В понедельник, 11 августа, к моей радости, не только я сам, но и Василий Егорович Шорохов оказался с утра с трезвой головой, не страдающей похмельем. Когда за завтраком комдив Телепнев познакомил нас друг с другом, мы быстро сговорились побеседовать о предстоящих закупках. Собственно, меня более всего интересовало, что планируется насчет машиненпистолей и машиненгеверов, сиречь пистолетов-пулеметов и пулеметов.

— Василий Егорович, — начинаю разговор с самого главного, — какова цель закупки небольших партий ручных пулеметов?

— Берем их как технические образцы, — отвечает он мне точь-в-точь как начальник комиссии накануне.

— Это я уже понял, — нетерпеливо реагирую на его слова, — но зачем нам технические образцы? Будем копировать?

— Тут все не так просто, — пускается в объяснения инженер. — Собственного производства ручных пулеметов у нас нет. Пытаемся что-то сконструировать, мастерим какие-то образцы буквально на коленке, но готовых мощностей для массового производства у нас нет. Поэтому и скопировать немецкий образец нам крайне сложно. На наших заводах, с тем оборудованием, и теми рабочими, что у нас есть, вряд ли потянем. А если и потянем, качество будем несравнимо хуже немецкого.

— Почему же? — удивляюсь в ответ. — Ведь Максимы-то мы делаем! А один из закупаемых пулеметов как раз, вроде, на его основе и выпускается.

— Это верно. MG 08/18 на основе конструкции Максима сделан. И у нас Максим выпускается. Да вот только Максим один наш Тульский завод и может делать. А ручной пулемет гораздо сложнее изготовить.

— Как же так? — не понимаю я.

— А вот так, — разъясняет Шорохов своему технически неграмотному собеседнику. — У ручного требования к стволу повыше будут, потому что охлаждение ствола воздушное, у него эффективность похуже, чем у водяного, и ствол должен лучше противостоять перегреву. Да, кроме того, лента у него не холщовая, а металлическая. А такую ленту нам сделать, даром, что она просто выглядит, пожалуй, что и потруднее, чем затворную группу. Детали затвора и ударно-спускового механизма, хотя они и сложной формы, мы-то худо-бедно фрезеровать все же выучились. Но вот как металлическую ленту изготовить – пока не знаем даже, как подступиться.

— Так, понял, — киваю головой. — Значит, не потянуть… Если же у немцев готовые покупать, или завод у них приобрести, то без штанов останемся.

— Вот-вот, — подтверждает Василий Егорович. — Дороговато встанет. Да и нет у них сейчас серийного производства пулеметов. На старых запасах живут, из-за резкого сокращения армии.

— Так как же быть? — продолжаю докапываться до истины.

— Очень просто, — поясняет инженер. — Закупим небольшую партию, изучим, покумекаем, да сообразим что-нибудь свое, что потянем изготавливать на имеющемся оборудовании и с имеющимися людьми. А пока и остатками с империалистической обойдемся. Ну, и еще у нас Токарев и Колесников сейчас свои собственные образцы облегченного Максима готовят – щиток долой, станок долой, вместо него – сошки, кожух водяного охлаждения меняется на кожух воздушного, рукоятки – на винтовочный приклад… В общем, наверное, немногим хуже MG 08/18 получится.

— Ну, а зачем тогда нам еще Бергмановский пулемет покупать? — мне действительно неясно.

— Ну как же! — поражен моей недогадливостью Шорохов. — Бергмановский MG 15 n.A. весит на полтора килограмма с гаком меньше! Может, додумаемся, как и нам сделать что-нибудь облегченное, не такое тяжелое, как Максим. Ручной-то пулемет весом под 15 килограммов замаешься таскать. Так Бергман еще и на тридцать с лишним сантиметров короче – значит, поворотливее, особенно, ежели с ним по окопам шнырять придется. Это при том, что длина ствола у них, считай, одинаковая.

— Тогда, значит, — ну, можно, наконец, и догадливость проявить, — и с пистолетом-пулеметом та же история? Будем по немецкому образцу конструкцию для своих заводов изобретать?

— Конечно. Зачем нам у немцев заказывать, когда сами можем сделать? Вон, Федоров еще в 1916 самострельную винтовку сделал. Думаю, прикинем, как федоровская устроена, как Бергман-Шмайссер МР 18 – и свой пистолет-пулемет тоже осилим, — подтверждает Василий Егорович.

— А чем нам Федоровский образец негож? — продолжаю донимать инженера.

— Да вроде его автомат всем хорош, но только в умелых руках и при хорошем уходе. А где мы таких бойцов напасемся? Дай ты эту машинку в руки обычному призывнику – и пойдет у нее отказ за отказом из-за косорукости и небрежного обращения, — качает головой Шорохов. — Главное же, угораздило Федорова свой автомат под японский патрон сделать, для винтовки Арисака, калибром 6,5 мм. Что же нам, для одного только этого автомата совершенно новое патронное производство разворачивать? Или у японцев выпрашивать? Не дело это…

— А разве наш винтовочный или, к примеру, нагановский патрон для пистолета-пулемета не подходят? А других ведь мы не выпускаем? — и вправду, под какой же патрон делать отечественный пистолет-пулемет?

— Почему не выпускаем? — удивляется инженер. — Вон, на Подольском заводе делают патроны 7,65 мм Браунинг. Но вообще-то лучше под наш стандарт 7,62 мм оружие делать.

— Под винтовочный? Или нагановский?

— Нет, патрон трехлинейки Мосина для этой цели слишком силен, и закраина на гильзе помехой будет. А нагановский тоже не годится – слабоват, опять же, закраина у него, да и пуля не та.

— Так выходит, все равно надо новый патрон выпускать?

— Да, — соглашается Шорохов, — только тут опять всякие тонкости надо в расчет брать. Если калибр стандартный, 7,62 мм, значит, существующее производство стволов можно использовать. Кроме того, этот патрон можно не только под пистолет-пулемет пустить, но и обычные пистолеты под этот калибр выпускать. А вот если патрон 6,5 мм делать, то получается, его только ради одной самострельной винтовки осваивать придется. И производство стволов под него нужно организовать, другое оборудование закупать…

— Понятно, — принимаю я его объяснения.

Выходя из комнаты Василия Егоровича, обращаю внимание на молодого чекиста, который вчера влез в наш разговор, не представившись. Он стоит в дверях своего номера и крутит головой. Завидев меня, парень тут же обращается с вопросом:

— Виктор Валентинович! Вы мне помочь не сможете?

— Что за проблемы? — подхожу к нему поближе.

— Да вот, — смущается он, — никак с галстуком разобраться не могу. Нам вроде показывали, и я даже раз завязал, а теперь что-то не выходит…

— Ладно, это дело поправимое, — с этими словами вхожу в комнату вслед за чекистом. Тут он спохватывается и решает, наконец, представиться:

— Николай. ("Вот конспиратор хренов, фамилию не хочет называть" — проносится у меня в голове).

— Ну, меня ты уже знаешь. Будем знакомы, — протягиваю ему руку.

После рукопожатия подвожу его к зеркалу и устраиваю урок завязывания галстука. После нескольких повторений с подсказками заставляю его проделать все манипуляции самостоятельно, и, лишь убедившись, что Николай стал справляться с этим мудреным делом, прекращаю урок.

— Ты Николай, сейчас вроде свободен? — интересуюсь у него.

— А что? — немного настораживается он.

— Да вот, неизвестно как буду загружен завтра, да и в последующие дни, — объясняю ему ситуацию. — Поэтому, пока есть свободное время, хотелось бы пройтись по оружейным магазинам. Ты же, как я понял, в пистолетах разбираешься хорошо. Мог бы мне с выбором помочь?

— Да запросто! — обрадовано восклицает он. — Я и сам хотел прикупить кое-чего.

Интересно, чего же такого он от меня ожидал, что сразу напрягся?

В большом оружейном магазине Николай, совершенно позабыв про своего спутника (меня, то есть), увлеченно рассматривал витрину. Лишь когда я подошел поближе и коснулся его локтя, он очнулся и пробормотал:

— Эх, взял бы восьмой Вальтер, больно хорошо выполнена машинка, в руке сидит удобно, все зализано, ни за что не зацепишься, когда выхватывать будешь. Да вот, как назло, сделали его под патрон 6,35. Придется, наверное, как все, остановиться на Маузере М1914.

Да, припоминаю, из этого восьмого Вальтера лет через пять получится знаменитый Вальтер РР. Вот этот можно было бы брать, не раздумывая, но не ждать же еще пять лет!

— А кроме Маузера М1914, под патрон 7,65 мм есть другие пистолеты? — отвлекаю я Николая от созерцания оружейных богатств.

— Есть, конечно! — как будто отходя от сна, медленно поворачивается он ко мне. — Можно купить бельгийский Браунинг или итальянскую Беретту. И немецкие есть. Жаль, под 9 мм немцы сейчас ничего не делают – Версальский договор не позволяет, — но, в принципе, можно что-нибудь подержанное немецкое купить. Тот же Люгер, например. Есть и бельгийский Браунинг под 9 мм.

— Нет, — отвечаю ему, — не буду заморачиваться поисками пистолета под 9 мм патрон. Такая машинка, пожалуй, тяжеловата будет для карманной носки.

— Ну, если для карманной, — соглашается он, — тогда конечно. Да и патрон 7,65 мм достать полегче будет. Этот патрон у нас выпускают, так что без огнеприпасов не останешься, а вот 9 мм – нет.

— И что же тогда под 7,65 мм брать?

Из немецких пистолетов под патрон 7,65 мм Николай сразу же отвергает штабной Бехолла:

— Ему сборку-разборку делать замучаешься! — весьма эмоционально поясняет молодой чекист. — Без специальных инструментов – вообще никак! Я раз с таким полчаса провозился, пока нашел, чем штифт вытолкнуть, а потом еще столько же вылетевшую пружину по комнате искал… — тут он примолк, явно не желая углубляться в подробности не слишком приятного для его самолюбия эпизода, а затем, спохватившись, добавил, — Штенду тоже не бери – это, практически, та же Бехолла.

— Тогда вот, кажется, армейский образец, — указываю на пистолет марки Лангенан. — Армейский должен быть надежным.

— Ага, щас! — язвительно цедит Николай. — Как его только в армию протолкнули! А еще говорят, у немцев порядок. Небось, взятку сунули. У этого чуда, к твоему сведению, такой быстрый износ крепежного винта и скобы, что иногда уже после 20-го – 30-го выстрела затвор во время стрельбы может оторвать! Еще прилетит тебе в лоб… Нет уж, спасибо! — Он энергично машет рукой.

Да, а Николай-то у нас прямо эксперт по ручному огнестрелу, даром, что молодой. И где он только успел таких практических знаний нахвататься? Но наверняка ведь не будет со мной откровенничать на эту тему.

Долго колеблюсь между Маузером М1914 и Зауэром М1913, но выбираю Зауэр – Николай объясняет, что эта модель выделяется исключительно высоким качеством изготовления, а также простотой как неполной, так и полной разборки.

— Но и Маузер вполне себе ничего, — уговаривает меня мой консультант. — Зачем тебе лишние марки за этот Зауэр отдавать!

Ладно, потерю лишних десяти марок за две машинки я как-нибудь переживу. За действительно высокое качество не жаль доплатить – особенно если от него может зависеть твоя жизнь. И не только твоя…

Передвигаюсь к следующей витрине, чтобы выбрать подарочный пистолетик "последнего шанса". Тут прямо глаза разбегаются. Сколько же их под 6,35 понаделали-то! Итальянская Беретта, бельгийский Браунинг бэби, австрийский Штайер, и немецких полно – Зауэр М1920, Лигнозе-Айнханд, Ц?на, Хенель-Шмайссер, Вальтер М9, Симсон, Маузер WTP, Кобра… Еще испанские есть, совсем дешевые, но эти брать – себе дороже. Про них я и сам знаю, что качество у них пока весьма и весьма хромает.

Николай смотрит на мою попытку приобрести пистолетик столь несерьезного калибра с явным неодобрением, и не делает даже попыток помочь с выбором. В конце концов выбираю Вальтер М9, никелированный, с ореховыми щечками на рукоятке. Он привлекает репутацией фирмы, отличается от пистолетов большинства прочих марок простотой и изяществом дизайна, удобством удержания и ношения. Интересуюсь, можно ли перепаковать пистолет из стандартной картонной коробки с ледериновым декоративным покрытием, во что-то более симпатичное. Продавец предлагает мне деревянный футляр, снаружи обитый кожей, а изнутри – бархатом, с ячейками по форме пистолета и запасного магазина. Но за него, естественно, надо доплатить…

Чекист, нахмурившись, бросает:

— Ну, зачем тебе эта игрушка?

— Так в подарок же! Для форсу, — поясняю ему.

— А-а, — на лице его расцветает улыбкой понимание, — небось дамочке какой в подарок? Дамочке оно конечно, в самый раз будет.

Расплачиваюсь, кидая на прилавок три бумажки по 50 рентных марок, и получая 10 марок и какую-то мелочь на сдачу. Убираю три коробки в саквояж. Теперь очередь за патронами. Причем патронов 6,35 надо взять побольше, с запасом – где я их в Москве доставать буду? А затем надо подыскать под каждый из купленных пистолетов кобуру скрытого ношения.

После закупки патронов мой саквояж изрядно раздулся и ощутимо потяжелел, а кошелек, соответственно, стал полегче. Кобуру под свой Зауэр я нашел быстро, а вот для второго Зауэра и для Вальтера пришлось поискать – в этом магазине не оказалось того, что я хотел. А хотелось мне кобуру скрытого ношения из тонкой мягкой кожи, чтобы она возможно меньше стесняла движения. Лишь в третьем по счету магазине – скорее, даже в оружейной лавочке, — оказался большой выбор таких изделий. Но и тут пришлось долго рыться в принесенном хозяином из подсобки ворохе образцов, пока, наконец, удалось остановить свой выбор на чем-то более или менее подходящем.

После обеда, устроившись передохнуть у себя в комнате, и пересчитав оставшиеся марки и червонцы, погружаюсь в сытую задумчивость. Да, вовремя мне Рязанов устроил несколько лекций в Коммунистической академии и Институте Красной профессуры. Без гонораров за них мне пришлось бы туго. Гонорары за лекции (так же, как и за книги и статьи, а также премии за изобретения), к счастью, исключались из расчета партмаксимума. Вот, собственно, на них я и мог теперь делать покупки для своих личных целей.

Ничего особо затейливого я на этих лекциях не рассказывал. Так, поведал студентам кое-что по профилю своей работы о внешнеэкономических проблемах республики Советов. К текущему году СССР начал вырываться из тисков торгово-экономической блокады.

Если в первые годы по окончании гражданской войны, в 1920–1922 годах, торговля шла только со Швецией, Прибалтикой, Польшей, Монголией, Тувой, Турцией, чуточку – с Персией и Китаем, то затем положение меняется. Вместе с чередой дипломатических признаний расширяется поле и для внешней торговли В 1922-24 годах добавляется торговля с Германией, Великобританией, Францией, с 1925 – с Италией, и пошла-поехала остальная европейская мелочь. Однако США твердо отказываются иметь прямые межгосударственные торговые отношения, настаивая на уплате долгов и компенсации за национализированную собственность. А согласно установкам нашей внешней политики вопрос долгов в крайнем случае мог быть предметом торга и компромисса, а вопрос компенсации за национализированное имущество – нет. Мы не отвечаем за царские долги, но готовы в какой-то учесть интересы мелких покупателей русских займов, если правительства соответствующих стран готовы учесть наш интерес в получении капиталовложений из-за рубежа. Но вот национализация для нас – это вопрос принципиальный, и ни малейших уступок, способных поставить этот принцип под сомнение, допущено быть не может.

Внешнеторговый оборот СССР пока был значительно ниже дореволюционного, и не только из-за политических трудностей, но и из-за ограниченности экспортного потенциала. Мы не могли, как в царское время, строить экспорт хлеба на принципе "не доедим, но вывезем". То же самое касалось и продуктов крестьянских промыслов. Сдерживался экспорт и возросшей, по сравнению с дореволюционным временем, себестоимостью производства. Но вот экспорт наших нефти, керосина и бензина натыкался именно на политические барьеры. Нам крайне сложно получать кредиты для закупок, а во многих случаях в уплату за товары соглашаются брать либо золото, либо зерно – и больше ничего…

Ближе к вечеру мне принесли на заключение первые проекты контрактов. Пока смотрел их, время неслось незаметно, и я оторвал взгляд от бумажек только тогда, когда в дверь моего номера постучали, затем дверь чуть приоткрылась, и чей-то голос произнес в щелку:

— Виктор Валентинович, вы как, на ужин собираетесь?

Пансион нас обеспечивал только завтраками, обедали члены нашей комиссии кто как, в зависимости от того, где приходилось оказываться по делам, а вот для ужина присмотрели недорогое кафе на Моцштрассе, неподалеку от площади. Оторвавшись от работы, сразу чувствую, что крепко перекусить явно не мешало бы.

— Святое дело! — отвечаю с воодушевлением и непроизвольно потягиваюсь, чтобы размяться после долгого сидения за столом в одной позе.

Быстро убираю бумаги и уже через две минуты присоединяюсь к своим товарищам, собиравшимся внизу, в холле. Конечно, командированные, оглядываясь на свой кошелек, предпочли бы какую-нибудь совсем простенькую Kneipe (пивнушку), но тут был не пролетарский район. Впрочем, кафе было достаточно дешевым даже на вид. Старенькие, обшарпанные деревянные панели на стенах, такие же потрепанные стулья, потертая стойка… Однако, при всем при том содержалось оно вполне опрятно, и скатерти на столах были чистыми.

Наша компания ввалилась в кафе, сразу заполнив полупустой темноватый зал шумом. Хозяин включил еще несколько ламп (экономный, зря электричество не палит). Я, Доннер, и еще два человека, знающие немецкий (их, собственно, и взяли в комиссию заодно как переводчиков), стали разбираться с меню, помогая всем остальным сделать заказ.

Брали в основном подававшиеся в этом кафе традиционные берлинские блюда – айнтопф (овощной суп с копченостями и со сваренными в нем целиком сосисками), обычные сосиски с капустой, остро приправленные колбаски, жареную грудинку на ребрышках. Мне, собственно, не слишком нравилась такая кухня, но делать нечего, и, немного поколебавшись, я взял себе айсбайн – вареную свиную рульку с тушеной квашеной капустой.

На весь зал разнесся зычный командный голос комдива Телепнева:

— Товарищи! На водку не налегать! Обойдемся сегодня пивом. Смотрите у меня!

Поев, народ не желает расходиться – в пансионе нет помещения, где можно собраться посидеть всей оравой. Товарищи командиры понемногу тянут пиво, а у некоторых замечаю втихую пользуемую водку, несмотря на строгое предостережение. Как-то сам собою завязывается разговор.

— Да зачем нам эти пистолеты-пулеметы! — горячится один из членов закупочной комиссии. — Дальность прицельной стрельбы маленькая, патрон пистолетный, слабенький, надежность у них, говорят, совсем никуда, а огнеприпасов жрут – что твой пулемет! Получается, как немцы говорят, эрзац, а не оружие!

— Э, ты чего по-немецки материшься! — возмущается сидящий неподалеку от разгоряченного оратора командир с кружкой темного пива в руках.

— И ничего я не матерюсь, — отвечает первый, — немецкий надо учить! Эрзац – это, по-ихнему, заменитель. Ну, когда вместо какой-нибудь хорошей вещи какую-нибудь дрянь подсовывают. Вот, скажем, мы масло сливочное едим, а у немчиков, куда ни глянь – один маргарин. Редко где настоящее масло увидишь. Вот и пистолет-пулемет этот – просто плохой заменитель пулемета.

— Ну, не скажи, — вступает в спор Леонид Карлович Доннер, развернувшись на своем венском стуле, положив сложенные руки на его спинку и уперев в них подбородок. — Заменять пулемет пистолетом-пулеметом – это, действительно, глупая затея. Только вот он не для этого нужен. Пистолет-пулемет есть лишь более мощное, чем обычный пистолет, оружие личной самообороны. Им можно вооружить пехотных командиров, унтер-офицеров… виноват, младших командиров, — поправился он, — артиллеристов, экипажи бронеавтомобилей. В ближнем бою такое оружие помощнее будет, чем пистолет или карабин.

— Нам, в войсках ГПУ, такая штука очень бы пригодилась, — поддержал его невысокий, но крепко сбитый командир, сидевший за одним столом с уже знакомым мне Николаем. — В скоротечных стычках с бандитами возможность задавить противника, ведя огонь очередями, была бы очень не лишней. Пулемет же каждому бойцу не вручишь, а пистолет-пулемет получается, практически, не тяжелее карабина.

— Вот и верно говорят, — запальчиво заявил первый из спорщиков, — что пистолет-пулемет – это полицейское оружие. Не даром в Германии им шуцманов вооружают!

— Ты нас с буржуазной полицией не равняй! — взвился гэпэушник.

— Эй, петухи! А ну, цыц! — прикрикнул на не в меру разошедшихся ораторов глава комиссии. — Вы мне тут еще на кулачках сойдитесь, архаровцы! Анархию тут развели, мать вашу… — он осекся и умолк, не забыв продемонстрировать спорщикам внушительных размеров кулак.

Все на некоторое время затихли, но потом от одного из столиков стал доноситься до меня гул голосов, сначала негромкий, потом все нарастающий и нарастающий. Там беседу вел все тот же коренастый гэпэушник, который только что обижался за сравнение с полицией:

— …Нет, ребятки, главного вы в рейхсвере не углядели. Впрочем, вам этого, конечно, и не показывали. Тут не в порядке и дисциплине только дело. И не в казармах добротных. Главное в том, как они подготовку у себя поставили. Армию-то им сократили, вот они из своего рейхсвера стараются сделать кадровый костяк для развертывания большой армии на случай войны. Они своего бойца гоняют и в хвост и в гриву, да так, что у них каждый рядовой может за унтера командовать, а каждый унтер готов офицером стать. Вот так вот! — И чекист с чувством превосходства оглядел собравшихся вокруг него командиров.

— Коли уж начал говорить, так сказывай до конца, — ответил ему некто полноватый, с чуть волнистыми, зачесанными назад волосами, коротенькими усиками и круглыми очками в металлической оправе. Чем-то – может быть, аккуратно повязанным галстуком и непринужденной манерой носить штатский костюм, — он был схож с Леонидом Карловичем. — Ты, видимо, полагаешь, что нам, в РККА, нужно перенять такую же методу подготовки, как у немцев?

— Именно! — не стал отрицать гэпэушник.

— А ты подумал, сколько патронов они сжигают при их способе обучения? И кто нам такую прорву патронов выделит? Ты полигоны рейхсверовские видел? С нашими не сравнить, да и нет их у нас почти. А ты подумал, как из неграмотного, ну, в лучшем случае, полуграмотного крестьянского парня подготовить хотя бы пулеметчика? Я уж не говорю – младшего командира из него сделать! Сколько его надо учить, чтобы он не то, что сумел с компасом и картой обращаться, а хотя бы понял, что это такое? — полноватый с досадой махнул рукой.

Чекист молчал, не находя сразу слов для возражений.

Напряженную неловкость разрядил Доннер. Он встал со своего места и подошел к сиротливо приткнувшемуся у стены фортепиано. Сел на круглый табурет, откинул крышку, попробовал пальцами клавиши. Лицо его приобрело страдальческое выражение, — похоже, инструмент был расстроен, если не вовсе раздолбан по самое не могу, — но все же продолжил подбирать какую-то мелодию. Вот он взял первый аккорд, а затем начал негромким, но сильным голосом напевать. Шум в зале малость поутих, командиры стали прислушиваться, разворачиваться в сторону фортепиано…

Грешным делом, я поначалу решил, что Леонид Карлович сейчас исполнит какой-нибудь романс. Видно, стереотипы представлений о царских офицерах сказались. Но военспец запел нечто совсем иное:

Зал совсем затих, внимая словам песни. И вот Доннер допел заключительные строфы, дважды повторив последнюю строчку:

"Если ж погибнуть придется в тюрьмах и шахтах сырых,

Дело, друзья, отзовется, на поколеньях живых!"

Леонид Карлович аккуратно опустил крышку фортепиано и чуть откинулся назад.

Зал молчал. Затем Николай, как, вероятно, самый шустрый, осмелился спросить:

— Что это?

Доннер помедлил, поднял голову, и произнес:

— Мой дед по матери еще по процессу 14-ти привлекался, в 1884 году.

— Какому процессу? — явно не понял объяснения Николай.

— Ты про "Народную волю" слышал?

— Слышал, — неуверенно произнес Николай.

— Так это был процесс народовольческой Военно-революционной организации, — пояснил военспец. Он помолчал немного, потом с какой-то затаенной горечью добавил, — Я в Красную Армию добровольцем пошел, не по мобилизации. И не за пайком. А песня эта… Ее еще во времена "Народной воли" пели.

Время шло к ночи, да и многие из присутствующих все-таки успели немало принять на грудь. Так что для меня стало ясно, что сегодня ни о каких договорах предметно поговорить уже не получится. Ну ладно, обсудим все завтра с утра на свежую голову в торгпредстве, чтобы сразу согласовать все возможные вопросы со специалистами так называемого "инженерного отдела", который и создавался специально для исполнения поручений Спотэкзака. Все, что успеваю сделать до отхода ко сну, так это предупредить тех, кто занимался подготовкой контрактов, что завтра рано с утра мы отправляемся в торгпредство.

Во вторник, продрав глаза, — не люблю рано вставать! — быстренько привожу себя в порядок и спускаюсь к завтраку. Уже рассвело, но солнце, заслоненное домами, пока не проникает в наши окна. Мои товарищи по закупочной комиссии один за другим также подтягиваются к завтраку и вскоре мы дружной стайкой выходим на улицу. До торгпредства не то, что бы рукой подать, но линии метро расположены на редкость неудобно для того, чтобы от площади Виктории-Луизы добраться до Литценбургерштрассе, 11. Поэтому вся компания неторопливо идет пешком.

Ночные фонари уже погашены, улицы на глазах наполняются публикой, спешащей по делам, дворники торопливо заканчивают драить швабрами гранитные плиты тротуаров. Угольщики только что развезли на своих тележках мешки с угольными брикетами, сгрузив их у дверей, ведущих в подвальные котельные. Навстречу нам время от времени попадаются дамы в непритязательных жакетках и старички в бриджах и теплых вязаных жилетах под пиджаками, выгуливающие своих собак.

В торгпредстве работа начинается рано, и нам не составляет труда найти на местах представителей инженерного отдела, чтобы приступить к обсуждению полученных мною накануне проектов контрактов. Мы рассаживаемся тесным кружком в одной из комнат. Разложив перед собой папки с текстами контрактов, и сверившись со своими записями, начинаю:

— Не буду давать оценку умственным способностям тех, кто с нашей стороны готовил эти контракты. Иначе, боюсь, сразу прейду на мат, да так и не остановлюсь, пока не исчерпаю весь свой словарный запас. Мне, разумеется, не известны калькуляции себестоимости ручных пулеметов, пистолетов-пулеметов и пистолетов, равно как и цены, по которым все это закупает рейхсвер и полиция. Но какого… извините за выражение, вы проставили в контрактах по закупке пистолетов цены, которые почти совпадают с розничными? 65 марок за Люгер и 45 марок за Маузер!? Вы что, даже в оружейные магазины нос сунуть не удосужились?! С какой радости мы должны дарить этим буржуям-фабрикантам еще и торговую наценку?

Переведя дух, добавляю к этим соображениям еще одно:

— Не знаю, как члены комиссии, но представители Спотэкзака и инженерного отдела торгпредства должны были бы знать, что приказом Главначснаба РККА от 17 ноября 1922 года установлены внутренние оптовые закупочные цены на Люгер и Маузер в 15 долларов и 10 долларов, что соответствует ценам в марках по нынешнему курсу 63 и 42 марки соответственно, или 30 и 20 червонных рублей. А по вашим контрактным ценам выходит, что итогом от этой внешнеторговой операции будет чистый убыток! — И жестко резюмирую:

— Цены – пересмотреть!

Оглядев суровым взглядом слегка притихшую от моего напора публику, продолжаю:

— Чего ради вы согласились выставить в контрактах условия платежа "франко склад отправителя"? Что-о? Кто это там пищит "так дешевле"?! — не стесняюсь форсировать голос. — Мы что, должны сами организовывать транспортировку оружия по немецкой территории от склада изготовителя до порта и нести все связанные с этим риски? Германия – не пансион для благородных девиц, тут всякое, знаете ли, случается. Или вам урок с недавним налетом на торгпредство не впрок пошел? На немецкой территории пусть сами за груз отвечают!

Кто-то из работников торгпредства предлагает:

— Ну, тогда, значит, надо ставить в контракт "франко порт назначения".

— Еще чего! Хотите, чтобы наши немецкие "друзья"-буржуи нагрели нас на фрахте судна и на страховке? Перевозку оружия будем осуществлять на своих торговых пароходах, и страховать тоже будем сами.

Хлопнув ладонью по столу, заключаю:

— Ставим в контракты базовое условие "франко борт судна", и не отступаем от этого.

Шевельнув листками бумаги со своими сделанными накануне вечером заметками, перехожу к следующему пункту:

— Почему ни одной душе в голову даже не пришло прописать в контрактах рассрочку платежа? И что это за чудо такое – авансовый платеж в размере двух третей от суммы контракта? Вам что, народные деньги девать некуда? А если у самих мозгов не хватает, обратились бы к генеральному представителю Наркомфина в Берлине, Александру Семеновичу Сванидзе. В одном ведь здании сидите! Он бы вам и разъяснил, какой порядок платежа надо отстаивать при заключении договора.

Товарищи командиры встречают отповедь гробовым молчанием, и лишь представитель Спотэкзака в нашей комиссии порывается что-то сказать, но ограничивается лишь тем, что крутит головой, бегает глазами и ерзает на стуле.

— Ладно, — со вздохом тычу пальцем в папки с контрактами, — вы тут в большинстве своем не коммерсанты и соответствующего опыта не имели. Но почему порядок технической приемки не удосужились оговорить в деталях? Это, конечно, можно в договоре и не указывать. Но тогда нужно составить детальный регламент технической приемки, и оговорить в контракте, что данный регламент является его неотъемлемой составной частью. Или вы на немецкое качество надеетесь? Так и у немцев брак бывает. А если ушами хлопать, вам именно этот брак сбывать и будут! Что же, никому из вас не совсем не хочется еще разок съездить в загранкомандировку на приемку заказанных партий оружия? А? Не слышу ответа!

Члены комиссии нестройно загомонили, и из долетавших до меня отрывочных реплик стало ясно, что они вовсе не желают упускать возможность снова прокатиться в Берлин.

— Ну, и последнее. Ответственность сторон. Конечно, по германскому гражданскому праву ответственность и без указания в контракте предусмотрена. Но вы же замучаетесь в местных судах свою правду отстаивать, случись какие проблемы, — устав драть глотку, умеряю пафос, и пытаюсь разъяснить все уже более спокойным тоном, хотя, что уж тут говорить о спокойствии при таком количестве явных проколов! — Поэтому ответственность – и по срокам поставки, и по поставке некачественной и некомплектной продукции, и по своевременному и полному оформлению сопроводительных документов, — надо указывать в контракте. Немцы же не постеснялись вставить в проект договора пени за просрочку платежа с нашей стороны! Да, чуть не забыл, — не забудьте в контракте оговорить требования к упаковке товара…

Тут представитель Спотэкзака из Москвы, которого уже давно снедало явное беспокойство, не выдерживает, и визгливым тоном выкрикивает:

— Товарищ Осецкий! Зачем вы лезете не в свое дело, срываете договоренности, портите нам налаженные отношения с немецкими фирмами!

К моему удивлению, к этому крикуну присоединяется и человек из инженерного отдела. Он, правда, не кричит, а солидно выговаривает:

— Нам и так нелегко было пробивать эти заказы, Виктор Валентинович. А вы тут требуете пересмотра контрактов, ставите договоренности под угрозу… С такой торопливостью и неосмотрительностью дела не делаются!

Не спеша отвечать на эти инвективы, оглядываю сидящих вокруг командиров. Среди них – мой знакомый, молодой чекист Николай (так и не выведал его фамилию). Начинаю лихорадочно обдумывать, как бы пугнуть этих зарвавшихся чинуш присутствием в нашей комиссии представителей ОГПУ. Так, есть мысль… Уже начав говорить, почти тут же прикусываю язык, ибо из памяти моей всплыла информация, резко меняющая мое отношение к делу:

— А что, Николай, в комиссии представители Экономического отдела есть?

Тот сразу понимает, о чем идет речь:

— Не, нету, Виктор Валентинович. Мы же не с проверкой торгпредства ехали.

На этом мой диалог с ним обрывается: не стоит забывать золотое правило – "умеешь считать до десяти – остановись на семи". Да и многозначительная недоговоренность подчас действует посильнее, чем даже мощные козыри, выложенные на стол. Однако никакого замешательства по лицам моих оппонентов не видно. Ничего и никого не боятся? Возможно. С такой-то крышей…

— До свидания! — не говоря больше ни слова, собираю папки со стола и выхожу за дверь, направив свои стопы прямо к торгпреду, Борису Спиридоновичу Стомонякову. Разговор у нас вышел тяжелый. В конце концов, не выдержав, спрашиваю торгпреда прямо:

— Чего вы боитесь? Того, что вам не по силам идти против Ягоды, который прикроет своих людишек, через которых он тут крутит всякие свои темные дела?

— Да, боюсь! — раздраженно кидает мне в лицо Стомоняков. — Его даже полпред боится. А уж, казалось бы, Крестинскому сам черт не брат.

— Ладно, — задумчиво тяну я, — значит, Ягода. — И уже более твердо, в полный голос, говорю, — Ягода или не Ягода, а эти контракты будут подписаны только на тех условиях, которые были названы мной. И без проволочек – иначе немедля пущу вход тяжелую артиллерию. Начну с Уншлихта, а если и он не поможет, то найдутся орудия и поопаснее.

Я откровенно блефовал, но на торгпреда моя уверенность произвела впечатление:

— Хорошо! — бросил он. — Выправим мы эти контракты. — И добавил усталым голосом. — Думаете, мне так приятно уступать этим интриганам, которые имеют железную поддержку из Москвы?

— Вот и не уступайте. У нас тоже поддержка в Москве сыщется, и не слабая.

Следующей моей целью в Берлине была контора по прокату пишущих машинок. Верно-верно, именно для того занятия, в котором я уже успел поднатореть – для изготовления анонимки.

Устроившись с машинкой в каком-то почти пустом кафе неподалеку от машбюро, принимаюсь за работу. Достаточно быстро на листе бумаги было отстукано послание, адресованное в редакцию газеты СДПГ "Форвертс". В письме от имени русского эмигранта, члена Российской социал-демократической рабочей партии (объединенной), сообщалось, что в кругах берлинской белогвардейской эмиграции шайкой, специализирующейся на изготовлении поддельных документов (Дружеловский, Гуманский, Зиверт, Орлов, Гаврилов и другие), изготовлена фальшивка, направленная против лейбористской партии. Попытка всучить эту фальшивку берлинским представителям британской разведывательной службы провалилась, ибо в здешней резидентуре, хорошо зная репутацию этих господ, не захотели связываться с очевидно поддельным документом. Тогда фальшивка (где излагаются якобы инструкции Зиновьева по организации военного переворота в Великобритании) была продана рижской резидентуре SIS. Мои лондонские друзья сообщили, что руководитель антибольшевистской секции MI-6, майор Десмонд Мортон, уже распространил этот документ среди своих друзей-консерваторов, занимающих высокие государственные посты. При этом он уверяет всех в подлинности данного документа, ссылаясь на то, что он получен от агента рижской резидентуры, служащего в аппарате Коминтерна в Москве. Между тем майору Мортону хорошо известно, что такого агента не существует. Уже планируется обнародовать эту фальшивку буквально накануне парламентских выборов, чтобы свалить лейбористское правительство, не дав ему времени разоблачить подделку.

Другое письмо пишу от руки, старательно выводя корявые печатные буквы:

"Genossen!

Ich bin ein alter schwedischer Sozialdemokrat…"

И далее в письме излагалась история, как я был по делам своей фирмы в Эстонии, и, имея там встречи с правительственными чиновниками, узнал от них весьма тревожные новости. Они обмолвились в разговоре, что эстонской полиции стало известно о подготовке коммунистами мятежа в столице. В связи с этим принято решение открыть охоту на руководителей Коммунистической партии Эстонии с целью их убийства, а сам мятеж армия и полиция намерены использовать как предлог для полного физического истребления эстонских коммунистов.

Это письмо было адресовано полпреду в Берлине Крестинскому.

Разумеется, отправлять эти письма было еще рано. Майор Мортон еще не получил свою фальшивку, а в какой стадии находится подготовка выступления в Таллине, мне вообще ничего выяснить было невозможно. Поэтому пришлось приложить немалые усилия, чтобы найти почтовое бюро, оказывающее услуги по рассылке корреспонденции в строго указанный отправителем срок. Письмо в "Форвертс" должно было уйти 10 октября, а письмо Крестинскому – 10 ноября.

На этом мои дела в Берлине можно было считать законченными. Правда, по просьбе руководителя нашей закупочной комиссии на тот аванс, что был получен еще в Москве, приобретаю несколько пистолетов. Среди них был один Браунинг под патрон 9 мм, два Маузера М1914, один Вальтер М8 и один Маузер WTP. Странно, что при этом была заказана лишь одна коробка 9 мм патронов. Так или иначе, теперь нас ждал поезд до Москвы.

Уже в поезде, улучив минутку, вызваю Николая для беседы в тамбур. Он туда пошел "покурить", а я так, мимо проходил.

— Ты понял, из-за чего мы сцепились в торгпредстве по поводу контрактов? — начинаю без предисловий.

— Понял, — отвечает Николай, — хоть я и не из Экономического отдела, но у нас, в ГПУ, дураков не держат. Эти типчики явно сидят на золотой цепочке у буржуев.

— Тогда слушай и запоминай, — торопливо говорю я. — У этих прохвостов сильная рука в ОГПУ. Поэтому их боятся трогать и торгпред и полпред в Берлине. С ними явно не хотят связываться и мои начальники в НКВТ – Аванесов, и даже Красин. По моим данным, человек, под защитой которого они находятся – Генрих Григорьевич Ягода.

— Даже так? — поражен Николай.

— Железных доказательств у меня нет, но если ты решишь сообщить об этих безобразиях, то ни в коем случае твои сведения не должны пройти через руки Ягоды. Не знаю, сможешь ли ты выйти прямо на Дзержинского или Менжинского, но, по крайней мере, попробуй добиться разговора с Артузовым. — Эти, во всяком случае, не сдадут Ягоде с потрохами человека, принесшего им в клювике подобную информацию. — Обоснуй дело тем, что слишком уж… взаимовыгодные отношения людей из Спотэкзака и из инженерного отдела при торгпредстве с немецкими оружейными фабрикантами создают опасность утечки через них сведений, составляющих государственную и военную тайну. А это прямо относится к ведению КРО.

Конечно, и мне, со своей стороны, надо будет постараться настроить соответствующим образом Уншлихта. Хотя не слишком уверен, что это поможет. Помедлив, все-таки решаюсь дать Николаю один совет:

— И еще… Если все-таки решишь влезть в это дело, носи свой карманный Маузер снятым с предохранителя.

— Ты что?! — Николай возмущен.

— Я сказал – ты услышал. Зря языком трепать не приучен. Лучше рисковать случайным выстрелом в ногу, чем неслучайным – в голову.