задачи для РВС СССР перечислены немалые, но мне стоит лишь ткнуть пальцем в черновике в пункты списка с первого по шестой и спросить Рейнгольда Иосифовича: «А кто же еще, по-вашему, может предоставить перечисленные здесь сведения, если не РВС СССР?» – как мой оппонент с насупленным видом замолкает. Однако, не желая идти на обострение, предпочитаю отыскать компромис, и в результате короткого обсуждения мы находим следующий выход: создать в Госплане СССР военно-промышленную секцию, работающую на правах отдела РВС СССР (с соответствующим обеспечением секретности). В состав этой секции ввести представителя ГУВП ВСНХ.

Следующим камнем преткновения стал поднятый мною вопрос о задержке с оплатой произведенной продукции.

– Пойми, – втолковывал я представителю РВС, – заказы исполняют хозрасчетные тресты. У них нет других источников для оплаты сырья, материалов, комплектующих, для выплаты заработной платы, для внесения налогов в государственную казну, кроме как те суммы, что должно платить Военное ведомство за исполненные заказы. И всякая задержка с оплатой накидывает на наши тресты финансовую удавку!

– Думаешь, я не понимаю, что такое НЭП? – горячился в ответ Берзин. – Не хуже твоего понимаю! И какие у нас в Военпроме провалы с деньгами из-за несвоевременной оплаты заказов, мне тоже прекрасно известно. Но пойми и ты – из Наркомфина в Наркомвоенмор деньги поступают поквартально, вне зависимости от срочности тех или иных платежей. Да еще львиную долю кладут на последний квартал. – Здесь представитель РВС замолчал, а потом спросил: – Может быть, тресты смогут покрывать недостаток оборотных средств кредитами?

– Их еще получи, кредиты эти! – тут же возражаю ему. – И потом, с какой стати тресты должны платить еще и банковские проценты, исполняя заказ РВС?

Думали мы, думали, и в конце концов наша умственная деятельность привела к рождению еще одной идеи, попавшей в записку:

«Для своевременности расчета с хозрасчетными трестами за исполненные заказы образовать оборотный фонд Наркомвоенмора за счет кассовых остатков по смете СНК СССР».

Теперь предстояло разобраться с состоянием дел внутри Главвоенпрома. После сличения наших черновых заметок прихожу к выводу, что заготовка Рейнгольда Иосифовича гораздо полнее моей и именно ее следует взять за основу. Но ход наших прений, показавший, что взгляды с точки зрения разных ведомств частенько ведут к столкновению позиций, подвиг меня на то, чтобы выкатить следующую идею:

– Слушай, Рейнгольд. Думаю, ты согласишься со мной, что между Военным ведомством и Главвоенпромом ВСНХ будут регулярно возникать всякие разногласия, недоразумения, разное толкование по конкретным вопросам и прочее в том же духе. А не создать ли на этот счет, для устранения всяких текущих трений, специальный комитет при председателе ВСНХ? Назовем его, скажем, Военно-промышленный комитет, поставим во главе Председателя ВСНХ и введем в него по два представителя от ГУВП и от Наркомвоенмора?

– А Наркомфин? – возмутился Рейнгольд Иосифович. – Без утрясения вопросов по бюджетным ассигнованиям все наши согласования – коту под хвост!

– Действительно, упустил, – киваю в ответ. – Тогда до кучи надо еще и представителя ВЦСПС вводить, потому что без них не решить вопроса о зарплатах и расценках на военных заводах. Да еще и от Рабкрина, чтобы там в горячке чего не напороли.

По вопросам научно-технической политики в области вооружений мне удалось добавить к черновику Берзиньша только два пункта. Во-первых, я предложил, чтобы Военвед взял на учет не только военных специалистов и гражданских спецов, работающих в этой системе, но и вообще любых гражданских специалистов, которых можно привлечь к участию в разработках для военных целей. Во-вторых, посоветовал включить в записку пункт об использовании возможностей РУ РККА и ИНО ОГПУ в деле содействия ГУВП для получения научно-технической информации, недоступной иными способами.

Ну и последний пункт был формально-юридическим:

«Обязать Президиум ВСНХ переработать существующий устав ГУВП в соответствии с настоящим проектом и представить на утверждение СТО.

2 февраля 1925 года

Уполномоченный РВС СССР, член правления

ГУВП ВСНХ СССР Р. И. Берзин

Заместитель начальника

ГЭУ ВСНХ СССР В. В. Осецкий».

Расправившись наконец с сотворением этой бумаги, сдаем ее на перепечатку в машбюро и, забрав готовые экземпляры, регистрируем в секретной части. Один из экземпляров будет передан в приемную Ф. Э. Дзержинского. Три пронумерованных и зарегистрированных экземпляра пойдут в экспедицию для отправки Фрунзе, Котовскому и Цюрупе. Богданову и Манцеву курьеры канцелярии ВСНХ сами разнесут. Уф, дело сделано! Теперь можно и пообедать, а то уже третий час, – как только расправились с работой, сразу ощутили зверский аппетит. И мы вместе с Берзиным направляемся в столовую ВСНХ. Нас даже не смутил почти исчерпанный ассортимент блюд – слопали за милую душу то, что осталось, продолжая обсуждать военпромовские дела.

Вернувшись на свое рабочее место, слышу трель телефонного звонка, успеваю добежать и снять трубку с рычагов.

– Осецкий у аппарата.

– Ну наконец-то! Я тебе уже третий раз звоню, а тебя на месте все нет и нет.

Лида! По какому же поводу она решила отзвониться? До сих пор не в ее привычках было трезвонить мне на работу.

– Здравствуй, комсомолка! Что стряслось?

Загадка разъясняется тут же.

– В субботу в Бауманском райкоме РКСМ совершенно случайно наткнулась на Шацкина. Ты ведь с ним встретиться хотел? – полуутвердительно спрашивает Лида.

– Точно, хотел.

– Так я сразу и договорилась. Он сегодня вечером к нам домой заскочит. Чем вы друг друга по телефонам будете ловить, лучше свидеться, не откладывая.

– Умница! Буду после работы как штык!

Пользуясь отсутствием кого бы то ни было вокруг, чмокаю в телефонную трубку:

– Целую, радость моя! До встречи.

Пока до конца рабочего дня остается время, созваниваюсь с секретариатом Главконцескома и договариваюсь о встрече с Троцким.

Троцкий встретил меня в своей обычной отчужденно-настороженной манере. Тем не менее обсуждению деловых вопросов это никак не мешало. Поинтересовавшись, как обстоят дела с концессией, заключенной Нефтесиндикатом при посредничестве Главконцескома с компанией «Стандарт Ойл», замечаю:

– Вот вам неплохой образец того типа сотрудничества, о котором я толковал раньше. Установка «Стандарт Ойл» в Батуми дает керосин весьма высокого качества, что позволяет нам расширить рынок сбыта. Надо не останавливаться на этом, а попытаться построить с иностранной технической помощью подобные же установки для переработки нефти в высококачественный бензин и дизельное топливо. Это не только выгодный выход на внешние рынки, но и снабжение моторным топливом нашего народного хозяйства и армии. В перспективе же наши потребности будут быстро расти.

Троцкий тут же откликнулся:

– Если бы знали, сколько крови мне стоила эта концессия! И наши и американцы – все хороши. Американцы все норовят извернуться, чтобы найти выгоду на лишнюю копейку, а наши волокитят страшно, так что концов не найдешь. И добро бы сами выгоду искали – так нет, по привычке волокитят, – бросает Лев Давидович явно в сердцах. – Да и вряд ли нам еще что-то подобное удастся подыскать. Не очень-то рвутся господа империалисты помогать нам с современной техникой, даже и за большие деньги.

– Думаю, года через три-четыре они будут готовы нам помочь, и не за столь уж большие деньги, – стараюсь успокоить Троцкого. – Ну а пока попробуйте через специалистов НТО выяснить возможности создания современных нефтеперегонных устройств нашими силами. Кстати, как продвигается экспертиза моих предположений по перспективным научно-техническим работам?

– Кое-что уже сделано, – кивает мне начальник Научно-технического отдела ВСНХ. – Но я жду отзывов от разных специалистов, чтобы не оказаться в плену одной точки зрения.

– Это верно, – тут же соглашаюсь с ним. – Главное – выяснить, как они оценивают значимость этих работ для достижения производственно-технической независимости СССР. И уже потом надо будет поставить перед ними задачу оценить, какие шаги надо предпринять для организационного, кадрового и материального обеспечения работ, признанных необходимыми.

Следующий вопрос, который меня волновал, – об опережающей подготовке кадров. Оказалось, что Троцкий в общем согласен с моими идеями (хотя и попенял мне за излишнюю, с его точки зрения, торопливость со снятием классовых ограничений в образовании) и даже уверил меня в том, что поддержит соответствующие решения в ЦК и Политбюро. Что же касается вопросов стандартизации, то и здесь глава НТО оказался на моей стороне. Более того, в НТО с его подачи уже прорабатывался вопрос о научном обеспечении разработки государственных стандартов и о процедуре их научной экспертизы.

Расстаюсь с Львом Давидовичем вполне удовлетворенный разговором. Но в то же время меня гложет неясное подозрение, непонятно на чем основанное, но очень стойкое, что Троцкий к чему-то готовится или что-то затевает. Не вылезет ли он в самый неподходящий момент с какой-нибудь экзотической платформой, чтобы вновь очутиться в центре политической сцены? Такие шутки могут перекосить набок весь нынешний политический баланс, который меня пока в целом устраивает. Только ведь в голову ему не влезешь, чтобы узнать: а что он задумал?

Крайне насыщенный рабочий день покатился к концу. Можно было сбросить с себя напряжение трудовых будней… и заняться обдумыванием предстоящей беседы с Лазарем Шацкиным. Вот так, погруженный в свои мысли, я и дотопал по морозцу до Охотного Ряда, где, спохватившись, прикупил кое-что к ужину и завтраку для следующего дня. Потом осталось пройти вверх по Тверской до Страстной площади – и тут уже рукой подать.

Торопливо проскочив полутемный холл с высоченными зеркалами, взлетаю вверх по лестнице, не дожидаясь здешнего медлительного лифта, и, еще не отдышавшись, кручу ручку механического звонка в середине двери. Лида встречает меня на пороге, а рядом с ней – Лазарь.

Он очевидно рад нашей встрече, лезет обниматься, хлопает меня по плечам.

– Наконец-то соизволил объявиться! – бросает он, широко улыбаясь.

– Да погоди ты со своими объятиями! Дай хотя бы раздеться! – с трудом отбиваюсь от него, принимаюсь стаскивать с себя шапку, пальто, шарф и пристраиваю все это на вешалку. – Здравствуй, Лида! – легонько беру ее под локоть, чтобы пройти в комнаты, а она, нисколько не стесняясь Шацкина, обнимает меня за шею и утыкается носом в плечо. Впрочем, все это длится какое-то мгновение, и она тут же отстраняется от меня. – Чуть не забыл! – хлопаю себя по лбу. – Вот, тут коробка с пирожными к чаю. А остальное надо засунуть в холодный шкафчик под окно.

Подхватываю свой портфель с только что купленными продуктами, и мы рука об руку покидаем прихожую.

– Давай, Лазарь, вводи меня в курс дела, как у нашего комсомола идут дела с подрядными бригадами? – начинаю, не тратя времени на предисловия.

– Идут, идут, – кивает мне Шацкин. – Со скрипом – с большим скрипом! – но идут. Поддержка Бухарина и Дзержинского в партийной печати пришлась очень кстати, стало полегче продавливать нашу инициативу через парткомы. – Лазарь сделал короткую паузу и, посмотрев на меня с хитрым прищуром, спросил: – Я не очень ошибусь, предположив, что ты притащил с собой какие-нибудь новые идеи?

– Не ошибешься. – Теперь уже моя очередь кивнуть в ответ. – Надо нашу затею из инициативы комсомола, пусть и получившей некую партийную поддержку, превращать в нечто более оформленное и прочно закрепленное.

– Ты имеешь в виду заключение договоров подряда? – сразу схватывает Шацкин.

– Да, и их тоже, – подтверждаю его догадку. – Но не только. В объединенном ЦКК – РКИ есть такое Управление по улучшению госаппарата, которому было поручено руководство всем движением по научной организации труда в стране. А сейчас, когда за дело улучшения аппарата управления взялись всерьез, заводы и фабрики сами обращаются в Рабкрин с просьбами провести у них обследование и работу по рационализации системы управления. Поэтому в НК РКИ создают акционерное общество – Государственное бюро организационного строительства «Оргстрой», деятельность которого будет строиться на началах хозрасчета и самоокупаемости. Вот мне и думается – а не провести ли наши инициативы как часть работ по рационализации управления, а?

Комсомольский вожак задумался на минуту, теребя пуговичку на нагрудном кармане гимнастерки, потом неуверенно пробормотал:

– С чего бы им нашу идею под свои дела подверстывать? Боюсь, просто так, в лоб, ничего не выйдет. Надо какие-то подходы искать…

– Лида, – поворачиваюсь к внимательно слушающей нас девушке, – а никого из твоих знакомых студентов Коммунистического университета в системе Рабкрина не осталось?

– Ну как же не осталось! – удивляется Лида. – Я же тебе говорила: Пашка Семенов, он же пошел работать инспектором в Московское губернское отделение того самого Управления по улучшению госаппарата в наркомате Рабкрина, про которое ты только что толковал.

– А ты не сможешь выяснить – он, случаем, в «Оргстрой» не собирается перейти? – тут же взваливаю на нее общественное поручение.

– Выясню! – легкомысленно машет рукой Лагутина.

– Отлично! Вот и попробуем через Пашу Семенова проталкивать наши идеи в порядке, так сказать, официальной работы по улучшению аппарата управления. Но это еще не все, – делаю оговорочку.

– И богат же ты на идеи! – восклицает Шацкин. – Что еще на этот раз придумал?

– Дело непростое, но перспективное. Очень скоро широко развернутся работы по стандартизации производства, – поясняю ему, – и надо подключить к этому делу инициативу рабочих. Создать рабочие бюро по стандартизации и рационализации производства. Производственные совещания влачат жалкое существование, а тут будет реальный фронт борьбы за качество продукции и совершенствование технологической дисциплины. Вот только надо крепко подумать, как все это увязать с материальным интересом рабочих, чтобы рационализация не стала всего лишь предлогом к повышению норм и урезанию расценок. Не то рабочие будут от такой рационализации шарахаться, как черт от ладана!

– Ладно, – тянет Лазарь, – попробую своих ребяток, кто экономику изучал, в это дело запрячь. Пусть покумекают… Ну и задаешь же ты задачки, – бросает он под конец.

– Да ты не расстраивайся так, Зуря! – спешу «успокоить» его. – Если это дело у нас пойдет, я тебе еще идей подкину. За мной не заржавеет!

В ответ тот заливисто хохочет:

– С тобой не соскучишься! Хорошо, – добавляет он, отсмеявшись, – давай каждый покрутим в голове эту идейку, а послезавтра встретимся и уже конкретно обговорим наши дальнейшие шаги.

– Годится! – И мы все вместе отправляемся в прихожую, чтобы проводить Лазаря, вечно спешащего по своим комсомольским делам.

Оставшись с Лидой наедине (Михаил Евграфович, как всегда, засиживался допоздна в ИККИ), набираю в грудь воздуха, беру девушку за плечи, разворачиваю к себе лицом и выпаливаю:

– Выходи за меня замуж!

– Зачем? – непритворно удивляется она. – Вот выдадут нам бумажку с печатью. И что это изменит?

– Тогда перебирайся ко мне, – продолжаю гнуть свою линию. – Это уж точно кое-что изменит!

Лицо Лиды грустнеет, и она тяжело вздыхает (что для нее было нехарактерно: вздыхать по всякому поводу – это была как раз моя привычка):

– Не могу, Витя. – И Витей она меня почти никогда не называла – все Виктор да Виктор. – Поверь, очень хотелось бы, но не могу. Как я папу одного оставлю? – с горячностью стала объяснять она. – Ведь он у меня как большой ребенок, толком за собой присмотреть не может.

– Понимаю, – уныло отзываюсь. А что мне еще остается? Только понимать…

Лида, видя мое настроение, тут же виснет у меня на шее и громко шепчет на ухо:

– Хороший мой… Ну не сердись, не будь букой. Мы же все равно вместе!

Обижаться на девушек – совершенно никчемное занятие, и я, чуть поскрипев сердцем, оставляю все обиды в стороне и целую ее в ответ…

На следующий день, третьего февраля, согласно полученной повестке, у меня запланирован визит в городской военный комиссариат. Потолкавшись по коридорам и выслушав несколько противоречивых указаний, нахожу наконец кабинет, где важно восседает пожилой дядька, к которому, собственно, мне и нужно. Весь его вид говорит о том, что он – старый служака, выпестованный еще прежним режимом, хотя, скорее всего, обретался в невеликих чинах.

Глянув на мою повестку, он важно объявляет:

– Вам надлежит прибыть на сборы начальствующего состава с девятого февраля по двадцать шестое марта сего года в город Тверь, в Сто сорок третий полк Сорок восьмой Кашинско-Тверской дивизии Московского военного округа.

Хотя я уже решил для себя, что от сборов отлынивать не буду, все же пытаюсь внести ясность – а вдруг удастся сохранить эти полтора месяца для работы, которой предвидится все больше и больше? Поэтому робко намекаю:

– Но почему на сборы? Ведь я же не военный.

– Как так – не военный? Вот тут у меня значится, – он хлопает ладонью по тоненькой канцелярской папочке, выбивая из нее некоторое количество пыли, впрочем небольшое, – что вы служили военкомом дивизии!

– Это какая-то ошибка! – получаю возможность возразить по существу. – Никогда военным комиссаром не был. И уж комиссаром дивизии – точно.

– Как так? – опять удивляется служака, смешно топорща пышные усы. – А кем же вы тогда, позвольте поинтересоваться, служили?

Честно отвечаю:

– Не комиссаром и не дивизии, а заместителем командующего Западным сектором Войск внутренней охраны Республики по политчасти.

– Все едино, хрен редьки не слаще! – парирует служака. – Эта должность как раз к военкому дивизии и приравнивается.

– Но почему тогда меня направляют на сборы в дивизию РККА, если я в ВОХР служил? – бросаю на стол свой последний козырь.

– А потому, милейший, – назидательно говорит работник военкомата, наставив на меня указательный палец, – что войска ВОХР в сентябре одна тысяча девятьсот двадцатого года были преобразованы в войска ВНУС. Оные же в свою очередь девятнадцатого января одна тысяча девятьсот двадцать первого года были переданы Военведу, за исключением войск ВЧК, железнодорожной и водной милиции. Но вы-то, я так понимаю, не из водной милиции и не из ВЧК, сиречь ОГПУ? – насмешливо интересуется он.

Остается лишь кивнуть в ответ.

– Потому и призывают вас на сборы в Сорок восьмую дивизию, – заключает служака. – Вот, получите предписание и распишитесь. Рано утром в понедельник ваша группа отправляется с Николаевского вокзала, – употребил он старорежимное название. – Сбор у комнаты военного коменданта станции. Билеты будут у старшего группы. На этом все.

– Разрешите выполнять? – немножко ерничаю, ставя закорючку в журнале и забирая у него из рук предписание.

– Выполняйте! – с усмешкой провожает меня взмахом руки старый служака.

Последний день перед сборами, воскресенье, восьмое февраля, естественно, провожу с Лидой. Она вычитала в «Известиях Административного отдела Московского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов», что Общество строителей международного красного стадиона устроило на Ленинских горах (бывших Воробьевых) снежную и ледяную горы и специальную горку для лыжников. Кроме того, там построена теплая лыжная станция, поставлены пять юрт и буфет с горячей пищей.

– А еще, – рассказывала мне она, – комсомольские ячейки могут получить напрокат лыжи, коньки и санки на льготных условиях. Вот я нашу комсомольскую ячейку и сагитировала в воскресенье туда отправиться.

– Может быть, лучше поближе где-нибудь устроимся? – Хотя я неплохо владею лыжами, но большого удовольствия от них не получаю, а потому и пытаюсь ее отговорить от этого похода. – Вот, совсем недалеко, у Крымского моста оборудован каток и площадка для фигурного катания.

– Ты чего такой ленивый? – прикусывает меня за ухо Лида. – Никаких возражений! Вперед, на лыжи!

Так я и очутился в воскресенье на лыжах. Не буду спорить, размялись мы неплохо, пробежались по лыжне, покатались с гор, заодно в снежки поиграли и поваляли друг друга в снегу – как же без этого! Молодежь вокруг была веселая, заводная, но притом вполне всерьез воспринимала свой выход на лыжи как вклад в создание международного красного стадиона (о перспективах которого взахлеб рассказывал один из энтузиастов этого дела). В общем, день удался.

Когда мы уже пили чай у Лагутиных на квартире, а Михаил Евграфович, сославшись на занятость, удалился к себе в кабинет и строчил там что-то, устроившись за письменным столом, Лида неожиданно тихо-тихо, но очень отчетливо произнесла:

– Может быть, я сошла с ума, но вот уже недели две меня не оставляет ощущение, что за нами следят.

– Кто? – тут же вскидываюсь, однако так же не повышая голоса, чтобы не расслышал ее отец.

– Не знаю. – Лида покачала головой. – Не знаю, – повторила она. – Я только нутром чувствую слежку, а обнаружить никого не могу. Такое впечатление, что следят настоящие спецы этого дела, мне не чета.

Она помолчала немного, потом добавила:

– Боюсь я за тебя.

– А я за тебя. Рядом со мной, выходит, быть опасно.

– Глупости говоришь! – зашипела Лида. – Прошу тебя, будь осторожен! – Теперь в ее голосе зазвучали умоляющие нотки.

– Да уж буду, – обещаю ей. – На сборах они вряд ли какую пакость сотворить смогут – там все на виду, – а когда вернусь, постараемся с этими таинственными филерами разобраться: что это еще за наты пинкертоны на нашу голову выискались?