Быстрые решения… Как они соблазнительны! И как много они имеют приверженцев среди того слоя номенклатуры, который выдвинулся во времена "военного коммунизма" и всем прочим методам руководства предпочитает силовой нажим. Вот и сейчас, даже без всяких понуканий сверху, — хотя и в верхах уже зреют подобные настроения, — множество мелких и средних начальников на местах стали исповедовать нехитрую логику. Партия поставила во главу задачу ускоренной индустриализации? Поставила! Значит, тот, кто добьется скорейшего движения по этому направлению, может рассчитывать на карьерный рост, на всякие пироги и пышки. Пока подобные поползновения снизу удавалось отбивать ссылками на плановую и договорную дисциплину, на государственные стандарты, на борьбу за повышение качества и снижение себестоимости продукции. Но сдержать напор становилось всё труднее. Вступление в строй ряда заводов, начатых строительством в 1926-27 годах, дало приличный прирост продукции. Подведение итогов первого года пятилетки — 1928-го — дало в руки сторонникам более высоких темпов весомые аргументы. Многие члены ЦК стали рассуждать таким образом: повышенные задания, даже если они не вполне реальные, заставят хозяйственников и рабочих мобилизовать свои усилия, и тогда, глядишь, даже если не дотянут до повышенных заданий, рост экономики всё равно будет больше, чем по отправному плану. Смогли же в первом году пятилетки превысить контрольные цифры! Единственное, что позволяло как-то ограничить шапкозакидательские настроения вверху, это загодя произведенный мною маневр, когда удалось ограничить круг обязательных плановых директив только государственными заказами, оплаченными из бюджета. Так что достижение контрольных цифр пятилетки давалось на откуп умению хозяйственников на местах и умению центра подобрать для этого соответствующие стимулы. Но вот ретивости самих "красных директоров" такая схема планового хозяйства противостоять не могла, особенно когда то тот, то другой ответственный деятель ЦК начинал призывать положить все силы на дело социалистической реконструкции народного хозяйства. Несколько неожиданно для меня одним из самых опасных сторонников ускорения темпов индустриализации оказался Троцкий. Он все громче начал распинаться на тему о том, что руководство партии страдает неверием в творческие силы рабочего класса и рядовых членов партии. Сумев найти среди специалистов нескольких достаточно сговорчивых, он открыто выступил на Политбюро с предложением увеличить программу капитальных вложений, а для этого поднять розничные цены, увеличить налог с оборота, и расширить применение повышенных ставок обложения зажиточных крестьян, обосновав свою позицию соответствующими расчетами. Мне довелось узнать об этом, когда однажды вечером, уже после окончания рабочего дня, покидая свой кабинет, чтобы отправиться домой, я столкнулся в коридоре с Дзержинским, который имел просто взбешённый вид. Таким его видеть мне ещё не приходилось. Малость оторопев, спрашиваю его: — Что случилось, Феликс Эдмундович? Он остановился, повернул ко мне побледневшее лицо, медленно разжал стиснутые губы, не сразу отреагировав на вопрос. Потом коротко дернул головой вбок: — Пройдем ко мне! Когда за нами закрылась обитая дерматином дверь, Дзержинский сделал несколько нервных шагов по комнате, затем, вопреки своему обыкновению устраиваться за письменным столом, плюхнулся на диван у стены, и некоторое время сидел молча, откинув голову назад. Было очевидно, что он пытается взять себя в руки, не желая начинать разговор во взвинченном состоянии. То, что сегодня в Кремле заседало Политбюро, для меня секретом не было. Неужели там учинилась какая-то пакость? Наконец, он заговорил: — Виктор… — считанное число раз он обращался ко мне так, без отчества. — Этот авантюрист… — он снова сделал паузу. — Эта скотина Троцкий решил сорвать дешевую популярность и вполне всерьез предлагает увеличить задания пятилетки на 20–30 % по сравнению с оптимальным вариантом, и чуть не в полтора раза — по сравнению с отправным. Для этого, ясное дело, требует кучу денег вбухать в дополнительные капиталовложения. — Где же он эту кучу денег собирается брать? — скептически хмыкаю и качаю головой. — Напечатать? — Ну, Лев Давидович не настолько глуп, — едко отзывается Дзержинский. — Он даже кой-какие расчеты притащил. Спецов нашел, что ему цифирь накидали. Рецепты у него простые: налог с оборота поднять, налог на прибыль поднять, цены поднять, обложение села увеличить. Правда, оговорился — продажу водки расширять нельзя. При всем этом ещё и чистеньким хочет выглядеть! — мой начальник и член Политбюро ЦК ВКП(б) зло ощерился и качнулся вперёд, не спуская с меня своих прищуренных глаз. — А чтобы планы без помех претворялись в жизнь, выдвинул идею: доводить обязательные плановые задания до каждого государственного предприятия, а через местные ЭКОСО при исполкомах Советов — и до артелей. — И как Политбюро? — спрашиваю с тревогой. — О! — с преувеличенным воодушевлением воскликнул глава ВСНХ. — На него выпустили Бухарина с Рыковым, и те камня на камне не оставили от его выкладок. Политбюро дружно проголосовало против, и вопрос был закрыт. — Но… — что же тогда настолько вывело Дзержинского из себя? — Вы всё же видите какие-то проблемы? — Проблема только одна, — Феликс Эдмундович снова откидывается на спинку дивана. Теперь он выглядит не столько взволнованным, сколько донельзя усталым, даже опустошённым. — Если бы это не был Троцкий, то за такие предложения большинство Политбюро проголосовало бы в тот же миг. И я очень боюсь, что выждав немного времени, так и сделают. Только уже от своего имени. Одна надежда на то, что Троцкий раздует свою авантюру в политическую платформу и будет трезвонить о ней на каждом углу. Очень на то похоже. Не для членов же Политбюро он начал распинаться о творческих силах пролетариата и бюрократическом перерождении партии. — Тогда большинство постарается как можно быстрее свернуть ему шею, чтобы можно было вскоре без помех выдать его идеи за свои, — приходит ко мне понимание. — Вот именно — устало кивает Дзержинский. — А Бухарин, Рыков, Томский, Угланов? — тревога во мне растет. — Конечно, они будут против! С ними можно согласиться в том, что нельзя, очертя голову, рвать с рынком. Да и вообще наплевать на экономические расчеты. Но им не повести за собой большинство, — цедит Дзержинский, почти не разжимая зубы. Он сделал паузу, играя желваками. — У нас взросла такая порода партийных работников, которая наловчилась прикрываться любыми лозунгами, не веря в них ни на грош. Им главное понять — откуда ветер дует. А это они посылают делегатов на съезды, и от их голосов зависит лицо ЦК… — От этой породы я тоже не жду ничего хорошего. Но без боя ломать налаженный экономический механизм не дам, — говорю решительно, а внутри холодеет от нехороших предчувствий. — Как же нам сейчас не нужна драка! — Феликс Эдмундович в сердцах хлопает ладонью по дивану. Первый раз вижу у него такой нервный жест. — И кто встанет рядом, если все же затеять? Бухарин с Рыковым? У них коленки слабы. Да и за что они будут драться? При всех правильных словах, ничегошеньки они не могут предложить по части решения тех острых проблем, которые стоят на пути нашего движения вперед. Разве что: "Если возможно, но осторожно, тише вперед, рабочий народ…" — спел он строчку из варианта песни "Вихри враждебные", сочиненного в годы империалистической войны в качестве пародии на меньшевиков. — Вот и вся их политика… Но упираться надо — до последнего. Начали мы хорошо, и сорвать ход индустриализации из-за чьего-то бюрократического восторга было бы преступлением. Разговор этот прямого продолжения не имел, но развитие событий показывало, что последствий долго ожидать не приходится. Троцкий стряхнул с себя неуверенность, как будто очнулся от политической летаргии, и усиленно вербовал сторонников. Под его знамена стягивались многие, и даже левые радикалы, вроде группы Смирнова-Сапронова, не вступая с Львом Давидовичем в организационные контакты, присоединились к хору тех, кто призывал раскрепостить инициативу рабочего класса, одолеть гидру бюрократизма и на этой основе ускорить наше движение к социализму. В этом политическом бурлении участвовало множество людей, искренне желавших воплощения в жизнь самых светлых социалистических идеалов… Вот только забывали они оглядываться на реальную жизнь, за что и поплатились. К их разочарованию, подавляющее большинство рабочего класса не испытывало ни малейших позывов подняться в поход за свое раскрепощение и за одоление бюрократизма. Да, рабочие были многим недовольны, и "дикие" стачки случались то там, то тут. Но вот бороться за какую-либо политическую альтернативу нынешнему партийному руководству большинство даже из наиболее активных рабочих вовсе не собиралось. Да и то сказать — этого не было даже в моем времени, а тутошняя ситуация в 1929 году сложилась куда как менее напряженной в социальном отношении. Это было видно и по тому, что торговля шла без карточек, и по части уровня цен — они в государственной и кооперативной торговле росли малость быстрее, чем в известной мне истории, но зато купить можно было практически все, а цены свободного рынка не взлетали до небес. Тех, кто нападал на политику партийного большинства — из-за ущемлённых личных амбиций или из искренних идейных побуждений — было недостаточно много, чтобы что-то изменить, но вполне достаточно, чтобы устроить шумную внутрипартийную склоку. Партийное большинство, крайне недовольное тем, что Троцкий со товарищи перехватил у них некоторые из тех лозунгов, к которым они и сами склонялись, действовало на этот раз весьма круто. Выдвинув вперед тяжелую идеологическую артиллерию в виде Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, — да и Сталин с Куйбышевым, Орджоникидзе, Молотовым, Косиором, Кагановичем от них не отставали — большинство задавило оппозиционеров своим организованным напором. Задача — не допустить оппозиционных вылазок, а тем более, обсуждения каких-либо платформ перед XVI съездом ВКП (б), намеченным на конец года (от греха его даже передвинули на 1930 год), — была решена. Активные оппозиционеры слетели со своих постов, а кое-кто из особо ретивых распрощался и с партийным билетом. Решением очередного Пленума ЦК ВКП(б) Троцкий лишился места в Политбюро и был снят с поста председателя Госкомитета по науке и технике. На этот пост был назначен Кржижановский, а вместо него руководство Госпланом было поручено Рудзутаку. Ничего хорошего в этих перестановках я не видел: устранение Кржижановского из Госплана означало подготовку торжества сторонников завышенных темпов экономического роста. Хотя для работы в сфере научно-технической политики Глеб Максимилианович вполне подходил. Не сумел Троцкий отложить в сторону свои политические амбиции, как я ни пытался ему втолковать, что за свои идеи надо бороться другими путями. Впрочем, взрослого человека и состоявшегося политика не переделаешь. Чудо еще, что почти на пять лет удалось поставить его в положение, в котором он далеко не сразу сумел найти повод для того, чтобы вылезти на сцену с претензией на роль главного героя в политическом спектакле. Несмотря на некоторое сочувствие, которое я испытывал к Троцкому, на Пленуме ЦК голосовал за решение большинства. Мне было ясно, что следующим актом пойдет атака на "правых", и группа Сталина будет бороться за политическую монополию, ускользнувшую от неё в 1924 году. Но продолжение нападок на партийную верхушку "слева" не имело никакой иной перспективы, кроме дальнейшего закручивания бюрократических гаек, перевода партии на осадное положение, и превращение травли любых инакомыслящих в хороший тон внутрипартийной политики. Поэтому, при всех симпатиях к некоторым левым и к их идейной принципиальности, голосовал я против них не из конформизма, а из трезвого политического расчета. Впереди была неизбежная чистка партии от всех противников большинства, а вслед за этим — и от неустойчивых, недееспособных и разложившихся элементов в составе самого большинства. Важно было, чтобы эта чистка не приняла форму политической резни и всеобщей "охоты на ведьм", когда под нож идут и правые, и виноватые. Поэтому, чем меньшую остроту успеют набрать конфликты с оппозиционерами, тем лучше для всех. И для них самих — в том числе. Впрочем, были и обнадеживающие новости, правда, не с фронта политической борьбы. Вступил в строй волочильный стан по производству медной проволоки, достраивался завод электродвигателей в Харькове, а, значит, заканчиваемый строительством цех электроинструмента в коммуне имени Горького будет обеспечен поставками. Не менее радовало и то, что удалось закупить в Германии оборудование и лицензию для производства малоформатных фотокамер "Лейка". Чего не знали немцы, подписывая соглашение, так того, что ребятам Слуцкого удалось на заводах Цейса раздобыть схемы расчетов оптических приборов и описание необходимой для этого технологической оснастки. Так что под вывеской завода фотоаппаратов в коммуне имени Дзержинского под Харьковом воспитанники Макаренко собираются выпускать не только гражданскую продукцию, но и прицелы, артиллерийские панорамы, оборудование для аэрофотосъемки и многое другое. В Болшевской коммуне возводился радиозавод средств спецсвязи ОГПУ… Съездить к Макаренко я этим летом так и не выбрался, но несколько телефонных разговоров у нас состоялось. — Вы были правы, Виктор Валентинович, когда предостерегали меня от излишнего пессимизма, — заметил он в одной из наших коротких бесед. — Поддержка военных и ОГПУ здорово помогает в отношениях с Наркомпросовским начальством. Наш начальник юнармейского училища ОГПУ на своих "дзержинцев" прямо нахвалиться не может. Говорит, я бы этих семнадцатилетних пацанов хоть сейчас в строй поставил бы, вместо тех дуболомов, что подчас в Погранвойска по призыву приходят, хоть и стараемся самых грамотных отбирать. А через год и треугольнички бы им в петлицы нацепил, и не раскаялся. Вон, в порядке поощрения даже сумел договориться, чтобы группу ребят, после первого года, в Тулу направили — на испытания опытного образца новой малокалиберной винтовки как раз для начального военного обучения. Только сегодня в коммуну вернулись, довольные донельзя. Так что теперь меня сожрать не дадут, — наоборот, военные на всех углах уже разговоры ведут, что Макаренко дает прекрасных ребят для защиты социалистического Отечества, и что ему надо шире открыть дорогу. — А в тех ваших коммунах, что ребят для РККА готовят, тоже все путём? — интересуюсь у него. — Моих? — переспрашивает Антон Семёнович. — Ну да, теперь и эти, считай, мои. Ой, вот взвалили вы на меня ношу! Приходится мотаться чуть не по всей стране, своими двумя коммунами заняться уже толком руки не доходят. Езжу, наставляю на путь истинный, скандалю, требую замены воспитателей. Никаких нервов не хватает! — Так всё же, что там с юнармейскими училищами РККА? — возвращаю Макаренко к своему вопросу. — Да всё нормально, я же говорил! — отмахивается он. — Военные очень довольны. Даже в самых худо поставленных детколониях военная подготовка дает, по отзывам командиров, прекрасный контингент призывников. Они уверены, что через год практически всех можно будет направлять в кадровые части, и уже кандидатов на курсы младших командиров присматривают. — Так, Антон Семенович, по военной части, я смотрю, у вас дело наладилось. А что с работой для колонистов? — Вроде бы в сроки укладываемся. Цех электроинструмента в коммуне имени Горького пустим, думаю, буквально через месяц. Но ребята, не дожидаясь окончания строительства, уже с изделиями мудрят, — непонятно, мой собеседник доволен или обеспокоен? — А что мудрят-то? — тут же интересуюсь. — Да они, считай, чуть ли не конструкторское бюро создали! — вот теперь точно различаю сквозь шум и треск телефонных помех нотки гордости. — Кто-то догадался списаться с ЦИТ Гастева, и оттуда сам начальник отдела физиологии труда пожаловал. Так мои воспитанники под его влиянием загорелись идеей сверлильную машинку переделать. Чтобы не искрила, чтобы весила поменьше, чтобы рукоятку сделать такую, за которую держать удобно, и еще вторую для того же хотят приспособить. А девочки над внешним видом колдуют, чтобы приятно в руки было взять. Товарищ Бернштейн у нас застрял на целую неделю, занятия с ребятишками по физиологии труда проводил, про эргологию рассказывал. Про эргономику я кое-что слышал, но вот такого зверя, как эргология, встречаю впервые, потому спешу уточнить: — Эргология? А это что такое? — Да я сам только что про неё узнал, — отвечает Макаренко. — Дайте припомнить… Наука об энергетически целесообразной организации трудового процесса и орудий труда в соответствии с физиологией рабочих функций организма — вроде как-то так. А-а, ну, так это, значит, современная мне эргономика и есть. — В коммуне имени Дзержинского тоже все в порядке? — О-о! — восклицает Антон Семенович. — Там такой энтузиазм царит — своими глазами надо видеть. После школы все на стройке, а вечером еще и на курсах точной механики и оптики занимаются со специалистами. Все горят желанием своими руками начать делать советские "Лейки", и не только их. Только вот слухи до нас доходят, что строительство Изюмского завода оптического стекла затягивается… — Так пошлите туда бригаду ваших старшеклассников — пусть шороху наведут. Ваши сумеют! Возьмут их на "рабочий буксир", помогут разобраться, что и как надо подтянуть, — советую Антону Семеновичу. — А я по линии ВСНХ попробую помочь. В общем, этот разговор добавил мне хорошего настроения среди всех политических передряг. Из-за них и отпуск с женой и детьми пролетел, считай, незаметно. Никак не удавалось полностью освободить голову от тревожных предчувствий и ожидания каких-нибудь ещё неприятностей. Борьба-то вокруг темпов индустриализации развернулась нешуточная. Уже появилась в "Правде" статья Молотова, где после дежурных филиппик в адрес разгромленных "троцкистов" (появилось-таки это словечко в местном политическом лексиконе), была заявлена весьма казуистическая идейка. Дескать, нельзя идти на поводу у троцкистских авантюристов, требующих безоглядного повышения фронта капитального строительства, увеличения налогов, и усиления нажима на деревню — а надо подойти к делу ускорения темпов социалистического строительства со строгим экономическим расчетом, позволяющим вскрыть неиспользованные резервы и мобилизовать дополнительные ресурсы для неуклонного движения вперед. И тут же делался намек на засевших в плановых и хозяйственных органах лентяев и приспособленцев, которые не желают искать резервы и боятся дать простор творческой энергии рабочего класса. С одной стороны, положения статьи Молотова могли послужить хорошим обоснованием для дальнейшего развития рабочих инициатив, продвижением которых занимался уже далеко не один лишь Лазарь Шацкин. С другой стороны, статья явно прощупывала почву для нажима в вопросах о темпах хозяйственного роста. Бухарин, который пока был главным редактором "Правды" и "Большевика", разразился в ответ многословным объяснением того, почему безоглядное повышение темпов нарушит пропорциональность развития народного хозяйства и приведет к непроизводительным затратам. По существу верная, его аргументация никак не могла противостоять самой идее повышения темпов. А если поднять темпы, не нарушая серьёзно народнохозяйственных пропорций? Действительно, те шапкозакидательские призывы, которые в известной мне истории прозвучали с трибуны XVI съезда, никакими реальными расчетами подкреплены не были, и не привели к ускорению роста, обернувшись лишь огромными дополнительными издержками. Но достаточно осторожное повышение плановых наметок к таким очевидным отрицательным последствиям могло и не привести, вызвав лишь умеренные инфляционные тенденции, некоторое превышение запланированной численности рабочих, и не слишком большие масштабы замораживания капиталовложений. Другое дело, что и желаемого прироста темпов всё равно бы не получилось, потому что дело упиралось в "узкие места", требующие для своего расширения длительных сроков освоения капитальных вложений. Как раз к концу пятилетки и управились бы — но в её рамках это позитивного эффекта дать бы ещё не успело. А вот дополнительно вбуханные в капитальное строительство ресурсы повисли бы тяжёлой гирей на общей экономической ситуации. Но настроение — рискнуть и вырваться вперед ещё более высокими темпами — постепенно овладевало правящей верхушкой. И уже нам, в ВСНХ, стали поступать из Политбюро и Совнаркома поручения — проработать вопрос об увеличении выпуска того или иного вида продукции, об ускорении строительства крупных объектов, о возможности начать ещё какие-то стройки. Аналогичные поручения поступали и в Госплан. Пока самые нереалистичные из таких запросов отвергались весьма корректно по форме, но достаточно резко по существу, а остальные приводили к цифровым выкладкам, показывающим, какие ресурсы надо привлечь для исполнения подобных пожеланий. Интересно, что, в отличие от моей истории, тут наше сопротивление не сталкивалось непосредственно с политическими обвинениями, а поначалу все споры переводились в плоскость цифр и расчётов. Похоже, и в Совнаркоме, и партийном руководстве уже приноровились оперировать в политике экономическими категориями и цифрами, а не обвинять "неудобных" специалистов сразу во вредительстве. Однако разговоры о хвостизме, о неверии в пролетарский энтузиазм и т. д. уже пошли. То, что похожая демагогия только что была использована дружно заклейменными троцкистами, похоже, никого уже не смущало. Точнее, это смущало лишь "правых". Их возражения формирующемуся курсу были пока очень осторожными, но мне было ясно, что нарастающие разногласия станут поводом для схватки за власть. Вроде бы, история повторялась? Однако некоторый, не слишком очевидный, но все же сдвиг, все-таки произошёл. Если в моей истории вопрос о темпах использовался лишь как подсобный инструмент в борьбе за укрепление идеологической и политической монополии партийного большинства во главе со Сталиным, то здесь исходным было всё-таки желание действительно добиться более высоких экономических результатов. И лишь разногласия вокруг допустимых методов решения этой задачи легли в основу борьбы за власть в партии. Не было теперь и столь сильного страха перед полным срывом хлебозаготовок, толкнувшим тогда на сплошную коллективизацию и ликвидацию кулачества, как класса. Казалось бы, увеличение количества заготовленного хлеба было не таким уж внушительным — но оно, вкупе с более медленным ростом городского населения, и кое-какими успехами в области совершенствования структуры экспорта и импорта, позволяло обойтись без ломки сельского хозяйственного уклада погромными методами. Глава 28. Быстрые решения 28.4. 1929 год, как и предыдущий, оказался не слишком благоприятным по части урожая. Мы даже чуть-чуть не дотянули до показателей 1926 года, собрав 75,9 млн. тонн зерна. Однако, как я уже говорил, этого хватило, чтобы заготовки дали достаточно для снабжения городского населения, немного — для экспорта, и совсем малую долю — в госрезервы. Я не помнил точной цифры сбора зерновых в оставленном мною времени, но, кажется, она крутилась где-то поблизости от величины в 70 млн. тонн. Следующий, 1930 год, как вспоминалось, должен был стать как раз весьма урожайным, но вот потом… И чтобы это "потом" не обернулось катастрофическими последствиями, мне стоило сильно задуматься. У меня уже появились опасения, что удержаться на своих нынешних высоких постах, может быть, и не удастся. Значит, надо было загодя сделать "закладки", которые помогли бы избежать событий, направивших ситуацию 1932-33 годов по катастрофическому сценарию. Кое-что уже было сделано. Пока удавалось держать темп коллективизации в более или менее разумных пределах, определенных пятилетним планом. Типовой Устав сельскохозяйственной артели и инструкции по обобществлению скота, разработанные на основе решений XVI партконференции, ограничивали бюрократический угар и в этом вопросе. Если получится не допустить превращения коллективизации в камапанейшину, то и массового забоя продуктивного и рабочего скота не будет. Всё это вместе внушало надежду на то, что не произойдет и резкого снижения уровня агротехнической культуры, вызванного в мое время неурядицами коллективизации и ликвидации кулачества, как класса, и наложившегося на резкое сокращение количества рабочего скота. Наконец, надо было найти способ убедить руководство страны использовать урожайный год для многократного расширения запасов зерна в государственных резервах. В этом должна была помочь моя "тяжелая артиллерия" — Дзержинский. Я торопился, ибо политическая обстановка накалялась, после разгрома троцкистов назревало столкновение между "центром" и "правыми", в котором даже заступничество Дзержинского могло и не помочь удержаться в кресле. Выступать на стороне правых политически я не собирался (ибо не сомневался в том, что они прогнутся и капитулируют), но моя позиция в экономических вопросах, скорее всего, привела бы к зачислению вашего покорного слуги в лагерь их сторонников. Со всеми вытекающими из этого печальными последствиями. Меня серьезно беспокоили те призывы к наступлению на частный капитал и к "последовательной реализации принципов планового хозяйства", которые раздавались со стороны левой оппозиции, но встречали скрытое до поры сочувствие со стороны многих представителей партийного большинства. На практике это означало попытку выпрыгнуть из рамок рынка, плохо представляя себе, как может работать полностью нерыночный механизм. А за лозунгом наступления на частный капитал по существу скрывалось намерение экспроприировать частника методами административного нажима. Разумеется, подобные намерения беспокоили не меня одного, будучи, кроме того, скомпрометированы как лозунги троцкистов, и потому вопрос об их практической реализации пока не стоял в повестке дня. Но желание установить командно-приказную экономику и задушить частника уже глубоко въелось в сознание значительной части партийной бюрократии. Идеологические клише, которыми стала пестреть партийная пресса, достаточно ясно предупреждали о курсе, который взяло большинство в партийном руководстве. Выпады против "хвостизма", "капитулянтских настроений перед лицом неизбежных трудностей", "утраты перспективы социалистического строительства" стали все чаще появляться в статьях партийных руководителей. Правда, термин "правый уклон" в ход пока не пошёл, — а это значит, что небольшой резерв времени до обострения ситуации у меня есть. И его надо использовать на полную катушку. В начале октября я появился на Лубянке у Трилиссера. Несмотря на то, что формально наши должностные категории различались весьма заметно, Михаил Абрамович тут же откликнулся на мою просьбу и незамедлительно принял меня в свое кабинете. Закрыв за собой дверь, я обратил внимание на огонёк интереса, мелькнувший в чуть печальных, как обычно, глазах заместителя Дзержинского. Что, привык уже, что моё появление частенько связано с необычными идеями или предложениями? В подтверждение моего предположения Трилиссер, поздоровавшись, начал разговор с вопроса: — Ну, что у нас новенького? Разведя руками, отвечаю: — Ничего. Пока все проблемы старенькие. — Какие проблемы? — слегка насторожился Михаил Абрамович. — Судя по всему, американский рынок ценных бумаг может рухнуть в любую минуту. Пора предупредить тех сотрудников Экономического сектора ИНО, что сидят за океаном. — Так уже предупреждали недавно, — с некоторым недоумением откликнулся Трилиссер. — Верно, — согласно киваю ему. — Предупреждали. Инструкции уточнили. А теперь пора давать сигнал приступать к действиям, которые этими инструкциями предусмотрены. Полной уверенности в том, что в этой реальности день в день на Нью-Йоркской бирже повторится "черный вторник" 24 октября 1929 года, не было. Но, в конце концов, независимо от степени влияния на американскую экономику моего появления (которое я расценивал как абсолютно ничтожное), фактор случайности никто не отменял. Поэтому подстраховать руководителей подставных фирм было не лишним. Другой визит должен был обеспечить готовность Госрезерва встретить засуху 1931 и 1932 года в полной готовности. Руководить им назначен был В.В.Куйбышев, но у него и без того должностей хватало, поэтому фактически все дела по резервам вёл его заместитель. Созвонившись с ним, договорился о встрече, и, не мешкая, направился туда, благо, что и эта контора располагалась неподалеку от Кремля. Пройдя в здание Комитета резервов при Совете Труда и Обороны, разыскал кабинет, на котором красовалась табличка: "Заместитель председателя И. И. Мирошников". Да, должность хлопотная, но влиятельная. Впрочем, у него есть и ещё один, не менее, а, пожалуй, и более влиятельный пост — Секретарь СНК СССР. Начинал он работать на аналогичном посту — секретаря Совнаркома РСФСР — ещё при Ленине. Так что аппаратную кухню должен был знать прекрасно. На это у меня и был расчёт.