Проснулся я с тревожным ощущением: почему не слышно электронной трели будильника? Лишь через несколько мгновений сообразил: там, куда я попал, электронных будильников нет. Хорошо, пусть не электронный, но почему все-таки не звонит будильник? Протерев глаза и бросив взгляд на тумбочку, обнаруживаю, что будильника там нет, а стоит он себе, как и вчера, на подоконнике, зато громкого тиканья от него уже не доносится. Да, к тому, что будильник аккуратно раз в день заводить надо, еще предстоит заново привыкнуть. Ну ладно, у меня же еще и мозеровские часы есть. Подтягиваю их к себе за ремешок и в довольно ярком уже свете утра обнаруживаю, что их стрелки остановились на половине третьего. Вот раззява! И эти забыл завести!

Сколько же сейчас времени? Е-мое! Небось проспал! Мне же в наркомат, на работу!

Делать нечего – второпях собираюсь (и на этот раз решил одеться без претензий – пиджачок попроще, рубашка без галстука) и бегу на кухню. Пожевав на ходу хлеба с остатками колбасы и нацедив из бидончика полстакана молока, уже немного отдававшего кислым запахом, но еще приемлемого на вкус, торопливо проглатываю свой скудный завтрак, выскакиваю на улицу и быстрым шагом направляюсь к трамвайной остановке. С некоторым замедлением припомнив номер нужного мне трамвая (34-й), я, после нервного ожидания, его все же дождался, втиснулся на подножку, сунул кондуктору тысячную купюру за шесть трамвайных станций и в сопровождении нередких звонков вагоновожатого пополз с ним к Волхонке и дальше, на Моховую и на Охотный ряд.

Мимо меня проплывала Москва – одновременно знакомая и незнакомая. Зелени в центре было явно больше, чем в мои времена. Вон прямо за Музеем изящных искусств сколько деревьев! А ведь ныне тут плотная застройка… Ныне? Когда это – «ныне»? Ныне тут как раз деревца да кустики. А дома тут тесниться еще только будут – в том времени, из которого я выпал…

Трамвай миновал Боровицкий холм, оставил по правую руку здание Манежа, выполз на Манежную площадь и двинулся вдоль «Националя». Но впереди не было видно знакомых с детства зданий – ни тебе гостиницы «Москва», ни здания Совнаркома (затем Совета Министров, затем Госплана, затем Госдумы). А вот Дом Союзов был на месте. Затем показалась обширная площадь, обрамленная вполне узнаваемыми зданиями – Большой театр, Малый театр, за ним – серая псевдоготическая громада магазина «Мюр и Мерилиз» (нынче именуемого ЦУМ), с противоположной стороны – гостиница «Метрополь». Сама же площадь с обеих сторон была довольно пустынной – знакомые по прошлой жизни скверы с фонтанами отсутствовали.

В трамвае стало чуть посвободнее. Заметив на руке довольно представительно одетого человека примерно моих лет наручные часы («Тоже небось на службу едет», – решил я), спросил у него время, перевел стрелки своих мозеровских часов и завел пружину. Если я и опаздывал, то не слишком – было примерно пять минут десятого. Но все-таки непорядок.

Трамвай покатил дальше, вдоль побеленной Китайгородской стены с башнями, крытыми зеленоватой черепицей, и на Лубянской площади вышел на кольцо. Дальше 34-й маршрут уходил на Мясницкую, и, чтобы добраться до Ильинских ворот, надо было делать пересадку либо преодолеть оставшееся расстояние пешком. Выбрав второй вариант, схожу на Лубянской площади и сворачиваю направо. Лубянская площадь сильно отличалась от привычного мне облика – не было ни монументального здания «Детского мира», ни станции метро, а на месте снесенного в 1991 году памятника Дзержинскому красовалось какое-то сооружение вроде фонтана. Торопливо шагаю вдоль Политехнического музея и, дойдя до угла, как раз напротив Ильинских ворот, перехожу улицу, оставляя за спиной памятник героям Плевны. Проскочив в Ильинские ворота в Китайгородской стене, уже вижу здание, занимаемое Наркомвнешторгом.

«Дурак! – мелькнула у меня мысль, когда я снова глянул на часы, подходя к зданию наркомата. – Надо было извозчика брать – быстрей бы доехал!»

Войдя в вестибюль наркомата, не задумываясь, поднимаюсь по лестнице и направляю стопы к своему кабинету. Память реципиента ведет меня безошибочно, и через несколько минут я распахиваю дверь в приемную, где меня уже дожидается первый посетитель.

Это был сравнительно молодой русоволосый человек с зачесанными назад волосами, в пиджаке из толстой ткани, с желтым портфелем (свиная кожа польской выделки – отметил я мимоходом) на коленях, нервно теребивший в руках светлую кепку.

– Здравствуйте… – нерешительно и с едва заметной нервной дрожью в голосе пробормотал он.

– Добрый день. Проходите! – мотнул я головой в сторону своего кабинета.

Молодой человек, даже не представившись, начал торопливые и сбивчивые объяснения:

– Виктор Валентинович! Это не дело! У нас законно оформленное удостоверение на ввоз кожсырья, а из-за вас мы не можем выбрать даже тот мизерный контингент по импорту, который нам выделен на текущий год!

– Погодите, погодите! – остановил я его. – Во-первых, кто это «мы»?

– Мы – это Главкожа ВСНХ! – нервно затараторил он. – В стране огромная нехватка кожсырья для производства обуви, а вы…

– Еще раз погодите! – опять вынужденно обрываю его. – Объясните толком, почему вы не можете выбрать контингент и при чем тут я?

– Большая партия кожсырья застряла на таможне…

Приходится вновь перебить его:

– Но мой отдел не ведает таможенными делами. Вам нужно обратиться в Главное таможенное управление.

– А меня из ГТУ послали как раз к вам! – уже с некоторыми нотками отчаяния воскликнул молодой человек. – Они говорят, что это вы задерживаете решение вопроса!

– Еще раз уточню – какого вопроса? – Внутри я начал потихоньку закипать, но пока еще вполне был способен беседовать мягким, размеренным голосом.

– Какого вопроса? Какого вопроса?! – Молодой человек уже кипел вовсю и нисколько не скрывал этого. – Из-за вас таможня не имеет утвержденного тарифа и потому держит наш товар!

– Как это – не имеет утвержденного тарифа? Ввозные тарифы были утверждены еще постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 9 марта 1922 года! – изумился я.

– Да, но Главкожа по настоятельным обращениям Обувного треста сделала представление через Президиум ВСНХ в Таможенно-тарифный комитет при СНК о снижении тарифа на кожсырье, что дало бы возможность хотя бы немного увеличить объемы закупок в пределах валютного плана Наркомфина, – принялся объяснять молодой человек.

– Еще раз спрашиваю – а при чем тут мой отдел? Это же вопрос ТТК, с ними и объясняйтесь! – Мое терпение вообще-то говоря небеспредельно, но я все еще держал себя в руках.

– А при том, – буквально взорвался молодой человек, переходя почти что на крик, – что с ТТК как раз мы все выяснили. А вот когда из ТТК послали новый тариф на согласование к вам, в НКВТ, то в Главном таможенном управлении он согласование прошел, а у вас в отделе импорта – все еще нет! И из-за вашей волокиты все стоит! Развели тут бюрократию! – Слова его пылали праведным гневом.

– Ну наконец-то мы подошли к сути дела, – не преминул я подпустить немного язвительности в голос. – Хорошо, давайте разбираться, кто и что заволокитил. У вас есть номера и даты исходящих документов ТТК, которые были переданы нам для согласования?

– Да, вот держите… – И с этими словами молодой человек завозился с латунными пряжками своего портфеля, затем зарылся в его содержимом и после нескольких минут раскопок извлек наконец несколько листков бумаги. – Вот они!

Перебираю протянутые мне бумажки и разбираю реквизиты предоставленных мне документов.

– Позвольте! Но вы ведь предоставили мне номера писем, направленных из ТТК на имя заместителя наркома товарища Фрумкина. А в мой отдел ничего не направлялось!

– Верно, – согласился со мной молодой человек, – но Фрумкин передал письмо ТТК в ГТУ, а те направили документы на согласование к вам.

– Так от какого числа и за каким исходящим номером бумаги из ГТУ были направлены к нам? – продолжаю выяснять обстоятельства дела.

– Прошу прощения, но это ваша внутриведомственная переписка! – парировал молодой человек. – Я не Рабкрин, чтобы иметь полномочия копаться в вашем делопроизводстве! Хотя, если дело так и дальше пойдет, боюсь, без вмешательства Рабкрина не обойтись!

– Думаю, все гораздо проще… – Помотав головой, берусь за вычурно изогнутую телефонную трубку, одновременно накручивая ручку вызова. Услышав ответ, прошу телефонистку с коммутатора: – Барышня, дайте мне, пожалуйста, следующий номер… – и диктую ей номер заведующего ГТУ из списка, лежащего у меня под стеклом на столе. – Сейчас мы все выясним прямо у Потяева, – поднимаю глаза на посетителя. – Алло! У аппарата зав отделом импорта Осецкий. Андрей Иванович у себя? Переключите на него, пожалуйста… Андрей Иванович? Здравствуйте. Осецкий у телефона. К вам на согласование из ТТК должен был поступить проект нового тарифа на кожсырье. Меня интересует, какого числа и за каким номером бумаги на согласование были переданы в мой отдел. Хорошо, жду.

Вешаю трубку и поднимаю глаза на своего посетителя, который нервно тискает ручку своего портфеля, а его светлая кепка валяется на ковровой дорожке, но он совершенно этого не замечает.

– Молодой человек, у вас кепка упала, – произнес я, указывая глазами в нужном направлении. Тот нервно покрутил головой, затем его взгляд зацепился за упавшую кепку, он порывисто наклонился и поднял ее, при этом едва не уронив портфель.

В этот момент зазвонил телефон.

– Виктор Валентинович? – раздается в трубке голос Потяева. – Документы у нас, подписаны, но к вам еще не отправлены.

– Хорошо, Андрей Иванович, – отвечаю я, – тогда прямо сейчас к вам в секретариат заскочит молодой человек. Передайте, пожалуйста, документы ему.

Кладу трубку на место и повелительным тоном обращаюсь к своему посетителю:

– Так, сейчас беги в Таможенное управление, прямо к секретарю Потяева. Возьмешь у него бумаги – и пулей ко мне. Если там все в порядке, я завизирую и сегодня же попробую подписать их у товарища Фрумкина, а если ты хочешь ускорить дело, сам зарегистрируешь их в Управлении делами и в экспедиции, и потом оттащишь в Тарифно-таможенный комитет. Но вот на Совнаркоме вопрос только они могут поставить. Тут уж я ускорить ничего не смогу.

Ни слова не говоря, молодой человек выскочил за дверь.

Так начался мой первый день в наркомате. Кстати, тогда я и выяснил, какое у нас нынче число. На перекидном календаре на столе у моего секретаря значилось: «3 сентября 1923 года. Понедельник».

Как день начался, так он и продолжился. Посетители, бумаги, подписи, согласования. Цены, тарифы, задержки на таможенных пунктах, склоки вокруг контингентированных товаров, неисполнение договоров поставки зарубежными контрагентами, переписка с торгпредствами, оформление удостоверений и лицензий на ввоз, урегулирование спорных вопросов с Валютным управлением Наркомфина…

Улучив момент между обедом и нашествием очередных посетителей, я улизнул в библиотеку наркомата и стал лихорадочно пролистывать подшивки «Правды».

Так, ультиматум Керзона. Был. XII съезд ВКП(б) – состоялся. «Ножницы цен» – пик обсуждения прошел. Переворот Цанкова в Болгарии и убийство Стамболийского – были. Но вот восстания коммунистов в Болгарии, похоже, еще не было. Ну да, оно же так потом и называлось – «Сентябрьское». А сегодня еще только третье число. Что у нас в Германии? Конфликт вокруг Рурской области исчерпан, к власти пришло правительство Штреземана… А вот об образовании левых правительств в Саксонии и Тюрингии ничего еще нет. Значит, все это, как и гамбургское восстание, будет позже. Но когда позже? Во всяком случае, до ноября, потому что в ноябре будет «пивной путч» в Мюнхене. Вот сегодня первые сообщения телеграфных агентств о катастрофическом землетрясении в Токио первого сентября. Но это мне ничего не дает…

А что у нас? Кризис сбыта. «Дикие» забастовки из-за задержек зарплаты. Дискуссии с Троцким пока никакой не видно. Тут вроде все тихо. Значит, вот-вот начнется. Надо внимательно следить за атмосферой в партийных верхах и быть готовым. К чему? А вот это надо серьезно продумать. Принципиально вопрос ясен: надо не допустить чрезмерного обострения внутрипартийных разногласий, чтобы они не привели к росту взаимного озлобления и нетерпимости, которые сыграли столь роковую роль в нашей истории…

Однако, сидя в наркомате, что-либо «серьезно продумать» было решительно невозможно. Текучка заедала. Причем главное время уходило на распутывание запутанных траекторий хождения бумаг между отделами и управлениями наркомата, между наркоматом и другими ведомствами – ВСНХ, Наркомфином, СНК, СТО, да и на поиск нужных документов в собственном отделе… Конечно, было бы утопией даже попытаться вылечить эту советскую волокиту за счет одной хирургической операции. Но вот навести некий элементарный порядок у себя в ведомстве можно попробовать. Даром, что ли, прямо напротив НКВТ высится здание, занимаемое Рабкрином? Попробую-ка я подрядить кого-нибудь оттуда на это дело. Им ведь эта задача как раз по профилю. Завтра же и займусь – сейчас уже рабочий день к концу пошел.

К слову сказать, в начале рабочего дня меня прямо-таки грызло опасение обнаружить перед сослуживцами свою непохожесть на прежнего Виктора Валентиновича Осецкого. Хорошо хоть, что у моего реципиента здесь нет семьи и прочных личных привязанностей. А не то как бы я выкручивался? У меня даже мелькала мысль начать имитировать сильные головные боли и списать на них провалы в памяти, да еще и врачу пожаловаться.

Однако час проходил за часом, а никаких подозрительных или косых взглядов со стороны сослуживцев я не замечал. Это что же получается – мой реципиент мне и свою манеру выражаться, и лексикон, и характерные жесты – уже все успел передать? Ладно, поживем – увидим. Во всяком случае, непосредственных оснований для паники пока нет. Вероятно, те примерно полтора месяца, которые, по моим предположениям, я находился в личности реципиента в «латентной фазе», как раз и позволили мне адаптироваться к особенностям его речи и поведения. Недаром и знания реципиента всплывали в моей памяти как-то очень вовремя и удачно.

Вот и сегодня к концу рабочего дня память услужливо намекнула мне, что надо бы прикупить продуктов. Те, что были, за прошедшие уже сутки с лишним, считай, полностью слопал. Домашних холодильников в этом времени не водится, на дворе стоит теплая сентябрьская погода, и потому запас продовольствия надо обновлять практически каждый день, закупая понемножку, как раз примерно на сутки, не больше, – иначе испортится все на фиг.

Готовить дома обеды как-то тяги не было. Да и не умею я этого, сказать по чести. На работе можно и в столовой наркомата супчику похлебать, как я сегодня и сделал, а в выходной – заглянуть в трактир. Но вот посещать подобные заведения по вечерам – благодарю покорно. Ни вечерняя публика, ни атмосфера там мне была совсем не по нраву. А утром, перед работой, на походы в трактир жалко времени. Лучше поспать подольше, перекусить быстренько дома – и в наркомат.

Выскочив из трамвая на Охотном ряду, приглядел продовольственный магазин, где и запасся хлебом, сыром, колбаской, прихватил несколько яиц, а потом заглянул в лавку по соседству, чтобы разжиться молоком, творогом и сметаной. Хватит пока. Но тут передо мною встала неожиданная проблема: портфеля я с собой не носил, и положить купленное было некуда. Приобрести для продуктов сетку-авоську? Собственно, этот вариант меня нисколько не смущал, и что обо мне подумают, например, сослуживцы, увидев своего начальника с авоськой, – мне было глубоко наплевать. Но вот не торговали ими в пределах прямой видимости, и память реципиента, как назло, ничего в этом вопросе не могла мне подсказать. Пришлось ограничиться самым простым решением – завернуть все покупки в оберточную бумагу и перевязать шпагатом. Получилось два свертка, не слишком удобных, но на первый раз сойдет. А потом что-нибудь придумаю.

Выйдя на улицу, я решил пройтись до своего дома пешком. Минут за тридцать – сорок доберусь, а при моей сидячей работе движение не только полезно, но и необходимо. Надо будет, кстати, к какому-нибудь местному спортивному обществу пристроиться, привести себя в хорошую форму. Не помешает.

Прогулка по Охотному ряду и Волхонке была довольно любопытной. С интересом разглядывая попадающиеся навстречу типажи, я не обделял вниманием хорошеньких барышень. Большинство одето весьма скромно, некоторые – в заметно потрепанную и залатанную одежду. Вот прошли две совсем молоденькие, короткостриженые и в отличие от большинства – простоволосые. На простеньких блузках – значки КИМ. Но попадаются и вполне прилично упакованные (а вот от таких словечек надо избавляться – даже мысленно лучше не употреблять!). Вон та, например. Серый деловой костюм из явно дорогой тонкой шерсти, шляпка и сумочка в тон. Даже перчатки! А чем это от нее пахнуло? «Реноме», «Кармен», «Фуджи Сан»? Или вообще привозные, контрабандные? Не очень-то и разбираюсь я в здешних женских духах. Как еще названия-то вспомнил…

Так я дотопал до Пречистенки, все больше ощущая неудобство от больших бумажных свертков с продуктами, которые никак не мог пристроить поудобнее. Скорее бы до дома добраться… До дома? До какого дома? Этой коммуналки в Левшинском? Мой дом остался в Москве, в другой Москве, где живут все мои друзья, все родные, все дорогие мне люди, где идет та жизнь, которой я жил раньше и из которой меня вырвало неведомо зачем и швырнуло сюда! Для чего? Ввозные тарифы согласовывать?! А там, в утерянной жизни, осталась та, которой я уже никогда не смогу шептать слова любви, там остались книги, которые уже никогда не будут написаны и не увидят света, там остались друзья, которым я мог доверять и на которых мог опереться, там остался насквозь привычный, хотя и не слишком приятный мир. Здесь же я чужой, совсем чужой! И что мне теперь осталось? Совать пальцы между жерновами истории в надежде, будто это что-то сможет изменить?

Мне захотелось взвыть, вцепиться зубами в собственную руку и покатиться с воем по пыльной булыжной мостовой прямо под колеса дребезжащих трамваев. Однако же не завыл, никуда не вцепился и ни подо что не покатился. Остановившись как вкопанный, я замер, сдерживая резко участившееся дыхание и прислушиваясь к гулкому стуку сердца, отдающемуся в висках. «Спокойно! Спокойно! – уговаривал я сам себя. – Расслабься! Истерикой ты ничего не исправишь!» Постепенно первый приступ отчаяния схлынул, и я нетвердой походкой двинулся дальше, не особенно отдавая себе отчет в том, куда же, собственно, иду.

«Надо срочно приводить себя в чувство. Так совсем нервы разболтаются. – Эта мысль потянула за собой другую: – Тяпнуть, что ли, граммов сто для релаксации?» Я опять остановился. Покрутив мысль в голове, я вынужден был признать ее не слишком удачной. И в самом деле – водкой сейчас не торгуют. Знаменитая тридцатиградусная «рыковка» появится только в декабре 1924-го, а настоящая, сорокаградусная (точнее, поначалу она была 38 градусов) – в октябре следующего года. Нет, полстакана самогона в каком-нибудь трактире из-под полы… Но это если знать, как и у кого спросить. Можно, конечно, медицинский спирт купить в аптеке, хотя он и зверски дорогой. Или залить горе пивом либо вином. Только вот куда я приду по этой дорожке?

Незаметно для меня самого ноги принесли меня в Малый Левшинский переулок, к нужному подъезду. Вот и дверь на втором этаже. Ключи… Ключи в кармане. Когда я оказался в своей комнате, ее пустота вдруг навалилась на меня со всех сторон, громко крича: «Ты здесь один! Один! Один!..» Внезапно подкрался приступ дурноты, стало трудно дышать, закружилась голова, держать ее прямо не удавалось – казалось, что сейчас я грохнусь посреди комнаты. Согнувшись и уставившись в пол, я медленно опустился на паркет, бросив свертки с продуктами там же, где и сел.

Накрыло меня всерьез, сил подняться не было. «Так и копыта откинуть можно», – тревожно пронеслось в голове. Я постарался освободить голову от любых размышлений о смысле бытия, потихоньку приходя в себя. Где-то через четверть часа мне удалась попытка встать на ноги. Даже шатало не особо. Держась за стенку, доплелся до кухни, разжег «на автомате» примус, поставил чайник – неполный, чтобы вскипел побыстрей. Затем вновь совершил поход в свою комнату, подобрал с пола пакеты с продуктами, прихватил заварку и опять осторожненько двинулся на кухню. Вскоре я уже отхлебывал горячий, крепко заваренный чай и закусывал чем бог послал, по-прежнему изгоняя из головы любые размышления. Да они уже и не проявляли былой настырности, не пытались взять за душу. Понемногу я успокаивался…

Лишь после получасового отдыха на кровати у себя в комнате осмеливаюсь заново включить голову, и на этот раз с вполне обдуманной целью. «Изводить себя тоской об утратах можно до бесконечности, и мысли эти будут сами в голову лезть, тут к гадалке не ходи, – решил я. – Посему голову свою надо загрузить работой, чтобы пустым умствованиям и рыданиям о своей несчастной судьбе в ней места не осталось. Хочешь ты эту реальность слегка оттюнинговать? Хочешь. Ну и флаг тебе в руки – пахать не перепахать. Работы хватит, в том числе и для головы. Вот и работай головой, а не используй ее для того, чтобы фигней маяться!» И я начал работать головой.

Нереальных задач я себе ставить не буду. Выигрывать там восстание в Германии, или в Болгарии, или в Эстонии – это глупость. Не то что не сумею – это и так очевидно, а по-любому не светит там ничего. Хотя, признаюсь сам себе, лет еще в двадцать пять, а то и в тридцать такие намерения у меня в башке завестись могли. Но вот сорвать ближайшую партийную дискуссию, или, точнее, не сорвать, а спустить на тормозах, ибо сорвать мне уж точно не под силу, – это сделать нужно. Попытаться хотя бы.

Что это дает? А отсрочку это дает. Отодвигает партийный раскол, окончательное деление на «чистых» и «нечистых», замедляет вызревание всеобщего убеждения, что в борьбе со своими все средства хороши. Разумеется, грызни за власть между партийными вождями это не отменит. Но методы ее могут немного скорректироваться. А если внутрипартийная атмосфера будет хоть чуть поспокойнее, больше шансов, что и социально-экономическая политика не станет заложницей подковерных дворцовых интриг и сопровождающей их «охоты на ведьм».

Итак, ближайшая задача поставлена. Кто у нас был инициатор дискуссии? Троцкий. С него и начнем. Надо искать подходы. Разумеется, объяснять ему, что он неправ, я не собираюсь. Не поверит. И людям куда авторитетнее меня не поверит. Тем более что и не по всем пунктам он неправ. А вот нарисовать ему расклад, при котором дискуссия приведет к остракизму его сторонников и к полной потере их позиций в партии (сегодня весьма и весьма немалых), – можно. Эту логику он воспринять, вероятно, сумеет. Дело за малым: найти к нему подход и добиться того, чтобы он выслушал меня с доверием. Ну, совсем пустячок. Хотя, чует мое сердце, свернуть его с пути – шансов мало. Но пока гадать рано. Пока я даже подходов не имею. Буду искать.

Легко сказать – искать! Но где же мне искать человека, который сведет меня с Председателем РВС СССР? И под каким предлогом к нему набиваться на личную встречу? Хотя… предлог у меня как раз есть. Вскоре – а именно двадцать третьего сентября – на Политбюро Льву Давидовичу подложат хорошенькую свинью – расширение состава Реввоенсовета, и, разумеется, отнюдь не его сторонниками. Вот предупреждение об этом и может стать завязкой для встречи. Но через кого? Через кого?

Из контактов в партийной верхушке у меня только один Красин. Что у него за отношения сейчас с Троцким? Не знаю, не помню… На прошедшем в этом году XII съезде Красин Троцкому отнюдь не подпевал. Однако… В прошлом, кажется, они были до какой-то степени дружны. Да и совсем недавно по вопросам монополии внешней торговли они выступали заодно. А, все равно! Других вариантов у меня нет, и наработать их нереально. При моей-то коммуникабельности. Ну нет у меня способности внаглую подкатиться к нужному человеку и быстренько его обаять. Ценная способность, но я, увы, таковой не обладаю. Значит, остается только Красин…

Все, все! Спать! Остальное – завтра.

Уже засыпая, я встрепенулся от какой-то неясной мысли, напряг мозги и вспомнил: будильник! Будильник надо завести и поставить на половину восьмого. И свои мозеровские тоже завести надо. Лишь проделав эту необходимую работу, я наконец со спокойной совестью уснул.