Я стою у телефона, продолжая сжимать в руках трубку, хотя в ней давно уже прозвучал сигнал отбоя. Затем механическим движением возвращаю её на место. Знал же, что нитроглицерин – это только отсрочка, но так хотелось верить, что его изношенное сердце протянет ещё немного. На негнущихся ногах делаю шаг к комнате. В этот момент в прихожую заглянула Лида. Вид у меня, наверное, был тот ещё, потому что она сразу встревожено спросила:

– Что случилось?

– Дзержинский… Умер… Сердце… – выдавливаю из себя слова.

Жена бросается навстречу, пряча голову у меня на груди, а я обнимаю её за плечи. Какое-то время стоим молча, пока из комнат не появился Михаил Евграфович, краем уха уловивший какой-то разговор в прихожей, после которого дочка с зятем так и не вернулись оттуда. Кратко объясняю ему, в чем дело. Он тоже некоторое время стоит молча, потом произносит:

– Хорошего человека потеряли… Что же теперь с тобой будет, Виктор?

– А что со мной? – известие о смерти Феликса Эдмундовича совершенно не располагало меня к размышлениям о собственной судьбе.

– Красин умер, Дзержинский умер… – задумчиво протянул мой тесть. – А больше ни с кем из высшего руководства тебе таких доверительных отношений и не удастся наладить, пожалуй. Но вот зубы на тебя точат многие.

– С чего бы? Я вроде никому дорогу не переходил, гадостей не делал, политическими обвинениями не швырялся.

И в самом-то деле: может быть, далеко не всем по нраву те позиции, которые я отстаиваю, и путь наверх мне, конечно, закрыт, но врагов я, вроде бы, приобрести не успел?

– Эх, Виктор, – вздохнул Михаил Евграфович, – ты же не первый год уже трешься в нашей бюрократической машине, а юношеский идеализм у тебя всё никак не выветрится. Неудобный ты. Все твои начинания… как бы это лучше сказать… они нацелены на то, чтобы наших чиновников не только всерьез работать заставить, но ещё и думать при этом над каждым шагом. А кому из них такое может быть по нраву? У Дзержинского под началом ты и то многим рисковал. А уж без него… – он махнул рукой. – Из нынешних верхов может, кто и станет тебе благоволить. Только сдается мне, они из таких будут, что при случае себя не защитят, не то, что тебя, – и тесть с печальным видом покачал головой.

Мои мозги постепенно обрели способность соображать и обдумывать сказанное. Да, отец Лиды прав. Пожалуй, можно по многим вопросам найти общий язык с «правыми», но они даже своих позиций удержать не смогут – дело явно к тому идёт. И надеяться, кроме как на самого себя, не на кого. Впрочем, если уйти в тень, не отсвечивать, то есть шансы сохранить своё кресло. Вот только зачем мне кресло, если ценой за него станет невозможность действовать? Я не такой самоотверженный человек, как Феликс Эдмундович, чтобы буквально сгореть на своем посту, но и сидеть, сложа руки, мне совесть не позволит. На память пришли любимые многими авторами книг про попаданцев слова, обычно приписываемые Марку Аврелию: «Делай, что должно; случится то, чему суждено». Приверженностью к фатализму никогда не страдал, и голову мне подставлять, прямо скажу, боязно. Но и увиливать от ответственности, которую сам на себя взвалил, не буду.

Следующие дни отпечатались в памяти смутно. Колонный зал Дома Союзов, почетный караул у гроба, где и мне довелось отстоять один час. Поток людей, идущих отдать последний долг. Слёзы на глазах у многих и многих. Некрологи в газетах. Похороны у Кремлевской стены. Члены Политбюро, несущие гроб. Воинский салют…

Преемником Дзержинского на посту председателя ОГПУ вполне предсказуемо стал Рудольф Вячеславович. Хотя Менжинский и был серьезно болен, он, возглавляя Секретно-политическое управление, держал в руках все ключевые структуры: СПО, ИНО и КРО. Поэтому его назначение представлялось логичным и неизбежным. Положение Трилиссера укрепилось – из просто заместителя председателя ОГПУ он превратился в первого заместителя.

Мне же всё чаще приходилось разрываться между хозяйственной работой в ВСНХ, обработкой данных экономической разведки в аналитическом отделе у Мессинга, и координацией работы по формированию заданий для тайных операций по закупке перспективного оборудования через подставные фирмы, а для этого – консультировать биржевые сделки и скупку долгов (коллекторские операции). Согласовать состав приобретаемого оборудования с потребностями строящихся и реконструирующихся предприятий было очень непросто – далеко не всегда имелась возможность приобретать именно то, что требовалось, да и сами требования частенько менялись на ходу, в связи с пересмотром как перечня вводимых объектов, так и проектов строящихся предприятий. В результате часть с таким трудом добываемых станков и машин надолго мертвым грузом оседала на складах, за что, разумеется, никого по головке не гладили.

В результате того, что под давлением и с мест, и со стороны хозяйственных ведомств, и высшего руководства запланированный на пятилетку объем капитального строительства всё время превышался, стали трещать заложенные в план экономические пропорции. А это была как раз зона моей ответственности по линии ВСНХ. Назначенного после смерти Дзержинского председателем ВСНХ Серго Орджоникидзе эти проблемы беспокоили не меньше, чем меня, – тут, пожалуй, у нас наметилось полное взаимопонимание, – но вот прямо выступить против сложившейся практики ни в ЦК, ни в Совнаркоме он не собирался.

– Пойми, Виктор Валентинович, – втолковывает он мне, когда перед ним в очередной раз ложатся на стол расчеты, показывающие угрожающее развитие ситуации, – наша задача ведь не в том, чтобы придерживать поступательное движение вперед, а в том, чтобы найти способы обеспечить необходимые экономические условия для роста нашей промышленности, невзирая ни на какие трудности.

– А на здравый смысл и экономическую необходимость тоже прикажете не взирать? Или мы уже не материалисты, и у нас воля идёт впереди всех и всяческих материальных факторов? – горячусь в ответ.

– Воля пролетарских масс – тоже материальный фактор! – с не меньшей горячностью бросает Серго, но, увидев жесткий прищур моих глаз, немного сбавляет тон. – Ты, конечно, прав в том отношении, что ситуацию надо как-то поправлять. Но не за счет снижения темпов и сокращения капитального строительства! Надо налечь на режим экономии, снижение себестоимости, на мероприятия по повышению производительности труда, найти дополнительные источники финансирования…

– Вы же сами знаете, что именно незапланированный рост капитальных вложений подрывает и усилия по снижению себестоимости, и возможности повышения производительности труда, – позиция Орджоникидзе начинает меня бесить. – Начинается затяжка со снабжением стройматериалами, нехватка рабочих, стройки затягиваются. Затем идет некомплектная поставка оборудования, необходимость нанимать необученную рабочую силу, предприятия не могут выйти на проектную мощность, а некоторые – так и вообще выпускать продукцию. В результате фонд зарплаты серьезно перерасходован, а брак, простои и прогулы растут. Какая уж тут борьба за снижение себестоимости и рост производительности труда!

– Что ты мне тут жалобы разводишь! Не хуже тебя всё это знаю! – Серго вспыхивает, как порох. – А всё равно отступать нам нельзя и некуда. Только вперед! Так что забери все эти бумажки и иди! Жду от тебя конкретных деловых предложений, а не плача насчёт непреодолимых трудностей, – заканчивает он на немного более спокойной ноте.

Вот так с ним и беседуем. Уже не первый раз…

В марте, буквально накануне съезда, были подведены итоги двух лет пятилетки. Не вдаваясь в дебри экономического анализа, скажу только, что темпы роста промышленности превысили контрольные цифры по оптимальному варианту. Однако при этом производство предметов потребления отставало от плановых наметок, а расход капитальных вложений – превышал их. Не удалось достичь контрольных цифр по росту производительности труда и снижению себестоимости даже по минимальному варианту.

На открывшемся 14 марта XVI съезде ВКП(б) развернулась предвиденная мною нешуточная борьба. Нет, кроме дежурных филиппик в адрес троцкистов и левых уклонистов больше никаких политических выпадов на съезде поначалу не было слышно. Но уже в отчетном докладе ЦК, с которым выступил И.В.Сталин, было ясно и недвусмысленно заявлено о необходимости увеличить темпы социалистического строительства.

Впрочем, от аналогичного призыва в знакомой мне истории, который так же прозвучал в 1930 году и тоже на XVI съезде, эта речь Сталина всё же отличалась. История, сворачивая на проторенный путь, всё же не попадала в ту же самую колею. Сегодня председатель Совнаркома, говоря о необходимости расширения фронта капитальных работ, не просто призывал без оглядки пересмотреть показатели пятилетки в сторону повышения. Было видно, но что он все-таки отдает себе отчет, что простым росчерком пера и волевым нажимом проблема не решается.

– Некоторые товарищи, опьяненные успехами первых лет пятилетки, уже начинают поговаривать, что теперь нам всё нипочем, и любые высоты по плечу, стоит только партии бросить клич, – своим обычным спокойным голосом обращался Иосиф Виссарионович к залу. – Таким товарищам полезно было бы напомнить слова Ленина о комчванстве, о том, что попытки решать все вопросы одним только коммунистическим декретированием ни к чему хорошему не приведут. Бюрократические утопии нам нужны! – веско заявил он, сделав коротенькую паузу.

– Одного лишь желания как можно быстрее продвинуться вперед недостаточно. Это желание должно быть подкреплено, во-первых, точным экономическим расчетом, и, во-вторых, настойчивыми организационными усилиями, позволяющими мобилизовать волю рабочего класса, инженеров, техников, руководителей на достижение поставленных целей. Увеличить темпы – непростая задача, товарищи, – Сталин избрал доверительный тон для обращения к делегатам. – Дополнительные капитальные вложения по щучьему велению не получить. Для этого необходимо пополнить наш бюджет. Однако те предприятия, которые мы начали строить в соответствии с пятилетним планом, только-только начинают вступать в строй, и доход в казну начнут давать не сразу. Как же быть? – председатель Совнаркома снова сделал маленькую паузу, акцентирующую его последние слова.

– Колоний, которые можно ограбить, как это делают империалистические державы, у нас нет, доброго заокеанского дядюшки, который спешит нам на помощь с многомиллионными кредитами – тоже. Выход один – мобилизовать наши внутренние резервы!

После этого заявления Сталин стал перечислять вполне резонные меры по снижению себестоимости продукции, обеспечению режима экономии, по рационализации производства, борьбе с браком, налаживанию трудовой дисциплины, по повышению квалификации работников, чтобы успешно освоить новую технику и добиться на этой основе роста производительности труда. Не забыл помянуть и про развертывание социалистического соревнования, и про всемерное развитие инициативы снизу.

– Но всех этих мер может быть недостаточно, товарищи, – сурово заметил Иосиф Виссарионович. – Пока они дадут необходимые результаты, пройдет некоторое время, а увеличить капитальные вложения нужно уже сейчас. Поэтому Центральный Комитет предлагает обсудить возможность, ради ускоренного решения задач социалистического строительства, временно пойти на такие крайние меры, как повышение некоторых розничных цен, увеличение налога с оборота для предприятий лёгкой и пищевой промышленности, увеличение налогообложения частного капитала и зажиточной части крестьянства. Кроме этого, предполагается провести широкое распространение, разумеется, на началах полной добровольности, второго, значительно расширенного выпуска займа индустриализации.

– Некоторые наши товарищи опасаются: а не приведет ли такой усиленный нажим в сторону индустриализации к тому, что наше хозяйство вдруг захромает на свою вторую, крестьянскую, ногу? Сможет ли село дать необходимое количество сырья для быстро растущей промышленности, и хлеба – для растущего пролетарского населения городов? Должен сказать вам, что эти опасения небеспочвенны, – веско бросил Сталин. – Да, на село уже пошла современная техника. Да, коллективный сектор в деревне растет день ото дня. Но пока эти усилия ещё не дали большой отдачи, а чтобы оснастить село новой техникой в необходимом количестве, нужно двинуть вперед строительство новых фабрик и заводов. Через два-три года, я уверен, мы уже не узнаем наше село. Но как же быть сейчас? Думаю, надо попросить село о своего рода хлебном займе. Временно, на следующие три года, ввести порядок, при котором сельхозналог вносится натурой по определенным нормам, а сдатчикам налога выдаются облигации сельскохозяйственного займа, которые будут затем погашаться товарами, пользующимися наибольшим спросом.

Та-а-к, а вот последнее – это что-то новенькое. Хотя вру, подобная идея фигурировала в одной из моих записок, которые я составлял, дай бог памяти, ещё в 1925 году. Но хитер товарищ Сталин, ой хитер! Не стал выдавать свою позицию за волю ЦК, а бросил косточку делегатам, с недвусмысленным посылом: хотите дополнительные капиталовложения в свои области, районы, города – голосуйте за предложенную политику. А заодно поставил в неудобное положение «правых»: теперь им нельзя просто кричать об авантюризме и необдуманных скачках, а придется разбираться во всей той системе мер, которая была изложена Иосифом Виссарионовичем. Да и обвинения в том, что он заимствовал свою программу у троцкистов и зиновьевцев – не пройдут. Бросать такие обвинения – значит, идти на открытый политический разрыв, а на это «правые» ни за что не решатся. И уж точно не на съезде.

И все же полемика вокруг отчетного доклада, хотя и велась в острожных выражениях, показала, что в ЦК есть разные подходы, как к трактовке, так и к методам разрешения хозяйственных проблем.

Николай Иванович Бухарин, отдав должное успехам пятилетки, и особо подчеркнув, что эти успехи достигнуты на фоне глубокого экономического кризиса, разворачивающегося на Западе, поддержал стремление партии, выражающей волю трудящихся СССР, ускорить движение страны к социализму. Но тут же в его выступлении прорезались нотки скептицизма:

– Товарищ Сталин в отчетном докладе ЦК совершенно верно предостерегал нас от заблуждения, будто совершить рывок вперед мы можем одним только собственным хотением. Надо очень серьезно отнестись к необходимости трезвого расчета тех экономических резервов, которые мы можем реально мобилизовать и бросить в бой за социализм. Не стоит закрывать глаза, товарищи, на тот прискорбный факт, что контрольные цифры пятилетки в области снижения себестоимости продукции и роста производительности труда нами не достигнуты даже по минимальному варианту, – эти слова Бухарин произнес с очевидным нажимом. – А ведь о режиме экономии, о рационализации, о производственной дисциплине и борьбе с прогулами мы постоянно твердим с самых разных трибун. Да и не только твердим – практических шагов тоже сделано немало. И если эти шаги пока не дают нам желанных результатов, то на чем основано убеждение, что эти результаты упадут нам в руки через год или два? Поэтому без конкретных предложений, которые могли бы дать такую уверенность, не стоит тешить себя иллюзиями, что мы сможем профинансировать дополнительные капиталовложения без срыва бюджета и дестабилизации рубля.

Последнюю фразу зал встретил настороженной тишиной, сменившейся понемногу нарастающим шумом. Между тем Николай Иванович, невзирая на этот шум, продолжал:

– Какие же конкретные предложения у нас есть? Увеличение розничных цен, повышение налога с оборота, более жесткое налогообложение зажиточного крестьянства и возврат к натуральному налогу первых лет НЭПа. Слов нет, такие меры могут пополнить нашу казну, и дать деньги на новые капитальные вложения. Но надо тщательно взвесить, не будут ли выгоды от этих мер превзойдены ущербом. Ведь, по существу, для продвижения вперед в деле социалистического строительства нам предлагается залезть в карман рабочему и крестьянину, и об этом следует сказать прямо, не увиливая и не замазывая словесной шелухой этот факт, – тут шум в зале заметно усилился.

– Да, такие меры при определенных обстоятельствах возможны и даже необходимы, – выступающий слегка форсировал голос. – Но такова ли сейчас обстановка, чтобы решаться на такие шаги, которые вряд ли встретят горячее одобрение со стороны трудящихся? Нужно ли нам сегодня требовать от них подобных жертв? На этот вопрос следует дать честный ответ. Я полагаю, что ситуация таких крайностей не требует. И сколь бы ни было желательно увеличить темпы нашего хозяйственного роста, надо знать меру, и не пытаться их подхлестывать за счёт тружеников города и села. Темпы у нас и так достаточно высоки, чтобы прибегать к столь рискованным шагам ради их подъема ещё выше, – здесь Бухарин замолчал на некоторое время, и отпил воды из стакана, стоявшего на трибуне рядом с графином.

– Хотелось бы предостеречь и от другого рода иллюзий, связанных с хлебозаготовками. Изменения в порядке налогообложения и введение натурального налога предлагается ввести на три года. Почему на три? За это время рассчитывают настолько усилить коллективный сектор в земледелии, чтобы он стал основной нашей хозяйственной опорой на селе. Да, рост крестьянских коллективов налицо. Но они пока дают столь малую часть товарного зерна, что по части хлебозаготовок мы должны рассчитывать, прежде всего, на поставки со стороны единоличных крестьянских хозяйств. Именно от состояния крестьянского рынка хлебов будет зависеть и снабжение промышленности, и пропитание городского населения. И потому рост производства в крестьянских хозяйствах должен быть нашей первоочередной заботой. А что же мы предлагаем крестьянину? Повышение розничных цен и натуральный налог. Если уж мы решаемся на такие жесткие меры, то их надо сопровождать увеличением экономической поддержки крестьянства по линии кредита, по линии семенных ссуд, по линии проката инвентаря, по линии агрономической и ветеринарной помощи, чтобы не скатиться на дорожку, ведущую к разрыву экономической смычки между городом и деревней!

В зале снова вспыхнул, прокатился по рядам и взлетел к потолку всё нарастающий шум.

Выступления Сталина и Бухарина задали тон съездовской дискуссии. В чью сторону склонится большинство, было ясно уже с самого начала. Но и позиция «правых», взывавших к осторожности, получила немало сторонников. В результате работы согласительной комиссии в окончательный вариант резолюции съезда «Об итогах первых лет пятилетки и о дальнейших задачах социалистического строительства» вошли все предложения, высказанные в докладе Сталина, но обставленные массой оговорок. Тезис о необходимости увеличения капитальных вложений сопровождался оговоркой о необходимости сохранения сбалансированного бюджета и стабильности рубля. Слова о повышении розничных цен соседствовали с формулировкой «в той мере, в какой это не повлечет снижения жизненного уровня основной массы рабочих и крестьян». Предложения о росте обложения зажиточных крестьян и введении натурального налога дополнялись перечнем мер по поддержке крестьянских хозяйств. Увеличение налогов и повышение арендной платы для частного капитала, согласно окончательной формулировке, «не должно носить экономически запретительного характера».

Попали в решения съезда и кое-какие предложения из выступлений других делегатов, в том числе и из моего. В тексте резолюции появились требования последовательно проводить работу по стандартизации производства и организации системы контроля качества продукции, обеспечить расширение материальной базы научных исследований и опытно-конструкторских работ, поддержать массовое развертывание рационализаторства и изобретательства, соединить развертывание социалистического соревнования с экономической заинтересованностью трудящихся, в связи с чем поддержать широкое распространение движения хозрасчетных бригад.

Делегаты на съезде, как и в известной мне истории, были настроены против любого раскола, от кого бы он ни исходил. Таково же было настроение и всех, без исключения, верхов партии. Вылезать в такой обстановке на трибуну с резким противопоставлением своей позиции точке зрения большинства ЦК было бессмысленно. Ведь даже «правые», которым явно не по душе был намечающийся поворот в экономической политике, старались выступать так, чтобы ни в коем случае не создать впечатления, будто они выдвигают какую-то особую платформу. Поэтому я предпочёл в своем выступлении сосредоточиться на тех практических вопросах, решение которых могло бы хоть как-то смягчить последствия намечавшегося не слишком расчетливого рывка вперед. Хотя некоторые предостережения и оговорки в моих словах всё же прозвучали.

Ничего нового мною сказано не было, и никакого пороха я не выдумал. Повторил в концентрированном виде всё то, что уже много раз предлагал и в устной, и в письменной форме, в выступлениях на совещаниях, в записках, в статьях, в речах на Пленумах ЦК… Я осознавал, что по существу играю этим против «правых», ибо не присоединяюсь к их критическим выпадам, а, напротив, даю в руки большинству аргументы: посмотрите, вот те самые практические шаги, осуществление которых поможет достичь намеченных рубежей. Потому и в резолюцию кое-что из моих идей попало – в пику «правым».

В докладе ЦКК, с которым выступил Куйбышев, всё было достаточно предсказуемо: довольно вялое (если сравнить с тем, что засело у меня в памяти) осуждение левых оппозиционеров, да долго вынашиваемое предложение провести в текущем году чистку партии. Не обошёл Валериан Владимирович и проблему борьбы с бюрократизмом, фактически повторив тезис из резолюции XVI партконференции:

– Должен заметить, товарищи, что вся наша работа по изживанию бюрократизма должна опираться на активность и самодеятельность рабочего класса. Ведь всякая иная «борьба с бюрократизмом», которая подменяет контроль самих рабочих и крестьян деятельностью того или иного чиновничьего аппарата, хотя бы самого честного и наилучшим образом поставленного, не может дать никаких серьезных результатов в деле действительного улучшения и коренной перестройки государственного аппарата, его приближения к нуждам трудящихся.

Хорошие слова. Правда, на XV съезде об этом высказывались гораздо резче. Да и не в словах дело, а в практической работе. Но вот с этим, судя по вступлению члена ЦКК ВКП(б), председателя ЦКК КП(б)У Затонского положение было отнюдь не внушающим оптимизма:

– Настало время, когда борьба с бюрократизмом нашего аппарата (что является отражением классовой борьбы, происходящей в стране) должна быть переведена на новые рельсы. Вернее, они не новые – это и в программе нашей партии сказано, и в постановлениях ряда партийных съездов, вплоть до ХV, подчеркнуто о необходимости все шире применять опыт привлечения к непосредственному выполнению функций государственного управления рабочих и крестьян, остающихся на производстве, – заявил он. Мне сразу же подумалось: до чего же ты наивен, братец, коли осмеливаешься ссылаться на такой еретический, и прямо крамольный документ, как вторая программа партии! Конечно, в ней многое устарело и не оправдалось жизнью, но партийное руководство никогда не скажет об этом прямо, предпочитая негласный заговор молчания вокруг собственной партийной программы.

Между тем Владимир Петрович продолжал:

– Однако до сих пор это дело еле-еле шевелится, только-только начинается… Целый ряд ростков рабочей инициативы возникает везде стихийно, и мы еле-еле успеваем за ними поспевать. И надо отметить, что если местные РКИ еле-еле успевают, то профсоюзы безнадежно отстают, по крайней мере, отставали до сих пор. А ведомства, госаппарат не только отстают, но даже, когда с ними говоришь, отмахиваются «принципиально»: ну чего там возиться с этими проблематичными формами прямого, непосредственного народовластия!

При всей моей симпатии к Затонскому его позиция меня не вдохновляла. Рассуждать по принципу – «если в программе записано, то надо ломить в эту сторону, и никаких гвоздей» – было неконструктивно. Такому органу, как ЦКК-РКИ, пристало не жаловаться на слабое внимание профсоюзов и государственных ведомств к поднятой проблеме, а изучить вопрос практически: что именно сделано, какие позитивные или негативные результаты получены, и почему, а главное – что надо исправить, чтобы добиться наилучших результатов. Иначе дело так и повиснет на уровне призывов, и отдельных, уходящих в песок, экспериментов с «выдвиженчеством», «рабочим шефством» над госорганами и т.д. Но прения по докладу ЦКК именно в такое конструктивное русло так и не свернули.

Обсуждение вопроса о реорганизации Коминтерна и переносе его руководящих органов в Прагу не вызвало особых дебатов. Делегаты дружно проголосовали «за» – хотя вопросы мировой революции всех живо интересовали, но не относились к сфере насущных забот большинства собравшихся в зале Большого театра. Без неожиданностей прошло и избрание руководящих органов партии. Мне снова довелось попасть в число членов ЦК. Но это не особо радовало – в голове то и дело проносилась мысль: а не будет ли больно падать с этой высоты?

По окончании съезда долго не удавалось отделаться от мысли, что в нынешнем течении политических событий выпал какой-важный элемент, хорошо знакомый по некогда изученной истории. Не отодвинут по срокам, – с чем уже приходилось сталкиваться (равно как и со смещением на более ранние даты), – а именно выпал. Вопрос несколько дней занозой сидел в памяти, вызывая раздражение, но потом меня осенило. Не было пышных празднеств 50-летия Иосифа Виссарионовича, сопровождавшихся многодневными славословиями в печати, где спешили отметиться и политики, и военачальники, и деятели культуры.

Нет, в декабре прошлого года что-то такое состоялось. И официальные поздравления председателю Совнаркома в «Правде» опубликовали: от ЦК ВКП(б) и от ЦИК СССР. И несколько статеек в печати промелькнуло. Но того бурного потока восхвалений, каким ознаменовался юбилей в покинутом мною прошлом, здесь не случилось. Достаточно понятно, почему. Тогда хвалам внимал всесильный генсек ЦК ВКП(б), разгромивший к концу 1929 года всех своих соперников в борьбе за власть – и левую оппозицию, и правый уклон. Теперь же председатель Совнаркома не располагал всей полнотой партийной власти, имея пока в руководящих органах весьма влиятельных оппонентов. Кроме того, постоянная необходимость привлекать на свою сторону крупные политические фигуры для получения устойчивого большинства, позволяла этим фигурам укреплять свою собственные позиции и наращивать политический авторитет. С ними приходилось очень и очень считаться. Потому и устраивать триумфальные торжества было, как минимум, рановато.