Однажды вечером в редакцию позвонила Танюха:

— Ребята! Подруга Люсенька приехала! Я давно хотела вас познакомить! Приезжайте ко мне домой!

И мы с женой Ольгой, бросив срочные материалы для газеты, отправились к Танюхе в ее сутулый покосившийся деревянный дом в центре города, где порой собирались сливки местной культуры.

Подруга Люсенька, в отличие от смуглой Танюхи, была блондинкой, однако такой же худой и невысокой, так же легко пила горячительные напитки, так же лихо курила и так же виртуозно выражалась русским народным матом.

— А я столько о вас слышала, ребята! — сказала она, чокаясь с нами стаканом с водкой.

— А сколько мы о тебе! — ответили мы, чокаясь тем же.

Подруга Люсенька когда-то училась с Танюхой на факультете журналистики. Не вспомню сейчас, кто из них его закончил, а кто вылетел раньше. Но они понимали друг друга с полуслова и вечно не могли наговориться. Танюха родила сына и меняла мужей как перчатки, а подруга Люсенька так и не вышла замуж и не родила детей. Возможно, ей это было и не нужно. Люся была прирожденным лидером, мачо в линялых девичьих джинсах, казалось, она могла бы быть вождем племени и весело справляться со стадом мужчин. Вместо этого Люсенька вечно работала главным редактором каких-то газет, периодически пускалась в авантюры, регулярно снималась у Вани Демидова в его скандальном шоу «Акулы пера», брала интервью у звезд, заводила стремительные романы или бросала все сразу. Казалось, ее энергии хватит на десять других Люсенек.

…После очередного тоста подругу Люсеньку понесло:

— Так, ребята, мне срочно нужен мужик! Трахаться хочу — сил нет! Целый месяц никого не было! Зовите кого-нибудь побыстрее!

Время было позднее, за полночь, и люди без крайней нужды на улицу не выходили. Да и легко сказать: подайте мне мужика! А как ему объяснить, что его хочет трахнуть сегодня ночью знаменитая журналистка из Тольятти! Да и телефона у Танюхи дома не было. Был только телефон-автомат на углу улицы, рядом с отделением милиции. Ну не в милицию же было обращаться!

— Так, мать, я не поняла! У тебя что тут, никого нет, что ли, для меня? — возмущенно выговаривала она Танюхе.

И тут Танюха с моей женой внезапно, не сговариваясь, посмотрели на меня.

— Дуры вы, бабы! — вспылил я в ответ и отправился спать на диван.

Подруга Люсенька была не в моем вкусе. Но дело было совсем не в этом.

* * *

Спустя несколько лет я собрался со своим старинным приятелем Серегой на Грушинский фестиваль. И тут вдруг вспомнил, что Грушинский проходит где-то между Самарой и Тольятти, а в Тольятти как раз живет подруга Люсенька.

И я позвонил по телефону, который давно она мне дала.

— Люся, приветище! Я еду на Грушинский. Ты, случайно, туда не собираешься заявиться?

Люся работала главным редактором очередной газеты. Она сказала, что, как только сдаст гребаный номер, тут же рванет ко мне. Настроение поднялось, потому что скучать с Люсей не представлялось возможным.

Еще в электричке от Самары до какого-то там грушинского километра нам с Серегой повезло познакомиться с молодыми студентами, которые тоже ехали на Грушу. Ребята были из самарского авиационного. Они пригласили нас в свой небольшой палаточный городок, где была масса преимуществ — от круглосуточной охраны, поскольку всегда кто-то был в лагере, до кормежки, которую взяли на себя девушки-студентки.

Пока Люся доделывала редакционные дела, я бродил между палаток, прислушиваясь к наиболее благозвучным голосам, периодически зависал у какой-нибудь сцены, успел познакомиться с бардами, певшими на эсперанто, с совсем юной певицей с гитарой, годившейся ей в матери. Юную певицу звали Машей. У нее был узкий разрез больших карих глаз, которые, кажется, все время смеялись.

Я подошел после ее выступления сказать пару добрых слов. Машенька засмущалась и сказала, что вообще-то она стала лауреатом камбуровской сцены. Я от души поздравил ее и поинтересовался ее возрастом, уж слишком молодой казалась лауреат.

— Четырнадцать, — сказала она и покраснела.

— Ого! Четырнадцать — и уже лауреат! К тому же ты отлично играешь на гитаре! — сделал я еще один комплимент.

В этот момент откуда-то из кустов вышла женщина такого же невысокого роста, как Маша, похожая на ее гитару.

— Здравствуйте! — сказала она мне.

— А это моя мама, — представила ее Маша. — А это…

— Никита, — опередил я ее. — Я слышал выступление вашей дочери и подошел, чтобы высказать свое восхищение.

— Спасибо вам, Никита, мы с отцом тоже очень рады за нее, — сказала мама.

И мы попрощались.

Устав от песен и солнца, я решил вздремнуть в палатке до приезда Люси, и только я удобно устроился в спальнике, как услышал громкий сиплый голос над грушинской поляной:

— Никита! Никита, твою ж налево!!!

И обрадованно заорал в ответ:

— Люся!!! Я здесь!!!

Люся была в голубом джинсовом костюме и разноцветной рубашке. На плече висел рюкзачок. Больше у нее ничего не было.

Мы обнялись.

— Водка есть? Я так задолбалась с этой газетой!!!

— Конечно! — и я полез в палатку.

Выпив вполне осознанный стакан водки, Люся перевела дыхание, сказала «хорошо» и закурила.

— Как здорово, что ты приехал, Никита! Иначе бы я никогда не выбралась на этот хренов Грушинский. Сколько лет меня зовут, но ты же знаешь, что барды мне до одного места.

Мы повторили с ней по водке, и тут Люся неожиданно спросила:

— У тебя ножницы есть?

У меня их, конечно, почему-то не было, но я сбегал к хозяйственным авиационным барышням и принес Люсе ножницы. Недолго думая, она вспорола штанину джинсов и сделала ножницами круг. Штанина отвалилась. Я застыл с раскрытым ртом.

— Жарко, — весомо сказала Люся и сделала ножницами круг по джинсам на второй ноге.

Теперь она была в симпатичных, плотно облегающих ее небольшую крепкую попку шортах и улыбалась.

— А теперь пойдем купаться, — сказала она так, словно приглашала меня на увеселительную прогулку. И мы пошли.

Солнце палило нещадно, а идти до Волги было далековато. По дороге Люся весело рассказывала журналистские байки. Мы дошли до первой протоки, и тут она увидела воду. Это было сравнимо с тем, как борзая берет след зверя. Люся внезапно замолчала, потянула воздух ноздрями, напряглась, выгнулась и прямо в одежде с мостика нырнула в воду. Казалось, что она взяла никому не видимый след, след какого-то редкого зверя, за которым всю жизнь охотилась, и он оказался совсем рядом, где-то там, под темной водой. Круг в том месте, где она нырнула, сомкнулся, разошлись круги по воде, пробежали по воде водомерки, какая-то рыба плеснула недалеко от берега. Люси не было. В моей голове пронеслось стадо диких животных под названием «варианты развития событий». Я представил, что: а) Люся вступила в схватку с врагом; б) Люся влюбилась в этого зверя, и они занялись любовью; в) она утонула. Последнее предположение никак не могло быть связано с тем человеком, которого я привык называть «Люся», который только что хлобыстнул два стакана водки, одним, нет, двумя движениями сделал из своих модных джинсов короткие шорты, наконец, с тем, кто несколько минут назад стремительно нырнул в одежде в воду. Люси не было. И вот как раз в тот момент, когда заканчивается предел человеческого терпения и начинает назревать конец человеческого света, когда я уже собрался нырять за ней тоже прямо в одежде, на поверхности воды показалась Люсина голова, точнее ее затылок. Я успел испугаться, представив, что всплыла не сама Люся, а труп Люси, что это макет, фикция человека, двойник, одетый в ту же одежду, даже просто какой-то коварный обманщик, знающий, что я жду именно Люсю. В глазах стало темнеть, ноги онемели, я попытался тронуться с места, но не смог. Настала ночь. Тело меня не слушалось. Я был один, а передо мной в омуте космоса плавал затылок той, кого я когда-то знал как Люсю и кто был мне сейчас больше чем другом. Светлые ее волосы колыхались в ритме космического ветра и создавали причудливые созвездия. И тут произошло какое-то движение. Куда-то делся космос, созвездие волос Вероники, вспыхнул свет, и я увидел Люсю, которая отфыркивается от воды и, глядя на меня, говорит: «Никита, вытащи меня!»

Я пошевелил рукой, увидел свои пальцы, которые двигались, но ничего не почувствовал. «Никита!» — сказала Люся, и я протянул руку вперед. Люся схватилась за нее своей мокрой и холодной рукой («Русалка!» — мелькнула острая мысль!) и стала тянуть меня, но почему-то не вперед, на себя, а наоборот, стала тянуть меня от себя, так, чтобы я двигался назад, увлекая ее за собой, но я чувствовал, что это было ее желание, ее сила, ее действие. С помощью моей руки она вытащила себя из воды.

Люся и впрямь выглядела как русалка. Она была синей — и тело, и джинсовая одежда, холодной и мокрой, как рыба.

— Ты меня напугала, — взволнованно сказал я.

— Ай, да брось, что со мной может случиться? — безразличным тоном ответила она. — Пойдем к костру греться!

Пока одежда коптилась у костра, Люся рассекала по поляне в трусах и лифчике, смущая патриархальных бардов.

— А спим мы где? — спросила она.

— Вот наша палатка, — сказал я, показав на нашу с Серегой однушку. — Только у нас третьего спальника нет.

— Фигня, разберемся! — сказала Люся. — Пойду-ка я вздремну часок.

В палатке спал Серега, утомленный грушинской водкой.

Я присел у костра и закурил.

Неожиданно из палатки донесся глубокий тембр Сереги:

— Нет! Я сказал «нет»!

И через минуту Серега пулей вылетел из палатки.

— Что за стерлядь ты пригласил? — кричал он мне в лицо. — Она предложила мне с ней трахаться!

— Серега, успокойся, — пытался я его вразумить, — она не стерлядь, а свободная женщина. Извини, я не предупредил ее, что ты женат.

— Чтоб ее в нашей палатке не было!

Иногда Серега бывал излишне категоричным. Пришлось определять Люсю на ночь в палатку к девушкам-авиастуденткам, благо там нашлись и свободное место, и лишний спальник.

Ближе к вечеру авиастудентки стали созывать всех на ужин. Пробовали самарскую водку, ели невероятно вкусную вареную картошку, закусывали салом и хлебом. Периодически меня или Серегу просили спеть что-нибудь, мы вяло отказывались, но петь все-таки пришлось. Люся сидела прямо напротив костра, прямо на земле, обхватив колени тонкими бледными руками, и тихонько раскачивалась. Казалось, что она впала в какое-то мистическое оцепенение. Она смотрела не на огонь, а куда-то внутрь него. Глаза ее светились дерзким огнем, а может, это просто пламя костра плясало у нее в глазах.

И тут откуда-то из ночи выплыла юная радостная физиономия. И я узнал ее!

— Маша!

— Никита! — не меньше меня обрадовалась она.

— Садись к нам! Ребята, этой девочке всего четырнадцать, но она уже лауреат камбуровской сцены!

— Нет, правда?! — словно проснувшись, оживилась Люся. — А ну спой нам что-нибудь!

— Да я не могу больше, весь вечер пела, голос уже сел, — отнекивалась Маша.

— Девочка, спой вот лично мне, одну песню, — настаивала Люся, — и проси чего хочешь!

Маша смутилась и затараторила:

— Да нет, я правда не могу…

— Маша, чего ты хочешь сейчас больше всего? — абсолютно серьезным тоном спросила Люся и посмотрела ей прямо в глаза.

Мне показалось, что они вступили в какую-то схватку, что у них обеих в глазах сейчас полыхают языки пламени, и выйдет из этой схватки победителем только один.

Маша сдалась:

— Познакомиться с Валерием Митяем, — и осеклась.

— Говно вопрос! — облегченно воскликнула Люся.

— А вы его знаете? — в свою очередь удивилась Маша.

— Ой, да конечно! — махнула рукой Люся. — Пой! И пойдем знакомиться!

У Маши был чистый нежный голос, она на удивление хорошо для своего возраста владела гитарой, и еще детские слова ее песен в обрамлении обаяния, голоса и гитары казались более весомыми, чем просто слова.

Когда она допела, кто-то захлопал в ладоши, остальные подхватили. Один студент в порыве чувств предложил ребенку водки, Маша отрицательно закачала головой, и я прикрикнул на него: «С ума сошел! Она еще ребенок!»

Маше налили горячего чаю из котелка, и она, дуя на кипяток, отпивала его маленькими глотками.

— А про Митяя вы правду говорили? — повернулась она к Люсе.

— Конечно! — воскликнула Люся и вскочила. — Пошли за мной! Где тут Митяй?

Люсю болтало. Сказались усталость, водка и активный образ жизни.

— Она не дойдет, — в какой-то момент шепнула мне на ухо Маша.

— Ты ее не знаешь, — прошептал я ей в ответ, — профессионализм не пропьешь!

Люся уверенной, слегка плавающей походкой направлялась к палаточному лагерю, представлявшему собой бардовский олимп.

Какой-то бородатый охранник попытался нас остановить, но Люся махнула своей корочкой, сказала «мы журналисты» и двинулась вперед, уверенно ведя нас за собой. За длинным пустым VIP-столом грустно сидел Саша Домский, который был в завязке. Остальные бухали в палатках.

— Так, где этот бардюк? — ворчала про себя Люся.

— Простите, не подскажете, где Митяй? — обратился я к Домскому.

— Там! — махнул тот рукой в сторону большой палатки.

— Митяй, — заорала Люся, — выходи, подлый трус! — и, приоткрыв полу палатки, ввалилась внутрь.

Мы с Машей на всякий случай за ней не пошли.

Минут через — дцать Люся с Митяем вышли из палатки, чем-то закусывая. Люся навела на нас резкость и развернула к нам Митяя:

— Валерик! Это Маша, ей четырнадцать, и она хочет с тобой познакомиться и сфоткаться!

— Да я не против, — икнув, сказал Митяй и расплылся в улыбке.

Маша засмущалась, зарделась и слегка придвинулась к своей мечте.

Я навел на нее фотоаппарат и приказал:

— Ближе, Машенька, ближе!

Маша придвинулась еще на полсантиметра, и тут вылетела птичка. Даже две.

Утром Люсю срочно вызвали в Тольятти, что-то там стряслось у нее в газете. А мы с Серегой остались еще на пару дней покупаться и потусить. Обратных билетов у нас не было. Уезжая, Люся бросила:

— Ребята, после фестиваля можете пожить у меня в Тольятти, у меня трехкомнатная квартира, а я живу одна.

Билетов до Москвы на ближайшие поезда в кассах славного города Тольятти не было. Нам предстояло провести целые сутки в незнакомом городе, а денег на гостиницу у нас уже не осталось.

— Давай я позвоню Люсе, — предложил я, — она же нас приглашала!

— Я к этой «свободной женщине» ни за что не поеду! — отрезал Серега.

— Ты будешь спать всю ночь на этих жестких деревянных стульях? — попытался разжалобить его я.

— Буду! — огрызнулся упертый Серега.

— Да-а-а, тяжелый случай, — прокомментировал я и, оставив его с нашими рюкзаками на вокзале, пошел искать телефон-автомат.

Люся ответила по рабочему телефону:

— Супер, Никита! Я постараюсь пораньше сбежать с работы. Ночуете у меня! — безапелляционно заявила Люся.

— Я-то — за, но Серега уперся. Ты его чем-то сильно напугала в палатке.

Люся заржала как дикая лошадь.

— Ну и трус твой Серега! Скажи, не буду я к нему больше приставать!

— Хорошо, попробую его уговорить.

— Если он хочет ночевать на вокзале — пусть ночует! А ты давай ко мне! — командным тоном приказала Люся.

— Посмотрим, я тебе еще позвоню.

Надо ли говорить, что ночевать мы остались на вокзале.

И я тогда не мог знать, что видел Люсю в последний раз.

* * *

Спустя много лет я приехал с концертом в Ялту. Была ранняя осень. Платаны только начинали желтеть. Отдыхающих на набережной было еще довольно много.

Я выступал в Музее Чехова, собралась какая-то странная публика двух разных возрастных групп — интеллигентные старички и какая-то внезапная молодежь.

После концерта ко мне подошла красивая девушка с узким разрезом больших смешливых карих глаз:

— Вы меня не помните, наверно, я — Маша, — немного смущаясь, сказала она.

Я вгляделся в ее черты и внезапно вспомнил все — Грушинский, Люсю, Машу, Митяя…

— Маша, неужели это ты? Я вспоминал тебя. Ты стала такая взрослая и красивая! Ты поешь?

— Нет, больше не пою.

— А что ты делаешь в Крыму?

— Сбежала от родителей, — весело сообщила Маша. — Отец обещал выдать меня замуж против моей воли. И я сбежала. Знаешь, я до сих пор благодарна вам за те фотографии с Митяем. Они мне очень помогли тогда.

— Помню, помню, как ходил на почту, как отправлял их тебе…

— А я не верила, что вы пришлете фото. Мало ли кто что обещает. Только вы сдержали свое обещание.

— А потом ты пропала…

— Да, были разные причины. А еще Люсю помню, она такая прекрасная!

Я с трудом удержался — от одного упоминания имени Люси из моих глаз готовы были вырваться слезы.

— Люся… Ты помнишь Люсю… Как хорошо…

— А почему вы плачете?

И правда, почему я плачу? Мы ведь с Люсей даже не были любовниками. Да и друзьями, по большому счету, не были. Так, приятели. Знакомые. Друзья друзей. Люся… ох, Люся…

— Нет больше Люси…

— Как нет?

— Ее убили.

Если технический прогресс будет развиваться такими темпами, то вскоре обязательно придумают телефон или какое-нибудь средство связи для общения живых с умершими. Сто лет назад телевизор, атомная бомба и полет в космос тоже считались бредом. А что? Главное, чтобы кто-нибудь очень захотел такой аппарат создать. Я бы позвонил Люсе и сказал:

— Привет! У меня тут кальвадос. А у тебя что?

Не знаю, есть ли в вечности алкоголь. Возможно, что-то, что его заменяет? Предположим, она ответит:

— Привет, Никитос! У меня тут вечное пиво и таранка от Харона! Будем!

И мы чокнемся с ней в трубку или через что там можно будет чокаться? Монитор нетбука, плазма телика или экран букридера. Да через все можно будет чокаться!

— Я сегодня написал рассказ о тебе, — скажу я.

— Прикольно! — ответит она. — И о чем он?

— Все рассказы о любви. И только некоторые о нелюбви, которая тоже любовь.

— О любви? Ты же любишь Ольгу, я помню! — усмехнется она.

— Конечно, — отвечу я, — Ольгу. Но и тебя я люблю, и Ольга тебя тоже любила.

— У нас мог быть секс втроем? — спросит она.

— Не знаю, — отвечу я. — Дело, в конце концов, не в сексе. Хотя секс у нас был. Только интеллектуальный. И вдвоем, и втроем, и вчетвером, с Танюхой.

— Это точно! — заржет Люська.

— Помнишь, ты звонила мне в Калугу, рано утром, когда я только приехал домой после банкета в Музее Циолковского? В моей кровати тогда лежала прекрасная девушка, которая дрожала от моих ласк, а я так хотел ее, и мы почти уже начали, и тут позвонила ты. И сказала: «Никитос, что у тебя есть выпить?» — а я ответил: «Люся, шесть утра, я сплю!» — а ты сказала: «У меня кальвадос! Я сегодня просидела целый день в аэропорту в твоей гребаной Калуге и не могла тебе никуда дозвониться, и никому не могла дозвониться, и подыхала от скуки, а потом я летела в Тольятти и в самолете читала Ремарка, а там у него все пьют кальвадос, и я прилетела ночью в Тольятти, и сказала таксисту: чувак, мне нужен кальвадос, он посмотрел на меня как на сумасшедшую и сказал, я знаю, где достать, но дорого, и я сказала „фигня“, и он повез меня куда-то, я думала убивать, и он вышел, и его долго не было, а потом он вернулся, протянул мне бутылку и сказал, пипец как трудно найти кальвадос в Тольятти ночью, и назвал цену, космическую цену, и я отсчитала ему бабла и сказала, чувак, а теперь домой, и он отвез меня и хотел зайти ко мне, но я сказала „ноу“, и пришла домой, и нашла стакан, и открыла бутылку, и вот я звоню тебе и хочу с тобой чокнуться, Никитос, в трубку, потому что ты клевый, и Ольга твоя бывшая клевая, и мне было хорошо с вами, за нас, за красивых и талантливых!» и я сказал «я не найду сейчас кальвадос, у меня только пиво», я не помню, откуда взялось на столе в кабинете это пиво, но это был мой любимый портер, и ты сказала «супер, значит, ты в деле», и мы пили и говорили, пока не кончилось мое пиво, пока не кончился твой кальвадос, пока не кончился телефон, пока не кончилось это утро, пока не прошла печаль, пока не началась тоска, и мы попрощались и никогда больше не слышались. Только спустя полгода я узнал, что тебя убил какой-то козел в твоей постели из-за той самой трехкомнатной квартиры, и твоя мама на похоронах спросила «а почему нет ее друзей из Калуги?», да потому, что мы ничего не знали, милая, мы совсем ничего не знали, тогда у нас не было Интернета, а никто не догадался найти в твоих записных книжках наши номера, и мы рыдали спустя полгода, узнав о твоей смерти, такой глупой, такой нелепой, такой ненужной, и все мы стали братьями и сестрами по крови, по космосу, по неведомому ритму пульсации вселенной, мы стали одним целым, и теперь нам ничто не страшно, и кальвадос теперь в нашей крови как огонь, и ничто не важно, кроме любви, любой, какой бы она ни была, а она бывает любой, и я слышу тебя, и твой смех, и каждый раз, поднимая трубку телефона, мысленно чокаюсь с тобой, Люся, за то, чтобы ты больше никогда не скучала в аэропорту Калуги, и за то, чтобы тебе выдавали кальвадос везде и всюду по первому требованию, а когда я вернулся в постель через час после нашего застолья по телефону, моя девушка уже спала, и легкий пух на ее щеках пел песню о вечной любви.