Как бы споро они ни шагали — чувства движения не появлялось. Расстояние не ощущалось обычными органами чувств. Пожалуй, такое огромное открытое пространство Степан пересекал впервые. Пред ними расстилалась беспредельная тундра. Тундра и еще небо. Он поднял голову. Стая птиц, будто слившись в движении с облаками, медленно-медленно проплывала над ними, странниками, куда-то на север.

Они тоже держали курс на Север. К цели, которую смутно представлял один лишь Степан. Что касается Вадима, тот просто шел, как слепец идет за поводырем.

Утром они вышли из барака еще до подъема, когда еще петухи не прокукарекали. С котомками за плечами, при оружии. Как и говорил Вадим, никто их не остановил, да, в общем-то, они никого и не встретили, когда чапали по зоне, и у ворот часовые посмотрели на них с сонным безразличием. Охранники стояли здесь «для порядка». Или на тот случай, если вдруг прибудет страшная Черная Субмарина. Тогда ворота на замок, никого не выпускают.

Стражник, зевая и почесывая пятерней свою кудлатую голову и отсиженную задницу, молча отворил им калитку и выпустил из зоны. И так же молча ушел в свою каптерку — теплую, уютную, вонючую. Ему было все равно. Ребята пошли на промысел или шакалить — это их дело. Здесь поселение, а не тюрьма.

Но едва они отошли от зоны примерно на километр, поселение превратилось в тюрьму. Там ударили в колокола, и было видно, как на территории засуетились, бестолково забегали люди — из бараков и, опрометью, обратно. А посредине плаца торчало нечто огромное черное, страшное…

Степан «соорудил» из своих ладоней подобие бинокля, как это делают индейцы, приставил к глазам. И действительно, стало четче видно, и зона как будто бы приблизилась. Поэт сосредоточил взгляд на чужеродном предмете или, вернее, сооружении, которого раньше (да всего каких-нибудь еще минут пятнадцать назад) не было.

— Похоже на рубку атомной подлодки, — неуверенно высказал вслух свои мысли Степан.

— Она и есть, — подтвердил кореш. — Черная Субмарина… Давай отсюда рвем когти короче!

Вадим потянул за рукав Степана. И они побежали. Прочь от зоны, ставшей ареной чего-то чудовищного, ужасного, от которого надо бежать сломя голову, раз уж представилась такая возможность.

Только пробежав еще пару километров, когда зона растворилась в тумане, как ночной кошмар, они перешли на шаг, тяжело дыша.

— Вовремя ты собрался в поход, батяня, — с тяжёлой одышкой сказал Вадим, — Всё же е… есть у тебя чутьё. А я, дурак, еще упи… упирался…

— Как ты думаешь, они могут послать за нами погоню? — Степан старался говорить ровно, чтобы не показать, что тоже запыхался.

— Это вряд ли… Хо… Хотя хрен их знает… Давай отдохнем немного.

— Нет, кореш. Слишком стрёмно. Отдохнем под вечер. Когда уйдем на безопасное расстояние. Обидно будет, если нас вернут…

— Да уж это точно.

И они пошли. Строго на Север. Здесь ошибиться было нельзя, и компаса не надо. Здесь, по крайней мере, в районе поселения, всегда дует северный ветер. Так что, если ветер в лицо, значит, ты идешь верной дорогой, товарищ.

Степан устремил взгляд в недосягаемый горизонт, подставляя ветру лицо. Вперед, курсом на норд! Мох мягко пружинил под ногами. Колчан, висящий на поясе, обнадеживающе побрякивал чертовой дюжиной стрел. Плечо не тяжко оттягивал арбалет. Чтобы не стучал в спину и не болтался, — рука автоматически придерживала приклад. У Вадима из оружия был только нож — тесак, который он спер на кухне. За спиной у напарника висела котомка с весьма скудным запасом продуктов. В основном там были галеты, которые поставляли в лагерь серые плоскатики. За несколько пачек галет они с кентом отдали кухонному хмырю все свои талоны. Впрочем, раз они уходили, талоны им были ни к чему. А хмырю нужны были для липовой отчетности. Верно сказано: «Нет правды на Земле, но правды нет и выше». Плут и выжига во всех мирах останется плутом и выжигой.

Степан шел, ни о чем особо не думая, серебряный мох стелился под ноги, серебряные облака, проплывали над головой. В голову пришли строчки из песни Бориса Гребенщикова (солиста группы «Аквариум») — «Серебро Господа моего». Степан попытался спеть: «Се-ре-бро Го-о-о-о-оспода моего», но дальше не смог вспомнить хитрую мелодию.

С утра было холодно. Но теперь солнце уже высоко поднялось, время приближалось к полудню, и спину припекало до пота. Но когда Степан, посредством неудобных манипуляций — мешал арбалет — выпрастал руки из рукавов и снял кожанку, холодный ветерок тотчас воткнул под лопатки свое ледяное шило сквозь редкие петли старенького свитера. Пришлось снова облачаться с теми же манипуляциями.

А Вадим шел, одетый в свою трикотажную хламиду с капюшоном, и казалось, ему не было ни холодно, ни жарко. Потом он остановился и пластом упал на землю, раскинув руки. Когда он это сделал вчера в первый раз, Степан даже испугался. Подумал, неужто опять земля под ним разверзлась? Но тревога оказалась ложной. Просто напарник таким способом объявлял, что устал и требует привала. А что касается разверзание земли, то, изменив имя, Вадим, кажется, обманул духовный сепаратор. Вот только надолго ли?

Степан не стал спорить — привал так привал. Было только немного обидно, что об отдыхе все время объявлял его напарник, будто это он ведет экспедицию, а не Степан; будто он главный, а не Степан. Но потом одернул себя: надо бороться с пережитками прошлого существования. Надо по капли выдавливать из себя не только раба, но и начальника.

Они раскатали подстилки, развязали котомки, достали скудную еду свою. Разлили воду по кружкам из расчета 150 грамм порция. С собой у них были две литровых фляжки, и вода быстро расходовалась, несмотря на экономию. Всё приходилось экономить — воду, сухари, сахар. О горячей пище и думать было невозможно. Мох не горел, а дров не было. Ели они так: ломали галеты на кусочки, макали их в кружку, набухший кусочек отправлялся в рот. Так же они поступали с сахаром. Все это запивалось водой, которой всегда не хватало на еще один глоток.

— Интересно, из чего серые делают эти галеты? — задался почти риторическим вопросом Вадим. — На вкус как картон.

— Зато питательные, — ответил Степан, высасывая воду из кусочка сахара.

— Сегодня у нас какой день?

— Воскресенье, а что?

— Значит, в лагере сейчас на обед дадут плов. — Вадим облизнулся, глотнул вхолостую. — И ягодный компот… Черт, как пить хочется.

— Найдем родничок, напьемся до горла, — утешил друга Степан.

— Да-а, найди-ка его попробуй… Хоть бы дождь пошел, что ли…

— На тебя не угодишь — то тебя в пустыню тянет, то дождь тебе подавай…

— Хорошо бы в райский сад попасть, — мечтательно произнес Вадим, влёжку вытягиваясь на своей подстилке. И развернул свою мысль рассказом, который, если очистить от жаргона, слов паразитов, мата, молодежного косноязычия и вдобавок расширить словарный запас, звучал бы примерно так:

«Есть одна волшебная сказка. Мне прочел её мой брат много-много лет тому назад, но она до сих пор сохранила для меня свое очарование. Это сказка о том, как один маленький мальчик взобрался однажды на радугу и в самом конце ее, за облаками, увидел чудесный город. Дома там были выложены золотыми плитками, а мостовые — серебряными, и все озарял свет, подобный тому, который на утренней заре освещает еще спящий мир.

В этом городе дворцы строили такие красивые, что в одном созерцании их таилось удовлетворение всех желаний; храмы столь величественные, что достаточно было преклонить там колена, чтобы очиститься от грехов.

Кроме того, там есть Сады отдохновения, где среди листвы растут цветы и зреют фрукты — пленительные, нежные, прекрасные.

Мужчины этого чудесного города сильны и добры, а женщины прекрасны, как грезы юноши.

Имя же этому городу было «Город несвершённых деяний человечества».

— Хороша сказочка, — сквозь дрёму отозвался Степан.

— А вот и не сказочка! — Вадим даже не поленился сесть. — Точно о таком же городе я уже здесь слыхал, в лагере. Только называют его не так пышно, а по-простому — Златоград…

Степан хриплым голосом пропел из того же Гребенщикова:

— «Под небом голубым есть город золотой…»

— Да, типа того… И будто бы к нему ведет, конечно, не радуга, а лестница, ну, наподобие эскалатора.

— Лестница в небо… Знаю, она называется лестницей Иакова, — сквозь полусон отозвался Степан. — Библейская история…

— Ты же сам говорил, что мы находимся в духе, а в духе все возможно.

— Да, в духе возможно всё, но мы почему-то всегда получаем одно говно. Наверное, у нас менталитет такой. Говённый…

Вскоре разговор иссяк сам собой, и они задремали. Ночью они корчились от холода и лишь когда догадались лечь спина к спине, перестали дрожать.

* * *

Свой первый миллион долларов они нашли ближе к вечеру третьего дня пути. Как раз пошел снег — так далеко они продвинулись к северу. Вадим увидел запорошенный кейс. Без особой радости он отщелкнул замки и открыл крышку.

— Ёп!.. — Вадим подавился матерным восклицанием. Кейс в руках его перекосился и оттуда посыпались пухлые пачки. — Что б мне сдохнуть еще раз, если это не доллары!

Степан поднял одну пачку, пролистнул стопку, изогнув её. Доллары были настоящими. Надписи на купюрах были не такими четкими, как на российских деньгах, но Степан знал, что для американцев небрежная печать на купюрах — норма.

— Что же это такое, а, батя? — озадаченно вопрошал кент. Впервые прежний наркоша не знал, что делать с баксами. — Вот же гребаная жизнь. Когда нужны были бабки до зарезу, их не было. Теперь они на хрен не нужны, так нате вам!.. Ну не подлость ли, а?

— Почему же не нужны, — рассудительно ответил батя, — Такой материал как бумага завсегда пригодится. Попробуем, хорошо ли горят американские доллары?

— Точно! Костерчик разведем!.. Погреемся, жрачку сготовим хоть по-людски, — размечтался Вадим.

Через полкилометра они нашли еще три чемодана, набитых до отказа валютой.

— Ротшильды всякие нам в подметки не годятся, — некоторое время спустя, щурясь от дыма, говорил Вадим. — Подумаешь, прикуривали от купюры. А мы вот ими костер развели.

Доллары горели хорошо. Путники вскипятили воду и заварили чай. Подогрели консервы (которые, кстати, кончались и чем придется питаться в дальнейшем, было неясно).

— Ты все-таки мне скажи, батя, что это за хрень такая с бабками? Откуда они здесь?

Степан подумал-подумал и ответил:

— Ты вот рассказывал о городе, который назывался «городом не сбывшихся деяний человеческих»?

— «Несвершённых деяний», — поправил Вадим.

— Да-да, несвершённых… В принципе, это один хрен. Люди мечтали о хорошей жизни и все такое, но на земле воплотиться мечтам было не суждено. Зато они воплотились здесь.

— Поясни.

— Ну, кто из нас не мечтал о чемодане с долларами? Эта такая банальная мечта, которая уже превратилась в архетип… Короче, мы забрели в места, где живут наши мечты. Если моя теория верна, скоро мы увидим такое количество чемоданов…

— Ни хрена себе… — И вдруг Вадима осенило: — Слушай! Может, тачка нам попадется! Ну, в смысле, машина. «Мерседес» какой-нибудь… а?

— Хм… почему бы и нет, — согласился Степан.

— Точно! Люди же не только чисто о бабках мечтают, но и машинах. Всяких там «бентли», «Феррари»…

— Если моя теория верна, — повторил Степан, — после машин пойдут дачи… самолеты… Ну, я не знаю… яхты.

Вадим захохотал, наверное, представив, как они с батей рассекают на яхте: «по тундре, по широкой дороге…»

На следующий день за ними увязались шакалы. Хищники тундры выглядели жалкими, с облезлой шерстью, но их было до десятка, и они, очевидно, сильно изголодались. Голодный зверь, даже из породы трусливых, очень опасен, если сбивается в стаю.

Откуда они появились, Степан и Вадим не заметили, скорее всего, они давно шли следом, только держались на пределе видимости или запаха, а вот теперь объявились в открытую. Это означало, что они скоро нападут. Подождут, пока путники ослабеют, устанут или уснут, — и тогда атакуют.

Чемоданы с бумагой попадались с завидной регулярностью и это давало возможность путникам жечь костер всю ночь. Спали по переменке, сменяясь каждые два часа. Такой график дежурства позволял более-менее выспаться обоим.

Сквозь дрему Степан слышал, как воют и зло тявкают шакалы, и приоткрывая глаза, можно было увидеть перемещающиеся зеленые огоньки их глаз. Интересно, когда они спят? Ведь им тоже надо отдыхать. Но, видимо, голод заставлял зверюг бодрствовать и все время быть на чеку. Степан тоже был на чеку, и когда увидел пару зеленых огоньков совсем близко, поднял с колен снаряженный стрелой самострел. Теперь надо осторожно взвести тетиву.

Степан отжал рычаг, но когда щелкнул фиксатор, звук испугал слишком близко подобравшегося шакала. Зверь отпрянул, поджав хвост, убежал к своим собратьям.

Степан согнул колено, поставил на него ложе арбалета, прижал к плечу приклад, палец положил на спусковой крючок. Превентивно прицелился. Стая совещалась с визгами, писками, рычанием. Вот один опять осмелился приблизиться. Степан не шевелился, но дышал нарочно равномерно, чтобы пар, вырывавшийся изо рта, выходил без подозрительных пауз.

Зверь пересек границу тьмы. В колеблющемся свете костра его можно было хорошо рассмотреть. Эта была тварь на тонких лапах, с впалыми боками, серой свалявшейся шерстью и болячкой на правой передней лапе, но Степан едва ли все это заметил. Потому что смотрел на морду зверюги, на ее желтые глаза, одновременно глупые и хитрые. Почему их называют шакалами? На самом деле, скорее всего, это была разновидность волка — тундровый волк. Он несколько мельче своего лесного собрата, но от этого отнюдь не менее опасен. Даже наоборот, у маленького злобы больше.

Волк был уже в одном прыжке от спавшего Вадима. Тянуть было нельзя. Если зверь станет в одну линию с корешем, а тот вздумает в это время подняться, то выстреливший может поразить своего же.

Степан нажал на спуск. Каленая стрела просвистела в воздухе и воткнулась в ободранный бок волка. Зверь взвизгнул, шарахнулся, но тут же его передние ноги подогнулись, и он ткнулся мордой в снег. Белое обагрилось. Волк дернул головой, закрыл глаза и затих. Зверь умер.

Это странно лишь на первый взгляд, подумал Степан. Если в так называемом «физическом мире», существа — в том числе и человек, — состоящие из энергетических вихрей, истекают кровью и умирают, то и здесь, в более тонком мире, происходит тоже самое. Астральная смерть точно такая же реальность, как и смерть физическая. В какой еще из миров уйдет только что освобожденная волчья сущность? — это уже другой вопрос.

Степан встал, подошел к поверженному врагу, вытащил драгоценную стрелу. Потом, стараясь на запачкаться кровью, поднял мертвое тело и метнул его в сторону волчьей стаи. Те оценили подарочек: с гавканьем, визгами, рычанием, набросились на свеженькое. В миг порвали, растащили на куски. И чавкали, в темноте затаившись, и грызли кости товарища и слизывали его кровь.

Одного братка стае хватило на ужин. И, насытившись, они отошли подальше и залегли на снегу. Свернулись калачиками, уткнув морды в свои зады.

Вот теперь они будут спать, подумал Степан, и сам провалился в глубокий сладкий колодец, забыв разбудить товарища.

Платформа, на которой они ехали, слегка раскачивалась. Колеса монотонно стучали на стыках рельс — тыкдым-тыкдым-тыкдым. Тундра кончилась и плавно перешла в степь. Если и дальше будем двигаться с такой скоростью, подумал Степан, то скоро леса пойдут. И словно в подтверждение его мысли, мимо уже проносилась деревья, пока еще отдельно стоящие, но уже скоро… Вадим ударил его в плечо и сказал: «Вставай, кто-то скачет сюда».

Степан резко проснулся, сел, потом, повернувшись, поднялся и стал на колени. Прислушался. «Тыкдым-тыкдым-тыкдым» звучало все громче. И дрожала земля. С сожалением осознал, что железная дорога ему приснилась.

— Говорю тебе, кто-то скачет, — сказал Вадим. — И не один!

Он старался не повышать голоса, но в конце сорвался на истерический вскрик.

— Откуда здесь всадники?

— А я знаю?!

Они встали на ноги, но не разгибаясь, чтобы их не заметили. Но разве в тундре можно спрятаться.

— Точно, всадники, — подтвердил Степан, увидев приближающиеся от горизонта высокие фигурки.

— Какой-нибудь местный Тамерлан, — высказал догадку Вадим.

— Может это стадо оленей, какой-нибудь чукча гонит, — попытался успокоить кореша Степан, но сам уже видел, что это всё-таки были всадники. По мере их приближения отчетливо можно было разглядеть лошадей и сидящих на них воинов. Конница. Причем конница древнеримского образца, вот что странно. Впрочем, почему странно? Ведь в духе всё возможно. Даже такая нелепица, как римская конница. Одно, несомненно, было хорошо — всадники вспугнули тундровых волков и они удрали. Далеко ли?

Между тем воины подъезжали. Передние всадники уже остановились перед нашими путешественниками, остальные подтягивались. И вот уже все войско встало, прекратился топот копыт и бряцанье оружия, лишь кони разгоряченные иногда всхрапывали.

Да, судя по внешнему виду всадников, это были воины времен Римской Империи. Одетые весьма легко, не по климату, голоногие, от холода заворачивались они в короткие плащи-накидки. Края которых поднимал холодный ветер, открывая взору толстокожие, обшитые металлическими бляхами, доспехи. Доспехи имели анатомический рельеф, и потому все воины казались атлетами. Но, взглянув на худые, изможденные лица всадников, можно было догадаться, что под кожаной броней, которая, для придание ей рельефа, изготавливается под прессом, — мышцы их так же истощены.

Один из всадников вскинул руку в римском приветствии и обратился к нашим путешественникам:

— Центурион третьего легиона Божественного Августа Тит Полюций Марон по прозвищу Галльский приветствует вас, о незнакомцы, и желает знать, кто вы такие и куда держите путь?

Для Степана это был первый контакт с иностранцами в этом мире. И, к своему удивлению, он обнаружил, что легко и до тонкостей понимает смысл обращения. Хотя центурион говорил на древней латыни. Мало того, поэт вдруг явственно осознал, что и сам способен говорить на мертвом языке.

— Поэт Степан Николаевич Денисюк по прозвищу Одинокий тоже вас приветствует! — ответил Степан и покосился на своего спутника, намекая, что теперь его черед.

— Вадим, — вяло подняв руку, ответил кент по-русски. — Наше вам с кисточкой.

— Чего так коротко? — прошипел Степан, скривив губы в сторону напарника.

— Да ладно, сойдет и так, — отмахнулся напарник, — не в ментовке же…, не в протокол же писать… Ты лучше переведи, о чем базар и кто они такие?

— То же самое их интересует про нас.

— Значит, будут протокол составлять. Наверно, это местные погранцы.

— Ладно, надо отвечать, — сказал Степан, — а то они уже волнуются.

Поэт подошел к всаднику поближе и вступил в переговоры. Вадим помалкивал, наблюдая. Бородатый мужик, который, судя по всему, командовал конным отрядом, ему, Вадиму не нравился. Слишком дерганый, того и гляди прирежет. Да и у остальных рожи не слишком приветливые. А отряд-то не маленький, сабель сто будет или около того, вернее, не сабель, а мечей…

Предчувствие Вадима не обмануло — едва Степан Николаевич сказал, что они с напарником русские, как этот вояка тотчас выхватил меч и, по всей видимости, нецензурно выражаясь, стал наезжать на кента, грозясь его зарубить. Ну, все — хана! Потом, разумеется, очередь дойдет и до него, Вадима. И никуда не убежишь, всадники обступили уже со всех сторон.

Но тут, к счастью, батяня всё-таки сумел договориться. Он что-то долго втолковывал бородачу, и тот наконец допер, что не на того наезжал. Степан потом объяснил, в чем дело. Оказывается, начальник перепутал русских с херусками. В вкратце, история такая: Случился в провинции Германии бунт, переросший в восстание. Наместником там был Публий Квинтилий Вар. Восставшими руководил вождь племени херусков Арминий, состоявший на службе у римлян и даже был всадником.

Восставшие завлекли римлян в глубь страны. Когда легионы вошли в Тевтобургский лес, завязался бой, в котором все три легиона были уничтожены. Сам Квинтилий Вар кончил жизнь самоубийством. А он, Тит Полюций Марон, сумел вырваться из окружения с ничтожными остатками конницы — всего три турма — и, взяв командование на себя, пытается прорваться на юг. Но, видимо, они прогневили богов, ни как не могут вырваться из этой холодной страны варваров и попасть в родную солнечную Италию…

— И давно вы так прорываетесь? — спросил Степан командующего.

— Приблизительно, около месяца, — жестко почесав бороду, ответил римлянин. — Что за проклятая страна! Ни лесов, ни селений! Ни дорог! Ни провианта! Мои воины голодают. Сначала мы ели гнилую солонину, потом съели павших лошадей, затем перешли на подножный корм. Питаемся, чем придется, что под руку попадет: то птицу подстрелим, то суслика затравим, то шакала загоним… э-эх! Впрочем, римские воины и не в таких передрягах бывали… Скажи-ка, мужественный пилигрим, долго ли нам еще скитаться здесь? И нет ли какой-нибудь верной дороги в Италию?

Степан подумал о странностях этого мира. Парни умерли две тысячи лет тому назад, а утверждают, что находятся здесь не более месяца. Кто знает, какие узлы и петли времени здесь существуют? Если этим людям не помочь, возможно, они вечно будут скакать по ледяной пустыне, думая, что только недавно вырвались из окружения. Кстати, вот ответ на не заданный пока вопрос о продолжительности жизни в астральном мире. Наверняка он на порядок или два выше земного…

— Послушай, доблестный Полюций Марон, — обратился Степан к ждущему ответа, — что я тебе скажу. Но сначала ответь: желаешь ли ты услышать горькую правду или сладкую ложь?

— Кому нужна ложь, даже сладкая? — отозвался Полюций Марон. — Разве что рабу. Свободный человек предпочитает правду, сколь бы горька они ни была.

— Еще один вопрос, любезный Полюций Марон, последний, прежде чем ты услышишь правду: что ты знаешь о загробном царстве?

— Я ничего не знаю о загробном мире, — ответил римский военноначальник, — кроме того, что там холодно и мрачно, как в стране скифов.

— Мне печально это тебе сообщать, но ты и твои воины давно мертвы, и теперь вы находитесь в царстве мертвых. Вот почему здесь холодно и мрачно, в точности с вашими представлениями… Вот почему вы не можете никак попасть в родные края. Боюсь, что Италия для вас потеряна навсегда…

И тут этот доблестный воин заплакал, как ребенок.

— Я давно это понял, — сказал он сквозь всхлипы и рыдания, — только никак не желал это признать. Ты подтвердил мои ужасные догадки, правдивый пилигрим… О Юпитер! Что я скажу своим воинам. Они впадут в безумие и я не смогу ими управлять!..

— А ты ничего им не говори, — посоветовал Степан. — Езжайте с нами. Мы идем на Север. Говорят, там выдают путевку в новую жизнь. А там все само собой утресется.

— Что такое путевка? — утирая слезы и сопли, спросил доблестный воин.

— Документ на право начать новую жизнь на земле. Правда, не могу обещать, что в следующей жизни вы обязательно станете римлянами, но ведь все люди — люди. Не правда ли?

— Ты хочешь сказать, что варвары — тоже люди?

— А почему нет. Я потомок скифов. Разве я не человек? Не у меня ли вы спрашиваете дорогу?.. Ведь у собаки или шакала вы не станете спрашивать совета?

Полюций Марон долго думал над проблемой равенства людей и было видно, что в сознании этого закоренелого гегемона, идет жестокая борьба. Наконец, он пришел к решению:

— Что ж, если иного не дано, надо принимать то, что есть. Будь нашим проводником.

— Это решение достойно поистине разумного человека.

Полюций Марон чуть помялся, но высказался решительно:

— Но хочу предупредить заранее: главный здесь — я, и последнее слово за мной. Никакой конкуренции я не потерплю. Ясно?

— Слово чести!.. Да и где это видано, чтобы римляне выбрали вождем скифа?

Марон самодовольно ухмыльнулся.

— Но у меня тоже есть условие. Мы не ваши пленники и если разойдемся во мнении, имеем право уйти, куда захотим.

— Согласен. Скрепим наш договор.

И они крепко пожали друг другу руки.