Сегодня с утра, придя на работу и привычно толкнув дверь с табличкой "Заместитель председателя ВСНХ СССР Осецкий Виктор Валентинович", здороваюсь с секретарем, прохожу в кабинет и устраиваюсь за своим рабочим столом. На перекидном календаре красуется дата — 2 марта 1929 года, суббота. Суббота? Суббота была позавчера, а сегодня у нас понедельник, четвертое. Надо перелистнуть. Дверь кабинета открывается и ко мне заглядывает помощник. — Здравствуйте, Сергей Константинович! Что, готовы расчеты? — спрашиваю его. — Да, еще в субботу вечером подбил итоги, но не успел вам отдать, — поясняет Илюхов. — Едва вырвал отчетные цифры из ГОМЗы. — И с этими словами он кладет на стол тоненькую папочку. Не просто папочка, а скоросшиватель. Пустячок, а приятно. Ведь это с моей подачи несколько артелей наладили два года назад выпуск скоросшивателей и дыроколов, и не абы как, а в соответствии с утвержденным государственным стандартом. Сразу же и некоторые частные мастерские ухватились за это дело — канцелярское море у нас большое, в нем эта продукция утонет за милую душу. Теперь и фабрика "Союз" зашевелилась — оборудование сумели заказать на наших заводах, и работает оно неплохо, так что дыроколы у них получились довольно приличного качества. Вон, как раз такой у моего секретаря стоит. Так, посмотрим, как же у нас обстоят дела с производством тракторов для сельского хозяйства. Смотрится красиво, но радоваться пока нет особых оснований. Да, мы сильно продвинулись вперед за прошедшие 4 года: если в 1925 году едва-едва вышли на производство примерно 700 тракторов всех типов ("Фордзон-Путиловец", "Запорожец", "Коломенец", "Коммунар", "Карлик") то отчетные данные за 1928 год дают уже 9200 (чуть не впятеро больше, чем в моей истории!). Из них: 5920 "Фордзонов" Путиловского завода, 340 штук гусеничных "Коммунаров", 150 "Коломенцев", 120 "Запорожцев", 90 штук "Работников" (модификация "Карлика"). Еще 2470 тракторов марким СТЗ 15/30 выпустил все никак не выходящий на проектную мощность Сталинградский тракторный, и всего лишь 110 тракторов той же модели дал совсем недавно пущенный Харьковский тракторный. Казалось бы, вот они, успехи: за четыре года — скачок почти в 15 раз! Но что же выходит в итоге? Суммарно за этот период наши заводы выпустили примерно 17,5 тысяч тракторов, да импорт за 1923–1928 годы дал около 24 тысяч (не считая тракторов промышленного назначения). Итого в сельском хозяйстве сейчас работает 41,5 тысяча тракторов. А это, извините, слёзы, а не механизация Коли поделить на число сельхозартелей и совхозов, получается меньше одного трактора на хозяйство (это если еще ТОЗы и посевные товарищества не считать…). Конечно, в моей истории их было на данный момент всего 27 тысяч штук, но качественной разницы нет. Тракторов на нашу необъятную страну нужны сотни тысяч! А СТЗ, даже если выйдет на проектную мощность, даст в текущем году около 50 тысяч тракторов. Сколько-то прибавят "Красный Путиловец" и ХТЗ, которому предстоит продираться через те же "детские болезни", что и Сталинградскому тракторному. Ну, наберем тысяч 70, пусть даже 80. Все равно мало! А от импорта сельхозтехники придется отказываться. Валюта на другое нужна позарез. Тогда получится на конец года 110–120 тысяч тракторов в сумме — это механизация пахоты в лучшем случае на 12–15 %, а сева и уборки — и того менее. Конечно, вся эта техника идет через МТС в основном на обслуживание артелей, ТОЗов, совхозов, посевных товариществ — и для них уровень механизации пахоты может в 1929 году перешагнуть уже за половину. А если СТЗ будет слишком долго выходить на проектную мощность, как и было в моей истории? А если темпы коллективизации все же вырвутся за разумные пределы? Тревожно… Скучная материя, сплошные цифры, скажете вы? Но от этих цифр зависит, будет ли провозглашен лозунг "обострения классовой борьбы по мере движения к социализму". Сумеем ли мы создать эффективное общественное хозяйство на селе и нарастить производство, не ломая об колено миллионы людских судеб, или жернова истории безжалостно перемелют их… Ради прогресса? Пожалуй, что так, но только прогресс, купленный подобной ценой, потом еще аукнется. Листаю содержимое папки дальше. Кадры. Так, хотя бы с этим дело обстоит совсем не так плохо, как было. Сейчас на один трактор имеем 1,3 подготовленных механизатора, и за текущий год должно быть подготовлено еще 120 тысяч. Маловато! В прошлом году курсы дали 26 тысяч человек, в этом году выпуск постараемся расширить примерно до 40 тысяч, а вот установка, что каждый тракторист должен подготовить не менее двух учеников за год, выполняется со скрипом. С очень большим скрипом! Так что двухсменную работу трактора мы сможем обеспечить в лучшем случае к концу года. А надо уже сейчас! В страду и трехсменная работа нужна. Так, эту проблему надо брать "на карандаш". Прежде всего, надо серьезно взяться за расширение курсов при крупнейших заводах. Нам же еще и ремонтников в МТС не хватает. Примерно в трети машинно-тракторных станций ремонтом занимаются либо обычные слесаря без специальной подготовки, либо вообще сами трактористы. Недавно ЦК ВЛКСМ бросил призыв "Комсомолец — на трактор!" Надо разузнать, что в этом отношении делается практически. Кровь из носу, но надо удержать темпы коллективизации в пределах 10–12 % прироста в год. Иначе производство тракторов и сельхозмашин, да и подготовка кадров не успеют за этими темпами, и обеспеченность общественного хозяйства техникой будет снижаться. А в ЦК уже вовсю растут шапкозакидательские настроения, и партработники с мест рвутся первыми отрапортовать о своих небывалых успехах… Нет, тут уж придется драться, и драться всерьез. Дело ведь не только в тракторах. Некоторые ретивые головы, как и в моем прошлом, уже начали призывать и ТОЗы, и посевные товарищества немедленно переводить на устав сельхозартели, а в самих артелях обобществлять все средства производства, не исключая мелкий скот и птицу. А этого не только делать нельзя, об этом и болтать недопустимо, чтобы не распугать крестьян. Иначе понятно, что будет — массовый убой скота, сокращение посевных площадей… Нет, буду драться до последнего. Закрываю папку, потом спохватываюсь и перелистываю несколько подшитых в нее листочков еще раз. Как, и это все? А где сведения по обеспеченности сельхозтехники запчастями и ремонтными мощностями? Где сравнение эксплуатационных расходов по нашим и по импортным тракторам? Не в лучшем настроении выхожу из кабинета и направляюсь в соседнюю комнату, где работают мои помощники. — Сергей Константинович! — укоризненно качаю головой. — А где же расчеты по запчастям? И другие, о которых я вас просил? — Извините, Виктор Валентинович, — слегка краснеет Илюхов. — Данные очень разрозненные, некоторые удалось получить только сегодня. Вот, сижу, составляю сводные таблицы. — Ладно, — сменяю гнев на милость, — но к концу дня результаты будут? — Конечно! Обязательно закончу, и еще до конца рабочего дня вам принесу! — горячо заверяет мой помощник. Эти расчеты были нужны, как говорится, "еще вчера". Ведь идти в Госплан и доказательно говорить о балансе производства готовых изделий и запчастей к ним, а так же о поставке станков и оборудования для ремонтных мастерских, можно будет только с конкретными расчетами в руках. Пусть на их основе строят сводные балансы сельхозмашин, запасных частей, ремонтных мощностей, а так же кадров по всем трем позициям. Если сложные агрегаты, подобные тракторам или комбайнам, не обеспечены запчастями, ремонтом, или механизаторами, то это простои, это замороженные капиталовложения, это отнятые у народа деньги, растраченные впустую. Можно весь СССР завалить тракторами, но если они будут простаивать — то это профанация, а не рост объемов производства. Зачем производить трактора, которые не работают? Изводить зря металл, дефицитнейшие подшипники, труд рабочих… Нет, как хотите, а принцип организации производства по комплектам, а не по отдельным изделиям, буду вдалбливать в головы последовательно и неустанно. Зря мы, что ли, через Куйбышева соответствующие записи в ГОСТах пробивали еще два года назад? Таблицы, которые к концу дня успел начертить Илюхов, не особенно радовали. Нет, положение с запасными частями было вовсе не катастрофическим. Если бы можно было сейчас явиться в "свой" 1929 год со всеми этими запасными частями в руках, то директор Наркомземовского Трактороцентра меня бы, наверное, расцеловал прилюдно. Но все равно — дефицит запчастей по многим позициям явный. Особенно не хватает подшипников и коленчатых валов. Попытка решить проблемы за счет загрузки мощностей небольших предприятий помогает, но не слишком, — за эти мощности, как и за мощности больших заводов, спорят между собой и трактористы, и автомобилисты, да еще и танкисты. Всем нужны прокладки к головкам цилиндров, бензопроводы, да те же болты с гайками… А резина — это вообще отдельная песня. Хорошо, трактора пока ходят без нее, на металлических колесах с грунтозацепами. Но ведь автомобили — это тоже наша епархия, в смысле — ВСНХ СССР. Правда, уже работают предприятия по выделке синтетического каучука. Но технологический процесс по методу Лебедева все никак не клеится толком: то вроде все отладили, и — на тебе! — опять пошел сплошной брак. И дело, как подозреваю, не в самом техпроцессе, а в недостаточной культуре производства, в отсутствии привычки к тщательнейшему исполнению того, что предписано технологическими картами. А к высококачественному ("стереорегулярному" — всплывает в памяти словечко из прочитанного когда-то) изопреновому каучуку даже и подступиться пока не можем — ибо у меня в этой области нет ровным счетом никаких познаний, даже самых поверхностных, и нечего подсказать нашим ученым и инженерам. Наверное, как и в реальной истории, придется ждать аж до пятидесятых годов, а промышленное освоение будет еще позже. Так что пока невозможно отказаться от импорта натурального каучука для производства многих резинотехнических, да и бытовых изделий (вроде галош). Да, импорт… Нужно то, это и еще то… Валютный баланс трещит по швам. На следующей неделе Совнарком будет в очередной раз перекраивать валютный план. Импорт сельхозмашин в текущем году резко сокращен, а от импорта сельскохозяйственных тракторов мы уже отказались. С пуском Челябинского тракторного будем отказываться и от импорта промышленных. С 1930 года прекратим импорт комбайнов. Всю валюту концентрируем на закупке самых современных станков и оборудования, а так же тех видов сырья, которые самим произвести невозможно. Тот же натуральный каучук или какао-бобы, например. Пока не можем срезать импорт строительной техники — при том размахе строек, которые уже начаты или намечаются, мы не успеваем возвести необходимое количество заводов по выпуску собственных строительно-дорожных машин. Подъемные краны, скреперы, грейдеры, бульдозеры, экскаваторы, копры, бурильные установки… Перечислять можно до бесконечности, куда ни ткни — все надо! Борьба за экономию каждой валютной копейки шла с переменным успехом. Импортозамещение требовало времени, а валюта была нужна здесь и сейчас, а то — еще вчера. К весеннему севу опять пришлось нажимать на все рычаги и педали, чтобы повторить комплекс работ, разработанный для 1928 года — и по подготовке весеннего сева, и по контрактации посевов зерновых, и по стимулированию производства льна, хлопчатника, сахарной свеклы и прочих технических культур. Иначе легкая и пищевая промышленность могут сесть на голодный паек. В ЦК уже к апрелю развернулись жаркие схватки по поводу отказа от импорта сырья — правда, пока Рыков с Бухариным не сдаются, ссылаясь на угрозу простоя текстильных фабрик, что чревато недовольством рабочих. Кстати, статья Бухарина "Заметки экономиста" в этом времени так и не появилась, хотя некоторые мысли из нее встречались по отдельности в других его публикациях. Просто пока контрольные цифры пятилетнего плана, пусть и со скрипом, но все же вписываются в рамки балансовых расчетов и реально возможных темпов расширения промышленности, транспорта и сельского хозяйства. Нет необходимости бить тревогу. Но вот что будет дальше? Ладно, не время забивать голову еще и этой проблемой. Пока самая острая проблема — формирование правильно заказа на ввоз станков и оборудования, чтобы не лежало оно, оплаченное потом и кровью, мертвым грузом, как бывало. И чтобы не было зияющих провалов в структуре станочного парка. Сидишь над заявками, и правишь, правишь… В основном вычеркивать приходится, а что делать? Из валютного плана не выпрыгнешь, как из штанов. Остается лишь погладить себя по голове за то, что тогда, в 1926 году, спохватился вовремя, и сумел помочь с наращиванием золотовалютных резервов. Иначе сейчас резали бы совсем по живому. Трудно себе даже представить, как выкручивались мои предки в прошедшей истории. Выдирали зерно из полуголодной страны, продавали художественные ценности из музеев, скупали золотые изделия у населения — и все равно не хватало. Кстати, Торгсин и тут завели, он уже вовсю развернулся, и ручеек от него капает немалый, — однако поменьше, чем в моей истории. Тогда у многих это был последний выход, а сейчас внутренний рынок обеспечен несколько лучше, и даже импортные товары на нем появляются — правда, уже малюсенькими партиями. Все равно сердцу тревожно. Золотые россыпи на Колыме уже дали первый металл — правда, пока это еще не промышленная добыча, а вот новостей из Якутии ждать еще долго — дай бог, осенью будут какие-то результаты от Третьей Восточно-Сибирской комплексной геологической экспедиции. Тревожно… В первой экспедиции погибли шесть человек. И, несмотря ни на что, Обручев снова там. А начиналось-то все с моей импровизированной мистификации… Да, золото, бриллианты… Только что поступил настораживающий сигнал из США. Ряд американских банков начал понемногу, осторожно, мелкими партиями, но систематически скупать золото. На биржевых ценах это пока практически не сказалось. И одновременно начался перевод части банковских активов за рубеж. Похоже, самые дальновидные уже начали загодя стелить соломку, а иные — готовят свои банки к умышленному банкротству. Биржу лихорадит — обвала пока нет, но скачки котировок уже очень внушительные. Рынок драгоценных камней остановился в росте. Заминка наблюдается и на рынке недвижимости. Полагаю, пора Трилиссеру давать подробные инструкции на случай наступления биржевой паники. Хотя течение делового цикла вряд ли изменилось от одного попаданца, но чем черт не шутит? Лучше быть готовыми заранее. Так что — бросаю свои дела в ВСНХ и бегу на Лубянку, к Михаилу Абрамовичу. Дождавшись, когда кабинет покинет очередной посетитель, — благо, очереди в приемной нет, — вопросительно гляжу на секретаря, и, получив его благосклонный кивок, берусь за ручку двери. Поздоровавшись, прямо с порога бросаю: — Судя по всему, в САСШ назревает биржевой крах. Произойти все может внезапно, так что надо предупредить наших людей. Заместитель председателя ОГПУ реагирует незамедлительно: — Сейчас передам распоряжение Манцеву. Пусть прошерстит для вас все последние данные по американской экономике. Когда составите ясную картину — запрягайте сектор экономической разведки и готовьте конкретные директивы нашим агентам. — В этот сектор у меня допуска нет, — считаю нужным предупредить Трилиссера. — И не нужно, — парирует Михаил Абрамович. — Они с вами внутренней информацией делиться не будут. А вы их проконсультируете — на это ваших прав достаточно. Да, привык уже Трилиссер аналитическим отделом пользоваться. Чуть какой вопрос сложный — сначала требует сводку от Манцева. Даже прогнозы стал заказывать. Оно и правильно. Мне сейчас этот отдел очень пригодится. Заодно и с женой повидаюсь… Ухлопал в итоге целых два дня. Директивы были простые, как мычание: со дня получения директив регулярно открывать короткие позиции, так, чтобы на любой момент времени несколько таких позиций были открыты. Это необходимо для того, чтобы в случае обвала рынка иметь возможность сорвать хорошую прибыль на обратном откупе акций по упавшей цене. Как только случится биржевой крах — играть только на понижение, не обращая внимания на временные скачки фондового рынка вверх. Все заработанные на этой игре деньги тратить на покупку, как можно дешевле, активов компаний-банкротов по уже утвержденному списку. Всё! Теперь можно было со спокойной совестью готовить собственную командировку по делам ВСНХ. Дела, как всегда, закрутили свою человеческо-бумажную круговерть. И вот уже наступил вторник, 14 мая. Только-только майское похолодание стало сменяться теплом, а приходится бросать похорошевшую весеннюю Москву, окунувшуюся в суматоху строек. И вот жена собирает меня в дорогу. В дальнюю дорогу — аж в Якутию. Нет, вовсе не за тем, за чем вы могли подумать. Не за алмазами, хотя поинтересоваться делами Третьей Восточно-Сибирской комплексной геологической экспедиции я, разумеется, собирался. В Сибирь меня влекли дела сельскохозяйственные, а еще точнее — изучение реального опыта взаимодействия МТС с коллективными хозяйствами. — Там сейчас, небось, еще холодно? — обеспокоенно допытывается Лида. — Морозов уже нет, — успокаиваю ее, — хотя лед с рек, пожалуй, только-только сошел. Дорога предстояла дальняя. Хотя, наверное, не дальше, чем в моей поездке 1924 года на Дальний Восток. Но вот потруднее она вполне могла оказаться. Еще год назад пришлось бы добираться сначала по железной дороге до Иркутска, оттуда гужевым транспортом до Верхоленска, лодками до поселка Усть-Кут и там от пристани Осетрово — пароходом по реке Лена: Киренск, Витим, Пеледуй, Ленск, Олёкминск, Ленские столбы, и, наконец, Якутск. Чуть ли не полторы тысячи километров по реке, никак не меньше десяти дней ходу. Но с 1928 года открылось регулярное авиационное сообщение Иркутск — Якутск, и появилась возможность потратить на дорогу гораздо меньше времени. Да, теперь не только в Европах можно на аэропланах летать, но и в нашей Сибири. 15 мая знакомый уже Транссибирский экспресс принял меня в свое комфортабельное нутро. Теперь в составе, кроме вагона-ресторана, еще и багажный вагон появился. Но у меня чемодан не слишком объемистый, поместится и в купе. Еду в мягком спальном вагоне (так отныне именуется бывший 1-й класс). Как и прошлый раз, еду не один, но теперь в нашей комиссии я, пожалуй, самый крупный чин. Остальные, самое большее, начальники отделов из Наркомзема, Наркомвнуторга, Наркомфина, Трактороцентра, Зернотреста, представители ГОМЗы и ряда заводов — Красного Путиловца, Сталинградского и Харьковского тракторных, Ростсельмаша. Нет, вру — еще вместе с нами в поезде ехало все руководство всесоюзного акционерного общества Союззолото, переводимого из Москвы в Иркутск, и ректор создаваемого в Иркутске Горного института. Они ехали по своим золотым делам, а мы по своим, аграрным. Александр Павлович Серебровский, председатель правления Союззолота, был хорошо мне знаком еще по нашей совместной авантюре с нефтеразведкой в Поволжье. Затем я довольно близко сошелся с ним по работе в Высшем Совете Народного Хозяйства (как и я, он с 1926 года занимал должность заместителя председателя ВСНХ СССР). Поэтому разговорились мы в дороге легко. Первым делом интересуюсь у него: — Что, Александр Павлович, неохота из Москвы в Сибирь переселяться, а? — И в Сибири люди живут, — не раздумывая, отвечает он. Потом, покрутив головой, как будто ему тесен воротничок накрахмаленной и безукоризненно выглаженной сорочки, нехотя добавляет: — Хотя, конечно, привык к московским удобствам. Но из Москвы работу сибирских приисков не наладишь. На специалистов — голод, а разве это дело, когда они чуть не все в Москве сидят? Так что засучим рукава и полезем своими ручками ставить как следует организацию добычи. — С его стороны это были не пустые слова. Будучи руководителем треста "Азнефть", а затем председателем правления Нефтесиндиката, Серебровский руки замарать не боялся, и поднимал нефтяную промышленность не из кабинета, а регулярно вникая в дела непосредственно на промыслах. — А что, дела с золотодобычей не блестящи? — этот вопрос меня живо интересует. Без наращивания золотовалютных резервов нам не приобрести за рубежом оборудование в масштабах, необходимых для развертывания индустриализации. Тем более эти резервы нужны сейчас, когда на носу Великая Депрессия, и надо будет ловить момент, когда будут готовы продать почти все и не слишком дорого. — Я бы так не сказал, — задумчиво тянет Серебровский. — Проблем, конечно, масса, и золота при хорошей организации можно было бы уже сейчас взять больше. Но перспективы отличные. На Алданском плоскогорье работа развернулась, дорогу туда пробили, радиостанция работает, аэродром для срочной связи с Якутском есть. Поселки обустраиваем… — А в чем же тогда дело? — вклиниваюсь в перечисление достижений. — Да вечные наши проблемы! — в сердцах восклицает он. — Штаты управлений раздуты, а на местах толковых людей не хватает. Накладные расходы зашкаливают за всякие разумные пределы, а снабжение из рук вон плохое. Рабочие недовольны, у старателей золото уходит на сторону, чтобы просто пропитание себе добыть. Жилья нормального не хватает… — Поставьте небольшой заводик, чтобы выпускать сборные деревянные дома, и буксируйте их по зимникам тракторами к местам приисков, — советую ему решение проблемы. — Думал уже, — кивает собеседник, больше похожий на старого специалиста, чем на профессионального революционера. Кстати, инженерное образование мы с ним в Брюсселе почти одновременно получали… Ну, не я, конечно, а мой реципиент, и знакомство тогда Осецкий с ним не водил, хотя видеться на собраниях Заграничной Лиги социал-демократов и мог. Ладно, это все не к делу. Между тем Серебровский продолжает: — Сборные домики — отличная идея, мы в "Азнефти" из подобных конструкций целый поселок отгрохали, но сейчас даже для простой лесопилки до сих пор оборудование не можем получить. Того, что есть, катастрофически не хватает… — Так чего вы ворон ловите! — мое возмущение вполне можно понять. — Совнарком же еще два года назад разрешил артелям золотодобытчиков в счет сданного металла вместо оплаты наличными получать валютную квоту для покупок за рубежом. Так она им, как правило, ни к чему, но уже были случаи, брали эту квоту — консервы закупали и кое-какое оборудование. Договоритесь с артельщиками, дайте им первоочередное снабжение по первому классу, а они пусть возьмут квоты и за этот счет отгрохают лесопилку, да и целый завод для сборных домиков. Кстати, и для них это будет еще один верный заработок, — добавляю последний аргумент. — А что, — оживился начальник Союззолота, — это идея. Мы-то по привычке все дела через наши бюрократические инстанции решать пытаемся. Тут же и проще выйдет, и быстрее. Собственные же силы мы на капитальное строительство бросим — машиноремонтный завод, горный техникум, электростанцию. Мы же, когда Амуро-Якутскую трассу от Транссибирской магистрали пробивали, у речки Чульмакан на неплохой уголь наткнулись. Сейчас там поселок ставим, назвали Пионерка. Так что "хлеб промышленности", считай, будет. А там и остальное подтянем. У нас в планах и драмтеатр, и библиотека, а кинотеатр уже строим, — Серебровский умолк и задумался, глядя на мельтешение подсвеченных утренним рассветным солнцем сосен за окном вагона. — На Колыму-то собираетесь замахиваться? — там ведь тоже золото, и немалое. Лишним не будет, ведь индустриализация все слопает и не подавится. Долги по кредитам растут, внутреннее денежное обращение едва удерживаем от сползания в инфляцию. Правда, до такого непотребства, как в моей истории, мы не докатились, когда уже в 1928 году в эмиссионных балансах Госбанка более трети составляли сертификаты Союззолота в счет будущей добычи (причем по факту эти сертификаты реальной добычей обеспечивались в лучшем случае на четверть). Все-таки добычу удалось поднять за счет предоставления реальных льгот артельщикам и старателям, повышения государственной скупочной цены золота, улучшения снабжения приисков, расширения геологоразведки… Но, судя по словам Серебровского, сделано далеко еще не все, что нужно. — Колыма… — с некоторой даже мечтательностью в голосе произносит Серебровский. — И туда доберемся. Уже этим летом откроем воздушную линию от Якутска. Эх, сразу такой кусок не откусить, ни людей, ни средств не хватает, хоть плачь! Не хотелось бы там так же дров наломать, как на Алдане в двадцать четвертом — двадцать пятом. Старатели за золотом валом повалили, а там нет ничего. Ни жилья, ни снабжения… Четыре года потом разгребали, до сих пор до конца не разгребли