В марте состоялось очередное заседание Военно-промышленного комитета при СТО СССР, где, среди прочего, решался вопрос о развертывании серийного производства нового поколения танков. К началу года стало уже окончательно ясно, что ни проектировавшийся под индексом Т-19 легкий танк сопровождения пехоты, ни «маневренный танк» Т-12, и его усовершенствованный вариант Т-24, требованиям РККА не удовлетворяют, да ещё и слишком сложны в производстве. Сомнения в качествах проектируемых машин возникли ещё раньше, и потому весной 1929 года за рубеж была отправлена комиссия Халепского (начальника Управления механизации и моторизации РККА) для закупок иностранных образцов танковой техники. И произошло это примерно на год раньше, чем помнилось по данным из моей прежней жизни.

После долгих дебатов председательствующий на заседании Михаил Васильевич Фрунзе, наконец, произнес:

– Слово предоставляется заместителю председателя ВСНХ СССР товарищу Осецкому.

Трибуна в зале заседаний имелась, но ей все выступавшие предпочитали не пользоваться, экономя время, и ведя разговор, просто встав с места. Так же поступил и я.

– Мои замечания будут касаться технологии производства новых танков с точки зрения сроков освоения, объема выпуска и обеспечения заявленных тактико-технических характеристик.

– Начну с танка «Виккерс» Мк.Е. Разделяю мнение о приемлемых в целом технических качествах этого танка. Поскольку я не конструктор танковой техники, то не буду вступать в развернувшийся здесь спор о том, надо ли производить «Виккерс» как есть, или же взять от него лишь ходовую часть, а корпус позаимствовать у Т-19, заменив вдобавок и оригинальный английский двигатель на что-либо другое, – при этих словах инженеры и военные, отстаивавшие упомянутые точки зрения, не найдя в моем лице союзника, разочарованно переглянулись.

– Замечу, однако, что нам, производственникам, крайне важно, чтобы товарищи военные в кратчайшие сроки определились в вопросе о том, что же именно нам предстоит выпускать. От этого зависят сроки подготовки производства к развертыванию серийного выпуска. В связи с этим меня смущает развернувшийся здесь спор о том, какую из двух модификаций «Виккерса» – двухбашенный пулемётный А или однобашенный орудийный В – следует принять на вооружение. Не хотелось бы затем терять время и ресурсы на переналадку производства, если будет принято не оправдывающее себя решение, – не успел я закончить фразу, как военные загалдели, перебивая друг друга, пока нарком, председательствующий на совещании, не одернул их:

– Товарищи командиры! – шум тут же улегся и стало возможно продолжать.

– Честно говоря, прислушиваясь к вашим дискуссиям, нахожусь в некотором смущении от логики товарищей, настаивающих на принятии на вооружение двухбашенного пулемётного танка. Правильно ли я понял, что основная функция танка сопровождения – расчищать путь пехоте, подавляя мешающие её продвижению вперед огневые средства противника? – с этими словами я оглянулся на людей в форме, с большим числом ромбов в петлицах.

– Правильно, так и есть, – вразнобой зашумели они.

– Тогда какой смысл ратовать за модификацию танка, хорошо выполняющую второстепенную функцию – чистильщика окопов, и плохо выполняющего основную? – Не ожидая ответа на свой риторический вопрос, продолжаю:

– Товарищи, прошу Вас ещё раз обдумать возможность выдачи заказа на производство именно однобашенного варианта с артиллерийским вооружением. Ведь такой танк обладает рядом преимуществ перед чисто пулемётным вариантом: как минимум, командир может реально ставить задачу, не упуская из внимания всё вооружение, он может бороться как с открыто расположенной, так и укрепившейся пехотой, он способен бороться с другими танками.

– Вернусь к вопросу об организации производства. Машина для нас совершенно новая, по техническому уровню более сложная, нежели то, что мы производили до сих пор. Для её массового выпуска наша промышленность должна заранее подготовиться технологически. Надо разобраться, какова конструкция двигателя, трансмиссии, ходовой части, бронекорпуса, вооружения, электрооборудования. Все элементы конструкции должны быть отработаны и соответствовать требованиям военных. Нужно понять, какое для этого потребуется оборудование, как будут выстроены технологические цепочки, какую потребуется организовать производственную кооперацию между различными заводами. Без этого Красная Армия требуемые танки в срок не получит.

– Есть, тем не менее, возможность несколько ускорить дело. Для этого нам надо не ограничиваться только приобретением у англичан лицензии на этот танк. Как показал, например, опыт освоения в производстве моторов «Либерти» и БМВ, выпускаемых у нас под индексами М-5 и М-17, содействие зарубежных специалистов сильно ускоряет дело. А ещё лучше было бы послать в Великобританию группу рабочих и инженеров на стажировку, чтобы они там полностью освоили технологический процесс производства танка. Главное, что следует понять: какая линейка станков необходима для этого, каковы тонкости в производстве двигателя и трансмиссии. Особый вопрос – освоение литья траков из стали Гадфилда, и упрочнения пальцев для соединения траков. От этого критическим образом будет зависеть ресурс гусениц, – на этом пункте я собирался остановиться подробнее.

– Разрешите доложить вам, что сама по себе проблема получения стали Гадфилда нами решена. Мы воспользовались имевшимся опытом выплавки такого типа стали для изготовления стрелочных переводов на железных дорогах. Вопрос лишь в подборе наиболее подходящей рецептуры и в освоении технологии отливки траков. А вот с этим пока заметных успехов у нас нет. Не очень обнадеживают и применяемые методы закалки траковых пальцев. Поэтому командировку наших производственников в Великобританию считаю совершенно необходимой, и особо настаиваю на занесении этого мнения в протокол, – ткнул я пальцем в сторону секретаря собрания.

– Теперь о закупке в САСШ танков инженера Кристи. Танк интересный, но я согласен с Иннокентием Андреевичем в том, что он в систему бронетанковых вооружений не вписывается, а его достоинства сопряжены с рядом недостатков. Поэтому присоединяюсь к мнению товарища Халепского: два-три опытных экземпляра закупить, а о дальнейшем говорить лишь после того, как машины пройдут у нас всесторонние испытания. Главное, что надо выяснить: может ли этот танк продемонстрировать в условиях поля боя, на пересеченной местности, те же скоростные качества, что и на шоссе, и обладает ли он при этом достаточной маневренностью? Кроме того, у меня есть сомнения в том, что высокая скорость дает реальные преимущества при совершении марша. Танки ведь воюют не в одиночку, и бросок танков – что к переднему краю, что в глубину обороны противника – не может совершаться в отрыве от пехоты, артиллерии, топливозаправщиков и подвозчиков боеприпасов. Что толку от скоростного танка, если он оторвется от поддержки и обеспечения? Однако, повторю, чтобы дать реальный ответ на эти сомнения, надо провести испытания танка. Я бы рекомендовал так же заинтересоваться амфибийным танком того же Кристи М.1923 с пушкой 75 мм. Это было бы всяко лучше, чем конструировать едва держащееся на плаву немощное убожище с одним пулеметом на базе танкетки «Виккерс-Карден-Лойд».

Мое выступление не раз прерывалось то замечаниями несогласных с тем или иным заявленным тезисом, то возгласами поддержки со стороны тех, кто видел во мне сторонника собственной позиции. Но я не реагировал ни на те, ни на другие реплики, подводя к главному:

– Для меня, как для производственника, весьма существенным является вопрос о том, в каком объеме будет дан заказ на производство нового танка. Высказанное здесь предложение, после производства установочной партии в 50 машин для проведения войсковых испытаний, дать заводу «Большевик» на 1931 год программу в 300 машин с последующим доведением годового выпуска до 1000 штук, считаю совершенно неприемлемым, – и едва я завершил эту фразу, как в зале поднялся такой шум, что в общем гуле тонули и выкрики неприятия, и голоса поддержки.

– РККА нужна мощная танковая армада, которую промышленность должна дать нам во что бы то ни стало, не прячась за объективные причины, – негромко, но веско бросил командующий ЛВО и член РВС СССР Тухачевский, сидевший совсем недалеко от меня, благодаря чему я и расслышал его слова.

– Мощная танковая армада нам действительно нужна, Михаил Николаевич, – обернулся я к нему. – Вот только ни шеститонный танк заводов Виккерса, ни быстроходный танк инженера Кристи нельзя рассматривать в качестве перспективного массового танка для наших вооруженных сил.

– Почему же? – Уншлихт опередил своим вопросом готового ввязаться в полемику Тухачевского.

– Согласно данным нашей технической разведки, за рубежом идет разработка в ряде стран, из числа наших вероятных противников, малокалиберных противотанковых пушек с высокой бронепробиваемостью – при этих словах головы собравшихся дружно повернулись к присутствовавшему на заседании Яну Берзину, который, чуть помедлив, молча кивнул. – В результате принятия таких пушек на вооружение, года через три-четыре потребуется усиление броневой защиты перспективных танков в лобовой части хотя бы до 40-50 мм. А поскольку зарубежные конструкторы так же будут усиливать бронирование, исходя из тех же соображений, нужно будет так же оснастить перспективный танк более мощной пушкой, калибра не менее 50 мм с длиной ствола в 30-35 калибров или даже больше. Это влечет за собой увеличение веса, габаритов башни, потребность в новом, более мощном двигателе. Ни танк заводов Виккерса, ни танк Кристи не могут получить усиленное бронирование и более мощное оружие – хотя бы потому, что их ходовая часть и трансмиссия не рассчитаны на значительное увеличение нагрузки. Вывод: надо проектировать совершенно новый танк, который уж точно не впишется в класс легких.

Здесь меня прервал Халепский:

– УММ уже выдало задание на проектирование подобного танка.

– Вы имеете в виду группу немецких инженеров Эдварда Пауля Гроте, Карла Оттерсбаха, Хуфшмидта и Фельдхаузена? Но, насколько мне известно, перед ними поставлена задача спроектировать тяжелый танк прорыва, а не основной боевой танк для РККА. Кроме того, эти специалисты никогда не проектировали ни танков, ни двигателей, и потому у меня есть сомнения в том, что они, будучи весьма талантливыми, создадут не только многообещающий, но и пригодный для развертывания массового производства образец. Они могут помочь нам в овладении достижениями немецкой технической культуры, однако нельзя делать ставку только на одну лошадь – нужно растить собственную конструкторскую школу, что означает выдачу заданий нескольким коллективам наших конструкторов. Пусть соревнуются! И начинать надо уже сейчас. Если за наших артиллеристов я более или менее спокоен, – нужную танковую пушку, они, я уверен, создадут в необходимые сроки, – то по части проектирования и освоения технологии производства двигателя, трансмиссии, увеличенной башни нас наверняка ждут большие трудности.

Дальнейшие дебаты стали вращаться вокруг определения объема государственного заказа на производство танков. Поскольку в этой реальности руководству не докладывали панические сообщения о том, что поляки вот-вот начнут строить «Виккерсы» и «Кристи» сотнями (все-таки аналитический отдел ОГПУ довольно жёстко требовал перепроверять всякие сенсации, которые не имели параллельных подтверждений), то и решение было принято иное, нежели известное мне по прошлому. «Виккерс Мк.Е» не стали копировать один к одному, а решили выпускать «гибрид», взяв за основу корпус и башню от Т-19, а ходовую часть, трансмиссию и двигатель от английского танка (обеспечив более удобный доступ для обслуживания двигателя, и добавив ограничитель оборотов, чтобы избежать срыв клапанов). А вот вокруг количества танков разгорелись весьма жаркие баталии.

Тухачевский настаивал на том, что нам необходимо установить на 1931 год программу выпуска в четыре тысячи легких танков, шесть тысяч танкеток и три тысячи маневренных танков. Представители руководства Орудийно-арсенального треста и завода «Большевик» при мой полной поддержке стали на дыбы.

– У нас ещё нет даже проектов, не говоря уже о рабочих чертежах, ни одного из этих танков! Ни один из них не построен хотя бы в опытных образцах, и не принят на вооружение. А даже если бы всё это было, нет металла, нет станков, нет производственных площадей, нет квалифицированных рабочих, чтобы выпекать танки в таком количестве! – наперебой доказывали они. – Тринадцать тысяч в год? Да это просто нереально!

Другие представители высшего командного состава РККА оказались несколько скромнее в запросах: они желали получить от двух до трех тысяч легких танков, три-четыре тысячи танкеток и тысячу-полторы маневренных танков.

Пришлось возвращать их с небес на землю:

– Товарищи! Да поймите же! – увещевал я разохотившихся до танков командиров. – В 1931 году в лучшем случае будут закончены проектные работы, изготовлены опытные образцы и проведены государственные испытания и принято решение о принятии танков на вооружение. Самое большее, на что можно рассчитывать – на выпуск небольших партий для войсковых испытаний. Но даже и на 1932 год нельзя закладывать столь обширную программу. Можно согласиться на выпуск в общей сложности тысячи танков и танковых шасси легких танков, пятисот – маневренных танков, а насчет танкеток меня вообще гложут серьезные сомнения.

– Почему – «танковых шасси»? – выудил из потока моих слов Уншлихт зацепившее его словосочетание.

– Я не военный, но по долгу службы иногда знакомлюсь с документами, выходящими из недр РВС СССР. Приходилось, в частности, читать любопытную бумажку, озаглавленную «Перспективный план комплектования механизированных соединений РККА». Согласно этому плану в мехбригаде, кроме танков, должна быть артиллерия, средства зенитного прикрытия, ремонтно-эвакуационные средства и т.д. Значит, наша промышленность должна выпускать для механизированных войск самоходные артиллерийские установки с пушкой типа полковой или дивизионной, самоходные зенитные установки со скорострельной зениткой или крупнокалиберными пулемётами, бронированные ремонтно-эвакуационные машины, бронированные машины для перевозки пехоты, бронированные подвозчики боеприпасов, бензовозы…

– Постойте, постойте! – воскликнул Климент Ефремович Ворошилов. – Но у нас же нет ни самоходных пушек, ни скорострельных зениток, ни крупнокалиберных пулеметов…

– Верно! Всё это пока находится в стадии разработки. Но когда наступит время выпуска всех этих машин, что же вы думаете – промышленность под каждую из них будет проектировать и выпускать отдельное шасси? Нет уж, мы будем делать и САУ, и ЗСУ, и БРЭМ, и подвозчик боеприпасов на базе ходовой части легкого танка. Бензовозы и транспортеры для пехоты предполагаем ставить на трехосное колесное шасси – танковые на это дело пускать было бы слишком расточительно. Автотракторный трест обещает к началу 1932 года дать полноприводные трехосные автомобили грузоподъемностью в пять тонн.

– Но если всё обстоит так, как вы говорите, то нам потребуется отнюдь не тысяча танков и танковых шасси, а гораздо больше! – не унимался Ворошилов. – Я уж тогда скорее с Тухачевским соглашусь, чем с вами! – в запале бросил он почти немыслимую для него фразу.

Споры вспыхнули с новой силой, но тут в бой вступили до поры отсиживавшиеся в засаде последние резервы здравого смысла: эксперт военно-промышленного отдела Госплана, и представитель Наркомфина. Первый вступил очень эмоционально. Активно жестикулируя и пересыпая свою речь цифрами, он исполнил «плач Ярославны» насчет острой нехватки мощностей по выпуску бронелиста нужной толщины, нехватки высокоточных станков, нехватки спецсталей, затягивания ввода в строй завода электрооборудования, напряженного положения с кадрами станочников высокой квалификации. Его дружно поддерживали представители заводов, добавляя душераздирающие подробности:

– Вы представить себе не можете, какая у нас ситуация с контрольно-измерительной аппаратурой! Это же просто нищета! – выкрикивал с места главный инженер Харьковского паровозостроительного завода. – А потом на нас будут сыпаться жалобы по поводу плохого качества танков!

Представитель Наркомфина был лишен каких-либо эмоций. В своем очень коротком выступлении он скучным голосом поведал, на что мы можем рассчитывать в рамках утвержденного бюджета, а на что нет. И в какой мере можно полагаться на сверхсметные ассигнования, если даже таковые воспоследуют – но Наркомфин будет отбиваться от таковых всеми доступными средствами.

Видя, что страсти накаляются, до того хитро посмеивающийся в усы Фрунзе поспешил перевести разговор в конструктивное русло, и вытащил на голосование проект создания на базе ряда заводов Спецмаштреста, который будет специализироваться на производстве бронетанковой техники. Без ложной скромности скажу – моя была идея. Придумывать, собственно, ничего и не пришлось: просто предвосхищалось решение, которое в моей истории и так было принято, но только полтора года спустя.

А решение о величине государственного заказа на производство танков было решено отложить впредь до появления хотя бы первых опытных образцов, самостоятельно изготовленных заводами Спецмаштреста.

После совещания подхожу к Михаилу Васильевичу и негромко спрашиваю:

– Можно ли попросить у вас несколько минут для разговора по щекотливому делу?

– Я сейчас отправляюсь в штаб МВО. Можем переговорить по пути в машине, – отвечает Фрунзе.

– Без лишних ушей! – настаиваю я.

– Хорошо. Тогда пройдемся по воздуху.

И мы вышли к дорожкам Тайницкого сада, расположенного на крутом склоне, спускавшемся к кремлевской стене у берега Москвы-реки.

– Михаил Васильевич, как вам, наверное, уже известно, особым отделом Украинского военного округа вскрыто массовое хищение оружия в 7-й территориальной дивизии. Это связывают с попытками организации петлюровской агентурой, действующей по наущению Польши, кулацкого повстанческого движения. Но у меня есть информация, что Менжинский, подталкиваемый некоторыми членами Политбюро, собирается раздуть это дело, состряпав некую мифическую заговорщическую организацию бывших офицеров в масштабе всей страны. Я очень опасаюсь, что карьеристские элементы на Украине, начиная с главы украинского ГПУ Балицкого, и такие же карьеристы в особых отделах Московского и Ленинградского военных округов, почуяв, куда дует ветер наверху, не мытьем, так катаньем будут выбивать показания и фальсифицировать дела, чтобы угодить начальству.

– А вы уверены, что такой организации нет? – суровым голосом осведомился Фрунзе.

– Уверен не я. В этом уверены руководитель Особого отдела ОГПУ Ольский, начальник КРО Артузов, заместитель Менжинского и начальник ИНО Трилиссер, начальник секретно-оперативного отдела Евдокимов. У них есть обширная объективная информация, полученная агентурным путем, в том числе по давно ведущемуся агентурно-наблюдательному делу «Генштабисты». В кругах бывших офицеров, как служащих в РККА, так и отставников, действительно, распространены такие явления, как круговая порука, позволяющая замазывать служебные грешки, кружковщина на почве карт и пьянки. Нередко в таких кружках ведется антисоветская болтовня, вплоть до мечтаний об интервенции и скором крахе Советской власти. Но никакой организации заговорщиков всесоюзного масштаба в этой среде нет, – решительно заявляю, глядя наркому обороны прямо в глаза. – Однако перечисленные лица в руководстве ОГПУ не могут противостоять давлению своего начальника, поддержанному сверху.

– Серьезное заявление, – покачал головой Михаил Васильевич.

-Более, чем серьезное! – говорю жестким, вообще-то, мне совсем не свойственным тоном. – Меня крайне беспокоят попытки, которые заметны ещё с Шахтинского дела, отвлечь внимание от наших собственных промахов и недоработок, списав всё на происки классового врага. Эти попытки затрагивают не только военспецов, а старых специалистов вообще. Из них хотят изобразить главное классовое пугало, совершенно при этом не считаясь с кадровыми последствиями. Раздувая подобную «охоту на ведьм», мы вступаем на очень скользкую дорожку, которая может завести нас чёрт знает куда! Поэтому считаю своим долгом сделать всё возможное, чтобы предупредить эту грубейшую политическую ошибку и дать по рукам беспринципным карьеристским элементам в ОГПУ. Продвижение таких элементов на руководящие посты – крайне опасная возможность, которой надо избежать во что бы то ни стало.

– Вы настолько уверены в сказанном? – в голосе наркома чувствуется напряжение.

– Абсолютно! Свои источники, уж извините, раскрывать не буду. Но готов отвечать за каждое слово.

Фрунзе некоторое время молчит, затем спрашивает:

– Чего же вы хотите от меня?

– Вам необходимо связаться с Ольским, получить с его помощью доказательство недобросовестного следствия по этому делу, и выйти с ними в Политбюро, чтобы обрушить ту конструкцию, которую сейчас собираются слепить. Другого пути я не вижу, – говорю это, а у самого коленки едва держатся. А ну, как Фрунзе не захочет ничего предпринимать, или, того хуже, предложит, например, пойти в ЦКК и сделать там официальное заявление по этому поводу?

Успокаиваю сам себя, что Фрунзе – не Ворошилов, и не побоится пойти против самых влиятельных политических фигур. Да и сам масштаб распространения антисоветских настроений среди военспецов сейчас должен быть существенно меньше, чем в моей истории, – ведь здесь пока не случилось ничего подобного сплошной коллективизации, раскулачиванию, введению карточного снабжения, и тому недовольству, что с этим было связано. Так что и база для раскрутки дела «Весна» должна быть куда пожиже.

– Разберусь! – коротко бросает Фрунзе. – Спасибо, что предупредили. А сейчас мне пора. До свидания! – и на прощание он крепко жмет мне руку.

Второй день заседаний Военно-промышленного комитета был посвящен вопросам, в которых я почти не ориентировался даже на дилетантском уровне – военно-морским и военно-воздушным силам. По развитию советской авиации какие-то представления у меня по прошлой жизни имелись, но относились они, самое ранее к периоду середины 30-х годов, а сейчас ведь только самое начало! По морским делам у меня вообще был один большой пробел.

Поневоле пришлось сосредоточиться только на своем поле ответственности и решать в основном производственные вопросы. Станки, кульманы, ватман, чертежная тушь, подготовка квалифицированных кадров и дележка их между заводами и КБ, наращивание выпуска авиационных материалов – прежде всего алюминия. Впрочем, и с авиационной фанерой и древесиной тоже было не всё гладко. Как всегда, до хрипоты собачились насчет двигателей…

Во всех спорах вокруг поднятых проблем КБ Туполева и Поликарпова выглядели явными монополистами. Меня даже посетила мысль – а не пора ли эту монополию чуток разбавить? Но, по кратком размышлении, решил, что не пора. Не выросли ещё под крылом этих КБ и за их пределами конструкторы, которые были бы способны возглавить коллективы, ведущие самостоятельные разработки. Но со временем вопрос надо будет решать, чтобы не импровизировать, как в 1939 году, когда спешно насоздавали КБ по истребителям, и в результате получили немало проблем с созданными ими машинами.

Что касается флотских вопросов, то тут крутились те же дела – кадры, оборудование, материалы. В вопросы о том, что строить, то модернизировать, а что пускать на слом, соваться – при моих-то познаниях – было ни к чему. Единственное, что я знал твердо – надо не дать морячкам захапать на свои программы слишком много металла, и поддержать тех, кто ратует за усиление зенитного вооружения строящихся и модернизируемых судов.

Поэтому я горячо поддержал резоны тех, кто задавал скептические вопросы относительно строительства крупных кораблей: какие такие у них будут задачи, и нельзя ли те задачи, что не являются плодами чрезмерных амбиций, решать как-нибудь подешевле? Поддержал своими, производственными аргументами, главным из которых был дефицит металла. По поводу продажи корпусов на слом в Германию занял осторожную позицию: можно и продать, если самим разделывать тяжеловато – однако только в обмен на встречные поставки листового проката. А при обсуждении вопроса об оснащении кораблей зенитным вооружением моя позиция была совсем уже не крохоборческой: я присоединился к тем, кто считал, что зенитного вооружения надо ставить побольше и помощнее:

– Корабль, даже совсем небольшой, штука очень дорогая, – опять нажимаю на экономическую сторону. – Уж лучше мы даже малость лишку потратим на зенитное вооружение, нежели будем рисковать потерей столь ценных боевых единиц. Вот тут говорили, что против тихоходных бипланов- бомбардировщиков и торпедоносцев – вполне достаточно счетверенных «Максимов». Но я смотрю на дело с инженерной точки зрения. Кто-нибудь подскажет мне, на какой дальности самолеты сбрасывают торпеды, и достанет ли на такое расстояние эффективный огонь «Максима»?

– Может достать… – не слишком уверенно проговорил кто-то из моряков. Не разглядел, кто – мелькнул за спинами только черный форменный рукав с золотистыми шевронами.

– Значит, может и не достать? А если появятся возможности сбрасывать торпеды на более высоких скоростях и с больших расстояний? Мы не можем быть настолько расточительны, чтобы переделывать вооружение боевых кораблей каждые два-три года, – сокрушенно качаю головой. – Нам нужно для них более мощное скорострельное зенитное вооружение, нежели старина «Максим»…

Главное, чего удалось добиться, состояло в том, что на все хотелки военных они должны были представить в Военно-промышленный комитет детальное обоснование: для решения каких задач им нужны те или иные виды вооружений, как эти задачи вписываются в военную доктрину РККА, какова степень технической готовности и результаты испытаний перспективных образцов, как эти заявки впишутся в утвержденный бюджет военного ведомства, каковы отзывы промышленности относительно сроков и возможностей их серийного освоения. Не собираюсь я строить армады истребителей с динамо-реактивными пушками Курчевского только от того, что кто-то в них свято уверовал!

Совещание закончилось, надо было выполнять принятые решения. Рожать станки и кадровых рабочих, цветной металл и тушь для чертежей… А что вы думали? Для наиболее ответственных работ мы ее из Китая везем – своей пока делаем недостаточно и плохую. А тут ещё и Серебровский ко мне подвалил со своими заботами. Необходимость своевременной и правильной реакции на кризис 1929 года, очередные проблемы с хлебозаготовками и прочие текущие хозяйственные дела как-то заслонили поступившее осенью прошлого, 1929 года сообщение, что в Якутии найдены сразу две кимберлитовых трубки. Совнарком, само собой, не мог пройти мимо возможности начать массовую добычу алмазов: АО Союззолото было переименовано в Союзлмаззолото и теперь на плечи Серебровскому упала ещё и эта ноша.

После обычного обмена приветствиями Александр Павлович посмотрел на меня серьезными глазами:

– Надо летом как-то протащить в бассейн Вилюя два бульдозера и два экскаватора. Первый вопрос – где их взять? Второй – как везти? Зимой мы бы их разобрали на части, погрузили на волокуши и по зимнику дотащили бы трактором. Но уже лето на носу, и до таяния снегов организовать дело уже не получится. Если бы нам выделили технику сразу, ещё осенью… – он махнул рукой.

– Так и сейчас вроде ещё не выделили? – спрашиваю, зафиксировав его вопрос «где взять?».

– Потому и пришел к тебе, – кивнул глава Союзалмаззолота.

– Поставки из-за рубежа, как и поставки с наших заводов, расписаны по контрактам до конца пятилетки. А снимать со строек тем более никто не даст, – задумчиво бормочу себе под нос.

– Ходят слухи, – осторожно намекает Серебровский, – что у тебя есть какие-то сверхплановые источники…

– Допустим, есть, – прерываю я его намеки. – И что с того? Поступления из этих источников тоже вперед расписаны, всё идет под конкретные заявки.

– А мою заявку туда нельзя пристегнуть? – с надеждой закидывает удочку Александр Павлович.

– Попробовать можно, – отвечаю ему с некоторым сомнением в голосе. – Вот только обещать ничего не могу. Поставки не гарантированы. Не все заявки получается удовлетворить.

Чуть помедлив, вспоминаю про второй вопрос:

– А тащить будете по реке, баржами.

– Так до места баржам не пройти! – недовольно восклицает Серебровский.

– Делайте так же, как с санями: разбирайте и везите по частям на небольших судах с малой осадкой. Везите до базы, где собирайте и дальше отправляйте своим ходом, – советую ему.

– Это сколько же возни будет с прокладкой дороги… – вздыхает мой собеседник.

– По крайней мере, не от самого Якутска её тянуть, – философски бросаю ему, пожимая плечами.

Когда выдается случай в разговоре с Трилиссером закинуть удочку по поводу помощи Союзалмаззолоту с оборудованием через фирмы ОГПУ, лицо Михаила Абрамовича меняет свое обычное грустно-печальное выражение на весьма мрачное:

– Виктор Валентинович! – восклицает он, затем замолкает на несколько секунд, а затем, опустив голову и уже менее решительным голосом, бормочет:

– Впрочем, вы, наверное, и сами давно догадались, – снова подняв на меня взгляд, он поясняет:

– Мы и так вынуждены отдавать в казну часть доходов от наших экономических операций за рубежом, так что на закупку оборудования остается совсем в обрез. А многие думают, что у нас там всё сыплется, как из рога изобилия. И, не стесняясь, требуют: прикупите нам ещё то, да сё…

– «Тодасё»? – с нарочито утрированным акцентом переспрашиваю я. – Ну, уж это мы точно купить не можем, потому что в Японии своими фирмами нам обзавестись так и не удалось.

Заместитель председателя ОГПУ на мгновение улыбается немудреной шутке, и улыбка его почти не производит печального впечатления. Но затем он снова делается серьёзным:

– Нам не до смеха! Заявок полно, а оборотного капитала не хватает.

Ответ, увы, ожидаемый. Ибо я сам с этими заявками работаю, и в достаточной мере представляю себе возможности подставных фирм ОГПУ за рубежом. Но паникует начальство зря. Да, тот огромный куш, который сорвали на бирже во время паники 1929 года, вряд ли уже обломится. Но колебания продолжаются, и зная наперед, на ближайшие три-четыре года их общую понижательную тенденцию, можно довольно стабильно зарабатывать. Увы, графика колебаний биржевых курсов за эти годы у меня в голове нет (и никогда не было), а то и вовсе озолотиться бы удалось. Да и за счёт коллекторских операций (проще говоря, скупки долгов) сумели заполучить немало оборудования просто по бросовым ценам. А ведь основная лавина банкротств ещё впереди. Работы – непочатый край. Однако после огромных денег, сделанных на первоначальной панике, стали у нас время от времени появляться кассовые разрывы, не позволяющие немедленно вынуть крупны суммы денег на подвернувшиеся экстренные закупки. Вот Михаил Абрамович и забил тревогу. Но… А стоит ли его успокаивать и разубеждать? Когда начальство искренне верит в преодоление огромных трудностей, то и отношение ко мне будет более снисходительное…

Мои размышления прерывают слова Трилиссера:

– Короче, я дожал, наконец, Вячеслава Рудольфовича, и он добился вынесения на Политбюро вопроса о валютных квотах на наши операции за границей. Так что готовьтесь!

Батюшки-светы! Что, мне ещё и этот вопрос прорабатывать? А не спалимся ли мы с ним на выпрашивании валютных квот, при наших-то немалых доходах?

– Не мой уровень допуска, – тут же парирую я.

– Теперь ваш! – «успокоило» меня начальство.

О разговоре, который состоялся в Кремле незадолго до заседания Политбюро, где должен был рассматриваться наш с Трилиссером вопрос, я от него и узнал. Когда Менжинский утрясал включение этого вопроса в повестку дня, и список приглашенных на заседание, присутствовавший там мой прямой начальник, Серго Орджоникидзе, удивленно спросил:

– А при чём тут мой заместитель? Или вы его как консультанта привлекаете? Ничего не имею против, но зачем его тащить на Политбюро?

– Он вроде бы от ВСНХ занимается формированием заказов, – бросил реплику Микоян.

– Товарищ Осецкий не так давно в Наркомвнешторге как раз импортом заведовал, – произнес Сталин, демонстрируя свою хорошую память. – Так что он и консультировать может, и заказы от ВСНХ подавать. Но, действительно, зачем его посвящать в решение вопросов финансирования ОГПУ на нашем уровне?

Как всегда, спокойный и рассудительный, Вячеслав Рудольфович чуть застенчиво улыбнулся и ответил:

– Попробуй его не привлеки! Всю эту кашу с нашими фирмами за рубежом именно он заварил, а всю экономическую часть их работы он и сейчас возглавляет. Тянет, можно сказать, на себе. Без него такой канал поставок оборудования из-за рубежа мы бы вряд ли создали. Многое удается даже в обход американских стоп-листов приобретать, да ещё подчас почти задаром.

– Ладно, если он такой незаменимый… – без особого удовольствия в голосе протянул Сталин. – Вносим в список.

Меня этот разговор заинтересовал как примета того, что Иосиф Виссарионович уже закрепил за собой в Политбюро лидерские функции. Во время моего первого посещения заседания этого партийного ареопага в 1926 году Сталин ещё так явно не ставил себя на первое место, хотя уже тогда достаточно выделялся среди других. Тем интереснее было бы взглянуть на новую расстановку сил в Политбюро.

Пока мы с Михаилом Абрамовичем ждали своей очереди в приемной, я в который раз пытался прокрутить в памяти схему разговора, но потом, плюнув, решил положиться на импровизацию. Ждали довольно долго, и когда секретарь назвал наши имена, было даже как-то жаль отрываться от мягкого кожаного дивана, на котором я так уютно устроился. Но – не поймут, если я останусь тут греть седалище. Ещё и обидятся, чего доброго. Что им, дивана жалко, что ли? Подбадривая себя подобными шутливыми размышлениями, прохожу в дверь вслед за Трилиссером и устраиваюсь на свободном стуле рядом с ним.

Оглядываю собравшихся за столом. Из лиц, не принадлежащих к членам или кандидатам в члены Политбюро, замечаю только наркома финансов, Николая Павловича Брюханова. Конечно, именно у него надо будет валюту получать. Если Политбюро одобрит, и если нарком финансов прогнется перед Политбюро. Опять мысленно шучу. Впрочем, решение Совнаркома или СТО он и вправду мог бы под сукно положить или замотать. А вот с постановлением Политбюро так поступить Брюханов точно не решится.

– Михаил Абрамович! – взял слово Рыков. – Что там у вас стряслось? Раньше вы на свои фирмы за рубежом денег не просили, зарабатывали сами.

– Зарабатывали, – подтвердил Трилиссер. – Больше того, часть доходов в наличной форме даже передавали в Наркомфин. Но ситуация изменилась. Так, как прежде, зарабатывать уже не получается. Кризис! Да вот Виктор Валентинович детальнее сможет пояснить, – и он повернул голову в мою сторону. Поскольку возражений со стороны Политбюро не последовало, начинаю объяснять:

– В предшествующие месяцы высокие доходы фирм ОГПУ объяснялись тем, что нам удалось предугадать биржевую панику 1929 года и, в пределах своих возможностей, очень удачно сыграть на бирже. Значительные результаты дала также скупка долгов, позволявшая иногда выкупать машины и оборудование обанкротившихся фирм чуть ли не по цене металлического лома. Но паника схлынула, основная волна банкротств, вероятно, уже прошла, и рассчитывать на такие успешные операции, как в конце прошлого года, уже не приходится, – вешаю им, говоря словами моего времени, лапшу на уши, а у самого холодок по спине. Вот только поймать меня на вранье никому не удастся. Здесь и сейчас никто не сможет предсказать, сколько времени продлится мировой кризис, а уж что дно его будет достигнуто только к 1933 году – и подавно. Обычно кризисное падение производства продолжалось год – полтора.

– Так чего же вы хотите? – интересуется Сталин.

– Для покупки наиболее современного и сложного оборудования в обход запретов надо располагать резервным фондом, который может быть немедленно пущен в дело в случае необходимости. Возможность совершать такого рода покупки – вопрос сочетания обстоятельств, а подвертывающиеся случаи упускать нельзя, нужно платить сразу, ка только образуется возможность – поясняю я. – Ранее мы при необходимости собирали нужные деньги из собственных средств, теперь подобной возможности уже нет.

– Кроме того, – снова вступает в разговор Трилиссер, – наши фирмы следовало бы освободить от отчислений в Наркомфин, и дать нам право небольшие свободные средства обращать на обеспечение нашей оперативной деятельности за рубежом.

После чего начались препирательства насчёт размеров испрашиваемого валютного фонда. Наши скромные аппетиты сильно урезали – впрочем, Брюханов считал, что совсем недостаточно, – и на фоне этого второе предложение (снять отчисления в Наркомфин) утвердили практически без дебатов.

Когда мы выходим за ворота Кремля, Михаил Абрамович выглядит почти что радостным. Во всяком случае, обычного грустного выражения на его лице как не бывало. Я старательно демонстрирую более скептическое настроение:

– Ну что это за валютный фонд? Слезы, а не фонд! Разве что-нибудь приличное, да ещё в комплектном виде, за эти деньги можно купить? Эх… – с досадой машу рукой.

– Ты погоди ныть-то, – осаживает меня заместитель Менжинского и начальник ИНО ОГПУ. – Главное, что теперь все средства от операций наших фирм – у нас в руках. Вот увидишь, мы ещё свой валютный фондик сколотим, без всяких квот Наркомфина, и в Политбюро больше кланяться… – тут Трилиссер резко обрывает фразу, видимо, сочтя, что на радостях он в своей откровенности зашёл чересчур далеко.

Милый! Д мы на этих фирмах не то что «фондик» – свой нехилый банк создать сможем. Вот только светиться ни к чему. Фактически Политбюро отдало в руки ОГПУ – а о существу, мне (при условии, что я Трилиссера с его оперативными нуждами обижать не буду), – очень даже немалые средства. Не колоссальные, конечно, но по сравнению с нашей общей валютной выручкой – весьма заметные. И, самое главное, – никто ведь и претензий не предъявит. Заработали? Да. И все потратили – на ввоз оборудования, согласно утвержденным заявкам, и немножко на работу ОГПУ. Отчетность – вот она. Всё чисто. А по существу я получаю возможность регулировать направления многих импортных закупок. Требовать-то будут всего и много. Но вот решение вопроса о том, что удастся из этих заявок удовлетворить в первоочередном порядке, будет у меня в руках. Так что будут у Серебровского и экскаваторы, и бульдозеры, и бурильные установки…

На следующий день в ВСНХ у меня состоялась примечательная беседа с несколькими старыми спецами. Соколовский, Каратыгин, Черногрязский, Гинзбург… Жаловаться они ко мне пришли. На Орджоникидзе!

– Лично с Георгием Константиновичем вполне можно работать. Почти как с Дзержинским, – начал Каратыгин, блеснув большими залысинами и машинально коснувшись рукой своей довольно жиденькой бородки. Партийную кличку «Серго», по которой чаще всего именуют нынешнего председателя ВСНХ, он признавать не желает. Ну, кто бы сомневался!

– А что же вас тогда не устраивает, Евгений Сергеевич? – пытаюсь выяснить у него.

– Понимаете, – вступает в беседу Гинзбург, – вроде бы он человек думающий, и способный воспринимать аргументы. Но как только дело доходит до участившихся в последнее время решений о расширении капитальных работ, которые не обоснованы ни с инженерной, ни с экономической точек зрения, Георгий Константинович превращается в непробиваемую стену.

– Увы, – развожу руками, – тут и я ничем помочь не могу. И вам не советую упираться – эти ветры дуют с самого партийного Олимпа. У нас и так на старых специалистов сплошь и рядом с подозрением смотрят, а тут живо приклеят ярлык классовых врагов и саботажников. Только наживете себе неприятности…

Затесавшийся в эту компанию инженер Осадчий, который вообще-то работает не у нас, в ВСНХ, а в президиуме Госплана, – наверное, к знакомым заглянул, – пылко возражает, даже не дав мне закончить фразу (чем заслужил неодобрительные взгляды со стороны собравшихся):

– Мы что же, теперь всякую критику должны отставить в сторону и заниматься исключительно пением похвал?!

– Погодите, погодите… – жестом останавливает его Гинзбург. Вот уж с кого только и писать портрет старого специалиста – пенсне на шнурке, совершенно седые моржовые усы и столь же седая бородка смотрятся очень импозантно в сочетании с его грузной фигурой. – Ладно бы речь шла об отдельных проектах, на которые реально не хватит стройматериалов, строительных механизмов, квалифицированных работников, что приведет к срыву сроков строительства и замораживанию капиталовложений. Это немалый ущерб, это весьма неприятно, но не фатально. Но продукция со строящихся предприятий уже добавлена в расчеты контрольных цифр на 1930 и последующие годы. И если сроки строительства срываются, то срываются и все связанны с этим планы…

Из-за спины маститых спецов раздается голос единственного молодого человека среди этих старых зубров – Василия Леонтьева, которого я все-таки сумел вытащить к себе из Берлина:

– Опять ваши большевики не хотят считаться с законами экономики. Зачем наша группа только времени убила на балансовые расчеты? Из-за всего этого авантюризма всё идёт псу под хвост! – он упрямо сводит свои густые черные брови и, тряхнув ровненько подрезанной чёлкой, устремляет на меня взгляд исподлобья.

Ну, разошлись! Не соображают, что ли, – ведь подставляют по-крупному и себя и меня?

– Вы кто – специалисты или барышни-институтки? – говорю тихим, но нарочито угрожающим голосом, едва не срывающимся на рычание. – Что вы тут вселенский плач устроили? Изобразите ещё детский визг на лужайке для полного комплекта! – и, не дав им опомниться от такой оскорбительной выволочки, перехожу на более спокойный тон. – Лбом стену не прошибешь. Уж вы-то, как специалисты, могли бы понимать, что для этой цели имеются другие инструменты. Вам предлагают нереальное расширение капитальных работ и основанные на нем столь же авантюристичные планы увеличения производства? Отлично! Выше темпы социалистического строительства! Какие тут могут быть возражения? – иронический подтекст последних фраз не ускользает от моих собеседников, вызвав у некоторых из них кривые ухмылки, но они пока не понимают, к чему я клоню.

– Ваше дело – ни в коем случае не возражать, а, напротив, приложить все усилия для должного обоснования этих решений. Нужно начинать крупную большую стройку? Отлично! Для нее нужно выделить столько-то капитальных вложений из бюджета, открыть такие-то кредитные лимиты в Стройбанке, выделить такой-то дополнительный фонд заработной платы для найма строительных рабочих, включить в график треста «Строймеханизация» аренду подъемных кранов, экскаваторов, бульдозеров, заключить контракты на поставку стройматериалов, труб, металлоконструкций, кабеля в таких-то объемах… Ах, всего этого не имеется в потребных количествах? Тогда надо снимать всё требуемое с каких-то других строек, и вдобавок растягивать планируемые сроки строительства. То же самое касается и объемов производства. Нужно, скажем, произвести на 30% больше рыбной продукции, чем предусмотрено контрольными цифрами? С удовольствием! Для этого всего лишь нужно закупить ещё сотню-другую траулеров, расширить соответственно портовое хозяйство, построить в портах крупные морозильники, новые рыбоконсервные заводы и коптильные цехи, принять в мореходные училища ещё несколько тысяч человек. Вот тогда, не пройдет и трех лет, как намечаемые рубежи будут достигнуты, – останавливаюсь, чтобы перевести дух после этого эмоционального диалога и обвожу глазами своих собеседников:

– Вы поняли? Не восклицать: это не выполнимо! Не шуметь насчет авантюризма, волюнтаризма и попрания экономических законов. Нужен результат? Будет! Если обеспечить то-то и то-то. Вот, примерно, в таком ключе и надо вести разговор.

– Все равно ведь будут обвинять в этом, как его… – Абрам Моисеевич Гинзбург запнулся на мгновение, но все же сформулировал, – в неверии в творческие силы пролетариата и в недооценке руководящей воли партии.

– Будут, – со вздохом соглашаюсь я, переждав сдавленные смешки, вызванные последними словами моего заместителя по планово-экономическому управлению ВСНХ. – Меня самого в том же самом кое-кто подозревает. Но это всё же лучше, чем обвинения в саботаже, или, паче чаяния, во вредительстве, а то и в контрреволюционном заговоре.