В течение января двадцать пятого года внутрипартийная обстановка ощутимо накалялась. Хотя вожди вроде бы отложили прямое выяснение отношений между собой и больше не предпринимали персональных выпадов друг против друга, но в газетной и журнальной полемике вопрос построения социализма в отдельно взятой стране всплывал постоянно. Нетрудно было догадаться, что идет идеологическая подготовка к XIV партконференции, – партийные вожди пытаются привлечь к своим идейным платформам потенциальных делегатов. И тут, ближе к концу января, по этой проблеме высказался Троцкий. Все же не выдержал, не смог остаться в стороне, когда речь пошла о столь животрепещущей проблеме, одновременно крайне интересной теоретически и влекущей за собой серьезнейшие практические решения.

Развернув очередной номер «Правды» и увидев там статью «О чем спорим?» за подписью Троцкого, немедленно впиваюсь в нее глазами и читаю не отрываясь. Не было такой статьи в известной мне истории! Да-а, умеет Лев Давидович сюрпризы преподносить, умеет. Этого у него не отнимешь…

«…Когда я присмотрелся к тем баталиям, которые ведутся нашими партийными товарищами по вопросу о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране, – писал Троцкий, – то первым моим побуждением было воскликнуть: «О чем спор? Давайте попробуем построить, и тогда увидим – возможно это или нет!»

Разумеется, затем в памяти у меня всплыло множество высказываний, которые делали по этому поводу и Карл Маркс, и Фридрих Энгельс, и Владимир Ильич Ленин. Да ведь и все спорщики на них то и дело ссылаются. И разве не стоит первым делом выяснить, что завещали нам наши великие учителя? Однако тут мне пришла на ум формула, которую любил повторять Владимир Ильич: «Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна». Что же это значит применительно к нашему предмету спора?

Да очень просто. Ни Маркс, ни Энгельс не сталкивались с той проблемой, с которой столкнулись мы. Что делать пролетарским революционерам, взявшим власть в стране с далеко не самым высоким развитием капитализма, если мировая революция не произошла? Этого вопроса они перед собой не ставили, и ответа на него, следовательно, у них найти невозможно. Наших конкретных обстоятельств они не исследовали, и потому нечего у них искать неопровержимых цитат по этому поводу. «Наше учение не догма, а руководство для действия» – вот какие их слова не мешало бы напомнить тем, кто все выяснение сложнейших теоретических вопросов, встающих перед партией, сводит к тому, чтобы крыть друг друга цитатами из Маркса и Ленина.

Да, но Ленин-то видел эту проблему? – могут возразить мне. Разумеется, видел. Но прямо он ее нигде не сформулировал и потому прямого недвусмысленного ответа не дал. Почему? Да потому что история впервые поставила нас перед этой проблемой и сама еще не дала ответа на этот вопрос. Я возвращаюсь к своему первому побуждению, которое оказалось в результате и самым правильным. Практика – вот главный критерий истины, и только практика разрешит вспыхнувший спор.

Нам сейчас нужны не взаимные обвинения, с одной стороны, в проповеди национальной ограниченности, в призывах к дезертирству с фронта мировой революции, в повороте спиной к компартиям Коминтерна, в попытках обмана партии и рабочего класса ложными иллюзиями, и с другой – в панике перед лицом трудностей, в неверии в созидательные силы рабочего класса, в боязни практической черновой работы, не сулящей немедленного шумного успеха. Такой вопрос нельзя превращать в повод для взаимного сведения политических счетов. Нам нужна дружная мобилизация всех наших усилий, чтобы не провалить дела коммунистической революции.

Как же нам разрешить спор о перспективах социализма в СССР, оценивая ситуацию во всей ее конкретности? Что дает нам для этого марксизм, понимаемый именно как руководство к действию, а не как застывшая догма, как набор цитат на все случаи жизни?

Да, СССР – не самая передовая страна, оказавшаяся к тому же в условиях капиталистического окружения. Но ведь как раз в таких условиях единственный наш шанс – максимально использовать все те преимущества, которые сможет дать социалистический строй. И тут перед нами встают практические задачи необычайной сложности. На основе социалистических отношений мы должны суметь раскрепостить творческую энергию масс. Нужно произвести переворот в культуре, ибо пока в стране сохраняется неграмотность, о каком социализме может идти речь? Неграмотный стоит попросту вне политики. А нам нужна даже не простая грамотность – нам надо овладеть достижениями мировой науки и техники. Отсюда вытекает требование опережающей подготовки квалифицированных кадров рабочих и инженеров, необходимых для развертывания социалистического строительства по всему фронту. Нам нужно, при всей нашей нищете, суметь мобилизовать огромные средства на капитальное строительство, способное переустроить хозяйство СССР так, чтобы мы в конечном счете опередили по производительности труда самые передовые в этом отношении страны.

Величие Владимира Ильича как мыслителя как раз и заключалось в том, что он не занимался абстрактно-схоластическим теоретизированием по поводу того, можно или нельзя нам построить социализм в условиях капиталистического окружения. Он четко и ясно поставил перед нами те практические задачи, которые, засучив рукава, нам следует решить, чтобы войти в социалистическое общество. Он не загадывал – удастся ли нам при таком масштабе задач и при нашей материальной и культурной отсталости построить социалистическое общество или нет. История гарантий не выписывает – можем и провалиться. В своей речи на XI съезде партии Ильич об этом заявил прямо.

Но мы, как революционеры, обязаны сделать все возможное, чтобы продвинуться как можно дальше по пути к социализму. Наш вклад в развитие мировой революции сейчас в первую очередь и должен состоять в том, чтобы продемонстрировать, каких успехов можно добиться на основе строительства социализма, показать, насколько хорошо может быть устроена жизнь без помещиков и капиталистов. Сумеем мы это сделать – и победа во всемирном масштабе нам обеспечена, даже и при затяжке мировой революции. А уж теоретики потом разберутся, как это увязать с нашими прежними представлениями…»

Так-так, что же получается? Троцкий, известный мне как ярый противник концепции построения социализма в одной, отдельно взятой стране, здесь решил вильнуть в сторону? Почему бы это?

После некоторого раздумья один вариант объяснения нашелся. Сам виноват! Тормознул Льва Давидовича, заставил выжидать – и получилось так, что два его главных соперника, Сталин и Зиновьев, высказались первыми: один – четко «за» и другой – четко «против». А Троцкий страсть как не любил идти за кем-нибудь в фарватере. Недаром Радеку приписывают образное выражение, что Лев Давидович на каждое заседание Политбюро приходит со своим стулом. Обязательно ему нужно свое особое мнение заявить и выставить себя оригинальным мыслителем. Но вот тут как раз по делу получилось. Отнюдь не самая глупая позиция, к тому же, что немаловажно, – оставляющая свободу для маневра. Что ж, посмотрим, не разучился ли бывший Наркомвоенмор маневрировать…

Сталин читал статью «О чем спорим?» очень внимательно, то и дело отчеркивая отдельные фразы и словечки синим карандашом. По мере чтения статьи в нем закипало раздражение: «Опять этот позер желает выставить всех дураками и показать, что уж он-то умнее всех нас, вместе взятых! И при этом, как всегда, оригинальничает – ни нашим, ни вашим… До чего скользкий тип!»

Тем не менее Сталин не позволил раздражению взять над ним верх и, отложив газету в сторону, задумался: «Хорошо, а что же нам дает выступление Троцкого политически? Зиновьевской шайки он не поддержал, что уже хорошо, хотя и на нашу сторону не встал. Однако… без его голоса Зиновьеву нипочем не сколотить большинства в Политбюро. А вот то, что он сам склоняется к формуле – поддержка мировой революции заключается не в военных авантюрах, а в успехах нашего хозяйственного строительства, – как раз можно повернуть против Гриши! Припомнить ему и его позицию в польском походе двадцатого года, и провалы в Болгарии и Германии, и его эстонскую авантюру – и противопоставить этому вспышкопускательству рост нашей промышленности, рост производительности и заработков рабочих, подъем крестьянского хозяйства…

Ладно, значит, пока Троцкого оставляем в покое, тем более что по поводу своих исторических заслуг в Октябре он уже голоса не поднимает. Ну и пусть сидит там у себя в Главконцескоме. Не время сейчас еще и на него отвлекаться. А дальше видно будет…»

Ладно. Троцкий, Зиновьев, социализм в одной стране – пока это все лирика. Пора заканчивать тот «бег на месте», которым я занимаюсь, почитай, с самой командировки на Дальний Восток. Хочешь не хочешь, а настала пора свою позицию продавливать, и делать это придется в основном уже в открытую. Но, конечно, не по-глупому, не в лоб. Можно сказать, будем потихонечку мозаику из кусочков собирать.

А первым делом надо заняться тем, что я обещал Трилиссеру. Да и на моем новом месте работы это тоже лишним не будет. Решено, сажусь за записку о перспективных научно-технических разработках, имеющих оборонное значение. Кладу перед собой чистую бумагу и, сняв колпачок со своего Паркера, вывожу на первом листе черновика: «Секретно». И ниже: «Начальнику Главного экономического управления ВСНХ СССР В. Н. Манцеву. Копия – начальнику Главного управления военной промышленности ВСНХ СССР П. А. Богданову. Копия – начальнику научно-технического отдела ВСНХ СССР Л. Д. Троцкому. Копия – Начальнику ИНО ОГПУ…»

Подумав, тщательно вымарываю последнего адресата. Михаилу Абрамовичу мы аналогичную записочку непременно пошлем, но отдельно. Нечего мне во внутреннем документообороте ВСНХ свои прямые контакты с ОГПУ светить. Дзержинский в курсе – и этого достаточно. А вот скинуть те же предложения Берзину, в РУ РККА, надо будет не только совершенно отдельно, но и со всей осторожностью: зачем мне лишние терки между ведомствами?

Итак, пишем:

Уже через несколько лет СССР встанет перед настоятельнейшей необходимостью развертывания индустриализации в возможно более широких масштабах. Если в ее начальный период мы будем неизбежно зависеть от ввоза иностранной техники и копирования зарубежных образцов, то это положение не может быть терпимо длительное время. Необходимы экстраординарные усилия по достижению научно-технической независимости Страны Советов. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что предлагаемые мною меры не дадут немедленной отдачи (и даже не дадут таковой в течение целого ряда лет), считаю их все же срочнейшими и неотложнейшими, ибо для создания «с нуля» самостоятельных научных и инженерно-конструкторских школ в основных отраслях промышленности потребуется не пять и даже не десять лет, а значительно больше. Лишь в немногих из этих отраслей у нас есть хотя бы какая-то исходная база, а некоторые направления представляют собой абсолютно непаханое поле.

Первоначальные шаги по поднятым здесь вопросам могут ограничиваться созданием небольших научных и инженерно-конструкторских групп, которые должны досконально изучить имеющийся отечественный и зарубежный опыт по соответствующим направлениям. На этой основе им предстоит наметить план первоочередных мероприятий, сообразуясь как с перспективами развертывания промышленности СССР, так и необходимостью ведения разработок с дальним прицелом, имея в виду задачу постепенного выхода СССР на передовые научно-технические рубежи.

Направления инженерно-конструкторских изысканий, необходимые для создания самостоятельной научно-технической базы в соответствующих отраслях, следующие…» – и дальше шел перечень этих направлений. Что вспомнилось, то и записал. Затем взялся за вторую часть, где перечислил целый ряд критически важных для нас конкретных технологий, освоение которых желательно обеспечить в кратчайшие сроки. Опять-таки что удалось вспомнить, то и вставил в этот перечень: производство металлорежущего инструмента на основе карбида вольфрама, производство изопреновых синтетических каучуков, производство подшипников, производство высокомарганцевой стали Гадфилда… Понимая, что технолог из меня тот еще, не забываю сделать добавление: «Этот список является заведомо неполным, и требуются широкие консультации со специалистами для его уточнения», – и уже затем ставлю свою подпись.

Кладу получившийся черновик отлежаться. Может, какие еще умные мысли в голову придут? Наверняка ведь многое упустил даже из того, что завалялось где-то у меня в голове. А в ИНО ОГПУ и в РУ РККА всю записку посылать и не надо. Им только вторая часть нужна.

После обеденного перерыва вновь закрутились мысли насчет черновика записки. Достав четыре исписанных моей рукой листа из сейфа, перечитываю их. Так это же у тебя, дорогой товарищ, не предложения к проекту решения получились, а общие рассуждения на тему. Где обоснование: для чего все эти исследования и разработки нужны, почему именно эти, что они нам дадут? Общих слов о научно-технической независимости недостаточно. Где конкретные пункты: что сделать, за счет чего, кому поручить, в какие сроки? Опять кладу перед собой чистую бумагу и снимаю колпачок с авторучки… Черт, чернила кончились! Вроде заправлял только сегодня утром, а вот поди ж ты! Или ручка засорилась? Немудрено с теми анилиновыми чернилами, которыми приходится пользоваться. Фильтровать их, что ли?

Резко встряхиваю авторучку, и на бумаге появляется сразу несколько клякс. Все-таки есть чернила. Но стоило мне только вывести первые два слова – «Для практической…» – как авторучка, даже не дав дописать до конца последнее, опять отказалась работать. Ничего не поделаешь, придется промывать и заново заправлять.

Прихватив с собой стакан, иду в туалет. Аккуратно сливаю и вытряхиваю все чернила из ручки, затем набираю воду в стакан и заправляю ручку этой водой, затем выдавливаю ее обратно. Повторив так несколько раз, возвращаюсь в кабинет. Осторожно, чтобы не встряхнуть осадок, достаю из шкафа пузырек с чернилами, ставлю его на стол, подстелив старую газетку, отвинчиваю крышку. Затем свинчиваю маленький черный колпачок с торца своей авторучки (знаменитая Big Red, не что-нибудь – целых полтора фунта стерлингов отдал за нее в Лондоне в двадцать втором году!) и медленно, тоже чтобы не потревожить муть, скопившуюся на дне пузырька, погружаю перо в чернила. Теперь нажать и отпустить маленькую металлическую кнопочку на торце, сосчитать до десяти, вытащить перо из чернил, привинтить колпачок на место, вытереть остатки чернил на ручке обрывком газеты, убрать пузырек в шкаф – и можно работать.

Начнем, благословясь. И прежде всего переделаем последнюю фразу перед длинным перечнем направлений исследований и разработок:

«Конкретный перечень направлений исследований и разработок определяется задачами достижения научно-технической независимости, без которой невозможно надежное обеспечение обороноспособности Республики Советов, находящейся во враждебном капиталистическом окружении. Только создание современной промышленности, опирающейся на машины и оборудование собственной разработки и производства, даст нам возможность также самостоятельно производить необходимые вооружения и боевую технику. А мировая империалистическая война показала, что будущие вооруженные схватки неизбежно выльются в «войну моторов», основанную на широком применении танков, бронемашин, авиации, механизированной артиллерии и перевозимой на грузовых автомобилях пехоты.

Однако перед нами стоят не только военные задачи. Невозможно создать прочное социалистическое общество, если нам не удастся превзойти ведущие империалистические державы по производительности труда и продемонстрировать всему миру экономические преимущества социализма. Нам надо ликвидировать зависимость от мирового рынка и, напротив, стремиться занять серьезное место в мировом хозяйстве. Это будет способствовать подрыву позиций империалистов в колониальных и зависимых странах и революционизации этих стран под влиянием примера СССР».

Переделав таким образом преамбулу, снабжаю перечисленные в черновике основные направления перспективных исследований и разработок кратким обоснованием – чем именно определяется роль данного направления в достижении научно-технической и оборонной независимости СССР и выводе народного хозяйства на передовые научно-технические рубежи.

Написав все это, что называется, единым духом, даю себе небольшую передышку и опять возвращаюсь к документу:

«Для практической реализации проекта по обеспечению в перспективе научно-технической независимости СССР предлагаю:

1. Создать на базе Научно-технического отдела ВСНХ (с участием соответствующих подразделений заинтересованных ведомств – НКПС, Наркомпочтеля, Наркомвоенмора, Наркомзема, Наркомпроса, Академии наук, Госплана) общесоюзное ведомство, коему поручить координацию научно-исследовательских работ в интересах народного хозяйства СССР, их материальное и кадровое обеспечение.

2. …».

А вот тут вычеркиваем второй абзац в самом начале документа и вставляем аналогичный, но слегка переработанный текст сюда:

«2. На основе изучения существующего состояния научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ по направлениям, перечисленным в части первой настоящей записки, общесоюзное научно-техническое ведомство должно безотлагательно развернуть соответствующие работы, первоначально ограничиваясь (там, где еще нет серьезных научных и конструкторских коллективов) созданием небольших научных и инженерно-конструкторских групп.

3. Перед указанными группами, равно как и перед существующими научными и конструкторскими коллективами, необходимо поставить задачу досконально изучить имеющийся отечественный и зарубежный опыт по соответствующим направлениям. На этой основе им предстоит наметить план первоочередных мероприятий, сообразуясь как с определяемыми Совнаркомом перспективами развертывания промышленности СССР, так и необходимостью ведения разработок с дальним прицелом, имея в виду задачу постепенного выхода СССР на передовые научно-технические рубежи…»

Дальше добавляю еще целый ряд пунктов, конкретизирующих задачи кадрового, материального и информационного обеспечения научно-технических работ. Вот теперь, кажется, все. Можно отдавать черновик в машбюро. Точнее, не отдавать, а диктовать с листа машинистке. Не нужно подобными бумажками разбрасываться. Собственно, тайн там особых нет, но даже утечка знания о том, что Советы интересуются той или иной техникой и технологиями, может сильно осложнить наши зарубежные контакты. Так что гриф «Секретно» на черновике вовсе не случаен.

На всякий случай перечитываю свою записку еще раз. Глаз цепляется за фамилию моего непосредственного начальника. Погодите… А разве не второй зам Дзержинского Э. И. Квиринг был в двадцать пятом году начальником ГЭУ? Манцев же сейчас должен быть его заместителем – и только в двадцать шестом получит пост председателя коллегии. Неужели те передвижки, которые произошли на XIII съезде, отразились и на этом уровне расстановки кадров? Вероятно, так – верхушки перетасовали, а они паровозиком потянули за собой свои команды. Скорее всего, тут позиции Пятакова в ВСНХ сильнее, а он еще с девятнадцатого года бодался с Квирингом на Украине… Впрочем, это уже досужие измышления. Работать надо с той расстановкой людей, которая, что называется, «дана нам в ощущениях».

Диктую свою записку пишбарышне, зябко кутающейся в серый пуховый платок. Да, в здании ВСНХ и в самом деле прохладно. Конечно, сейчас не зима девятнадцатого года, когда, по недостатку дров, бывало, за ночь вода успевала замерзнуть в стаканах, но и сейчас топят весьма скупо. Хотя замечаю это только теперь, глядя на машинистку: сам-то так разволновался и соответственно разогрелся, сочиняя документ, что и на температуру внимания не обращал. Тем временем под стук печатной машинки прорезалась в голове мысль, которая не давала мне покоя уже несколько часов, – что я упустил нечто важное и срочное. Вот же оно: сегодня у нас пятница, шестнадцатое число, а семнадцатого – двадцатого января состоится Пленум ЦК, на который Дзержинский поставил вопрос о металлопромышленности, из-за того что по инициативе наркома финансов Сокольникова ассигнования на нее в текущем году урезали чуть ли не вдвое. Надо помочь своему прямому начальнику.

Получив отпечатанные экземпляры записки – перепечатывать пришлось два раза, потому что читаемыми получались всего три экземпляра, а один надо было оставить себе, – вновь сажусь за стол и берусь за Паркер.

«Председателю ВСНХ СССР Ф. Э. Дзержинскому.

Зам. начальника ГЭУ ВСНХ В. В. Осецкий».

Лично, срочно, строго конфиденциально.

Уважаемый Феликс Эдмундович!

Зная о поставленном в повестку дня ближайшего Пленума ЦК вашем докладе о металлопромышленности, позволю себе предложить вам дополнительные аргументы в защиту вашей точки зрения.

1. При общих высоких темпах восстановления промышленности, которая уже в будущем, если еще не в этом году наверняка выйдет на довоенный уровень, металлопромышленность сильно отстает. Уже сейчас дефицит металла очень чувствительно ограничивает развертывание промышленности и капитальных работ, а также и наполнение крестьянского рынка. Если в перспективе ближайших трех-четырех лет мы хотим добиться начала социалистической реконструкции промышленности по всему фронту, это отставание надо ликвидировать уже сейчас. Ведь металлопромышленность – весьма капиталоемкая отрасль с длинным циклом капитального строительства. И если не предпринять соответствующих усилий сегодня, через несколько лет нехватка металла задушит все наши планы.

2. Это означает, что перед нами сегодня стоит принципиальный политический выбор – либо мы всерьез намереваемся строить социализм в СССР, превращая его в передовую индустриальную державу, и тогда металл нам нужен не меньше, чем хлеб. Либо мы будем «по одежке протягивать ножки», но тогда н€е к чему было затевать революцию и брать власть.

3. Сокольников прав со своей ведомственной точки зрения – он поставлен партией на пост наркома финансов, чтобы следить за сбалансированностью бюджета и обеспечивать устойчивость рубля. Однако надо объяснить ему, что если сейчас не напрячь (и даже немного перенапрячь) наши бюджетные возможности для подъема металлопромышленности, то через три-четыре года металлический голод приведет к таким гигантским диспропорциям в нашем хозяйстве и вынудит нас пойти на такие экстраординарные траты, что это будет означать полный срыв всего нашего бюджета и подрыв курса рубля.

Дальше уже пошли обычные бюрократические процедуры – записку Феликсу Эдмундовичу запечатать в конверт, воспроизвести на нем надпись «Председателю ВСНХ СССР Ф. Э. Дзержинскому. Лично, срочно, строго конфиденциально» – и отдать… А кому отдать? Обращаться к помощнику Дзержинского и секретарю Президиума ВСНХ Станиславу Францевичу Реденсу, пришедшему из ВЧК-ОГПУ, учитывая его последующую репутацию, мне почему-то не хотелось. Да и проще было вручить записку прямо через личного секретаря Дзержинского Павла Сергеевича Аллилуева, с которым я уже общался несколько раз накоротке.

– Здравствуй, Павел, – обратился я к нему, заходя в приемную Феликса Эдмундовича. – У себя?

– Здравствуй! Нет, проводит совещание в Геолкоме, – ответил секретарь, отрывая взгляд от разложенных на столе бумаг.

– Будь добр, вручи ему этот конверт сразу, как только он появится. Непременно сегодня! Тут материалы к завтрашнему Пленуму ЦК.

– Понятно. Сделаю, – кивнул Павел.

С моим же непосредственным руководителем Василием Никитовичем Манцевым получилось совсем не так просто. Когда я зашел к нему, поздоровался и протянул папочку с запиской, прокомментировав: «Вот тут некоторые мои предложения по научно-технической политике», – он пробежал глазами несколько листков с машинописным текстом и задумался. Ненадолго, на минуту-другую.

– Такие вопросы с кондачка не решаются, – сказал он, прервав свои раздумья. – Новое общесоюзное ведомство? Это через Политбюро и Совнарком надо будет проводить. Не слишком ли широко вы сразу замахнулись?

– Вопрос не в том, как я размахнулся, – внутри начинаю чувствовать нарастающее негодование, но стараюсь говорить спокойно, даже дружелюбно. – Вопрос в том, нужно нам такое ведомство или не нужно.

Василий Никитович откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на меня. Его узкое, немного худощавое лицо лишь начало обретать черты полноты, которые резко проявятся позднее, а глаза смотрели, как всегда, спокойно, с оттенком то ли легкого удивления, то ли небольшой озабоченности:

– Вот вы, Виктор Валентинович, с восемнадцатого года на советской работе. И как же вы, с вашим опытом, все никак не усвоите, что, отстаивая интересы дела, надо принимать в расчет особенности устройства нашего бюрократического, чтоб его, механизма?

– Но позвольте, я ведь, кажется, никакой субординации не нарушаю, обращаюсь строго по подчиненности…

– Да не в этом дело! – раздраженно машет рукой мой начальник. – Надо же понять, как на такой проект посмотрят со стороны прочих ведомств, не усмотрят ли в том ущемление их прерогатив, а то и покушение на ассигнования! И потом: вот вы предлагаете создавать новое ведомство на базе НТО ВСНХ. Это, конечно, хорошо. Но Научно-техническим отделом у нас заведывает Троцкий. («Хм, заведывает…» – машинально отмечаю неправильность в речи Манцева. Впрочем, такое тогда встречалось сплошь и рядом даже у довольно грамотных людей, да и в печать нередко попадало.) Что же, он и во главе нового ведомства встанет? В Политбюро это многим может не понравиться.

Ну, это уже перестраховка! Тут же возражаю:

– Помилуйте! Если уж решат создавать новое ведомство, то там, наверху, и разберутся, кого во главе ставить. И то, что Троцкий сейчас НТО возглавляет, в этом вопросе ровным счетом ни на что не влияет!

– Так-то оно так… – тянет Манцев. – Но это все еще обмозговать надо, покрутить со всех сторон. И в любом случае я должен записочку вашу обсудить с Феликсом Эдмундовичем.

– Так обсудите! И очень прошу вас – не затягивайте. А то вы мою репутацию знаете, – широко улыбаюсь Василию Никитовичу. – Могу ведь и забыть про субординацию.

Попрощавшись, выхожу из кабинета. Что же, теперь будем играть открытыми картами. То, что было раньше… Мои дела с Шацкиным? Там я ограничивался тем, что идеи подбрасывал, а сам сидел за кулисами. И в моих отношениях с Троцким то же самое. Правда, в поездках в Берлин и на Дальний Восток я выступил открыто. Но не вполне по своей воле, да и вышло мне это все несколько боком. А теперь все придется пробивать самому и самому отвечать за последствия. Каковы же они будут? Чего гадать: поживем – увидим.