15 декабря 1837 г., 2 часа ночи, за полночь. Воронеж.

Милый и любезный Андрей Александрович! Горькому горькая песенка поется. Прежде, живя в этой жизни, ничем не наслаждаясь, я все думал: «Время наше впереди, будет праздник и у нас! Пусть их живут, а мы еще успеем: потрудимся, поработаем, как Бог велел, устроимся и пойдем плясать!» — Хорошо. Пришла пора. Затянул песню и я, да горькую; пошел и в пляс, да не казачка в обмитку, а пародию медведя на привязи. Это — предисловие к теперешней моей драме. Мой золотой век кончился: я его прожил у вас, между вами, в Петербурге. После все не так, все наперекор: ты от беды ворота на запор, а беда лезет через забор. Торгую дурно. То дело еще не кончилось; тянуть, мучают, жмут и конца не становят, — хоть бы чорт их взял! Что, вам грустно? Вы жалеете обо мне? Не жалейте: это ничего, я уж обтерпелся, привык. Захочет, само пройдет! Бог не без милости, казак не без счастья. За ночью день уж должен быть, а ежели захочет ночь его скушать, — подавится! Горе, забота, дела и это все — вдруг! Конечно, неловко; но все бы ничего, когда бы, за всем этим, у меня было время заниматься, чем мне хочется. Его-то нет, — вот беда! Вы думаете, я говорю это к тому, что, дескать, за этим-то мы давно к вам ничего не посылали, ничего не писали, что де дурные обстоятельства все останавливали? — Э, нет, ей-Богу, нет! Несмотря на все мои антипатические обстоятельства, я все-таки читаю и пишу по-прежнему, конечно, не столько, сколько бы мог, пользуясь свободой, но все пишу хоть малость. У нас теперь есть: и «Ура», и «Царство мысли», и «Две жизни», и «Пора любви», и «Два прощанья», и «Весна», и «Грусть удалого», и «Песни Кудрявича», и «Человеческая мудрость», и «Лес». Вот как! чуть ли и не очень довольно.

Теперь спросите, почему же я их к вам не посылаю? Вот почему: на все мои посланья вы мне ничего не писали; так я теперь и боюсь! Ведь что у вас там на уме, — я не Свят Дух: хороши ль они, как вам кажутся, — Бог весть! Но за то, что вы ко мне не писали, я ведь не сержуся, — Боже меня сохрани! Разве меня взбесит. Что вы заняты и день и ночь по уши, я знаю, и очень хорошо знаю; и вам часто скучать этой вздорной перепиской бессовестно. Но погодите; я скоро еду из Воронежа далеко и надолго. Погодите, дайте улизнуть, авось буду свободней; тогда оттоль буду писать больше и сообщу вам все дочиста. Теперь же, прошу вас, и не пишите: я еду, и еду скоро. Как это будет хорошо! Воронежские новости: у нас в городе на 1838-й год «Литературное Прибавление» будут выписывать человек десять, а «Библиотеку» многие, какие выписывали прежде, не хочут выписывать теперь. И слава Богу! Василию Васильевичу Григорьеву, прошу вас, засвидетельствуйте большое почтение, и всем моим милым знакомым почтение.

Любящий вас всей душой

Алексей Кольцов.