ГЛАВАIII. Не пойман — не вор. «Полукровка»

Давно отцвели сады, в эту пору лето вступило в свои права, и освободившаяся от школьных забот ребятня без былого страха резвилась на улице. Соседи свыклись с отсутствием Туманапровокатора, его лай не портил больше их спокойной жизни, для всех окрестная тишина теперь казалась вечной. Детские игры, иногда шумные, иногда заговорщически тихие, сменяли одна другую. Их гомон не смолкал промеж дворов весь день до темноты. С исчезновением Тумана с их поведения были сняты последние запреты, и эти сорванцы чувствовали себя на улице полноправными хозяевами. Лето случилось мягким и тёплым, впрочем, это было обычным для данной местности. В полях дозревала пшеница, и вотвот по ним вереницей пойдут первые комбайны, собирающие в свои бункеры золотистые зёрна налитой пшеницы. Дожди, которые в начале лета вполне привычны, нисколько не портили настроения местных жителей. После очередного летнего ливня дождевая влага мгновенно впитывалась просушенной почвой, зато дождь на некоторое время прибивал вспученную пыль и её не разносил игривый июньский ветер. После летнего дождя хозяйки бывают особенно счастливы тем, что бельё можно сушить без опаски. Ничто не может вновь испачкать его неожиданным зарядом той же пыли, поднятой со двора случайным вихревым порывом. И ещё, важным является тот факт, что какоето время не нужно было поливать огород, тратя на эту процедуру массу драгоценного времени. Ну и потом, летний проливной дождь не льёт долго. Он появляется неожиданно изза ближних вершин невысоких гор и за соседние вершины так же неожиданно прячется, оставляя за собой огромную, вполнеба радугу и божественно приятную горную прохладу, к тому же пропитанную озоном. Июньский дождь с громом и молнией всегда ждут как спасение, ему всегда несказанно рады. После такого дождя почти никогда не бывает слякоти и луж. Эти лужи появляются во время самого дождя, они растут, угрожающе и напористо, затапливают часть улицы, но, как только радуга озаряет небо и солнце освещает промокшую землю, всё мгновенно преображается. В этот момент огромные пузыри на поверхности луж исчезают, пена по краям испаряется, лужа как будто бы вскипает под солнечными лучами. Она буквально на глазах мелеет, впитываясь в потрескавшуюся почву, и через пару часов от дождя не остаётся и следа, за исключением той самой приятной прохлады, которая длится до следующего утра. Любимое занятие ребятни — это порезвиться под таким дождичком и босиком поскакать по теплым лужам. Однако случается, после такого дождичка с неба падают снежинки. Фантастика, загляденье, хлопья как настоящей зимой, но на земле они не залёживаются, это всё равно что капля воды на разогретой сковороде за секунды исчезает без следа.

При описании свинофермы не было сказано об одном обстоятельстве. В сельском животноводстве есть одна непременная особенность. Весь скот, где бы он ни находился, систематически нужно пересчитывать. Например, коров считают у ворот коровника или по заполненным стойлам. Овец прогоняют через специальные коридоры, метра два длиной, через которые могут протиснуться только одна или две овцы. Сбоку коридора стоит учётчик и палочкой прикасается к спинам пробегающих овец, он считает их парами. А вот лошадей коневодчеченец не считает, он просто всех их знает в «лицо», то есть в морду, ну или в то, что у лошадей с зубами и ушами на длинной шее, на это ещё уздечку надевают. Некоторые на спор проверяли эту байку, оказалось, точно — знал.

В полном соответствии с этим правилом свиней на ферме считали по головам дважды в день: сначала, когда выпускали их в загон двора, и потом, когда на ночь загоняли обратно в помещение фермы. Процедура была настолько обычной и привычной, что ей перестали придавать какоелибо значение. Когда Евдокия в конце рабочего дня вдруг недосчиталась поросёнкаподростка, она даже не стала пересчитывать их по клеткам и решила, что ошиблась случайно.

— Лида, закрывай ворота, по клетям пересчитывать не будем. Утром уточним, куда он денется? Девчата, пошли домой собираться.

Утром, к сожалению бригадира и заведующей фермой Евдокии Жириковой, пропажа подтвердилась. Всё на ферме было попрежнему, бригада давно проверена, и никто не вызывал подозрений, но кабанчик, весом около тридцати килограммов, исчез, как будто по воздуху улетел.

— Девчонки, проверьте все загоны и перегородки, куда он подевался, я ферму обойду, погляжу вокруг. Не вороны же его склевали?

Ходила Дуся вокруг фермы более часа, всматривалась в траву, приглядывалась к кустам вдоль ограждения, искала следы крови, другими словами, следы разделки украденной свиной туши. Она предположила, что мужики таким образом втихаря от всех себе готовили закуску. Но поиски не дали никаких результатов — следов не обнаружилось. Она проверила даже кузовок Колькиного ТопТопа. После этого собрала всю бригаду в своём кабинете.

— Чудес не бывает, мужики, кого поймаю, тому и достанется на пряники, — грозным голосом предупредила она сильную половину своей бригады, находясь в уверенности, что это их рук дело.

— Дусь, ты что, сбрендила, что ли? На кой нам это надо? Что мы не знаем, что платить за него самим придётся?

— За этого не придётся, я с ветеринаром Виктором Фёдоровичем за литр самогона договорилась, он падёж оформит. Но на будущее имейте в виду, если ещё начудите — никому несдобровать, милицию вызову, ясно?

— Дело ясное, что дело тёмное. Чего не ясного? Яснее не бывает. Не было печали, так черти накачали.

— Ты, Колька, шути, но на ус мотай, я всё сказала, гуляйте пока.

Евдокия лично каждый день пересчитывала поросят и утром и вечером, ей показалось, что серьёзное внушение возымело действие. Неделю никаких происшествий. Шло время, и все вроде успокоились. Гром грянул вечером в очередную среду. В загоне вновь недосчитались подростка. Проверили количество дважды, пересчитали по загонам, при этом присутствовали все и остались в полном недоумении.

— Наськась выськуси, — огрызнулся задетый баламут Колька и замолк, не зная, что ещё к своим словам можно добавить.

— Ну, хватит мне голову морочить. Показывайте спецовку все, живо!

Евдокия, как полицай, пошла сквозь строй опешивших коллег и ухватила за рукав Василия:

— Это что, кровь, что ли? Откуда на рукаве кровь?

Василий опешил, растерялся и сбивчивым голосом проговорил:

— Так из носа кровь пошла, ещё вчера, вот весь платок в кровь уделал.

Он достал из кармана брюк окровавленный носовой платок и растерянно предъявил его всем собравшимся. Дуся не была экспертом, но платок был настолько пересохшим, что не вызывал никакого сомнения, тем более кровотечения из носа у Василия и прежде случались, сама не раз для него ватку в нашатыре смачивала.

— Дуся, кончай дурить. Ты что, не понимаешь, что никто его не крал, этого поросёнка проклятого? — Николай не сдержался и повысил голос на начальницу.

— Да, Дусь, в сумки наши глянь, может, там спрятался твой пропащий, — добавила масла в огонь Мария. Скандал начинал разгораться, атмосфера раскалилась.

— Что я, повашему, должна думать, что завтра начальству скажу? Может быть, сказку про серого бычка им рассказать?

— Нет, сказки рассказывать никому не станем, а завтра иди в контору и расскажи всё как есть. Пусть начальство решает, что делать, нам скрывать нечего. Правильно я говорю?

Николай обратился одновременно ко всем стоящим рядом, медленно окинув их взглядом. Молчание бригады в этой ситуации было полным одобрением его предложения.

— Конечно, иди и докладывай, пусть кого хотят, того и присылают, проверяют, пусть обыскивают.

— Ладно, с вами всё ясно, завтра в конторе решат, что и как. А сегодня что дальше делать будем? Может, по домам пойдём?

Слова Николая разрядили обстановку и расставили всё по своим местам.

— Прав ты, Николай Сергеевич, пошли по домам, девчата, завтра всё решим.

Вот так странно началась эта история. С этого дня вокруг свинофермы закружилась начальственная карусель. Главный зоотехник приезжал дважды за день. Рылся в бумагах, проверял учётные журналы, присутствовал при пересчёте молодняка, потенциальных расхитителей тюрьмой стращал, и после этого ещё целую неделю всё было в порядке.

В очередную среду в конце дня при пересчёте того же молодняка недосчитались третьего подростка. Главный зоотехник, ярый атеист, заговорил про нечистую силу. Назавтра обо всём случившемся он докладывал директору и парторгу, те с недоверием слушали его рассказ и покачивали головой.

— Что за чертовщина такая? Сам весь день на ферме просидел, никто никуда не отлучался, привидение, не иначе, завелось.

Руководители хозяйства с двойным чувством выслушали своего коллегу. Разбирательство и здесь дошло до разговоров об уголовной ответственности за хищение социалистической собственности. Решили пока милицию к делу не подключать, а разобраться собственными силами. Для них потеря трёх поросят вполне весомая вещь, но всё же не такая, чтобы бить в колокола.

На следующее утро Николай не стал встревать в общие разговоры и пересуды, а, как истый следопыт, сразу решил пойти на обход свинофермы.

— Дусь, вы тут шумите, разбирайтесь, а мы с Колькой пойдём вокруг забора обойдём, может, что и приметим.

— Да идите вы… сами знаете куда.

Евдокия пребывала в полном отчаянии. Сегодня утром главный зоотехник заставил её писать письменное объяснение, а это означало, что за таким документом последует освобождение от бригадирства и перевод в разнорабочие или, ещё хуже, на прополку овощей. В любом случае перспектива малоприятная — из князей да в грязи. Что могло бы ей помочь в этой дрянной ситуации, Дуська не в силах была придумать. Слёзы потекли из её глаз, комок встал поперёк горла, мешая сделать полноценный спасительный вздох. И никакие утешительные мысли не приходили ей на ум, даже вблизи головы не витали.

Тем временем два Николая, как опытные следопыты, обходили свиноферму по периметру, на ходу примечая малейшие зацепки. Эту пару неразлучных охотников в шутку мужики частенько называли Николаем Кольковичем, изза того, что в разных местах частенько встречали их вместе. И ещё, если они вдвоём занимались решением одной общей проблемы, то действовали на удивление слаженно и понимали друг друга, как говорится, с полуслова.

Территория за забором оказалась не тронутой цивилизацией. Про такую неухоженную землю обычно говорили, что на ней при случае мамонты могут объявиться. Запущенный, нескошенный бурьян здесь вымахал высотой более человеческого роста и стоял неприступной стеной, такой же, как и сама ограда. Пробираться между ним и стеной забора приходилось всё равно что через таёжный бурелом. Но в этомто и была вся прелесть. Если ктонибудь подходил к забору, в этом буреломе должна остаться хорошо заметная тропа. И в оправдание этой версии следопыты всякий раз отдалялись от стены по любой, маломальски видимой тропинке, изучая на ней следы. Особое внимание было уделено забору вдоль загона молодняка, откуда пропадали подростки. У самого его основания, ближе к перегородке с соседним загоном, была свалена целая гора старых, обглоданных поросятами стеблей травы, которые при очистке выгула выбрасывали из загона. Некоторые стебли зависли на макушке забора, запутавшись в колючей проволоке, полностью покрывая её иголки.

— Коль, а Коль, помоему, эту кучу вполне можно использовать как трамплин и подняться к самой верхушке забора, — назидательно заметил догадливый Колька.

— К верхушке подняться можно, а вот с той стороны, да с поросёнком в руках обратно не влезть, потом, если на стену все же забраться, то на ней самой должны остаться грязные следы, а она чистая, я сам проверял. Есть, правда, грязные отпечатки, но они маленькие, круглые, наверное, свиньи своими пятаками припечатали. Потом смотри: куча не спрессованная, вся мягкая, если на неё встать, то провалишься, она человека не выдержит — просядет.

Старший Николай своими рассуждениями ломал весь Колькин логический ряд, но тот не унимался и продолжал строить версии:

— Посмотри сюда, от кучи протоптанная тропинка идёт, пойдём посмотрим, что почём.

— Пойдём. Вот только глянь, влажная она, а следов в начале никаких нет. Наверное, собачня протоптала.

— А что тут собаки делают? Смотри, Коля, тропа прямо в арык упирается, на другой стороне площадка притоптанная, они здесь через арык перепрыгивают.

— При чём тут собаки? Ты следы ищи, сапоги нам нужны, а не собачьи лапы.

— Не скажи… Собаки, они тоже ворами могут быть, чем они хуже нас, людей? Вон вспомни, как твой Палкаха у Рябининых кроликов таскал да своей подружке Жульке преподносил. Понятно, всё по делу, она тогда щенков его кормила. Мужик что надо — всё в дом.

— Заткнись, балаболка. Давай по существу или помалкивай. То кролики, а тут поросёнок в сорок кэгэ.

— Нет, слушай, Коль, Палкан тогда через арык под ограду подныривал. Хитрило тот ещё, хлеще меня. Скажи, как нормальный пёс может продумать такую операцию: в воду под забор, кролика в зубы и обратно в воду под забор?

— Ладно, забудь, он за это от Рябинина огрёб граблями по копчику.

— Это точно. После граблей какие кролики, дааа. Водолазные работы пришлось мгновенно сворачивать.

Колька заканчивал многозначительную фразу, а сам уже был полностью поглощён новой внезапной версией про собак. Тут ход его мыслей неожиданно прервал Николай, и новая версия не успела осесть в его сознании.

— Послушайка, пройдём по тропе дальше, поглядим, что там.

Теперь уже версия о собачьей «банде» ему самому стала не по нутру, и он парировал предложение старшего:

— Коль, что мы там увидим, собачий помёт? Кобели лёжку устроили в кушерях, может, кур окрестных туда таскают или ещё какие причуды творят, нам что оттого? Тем более как через арык сигать, метра два с лишним, я не долечу, а мокнуть нет желания.

— Давай я сапогом под твой зад подмогну, пролетишь и через два арыка. Хахаха.

Они оба рассмеялись над неожиданной шуткой, им стало абсолютно понятно, что в той ситуации, в которой оказалась их бригада, следить за собачьей сворой нет никакого резона. Очевидно, что поросят таскает человек, хитрый, коварный и опытный ворюга. Эта версия и осталась для них основной. Чтобы отработать её, Николай предложил план действий:

— В следующую среду сядешь вон к тому окошку на чердаке. Оттуда весь двор виден как на ладони. Предупреждаю, никому ничего не говори, знать будем только мы вдвоём. Этого воришку я лично солью отборной угощу, дуплетом всю задницу разукрашу, век помнить будет.

— Точно, засада моё любимое дело. А если Дуська искать начнёт, что ей скажем?

— С ней я сам переговорю, когда время придёт. Пошли по рабочим местам.

Палкан спокойно лежал на привычном месте в палисаднике под кустом сирени и дремал, пережидая полуденную жару. Рано утром, как обычно, он ходил к реке и купался в утренней прохладной воде. Эта процедура ему немного помогала, но находиться подолгу, в полдень, под вертикальными лучами солнца не способна ни одна собака. Неподалёку от него расположилась Кнопка, она давно вырастила своих щенков, и их разобрали по другим дворам. Кнопка сама по себе прекрасный сторож с безупречной репутацией, и потомство её пользовалось доверием. Такие служаки, как она, выполняют роль домашнего звонка. Оповещают хозяина о том, что ктото появился во дворе. Её услуга на подворье очень нужная и очень полезная.

У Палкана задача куда серьёзнее: он здесь властелин порядка, во всём дворе и с некоторого времени на всей улице. Когда есть такой король, чужие псы на его территорию не забредают, а это, в свою очередь, означает, что дворовые шавки не кидаются в остервенелый лай при виде чужаков и на улице царят тишина и порядок. Соседям такое положение дел очень нравилось. Даже ночами сторонний собачий лай доносился только издалека и не тревожил сон мирных сельчан. После «бесславной кончины» злобного Тумана, как считали все соседи, с наступлением темноты на улице воцарялась особенная тишина, о которой раньше могли только мечтать.

В результате каждый из соседей сам по себе и все вместе с упоением наслаждались этим чудом — блаженной тишиной. Так должно остаться навсегда — даже не сговариваясь они приходили к единственно возможным выводам. Таким образом, неограниченная собачья власть Палкана вполне устраивала всех, кто жил с ним поблизости.

«Утром нужно пораньше сходить к реке искупаться, затем пойдём с Санькой корову в стадо провожать, подошла наша очередь, хозяйка вечером Саньку предупреждала, потом, как всегда, пойду к свиноферме», — в полудрёме перебирал Палкан завтрашние заботы. Откуда к нему приходит нужная информация, как он её осмысливает — загадка. Необычно осознавать человеку,

что какойто там пёс обладает образным мышлением, строит планы на завтра. Доказывать это не возьмусь, я не специалист, но попробуйте какнибудь ещё объяснить необыкновенную способность этого барбоса оказываться в нужное время в нужном месте. Вот ещё что, я не могу утверждать, что ему, а вместе с ним и остальной собачьей братии снятся сны и что во сне к ним приходят какието образы, но много раз все мы с вами могли наблюдать спящих щенков или котят. Умилительная картина, но не только в этом дело. Эти очаровательные малявки во сне настолько активны, что сомнений на этот счёт не остаётся — они во сне видят нечто и реагируют на это увиденное.

Палкан этой ночью спал очень беспокойно. Если судить по реакции, то видения, которые обрушились на спящего, сильно беспокоили его, напряжение во всём его теле было очевидным, это можно было бы сравнить, к примеру, с серьёзной дракой и неистовой погоней. Что за драка, за кем погоня? И это при всеобщемто спокойствии. Но из песни слова не выкинешь, эта народная мудрость как нельзя лучше растолковывает нам сложившуюся ситуацию.

Наступившее утро у Палкана прошло по намеченному плану. С Санькой они отвели корову, Марту, в стадо к Миляевскому сбору, который находился в самом конце посёлка и именовался так по фамилии владельца ближайшего к сбору дома. Но разве это имеет какоето значение? Назвали — и ладно. Ранним утром пастух уводил стадо и гнал его вдоль берега реки мимо посадок многолетних верб, с невообразимо искривлёнными стволами и массой отсохших ветвей. По пути их следования находилась большая лужайка, заросшая высокими, тёмнозелёного цвета стеблями змеиного лука, макушки которого украшали бледнорозовые шапочки шарообразных цветов, а у основания каждого ростка торчали из земли листья, как и стебли, тёмнозелёные, но по форме напоминающие заострённые мечи римских воинов. Величаво и торжественно выглядит это растение, но на корм скоту непригодно, и поэтому коровы обходят его стороной, оставляя его яркую зелень без должного внимания.

Второй сбор коров находился на другом конце посёлка и назывался странно — «заправка». Также от названия ближайшего к нему сооружения. Это стадо пасли в одном из ущелий с обустроенным для водопоя родником, который вырывался изпод камней у самого устья. Всё дно родника было усыпано бурунами — такими струйками воды, которые пробивались со дна родниковой рытвины сквозь песок и словно миниатюрные вулканчики, образовывали под водой и горки, и жерла в центре горок, и короны на верхушках вокруг жерла. В общем, места на выпасах хватало всем: и левым, и правым, и крайним радикалам, не то что в нынешней Думе.

После завершения обязательных утренних дел Палкан спокойным темпом держал курс в направлении свинофермы. В этот раз он решил не идти через мост, а спустился по откосу к воде и перешёл перекатистый поток реки вброд. Уверенно вступая по каменистому дну, немного задержался в середине течения, заодно смочив в воде своё тело. Впереди было меньше километра до фермы, этот многократно пройденный путь он преодолевал прогулочным, спокойным шагом и не перегружая себя лишними мыслями. Просто улучив момент, на время отвлёкшись от всего окружающего, Палкан расслабился.

Почему ему так нужно идти на ферму, он и сам толком не знал. Последние несколько дней вовсе туда не наведывался, жара загоняла его в плотную тень под сиреневый куст на прохладную, промоченную поливной водой землю палисадника. Находясь в благодушном настроении, выйдя за посёлок, вдруг он услышал не совсем обычный тонкий визг, который доносился со стороны небольшого пригорка поодаль от дороги. Звук был прерывистым и глухим, как бы издали или из глубины. Трудно было в точности определить направление, откуда он звучал, но этот визг усиливался и становился всё отчётливее. Палкан двинулся в направлении этих странных звуков. Разноцветный, красносероголубой щурок громко выдувал свои свирели, сидя на электрическом проводе и вовсе не обращая внимания на проходящего под ним пса, мешая ему вслушаться в странные звуки. Совсем недалеко, несколько десятков метров, у самого подножия этого пригорка звук стал явным и отчётливым. Казалось, как будто ктото стонал сквозь стиснутые зубы. Этот ктото явно был маленьким, и ему было очень больно. И ещё одно было очевидно, что его стоны взорвали бы Вселенную, если бы ему дали возможность свободно заявить о своей боли, но ктото, тоже тайный, не позволял этого.

Палкану в своё время тоже бывало очень больно, и он также готов был заявить об этом всему свету. Правда, ему тогда никто не мешал, но он попросту не знал, как это сделать, а визжать совсем не умел. И на этот раз озадаченный пёс из услышанного незнакомого визга не смог сделать каких бы то ни было выводов. Для него этот визг оказался всё равно что для француза лекция на малайском языке об устройстве совхозного зерноуборочного комбайна. Можно сколько угодно разглагольствовать и махать руками, француз устройство нашей чудотехники не поймёт. А по видимым глазу внешним его данным может принять разве что за кучу самоходного, устрашающе грохочущего металлолома, который своим ходом ползёт к ближайшей свалке.

Любопытство, проявленное Палканом к этим звукам, привело его к суслиной норе у самого склона. Это сооружение — суслиная норка — было очень хорошо ему известно. Сам частенько охотился на сусликов и считал себя знатным «суслоловом». Если бы не странность самих этих звуков, он подумал бы, что в норе живёт суслик и он вотвот появится на поверхности. Палкан машинально встал в охотничью позу.

«Славная будет охота. Но что за запах, такой отвратный? Пахнет хорьком, а это совсем невкусно. Что за наваждение? Пищит, вроде бы суслик, а пахнет почемуто хорьком».

Однажды Палкан поймал такого зверька, приняв его за суслика. Этот роковой момент он помнит до сих пор. Аппетит ему был испорчен этим зверем на целую неделю. После того случая от него самого за версту воняло суперхорьком, и пища в рот не лезла. Всё вокруг приобрело единственный стойкий, отвратительнейший запах, даже река и та хорьком пропахла.

«Вот тебе раз, так это вонючий хорёк столько шума наделал. Вонючая шумелка, вот так новость. Постой, а чего это он задом из норы выползает? И почему пищит так жалобно? Что это он так упирается, как будто его ктото назад в нору тянет. Вон даже когти по глине проскальзывают. Может быть, его змея в нору тянет? Вона как толкается, небось вспотел весь. Да нет, этого не может быть: хорёк, ужаленный змеёй, давно бы подох. Полюбому охота отменяется, пойдука я по своим делам, с хорьками ещё возиться мне не хватало».

Палкан приподнялся и собрался двинуться к ферме.

«Что это, что за писк снова?»

Он вновь замер и прижался к земле. Хорёк всё продолжал упираться и показался из норы почти наполовину. Сдавленные писки исходили явно не от него, это стало очевидным. Тот, кто скрывался в норе, в истошном надрыве скулил, как мог, и по напряжённым движениям хорька было понятно, что тот, скрытый в норе, вовсе не желает её покидать. И ещё тот, скуливший, похоже захлёбывался собственной кровью, потому что его писк изредка прерывался хлюпаньем, когда он, явно безуспешно, пытался вдохнуть хоть немного воздуха, чтобы пополнить покидающие его силы. Наконец хорёк полностью показался из норы и мгновенно повернул голову в сторону Палкана. Их взгляды встретились, они скрестились, как зенитные прожекторы в ночном небе, один против другого. Хищники всего секунду смотрели друг на друга, оба этих взгляда были так похожи. Зверь смотрел на зверя, охотник на охотника, убийца на убийцу, пожиратель на пожирателя. Представьте, всего одна секунда и полное понимание.

«Так ты на охоте, дружище».

«Да, сейчас всё закончу».

«Что, нелёгкая у тебя схватка?»

«Ну, не так чтобы».

«Ничего, у тебя всё получится, желаю удачи, охоться дальше, я пошёл».

Через эту секунду хорёк отвёл взгляд от Палкана, но его жертва, воспользовавшись передышкой, вновь скользнула вглубь норы, и хорёк, совершив мастерски проворный нырок, снова захватил её жестокой хваткой. Опять в норе раздался истошный визг. Нападавший, упираясь всеми четырьмя когтистыми лапами, вытаскивал из земляной норки её бывшего хозяина — окровавленного и измученного суслика. Тот под конец почти задохнулся и прекратил всякое сопротивление. Хорёк, ухватив его своими острыми зубами за нос и подбородок одновременно, челюстями сдавил жертве рот, не давая возможности применить для самообороны грозное оружие, эти длинные и острые, как четыре бритвы, зубы суслика. Приём хорьку удался на славу, суслик был повержен.

В дикой степи много такого, что кажется неоправданной жестокостью. Но это их жизнь, хорошая или плохая, но жизнь. Таким способом хитрый и беспощадный хорёк приобрёл себе просторную и тёплую нору. Сам он копать себе жильё не обучен, не приспособлен, а вот теперь оказался при квартире, прямо как «чёрный риелтор» в наше время. Вскоре в неё переселится вся его семья с многочисленным потомством и заживут…

Победитель, швырнув поверженную жертву у входа в отвоёванное жилище, вновь посмотрел на Палкана. Пристальный взгляд маленьких, но резвых глаз задержался более, чем в предыдущий раз. Никакой настороженности в нём не было, а ведь когда боец был занят трудной работой, Палкан, при желании, вполне мог его прикончить — и делу конец. Хорёк, как истинный убийца, реально соизмерял способности находящегося рядом с ним великана и по достоинству оценил благородный поступок незнакомого джентльмена. Его взгляд был твёрд и спокоен, в нём читалось буквально следующее: «Спасибо, друг, ты порядочный парень, я тебя уважаю. Как ты не ввязался в драку, мне не понять. Я бы так не смог поступить. Но всё равно я тебе благодарен, и моя добыча теперь твоя, забирай. Сусёл вполне упитанный и тебе понравится».

При этом хорёк шустро развернулся, резво сиганул в сторону норы и исчез в тёмном отверстии своего нового жилища.

«Ни фига себе награда… — подумал Палкан. — Нужен мне твой суслик, без него хватает еды, тем более что от него вонючим хорьком за версту несёт. Сам его лопай».

Хорьку было уже всё равно, что думает о нём Палкан. Он был полностью поглощён новыми заботами и находился в глубине завоёванных в скоротечном бою апартаментов. Палкан ещё не успел покинуть место кровавого побоища, как вдруг очнулся суслик. Он был весьма жалок. На него страшно было смотреть. Покусанная мордочка, превратившаяся в месиво, всё ещё кровила. Дышать ему, бедному, было непросто, никаких сил не осталось в истерзанном теле, что там дышать, у него и житьто сил не было, на чём держался — не понять. Слегка поскуливая и хлюпая при вдохе, он приподнялся на своих коротких лапках и стал всматриваться в окружающую действительность. Его мутный взгляд почти ничего не различал. Засыхающие на веках сгустки крови не позволяли ему полноценно открыть глаза. Сбившееся дыхание и жалкие остатки внутренней энергии не позволяли правильно оценивать отрывистые картинки увиденного. Заметив перед собой сидящего пса, суслик даже не испугался, на испуг у него тоже не хватало сил. Повинуясь велениям инстинкта, скорее чувством, ощутив смотрящие на него глаза, он медленно пополз в сторону норы, чтобы спрятаться в ней от неизвестного ему устрашающего взгляда.

«Глупый суслик, разве можно себя так вести. Ты не понял, что остался бездомным? Ведь в норе ждёт смерть. Там хорёк, и он тебя обязательно придушит. А мне ты совершенно не нужен, ползи куда хочешь, я лежачего не трогаю. Я… лежачего… не трогаю??? — неожиданно для самого себя мысленно повторил Палкан эту фразу, и от этого его мерзко покоробило. — А может, и я такой же наглый и безжалостный, как этот хорёк? Я у Тумана не нору, а целую улицу отнял. Может, я зря его прогнал, может быть, после взбучки он присмирел бы и изменился? Чтото я, кажется, неправильно сделал, в чёмто я ошибся. Я его, как суслика, сделал бездомным, зачем? Как плохо настоящему псу без дома, а ещё хуже без хозяина. Что теперь с этим Туманом, где он, чем питается, где живёт? Кто теперь его по холке потреплет? Жалко его, негодяя, он ведь тоже собака, за что я его так ненавидел? Если встречу его, всё прощу, пусть возвращается и живёт себе в своей конуре, зачем нам зверьми друг для друга быть, пора заканчивать войну. Всё решено, баста!»

Так зачастую случается с теми, кто, хитро изловчившись, сумеет взглянуть на свои поступки со стороны, тем более что последствия Тумановых гадостей со временем утратили актуальность и память о них постепенно стиралась. За такое короткое время для собак это вполне возможно. И вот почему. Почти для каждого из нас можно заранее предсказать, что с ним станется в будущем. Мы все по устоявшейся привычке одинаково считаем вехи нашей жизни.

Поначалу мы торопим своё детство, после блаженно наслаждаемся своей юностью, затем с упоением трудимся, развлекаемся, грешим в молодости. И вот наступает зрелость. Теперь нам становится ясно, что время летит с бешеной скоростью, его течение неумолимо и оно всё ещё ускоряется, быстрее и быстрее, а ещё то, что остановить его невозможно. В этом возрасте мы обычно жалеем, что торопили своё детство, лучше бы оно длилось и длилось. Нам становится жалко времени в юности, растраченного попусту, и мы никогда с ним не поступили бы так же расточительно во второй раз. Иногда за сказанные ранее слова или подленькое молчание становится стыдно, да так стыдно, что судороги по лицу. Кому не известно такое состояние? Думаю, что каждый хоть раз переживал чтонибудь подобное. Плохо ли, хорошо ли, но переживал. Однако может оказаться, что эти переживания ещё впереди. Лишь в старости неожиданно посетившая нас долгожданная мудрость расшифрует нам замысловатый код времени, в котором протекает непознанная штучка — жизнь. Именно мудрость растолкует нам, в чём тут дело, она объяснит, почему время для нас так непостоянно, каким это таким образом всё вокруг нас слишком хитро закручено и заколдовано. Кому интересно познать эту простейшую науку, доживите до старости, и знания станут вашими сами собой. Это произойдёт с каждым.

Как, к примеру, можно очень просто понять ситуацию, когда память о Тумановых пакостях для Палкана постепенно стиралась. В животном мире время жизни протекает совсем иначе, чем у нас, у людей. Полный жизненный цикл любого организма может длиться от нескольких суток до нескольких десятков или даже сотен лет. В этот срок целиком помещаются все наши жизненные периоды. Мы, конечно же, не сможем спросить у стрекозы, как она пережила свою молодость. Например, какая неделя её жизни запомнилась ей больше других недель, как она себя чувствовала в зрелом возрасте и какие ощущения её посещали в старости. Смешные рассуждения, но у них есть свой резон.

У собак жизнь длится десять лет. Значит, в десять раз короче нашей жизни, причём все необходимые жизненные циклы в ней присутствуют. Расчёты можно уточнять, но не в этом дело, а в том, что для человека пройдёт один месяц, а для собаки — десять месяцев её собачьей жизни. Неважно, что луна за этот период времени на небосводе показалась только тридцать раз, собака стала старше или старее на десять собачьих месяцев. Но не станем измерять время в «попугаях», а просто поймём, что для Палкана со времени «Тумановой войны» прошло много времени, и былые обиды стали забываться, боевые шрамы зарубцевались, проб лемы напряжённого соседства потеряли актуальность. Вот наш Палкан и разнюнился, как кисейная барышня.

В этот раз к ферме он пришёл полон нелепых и тягостных раздумий. Время утреннее, но жаркий летний полдень в предгорье нередко начинался именно в эту пору. Палкан улёгся в привычную тень под эстакаду и задремал. Утро для него сегодня началось рановато, и сон, как нельзя кстати, поглотил растревоженный разум почти мгновенно. Во сне Палкан сам себе задавал вопросы и сам же на них отвечал: «Зачем я сюда припёрся? Не знаю. Что мне здесь сегодня делать? Не знаю. Кому я здесь нужен? Не знаю. Может быть, вернуться домой? Не знаю».

Ну и денёк для него выдался, не позавидуешь. Бедняга совсем потерялся. Если бы сейчас вдруг у него выросла хотя бы одна рука и он сумел держать в ней хлыст, то ему бы от самого себя не поздоровилось, высек бы этого самого себя, как сидорову козу. Разбудил его неожиданно прозвучавший знакомый голос:

— Палкаха, пацан, ты как здесь очутился? Пришёл нас навестить? Молодца! Так держать. А мы с твоим хозяином сегодня секретную операцию затеяли. Что, зачем я тебе это рассказываю? Так ты же никому не проболтаешься. Верно я говорю? На, пожуй курятинки, сегодняшняя. Маманя моя для меня запекала, но мне для тебя не жалко, жуй.

Колька побыстрому закатил свой ТопТоп на эстакаду и собрался отправиться на боевой пост к ветровому окну на чердаке фермы. Он загодя затащил туда старую кушетку, причём обставил всё с такой секретностью, что даже начальник тайного мероприятия Николай ни о чём не догадывался. Кушетка была смонтирована им на наблюдательном посту со знанием дела. Будущий караульный установил её с лёгким наклоном к настилу чердака под углом к окну и, лёжа на ней, собирался проследить за воромневидимкой. Задача была нелёгкая — засечь невидимку и обязательно его разоблачить. Ведь обстановка, как ему казалось, к этому располагала.

— Ладно, дрыхни тут, а я на боевой пост, пока, chaо.

Палкан не разобрал ни одного слова, сказанного неугомонным говоруном, но слова собаке вовсе не нужны, представляете, сколько информации несёт взгляд собеседника, и он привык читать взгляды. Науке известно, что фотоны несут огромное количество разной информации. Всё, что Колька говорил Палкану на протяжении нескольких минут, он прочитал в его взгляде, только мельком взглянув ему в глаза. Честно признаться, читать взгляд хитрого и коварного хорька ему было куда труднее, а тут сама простота, в общем — открытая книга. После короткого сна у Палкана прошла набежавшая ранее хандра и он полностью оклемался. Колькина речь, а точнее, его взгляд произвёл на Палкана самое серьёзное впечатление. Очевидно, что дело, которым заняты мужики, касается воровства, и этого хитрого вора никак не могут поймать.

«Вот почему мне нужно быть здесь, — озарила догадка Палкана. — Значит, будем ловить вора. Наконецто настоящее дело, вот это то, что надо. Хорошо бы осмотреться кругом. Может быть, смогу обнаружить какиенибудь следы. Хотя какие следы, дождь прошёл позавчера. Всё одно погляжу».

Палкан пошёл в обход знакомого двора перед свинофермой. Запахи здесь весьма специфичные, вот только тонкий волчий нюх — отличный помощник. Этот самый звериный нюх — инструмент особый, всё равно что для нас разноцветные линии на белом листе бумаги. Даже если много линий вперемежку начертить, то зоркий глаз легко распутает любой замысловатый узор. Палкан шёл по таким вот разноцветным узорам, при этом читая информацию не только про хозяина запаха, но и про его ношу. Ведь то, что несёт человек на себе, мелкими частицами падает на землю, оставляя пахнущий след. Прямо скажем, работёнка сложная, для настоящего сыщика. Обойдя почти вокруг всего забора, остановился Палкан у кучи наваленной пожухлой травы, у самого забора фермы, весь напрягся и сосредоточился.

«Что за чертовщина? Это же запах Тумана. Что это он здесь делал? Старый запах, но этого гада я через тысячу лет почую. Ктото ещё с ним рядом. Это сука, она пахнет ещё и Тумановой вонючей шерстью, ну и гадость. Похоже, что ещё ктото третий с ними, но это не пёс. Слабый запах у этого третьего, молоком пахнет».

Палкан пошёл по протоптанной тропе прямо к арыку с водой. Высокая сорняковая поросль возвышалась над ним с обеих сторон. Как по зелёному коридору приблизившись к его берегу, он в недоумении остановился. Напряжение возрастало, и казалось, что вотвот раскроется ужасная тайна и всё станет абсолютно ясно. Палкан подходил всё ближе и ближе к обрывистому краю арыка, тем временем сам был полностью поглощен запахами, оставленными невидимками несколько дней назад. Разочарование пришло неожиданно.

«Что за ерунда, куда пропали эти запахи? Похоже, что все трое испарились и улетели по воздуху».

След, который привёл следопыта в это место, пропал, как будто не бывало. Лист, исчерченный цветными линиями различных запахов, вновь стал белым. Хотя, в общем, запахи остались, всё окружающее пахло как обычно, но три нужных цветных полосы какимто невообразимым образом стёрлись. Чьято преступная рука коварно подтёрла важную разрисованную следами страницу этого замысловатого расследования, сохранив до поры до времени страшную тайну.

«Быть такого не может, нет запаха ни на этом берегу, ни на том. Следы говорят о том, что по тропинке они бежали довольно быстро. Похоже, что они от когото убегали. Но что им здесь нужно? Вот тебе и Туман. Как был злодеем, так им и остался, а я жалеть его вздумал — идиот».

Такие выводы сами собой напрашивались после всего, что Палкану представилось на этой тропинке.

«Хотя что такого я узнал? Ну следы… Ну трое… И что из этого? Но они же убегали… Тогда от кого? Это получается, что они и есть воры? Что тогда они украли из этой кучи прелой травы? Да… загадка».

Палкан со своими выводами запутался окончательно, ему явно не хватало какогото клочка информации, возможно, о том — третьем. Знай он, кто такой этот третий, и загадка, может быть, была бы раскрыта. Одного нельзя отнять: этот самый Палкан был очень сообразителен.

«Возможно, эта троица вновь объявится на тропинке. Нужно сделать всё, чтобы они не обнаружили моего пребывания здесь. Нельзя им дать понять, что их присутствие у стен фермы мне известно».

Палкан свернул вдоль ручья по густой траве и, пройдя по зарослям несколько десятков метров, вернулся назад к тропинке. Теперь вся его шерсть была обсыпана семенами и сухими листьями растущих вокруг трав. Вернувшись по тропинке обратно, он практически смешал свой запах с запахами окружающего разнотравья. Опытный пёсохотник раскусил бы такой обманный трюк и разобрался бы в запахах, но Туман — обычный дворовый служака, который никогда не слыл докой в изысканных тонкостях, таких как запахи. Завершив свою разведывательную вылазку, Палкан вновь влез под эстакаду и стал терпеливо ждать.

Колька забрался на свой наблюдательный пост, разложил на подоконнике небольшого чердачного окна свой обед и принялся чистить отварные яйца. Любил он яйца всмятку со свежими помидорами вприкуску. В июне свежие помидоры — редкость. Это его матушка какимто особым способом растила рассаду и выхаживала особенные кусты с ранними плодами. Многие пытались повторить её технологию, вроде бы без каких бы то ни было секретов, но всё тщетно. До сей поры в середине июня хвастался свежими помидорами он один. И вот величавая пара свежих помидоров заняла своё царственное место на газетке рядом с очищенными отварными яйцами. Тут же находились пирожки с капустой, ливером и картошкой, пережаренной с зелёным луком на сале, всё это изобилие издавало райское благоухание. Поллитровая банка со свежими сливками являлась последним штрихом этого лёгкого обеда, который обещал стать приятным времяпрепровождением.

Всё внутри фермы шло своим чередом. Закончив утреннюю уборку загонов, свинарки занимались кормлением молодняка в маточном отделении фермы. Эта обязательная процедура была ежедневной. Совсем маленькие, месячные молочные поросята питались самостоятельно, высасывая молоко из многочисленных сосков свиноматки, а «отъёмышей», полуторамесячных поросят, приходилось кормить почти вручную. Их приучали питаться самостоятельно из кормушек, подливая в приготовленную кашу свежее молоко. Если бы вы только могли себе представить, какой при этом стоял «поросячий визг», звук турбин современного самолёта, ревущий неподалёку, может скромно сравниться с этим стихийным бедствием. Расслышать чтолибо, сказанное соседом, было невозможно, если он только не кричит вам прямо в ухо. Свинарки научились общаться набором жестов, и у них это неплохо получалось. Евдокия замахала своим застиранным полотенцем над головой и по кругу. Всем женщинам понятно.

— Сворачиваемся, пора обедать.

Тут же от угловой клети к ней поспешила Зинаида и громко закричала почти в самое ухо:

— Там в крайней клетке два слабеньких, их надо в изолятор перенести и ещё посмотреть разок, может, я что пропустила?

— Хорошо, вдвоём с Лидой пройдите и сразу обедать, — в ответ проорала Дуська и двинулась во главе процессии в тихую и уютную комнату, предназначенную для отдыха работников свинофермы. В этой комнатке, находящейся вдали от визгливых малышей, всей бригаде можно было спокойно отдохнуть от всех шумов, вместе взятых. Длинный коридор и плотная дверь надёжно отделяли её от остальных рабочих помещений. Здесь, за бытовыми разговорами и лёгким обедом, быстро пролетал целый час их обеденного времени.

Колька, находясь на боевом посту, пообедал сегодня раньше остальных. К сожалению, его обед оказал на него самое благоприятное воздействие, часового разморило, и он уснул на своём стражном месте. Сон, наверное, был сладким и обещал лоботрясу массу наслаждений. Но проза жизни в том, что кушетка была им установлена с наклоном и спящий, сам того не ожидая, сполз с неё. В результате перепуганный дозорный шмякнулся прямо в чердачную пыль. Пострадавший всердцах громко выругался, спугнув стаю живущих здесь, на чердаке, голубей. Воровато оглядевшись, он наскоро отряхнул с одежды пыль и как ни в чём не бывало вновь взгромоздился на свой наблюдательный пост. После, рапортуя о проделанной работе, правду от Николая он умышленно скрыл, ещё больше спутав карты «следственной бригаде». Соврал тогда Колька другу, оттого что подвёл его готов был провалиться сквозь землю, однако смлчал, бес попутал.

Палкан спокойно лежал в своём укрытии под эстакадой и ждал, сам не ведая чего, просто лежал и вслушивался в окружающие звуки. Он всегда так делал, когда выдавалась свободная минута. Однако события разворачивались как в замысловатом детективе.

С противоположной стороны арыка, с расстояния не менее четырёх метров от обрывистого берега, через само его русло в прыжке летела собачья туша. Совершив этот очень длинный прыжок, около пяти с лишним метров, псина приземлилась аккурат на противоположный берег. За ней вторая, с такого же расстояния на то же самое место. Вы скажете, что собаки на такие прыжки не способны? Тем, кто сомневается, предлагаю проверить — приходите на тропу у арыка, садитесь и ждите, пока собаки не появятся, а когда увидите своими глазами, то сразу сомнения пропадут.

Первая собака, сука, была почти чёрной, во всяком случае, любой, увидев её издали, сказал бы — чёрная. Она смотрелась довольно высокой псиной с серыми боками, грудью и шеей. Под гладкой шерстью угадывалась мускульная мощь, а в повадках — уверенность в собственных силах. Все её движения казались отработанными и точно выверенными. Я бы не хотел встретиться с такой стервой на узкой тропе и вам не советую. Дворового пса по его поведению сразу видно, и одичавшую собаку также отличишь сразу. Эта, Чёрная, именно такой экземпляр. Возможно, что она и родилась, и повзрослела в стороне от людей и хозяйской ласки не знала. Её особенностью был абсолютно нейтральный дикий взгляд хищной особи, нацеленный только на убийство. Почти что роботавтомат для добычи пропитания. Второй пёс — это Туман. Его трудно было узнать по внешнему виду. Длинная шерсть скаталась в тугие перепачканные косички, спина и шея были сплошь облеплены репейником, крупным, величиной с голубиное яйцо. Со стороны можно было подумать, что он покрыт защитным рыцарским панцирем, так плотно вцепился в него репей. Необычно крупные шишки у этого растения, мало мест вокруг, где можно было подобные встретить.

После катапультной переправы через протоку заговорщики устремились по тропе в сторону забора. Вдруг звериное чутьё Чёрной уловило среди многих запахов новый и незнакомый. Она замерла как вкопанная и, медленно поворачивая голову, стала внимательно оглядывать окрестные заросли. Туман, вторя своей подруге, тоже остановился.

— Здесь был какойто новичок.

— Ну и что с того? Здесь кто угодно мог оказаться. Тропинка для всех. Намто что, был да сплыл. Пошли делом заниматься, — рыкнул Туман, пройдя вперёд Чёрной поближе к заветному забору фермы.

Сука восприняла назидательный взгляд Тумана как трезвый призыв к действию и пошла следом. Медленно и осторожно они приближались к стене забора, у которого лежала куча плохо слежавшейся прелой травы. Затем осторожно, стараясь не примять стебли травы, попластунски они поползли вверх по склону этой кучи и сразу оказались у верхнего края забора в том месте, где стебли травы полностью покрыли натянутую колючую проволоку. Вся площадка выгула поросят оказалась перед ними, как поле боя пред грозным маршалом. Туман прислушался: из помещения маточника доносился нескончаемый поросячий визг.

— Значит, мы пришли вовремя, все заняты и нас не услышат, пора действовать. Начали.

Он не стал долго медлить и тяжёлым пикирующим бомбардировщиком с высоты верхушки ограды рухнул на ближайшего розовенького кабанчикаподростка. Поросячья «мелочь» мгновенно оказалась раздавленной, даже не успев пискнуть. Остальные поросята прыснули по сторонам и прижались к стенам в отдалённых уголках выгула. Ни один из них не визгнул, только шумок, похожий на взлёт стаи мелких птиц, пронёсся над происходящим, словно выдох бывалого алкоголика после спиртового возлияния. То ли от всеобщего страха, то ли от внезапности событий, всё происходило почти беззвучно, ни единого визга от всего поросячьего стада. Это было очень странно, ведь по обычаю визгливые отпрыски свинского племени в данной ситуации становились тише воды, протекавшей неподалёку по руслу арыка.

А Туман, оказавшись в своей стихии, тем временем не мешкал. Подхватив добычу в крепкие зубы, он одним прыжком поднял её к самому верху забора. Для этого привстав на задние и опершись на стену передними лапами. Стоявшая на верхушке забора Чёрная отточенным движением ловко перехватила безжизненную тушу и могучими челюстями, как пиратским крюком, удерживала её у верхней кромки забора.

Далее последовал манёвр века — Туман развернулся и галопом рванул в противоположную от забора сторону. Метрах в пятнадцати он вновь также резво развернулся и «сверхскоростным» локомотивом двинулся прямо на забор. С каждым прыжком его скорость всё нарастала. Бедняга, если сейчас он не затормозит, то врежется в ту точку каменной стены, в которую прицелился при разгоне. Дыру в нём своей тушей он всё равно не прошибёт, но после такого контакта превратится в барбоса «всмятку».

Примерно в то же самое, во что превращается «запорожец» после лобового столкновения с гружённым лесом железнодорожным составом. Костей не соберёт, это точно. Но, совершив отрепетированный прыжок вверх с опорой на край жёлоба поилки, наш трюкач в одно мгновение очутился на самом верху забора.

Казалось, что поднять такую массу, как Туман, на эту высоту сможет только подъёмный кран, ан нет, всегото хватило его смекалки, точного расчёта, и подъёмный кран не понадобился. На верхушке он вновь мгновенно развернулся и ухватил зубами жертву, раздавленную им ранее. Затем резкий рывок двумя собачьими силами вверх — и сладенький молоденький поросёночек сизым голубем летит через забор прямо к ворам на обед.

Вновь ползком, на брюхе, тихотихо спустившись с травяной кучи, они продолжили спланированную воровскую операцию. Туман борцовским приёмом забросил добычу себе на холку и, удерживая её наперевес, засеменил по тропинке в сторону арыка, за ним в хвосте — Чёрная. Вот это техника. На всё про всё — не более одной минуты, а может быть, и того меньше. Явно врёт пословица, говоря: «Не ваше собачье дело», с намёком на их плохую сообразительность, а тут у забора свинофермы всё наоборот — суперкража, и исполненная на высшем уровне, та ещё сноровка. Ловкость, наглость, напор и сообразительность сделали своё дело. Воровская шайка процветала, умно введя всех в заблуждение. Если вспомним, как люди легко самозаблуждаются, то это и неудивительно. Мы зачастую слишком уверены в своей правоте и непогрешимости нашей логики до такой степени, что нет правее нас никого на белом свете, вот и расплата. Тем временем по протоптанной тропинке парочка подошла к обрывистому берегу протоки, а что же дальше? А дальше происходило самое невероятное.

— Что за ерунда? Странный шум, как ветерок по высох шей траве, я такого раньше не слыхал. Чтото случилось, срочно надо идти.

Палкан поднялся и затрусил по двору свинофермы, пытаясь уловить следующую волну тревожного шороха. Этот необычный шум, который насторожил его, возник неожиданно и также внезапно стих. С первого раза невозможно разобраться, с какой стороны он донёсся, это то же самое, как если бы маленькая птичка вспорхнула неподалёку и улетела неизвестно в какую сторону. Каждому доводилось слушать какуюнибудь многоголосицу. В этих сложных звукосплетениях почти невозможно разобраться. Симфонический оркестр, когда слушаешь его обворожительную музыку, звучит как единый организм с чудным голосом. И только тренированный слух различит звучание отдельных инструментов. Знатоки и ценители, те умеют слушать отдельную музыкальную партию, например, только трубу или валторну, наслаждаясь их колоритным звучанием. А вот дирижёр слышит всех одновременно и каждого в отдельности. Он оценивает тона звуков, отдаёт команду по их изменению, в то же время читает партитуру, забегая вперёд звучащей музыки, и, предугадывая ситуацию, командует начало и конец звучания такта. Дирижеры — это виртуозы в обращении с музыкальными звуками.

Другое дело Палкан. В звучащем оркестре он не смог бы отличить скрипку от балалайки. Но ведь наша жизнь совсем не оркестр, а в живых звуках он был виртуозом, да ещё каким. В кошмарном трезвоне всего двора свинофермы услышать порхание маленькой птички — это супер. Вопервых, внутри фермы визжат толкающиеся у кормушек поросята; вовторых, в кормоцехе, как пожарная сирена, ревёт зернодробилка, на огромных оборотах ротора металлическими пластинами кроша в муку пшеничные и ячменные зёрна; втретьих, добавляется обычный дневной шум. И тут Палкан, находясь в полной концентрации, по настороженности схожий с чутким локатором, стерегущим безграничные просторы вселенной, плавно передвигался по двору, пытаясь в этой какофонии не упустить чегото очень важного, чегото самого главного. Визг поросят, как противная радиоглушилка, мешал ему расслышать слабые, нужные для определения ситуации звуки. Но Палкан никогда не пасовал перед возникающими трудностями и не бросал начатого на половине.

Отточенным движением Туман сбросил поросёнка со своего хребта прямо в воду арыка и следом туда же рухнул сам, за ним, не мешкая, Чёрная. Там, в воде, они, оба вцепившись зубами в тушу, соорудили своеобразный плавучий остров и спокойно двинулись вниз по течению. Плыть им было совсем нетрудно и даже приятно: вокруг прохладная чистая вода, тень травяных зарослей по берегам и маскировка что надо, а самое главное — никто след взять не сможет. Как в детективе — все концы в воду.

Медленно обойдя ферму, Палкан во второй раз за день подошёл к куче прелой травы. Кругом обычная тишина, ничего подозрительного, даже странно. Он огляделся и двинулся в сторону протоптанной тропинки, но тут же встал, как примороженный.

«Он! Это Туман, его зловонный запах, и с ним та, вторая. Третий тоже здесь? Да, здесь. Запах третьего какойто странный. Ааа, вот в чём дело — это же труп. Третий — это задушенный поросёнок, кровью не пахнет, вот почему застарелый запах отдавал молоком. Они украли поросёнка. Так, где они сейчас? Скорее за ними».

ШерлокПалканХолмс наконец всё понял и рысцой побежал по тропинке. В секунды долетев до берега, он вновь остановился в полном недоумении и оцепенении.

«Вот те на. Куда они все могли подеваться?»

Ловкой парочке очень повезло, воды в арыке немного, но плыть им было вполне комфортно. Песчаное дно лапами ощущалось, но и не мешало пловцам маневрировать. Течение умеренное, но не медленное, а русло канала ровное, как стрела. В общем, сплавная магистраль, да и только. Больше километра плыла по волнам эта сплавная единица, и поросёнок в этой ситуации для них был совсем не обузой, а своеобразным надувным матрацем. Откормленный, жирный, он не ко дну тянет, а сам на плаву, как мячик, держится и пловцов на воде поддерживает, как непотопляемый авианосец.

Добрались они до своего места, которое находилось неподалёку от разделяющей разные поля лесополосы. Здесь через протоку переправлялась вся совхозная техника, при переезде с одной карты полей на другую. Берега у полевой переправы разбиты и пологи, по дну накатанная дорога, для проходимости присыпанная щебёнкой — «пристань мошенников», да ещё какая. Выйдя из воды, Туман вновь швырнул поросёнка к себе на холку, и крутая, неуловимая парочка лёгкой рысью побежала в сторону ближней поросли в лесополосе.

Разочарованный донельзя Палкан возвратился в тень своей эстакады. Она сегодня как никогда перестала быть уютной и гостеприимной. Всякие мысли давили, путались и не позволяли ему ни на секунду расслабиться.

«Сплошные странности какието. Они оба были у забора фермы, затем утащили поросёнка, а на берегу исчезли без следа. Ничего не понимаю, куда они деваются? За арыком скошенное клеверное поле, запах скошенного клевера ядовитый — хуже не бывает, но этого гада я бы определил, однако его там, на берегу, не было, точно».

Колька едва успел отдышаться после падения с кушетки, отряс запылённую одежду и вновь распластался на наблюдательном пункте, чтобы продолжить наблюдение за вверенной ему территорией, как за забором на тропинке увидел Палкана, который во второй раз возвращался от арыка после потери следа воришек.

— Во даёт бродяга, и эту местность освоил. Возможно, пить к воде ходил или на рыбалку? — рассмеялся собственной шутке Колька и задорно поразбойничьи свистнул, чтобы обратить на себя внимание Палкана, но тот не проявил к этому никакого интереса.

Вечером на ферме при пересчёте поросят с Евдокией случилась очередная и самая тяжёлая истерика. В общем, и остальные были близки к такому же состоянию.

Накануне, ещё до пересчёта, Николай генеральским тоном, не терпящим пререканий, переговорил с Колькой о засаде.

— Ну что, Зоркий Глаз, сказывай, шо бачили твои кращщи очи? — шуткой начал расспросы начальник засады. А сам был полон великой надежды, что сегодня, наконец, на ферме ЧП не случилось, ведь наблюдатель ничего экстренного не сообщил.

— Ничего я не видел, гашпадина насяльника, — споясничал в ответ Колька. Но, увидев перед носом крупного размера кулак, одумался и перешёл на конструктив: — Во дворе, Коля, никого не было, а вот за забором Палкан разгуливал. Он по тропинке бежал в мою сторону, как раз девки наши из маточника обедать шли. Поросята там визжали как резаные, а девки ржали ещё громче.

Какимто странно растерянным показался Николаю дозорный во время доклада, сразу заронив гадкие зёрна сомнения в истинности его слов.

— Ржут лошади, а ты сонная тетеря — засоня, ёлкипалки.

— Чего это тетеря, засоня?

— Если Палкан там оказался, значит, он чтото неладное почуял. А ты мне говоришь, что ничего не видел: вопрос — почему, ответ — спал.

Обиженно надул щёки Колька и потупил взгляд. Народная мудрость гласит так: «Кошка знала, чьё мясо съела», «Рыло в пушку и взор ниц», «На воре и шапка горит».

Истинная правда, на все сто. Как ни старался, но не сумел малоопытный обманщик провести старшего товарища, глаза и голос за него сами правду выложили. Если обобщить, то сцена с Колькойобманщиком в главной роли выглядела таким образом — пушистое рыло держало в зубах кусок ворованного мяса, а на голове была надета дымящаяся и искрящая шапка. Разве с кемнибудь порядочным такого спутаешь?

— Значит, я прав, ты всётаки проспал воришку. Молокосос, недоносок, придурок. Тебе хоть чтонибудь доверить можно? Жить тебе, Колька, вечно, потому что похороны собственные непременно проспишь. Иди досыпай, хлюпик. Видеть тебя нет желания.

Николай отчитывал провинившегося шкодника, а сам думал…

«Что это там Палкан делал? Может, я прав, может быть, он всё же видел вора? Если видел, то почему отпустил? Возможно, не догнал его? Тогда кто он такой, что от Палкана убежал и поросёнка с собой утащил? Точно нечистая сила, леший, тьфутьфутьфу».

Закончив распекать виновного, он как будто чтото вспомнил и вышел из раздевалки, да так быстро исчез из вида, что несчастный Колька и опомниться не успел. Усталый и совсем разбитый, он присел на краешек скамейки, в растерянности, тем, что подвернулось под руку, стёр со лба крупные капли пота. От случайно попавшей под руку грязной тряпки по его лбу расползлись ужасные бурокоричневые полосы, сделав выражение его физиономии до неузнаваемости смешной. Лица мотоциклистов на финише грязных трасс мотокросса в сравнении с ним смотрелись бы благородной белой розой.

— Палкан, ко мне. — Николай присел на корточки перед своим псом, положил руку ему на холку и заговорил как с близким другом: — Ты видел воришку? Знаешь, куда он ушёл? Покажи мне, где ты его видел. Пойдём со мной.

Николай поднялся и пошёл в сторону известной обоим тропинки, Палкан двинулся следом, но тут же обогнал хозяина и резво побежал впереди.

Уверенное поведение Палкана воодушевило Николая.

— Ты посмотри, как живо повёл. Наверняка чтото видел. Но почему всётаки не остановил его? Давай, давай, дружище, давай, умница. Показывай, куда он побежал.

Низко склонив голову, уверенным шагом Палкан двигался вдоль забора свинофермы. Свою задачу он понял буквально и с радостью спешил указать ему то место, в котором находились воры. И обратить его внимание на пакости, проделанные их старым врагом, Туманом, жалость к которому давно прошла, а осталась только уверенность, что горбатого одна лишь могила исправит. Вдвоём с хозяином подошли они к травяной куче и уставились друг на друга.

— Ну, что дальше? Я знаю, что воришка здесь был, так вот куда он пошёл дальше? Ты видел его? Покажи, где его искать?

Казалось, вопросам не будет конца. Николай был уверен, что его верный пёс приведёт по следу прямо к цели, но его человеческая ошибка была в следующем.

Если мы, к примеру, смотрим в глаза нашему собеседнику, то видим именно глаза. Любой из нас легко отличит взгляд застенчивый от наглого, умный от тупого, задумчивый от бесшабашного, трезвый взгляд от пьяного, залитого литром самогона. Взгляд начальника не похож на взгляд провинившегося подчинённого, добродушный взгляд бесшабашного повесы не спутаешь со звериным взглядом изверга. Таким образом, мы с лёгкостью можем дать исчерпывающую характеристику любому взгляду, но, к стыду и сожалению, не читаем и не понимаем самого взгляда. Мы видим, куда этот взгляд устремлён, да и только, а взгляд — это способ передачи информации, мы, люди, ничего про это не знаем, похоже, что и не хотим знать. Нам невдомёк, что это очень важно — видеть взгляд собеседника и понимать его. Нам бы, людям — «человекам разумным», учредить пару институтов «взглядоведения» и подготовить сотнюдругую «взглядопереводчиков» может быть, и проблем в общении с Матерьюприродой поубавилось бы. Ведь есть же в нас всех зачатки «взглядочтения». Представьте — входите вы в кабинет к своему начальнику с просьбой увеличить вам зарплату и перенести отпуск на время летних каникул вашего ребёнка. Вошли, не произнося ни слова, встретились с ним взглядами, и далее взглядообмен примерно по следующей схеме:

«Извините, пожалуйста, я хотел бы попросить вас об одной маленькой услуге, за которую я буду вам вечно благодарен».

«Очередной припёрся, спасу от вас всех нет… не видишь разве, я занят… пошёл вон».

И вы, правильно оценив ситуацию, покидаете ненавистный кабинет.

«Эх! Не повезло сегодня. Видно, с настроением не угадал, попробую позднее».

Ну, чем не «взглядообмен»?

У хозяина с Палканом так гладко не выходило. Один взглядом упрямо повторял увиденное, второй ничего не мог разглядеть и ничего не понимал — тупой.

«Вот здесь стояли Туман и его Чёрная, они украли поросёнка и побежали по этой тропе, а вот дальше куда они подевались, я не могу разобраться — странная какаято ситуация», — глядя в глаза Николаю, взглядом телеграфировал Палкан. Он почти орал прямо ему в лицо, но тот ничего не мог разобрать и тупо смотрел в ответ. Палкан читал его отрешённый взгляд и сильно огорчался. В конце концов человеческое терпение кончилось первым, он вновь заговорил с Палканом, но в голосе появились стальные нотки:

— Что смотришь на меня, ты что, не знаешь, куда пошёл воришка? Иди показывай, где его искать. Вперёд, Палкан, вперёд.

Сыщику ничего не оставалось другого, как начать всё сначала:

«Ну как ты не поймёшь? Вот здесь лежали эти бармалеи, Туман спрыгнул в загон и утащил подростка. Затем они вдвоём ушли по этой тропинке. Куда делись потом, я не знаю. Ничего не могу понять, как по воздуху улетели».

Палкана раздражало тупое непонимание хозяина, его отрешённый взгляд и полное молчание, а главное, пустота во взгляде, как у ледяной скульптуры — ноль с минусом. От раздражения он даже стал слегка поскуливать, думаю, что в сочетании со взглядом это нецензурная брань пособачьи. Ничего не оставалось другого, как проделать всё произошедшее наглядно.

— Что ты задумал, Палкан? Я говорю, ищи след, показывай, куда воришка ушёл, а ты куролесить задумал, хватит!

Но настойчивый пёс и не собирался отступать, он задумал сыграть всю сцену наглядно, как затейливый актёр в моноспектакле, и таким образом растолковать недотёпе простую вещь — спектакль с названием «Похищение маленького поросёнка». Недоумевающий Николай с раскрытым ртом смотрел, как его верный товарищ ползком взбирается по прелой травяной куче и заглядывает через забор в загон к поросятам, потом также медленно спускается с этой кучи и рывком бросается по тропинке, уходящей среди густой высокой травы в сторону арыка с водой.

Николай в сердцах пробрался сквозь заросли и подошёл к Палкану, который уже сидел в конце тропинки на берегу арыка и растерянно смотрел по сторонам.

— Послушай, я ровным счётом ничего не понимаю из того, что ты здесь вытворял. Ты хочешь сказать, что вор вытащил тушу через забор и смылся по этой тропе? Он что, ползком по ней передвигался? Тогда почему следов нет?

Палкан наконец не выдержал, тупость хозяина достала его, и он «ГАВКНУЛ», глядя прямо ему в глаза. Лаять, как настоящий пёс, Палкан отродясь не умел, поэтому его «гав» выглядел странно, но собеседником был понят правильно.

— Чего тявкаешь, делать, что ли, нечего? Лучше бы делом занялся или лаять как следует научился, — с досады забурчал Николай и пошёл обратно к забору фермы.

«Ну тупой… как ему ещё объяснить, я всё, как было, показал, а он ни бумбум».

Палкан со своей досады только что не сплюнул, просто не умел плеваться, но, расстроившись, за хозяином не пошёл. Перескочив протоку, он медленно поплёлся прямо через поле в сторону посёлка. Когда он проделал несколько шагов от арыка, его вдруг как током прошило. Передёрнуло, всё тело судорожно вздрогнуло.

«Это же запах Тумана, и его вторая здесь. Эх! Жалко, Николай ушёл, ну ничего, пройду по следу погляжу, откуда они появились».

Дуська продолжала орать в истерике, не разбирая слов. Крыла всех отборным матом, посылала ко всем чертям и вообще несла несуразное, казалось, что она вотвот окончательно тронется умом. Всем было понятно её состояние, всем было очень её жаль, поэтому компания молча стояла и слушала её стенания. Искренне все хотели ей помочь, но никто не знал чем. От этого всеобщего бессилия каждому вдруг захотелось поплакать. Растратив высвободившуюся термо ядерную энергию на эмоции, вконец опустошённая Евдокия тихо опустилась на край скамейки у обеденного стола и, уткнувшись в свои ладони, как девчонкамалолетка от безысходности зарыдала.

Только Николаю, как никому другому, не давал покоя сегодняшний случай, он потихоньку вышел из комнаты и направился к выгулу.

— Палкан, всётаки чтото видел, он мне чтото показывал, но что?

Озадаченный сыщик никак не мог вникнуть в то, что ему показывал его пёс. Ничего не придумав лучшего, он решил проверить выгул.

«Почему Палкан смотрел с забора вниз? Если вор наблюдал через забор за фермой, то как он потом забирал поросёнка? Тридцать килограмм не самая лёгкая ноша, через забор с такой не сиганёшь».

Находясь в раздумьях, вошёл он в загон для выгула молодняка.

«Если бы вор забирался по травяной куче, он наверняка промял бы её, но куча цела. Почему Палкан лег на кучу? Как забрать поросёнка, не оставив следов на сыром грунте загона?»

Мысли сплелись в один бесформенный клубок, в котором ни начала, ни конца не разглядеть.

В этой сложнейшей ситуации слова утешения для бригадирши пришлись как нельзя кстати.

— Дусь, ладно тебе, хватит плакать, вот увидишь, образуется всё. Разберёмся, поймаем этого гада, — успокаивала командиршу Лида. Но разве можно чемнибудь успокоить женщину, над которой судьба так изощрённо издевается? И Евдокия безутешно продолжала рыдать. Её стенания за последние минуты только усилились:

— Что мне теперь осталось, повеситься, и только.

— Ну, ты, Дуся, заговариваешься, тоже мне, вешаться изза какогото поросёнка? Да провались он пропадом, тот поросёнок, чтоб его, проклятого, волки съели.

После этих слов Лиды Евдокия вдруг перестала плакать, вытирая слёзы краем косынки, она уставилась на свою жалельщицу и сбивчивым от волнения голосом заговорила, словно о чёмто догадывалась:

— Волки съели? Ты говоришь — волки съели, а может быть, волк? Твой Палкан ведь волк, настоящий волк, он всегда вокруг фермы крутится, может, он и таскает поросят? Точно! Он это. Как пить дать — он!

— Да ты что, Дуся, сдурела, что ли? Палкан мухи не обидит. Спроси у кого хочешь. Сроду он не шкодил. Дети вон, ребятня в санки его запрягают. А дома курицу не пугнёт, тихий, как тень, а ты… поросёнка… задрал. Чокнулась совсем.

От такого неожиданного и стремительного наезда Лида понастоящему опешила.

— Защищаешь своего вора, может, он домой к тебе добычу носит? Пойдём, показывай, где он сейчас.

— Что ты такое несёшь, где же ему ещё быть? Под эстакадой спит, наверное.

— Пойдём посмотрим, если его там не окажется, то… смотрите у меня… воры.

Чувствуя, что истерика Евдокии зашла слишком далеко, оставив Лиду наедине с ней, остальные стали помалу собираться домой.

— Да успокойся ты в самомто деле. Палкан… задрал… Иди смотри куда хочешь, Палкан никогда пакостей не сделает, — орала Лида в ответ, но и у самой от волнения едва не текли слёзы.

«А если вор перебрасывает поросёнка через забор? Нет, не может быть. На той стороне остался бы след от падения свиной туши».

Раздумья, мысли, расчёты — всё в бешеном круговороте вращалось в голове у Николая, как в стиральной машине, и никак не выстраивалось в логическую цепь. Он снова и снова насколько мог внимательно вглядывался в следы, окружающие его, пытаясь разглядеть нечто важное.

«Ничего толкового нет. Следы в загоне — сплошные копыта порос…»

Не закончив фразу, Николай осёкся и, не веря своим глазам, чуть не лишился речи. Перед ним на земле была целая цепочка крупных чётких отпечатков следов собаки. Некоторые из них были уже затоптаны многочисленными копытами, но тех, которые остались, вполне хватало для однозначных выводов.

«Ничего себе?! Откуда в загоне собака, как она сюда попала? След вдавленный, размером с кулак, явно кобель, крупный какой, килограмм шестьдесят, не меньше».

— Ну и что? Где ваш хвалёный Палкан? Я говорю, что он это, он — зверюга ненасытная. Я завтра в конторе всё расскажу, пусть участковый вами занимается, хватит… натерпелись.

— А знаешь, Дусь, шла бы ты со своим участковым ко всем чертям. Шагай куда хочешь, а я домой пошла.

Лида, устав от незаслуженной брани, психанула, махнула рукой по воздуху, повернулась и пошла к раздевалке.

— Да, домой она пошла, — кинулась ей вдогонку Евдокия. — Не домой, а в загон пойдём, там наверняка следы твоего кобеля остались, хотя можешь и не ходить, я сама справлюсь.

Евдокия решительным шагом двинулась назад к ферме, и Лида, почти бегом, заспешила следом за ней.

— Вот, вот и сам хозяин здесь, тыто мне и нужен, Николай Сергеевич. Что это ты здесь делаешь?

— Что делаю? Не видишь, картошку сажаю, а утром приходи, копать начнём, поможешь, — съязвил Николай в ответ, чувствуя задиристые нотки в голосе Евдохи Батьковны.

— Конечно, самое время шуточками разбрасываться, что ты ещё можешь сказать, кроме глупостей. А вот скажика лучше, где сейчас твой хвалёный Палкан?

— Что это тебе Палкана захотелось видеть, ума, что ли, подзанять, или поговорить не с кем стало?

— Шути, пошучивай, завтра пошутите у меня. Всё, пойду в контору, пусть участкового присылают, онто выяснит, где вы его прячете.

— Чтото я не пойму, Дусь, к чему ты клонишь, при чём тут Палкан, зачем здесь участковый?

— А затем! Вон повсюду следы Палкана вашего, а ты их прячешь, или не права я?

— Бельё тебе на речке полоскать да кашу варить, а не в следах собачьих разбираться. Тоже мне следопыт, а понятий как у барана в апельсиновых обрезках.

— Нечего здесь распоряжаться, сама разберусь, варить кашу или обождать. Нечего следы преступления прятать, идите отсюда, идите.

Не обращая внимания на перепалку, Лида не на шутку перепугалась, увидев собачьи следы в загоне, и вся её надежда была теперь только на мужа, который в запутанной ситуации выглядел весьма спокойно.

— Слушай, командирша грёбаная, сейчас в лоб заеду, так командовать сразу расхочется. А нука отойди в сторонку, я кормушкой тут прикрою, чтобы поросята утром не затоптали. Чтобы твоему участковому осталось на что посмотреть. Да не забудь, передай ему, чтобы за ночь отковал наручники собачьи, Палкана арестовывать.

Николай рассмеялся над Дуськиной глупой выходкой, и от этого задорного смеха потеплело на сердце Лиды, которая так молча и простояла всё время.

С последними словами Николая Сергеевича чтото ёкнуло в душе у Евдокии, умом она вполне понимала, что он зря болтать не станет и что Палкан здесь ни при чём, но отступать ей было некуда. Положение у неё было отчаянное, завтра могут снять с бригадирства, и тогда ей, опытному животноводу, светят вплоть до пенсии только овощные грядки. Остаётся один выход: свалить вину на кого угодно, лишь бы остаться бригадиром.

Палкан прошёл по скошенному полю до самой дороги, след здесь был отчётливым. Не вызывал сомнения тот факт, что по этой тропинке разбойники ходили не единожды. Следопыт приобрёл важную информацию.

«По этой тропе парочка приходит к ферме, но обратно по ней не возвращается. Куда же они деваются с поросёнком?»

Этот вопрос измучил Палкана, не давал ему ни секунды покоя, не позволяя забыться и расслабиться. Приблизившись к дороге, след постепенно становился не таким чётким. Много машин, разные грузы, запах солярки, с которым, для людей конечно, может сравниться самый ядовитый газ из баллончиков под романтическим названием «Черёмуха», к нему вдобавок ещё и дурманящий запах расплавленного на горячем солнце асфальта. Весь этот ужасный коктейль может свести на нет любые, даже самые добросовестные усилия сыщика, работающего по запаху. Палкан продолжил кружить вокруг этого места, пытаясь вновь отыскать пропавший след, но всё тщетно. Несолоно хлебавши он отправился домой, прихватив с собой испорченное настроение.

— Коль, это что же получается, наш Палкан по загону гуляет, так, что ли?

— И ты туда же. Тебя вслед за Дуськой послать или ещё подальше?

— Чего злишься? Не видишь, я сама не своя, там ведь действительно следы собачьи.

— Собачьи, точно, но не Палкана. Крупные следы, вдавлены в грунт глубоко. Не собака, а мамонт. Но вот как он с тушей назад перебирается, загадка. А может, он не один?

Николая осенила слабая догадка. Он вспомнил, что на тропе за забором они с Колькой видели два следа, оставленные собаками, но для него оказалось тайной, как собаки, даже если их много, смогли преодолеть забор фермы с поросёнком в зубах. Николай попытался ещё раз осмыслить всё увиденное, но расстроенная Лида встревала с вопросами и сбивала с мыслей.

— Значит, не Палкан по загону лазит?

— Ну хватит уже, не Палкан конечно, какойто другой кобель, вот только он намного крупнее будет. Откуда этот гигант взялся?

— А как он в загон попадает, через забор, что ли, перелезает? — не унималась с вопросами жена.

— Да, действительно хитро. Вы с девками куда стебли травяные выбрасываете из выгула? А, тото же, через забор и делу конец. Там такой трамплин организовали, что хоть на грузовике въезжай, грузи полный кузов поросятами и отваливай.

— Неужели по траве так вот можно?

— Я и сам думал, что не можно, а вот Палкан мне сего дня спектакль показал, прямо как Гамлет пред своей роднёй. Я зря ругал, он всётаки молодец.

— Что за спектакль? И где сейчас Палкан?

— Обиделся на меня и ушёл кудато. Придем домой посмотрим, он наверняка уже там.

Катерина Козикова после тяжёлого разговора на свиноферме по пути домой зашла в магазин, купить хлеб, сахар, немного халвы детям и так набрать коечего

по мелочи. День тяжёлый, усталость валит с ног, и настроение хуже некуда, а тут КлавкаСельмажка, продавец Сельмага, приставать стала с расспросами. Да так мягко стелила, выстраивала хитрые вопросные схемы, и сладострастно молвила, и искусно плела свою маленькую интрижку:

— Слушай, Кать, чё там у вас на ферме творитсято? Гутарють, нешто нечистая сила лютует, чё ли? Али брэшуть. Чё молчишьто, кадысь воды в рот набравши.

Клавка — балагурка известная, что сорока в лесу, собирает она всякие сплетни, не зная ограничений. Закромов для их хранения Клавдия не имеет и никогда не имела, по этой простой причине мгновенно распространяет все до единой по селу, и движутся они после ускорения, которое получили от Клавы, со скоростью величайшей эпидемии. Смысловой «раскрас» каждой сплетне она придаёт настолько искусно, что ретрансляторам этих, с позволения сказать, новостей буквально нечего к ним добавить. Человек обычно даже анекдот пересказывает с прикрасами и каждый со своим неповторимым изыском, а сплетню Клавы передавали из уст в уста, соблюдая её интонацию и не искажая ни слова автора. Почемуто все считали это очень важным — не искажать сказанное этой безудержной сплетницей. «Армянское радио», «Радио Свобода» по сравнению с Сельмажкой жалкая пропаганда.

— Поросята у вас там испаряются без следа. Люди говорят, что волки завелись, а может, это оборотень объявился, а не волки? Вот поглядеть бы…

Клавка, как лиса, вкрадчивым голоском обрабатывала уставшую Катерину, будто бы считала её вороной, а пресловутым сыром в этой ситуации был бы рассказ о случившемся. Весьма искусно замаскированный капкан сработал, и из Катькиных уст не просто кусочек сыра выпал, а полилось целое сырное изобилие. Клавдия, опершись на прилавок, стояла с открытым ртом и, упиваясь услышанным, всё впитывала, схватывала, усекала, наматывала, огребала, хапала, записывала на корочку. Она уже находилась в предвкушении той славы, которая ожидает её после распространения этих сногсшибательных фактов. А Катюха всё пела и пела, в её голосе стали появляться артистические нотки, попытки пародирования чужого голоса и выражения лиц участников этих событий. Странно говорить, но Катерине ещё повезло, хотя бы в том, что в это время в магазин никто больше не вошёл, иначе получилась бы полная прессконференция. И всё же Козиковой после такой славы несдобровать…

— …Дуська и говорит: «Это твой Палкан, он волк, его зубов дело, да и точка, Лидка только рот раскрыла и ни гугу. А следов волчьих полон выгул».

В конце концов Катюша опомнилась, что разболтала чужую тайну, не на шутку испугалась и, прикусив себе губу, замолкла. Действительно, ведь слово не воробей, а вот влететь за него может, как за целого гуся. Но и это бы полбеды, а вот разглашение совхозной тайны, в которой замешано руководство хозяйства и работники фермы, — это посерьёзнее будет. Это коллективным порицанием пахнет. Катя, вдруг оценив случившееся, кинулась умолять Клавдию не разглашать сказанного ею. Даже заплакала в конце:

— Я ничего тебе не говорила, запомни, сболтнёшь кому, меня ж за Можай загонят, Клав, я тебя прошу — НИКОМУ!

— Я что, Кать, я могила, будь в спокое, я нини, — увидев Катины слёзы, пообещала Клава.

И Катя в это искренне поверила. Немного успокоившись, пошла домой, даже забыв заплатить за покупку. Клавдия следом вылетела из магазина и заголосила ей вдогонку:

— Кать, стой, а деньги, ты же не рассчиталась.

Любая ночь в предгорном селе прекрасна и вполне поэтична, но эта была всем ночам ночь. Трудный рабочий день, середина недели, всем хочется отдохнуть и расслабиться, а тут такие новости…

Спит посёлок, а сплетня чёрной чумовой заразой ползёт по нему, поглощая один дом за другим, одну трезвую голову за другой, от самогона пьяной. Грудных детей и великих пьяниц, обезумевших от алкоголя, эта новость не коснулась, но остальная часть населения к утру была в курсе всех подробностей, даже количество Катькиных слезинок, упавших на прилавок Клавкиного магазина, было в точности подсчитано. Катюха шла на работу как на эшафот, сгорая от стыда, с трудом переживая косые взгляды и насмешки, а главное, каждый встречный с ехидством пытался уточнить подробности:

— Катерина, сколько волковто было в выгулах?

— Кать, скажи, потрохов не нашли за забором? Может, пустые бутылки изпод водяры валялись где.

Некоторые сельчане кидались совсем в другую крайность и трактовали её вчерашнюю болтовню посвоему:

— Катюха, молодец, так им, темнилам, и надо. Воруют по чём свет, а на волков кивают.

— Катька, в «Советскую Россию» пиши, сажать их всех нужно.

Ничего не понимала Катерина, кого сажать, за что сажать, но одно ей стало абсолютно ясно, что Клавка — подлюка, змеюка подколодная, хоть и клялась: «…я могила, будь в спокое, я нини», а сама растрепала их разговор по всему селу.

— Ну, я ей устрою крейсер «Аврора» и Варфоломеевскую ночь в одном корыте, кудри её на кочергу накручу, костыли к ушам приложу, будет помнить меня во веки вечные.

Теперь представьте, каково было идти на работу Николаю с Лидой. Трудно перечислить все вопросы, на которые нужно было ответить прохожим. Николай, особо не утруждаясь, на все эти вопросы давал один и тот же ответ. Этот ответ нельзя было печатать в газетах, но задавать остальные вопросы у любопытных охота безвозвратно пропадала. В связи с этими событиями он был очень зол на саму Катьку, но не на неё одну.

— Прибью эту шмакодявку. Это же надо, за один вечер растрепать на всю вселенную.

— При чём тут Катерина, она дура, да и только, а вот Клавка — это известная стерва, она на всё село и растрепала.

— Обеих на одну сковородку посажу, воблы недосушенные, глаза бы мои на них не смотрели.

Трудно им было, Николаю с женой, дойти до фермы. Некоторые жители села специально меняли свои утренние маршруты, чтобы пересечься с ними и из любопытства порасспрашивать, а на самом деле позубоскалить, это и есть обычное поведение просвещённого сельского населения. Что и говорить, тяжелейшее утро, которое сулило не менее тяжёлый рабочий день.

«Сейчас с утра начальство нагрянет, начнётся процесс, по неприятностям схожий с процессом эпиляции волос на заднице без анестезии», — про себя подумал Николай, а Лида примерно то же самое прочла по виду его кислой физиономии.

Как ни жалко было работников свинофермы, но их неприятности меркли по сравнению с утренним маршрутом Евдокии Жириковой. Когдато давнымдавно в Греции был такой случай: известие об одержанной важной победе в столицу доставил один воин. Он прибежал к месту, произнёс «Победа» и скончался от перенапряжения сил. Воина этого прославили на века, а бег на такую дистанцию назвали марафонским. Это сегодня известно каждому, это знают даже дети. Дуська в это утро плелась на работу, будучи в полной уверенности, что доползёт до кабинета и тут же скончается, тоже от перенапряжения, но не физических сил, а моральных. Кто только не приставал к ней, каких только пакостей и колкостей в её адрес не швыряли, каких только пророчеств не сулили. Как она стерпела всё это, известно только ей и Господу Богу.

Не пройдя и половины своего пути к ферме, Евдокия, приняв неожиданное решение, резко развернулась и пошла обратно по направлению к конторе.

Контора — это не просто здание, это центр управления совхозом. Здесь утром можно застать любого руководителя, если тебя к нему на ковёр специально не вызывали. Здесь в бухгалтерии выписывались накладные на получение кормов, спецодежды, здесь располагалась касса с маленьким зарешечённым окошечком, через которое рабочие получали кровно заработанные аванс и получку. Здесь принимали на работу, и здесь же с неё увольняли… нерадивых работников в особенности. Войдя в здание, она направилась прямиком к главному зоотехнику, Алиеву Азрету Магомедовичу.

— Дуся, хорошо, что ты пришла, а то за тобой собирались Гришку посылать, — скороговоркой пролепетала молоденькая секретарша Светлана.

— После всего этого как я смогла бы мимо конторы пройти?

— Ладно, не трусь, тебя Главный вызывает, иди к нему, он сегодня не очень злой, скорее озабоченный. Двигай, ни пуха ни пера, — напутствовала она Евдокию.

Пока Дуська в нерешительности переминалась с ноги на ногу у двери главного зоотехника, в приёмную с накладными на солярку вошёл Андрей Максимович Доля.

— А я тебято как раз и хотел на ферме искать, Дуся, как вовремя ты наведалась в наши края. Я хочу спросить тебя, а что пёс Николаев, Палкан, точно вокруг фермы крутился? Чего молчишь, скажи, да или нет?

Евдокию очень задел его бескомпромиссный тон, и ещё она прекрасно знала склочный характер Андрея Максимовича и решила его отшить.

— Хочешь, будет да, а хочешь нет, твоёто какое дело? Следователем, что ли, заделался?

— Да ладно, чего шипишь, как кобра очковая, я же тебе помочь хочу.

— Помочь?! Это здорово, помощников мне только и не хватает. С утра отбою от вас нет, вон вдоль дороги стоят, каждый в помощники набивается: «Дуся, Дуся», полна улица помощников, чтоб вы все провалились — помощники хреновы.

— Так ты про этих зубоскалов? Но менято с ними не равняй, я действительно помочь хочу. Ведь ты говорила, что Палкан Николая Сергеевича поросят у тебя таскает. Так я тебе скажу про себя.

— С чего это ты взял, что я говорила комуто, гдето. Чего болтаешь что попало. Слышал звон, да не знаешь, где он.

— Ладно, ладно, хватит, остынь немного. Ты сама Лидке говорила, что Палкан — это волк, что он поросят с фермы таскает, хватит притворяться и овечкой прикидываться. Спроси вон хоть у Светки, она тебе память вправит.

— Не надо упорствовать, Дуся, каждый знает, что ты сказала, — опустив глаза, застенчиво промурлыкала секретарша.

— Ну вот, а что я тебе говорил, об этом все знают, а я тебе вот что расскажу. В самом начале апреля этот Палкан моего пса загрыз. Ты что, не знала об этом?

— Слышала, как же не слышать, как твой Туман — полубес» шибанутый, на ребёнка напал. Я бы твоего Тумана… да вместе с тобой…

Жирикова так разошлась, что Доля враз пожалел об этом, зря он зацепил её своими расспросами и, как бы извиняясь, пролепетал:

— Ты всё шутишь. Уж и не знаю, как мне тебя убедить в том, что этот волчара моему псу в глотку вцепился и задавил насмерть. Я тебе говорю, это он на ферме у тебя командует, точно он, попомнишь мои слова, оон.

Доля пытался быть максимально убедительным. Кто, кто, а Дуся знала интриганские наклонности собеседника и не особо ему уступала, хотя всю историю про его Тумана давнымдавно знала.

Евдоха, и так взведённая до отказа, как пружина спускового механизма «калаша», чуть не кинулась на Андрея Максимовича, но в конце всё же сдержалась и только взглядом презрения одарила растерявшегося горепомощника. Наконец отвязавшись от непрошеного свидетеля, она, тяжело вздохнув, повернулась и с тревогой в сердце вошла в кабинет, где её ждала полная неизвестность.

— А, Жирикова, здравствуй, проходи, пожалуйста, присаживайся поближе вот сюда, к столу, — спокойным голосом и весьма уважительно произнёс её непосредственный начальник, встретив её приход добродушной улыбкой. «Главный», так его называли промеж собой работники совхоза.

— Здравствуйте, Азрет Магомедович, — с почтением проговорила Евдокия, не зная, как реагировать на его неожиданную приветливость, и присела у края стола на стул.

— Рассказывай, кто там у вас такой умный оказался? Кто шум поднял на всю Камаринскую? — ради шутки со сталинской интонацией в голосе задал вопрос начальник.

В бригаде у Деда Серикова работа ладилась: эксцессов никаких, воровства никакого, но и новостей особо никаких не было, за исключением того, что Оксана Никитенко забеременела, но Дед к этому событию не имел никакого отношения. Это утро обещало быть добрым. Дмитрий Михайлович прохаживался меж аккуратно окошенных рядов яблонь и наслаждался плодами совместных трудов.

— Стволы выбелены, сухие ветки срезаны, гусеницы потравлены, удобрения внесены, трава скошена, листья зелены, яблоки зреют ко времени — порядочек…

Мысли Генерала укладывались стройными рядами, каждая на своё законное место, не перемешиваясь, не путаясь с другими. Вдруг до его слуха донёсся необычный шумок.

— Шушукаются вроде? Хихикают нешто?

Обошёл бригадир вкруг копны высушенного сена, а тут вся его женская армия в сборе, все семь девок и беременная Оксанка с ними, нет только одного, сторожа Ивана.

— Это что ещё за собрание? У вас что, рабочий день отменили или 8е Марта повторно назначили?

Дмитрий Михайлович попытался прикинуться Иваном Грозным, собрал все до единой морщинки со всего лица и разместил их повыше носа, прямо промеж бровей. Лицо и в самом деле стало грозным, а вот сам…? Поднял он над головой самодельную свою трость и, магически потрясая ею, попытался средь чистого неба вызвать громы и молнии — не вышло. Девки хоть и не боялись своего начальника, но уважение к нему было велико. Они тут же повскакивали все как одна и обступили его вокруг. Картина, прямо скажем, умилительная — «Дед Мороз и детки»: в центре стоял высокий, худощавый, с седой бородой и палкой в руке «Дед Мороз», а по кругу, словно в хороводе, молоденькие девчушки в разноцветных платьицах. Яблони вместо новогодней ёлки и скошенная трава вместо снега, ай да праздник, сейчас все вместе начнут подарки раздавать и хороводы водить.

— Что, работнички, благородный труд вам надоел, значится. Теперь заседания вам проводить сподручнее, чем работать. «Тред юнионы» недоделанные. Кончай базар, марш за граблями и сено ворошить, а не то всех покараю как…

Молодые балагурки не дали Деду закончить перечисление карательных методов и засыпали его ехидными вопросами:

— Михалыч, расскажи, что там за чудеса на работе у Николая с Лидой? Вроде там на ферме нечистая сила завелась или научные опыты по телепортации поросят через забор проводятся? Скажика, Михалыч, Палкан ваш в доле с ворами или сам управляется? А может, банда завелась? Может, нам с косами и вилами на подмогу рвануть?

— Да нет, девки, нам не с вилами туда надо идти, а с вилками, когда шашлыки свеженькие подавать начнут.

— Точно! А мы им компота с «зеленушек» наварим, чай не обидятся? Стол богаче будет.

Девок как прорвало, шагу не дают ступить своему командиру, хохочут, насмехаются, зубоскалят, вопросики с намёками так и сыпят, спасу нет. Как будто с ума все посходили. Дмитрий Михайлович устал за полминуты так, как не уставал ни разу за всю долгую трудовую жизнь. Ноги чуть не подкашиваются, пот крупными каплями выступил на лбу, пришлось вынимать носовой платок и пускать его в дело.

— Ну всё, сороки, кончай трескотню, голова от вашего шума разваливается. К прокурору с вопросами приставать будете, а мне тут с вами говорить не об чем. Кончай собранию, сказал… всем за граблями. Пошли, пошли…

Пыл у садовниц слегка спал, насмеялись, нашумелись и дружно пошли делами заниматься. До сей поры доходили слухи до Деда, что на свиноферме не всё ладно, но он и предположить не мог, что всё так серьёзно. Совсем ещё близко было то время, когда за кражу ведра комбикорма можно было угодить в тюрьму лет на пять — семь. Слово «кража» у всех ещё ассоциировалось со словом «тюрьма». Дед не на шутку перепугался. Его зять, отец Николая, два месяца отсидел в КПЗ. Тогда цыгане увели из его табуна двух коней. В результате — подозрение в сговоре с ними, и срок зятю грозил серьёзный, но мужики, охотники поселковые, отыскали пропажу, цыганам намяли бока и вернули жеребцов в табун. Обошлось в тот раз, и зятя Сергея отпустили. Уже забываться стал тот случай, но надо же, теперь и внук в опасности.

— Что ты ляжешь, будешь делать? — скороговоркой выругался расстроенный Дмитрий Михайлович. — Вот незадача, ведь ломило с утра поясницу, думал: не пойду сегодня в сад, на эту каторгу проклятую, так нет же, припёрся на свою седую голову.

Решил он вернуться домой и прилечь в постель, чтобы, дождавшись Николая, спокойно обсудить всё случившееся. Нет худа без добра, гласит мудрая пословица, так оно и есть.

Теперь он почти в курсе того странного происшествия, что столько времени не давало покоя его близким родственникам. И ещё ему стало ясно, почему в последнее время дома прекратились разговоры о делах на работе. Теперь наконецто все недомолвки и шифрованные фразы между Николаем и его женой Деду стали понятны. Он давно собирался задать своему внуку прямой вопрос об этом, но както всё откладывал на потом.

— Теперь пришло время, хватит тянуть кота за хвост, — твердо решил подполковник Сериков.

— Колька, ты не видел Евдокию, куда она подевалась?

— Я что, назначен сторожем для всех Дусек Великой Европы? До меня такого приказа не доводили. По этой причине я лично считаю, что любая Евдоха по моей территории может перемещаться совершенно свободно в любом направлении и обратно, ей за это ничего не будет, гарантирую. А как слабый женский пол она меня не интересует.

— Хватит балабонить, я дело спрашиваю, не видал её?

— С утра чтото не было. Даже очередную взбучку выписать было некому, скучно както стало.

— Наверняка она к начальству пошла. Сейчас подъедут и скуку твою как рукой снимет. Так что готовься к фейерверкам. И я пойду готовиться…

Николай прошёл в выгул для молодняка и проверил скрытые вчера следы. Опрокинутая кормушка была на месте, и чёткие отпечатки тех самых следов никто не тронул. Это отчасти успокаивало его, но предугадать действия начальства было весьма затруднительно.

— Азрет Магомедович, а я почём знаю?

— Ты начальница, тебе и знать полагается. Мы с тобой как договаривались: или прекратятся эти художества, или следствие начнём по полной форме. Тогда уж не обижайся. Я против тебя лично ничего не имею, но ты и меня понять должна. Терплю до поры до времени, так ведь меру знать нужно. Завтра партком. Наш вопрос слушать будут, а виновных как не было, так и нет. Что отвечать прикажешь, на что ссылаться. Кого подозревать собираешься, Евдокия Петровна? Только не говори, что все вне подозрения. Если бы всё так гладко было, тогда поросята не пропадали бы. Ну, что молчишь? Если у тебя нет подозреваемых, значит, это ты сама всё организовала или собираешься покрывать организаторов, для следствия это всё равно. Отвечай…

Над Евдокией словно безвоздушное пространство образовалось, она пыталась глотать воздух, а его вдруг не стало. Насколько смогла, настолько и выдавила из себя фразу:

— Магомммед Азретооович, я…

У Евдокии ком подступил к горлу и перекрыл дыхалку. Она окончательно запуталась, называя его имяотчество наоборот. В её голове всё завертелось, перед глазами поплыли прозрачные шары, похожие на развесёлые мыльные пузыри. Вот только было ей совершенно не до веселья.

После внезапного приступа слабости и головокружения Главный подскочил к столу, быстро налил в стакан воды и подал его Дусе. Сделав несколько глотков и чуточку придя в себя, она продолжила:

— …я не знаю, кто это может быть, мы все вместе следили за выгулом, отлучались только на полчасика, когда малышей кормили, как обычно, перед обеденным перерывом. Ничего не замечали. И Николай Сергеевич с Василием всякий раз вокруг обходили, следов никаких нет, крови тоже нет. Мы ничего понять не можем.

Евдокия наконец не выдержала и расплакалась.

— Ладно, ладно. Прекрати нюни распускать. Успокойся, Дуся. Я тебе действительно зла не желаю, но разобраться всё равно полагается.

— Ну как же нам разобраться, если никаких следов нет? Знаменитых сыщиков среди нас не оказалось.

Дуся всё ещё всхлипывала, но понемногу успокаивалась и входила в нормальное состояние.

— Как же нет следов? Я только что слышал голос Андрея Максимовича Доли. Он так громко и убедительно тебе доказывал, что вора знает в лицо.

— Слушайте вы его больше, Азрет Магомедович. Этот Доля со своим барбосом всех достал, да и врёт он всё.

— Ладно, хорошо, Андрей Максимович врёт, а остальные как же?

— А кто это остальные, я чтото не пойму, о ком вы?

— Вчера парторг позвонил мне и рассказал всё, что мы с тобой скрывали целый месяц от посторонних ушей. Ответь, как это так получается? Вся деревня в курсе, а я один вроде как ничего и не знаю. Мне что, первоклассником прикинуться и сказать на парткоме: «Я больше не буду»?

Главный всерьёз осерчал и треснул кулаком по столу, да так резво, что Евдокию на её стуле кверху подбросило. Она вновь заволновалась и чуть не заплакала.

— Я вот что у тебя спросить хочу. Это что за волчий след, о котором Доля говорил?

— Да какой там волчий след, никаких там волков и в помине нет. Вчера Николай Сергеевич нашёл какието следы внутри выгула, кормушкой их прикрыл, а я решила участковому их показать.

— Да! Это интересно, а ты говоришь, что никаких следов, это же настоящие следы, а ты говоришь… Давайка собирайся, поедем, посмотрим на эти самые следы.

Дед Сериков с трудом доплёлся до дома, душевное волнение не покидало его ни на минуту. У входа во двор его встретил Палкан. На его морде, преданной и умной, ни тени волнения, хотя Деду показалось, что пёс уж очень хочет чтото ему рассказать. Не успел он «порасспросить» Палкана о том о сём, как на улицу вырулил знакомый газончик с фургоном вместо кузова. Это была совхозная машина с надписью «Ветеринарная амбулатория». Такое научное название никого из сельчан не вводило в заблуж дение, все называли её труповозкой, поскольку, объезжая стада коров и отары овец, Иван Тимощук, её водитель, собирал в фургон павшую скотину и затем увозил её на вскрытие в ветстанцию, с дальнейшей её утилизацией. Дед хорошо знал Ивана, тот всегда подвозил ему в сад ядохимикаты. Деловые отношения переросли во взаимное уважение, поэтому Иван, услыхав зловещую новость про свиноферму, сопоставил её с недавними случаями в горах, которые ему на прошедшей неделе рассказал чабан Сейтке. Поразмыслив, он решил, что это необходимо знать и Николаю Сергеевичу. Доехать до фермы у него возможности не было, а вот заскочить к Деду он время выбрал.

— Ванюша, ты чего это в наши края наведался? — Дмитрий Михайлович начал разговор с вопроса, когда машина неожиданно притормозила прямо у его двора.

Иван спокойно подошёл и приветливо поздоровался:

— Здрав будь, Михалыч.

— Буду, буду, не беспокойся, и ты не хворай. С чем прибыл — говори?

Сериков ненароком подумал, что и этот прибыл с надоевшими, как горькая редька, ехидными расспросами, ну и соответственно приготовился отправить его подальше — за горизонт. Уж очень сильно его расстроили утром девчата. Но Иван, не дожидаясь отдельного приглашения, начал свой обстоятельный рассказ, без вступлений и предисловий, что и спасло ситуацию.

— Я вот зачем, Михалыч: услышал сегодня с утра страхи про свиноферму и вот что по этому поводу думаю.

Дмитрий Михайлович напрягся, собираясь услышать нечто очень важное и спасительное, поэтому притих, стараясь ни слова из услышанного не упустить и не сбить собеседника с мысли. Иван продолжил свой рассказ:

— Был я на прошлой неделе у Курдайского перевала, на третьей ферме у Сейтке, так он мне про двух собак рассказал, которые повадились у него из отары ярочек таскать.

— Да ты что! Как это — собаки овец таскают, небывальщина какаято? У него своих собак свора несчётная, волковто сроду не подпускали, а тут собаки какието. Чтото здесь не так.

— Может, и не так, но если он сам их видел, даже догнать пробовал, правда, далековато было. Когда их под холмом заметил, кинулся вдогонку, но опоздал. Им удалось смыться, соответственно и барашка уволокли.

— Ну, так как же его свора чужих подпустила?

— А он и говорит, что не чужие. По осени из его своры пропала молодая чёрнобелая сука. Он думал, что заболела и в горы ушла с концами, а тут в бинокль смотрит на эту парочку, глазам не верит: с бараном на загривке чучело лохматое, здоровяк неимоверный, а рядом она, та самая чёрнобелая, и вдоль ущелья дёру дали, только пыль столбом. Сам он на лошади попробовал догнать, но пока с противоположной горы спустился, пока за ними погнался, их и след простыл. А ты сам знаешь, чабаны гончих не держат, след взять некому. Его свора приучена рядом с овцами находиться и по следу никогда не пойдёт. Получается, подпустили они воровку, как подругу бывшую, а тот второй, видимо, прятался гденибудь поблизости.

— Слушай, ведь это и не всякому человеку под силу подобную операцию придумать, а тут собаки… Неправдоподобно всё это смотрится.

— Я когда выслушал всё, честно скажу — подумал, что преувеличивает он и чтото недоговаривает. А потом смекаю, с чего ему вратьто. От пропажи ягнёнка у него не убудет, сроду он их не считает, вон собственных, вперемежку с совхозными, полотары бегает, сколько ни таскай — всех не перетаскаешь. Мы прививки им делать приезжаем, так я точно знаю, сколько их на самом деле. Учётчики считают только тех, что числятся, чуть более половины, остальные их не интересуют.

— Слушай, Вань, а в какой день это случилось, ты не вспомнишь?

— Почему не вспомню, он точно сказал, что во второй раз их заметил и оба раза — в субботу. Как впервой засёк, так специально караулить стал. Поднялся он на холм, чтобы в бинокль за отарой наблюдать. Мелкашку с оптическим прицелом прихватил, я её сам однажды в руках держал, классная вещь, но вот не уследил — второй раз грабанули. Сейтке мне сказал, что капканы боится ставить, потому что могут свои пораниться. А эти двое уж очень грамотно подходят, собаки его ни разу даже не тявкнули. Что собаки, ни одна овца с места не стронулась. Прямо мистика какаято.

— Да, да, та ещё ситуёвина. И ты считаешь, что эта парочка может орудовать у нас?

— Дмитрий Михалыч, ты человек опытный, мы тебе не ровня. Моё дело рассказать, что слышал, а ты уж далее додумывай. Я на ферме много раз бывал, трудно себе представить, что какаято барбосина сможет с поросёнком сигануть через забор, но ты ведь сам говоришь, что украсть ягнёнка изпод носа у такого сторожа, как Сейтке — это круто. Вот и пораскинь мозгами, может, что и срастётся.

Иван закончил свой рассказ, Дед не нашёлся что ему ответить, а вот Палкан тихонечко заскулил и замахал хвостом, который, как барабанная палочка, стал постукивать по Дедовой штанине. Водитель уже нажал на газ, и машина визгливо тронулась с места. Только Дмитрий Михайлович Сериков никак не мог опомниться и молча смотрел вслед отъехавшему Ваньке. Может ли быть такое совпадение, чтобы организовалась собачья банда, грабившая окрестных вооружённых оптикой умников?

— Быть такого не может, собакиграбители — Бонни и Клайд — чушь собачья.

С последними мыслями Дмитрий Михайлович встрепенулся и наконец обратил внимание на Палкана. Тот всё ещё колотил своим хвостом по его ноге, во всю его собачью пасть сияла откровенная собачья улыбка.

— Чего цветёшь, морда блудливая, неужто понял, о чём мы говорили?

Палкан вновь слегка заскулил и ещё интенсивнее заколотил хвостом об его ногу.

— Ты погляди, и впрямь понял. Так ты, может, тоже видел эту парочку? — заинтересованно спросил Михалыч, глядя прямо в глаза своему собеседнику. И вновь сработал принцип передачи информации с помощью взгляда.

Палкан засеменил лапами, как будто собрался бежать вдогонку за ворами, ещё сильнее заколотил хвостом по ноге Деда, как барабанщик на параде, и, раскрыв пасть, продолжил слегка поскуливать.

— Ты посмотри, какая фифа.

Удивлению Деда не было предела. Это же надо такое наблюдать, чтобы простой пёс так понимал человеческую речь. При полнейшем своём удивлении, у него сомнений в этом не осталось.

— Хорошо, хорошо, Палкан, хорошо, молодец.

Дед потрепал его по загривку и добавил:

— Всё мне понятно, Палкаша, иди отдыхай, иди. Если существует «чушь собачья», то почему бы и «собачьей правде» не быть? Если эта парочка шутя изпод винтовки с оптикой уходит, так почему бы ей и забор не взять. Сегодня с Николаем поговорю, это же надо. Они это, как пить дать они.

Главный вместе с Дусей приехали на свиноферму около девяти часов. Работники, бурно переговариваясь и размахивая руками, встретили их у эстакады почти всей бригадой. Отсутствовали только двое: первая была Катерина, которая, чтобы избавиться от укоров коллег, предусмотрительно пошла рассыпать витамины по кормушкам, и второй Василий, который по долгу службы готовил в цехе комбикорм, откуда и доносился монотонный гул зернодробилки.

— Что за шум, а драки нет? — подходя к рабочим, шуточно спросил Главный.

Встревоженные горячим спором, люди не сразу переключились на разговор с ним и ещё какоето время спорили промеж собой. Но скоро угомонились, и у начальства наконецто появилась возможность излагать генеральную линию руководства.

— Ну что, работнички, доигрались, кто же из вас такой шустрый нашёлся? Всё, что таили до поры, стало известно даже в младших группах детского садика.

— Знамо кто: Катька — Клавке, Клавка — всем. Той, что ни скажи, вмиг разнесёт по округу, как мулла утреннюю молитву с мечети.

— Чувствую, досталось бедняге от вас на орехи, чтото нет её рядом?

— Да уж досталось, то ли ещё будет. Научится язык за зубами держать, — изза спины Главного встряла в разговор Евдокия.

— Вот трепло собачье, до работы сегодня дойти было невмочь. Как голому по Красной площади пройти, каждый спросить норовит: «Откуда столь модный костюмчик?»

Главный остряк Колька рассмешил народ своей очередной шуткой, и под общий смех другой Главный сменил тему разговора:

— Ладно, вы её не трогайте больше, ей наверняка и самой трудно. Уже сто раз, наверное, пожалела, что с этой Клавдией связалась. А если подумать, то рано или поздно всё пришлось бы рассказать, может быть без таких красок, как у Клавы, но шила, как говорится, в мешке не утаишь, а если попытаешься, то сам на него и усядешься, вот тогда сразу больно станет, в одном месте. Вот нам сейчас и больно, потому что это наше шило нам о себе напомнило. Прав я или нет, как вы считаете?

— Правы, конечно правы, Азрет Магомедович.

— Ну, раз я прав, то слушай мою команду: шагаем все по рабочим местам, а я буду каждого вызывать и спрашивать, таким образом и составим общую картину. Сразу хочу вас предупредить, что в семнадцать нольноль состоится заседание парткома, слушать будут меня и Евдокию Петровну. В повестке вопрос один — о хищении социалистической собственности на вашей свиноферме. Предупреждаю, ситуация не шуточная, может достаться коекому на пряники, не обессудьте. Шутки кончились, начинается всё понастоящему. Партком сразу может дело в прокуратуру передать. Каждый должен мне всё, что знает, рассказать, а вот Светочка будет все ваши слова записывать, чтото вроде протокола. Сейчас останется Николай Сергеевич, а остальные свободны.

Бригада молча разбрелась. Остались только трое: секретарша Светлана, Николай и главный зоотехник Алиев.

— Давай, Коля, показывай следы, да по пути расскажи, что ты по этому поводу думаешь.

— Думатьто особо и нечего. След крупного пса, видно, что он разбежался и сиганул через забор, следы вдавленные и чуть назад смазанные. Скорость набирал с каждым толчком. Это скорее оттого, что разбежаться особенно негде, загон уж больно короткий.

— Разбег короткий, а забор высокий, что ты по этому поводу скажешь? — возразил Главный своими весомыми аргументами.

— Я посмотрел по следу и понял, что в конце разбега он на поилку, как на трамплин, опирался, с такой позиции начало прыжка на полметра выше получается, расчётливый гад.

— Ты считаешь, что всё так продуманно, по загону гуляет, а потом выпрыгивает?

— Знаешь, Магомедыч, я никак в толк не возьму, чего ему гулять по территории, а потом обратно прыгать? Что, мест для прогулок мало в округе? Думаю всё же, что на охоту он сюда приходит. А как поросёнка утаскивает — понять пока не могу.

— Ты почемуто всё время говоришь — он да он, ты уверен, что это кобель?

— Не так чтобы очень, но и не то чтобы совсем. Уж очень крупный след, видно, что зверь массой здоров, в общем, похоже, что кобель.

— А ты не подумал, что он не один?

— Думал, но следто в загоне один.

— В загоне, согласен, один, а за забором следы были или нет?

— За забором — были. И тогда, после дождя, я видел два разных следа на тропинке.

— На какой тропинке?

— Там тропа протоптанная, следов человека на ней нет, а собачьи были, до арыка доходят и обрываются. Мой Палкан мне эти следы пытался показать, только я тогда ничего понять не смог.

— А ну, покажи мне эту тропу.

На заседании парткома среди серьёзных людей шёл оживлённый спор, что в решении запишут, то и сделают, потому что решение этого «общественного органа» — закон для партийного руководства совхоза. Ослушаться нини, все боялись заседания парткома. Разговоры были разные, а к какимлибо выводам всё не приходили. «Из пустого да в порожнее» — так люди говорят про подобные разглагольствования. Первым слушали выступление участкового Павла Крылова. Он встал изза стола, прокашлялся и начал выступление:

— Я сам лично обследовал место преступления.

— Не место преступления, а место происшествия, — поправил его парторг Нестеров Илья Сергеевич.

— Преступление будет в том случае, если не разберёмся, что к чему, а пока попрошу называть вещи своими именами.

— Ну да, я и говорю, место этого самого — прест… извиняюсь, происшествия, там следов не обнаружено, никаких. А без следов, что тут поделаешь, милиция бессильна делать заключения, если нет оснований. Я бы вот на что попросил обратить внимание партийной организации, на слабую разъяснительную работу в коллективе у Жириковой. Всё складывается так, что понять происходящее пока невозможно, а поскольку неясностей больше, чем…

Нестеров не выдержал и оборвал участкового, слушать его дальше было бесполезно:

— Вы, товарищ младший лейтенант, присядьте, пожалуйста, а мы лучше послушаем следующего выступающего.

Следующим выступающим был Павел Григорьевич Сысоев, бригадир МТФ, в его распоряжении было коровье стадо, более тысячи голов, и проблемы свинофермы он знал не понаслышке.

— Были собаки в загоне или не были — партком это не интересует. Николай Сергеевич, ваша собака была рядом с фермой — была, клички других собак парткому неизвестны, а это значит, что есть нарушение трудовой дисциплины. Никому не позволено у свинофермы собственную собаку прикармливать. А главное, партком интересует, кто занимается воровством. Я считаю, что это дело нужно передавать в прокуратуру, пусть там следователи разбираются, у них складнее выйдет, а Николай Сергеевич своего пса обязан в ошейнике держать, а то разгуливает, где ему вздумается, потом поросята пропадают. И вообще, у него не просто собака, а наполовину волк — это всем известно. А волки с поросятами, как известно, не дружат.

Продолжил этот разговор Доля. Он взял, как говорится, за основу мягкие высказывания предыдущего оратора и довёл их до полного абсурда. Он припомнил Евдокии её утренний разговор, обвинил её в сочувствии преступникам, не больше, но и не меньше. Закончил он свою очень зажигательную речь словами:

— Не знаю, может быть, я и не прав, но, помоему, эту собаку нужно пристрелить, Палкан опасен, он зверь, с которым никто не справится. А с остальными пусть прокуратура разбирается.

Андрей Максимович Доля был в общем неплохим человеком. Фронтовик с заслугами, вся грудь в орденах, ранен не единожды, трудяга что надо. Бензовоз у него был в образцовом порядке, и не зря ему партия власть доверила. Много дельных предложений от него поступало, но когда понесёт этого человека нелёгкая по кочкам да по буеракам — держись, братва, демагог он тоже отменный. Никак не проходила у него злоба на Палкана и не заживала рана от потери любимого Тумана. Вот и решил он мстить таким скверным образом. Отважный солдат, честный труженик — и вот тебе на… Отвратительно, когда люди ведут себя таким скверным образом, в качестве мести они избирают возможности, предоставленные общественным собранием и властью, получаемой от тех самых людей, против которых теперь направлена их ложь.

— Ну ты краскито не сгущай, Андрей Максимович. Во многом ты прав, разобраться не мешало бы, — выступил в защиту тружеников свинофермы председатель профкома Зотов Иван Никитич.

— Никому не повредит, если мы докопаемся до правды, но и работников свинофермы понять нужно. Они ведь тоже меры предприняли, многое разузнали, однако дело запутанное, все с этим согласны. Да и Николай Сергеевич человек заслуженный, грамоту Верховного совета республики зазря давать не станут. Вот я и говорю, что не дело кобеля вблизи фермы без привязи содержать, но Палкан — собака дисциплинированная, нареканий ни разу никаких не было. Согласен с тем, что на привязи содержать оно сподручнее, а вот насчёт прокуратуры — рановато, небось и сами разберёмся, — такими словами подвёл итоги прениям Зотов Иван Никитич. Далее дело за партийным лидером, последнюю точку всегда ставил он.

— Выслушали мы сегодня всех и теперь попрошу голосовать: кто за то, чтобы… Решение принято, заседание парткома считаю закрытым. До свидания, товарищи.

— Ну что, Коля, сегодня на парткоме, часом, не арестовали всех вас?

— Хуже, Дед. Если бы меня, стерпел бы, а то Палкана арестовали.

— Да ты что?! Как же это так, партком воспитанием собак занялся. Им что, делать совсем нечего стало?

— Доля всё разглагольствовал про социалистическую собственность и на Палкана окрысился как мышь на крупу. Оглоед несчастный. Лучше бы своего Тумана воспитывал. Ишь, вырастил сумасброда. Уж чуть не в задницу его нацеловывал — любимчика своего. Табуреткой бы по темечку этому «любимчику» — и делу конец. Меньше полугода, как его нет, так улица не нарадуется такому счастью. А Доля, бульбогрыз поганый, на Палкана валит, дескать, зверь, волчара опасный, и всякую чушь молотит. Дед, прости за слова поганые, но хоть и фронтовик он заслуженный, хоть с отцом в одном батальоне воевал, но так ему в морду дать хочется, терпеть нет сил. Ты же знаешь, Палкан не сможет на привязи, подохнет и недели не протянет.

— Ты, внучек мой ситный, успокойся, потом, может быть, морды бить будем, лучше про главное послушай. Сегодня поутру Иван подкатил и говорит…

— Коля, что там решили, расскажи, а то я извелась вся, не знаю, что и подумать, — неожиданно вошла в комнату и оборвала их разговор Лида. Пока Николай выслушивал назидания от партийцев, она всё хлопотала по хозяйству и кормила ужином домочадцев. Но сейчас влетела встревоженная и не на шутку обеспокоенная. Муж успокоил её. Ответ прозвучал взвешенно, чётко, размеренно, в общем, что и нужно было для успокоения:

— Да в общем всё утряслось, в прокуратуру дело передавать не стали, Дуська пока поработает, так что поостынь и иди спать, завтра подробнее расскажу. Мне ужин на столе оставь, я чуть попозже поем, сперва обмоюсь слегка.

Ну что там у тебя, Дед? Пусти помыться, устал смертно, есть хочу, как…

— Иди, дочка, иди, тут у нас свой разговор.

Дмитрий Михайлович деликатно выставил Лиду из комнаты. Но не тутто было. Плохо мы знаем женщин… Она вроде и вышла, но за порогом комнаты притаилась и уши навострила.

— Сегодня поутру девки мои меня своими пакостными насмешками достали так, что не вынес я этого издевательства и ушёл до дому. Рассерчал так, что думал — напишу заявление завтра и уволюсь к чёртовой матери, пусть без меня помаются оголтелые цесарки.

— Дед, говори дело, а то я как проклятый жрать хочу, да и спать пора, устал как вол пахотный, каждый вволю и бьёт, и без ума учит, хотя борозду пахать ни один из них не умеет.

— Выспишься ещё, молокосос, деда перебивать вздумал, слушай лучше зрелого человека, может быть, умнее станешь.

— Всё, всё, уже стал умным, слушаю. Партком учит, Доля учит, дед родной учит, как бы мне дураком помереть, прямо и не знаю, едва ли выйдет.

— Хватит, сказал!

Дмитрий Михайлович не выдержал, и у него, видать, нервы не железные, рявкнул так, что у внучка не нашлось слов для ответа, он замолк, как и полагается молокососу.

— Сегодня поутру девки мои так меня достали…

Николай непроизвольно скривил физиономию таким манером, что в зеркале сам себя не узнал бы, но возражать не посмел, лишь бы поскорее это всё закончилось, да к тому же просто хочется пойти поесть, уж не до бани, на неё, любимую, сил не осталось.

— …только я ко двору, а следом Ванька на своей «труповозке»…

Николай слушал размеренный, обстоятельный пересказ всего увиденного и услышанного Иваном, всё больше и больше раскрывая рот и не веря собственным ушам. Рассказ закончился, а он всё ещё стоял как заворожённый. Дед так и не смог понять, дошли его слова до собеседник или он как раззява, стоя спал. Немая сцена затянулась, и чтобы, её прекратить, Сериковустаршему пришлось за плечи как следует встряхнуть своего младшего, и тот вроде пришёл в себя. Едва собравшись с силами тот туго, с напряжением сглотнул пересохшим от волнения ртом.

— А ты знаешь, дед, ведь и на ферме то же самое: следы двух собак, по шерсти, которая на колючках осталась, одна из них светлая, другая — чёрная. Я поначалу этому значения не придал, думал, мало ли собак по округе мечется. А вот сегодня с Главным пошли вдоль забора, посмотрели на следы, так к выводу и пришли, что собаки тут неспроста.

— Да ты что, значит, они и у вас отметились. Вот это парочка — Среда да Суббота. Ишь ты, хитро.

— Дед, а как ты думаешь, под силу им поросёнка через забор перетащить?

— Коль, ты умный парень, а дурак дураком. Удивляешь меня, прямо не знаю как.

— Ты чего, это дед?

— Представь, что мы с тобой вдвоём прём от склада зернотока мешок зерна, килограммов эдак за семьдесят, перед нами забор, под два метра, но мыто вдвоём…

Николай так и треснул себя ладонью по лбу:

— Ну конечно. Как я сразу не догадался? Перехват. Один в загоне, другой на заборе, а поросёнок, как говорится, в «рассоле». Дед, а как они исчезают, почему Палкан след взял только до арыка?

— Говорю же, ты умный парень, а дурак дураком. Припомни, как твой Палкан у Рябинина кролей уносил?

— Ёлкипалки! А ведь точно, поросёнокто пухлый, он всё равно что поплавок, как кусок гов…, в общем, не тонет.

Стушевался перед дедом Николай, но, несказанно обрадованный собственным догадкам, с радостью пошёл мыться и отужинал тоже с превеликим удовольствием. Шутка ли, такое дело раскрыть. Но не тутто было.

Утром Николаю предстояла пренеприятнейшая процедура. Во исполнение приговора местного парткома, сегодня Палкан подлежал смертной для него экзекуции. Хозяин, представляя, сколько полезной охранноразыскной работы было сделано, не знал, какими глазами будет смотреть на Палкана, надевая ему ошейник и цепь, но барбос сам облегчил тяжёлую задачу, аккурат к приходу Николая тихо лежал у конуры и ошейник был с ним рядом. При этом у Николая на реснице появилась и едва не скатилась на щёку крупная слеза. Можете мне не верить, но у Палкана под глазами этим утром тоже было мокро. Хоть и не был пёс на этом злополучном заседании, но его итоги какимто неведомым образом были ему известны. Откуда? Кто бы знал.

Хотите — верьте, хотите — нет, но на крестьянском по дворье случаются совсем уж душещипательные сцены, например, это когда рано утром по тайному договору хозяев и так называемых заготовителей ко двору подъезжает бортовая машина с нарощенными при помощи досок высокими решётчатыми бортами. Этот ранний визит организовывают для того, чтобы увезти вашу бывшую кормилицу, всё время верой и правдой служившую всей вашей семье Бурёнку, на скотобойню. Удивительно, но она совершенно не сопротивляется. На короткой верёвочке, привязанной к рогам, плавно идёт она за поводырём к дощатому настилу, по которому со страхом во взгляде поднимается в кузов машины. Лишь украдкой изредка озирается она кругом, как бы прощаясь со своей бывшей вотчиной. Всё кажется обыденным, и не стоило бы упоминать обо всём этом, если бы не её глаза. Если вам когданибудь было понастоящему страшно, то вы представите, в каком состоянии она находится в этот момент, от страха у неё судорожная дрожь по всему телу. И ещё, если вы когданибудь видели не поддельный, а настоящий страх в чужих глазах, то вы сможете представить себе её полный ужаса взгляд огромных, размером с куриные яйца, глаз. А ведь тот, кто этого не видел, счастливчик, потому что ему не довелось лицезреть сжимающей душу в комок картины — с зарёванной от слёз коровьей мордой. Сердце заходится, когда видишь две широких мокрых борозды изпод коровьих глаз и до самого её подбородка. А та лужа из слёз на полу в стойлах и бывалых мужиков заставляет прослезиться, не говоря уже о новичках.

За исключением случаев особой нужды, ни одна хозяйка при этом не присутствует, просто потому, что она сама в это время, уткнувшись в подушку, ревёт рёвом, и у неё слёзы рекой, как у той коровы, хоть и старается всеми силами с ними справиться. Впечатление такое, что это её, там за воротами, грузят в бортовую машину и это её сейчас отправят далеко от дома на скотобойню. Среди селян не бывает таких, кто смог бы с большой долей равнодушия наблюдать за этой, казалось бы, обыденной процедурой.

Домашний арест Палкана с почти гарантированными тяжёлыми для него последствиями начался после лёгкого дождичка в пятницу. Если я не ошибаюсь, то это было единственное в СССР решение серьёзного партийного органа по отношению к простой дворовой собаке.

Утро на свиноферме начиналось размеренно и деловито. Вот только во избежание нежелательных утечек информацией поделились в ограниченном кругу сотрудников. Посвящёнными в тайну стали, естественно, Дуська, Колька и Василий. Но скажите, когда, в какие времена, хотя бы на краткое время сохранялась тайна, если вначале она была известна хотя бы одной женщине? Уточняю, Евдоху, не в обиду ей сказано, никто не воспринимал как женщину, скорее как «прапорщика», для которого пол не имеет никакого значения, прапорщик — он и на Таймыре прапорщик. А вот Лида, которая услышала вечерний разговор мужа, была не в курсе его засекреченных планов, и тайна вновь стала всеобщим достоянием пока что маленького коллектива работников фермы.

— Василий, ты давайка тут без меня управляйся, я к Главному смотаюсь, надо определяться, что дальше делать будем. Колька, заводи ТопТоп, погнали в центр.

— Девки, и что делатьто будем дальше, а то эти твари снова в среду придут? — начала свое тайное заседание женская половина бригады.

— А чё это мы тут выдумывать должны. Все гутарють: «Чё делать, чё делать?» Я лично ничё делать не собираюсь. У начальства головы для того, чёбы думать, а у нас — чёбы жрать.

Мудрую мысль высказала Сотникова Валентина, и если бы члены бригады прислушались к её своевременному совету, то дело обстояло бы куда проще. Но случилось обратное.

— Я знаю, что нужно сделать…

— Знаешь, что я тебе скажу, Николай, твой план, конечно, хорош, но стрелять внутри фермы, да из четырёх стволов — очень опасно. Я против, пострадать может кто угодно.

— Нет, нет, Магомедыч, два выстрела строго в определённом направлении, я считаю, что в этом никакой опасности нет. Представь себе, они поднимутся по травяному завалу к верхушке забора, нам с Колькой отлично будет их видно. Я сам у ветрового окна был, там всё нормально. На окно повешу сетку маскировочную, у них никаких шансов заметить нас не останется.

— Говоришь складно, а если их ранишь, пока слезешь с крыши, пока ферму обойдёшь, смоются они и ищисвищи их потом.

— Типун тебе на язык, сглазишь ещё. Ты, главное, не распространяйся среди начальства, а то сердобольные руководители нас инструктажами замучают. Потихому подкараулим эту пару и пропечатаем на все века, как в стенгазете. А с чердака и тропинка их просматривается аж до самого арыка, так что и подранками им не уйти, считай, отшкодили «крокодилы», кранты им, Магомедыч, обещаю.

— Смотри, чтобы ни одного человека в загонах не оказалось, посади своих женщин на всё время охоты в раздевалку, и ни шагу из неё.

— С этим делом мы решим, псы на охоту выходят в аккурат к обеду, приспособились шкодить в то время, когда все заняты и загон без присмотра остаётся. Так что для засады самое время.

— Это же надо, чувствую себя полным идиотом, о какихто псинах рассуждаем как о чикагских гангстерах, целую военную операцию планируем против них, кому рассказать — не поверят.

Расправиться с хитрой бандой решено было таким нехитрым способом. Непросто далось мужикам рискованное решение, но и подругому тоже нельзя было. Никто не знал, где прячутся эти негодяи, как их искать и почему они такую рискованную охоту для себя придумали. И ещё одно, самый главный вопрос, который витал в воздухе, но никто пока его вслух не произнёс: что произойдёт, если они встретят на своём пути человека или, ещё хуже, ребёнка? Послушно завиляют перед ним хвостиками, лизнут протянутую им ладошку или, наоборот, вцепятся в глотку и придушат случайно подвернувшегося прохожего, как поросёнка. Если бы ответ на этот тяжёлый вопрос был ясен, то и действовать было бы гораздо легче. Но никто из посвящённых в эту проблему не понимал, сказать по чести, никто до конца так и не осмыслил, с чем конкретно всем им пришлось столкнуться. Насколько опасны эти одичавшие «друзья человека» и что может произойти, если их, как говорится, просто оставить в покое.

Вечером, придя после работы домой, Николай первым делом пошёл проведать Палкана. От увиденной у самой конуры картины он едва не расплакался, у него сердце сжалось и ком подкатил к горлу. Вымолвить бы хоть слово, да язык к нёбу присох, только и оставалось, замерев, молча смотреть. Понятно, что Палкан чувствовал себя крайне плохо. Одно и то же с ним происходило всякий раз, как только его сажали на цепь. В это время он переставал есть, он совершенно ничего не пил, он не ложился на подстилку, а всё время проводил сидя. Силы настолько покидали его, что на следующие сутки он был не в состоянии подняться на задние лапы. Голова висела на обессиленной шее, как яблоко на яблоневой ветке, раскрытая пасть с трудом заглатывала воздух, ощущение, что вокруг него воздуха вообще нет. Взгляд помутневших глаз, ничего не выражающий, был направлен сквозь предметы и ни на что не реагировал. Всё его тело раскачивалось, как травинка на ветру, вправо, влево и опять. Душещипательная картина усугублялась тем, что рядом с Палканом на коленках стоял Санька.

Прижавшись к больному, обняв его за шею, малыш всхлипывал и от слёз шмыгал носом. Тихонечко, еле слышно шептал ему чтото на ухо, пытаясь уговорить обессиленного друга выпить молоко и съесть котлету.

— Палканчик, миленький, поешь, молока попей, у тебя тогда температуры не будет, горлышко болеть перестанет. Мама говорит, что ты простудился и поэтому тебе ошейник надели, чтобы лечить тебя. Палканчик, не болей, попей молочка, я его для тебя согрел, твоему горлу будет тепло, и ты кашлять не будешь, ну давай, пей.

Санька старался вовсю, но безрезультатно, Палкан даже не замочил свой язык в миске с молоком. Что происходило с этим псом в тот момент, когда на него надевали ошейник, никто объяснить не мог. Как будто этот самый ошейник не болтался на его шее, осуществляя чисто символическую привязь, а пережимал трахею и сонные артерии тугой удавкой. Мистика какаято. Николай постепенно пришёл в себя, собрался с силами и тихо заговорил:

— Санька, сынок, хватит причитать, беги домой. Я сам Палкану лекарства дам и спать его уложу, беги домой, ужинать пора, да и спать ложиться скоро, поздно уже.

Николай уговаривал сына, а сам всё ещё едва сдерживал слёзы. Голос его срывался, и от нервного стресса руки вздрагивали, сердце прямо разрывалось на части.

— Пап, а когда он выздоровеет? Когда его отвяжете? Ему гулять надо.

— Скоро он поправится, сынок, иди домой, всё будет хорошо.

Санька ушёл, и Николаю стало немного легче, он деловито потрепал своего верного пса по загривку и попытался подбодрить его похвалой, но всё было бесполезно, Палкан раскачивался в тупом бессилии и ни на что не реагировал. Хозяину вдруг показалось, что с того утреннего часа, когда он надел на Палкана ошейник, тот не сдвинулся с места. Пёс и верный друг загибался на глазах у хозяина, а тот был не в силах чтолибо исправить — партийная дисциплина, леший её задери.

— Ничего, дружище, завтра суббота, отработаем, а в воскресенье отгорожу тебе вольер и побудешь там без привязи, пока эти сумасброды не успокоятся. Ещё и Доля со своей компанией, сам чокнутый и других с ума свёл, чтоб ему самому на ошейнике у собственных ворот посидеть да вместо Тумана из миски бурду похлебать. Он бы тогда и доски грызть враз научился.

Николай тараторил без умолку, в большей степени уговаривая самого себя, а не Палкана, произносил слова машинально и в душе надеялся: «Выживет, до воскресенья дотянет, потом легче будет».

Странная какаято эта партийная выучка — дисциплина превыше всего, а почему бы собаку просто не отпустить? Вроде бы действительно просто, но только в те времена, возможно, всё обернулось бы куда хуже.

Была такая редкая профессия — собачники. Это совсем не те, что, к примеру, считаются голубятниками. Голубятники — это зажжённые люди, они любят голубей, разводят их целыми стаями, ухаживают за ними, как за самым ценным, что у них есть. Собачники — это противоположность первым, это люди, по распоряжению руководства совхоза отлавливающие тех собак, которые в данный момент не на привязи и разгуливают по улице.

До сей поры Палкана они не трогали потому, что распоряжения такого не было, но кто его знает, не поступит ли такое распоряжение завтра, тогда беда, тогда не прожить бедняге и суток. Вот почему Палкану было опасно появляться на улице после того, как ему на парткоме отказали в доверии. После ужасающей картины погибающего пса в дом Николай вошёл в отвратительном настроении и полностью опустошённый.

— Коль, как там наш Палкан? — спросила Лида, но ответа она и не ждала, ей самой было понятно, что состояние его крайне тяжёлое. Ей с трудом удавалось успокаивать сына, для этого молоть ему всякую чушь насчёт болезней, чтобы затуманить мозги и слегка отвлечь от переживаний. Так что и ответ мужа ей был заранее известен. Однако просто поговорить в этот момент ей и самой было нужно, разговор подействовал вроде как лекарство.

— Плохо с ним. Ничего не съел, не пьёт тоже, сидит и раскачивается, как умом тронутый. Смотреть страшно.

— Ладно, ешь садись, а потом дед просил к нему подойти, он у ворот на лавке, тоже переживает, сам сегодня ужинать не стал. Что за напасть на нашу голову?

Вечерело, солнце давно скрылось за кронами островерхих тополей, и вотвот должна была наступить тьма. Но прежде, перед самым её приходом, обычно воцарялось всеобщее затишье. Знаковая пора: в этот час совершенно стихал ветер, замолкали птичьи голоса, успокаивалась дворовая живность и громкий разговор двух человек на одном конце улицы мог быть услышан на другом её конце. На какойто период умолкают даже сверчки, похоже только лишь для того, чтобы спустя час, в наступившей полной тьме продолжить свою нескончаемую и непонятно о чём песнь. Изысканная тишина, благодатнейшее умиротворение, наслаждение спокойствием природы и полным смирением души человеческой. Это вполне относилось бы и к Николаю, если бы не тяжёлое положение с Палканом.

Он, неспешно подойдя, присел рядом с Дедом, втайне надеялся, что тот предложит ему какойнибудь выход из создавшегося дурацкого положения.

— Ты чтото хотел, дед, Лида сказала, что ты звал меня поговорить.

— Да, Коля, думал я, и вот что покою мне не даёт с этими собаками.

— Что собаки, конец пришёл их разбоям. Решили мы уже, покончим с ними в следующий раз. Сегодня Главный разрешил обработать эту парочку четырьмя зарядами отборной картечи, надеюсь, что навсегда отучим их безобразничать.

— Правильно, это, конечно, правильно, но ты думал когданибудь, чем это они на ферме занимаются? То, что воровством, — это понятно, я не о том.

— Чтото, диду, я тебя никак понять не могу. Воровством конечно, а чем же ещё?

— А вот и не совсем.

Давно, в Гражданскую, у нас, то бишь у отряда моего партизанского, всегда получалось полки Колчака опередить и людей от мобилизации, от разграбления уберечь. И только лишь потому это удавалось, что мы заранее знали, куда тот свои продотряды посылать собирается. Всем казалось, что в штабе колчаковском мы своего лазутчика имеем, и мы этим слухам не противились, поддерживали их всячески, но дело было совсем в другом. Степан наш Волкольвов придумал такую хитрую штуку, что определить, куда пойдут отряды, стало совсем легко. Вот послушай, а потом я свою мысль про собак выскажу, тебе эта моя мысль глаза на многое откроет.

Никак Дмитрий Михайлович не мог обойтись без мудрых поучений, но Николай привык к ним и из этих былинных рассказов многое для себя черпал. В этом, наверное, и есть суть передачи жизненного опыта от стариков к внукам. Выслушаешь внимательно, глядишь, и в жизни пригодится.

Степан придумал посчитать, сколько фуражу и продовольствия нужно колчаковцам. Это было несложно сделать, нормы солдатские и офицерские всем известны, а количество солдат в его полках в газетах пропечатывалось, только читай да подсчитывай. На каждых тридцать пятьдесят солдат офицер полагается. Если кормить солдат надо, знать, и продовольствие брать надо, да только в меру, по количеству личного состава, а то крестьянинкормилец сам с голодухи окочурится и армию голодом сморит. Тут Колчак, не в пример некоторым, аккуратен был. Так вот, нам стало известно, сколько зерна собрали по местечкам да уездам.

На это утверждение Николай удивлённо вскинул брови и слегка ухмыльнулся. Дед заметил его ехидную усмешку и твёрдым голосом продолжил:

— Как? А вот как. Об этом завсегда на рынках купцы балагурили. Чего да сколько продали, тоже известно. Пьет крестьянин в кабаке и соседусобутыльнику хвастает: «Сегодня — понимаешь, пятьдесят пудов с выгодой сплавил, через неделю ещё сотню притараню. Во, брат!»

В общем, подсчитали и разложили по карте: одна семечка — тысяча, две семечки — две тысячи, так на карте картина и вырисовалась. Теперь сколько нужно войскам, мы тоже посчитали, и осталось разузнать, сколько на станциях солдат высадили. Полк, значит, три продотряда, тремя продотрядами можно вывезти до полутора тысяч пудов зерна и другого продовольствия, а где их взять, там, где семечки на карте разложены. Вот мы за месяц и минируем подходы, камнепады сооружаем, засады организовываем, ложные дороги накатываем, тем и спасались.

— Здорово, ни дать ни взять хитро, но при чём тут собаки, а, дед?

— Умный ты парень, Коля…

— Но дурак дураком. Знаю, дед, знаю. Ты лучше объясни мне, что ты имел в виду, когда про собак заговорил. Надеюсь, неспроста позвал, жду — рассказывай.

— Ну, я и подумал. Зачем собакам корм?

— Вот ты сказал! Чтобы его съесть, наверное. Угадал?

— Эх ты, головаколода, всему вас учить приходится. Одна собака съедает килограмм мяса в день и может ещё сутки не есть, а только пить и спать, так? Или ты не согласен?

— Вот те на, ты хочешь сказать…

— Именно это я и хочу сказать. Их там не две собаки, а много.

— Получается, что на сегодня вся эта свора состоит голов из семи или восьми, не меньше?

— Так точно, «гражданин бухгалтер». И если эту свору не накрыть, ближе к зиме все вздрогнем, до единого. Это никак не парочка будет орудовать, а настоящая волчья стая.

— Щенкам сейчас должно быть месяца по три или около того. А после пяти они уже охотиться начнут. Вопрос, на кого? Дикие собаки к жилью подходить не боятся, этим они от волков и отличаются. Ну, дед, успокоил, ну, удружил, ну, спасибо за помощь.

— Спи, унучек, спокойной тебе ночи, — хмыкнул старый в бороду и поплёлся в свою комнату на ночлег. Лучшего пожелания и придуматьто было трудно. Дед своими подсчётами расстроил Николая больше некуда. Все планы были построены на то, чтобы покончить с взрослыми особями этого клана, никто и не задумался, что они, как обычные собаки, могут иметь потомство и что об этом потомстве они могут заботиться. Теперь все умные планы ломались и сыпались, как песчаные скульптуры после проливного дождя. Сокрытое стало очевидным — необходимо искать логово. Иначе получится как в сказке «про трёхголового змея», сколько голов ни руби, а собственной головной боли не убавится. И ещё мысли о тяжёлом состоянии Палкана, в данной ситуации, доводили его почти до истерики.

Всю ночь Николай ворочался, не находя себе места, и под утро беспокойство не покинуло его растревоженный мозг. Самый главный вопрос, который его мучил и до сих пор не имел решения, — это как искать проклятое логово, и второй, не менее важный вопрос: а что, собственно, делать, если это логово найдётся. Охота на зверя для него привычное дело, а вот со щенками воевать не приходилось.

— Ладно, всё это потом решим, нужно сперва их найти… их найти, найти…

Как будто дальним рваным отзвуком эха эта мысль настойчиво долбила ему в голову, пытаясь пробить в ней дыру. Для любого человека это исключительно тяжёлый случай, когда мычат собственные мысли, отключиться от них невозможно, и решения никакого на ум не приходит, сплошная нервотрёпка, да и только.

Сегодня с самого утра Санька отличался весьма странным поведением: проснулся чуть свет, сел у окна и, не шевелясь, словно его друг Палкан, сидел больше часа. Он всё смотрел сквозь палисадник на улицу и о чёмто напряжённо думал. Никто в этот момент не смог бы расшифровать его мысли, а он попросту вёл наблюдение. Для него было очень важно, чтобы перед двором вдруг не появились собачники. Они всегда проезжают в известной всем зелёной бричке, с дощатой будкой на её заднем конце. Колёса этого транспорта так скрипят, что приближающуюся повозку «собачатницу» за версту было слышно. От своих сверстников Санька точно знал, что собачники на улицах отлавливают больных и бездомных псов, а потом увозят их навсегда. Куда эти больные и бездомные собаки потом деваются, Санька не знал и не догадывался, но ему было точно известно, что назад они не возвращаются. А теперь догадайтесь — для чего ему нужна была информация о наличии на улице собачников? Правильно, чтобы осуществить задуманное. Дождавшись, когда родители уйдут на работу, забыв позавтракать, украдкой он подошёл к Палкану и, не говоря ни слова, расстегнул ему ошейник. Тот еле держался на передних лапах, задние стелились по земле. Поза слегка напоминала позу сидячей собаки, но во всём была настораживающая странность: странный наклон головы, странное покачивание, странные глаза, странное дыхание и всё остальное…

— Тихо, Палканчик, тихо пойдём со мной, ну давай, иди, ножки переставляй, ну ещё, ещё разок.

Обессиленное тело Палкана отказывалось слушаться своего хозяина. Он едва повернул голову в сторону своего друга и с трудом приподнял веки, чтобы взглянуть на него. Взгляд зарёванных Санькиных глаз и в этот раз всё ему сказал. Палкан из последних сил напрягся и стал послушно действовать. Предприняв неимоверные усилия, через судороги и боль в мышцах, он всётаки приподнялся. Санька, обхватив пса за живот и грудь, как мог его поддерживал. Вот так, малопомалу, с посторонней помощью «больной» осилил первый шаг, за ним следующий. Как ящерица, разогревая собственное тело в лучах первого утреннего солнца, постепенно приходя в сознание, Палкан доковылял до своего излюбленного места в малиннике. Там, в самом конце сада, он и улёгся на недавно скошенную траву. Факт, что определённая трава, которую он сгрызал и разжёвывал, его лечила, но при всём при этом похоже было, что и земля, на которой она растёт, действовала не менее эффективно, придавая пациенту дополнительные силы. Фантастическая картина, но на глазах у верного друга пёс понемногу оживал. Он, как и прежде, разжёвывал свежие зелёные ростки по одному или по паре, не разглядеть, но жизнь вновь возвращалась в его измученное тело. Санька понял, что Палкан обязательно выздоровеет, но главное, что его теперь беспокоило, — это чтобы в те дни, пока он болен, не попадался на глаза собачникам, а то увезут и не вернут обратно, тогда беда. Пока больной, преодолевая недуг, восстанавливал свои силы, врачеватель кавалерийской рысью сгонял за миской и быстренько доставил ему молоко с очередной котлетой — правда, Палкан к ним не притронулся, слишком ещё был слаб. Уложив подопечного на бок и погладив его по шее, маленький врач сам поспешил немного подкрепиться. Этим утром ему трудновато пришлось. Вопервых, он недоспал, вовторых, при транспортировке обессиленного друга намаялся, как молоденькая медсестра, выносившая раненого бойца с передовой. Как он в этой ситуации сдюжил, одному Богу известно. Миру известны случаи, что ради друзей и не такие дела делались. Самто Санька весом с арбуз, а его ноша — около полуцентнера, да к тому же совершенно без сил, вот вам и дружба, вот вам и взаимовыручка.

Спустя пару часов после начала рабочего дня разъярённый Николай Сергеевич не просто вошёл, а ворвался в комнату, где со своими бумажками и отчётами располагалась Евдокия, другими словами, в кабинет своего начальника. Его негодование выражалось чересчур бурно. Громовой голос с надрывом в его сольном исполнении, размахивание руками во все стороны были ещё не главным событием. Чтобы объяснить вам, как именно это было, достаточно привести в качестве примера некий разговор двух субъектов, который ни при каких условиях не подлежит публикации в печатных изданиях. В русском языке имеется много слов, которые в изобилии присутствуют в устной речи. Звучат они веками на чистом русском языке, но, несмотря на это, ни одно из них не считается исконно русским. Их называют — словапаразиты. Как в незабвенном анекдоте сказано: «Как же это так вышло — жопа есть, а слова такого нет». Так вот эта парочка общалась с помощью этих самых слов, которых в русском языке совсем нет, и без переводчика прекрасно понимали друг друга. Сказать по чести, каждый русский, да и не только русский, включая отчасти и детей, без труда смогли бы растолковать любое из произнесённых ими слов, вдобавок привести несколько различных толкований каждого из них, а то и целых выражений, но даже после этого они не будут считаться русской речью.

И вот, когда эти двое с лихвой напаразитились, выяснилось, что Евдокия ни сном ни духом не знает, кто распорядился убрать вонючую кучу слежавшейся травы, той, что валялась с обратной стороны забора. Николай был в бешенстве. И это ещё слабо сказано.

— Что? Ты предлагаешь мне успокоиться, я сейчас пойду и тех … успокою, ведь их куриными мозгами разрушен весь грандиозный план охоты. Мы его с такой тщательностью разработали, защитили на высшем уровне — в кабинете у Главного. А теперь, вот так запросто, обоср…сь.

Гневное настроение ещё долго не отпускало Николая, но на смену гневу постепенно подступала растерянность. На первый взгляд осталось только поднять лапки кверху и сказать: «Убит, сдаюсь». С другой стороны, он точно знал, что сдаваться и складывать оружие просто нельзя, решать эту сложную проблему больше некому.

— Слушай, Коль, ну давай эту кучу, как и была, заново сложим, что ли.

— Ой, не зли меня, они натоптали там вокруг, как стадо горных баранов. Если бы это действительно были бараны, то собаки не обратили бы на них никакого внимания, а тут стадо баб, куда серьёзнее будет. Разве воришки теперь приблизятся к этому месту?

— Ну ладно, не злись ты. Теперь, возможно, к нам приходить перестанут, а это главное. Может, оно и к луч шему?

— Нет, Дуся, такие вещи к лучшему не бывают, до сих пор мы знали, где и когда появится эта пара. Мы приготовили им достойную встречу, а эти… заботливые дуры так легко взяли и всё испортили. Теперь где этих гадов искать, ума не приложу.

— Ведь девчата не знали про наши планы, поэтому не стоит на них обижаться, это просто случайность.

— Случайность, конечно случайность, но знать бы, кто эту случайность случайно организовал. Да так же случайно заехать ему по тому месту, которым думала она в это время, я не имею в виду голову.

После вспышки эмоций страсти понемногу улеглись, и беседа пошла в конструктивном русле. Слово за слово, вновь стал вырисовываться новый план грандиозной охоты.

— А если предположить, что они всётаки придут, ведь пища им нужна, может быть, они приблизятся к забору настолько, что вы сможете выстрелить?

— Предполагать можно, но гарантий никаких. Там следов посторонних «мульён» или больше. Эти твари так хитры и осторожны, что надежды на их промашку почти нет. А знаешь, Дуся, как они со своей добычей уходили? Мне дед подсказал, я обалдел и сначала не поверил, а потом и до меня дошло, что они скрывались вплавь по арыку, вот почему следов никаких не оставалось.

— Николай Сергеевич, както давно я про волков в книжке читала, там написано, что добычу, если она тяжёлая, они в логово не несут. Они её съедают неподалёку от места охоты, а своим волчьим щенкам приносят небольшие куски и остальную пищу затем частично отрыгивают. Так может быть, в конце концов, и наши псы хоть немного на волков походят?

— А ведь и вправду, сорок килограммов на спине тащить очень тяжело. Как же ты права, Евдоха Батьковна. Гдето они должны поросёнка свежевать, как мы, охотники, и это место должно быть неподалёку.

— Попробуй, Сергеич, поискать место, где они из воды выходили, там, должно быть, берега не такие крутые, как здесь, у нашей фермы, может, оно, то самое место, и сыщется, а от него и тропинка к логову протянется.

— Голова! Ты меня поражаешь, Евдокия Петровна. Голова! Присмотри за моими мужиками, пусть Василий с Колькой управятся с кормёжкой, а я пробегусь и гляну — там, ниже по течению, когдато в конце полевой карты был старый переезд техники, может, и впрямь чего сыщем.

Санька был настолько озабочен здоровьем Палкана, что целый день ни на шаг не выходил со двора. Он вёл наблюдение за улицей и потом рысью бежал проведать лохматого друга, чтобы в очередной раз принести ему в миске воду и кусочки сухого хлеба. Время перевалило за полдень, а мальчишка так ещё и не обедал, за ним приятели заходили, зазывали на речку купаться, но он оставался на своём посту и не поддался детским искушениям.

За ту половину дня, что Палкан провёл в саду, он в буквальном смысле преобразился. Утром, глядя на него умирающего, предположить было невозможно, что он так заметно изменится за столь короткое время. И всё это никоим образом не было притворством хитрого пса, а вполне реальное явление — чудо, что ни говори. И именно это чудо происходило сейчас на Санькиных глазах. А может быть, в этом и заключается настоящая дружба, чтобы присутствие рядом со страждущим близкой преданной души служило самым надёжным лекарством. Во всяком случае отрицать этого нельзя, потому что — правда.

Субботний летний день был солнечным и знойным, но на то оно и предгорье, чтобы преподносить нежданные погодные сюрпризы. Наглые чёрные тучи налетели в одно мгновение, и в небе разразилась нормальная летняя гроза. С первыми каплями дождевой влаги и грохотом разрядов грома Палкан перебрался на своё привычное место под кусты малинника, где у него была скрытая от посторонних глаз лежанка. А Санька тем временем рванул к дому, и едва он успел скрыться под крышей веранды, как ливень показал всей округе ту самую кузькину мать. Вторые десять минут он показывал всем, где раки зимуют. Далее он собрался было показать, куда Макар телят не гонял, но силы его както поиссякли, и дождь также внезапно закончился, оставив на горячих от зноя лужах огромные пузыри.

После окончания небесных чудес одновременно с цветастой радугой над селом нависла духота, особая, невыносимая. Так случается всякий раз после непродолжительного ливня. Воздух остыть как следует не успевает, а вот дождевая вода, пролетевшая сквозь раскалённые слои воздуха, прогрелась до предела и, упав на такую же раскалённую землю, очень быстро испаряется, создавая парниковый эффект над самой поверхностью слегка увлажнённой почвы. Кто из нас не слышал зловещее слово «марево». Само словото звучит угрожающе, а уж действительность и того хлеще, такая тяжёлая, что душу из кого угодно вынет. Дышать простому человеку становится нечем, и с этим ничего поделать невозможно. Детвора находит спасение от этакой напасти в речке. И Санька в данной ситуации не стал исключением. Как только он почувствовал улучшение в состоянии Палкана, сразу успокоился и расслабился. Во время дождя, наскоро перекусив специально оставленными для детского населения котлетами и свежим урюковым вареньем с куском чёрного хлеба, к тому же воодушевлённый выздоровлением друга, новоявленный уставший санитар побежал купаться.

Купальня — это местечко поблизости с Санькиным домом, прямо у выхода улицы к берегу речки. Нынче уличная молодёжь исхитрилась особо и сумела уговорить тракториста мощного бульдозера сгрести поперёк реки вал высотой метра два, и только узкий перешеек у дальнего берега для слива воды запрудили булыжниками, простилая ряды камней соломой. В результате вода в этом месте реки поднялась на уровень ранее недосягаемый. Новаторский подход к сооружению плотины избавил всех «новичков», кто впервые в этом летнем сезоне пришёл сюда искупаться, от своеобразной трудовой повинности.

Раньше всякий вновь пришедший к купальне обязан был возложить на каменную часть сооружения своих пять камней. Пять камней вроде пустяк, но на сотню метров от запруды все камни давно собраны. Что делать? Искать или надеяться, что ктото недоглядел и проморгал лежащий поблизости булыжник. Самые находчивые привозили к берегу на тачке груду камней для себя и «для того парня», облегчая тем самым жизнь очередному лодырю. Малолеткам до двенадцати лет исключение, ничего таскать не приходилось, их повинностью было — безоговорочно слушаться старших.

В этом году никто ничего не таскал, всё было сделано заранее, вот это счастье. По этой причине в купальне собиралась добрая половина ребятни всего посёлка. Радостные визги, шум, гам загорелых до «африканской» коричневы пацанов не затихали почти до самых потёмок. Как нам кажется, это была достойная замена отсутствующих в селе парков культуры и отдыха без всякого преувеличения. В этом, по всем признакам общественном месте, никогда не было никаких скандалов, ругани, потасовок, только отдых и развлечения. Коренное население не помнило случая, чтобы на купальне пострадал чейнибудь ребёнок. Нужно сказать, что дисциплина в таких местах поддерживалась очень строгая. Любое разумное распоряжение старшего для младшего здесь было законом. Самая натуральная «дедовщина», вот только издевательства не допускалось.

Хотя, конечно же, случались и издевательства. Бывало, вредности ради отберут трусы у какогонибудь зануды, забросят на куст повыше, и сидит тот зануда в воде до посинения, дожидаясь вечерних сумерек. А то одежду специально перепутают, потом наслаждаются видами, как малолетки разборки ведут и пытаются сообразить, кто так над ними пошутил. А самой поганой издёвкой было вот что: завяжут на узел штанины брюк, каждую в отдельности сначала смочив их в воде. Затем высохший на солнце узел становился колом, развязать его без сверхусилий становилось невозможно. Для прочности узлов их зачастую тянули два человека, каждый в свою сторону. Такая шутка обычно заканчивалась трагедией, пострадавший шёл домой с брюками в руках, а дома его ждал серьёзный нагоняй от родителей.

Однажды компания приехавших к комуто в гости парней так шумно кутила на берегу, что достала местную молодёжь до самой «корочки». Те исхитрились и связали им штанины последовательно в одну большую карусель. Эти самые буяны в последний момент кинулись одеваться, до отъезда последнего автобуса оставалось минут пятнадцать, пролетели они по полной программе. В автобус им пришлось садиться абсолютно протрезвевшими, в позорных трусах напоказ и злыми, как волки. Пассажирам последнего вечернего рейса тогда крупно повезло: оборжались они, расслабились так, что словно в цирке побывали. Насмешек и издёвок в адрес приезжих было высказано предостаточно, и всё для того, чтобы те забыли сюда дорогу. Но имто, обиженным, нет другого выхода, кроме как успеть расправиться с узлами до того, как автобус причалит к платформе районного автовокзала, иначе всеобщего позора районного масштаба просто не избежать. Милиция автовокзала тоже не дремала, эта шутка могла им выйти боком. Пассажиры в автобусе знай себе потешаются. Только приезжим не до смеха, им, несчастным, зубами и пальцами, до судорожной боли в суставах, с затянутыми насмерть узлами нужно было совершить операцию обратную той, что провели на берегу реки местные пацаны. Представьте себе невероятное: повернуть вспять действие солнечных лучей, просушивших смоченный ранее узел, а после этого повторно избавить стянутые узлы от речной влаги, сделав их чуточку слабее, только тогда есть шанс эти узлы распустить. Так что дорога до райцентра у наказанных была занята тяжёлым физическим трудом, тем самым, который в свою очередь вернул эту стаю примитивных приматов из обезьяньего облика назад к человеческому. Эволюционный процесс по Дарвину был налицо.

Вот такая она, местная купальня. Если вы попадёте в те места, купайтесь смело, хорошему человеку там бояться нечего.

Николай с разбега перепрыгнул через арык и, обходя стороной плотные заросли сорной травы, пошёл вдоль протоки, по наитию выдерживая параллельный курс. Больше километра замысловатого маршрута не привело к желаемому результату, и сыщик уже начинал волноваться.

— Ну не подводная же лодка их забирала? Чёрт побери, вот уже доберусь я до этих гадов, отпущу им картечи с избытком, мало им не покажется.

Поодаль, за очередным изгибом поля, виднелась лесополоса. Это урюковые деревья, высаженные рядами вчетверо. Они располагались на расстоянии друг от друга, но довольно плотной стеной, одновременно разграничивая разные карты полей и рассекая порывы летних сухих ветров. В зимнюю пору такие посадки не позволяли сдувать с полей снег, которым впоследствии напитывалась вешняя пашня.

«Дохожу до этой полосы и назад, дальше идти нет никакого толку», — подумал про себя Николай и уже вслух, как бы невидимому напарнику, проговорил:

— Наверное, они по другую сторону выходили, или гдето по пути на берегу у них схрон имеется, позже нужно проверить.

И тут его внимание привлёк посторонний шум, дальняя несмолкаемая сорочья трескотня.

— А это что за сборище? Сороки, да ещё в таком количестве, странно. Скандал между ними, и какой, уж не за добычу ли дерутся? Тактак — поглядим поближе.

Николай прибавил шаг, больше не обращая внимания на берег ручья. К концу пути он почти бежал, распугав своим внезапным появлением солидную стаю белобоких трещоток. Подойдя вплотную к месту их сборища, от зловония едва дыша, он в оцепенении замер.

— Ни хрена себе! Вот они, все пропавшие свинячьи головы. Запашок тут что надо. Вот сюда бы Долю на экскурсию сводить нужно, пусть этого дерьма понюхает, наверняка тогда своего поубавится.

Как настоящий сыщик, он навалил поверх тленной кучи всякого хлама, чтобы слегка прикрыть место преступления. Поскольку здесь над останками поросят уже давно трудились лисы, сороки, вороны и другие падальщики, но коечто всётаки осталось. Это коечто полностью оправдывает Палкана, поскольку отпечатки лап, клочья шерсти, следы зубов на костях — это бесценные улики, которые точно указывают на преступников.

— Это точно две собаки: первая светлой масти, с длинной шерстью, вторая, скорее всего, сука чёрная с короткой шерстью. Её следы много мельче и вдавлены в почву слабее, значит, она меньше и легче кобеля. Ого, а это что такое? Кобель, повидимому, линяет с самой весны, никак шерсть не сбросит. Клок какой огромный и весь спутан репейниками. С собой нужно взять, может, пригодится. Надеюсь, сороки это пиршество до вечера не успеют растащить?

Искать выход из воды теперь нет смысла, наверняка он рядом за лесополосой на переезде, тут они и выходили из ручья. Ну, «пловцысорванцы», теперь вы отплавались.

В этот раз Главный, выслушав Николая, расстроился, но немного подумал, и плохое его настроение сразу же отступило. Новости оказались на разные лады, одни приятные, другие совсем не радостные.

— Действительно, а как мы логово найдём? Я просто не представляю. Если твой Палкан след взять не смог, то другим собакам это тем более не под силу. Слушай, Коля, может, нам их отравить? Разбросаем яд на тропинках, они проголодаются, и АГА.

— Магомедыч! Умный ты мужик, но дурак дураком. — Улучив момент, Николай переложил собственную характеристику на чужие плечи.

— Ладно, ладно, сам понимаю, чепуху сморозил. Если не знаешь, где их тропинки, то яд и капканы бесполезны. Одно мне всётаки кажется верно, в среду у фермы они объявятся.

— Я тоже об этом думал, но не уверен. Вот представь себе, они же запахи почуют издалека. Там стадо баб полдня толклось. А уж коли почувствуют опасность и на глаза не покажутся, уйдут.

— Может быть, как вариан, у начала тропы засаду устроить или у выхода из воды?

— Как ты её устроишь? Окоп вырыть, что ли? Опять же, строить засаду значит наследить, после этого они и за километр не подойдут. Вот если бы снайперскую винтовку раздобыть, то одного можно на расстоянии шлёпнуть.

— Ого! Ты ещё гаубицу попроси с наводчиками. Со стрельбой из винтовки можно получить результат отрицательный, но срок при этом получить абсолютно положительный и большой.

— Ничего другого не остаётся, попробуем встретить их на тропе.

— А с логовом как быть? — почесал затылок Азрет Магомедович и сам же ответил на собственный вопрос: — С логовом так, будем постепенно ущелья прочёсывать, все вокруг. Я лично задачу объездчикам поставлю.

Суббота закончилась без особых происшествий, если не считать того, что сердобольные женщины испортили мужикам спланированное мероприятие. Но помимо мелких огорчений Николая радовало хотя бы то, что теперь не нужно было привязывать и прятать Палкана. Вдобавок ко всему, придя домой, он с удивлением узнал, что «арестант» уже давно на свободе. Этой новости он обрадовался и того больше. Санька поначалу стушевался, подумав, что получит нагоняй от отца, но всё случилось с точностью до наоборот:

— Молодец, сынок, правильно сделал, что отпустил его, а как наш пёс себя чувствовал?

— Сначала лежал на траве, а потом дождь начался, он в малинник перешёл и ещё все котлеты съел. А после я на речке купался и не знаю, как он там.

— Теперь всё в порядке, скоро вовсе поправится. А завтра свеженькой печёнки ему дам, и совсем хорошо станет. Лида, подойди к нам, — позвал он жену, чтобы посоветоваться по поводу завтрашних планов. — Я вот что тебе сказать хотел. Загон для Палкана делать нет смысла, теперь для нашего «зэка» полная амнистия, давайка мы завтра кабана колоть?

— Ну, наконец, а то кормим его, дармоеда, почти второй месяц, да и девчата мои просят мяса им продать. Пацанам к школе вон сколько всего купить нужно.

— Баста, делаем, я уже и мужиков предупредил, часиков в восемь подойдут, и начнём.

— А что так, в восемь рановато, люди ведь спят ещё, расшумитесь тут, потом скандалов не оберёшься.

— Что ты, не трусь, не расшумимся. Мы его потихому сделаем. Я в обед уже за бензином сгонял, лампы паяльные заправил.

— Вотвот, я именно этого и боюсь. У вас «потихому» очень здорово получается. Год назад — что, забыл, как пальбой своей полрыла кабану снёс, потом час его вокруг дома гонял, пока тот кровью не истёк. Все углы дома в кровяных подтёках были, насилу отскребла. Зато тишинато какая была. Полсела собралось посмотреть, как ты в него картечью пулял, весь патронташ пустил в дело. «Тишь» стояла — хоть уши затыкай.

— Ладно, всякое бывает, с кем не случается, я же как лучше хотел.

— Если для вас ружейная канонада, двор, залитый кровью, и час поросячьего визга — это тишь, то тогда конечно, тогда действуй.

Николай поморщился женскому красноречию, но смолчал и с целью успокоения принялся за дворовые дела.

Утро в воскресенье обещало быть прекрасным. Прохлада милостиво распространила свои крыла над домами и дворами посёлка, позволив трудовому народу вдоволь насладиться ею.

Опустив подробности и технологию изготовления свинины подомашнему, сообщу только то, что у мужиков «потихому» получилось, ничто не нарушило воскресной утреней тишины. Даже Палкан, не выдержав, пока его пригласят к трапезе, сам пришёл во двор и присел неподалёку от тружеников. Ещё слабый, но в настроении, он внимательно наблюдал за происходящим, тут и получил полную порцию любимой свеженькой печёнки, которую проглотил почти не глядя.

«Свежина». Это слово известно каждому селянину. Свежина — это подведение годовых итогов дворового животноводства, это свершение запланированных покупок, это резкое сокращение ежедневной трудовой повинности, а ещё это праздник воскресного дня. В гостях — соседи из тех, кто обычно оказывает любую посильную помощь и поддержку, на кого можно без опаски оставить собственный дом и скотину, кому в тяжёлую минуту можно доверить всё своё хозяйство, а по надобности и детей. Именно от таких, истинно соседских отношений и появилось уважительное отношение к соседям. Сосед — больше чем дальний родственник. Если от когото доведётся услышать: «Мы были соседями, когда жили в …», — это означает, что разговор пойдёт о близком доверенном человеке. «Жили мы славно — пососедски» — эти слова, сказанные в чейлибо адрес, означали, что не то чтобы споров не было, а наоборот, полное и безоговорочное единодушие с теми, о ком пойдёт речь.

После окончания разделки туши обычно приступали к застолью. Свежина на столе была главным блюдом, ну и, конечно, какое застолье без аккуратно изготовленного самогона. О самогоне исписаны целые книги, и поэтому продукт под этим названием в характеристике не нуждается, а свежину опишем.

Выходной день на селе, это не день отдыха, а своеобразный рабочий день. Просидеть у телевизора ни за что не получится, особенно летом. А потом, и подработать не лишнее: ктото в огороде свою прибыль растит, потом на базаре продаёт, ктото пчёл развёл и с ними мается, их по обычаю «пчеломорами» зовут, ктото скотиной весь двор заполонил, у таких стойких скотоводов со двора навозный запах не выветривается годами. У них навозом пахло везде: под подушками на постели, под обувными стельками, в карманах парадного пиджака. Старенький галстук на потёртой резинке, носовой платок в кармане парадной рубашки и те не имели собственного запаха. Тяжёлая она — трудовая крестьянская копейка, что ни говори, но и без неё никак. Много особенностей у сельской бытовой жизни, одна из них — это растить дворовую живность. К примеру, что такое растить — это всем понятно. Кормишь её, ухаживаешь за ней, заботишься о ней, лечишь её. А дальше что? Дальше всему один конец — забой на мясо. Так вот, чтобы вырастить свинью, нужен год времени и полтонны комбикорма. И ещё необходимо вникнуть в тонкости свиноводства. В общем, кабан, если его кастрировать, быстрее набирает вес и вырастает крупнее свиньи. Это каждый селянин понимает. От этого и стоимость поросят на базаре разная. Свинки дешевле, кабанчики подороже. Если растить свиней для последующей продажи мяса, то возникает одна существенная забота — кабанчика нужно вовремя подрезать, то есть кастрировать, а это уже целая церемония. Денежная плата, три литра самогона, стол закуски и вызов ветеринара на дом.

По этой причине у Лёвки Брызгина, местного ветеринарного фельдшера, сегодня вроде как работа. Чтобы вырастить свинью и превратить её в отменную свинину, нужно её просто кормить и вовремя забить. Чтобы вырастить кабана на мясо, обязательно нужен Лёвка, и без него не обойтись. Почему именно он? Просто в этом деле именно он был настоящий виртуоз. Не подумайте, что Брызгин был извергом. Вовсе нет, сам по себе он очень заботливый отец, примерный работник и специалист грамотный. На свиноферме он был частым посетителем, как ветеринар. «И лечит, как говорится, и калечит» — так о нём отзывались свинарки за его конкретную деятельность по «кабанчикам». Лёва, проделав своё привычное дело с очередными четырьмя «пациентами», получил полный расчёт в размере червонца — розовый такой десятирублёвик с портретом В.И. Ленина на фасаде и плюс богатое застолье. Валентина, жена хозяина подворья, не скрывая радости от завершённых, наконец, хлопот, волчком крутилась вокруг стола и то подкладывала мужикам в тарелочки горячего, а то подливала им в рюмки горячительного. Дело дошло до песен, и тут уже никто никого не стеснялся, есть талант или его нет, никакой разницы, за столом поют все.

Подумать только, в выходной день, под чистым небом, в тени двора, при прохладном летнем ветерке — свежина. Свежина — это обжаренные и тушённые в наваристом бульоне крупные куски свинины. В большом казане, аппетитно булькая, томится много мяса, ливер и сало. Всё настолько проварено, что тает во рту. А свежина плюс самогон — это общеизвестная формула, которая однозначно приводила, приводит и приводить будет к одинаковым результатам. Мужики, изрядно захмелев, затянули застольную песню, воскресный праздник приблизился к апогею.

— Коль, я пойду в дом мясо прибирать, а вы тут без меня справляйтесь вон, если что, Ольга вам горячего добавит.

Лида решила, что застолье застольем, а дело стоять не должно, и, перед тем как заняться домашними делами, вышла на улицу, чтобы слегка проветриться и, как обычно, оглядеться, посмотреть по сторонам. Прямо скажем, частая процедура местных хозяек — выйти за ворота, осмотреться по сторонам, тем самым показать соседям, что в доме праздник, если случится, то и поболтать с кем придётся пососедски, о том о сём. К её глубокому сожалению, в этот раз на улице для пересудов никого не оказалось, ну почти никого.

Её взгляд привлёк соседский мальчик, шедший от ворот дома Смирновых. Очень уж странный был на нём наряд. Лида увидела это чудо и не смогла сдержать смех. Фёдор Смирнов надвигался на неё с выражением озадаченного банкира на лице, как будто чтото глобальное вычислял в уме и эти расчёты всё никак не сходились.

Несмотря на разгар лета, на его голове не к месту была нахлобучена шапкаушанка, одно ухо шапки лежало по уставу поверх макушки, а второе оттопырилось в сторону, и его шнурок свисал вниз, покачиваясь в такт ходьбе. На детском тельце Федюнчика была надета растянутая, поношенная майка, цветом в девичестве белая, а теперь смесь многих цветов и ни одного из палитры Шишкина или Поленова, сплошь Пикассо, Мане и т. п. Длинные трусы до колен больше напоминали шотландскую складчатую юбку, только чёрную. Резинка на них прослабла, и трусы от этого немного сползли, оголив округлый ребячий пупок. Видок, прямо скажем, смешнее не придумать, но и это ещё не всё. На ногах этого отъявленного самурая были надеты отцовы кирзовые сапоги. Цвет этих сапог от старости превратился в серый. Пересохшая сморщенная кожа, век не видавшая чёрного солдатского гуталина, настолько задубела, что забить в неё гвоздь было бы проблемой. Такая странная обувь исключительно случайно могла заваляться гденибудь в сарае и опять же по странной случайности до сей поры не угодила в печь. А тут, надо же, пригодились. Сапоги болтались на детской ножке, как нечто неприличное в проруби, а выглядели они, больше напоминая лыжи с загнутыми вверх мысами. Голенища чудообуви перехлёстывались с трусами так, что его тоненьких коленок почти не было видно. Как говорится, кавалерийская, очень косолапая походка завершала сельский натюрморт. Лида хохотала от его облика, едва не теряя сознание, и, с трудом подавив очередной приступ смеха, с серьёзными нотками в голосе перешла к расспросам:

— Фёдор, ты это куда принарядился, шапку новую надел? Уж не в район ли поедешь?

— Куда, куда, не в район конечно, я к вам иду на свежину. Папка с мамкой у вас, и я с ними.

— У нас, конечно же, и ты ступай, отведай свежины, вот только скажи мне, откуда у тебя сапоги такие, где достал? Настоящие, кирзовые, как у солдат в армии, красота.

Лида в очередной раз не сдержалась и захохотала, живо представив себе реакцию тех, кто сейчас сидит за столом и затягивает очередную песню. Что с ними случится, когда они узрят эдакого пострела в таком невообразимом прикиде. Куски изо рта попадают, как пить дать. Его отец большую часть года хаживал на работу в кирзовых сапогах, поскольку работал кузнецом в мастерских. Кругом искры, горячие угли, раскалённый металл, а испытанные солдатские сапоги в такой ситуации прекрасная защита, вот и привык. Фёдор, повидимому, собирался к соседям, так же как его отец на работу, тут уж без сапог никак нельзя, от батьки перенял.

— Так, что молчишь, дружочек, откуда сапогито? Уж будь добр, скажи на милость?

Фёдор насупился и делово ответил:

— Да, папке нашему маловаты, мне отдали.

Тут Лида полностью лишилась сил, схватившись обеими руками за живот, и только рукой замахала, указывая Фёдору направление его дальнейшего движения, а сама от смеха едва не валилась с ног.

На сабантуе у Володьки Резниченко за «ответным» столом Лёвка, не справившись с самоконтролем, напился в стельку. Редко с ним подобное случалось, но сегодня всё вышло именно так. С самого утра у него както всё не заладилось. Сперва позавтракать не пришлось, спозаранку закрутился, скотину свою обиходил, навес поправил и крышу над сеновалом починил. Потом сходил в ветлечебницу, завёл свою «ветеринарную амбулаторию» и с набором необходимых инструментов аккурат к десяти подкатил к Володькиному двору, у которого сейчас и сидел, не вяжа лыка. Сложность ситуации была в следующем: Брызгину, кровь из носу, нужно было машину во двор ветлечебницы поставить, иначе скандал и увольнение за использование служебного положения в личных целях. Этим грешили многие, и за подобное обычно с работы не увольняли, но был и некий предел, тот самый предел, за которым скандал с последствиями, — это злополучная машина. Лёвка и предположить не мог, что налижется до чёртиков. Поэтому и был с самого начала запрограммирован на то, что машина должна стоять на своём законном месте. Валентина, жена Володьки, конечно же никуда не отпустила бы пьяного Лёву, но закрутилась у свинарника, подстилая свежей соломы прооперированным кабанчикам — какие они у неё были славные, и, любуясь своими питомцами, упустила главное.

— Володька, Володька, ты где?

Лёвка поднял голову над столом и осмотрелся. В глазах двоилось, мысли путались, понять было невозможно, где это он оказался.

— Володька, пошли, мне машину ставить в вееттерринантрную на стойяйтнтку. Где мои ключи, Володька, пошли ставить машшину.

Брызгин, качаясь, как сухая бобылка на ветру, поплёлся в сторону своего газончика. Вдрабадан пьяный, какимто чудом он его завёл и какойто невидимой силой стронул его с места, не понять как, но машина поехала. Места на улице для неё явно не хватало. Виляя из стороны в сторону, социально опасный «газончик» набирал скорость и катил улицей по направлению к ветеринарной лечебнице. Дорога пролегала вдоль берега речки, затем крутой поворот влево через мост и с полкилометра до заветной стоянки.

Федюшка вошёл во двор и приблизился к столу, который стоял неподалёку под тенистым орехом. Его достойный демарш оказался козырной фишкой воскресного застолья. В глаза захмелевшим застольщикам сразу бросилась его шапка, которая раньше рассмешила Лиду, следом привлекла внимание чудомайка, трусы и сапогикирзачи завершали парадный гарнитур, что тут поделать, надрывному хохоту всей честной компании не было конца. Один Фёдор ничего не понимал, ему и невдомёк было, что так рассмешило этих странных взрослых. Деловито поддёрнув сползшие трусы, он влез на лавку у стола и потянулся за вилкой.

Всё бы хорошо, приступить к трапезе и делу конец, но взрослые всё не унимались. После нескольких рюмок горячительного им вдруг захотелось развлечься, а лучшего способа, чем подшутить над мальцом, придумать было нельзя. Первой начала мать Фёдора, Ольга:

— Федя, что это ты всё ешь да ешь? Может, повеселишь нас, споёшь, что ли?

Тут же продолжил подначивать сына и сам Евстафий Смирнов, отец знаменитого на всё село Фёдора. Конечно, Евстафий был тоже достаточно знаменит, вопервых, отменный кузнец, мастер каких поискать, а вовторых, такой же знаменитый матерщинник. Ни одной фразы без присутствия в нём крепкого словца из его уст не вылетало. Любимая его присказка давно всем была известна, и ею пользовались как народной мудростью, чтобы оправдать случайно вырвавшееся выраженьице. Чуть что, всякий повторял слова Евстафия: «В нашей кузне лучше остаться без молота, чем без мата, пруты гнуть будет нечем». Кузнец загибал и то и другое весьма отменно. Соседям очень хорошо было известно, что Федюнчик знатный частушечник, и всякий раз выпрашивали у него спеть очередной куплет, а то и два. Взрослых забавляло то, что малыш исполнял частушки, как говорится, повзрослому, не стесняясь выстреливать залпом нецензурщины. Уж хохоту было с избытком, ни дать ни взять юморист и клоун в одном лице.

Откуда такие слова попадали на язык Фёдора, оставалось тайной, но на это есть ещё одна народная мудрость, которая гласит: «Яблочко от яблоньки недалеко падает». В конечном счёте было ясно, что без отцовой школы тут не обошлось. Фёдор слегка покривлялся, прожевал свинину и слез с лавки. Вроде бы больше ничто не препятствовало началу сольного концерта, но солист вдруг задумался, а после раздумий угрюмо проговорил:

— Ага, вам спой да спой, а дядя Коля обещался за мои частушки мне же шею намылить.

— И намылю, чтоб матом не ругался, мал ещё для таких выкрутасов, — с трудом сдерживая приступы смеха, выговорил Николай и вновь расхохотался. Вид певца наблюдателям не позволял расслабиться, шутки так и сыпались, подогревая всеобщее веселье.

— Давай, давай, Фёдор Евстафьевич Шаляпин. Запевай!

Хохот рванул с новой энергией и отнял у шутника последние силы, тот в очередной раз лицом рухнул на руки, скрещённые на столе.

— Какой же он Шаляпин, без фрака и бабочки. Он ШапкинУшанкин.

И вновь истерический хохот сдавил горло шутников. Первым в этой ситуации оттаял отец Федюнчика и, срывая голос, представил артиста:

— Выступает «застуженный артист без публики, из погорелого театра с кудыкиной горы».

Все продолжали ржать, а Фёдор, не мешкая, начал представление.

Одну ручонку он упёр в пояс, другую прижал к затылку и пустился приплясывать вприсядку. Его уродливые сапоги сильно мешали приседать, они невпопад болтались на ногах и плохо гнулись в местах естественных изломов, но артиста трудности не смущали, и он продолжил своё выступление. Первая частушка повергла слушателей в очередной транс:

Мне воды налили в таз, чтобы искупался. Я нырнул всего лишь раз, в трёх местах сломался. Эхма хохлома, бублики, баранки. Я просил у тятьки лыжи, а мне дали санки.

После припева вновь полагается проплясаться, и Фёдор исполнил этот номер на славу. Вновь руки в пояс и вновь на затылок, между голенищами сапог и трусами сверкнули острые детские коленки. Взрослым надо бы слушать и аплодировать, но им не до того, взрослые вдруг стали не управляемыми детьми и валялись по столу, едва не опрокинув с него посуду. А «застуженный артист» тем временем продолжал поражать публику, действуя без потери темпа, но с учётом самосохранения.

В детском саде зашибись, всё согласно моде. Девки замуж собрались, а парни все в разводе. Эхма хохлома, бублики, баранки. Я просил у тятьки лыжи, а мне дали санки.

Это был апофеоз, предел, вершина творчества певца, публика в партере неистовствовала. Так написали бы столичные газеты, если бы им довелось наслаждаться этим представлением, но в этот раз им не повезло, лучшие мгновения артиста остались недооценёнными. Зато те, кто слушал, пребывали в полном восторге. Ни один из них в этот момент интервью для прессы дать не смог бы. Потому как от бессилия пребывали в немощи и ветошью валялись по столу, шлёпая по нему ладонями, выражая своё крайнее восхищение.

Фёдор понял, что дело сделано, публика получила полное удовлетворение, и как ни в чём не бывало уселся за стол и, поправив ушанку, продолжил прерванную трапезу.

По ту сторону ворот, на улице Лида понемногу отходила от смеховой истерики. И наконец стала ощущать происходящее вокруг. Странно передвигающийся по дороге вдоль речки автомобиль сразу привлёк её внимание и заронил в сердце странную тревогу.

«Что это там такое? Машина Брызгина и чтото странное вытворяет, он что, уснул за рулём, что ли?»

Машина, раскачиваясь на ходу, быстро промелькнула через просвет улицы и исчезла за срезом крайнего дома. Машина исчезла, а вот нехорошее чувство осталось. Лиде показалось, что она както странно исчезла из вида. Ей опять же показалось, как будто бы машина поехала не совсем по дороге, до неё не дошло, что машина иногда может поехать не туда, куда нужно, но в этом случае происходит непоправимое. Она опомнилась только тогда, когда со стороны детской купальни стали доноситься отчаянные крики. Чтолибо разобрать в этих криках не было возможности, но сами эти крики были очень настораживающие и к тому же всё усиливались.

Перепуганная не на шутку хозяйка кинулась во двор:

— Мужики, заканчивайте праздновать, там у речки чтото случилось.

— Ну что там ещё могло случиться? Тут у нас вона что случилось. — Отец, надрываясь от смеха, указывал в сторону Фёдора, который настойчиво пытался разжевать смачный кусок свинины, совершенно не обращая внимания на окружающих. Все без перебою смеялись и забыли про то, зачем оказались вокруг этого стола. Лиде пришлось заорать, чтобы прекратить этот психоз, происходящий на её глазах.

— Вам что, не ясно, я говорю, там чтото случилось. Крики какието, а до этого амбулатория Лёвки Брызгина промчалась. Пойди, Коля, туда посмотри, что там такое, как бы он не опрокинулся на своем «газончике».

Не осознав до конца тревогу своей жены, Николай медленно поднялся и, утирая слёзы умиления от Фёдорова выступления, пошёл в сторону купальни. Расстояние до неё всегото метров сто — сто пятьдесят, преодолеть это расстояние простой человек способен за секунды. Так вот в течение этих секунд настроение и состояние подпившего мужика претерпели невообразимые изменения.

«Лёвка Брызгин — это наш фельдшер, и какие у него могут быть проблемы, да это чушь болотная, никаких проб лем. Там, где Лёвка Брызгин, проблем вообще быть не может».

Николай вышел со двора захмелевший, с тенью безразличия на лице, туго соображал, медленно говорил и слабо видел. Это никак не совмещалось с характеристикой надёжного парня и самого лучшего охотника округи. Дальше за воротами двора до слуха доносился просто шум, но в этом шуме слышались и тревожные нотки.

«Что за хрень такая, кто там причитает и визжит, как порося недорезанный. Нука скорее, ещё скорее».

Николай бежал и не собирался тормозить. У него не осталось сомнений, что там сразу за поворотом улицы ЧП. Это такое слово, которое ни у кого не оставляет сомнений в том, что рядом происходит из ряда вон выходящее событие. А главное, что у любого человека в подобной ситуации возникает полная уверенность, что без его участия просто не обойтись. Если вдруг его лично тут не окажется, то земля в этом самом месте треснет пополам, и склеить её никак не представится возможным.

— Мамочка родная!

Прибежав к берегу речки, там у самой купальни Николай Сергеевич на мгновение замер. Картина, в общем, если бы её увидеть на фотографии, довольно простая, ей не придашь ровным счётом никакого внимания. А вот когда знаешь хотя бы часть предыстории или краем глаза видишь, что происходит сейчас на твоих глазах, то она, эта самая картина, ужаснее некуда.

Грузовая машина, «газончик» с будкой вместо кузова и надписью вдоль борта «Ветеринарная амбулатория», стояла посредине речки и одновременно посредине купальни, на отмели. Вода кругом неё была на таком уровне, что едва не заливала дощатый пол будки и кабину почти до самого сиденья. Беда была в том, что середина купальни — это середина всех событий, которые там происходят. Детей в воде не счесть. Если быстрым взглядом оценить, это только вблизи машины около двадцати человек получится, а главное — никто из них ничего не предпринимает. Все заворожённо смотрят то на воду, то по сторонам, переживая шоковое состояние. Увидав мчащийся на них автомобиль, многие успели отпрянуть в сторону и избежать тяжёлых последствий от наезда зелёной железяки, но ктото и не успел.

— Что стоите, давай за мной! — успел прокричать Николай, перед тем как прыгнуть в воду.

Его крик парни постарше восприняли как боевой приказ и не мешкая попрыгали следом. Почти одновременно они оказались у машины и по примеру старшего, сделав глубокий вдох, стали подныривать под неё, прощупывая дно и металлические части машины. Первая же атака спасателей увенчалась успехом. Изпод машины вытащили перепуганного мальчишку, который здорово нахлебался, силы вотвот оставили бы его, однако немного пространства в полости под кузовом машины спасло ему жизнь. На руках обессиленного мальца вынесли на берег и, укутав в чьюто одёжку, стали растирать и успокаивать. На теле, кроме ссадин и ушибов, ничего — везунчиком оказался этот мальчуган, откашлялся, отдышался и с перепуга захлюпал.

— Пацаны, ныряем вокруг и шарим по дну руками, дальше у запруды повторяем то же самое, чтобы ни сантиметра не осталось, пальцами как граблями работать, «мухой» пошли — рыбки золотые. Ёлкипалки.

Ктото из пришедших позднее догадался принести пузырёк с йодом, вату и бинты. Перевязанных оказалось шесть человек, к счастью, на первый взгляд не было переломов, только ушибы да рваная рана на голени, но и она была не опасная.

Спасатели тем временем прочёсывали дно реки перед запрудой. Вдруг один мальчишка выскочил из воды, как пробка из бутылки с шампанским. Панически заорал и бросился грести к берегу.

— Там, там у запруды. Он там.

— Кто он? Где, что ты видел, скажи толком.

— Не знаю кто, но там нога и не шевелится, — тыча пальцем в сторону запруды, заголосил перепуганный страшной находкой Толян Клюев.

Николай, мгновенно сообразив, что именно могло так напугать мальчишку, кинулся в воду и погрузился в том месте, откуда сбежал перепуганный спасатель. Действительно, это был погибший мальчик лет двена дцати от роду. Его труп был страшно изуродован стальной громадиной. Руки и ноги переломаны в нескольких местах, обескровленное тело отдавало мраморной белизной, всюду по нему виднелись рваные раны. По всей видимости, он попал под падающую машину в самом неподходящем месте. Ударом его отбросило в сторону и течением прибило к запруде. Николай поднял его на руки и вынес из воды на берег. Картина была настолько страшной, что не выдержало закалённое сердце охотника, дрогнуло. Слёзы жалости текли по его щекам, сдержаться у него не хватило сил. Весь хмель, естественно, как рукой сняло. А собравшиеся на берегу женщины хором, как по команде, завопили. Мальчишку положили не на покосом берегу, а на ровном месте у края дороги, подстелив на траву светлое покрывало, которое случайно оказалось у когото в руках. Остальные спасатели, тоже перепугавшись, повыскакивали из воды. Вид у них в этот момент был таков, что просить их вновь вернуться в реку было бесполезно, они туда больше не пошли бы.

Пока женщины стенали над трупом погибшего ребёнка, Николаю ещё пришлось поработать водолазом, волнение переполняло его до самых краёв, но всё обошлось, трупов больше не оказалось. Только после тщательного обыска, уставший, промокший и опустошённый, он заметил на противоположном берегу за запрудой тихо сидящего Лёву. Это была смесь кошмара с ужасом. Смотреть на него было страшно, скрюченный, в позе больного Палкана, обхватив голову двумя руками, он слегка раскачивался в такт какойто дьявольской, только ему слышимой мелодии. Вся одежда на нём вымокла насквозь, на рубахе вид нелись пятна крови.

Николай осторожно подошёл и попытался с ним заговорить. Жалость и сострадание в одно мгновение переполнили его сердце, вновь тяжёлый ком подкатил к горлу и слеза сползла с ресницы на щеку. Что сказать, о чём спросить, ничего не приходило на ум, но ситуацию надо както менять, это он знал твёрдо.

— Лёвка, ты что здесь сидишь? Что с тобой, никак заболел? Ты меня слышишь? А нука, поднимайся и пошли со мной. Давай, давай я тебя домой отведу. Ну, поднимайся, пошли.

Николай понял, что сдвинуть его с места разговорами не получится. И ещё ему показалось, что Лёвка, в обычной обстановке дисциплинированный трезвенник, сейчас был смертельно пьян. Да к тому же состояние его явно не отвечало сложившейся ситуации. Тут на мгновение он как бы пришёл в себя и нежданно заговорил, вроде сам с собой и ещё больше напугав Николая.

— Уж не белая ли горячка тебя хватила, Брызгин?

— Я всё слышал, это я их всех поубивал. Я всё слышал. Оставьте меня все. Я всё слышал, — словно робот повторял он в тупом бреду одни и те же слова.

Ситуация возникла невероятно сложная. Спасатель, неожиданно для себя оказавшийся ещё и в роли психолога, на мгновение растерялся, не понимая, что в этом случае предпринять для спасения ещё одного пострадавшего.

— Нет, Лёва, нет, всё хорошо, ничего не случилось, машина в порядке, сейчас вытащим её, заведём и домой тебя отвезу. Домой хочешь?

— Коль, не надо меня уговаривать, я конченый человек, теперь меня расстреляют.

— Что ты такое мелешь? Неправда твоя.

— Я всё слышал, шесть человек погибли. Бабы как только меня не обзывали, и все они орали — убийца. Вот как бывает, Колядруг, полчаса назад был ветфельдшером, а теперь убийца. Меня теперь посадят и расстреляют, хана мне, Коля. Оставь меня, я не хочу больше…

Лёвка оборвал свою речь, так и не закончив последнюю фразу. Наступившее внезапно спокойствие и кратковременное прояснение его рассудка в данной ситуации было особенно опасным. Это стрессовый выброс адреналина, который скоро пройдёт и обернётся сильнейшей депрессией, такие случаи Николаю ещё в армии преподавали. В подобные моменты человека просто нельзя оставлять одного, иначе он способен на любые безрассудные поступки, и именно это сейчас пугало спасателяпсихолога. Секунды, отпущенные на раздумья, истекали быстро, в голове крутились несвязные мысли: «Связать его и силой унести домой? А дальше что? Сейчас милиция должна работать, но где он, этот участковый; может оказаться, что сейчас младший лейтенант милиции Крылов ещё пьянее Лёвки? Как угодно, но Брызгина сначала нужно успокоить, а потом посмотрим».

— Ну, что ты заладил одно и то же. Я же тебе говорю, всё в порядке, всё нормально, успокойся. Там одни ушибы, даже переломов нет. Давай я тебя домой отведу, хочешь домой?

Николай, спокойствия ради, положил свою руку на плечо измученного Лёвки, и в какойто момент ему показалось, что всё получилось, но парня от прикосновения передёрнуло, как от удара током, и дальше произошло то, чего стоит бояться.

— Оставь меня, Коля, я конченый человек. Вот и ты говоришь мне, что я много народу там покалечил, — вскочив, заорал Лёва. Николай вновь собрался гипнотизировать его успокоительной речью, но было уже поздно. Брызгин, до этого случая всегда рассудительный и спокойный, просто взорвался. Какойто могучий вулкан диким пламенем озарил изнутри всё его лицо, Николаю даже почудилось, что глаза его заблестели такими же дикими искрами, как жерло самого вулкана. И ещё ему вдруг неожиданно стало страшно, непонятно отчего, но от этого жуткого страха мурашки побежали вдоль его позвоночника и дальше по всему мускулистому тренированному телу. Ошарашенный случившимся, Лёва отшатнулся от спасителя и резво вскарабкался по довольно крутому склону наверх подальше от воды и быстро скрылся из вида.

— Лёва, стой! Вернись, куда ты? Дурной, я же тебе говорю, всё в порядке, вернись.

Но в этих криках уже не было толку, бедняга убежал совершенно неизвестно куда. Николай вновь перебрался к противоположному берегу и влился в толпу хлопочущих. Там уже была и врач местной участковой поликлиники, весьма уважаемая селянами Наталья Фёдоровна Доля, жена того самого Андрея Максимовича Доли, и Лида, прибежавшая вместе со всеми соседками. Зарёванная, как и остальные, она беспрерывно выполняла все указания Натальи Фёдоровны, дела налаживались, и несколько пацанов родичи уже увели по домам. А вот родители погибшего безутешно рыдали у тела своего сынишки, им тоже пришлось оказывать медицинскую помощь. Среди всех разговоров только и слышалось имя Лёвки Брызгина. Его склоняли кому как только вздумалось. Николай понял, что услышать такое про себя действительно тяжело, а пережить почти невозможно. Постепенно народ стал расходиться, отца и мать вместе с погибшим ребёнком увезла скорая помощь, а остальные разошлись на своих ногах, правда двое с помощью родственников. Вдруг спокойствие нарушил парнишка на велосипеде, подлетевший к месту трагических событий, и, глядя на Николая, протараторил:

— Дядя Коля, там дядя Лёва Брызгин с ружьём закрылся, меня тётя Шура за вами послала. Его Ленки и тёти Маши дома нет, они уехали к комуто, мне тётя Шура сказала. Дядя Коля, а?

Запыхавшийся мальчуган глядел на Николая с вопросом во взгляде.

— Нет, Коля, не надо, не ходи, я прошу, не ходи.

Лида, испугавшись за мужа, пыталась предугадать его дальнейшие действия.

— Я понял, Лида, но кто же тогда пойдёт? Лёвка, идиот, так расстроился, что словами не описать. Как ошпаренный кинулся убегать.

— Расстроился? Тыто откуда знаешь?

— Я с ним разговаривал на берегу, он, помоему, с ума спятил. Сидел он у воды с другой стороны и слышал все разговоры, что тут про него говорили. Никто на него внимания не обращал, а я случайно заметил. Сперва и не понял, кто это, оказалось — он.

— Так ведь и Главный подъезжал, спрашивал про него, а потом ребятишек с ушибами в поликлинику повёз.

— Этот когда очнулся, в себя пришёл, как чумной спохватился и рванул за машинный двор, я только вдогонку успел крикнуть, и всё. Нужно идти, вдруг беда случится, что тогда? Он всё твердил: «Меня расстреляют, расстреляют».

— Тогда и я с тобой.

— Да конечно, патроны подносить будешь, когда перестрелка начнётся.

— Тьфу ты, скажешь тоже, какая перестрелка?

— Ну тогда зачем тебето идти, что я с ним без тебя поговорить не смогу, что ли?

— Не ходи, мне очень страшно, я боюсь.

— Ничего, Лида, я осторожно, а может быть, с ним ктонибудь уже разобрался? Ты не расстраивайся, я пойду, наверное, там помощь нужна.

Этот минутный разговор так опустошил Лиду, что у неё только и хватило сил, чтобы здесь же у берега речки плавно опуститься на траву. Ноги не держали, вовсе отказались подчиняться хозяйке, энергии её не хватило даже на то, чтобы заплакать.

— Наташа, расскажи, что там случилось? — Андрей Максимович Доля поинтересовался у жены, когда она после напряжённых событий вернулась домой.

— Ой, Андрюшенька, там, как на фронте, полный ужас, шесть раненых, один насмерть. Совсем маленький. Родители убиваются, смотреть сил не было, сердце разрывается.

— Как же эта машина попала в реку, разобрались?

— Не знаю, помоему, никого в кабине не было, или я чтото не дослушала. Не знаю.

— Ну вот, главного ты и не знаешь, глухая тетеря.

— Главное, там на берегу — спасать мальчишек. А кто там рулил или никто не рулил, разве это моё дело? Я вон перевязала, температуру сбила, и ладно. Завтра от столбняка уколы сделаю, вот и вся премудрость, а ты говоришь, глухая. Да имто, раненым, не интересно, кто за рулём сидел, им лечение подавай, помощь оказывай, и всё тут. Вспомни, когда тебя, раненного, тащила с передовой, ты чтото не спрашивал меня, знаю я фамилию того снайпера или не знаю, что тебя так серьёзно ранил. Ты одно твердил, дойдём или нет? Вот это действительно важно было. Так и для всех остальных, когда чтото заболит, так и мысли об одном и том же. Ну а сытые да здоровые о чём угодно думать могут, и кто, и где, и с кем, и почему, и подай, и поднеси, срамота одна, да и только. Когда у человека не болит, ведь он и не человек вроде, а так и не поймёшь кто, вроде поганый мешок с собственными похотями.

— Значит, и я для тебя «не поймёшь кто»?

— Отстань, а? Я устала, прилечь бы мне. А ты хочешь чтото узнать, так иди на улицу, там только и трещат об этом. Одним курам пока ничего не известно, у них можешь не спрашивать, да и то к утру и до них дойдёт, наверное.

Николай подошёл к Лёвкиному дому несколько минут спустя. У ворот стояла толпа женщин и старушек, только и разговоров было, что про Брызгина. Судачат, перебивая друг друга, но до странности тихо. Чтобы куча женщин в одном месте и такая тишина — небывальщина какаято. Сверхстранно. Всё это, вместе взятое, не на шутку встревожило Николая.

— Тётя Шура, рассказывай, что там такое?

— Ой, Колькя, и не ведаю, шо говорыть. Ружжо у няго в руках. Захупорылся со усих сторон, не войтить. Прямо не знаю, и шо там таке туорытся, он бубныть тики, шо ты усэ знаш, со странным южным акцентом заговорила тётя Шура. Она и в самом деле ничего понять не могла. Оказалось, что Брызгин вытолкал её из дома и запер за ней дверь. В руках у него была малокалиберная винтовка, ружьё небольших размеров, но страшной убойной силы классный образец Тульского завода, с магазином на пять патронов. Что и говорить, серьёзное оружие, как всё может получиться дальше, разве угадаешь заранее.

Да! Люди боятся вида смерти. Прописная истина, скажете вы. Точно, согласен. Но ещё страшнее для человека — вид предсмертия, это когда точно известно, что следующий кадр — смерть. Кто из нас, сидя в кинотеатре, не отворачивался и не зажмуривал своих глаз. Вот, вот главный герой погибнет, меч над его головой, начинает скользить вниз, разрезая воздух, и обрушивается на его беззащитную голову. Уверен, что кадра, когда меч касается головы и кровь брызгами разлетается в разные стороны, никто не видел. Потом раскрываются глаза, от некоторых лиц в стороны убираются ладони, все наблюдают пошатывание и плавное падение актёра. Всем точно известно, что при съёмках ни один из них не пострадал, об этом и пишут в конечных титрах фильмов. Но насколько страшна картина предсмертия, вид именно той видимой грани между живым организмом и мёртвым. Видеть это настолько тяжело, что только особо тренированные способны созерцать нечто подобное, да и те не всегда выдерживают. Фронтовики, вспоминая гибель друзей, случившуюся на их глазах, не могли сдержать слёз и не стеснялись плакать, потому что перед глазами вставала страшная картина увиденного когдато давно, предсмертия. Тяжела ноша у палачей — постоянно наблюдать предсмертие своей жертвы. Эти настолько черствеют душой, что буквально становятся другими людьми, отличными от нас — простых обывателей. Если Господь сделал нас, людей, смертными, то сам дьявол придумал показывать нам сцены предсмертия, чтобы высушивать и делать бесчувственными наши души. Наблюдая это, с ума сойти можно, если вовремя не зажмуриться. Во времена боёв гладиаторов целые стадионы зажмуривались, чтобы не видеть этого. Историки пишут, что потом попривыкли и смотрели с наслаждением, как мы обычное кино, некоторые даже зевали от скуки.

Кстати, совсем не трудно в это поверить, достаточно вспомнить Москву на стыке веков, такого количества палачейдобровольцев, убивающих с наслаждением, страна ещё не знала никогда. Такого количества насильственных смертей на улицах мирной столицы и других городов тоже никогда прежде не бывало. Я не беру в расчёт военных палачей ГУЛАГа, это особый случай.

Спасательпсихолог, теперь ещё и реаниматор поневоле, Николай больше всего боялся, что не удастся спасти глупого Лёвку. Что тот казнит себя сам и не сможет преодолеть тяжёлой моральной нагрузки, так неожиданно свалившейся на него. Но больше всего ему было страшно от одной мысли: «А что если Лёвка сдуру застрелится на моих глазах». Дрожь пробегала по телу от этого. Почемуто сейчас он не подумал о том, что сорвавшийся человек в состоянии сильнейшего психического расстройства может стрельнуть в него самого или ещё в когонибудь. Как говорится, «руки не дошли» об этом подумать.

Минутудругую, пока Николай собирался с духом, чтобы войти в дом, в этот момент к ним подошёл, даже не подошёл, а подлетел Иван Тимощук, напарник Брызгина и водитель второй амбулатории «труповозки». До него через соседей долетела эта жуткая история, и, недолго думая, он стремглав помчался к дому своего приятеля. Парой с Николаем они вошли в дом. Дверь почемуто оказалась открыта.

В полном напряжении, словно партизаны в глубоком тылу врага, каждой клеточкой тела ощущая всё происходящее вокруг, они медленно продвигались по коридору. Здесь у входа в большую комнату они остановились и прислушались к звукам, похожим на слабые всхлипывания, которые доносились из спальни. Теперь через комнату они почти бежали, громко топая обувью по дощатому полу. У входа в спальню их остановил знакомый обоим Лёвкин голос. Он громко с надрывом прокричал:

— Не входите, у меня винтовка, застрелю!

Ошарашенные мужики буквально замерли на месте. Первым спохватился Иван:

— Лёвик! Ты что, очумел? Не стреляй, это я, Иван, твой друг. Я спросить зашёл, у тебя в бензобаке горючка ещё осталась? Я накатался сегодня по кошарам, в баке ноль топлива, а завтра заправка откроется только в девять. Лёвик, одолжи ведёрко бензина, я тебе верну, и магарыч с меня. Как, договоримся, друган?

Ванька догадался, что нужно заговорить беднягу и попытаться вырвать у него из рук смертоносный ствол. Так написано в детективах, которыми он зачитывался. Поэтому, болтая всякую чушь, Иван медленно приоткрыл дверь в спальню, Николай двинулся за ним следом, и они оба оказались лицом к лицу с перепуганным Лёвкой.

Его заплаканное лицо было искажено в страшной гримасе, во взгляде помутневших глаз виделось опустошение. Винтовка действительно была у него в руках. Стволом она упиралась в его подбородок, а приклад был зажат промеж коленок. Сидел он на корточках, не касаясь пола, спиной одновременно прижавшись к стене и к спинке кровати. Пугающее зрелище заставило обоих вздрогнуть и во второй раз за последнее время замереть. Нарушить тишину было опасно, каждая фраза могла спровоцировать бедолагу к действию. Прерывистым от волнения голосом Иван вновь заговорил:

— Я ббенззин у тебя спрашшивал, ты как, дашь? Выручай, Лёвик, я для тебя что угодно…

Николай из всего этого базара понял одно, что Лёвка сейчас не соображает, о чём идёт речь, что он совершенно отвлечён от реально происходящего и как будто находится далеко отсюда. Явное помешательство, умственный перебор. Глядя вдаль, сквозь потолок и стены, он едва шевелил губами, вроде бы разговаривал с кемто далёким.

Николай не выдержал дальнейшего напряжения и заговорил:

— Не дури, Лёва, оставь ружьё, всё будет нормально, я тебе говорю, встань, пойдём с нами.

От его спокойного голоса глаза затворника на секунду просветлели, он посмотрел на пришельцев маломальски нормальным взглядом, что вселило в них маленькую искорку надежды. Иван тоже заметил это, но не отказался от идеи выхватить оружие, а воспринял секунды просветления Лёвика как сигнал к действию. В следующий момент он резко рванулся вперёд и нацелился на ружьё, используя всю армейскую выучку разведчика. В одном прыжке он умудрился ухватиться за винтовку, её необходимо было выхватить из дрожащих рук, отбросить подальше и не дать Лёвке спустить курок.

Николай всё это наблюдал собственными глазами. Эта ужасная сцена запечатлелась в его памяти чёткими картинами, словно слайдами. И полёт Ивана к ружью, и искажённое в последний миг лицо настрадавшегося Лёвки Брызгина, и момент выстрела винтовки. Всё происходило как при съёмках в замедленном времени. Николай наблюдал, как ружьё слегка вздрогнуло, испустив лёгкий, с придыханием звук. Здесь перед ним впервые в жизни открылась эта самая тра гедия «предсмертия», которая впоследствии ещё очень долго мерещилась ему, лишая сна и покоя. Лёвка погиб мгновенно, ещё до того, как Иван прикоснулся к его оружию. Всё это потрясло обоих до самой глубины души. Вышли они на улицу и, срывая голос, сообщили скорбную новость присутствующим, а по их щекам текли скупые мужские слёзы. Для Николая день сложился так, что хуже и некуда. Держать в течение получаса на собственных руках двух покойников, двоих погибших людей — это слишком, даже для бывалого охотника. А дома ко всему этому прибавились ещё и стенания жены, которые он уже не в силах был слушать. Совсем ещё недавно полный всяческой силы мужик в изнеможении рухнул на постель лицом вниз и, забыв раздеться, буквально провалился в глубокий неестественный сон. Никто из сородичей не стал его тревожить.

За обычными рутинными днями начала рабочей недели наступила злополучная среда. Эта среда была совершенно не как все остальные среды, но не потому, что сегодня собирались организовать охоту за воровской бандой одичавших лохматых разбойников, а потому, что на сегодня были назначены похороны Брызгина Льва Витальевича. По старинному христианскому обычаю человека хоронили на третьи сутки после наступления смерти. И сегодня был такой день. Все три предыдущих дня Николай чувствовал себя, как говорится, не в своей тарелке, да и не только он один. Смерть доброго семьянина, отличного работника и прекрасного соседа просто дикость какаято, все сельчане переживали это событие довольно тяжело. Звучали и осуждения, и сожаления, всё было как всегда в жизни. «Радуга имеет все цвета, а жизнь имеет все оттенки» — так говорят старики, и это истинная правда.

В памяти Николая всплывало всё ранее увиденное и пережитое в доме у Лёвки, то и дело рисуя живые, на первый взгляд реальные картины. Ему было жаль молодого, полного сил работящего мужика с прекрасным семейным будущим.

На следующий день после его смерти из поездки вернулись жена с дочкой. Ничего не поделать, их горе было безграничным. Народ точно знал, что после похорон их необходимо будет поддержать и, если понадобится, оказать им посильную помощь, пока не обвыкнутся. Поскольку горе семейное, это и есть — горе народное, так прежде жили люди. Процедура похорон была назначена на полдень в злополучную среду.

Проводить Брызгина в последний путь собирались очень многие сельчане, друзья, приятели, коллеги, руководство хозяйства и вместе с ними почти все работники фермы, за исключением двоих, назначенных исполнять дежурные обязанности. Этими двумя оказались сама Евдокия, как старшая по объекту, и Лида, потому что из боязни пред созерцанием похоронной процессии сама напросилась остаться на рабочем месте, никто и не протестовал. Наблюдать похороны запросто удаётся далеко не каждому. В основном люди под впечатлением начинают представлять себя в гробу, и им от этого бывает особенно тяжело, попростому — муторно, случается, что в обморок падают. Самое главное, что от этого впечатления никому никуда не деться — «все там будем», попробуйте найти сомневающегося, не сыщете. Поэтому видеть то место, где мы все будем, очень тяжко и непривычно. Разум человека противится воспринимать реалии и для облегчения страданий мутит ему, человеку, рассудок, чтобы до поры до времени не расстраивался.

Но страхи бывают и другими, реальными, от реальной опасности.

— Николай Сергеевич, я боюсь, а что если эти твари всётаки появятся? Может быть, останешься?

— Дуся, конечно остался бы, только как Лёвкину семью оставить без поддержки в такой день, как им не помочь? Потвоему, хорош я был бы, если бы не пришёл?

— И не знаю, что хуже. И так плохо, и эдак не лучше, делай как знаешь, а я что, я понимаю.

— Вы с Лидой не шатайтесь по выгулам, «витаминку» раздадите и хватит, корма мы с Васькой засыпали полные бункеры, так что не переживай. А псы просто не смогут через забор перепрыгнуть. Представь, как им это проделать? Без травяной кучи нереально. Лида, и ты смотри не лезь в выгулы, а я к вечеру сам подойду, следы проверю, там видно будет. — Николай обращался к жене, а сам видел, с какой тревогой во взгляде она его провожает, и от этого расстраивался ещё больше.

— Хорошо, вы там тоже не долго, а то что ещё эти негодяи придумать могут, кто их знает? Мне страшно, Коля.

Сумбурно напутствуя друг друга разными нелепостями, они ненадолго расстались. Николай развернулся и ушёл, оставив женщин один на один с неопределённостью. Ему и остаться было нужно, и уйти необходимо. Именно так житейские дела иногда распоряжаются нашими поступками и творят с нами свои собственные выкрутасы, которые потом мы сами и расхлёбываем.

В этот день на не ведомой никому звериной тропе всё происходило как обычно. Ровной, размеренной, неслышной для окружающих рысью пара продвигалась отработанным маршрутом. После двух, за последнюю неделю, освежительных ливней духота заметно спала, и небо рваным лоскутным одеялом облаков отгородило прожжённую зноем землю от вертикально висящего над ней солнца. Погода, как назло, не собиралась мешать зловещей затее наглых разбойников, но и они не представляли себе, какие трудности их ожидают на нелёгкой стезе.

Оставив обустроенную в густых зарослях репейника нору с семью щенками, которые вполне самостоятельно вели себя при отсутствии заботливых родителей, Чёрная и Туман отправились за очередным молоденьким поросёнком. На маршруте они применяли самые изысканные способы маскировки, передвигались, используя скрытые лощины, лесополосы и просёлочные дороги, на которых толстым слоем лежала перемолотая колёсами тракторов и комбайнов горячая от солнечных лучей пыль. Стоило лёгкому ветерку чуть прибавить прыти и закрутить в знойном летнем воздухе слабую игривую карусель, отпечатки следов тут же заметало так, как в снежную пургу полосы санных полозьев. Любая ищейка, идущая за ними по следу, на такой дороге будет вдыхать только дорожную пыль и никакого следа почувствовать не сможет. Такие приёмы маскировки по силам далеко не каждому. Но эта хитрая пара выкидывала ещё и не такие зехера.

Вот промоина, дальше влево и стороной от дороги. Путь к ферме проходил всегда по одному маршруту, а отход обязательно иной дорогой. Другими словами, кольцо. Хитрая затея, ничего не скажешь. Преодолев неблизкий переход от жилища до охотничьих угодий, легко перелетев протоку, четвероногие охотники столкнулись с первой проблемой. Туман резко остановился и, настороженно наклонив голову к самой тропинке, втянул ноздрями порцию воздуха:

— Здесь опасно, чувствую много чужих следов, может быть, нам уйти отсюда?

— Следы и в самом деле есть, но они старые, я опасности не чувствую, — спокойно озираясь по сторонам, всем своим видом показала Чёрная, при этом скользнула мимо стоящего Тумана и пошла первой. Но её бравада понемногу стала пропадать. Всё сегодня было необычно. Странные запахи были повсюду, ко всему ещё добавилась необыкновенная тишина внутри свинофермы. В общем, обстановка заставляла её сбавить обороты и перейти на крадущуюся походку. Нормальный собачий разум, тот, что мы называем звериным инстинктом, подсказывал ей: «Не всё тут в порядке».

— Что такое, почему такая необычная тишина? Куда подевались все люди, почему не слышно голосов?

— Ты посмотри сюда, куча исчезла, как теперь ограду переползать?

Преодолев тропинку меж зарослей высокого травника, растерянные визитёры замерли, тупо уставившись на то место, где прежде постоянно лежала копна плотно слежавшихся стеблей травы. Её отсутствие значительно меняло все планы банды.

Забор под два метра, по гребню этого забора колючая проволока, правда, она под массой прежней травы провисла и стала не такой грозной, как должно, но все же пораниться об неё всё ещё было возможно.

— Как поступим, может быть, пойдём в ущелье за овцами?

— Не успеем до темноты, овец уведут в кошару, там их не взять.

Глава собачьего прайда — Туман, осознав, что сегодня они могут остаться без добычи и ко всему оставить голодными на пару следующих суток всю свою свору, вдруг преобразился. Задрав кверху голову, он расчётливо взглянул на ненавистный забор, затем ещё секунда, и он в два прыжка проворной курицей или, точнее, горным козлом вспорхнул прямо на его вершину и там замер, всматриваясь внутрь выгула. Чёрная поняла его замысел и повторила в точности его стремительный прыжок, лишь немного оцарапала задними лапами стену забора. К их удивлению, проделать это оказалось не так уж и сложно, как показалось вначале. Вот уж правду говорят: «Глаза боятся, а лапы делают».

По другую сторону забора к подобной наглости агрессора совершенно не готовились, они были уверены, что забор является непреодолимой преградой для собак. Этот сюрприз получился ошеломляющим. Колючая проволока, провисшая когдато от веса травы и болтавшаяся сейчас промеж передних и задних лап, даже слегка помогала наглецам, служа дополнительной опорой при удержании равновесия. И уж помехой точно не казалась.

— Лида, бросай свои грабли, я обед согрела, пойдём к столу. У меня сегодня чай цейлонский заварен, сестра на неделе угостила, целую пачку дала, настоящего, со слонами, это тебе не грузинский — навоз с соломой.

— Хорошо, хорошо, сейчас уборку закончу. Мне совсем немного осталось, вон туда, за кормораздатчик, сгребу эту грязь и сразу приду.

Едва Евдокия успела скрыться за дверью в стене свинарника, как над стеной забора появилась взлохмаченная собачья морда, следом за ней вторая. Секунду спустя псы уже стояли рядом, едва помещаясь на покатой части верхушки ограды. Скрытая от них бункером кормораздатчика Лида, увидев всё это, не на шутку перепугалась и совершенно растерялась. Причём испуг был настолько сильным, что сковал тело и заставил её замереть, как гусеницу на ветке, под взглядом ненасытного дрозда. Немая сцена продолжалась недолго, события развивались очень стремительно. Несмотря на отсутствие известного нам травяного трамплина за забором выгула, двум сильным собакам запрыгнуть на него не составило особого труда. А вот удержаться на верхушке было совсем не просто, раньше трава помогала сохранять равновесие, а в данной ситуации нужно было балансировать корпусом. С трудом, но это получалось у обоих, спасала колючая проволока.

Недолго думая Туман рухнул на спокойно стоящего у поилки поросёнка, подмяв его под себя, как когдато маленького Саньку. Весь остальной молодняк, переполошившись, метнулся в стороны и молча, как заворожённый наблюдал, за происходящим. На мгновение в загоне наступила гробовая тишина, и в это самое мгновение Лида с перепуга, не выдержав напряжения, заверещала во весь голос, насколько хватило сил. Её истошный визг молнией взметнулся в поднебесье и, отразившись от него, кометой обрушился на окружающих таким сильным и пронзительным эхом, что на этот раз не выдержали поросята. Вслед за свинаркой по её примеру они устроили в выгуле такой концерт свинооперы, что «чертям в их преисподней стало тошно». Чёрная, сидя в позе курицы на верхушке забора, с волнением наблюдала за происходящим и ничего не предпринимала. Своё завидное хладнокровие сохранил только Туман. Сценарий его действий не претерпел никаких изменений. Ухватив за шею раздавленную жертву, он кинулся к забору и, опершись на поилку, поднял её к самой верхушке. Там наверху в добычу зубами вцепилась Чёрная.

Лида, обалдев от такого «шапито», с досады подняла над головой свои грабли и ринулась в атаку на незваных гостей, в порыве ярости забыв, что перед ней одичавшие собакизвери, а не послушные домашние шавки. Кто смог бы выйти из такой сватки победителем, ещё большой вопрос.

Выскочив изза случайного укрытия, она заорала что было сил: «Пошёл вон, гад такой. Нельзя! Брось сейчас же! Брось, я сказала». Когдато в своём дворе она спешила отбить своих кур от якобы напавшего на них ястреба, всё в тот момент было както несерьёзно, не тот азарт, не тот накал, не тот коленкор. Теперь всё было иначе, серьёзнее не бывает. Она ринулась в атаку, словно боец на вражеские танки в сорок первом, словно сумасбродный молоденький морячок, закусив в зубы кончики ленты бескозырки, рванул на плюющийся смертельным свинцом вражеский дзот.

«Это что за шум? Здесь никого не должно быть, откуда взялись люди?»

Туман, наконец заметив, что в выгуле есть человек, засуетился и ринулся от забора, чтобы потом, с расстояния, как следует разбежаться перед прыжком на его вершину. Лида с граблями в руках выбежала буквально нос к носу с ним. Увидев жуткую картину, как на неё несётся взлохмаченная безобразина, она от ужаса словно вросла в землю: приближающийся огромный пёс был с ног до головы в репейниках, словно в панцире, и по виду чемто напоминал доисторического тираннозавра. Перед ней вдруг возникла его устрашающая морда, с пастью метр на метр и пятисантиметровыми, как ей показалось, клыками. С покрытых пеной губ свисал кровавокрасный язык, габаритами почти с лопату. Ужас обрушился на неё камнепадом, параличом сковал тело, окончательно обездвижил все мышцы, по её спине побежали мерзкие мурашки, ноги её подкосились, и она, не удержав равновесие, рухнула прямо к ногам надвигавшегося Тумана.

«У страха глаза велики» — это точно сказано, потому что в этот момент все и без того нескромные габариты огромного барбоса в её глазах многократно выросли до мамонтоподобных. Лида ничего похожего никогда не переживала. А ведь совсем недавно, несколькими годами раньше, работая в конезаводе, на тренировках преспокойно управлялась с самыми буйными жеребцами. Без страха могла укротить любого из них. А тут… шмякнулась на пятую точку, как первоклашка, сидит в грязной луже, грабли разломились пополам, руками упёрлась в край лужи позади себя и, главное, ничего не в состоянии поделать.

Ей казалось, что бронепоезд Туман остановить не может никакая сила. И в самом деле, тот как будто ничего происходящего и не заметил. Подумаешь, чтото там перед ним шмякнулось, подумаешь, грязь в разные стороны, что он грязи не видел, что ли. Продолжая свой запланированный манёвр, он перед самым лицом чуть живой от страха женщины резко развернулся, забрызгав её перекошенное ужасом лицо слюнявой пеной. К этой противной, липкой пене добавился и шмат вонючей грязи из той же лужи, в которой распласталась поросячья заступница. В следующее мгновение монструбийца сиганул на гребень ограды, ловко развернувшись на нём, ухватил только что задавленную жертву зубищами, далее одновременным рывком двух собачьих рыл похищенная туша перекочевала по другую сторону забора.

Палкан по устоявшейся привычке пошёл следом за Николаем. Похоронная процессия медленно продвигалась по улице скорбным маршем, в направлении сельского кладбища. Николай наскоро оглянулся и краешком глаз увидел своего провожатого. Тот плёлся поодаль сзади, не придавая значения происходящему, и посвоему спокойно рассуждал: «Они, все эти люди, наверное, вместе на охоту собрались? Странный запах от этой толпы, и ещё, почему они все так медленно идут? Может быть, они не знают, куда им нужно идти, я показал бы им, если бы хозяин попросил. Я точно знаю место, где сейчас много сусликов, там их можно наловить столько, что на всех хватит. Правда, совсем недалеко хорёк поселился, но и его нору я тоже показать могу, не ошибутся. Хорёк?! Точно хорёк, мне срочно нужно туда, скорее, там чучелохорёк вонючий! Там беда с Лидой… Скорее, скорее, ещё скорее».

Палкана как будто взрывная волна противотанковой мины подбросила в воздух и такая же невидимая сила, развернув его прямо в прыжке, уносила по направлению к свиноферме.

Он мчался стрелой по параллельным улицам, не выбирая маршрут, а скорее предполагая кратчайшее направление. Его путь лежал через картофельные грядки, высаженные за окраиной посёлка, через грязь залитого поливной водой кукурузного поля, вброд через речку, прыжком через арык прямиком к тропе Тумана и Чёрной. Запыхавшись после изнуряющего кросса, напрягаясь на последних метрах отчаянного рывка до дрожи в мышцах ног, Палкан вступил на звериную тропу. Это произошло в тот момент, когда Туман, вскинув свою жертву на холку, двинулся прочь от забора, а Чёрная тут же пристроилась в его арьергарде. Здесь, у самого начала зловещей тропы, и сошлись их взгляды. Палкан стоял в боевой стойке, широко раздвинув передние лапы, хрипло рыча, а его чуть загнутые внутрь пасти блестящие клыки сулили старому сопернику и заклятому врагу самые большие в его жизни неприятности.

Евдокия, услыхав шквал поросячьего визга, от неожиданности вздрогнула пред столом. Ей показалось, что гдето рядом сработала пожарная сирена, возвестившая всем окружающим о наступившем конце света, того самого, которого все так долго ждали. Начало новой мировой войны не встревожило бы её так, как этот пронзительный истошный визг. Не мешкая, подхватив свой мощный корпус в свои же крепкие руки, она с напором встревоженного носорога понеслась к дверям, ведущим в поросячий выгул. Через секунды перед ней предстала вся страшная картина.

— Лида, что с тобой случилось? Ты жива?.. — подхватывая её под руки, заголосила Дуся.

— Потттроггай меня, я всся тут на ммместе, поммоему, у мення ноги не ииддут, — сильно срывая свой голос, от волнения заикаясь и вздрагивая всем телом, с трудом выдавила из себя Лида.

— Что, ноги? Как не работают? Скажи, что случилось, кто так орал?

Наконец ей удалось приподнять обмякшую подругу, и, подхватив её за талию, как медсестра с раненым бойцом, обе в связке поковыляли к раздевалке.

К часу дня похоронная процессия медленным темпом достигла конечного пункта шествия. Кладбище располагалось на невысоком пригорке за окраиной посёлка, но окраина эта находилась как бы на уровне линии, делящей вытянутый план посёлка пополам. Николай несколько раз тайком оглядывался, чтобы проверить, появился Палкан позади шествия или нет. Когда стало очевидно, что его там нет, хозяин пса не на шутку встревожился. Кто, как не он, знал главную особенность своего верного друга находиться там, где его помощь наиболее нужна. Всё прошло чин по чину, отдали последние почести безвременно усопшему и двинулись в обратный путь, в разговорах упоминая хорошего парня Лёвика Брызгина.

— Да, жалко парня, что поделаешь, судьба такая.

— Судьба, какая ещё судьба? Курок и пуля, вот и вся судьба.

— Ты мели помельче, молокосос. Ещё, мабыть, и твоя пора придёт с судьбой своей познаться, тогда и скажешь своё слово, а пока помалкивай в тюбетейку, — одёрнул молодого Егорку Федина дед Ефим, известный всем селянам богомолец.

— Не вынес напряжения нервного Лёвушка. Он ведь что думал, а то, что мальцов много покалечил. Проклянут его люди за это, а может быть, ещё чего навыдумывал, вот и не вынес самосуда собственного.

— А ты бы вынес?

— Я бы сперва послушал умных людей, а тогда и делал бы по уму и побожески. Вона Николай да Иван, последние люди, что ли? Они ему внушали, а он как вырубился. Стресс — вот причина его греха.

— С чего вдруг ты этот «стресс» выдумал, чуть что «стресс», вот те моду взяли. Где бы кто ни напакостил, стресс виноват. А сами ни при чём? Вот уж правильно бабка Зинаида говорила: «У нас в деревне воров отродясь не было, мы всё сами…»

Пока сострадальцы с поучительными рассуждениями продвигались в направлении поминального стола, Николай тем временем почти бегом направлялся к свиноферме. И чем ближе он был к ней, тем сильнее его охватывало неподдельное волнение. Как и его Палкан, он своим охотничьим инстинктом чувствовал случившуюся беду. Вот он, наконец, преодолел путь от кладбища, через половину посёлка к другой его окраине. Вот уже до фермы остались считаные метры, а волнение всё нарастает, волнение уже больше его нутра, с последними шагами через порог фермы оно, волнение, уже прёт наружу. И сейчас, вотвот, оно взорвёт исстрадавшуюся душу. Наконец он вбежал в раздевалку, где Дуся, как заботливая нянька, успокаивает его рыдающую жену.

— Что случилось? Лида, что с тобой? — тоном близким к паническому заговорил Николай.

Туман опешил, увидав перед собой блеск незабыва емых, отполированных клыков.

«Что за наваждение. Как он здесь оказался. Этого не может быть».

Напуганному зверю не нужно было долго соображать, например, для понимания обстановки изучать фигуру противника, распознавать его запах и цвет его шерсти. Для Тумана этот субъект имел одно имя — смерть. Мгновенно оценив ситуацию, главный разбойник и безжалостный убийца поросят принимает единственное для себя верное решение — бежать. Не просто бежать, а драпать, с максимально возможной силой и скоростью отталкиваться от матушкиземли, напрягая все до последней мышцы, и, главное, не оглядываться. А то ведь можно со страху окочуриться. Однако при всём при этом шансов ускользнуть слишком мало. В это время Чёрная, находясь позади и не ожидая резкой остановки, машинально ткнулась мордой в заднюю ляжку своего патрона. Это и стало развязкой ситуации.

Сама Чёрная не могла видеть Палкана, потому что корпус впереди идущего скрыл его, а запах добычи перебивал запах присутствующего постороннего пса. Палкан, соот ветственно, не мог видеть Чёрную, но знал о её присутствии, потому что он шёл по их следу.

Туман, насмерть перепуганный появлением врага, выронил поросёнка, который шмякнулся тут же между ними, а когда Чёрная вдобавок ткнула его сзади, вконец ошалел и рванул напропалую мимо Палкана, да с такой скоростью, что тот едва успел отклониться в сторону. Туман, как говорится, «рассеялся», а за ним проявилась Чёрная. Увидев соперника, стоящего у её добычи, охотница оголила свои внушительные клыки. Палкан от этой неожиданности оторопел и на несколько секунд застыл. Негоже истинному Бойцу скалиться на суку, но та решила всё за него и очумелым танком, напропалую ринулась в бой.

— Колька, ты чего сидишь как истукан, наливай в рюмки, давайте все ещё раз помянем нашего друга Льва Витальевича Брызгина, светлая ему память, хороший был человек наш Лёвушка.

— Да, давайте помянем, пусть земля ему будет пухом.

— Колька, а куды енто Сергееич помчалси? Я глядь, да токма пятки зачвиркали, кудыть побёг?

— Что я ему, в сторожа нанимался: «Кудыть побёг»… У него завсегда так: кудыть Палканыть, тудыть и оныть, — скривил свою физиономию острослов Колька, передразнивая старика Филипыча, и тут же прикусил язык от озарившей его догадки. — А Палканто метнулся на ферму, не иначе. Раз так, значит, там чтото случилось.

— С чего ты взял, что на ферму?

— Мужики, извиняйте, извини, Лёвка, друг, я побёг — дела.

— Стой, и я с тобой, извините, братцы, извините.

Василий поднялся изза стола вместе с Колькой, почувствовав, что дело там не шуточное. Вслед за ними стайкой собрался и точно так же распрощался весь женский состав свинарок. Через считаные минуты весь штатный персонал, как по команде, почти строем направился к свиноферме.

Туман, стрелой промчавшись мимо Палкана, по инерции, не раздумывая, плюхнулся в воду арыка, проделав это скорее по привычке, чем по расчёту. Просто так был заранее запрограммирован. Это была серьёзнейшая оплошность с его стороны. Именно она, эта его ошибка, чуть не стоила ему жизни. Прежде, когда они сплавлялись вдвоём, плотом служила добыча, и им, без особых напрягов, оставалось только слегка толкаться задними лапами. Теперь же спасительного поросёнка не оказалось, и ситуация поменялась коренным образом. Туману пришлось грести всеми четырьмя лапами. Удержаться на плаву в этой ситуации оказалось очень сложно. Глубина водного потока была крайне неудобной, потому что его передние лапы в нём до дна не дотягивались, толкаться ими было невозможно. Густая шерсть, спутанная множеством репейников, вскоре промокла, пропитавшись водой, она тем самым снизила его плавучесть до отрицательного значения. И ещё, как оказалось, ему очень сложно было удержать свою голову над уровнем воды, шея быстро устала, мышцы спины заломило от боли. В общем, Туману пришлось очень туго. Сиганув со страха в воду, он подверг себя серьёзному испытанию. В одно из тяжёлых мгновений, когда его пасть зачерпнула очередную порцию воды и та водопадом Ниагара рухнула вниз, в лёгкие, перекрыв дыхалку, до слуха зверя долетел истошный визг его по други — Чёрной. Туман как будто очнулся от транса, даже сделал попытку двинуться против течения и вернуться, но справиться с потоком для него было нереально. Берега арыка, когдато вкопанные в грунт, а потом подмытые течением, хоть и казались рядом, прямо над головой, но из воды не выпускали, вспрыгнуть на них из русла было невозможно. Он так и продолжил свой вынужденный сплав, будучи рабом своего опрометчивого поступка. Раньше те самые берега служили ему укрытием, а теперь стали капканом, и чуть живой от изнеможения пёс плыл по течению, куда нелёгкая вынесет. А его боевая подруга сейчас осталась один на один с тем страшным, чьё имя — Смерть.

Там, на воровской тропе, первый боевой выпад Чёрной Палкан немного недооценил. Полностью увернуться от него не удалось, и лапы нападавшей сильно ударили его по задней ляжке. Тело Палкана искривилось пластилиновой вороной и сыграло влево. Отскочив к зарослям травника, он вновь распрямился. Зубы соперницы всего лишь прищемили его голень. Удивительно, что ни крови, заливающей поле брани, ни пены, капающей с окровавленных клыков, не было, такой вот странной получилась эта схватка. Сравнить её можно с поединком двух интеллектуалов, сжимающих в натренированных кистях рук остро заточенные клинки шпаг. На тропе так называемые «мушкетёры» стали один против другого. Их взгляды устремились навстречу друг другу, как и должно быть по теории взглядообмена, обмен информацией произошёл мгновенно.

«Ты кто такой? Почему ты мне мешаешь охотиться?»

«Здесь никто не будет охотиться, потому что я здесь главный. И ты уйдёшь отсюда навсегда».

«Ты напрасно так думаешь, я никому не отдам свою добычу, даже тебе. Уходи сам, пока не поздно».

«Ну что же, ты сама выбрала свою судьбу, не обижайся, твоему потомству тоже ничего не светит, а твой Туман полюбому труп. Вы здесь много плохого сотворили, пора за всё ответить».

«Ну, держись, нахал».

Испепеляющие взгляды, грозное рычание, устойчивая непоколебимая стойка, вздыбленная на загривках шерсть не оставляли сомнения, что бой состоится и будет бескомпромиссным.

Не успела Чёрная до конца озвучить взглядом приготовленную фразу, как Палкан пущенной стрелой летел в её сторону. Столкновение было ужасным. В предсмертном исступлении столкнулись два непримиримых характера, два привыкших к боям тела, две верные своим принципам собаки. С ходу свалить Чёрную с ног у него не вышло, на поверку она оказалась сноровистым бойцом. В ответ на его выпад она успела полоснуть Палкана клыками по правому предплечью, да так ловко, что рана сразу закровила. И сама рана, и первая кровь разозлили Палкана, дальше бой продолжался, как между равными соперниками, полная эмансипация и никаких поблажек на слабый пол. Мощные лапы бойца, приземлившогося позади Чёрной после неловкой атаки, сработали как батут, и он резко развернулся, а соперница допустила ошибку. Она стала разворачивать свой корпус в сторону Палкана, чтобы ещё раз нанести акулий укус и, может быть, значительней прежнего.

Готовый к подобной реакции, он встречал её из прекрасно выбранной позиции. Его завидная быстрота и мгновенная реакция, в сложных ситуациях много раз спасавшие ему жизнь, и теперь принесли неоспоримые преимущества перед соперницей. У бедняги Чёрной оказались полностью открыты для удара и бок, и шея, и холка. Палкан атаковал её сверху вниз, как ястреб утку, как Зевсгромовержец провинившуюся назойливую чернь, как морская ракета «Москит» огромный корабль. Атака с неотвратимой безысходностью и предсказуемым концом. Его волчьи клыки впились в холку сопернице, прикусив самый сгусток её болевых точек. Шкура Чёрной в месте укуса треснула, как когдато у сбежавшего Тумана, её кровь хлынула в разные стороны, обрызгав траву кругом.

Сама Чёрная этого уже не видела, потому что нестерпимая боль пронзила всё её тело, истошный визг заполнил всю округу, взмыл под облака и обрушился на землю, как мощный раскат грома из грозовой тучи. Точно такой же приём испытал на себе её несчастный напарник во время апрельской взбучки. После этих испытаний в его сердце и поселился тот животный ужас, который сегодня сыграл с ним такой кривой выворот. Болевой шок заставил Чёрную действовать инстинктивно, и она совершила последнюю в своей жизни ошибку.

Сделав попытку выйти из опасного захвата, она не рассчитала силу рывка и по инерции повалилась на спину, провалив при этом всю возможную защиту. Не со злобы, а скорее подчиняясь устоявшемуся правилу, Палкан поспортивному быстро использовал слабость соперника. Его зубы мгновенно сомкнулись на её изогнутой шее, полностью перекрыв дыхание. Жертва затрепыхалась в предсмертных конвульсиях. Если в апреле несчастного Тумана смог защитить Андрей Максимович, то за Чёрную заступиться было некому. Честный бой — один на один, и результат соответствующий — как доктор прописал.

Палкан поднялся победителем, но, как ни странно, удовлетворения от одержанной победы у него не было. Наоборот, вдруг навалилась дикая усталость и необъяснимая тоска. Мышцы то и дело судорожно вздрагивали, дыхание никак не восстанавливалось, и казалось, что он вдохнул в себя доменную печь, так всё внутри у него горело. Уходя прочь, он мельком кинул взгляд на поле недавней брани, там позади него в полной тишине, в спокойной позе спящей собаки, лежала поверженная им окровавленная жертва, рядом с убитой ею же добычей.

Поворот судьбы, прямо скажем, наикрутейший — пришёл к «чужому двору» охотником, сам пал жертвой охоты. Точно как у нас — «цивилизованных» людей. В известной песне у Высоцкого о нас, людях, есть такие слова: «…Ходишь, озираешься, ловишь каждый взгляд. Только зазеваешься — глядь… тебя едят».

— Коль, я прошу тебя, посмотри, что там за забором творится, куда эти гады спрыгнули. Когда Дуся меня вытаскивала, я почти без сил была, но слышала визг собачий. Что бы это значило? Может быть, там Палкан был? Коля, глянь за забором, как бы с ним чего не случилось.

— Обязательно гляну, успокойся, как только тебе станет легче, сразу пойду и посмотрю.

— Да не жди ты, мне легче, со мной всё в порядке, прошу тебя, сходи, пожалуйста, я за Палкана боюсь.

Тут вся честная компания работников совсем близко подошла к ферме, необъяснимое волнение, подогреваемое наводящими вопросами о Николае Сергеевиче, о Палкане и вообще на тему похищений, создавало довольно нервную обстановку.

— Достали вы все с вопросами своими. Всё Колька да Колька, я вам не всевидящее око, сквозь стены не гляжу и на жабьих костях не гадаю. Отстаньте вы все от меня. Придём к месту, там и узнаем — что да как.

— Вон смотрите, машина Главного позади пылит. Онто откуда тут взялся?

Тут заговорила Тонька, своим ломаным языком, но с долей истины:

— Дык ямуто вернее усяго Ванька Тимощук растрязвонил. Як мы поуставали с за стола, он тутожа побёг кудыйта.

— Точно, я тоже видела, он так спешил, что с Марией, вдовой своего друга, не попрощался.

— Давайте, поскорей двигаем копытами, чтобы наперёд его поспеть, — заторопил всех Василий, шедший позади остальных, и сам резко прибавил шаг.

— А как же, конечно поспеем, если рекорд скорости на стометровке побьём, только у меня и без того сердце колотится, как бубен шаманский. Ктонибудь лезгинку сплясать желает, так я ритм отстучу — своимто сердечком.

Далее, для поднятия общего настроения, к разговору подключился балагур Колька:

— Будь с нами Зойка Клетёва, та успела бы. Она когда в кассу за получкой прёт, то такую скорость развивает, что я на Митькином трофейном мотоциклете обогнать не смог. Пришлось в очередь за ней пристраиваться.

— И что же ты здесь без мотоцикла оказался? Кто наших предупредить сможет, Главный уже почти нагнал.

— Девки, да ведь у него завчерась день рождения был. Давайтекась притормозим его прямо тута и как следовает пропраздравлим.

Несказанно обрадовался этой затее Василий, разом остановился, развёл руки по сторонам и продолжил распоряжаться.

— Молодец, Валюха, давайте сейчас все поперёк дороги развернёмся, а ты, Колька, дуй что есть мочи, пара минут у тебя будет. Наведите там порядок, чтобы всё как на мази было.

— Понял, как не понять. Самый быстрый среди нас, людей — это понос, потому что он быстрее мысли: не успеешь подумать, а штаны уже полные, вот я его сейчас и обгоню.

— Да вали уже, отрыжка ты самогонная, а не понос.

Василий, как истый полководец, шуганул Кольку и продолжил командовать действиями отряда, определил расстановку боевого расчёта и кому что спросить или сказать, вплоть до шуток. По задумкам партизанской группы они могли задержать Азрета Магомедовича на целых пять минут. По скромным расчётам этого должно было хватить, чтобы подготовиться к встрече совхозного начальства, хотя никто из них и не представлял, что происходило внутри их многострадального предприятия. Однако, как ни старались заговорщики задержать именинника, ничего из этого не вышло.

— Нет, нет, девушки, поздравления позже, а сейчас давайтека так сделаем, Василий и Катерина ко мне в машину, а остальные сразу идут в общую комнату и ждут моего прихода, и чтобы без фокусов.

Голос начальника звучал в такой тональности, что не оставлял сомнения у присутствующих в серьёзности предстоящего разговора, возможно с оргвыводами.

В конце своего заплыва Туман находился в полнейшем изнеможении. Он даже не выходил, а выползал на берег, цепляясь за укатанный щебень всеми частями своего тела, как наглотавшаяся коровьей крови пиявка. Даже отдышаться сил не было, в его лёгких всё булькало, хрипело, квакало, а главное — всё очень болело. Он попробовал было стряхнуть с себя воду, облегчив скатавшуюся шерсть, но не удержал равновесие и завалился на бок.

От изнеможения в его голове в этот момент не крутилось практически никаких соображений. Все дальнейшие действия совершались им машинально, «по накатанной дорожке», он даже попытался вскинуть на хребет несуществу ющую добычу и шевельнул головой в этом направлении.

Да, усталость! Да, боль во всём теле! Да, страх и растерянность, но не сравнить всех этих мучений перепуганного барбоса с горем потери напарницы. Он почемуто не сомневался, что теперь она мертва, ведь на их пути оказался тот, чьё имя Смерть. Для Тумана этот вопрос заранее имел известный ответ, и, постепенно отдаляясь от импровизированного причала, он двинулся привычной дорогой, уходя всё дальше от проклятой воды. В его помутнённый ум постепенно стали проникать резонные выводы: «Я приду к норе. Я приду к норе, без добычи? Что будут есть наши щенки? Нужно добыть пищу. А где я сейчас добуду пищу? Где вообще она сейчас, вся эта пища?»

Признаться по совести, у собаки смирение наступает куда быстрее, чем у человека. Пока вымотанный пёс помалу ковылял к своему жилищу, силы стали возвращаться в измученное тело. Нашлись они и для того, чтобы откашляться, тем самым очистить лёгкие от ненужной влаги. Соответственно, пришли мысли и по поводу того, чем сегодня накормить своих малышей. Туман резко развернулся и поплёлся назад по направлению к тому месту, где они с Чёрной когдато потрошили поросят. Его мысли на этот раз оказались совершенно не изысканными, а простыми и логичными, как три копейки.

«Пусть протухшая падаль, но это единственная возможная пожива, которую сейчас можно добыть».

Палкан на пути к дому, переходя вброд реку, немного задержался в прохладной влаге. Усталое тело с благоговением восприняло водные процедуры, и ему стало заметно легче. Выкупавшись и напившись вдоволь чистой речной воды, он рысцой побежал к своей заветной миске, где наверняка его ожидала привычная котлета, предусмотрительно оставленная другом Санькой.

Кольке почти удалось обогнать Главного по пути к ферме, и он первый вбежал в общую комнату, однако следом за ним вошёл и Азрет Магомедович. Евдокия опешила от неожиданности и окончательно потерялась — ни что делать, ни что говорить, на ум ей не приходило. А спаситель Колька в это время стоял впереди Главного и мимикой пытался подать нужные знаки бригадирше, но из этого получился полный цирк. Артист, как умел, корчил рожи, чтото невнятно шептал, жестикулировал руками и переминался с ноги на ногу, но реакции Евдокии на его телодвижения не последовало, наоборот, его таинственные сигналы ещё больше её напугали. Зато Главный, прекращая смешное представление, начал разговор вполне напористо:

— А нука, рассказывай нам всем, Евдокия Петровна, что тут у вас творится? Посмотри на нашего Коленьку, ему прямо не терпится выслушать твой доклад. Взгляни, как он ножками стучит, полное нетерпение проявляет. Быстро и толково рассказывай, я жду…

Дуся, потупив взгляд, невнятно забубнила:

— Тут такое, значит, Азрет Магомедович, мы с Лидой здесь остались на ферме, а остальные там на похоронах были.

— Кончай бубнить. Ты что, разговаривать нормально разучилась?

В общую комнату стали постепенно входить остальные работники, у всех растерянные взгляды, никто ничего понять не может и только перешёптываются.

— Дусь, а Дусь. Ты успокойся и давай всё по порядку. Кто, где, когда, зачем? — не унимался Главный. Тут ктото протянул ей стакан с водой, и Евдокия, захлёбываясь, залпом выпила её.

Дальше легче, и она подробно рассказала всем присутствующим об опасном происшествии. Все слушали настолько внимательно, что полёт мухи у оконного стекла им явно мешал. Василий снял кепку с головы и треснул ею по подоконнику. Жужжание прекратилось, а речь Евдохикрасноречивой становилась всё увереннее, поэтичнее и эмоциональнее. Вот уже перед глазами понимающих слушателей порхающая Евдокия разыгрывает живую сцену, из которой становится понятен весь драматизм ситуации и та грань смертельной опасности, которая нависла над бедной Лидой около получаса назад, теперь явственно виднелась прямо в этой комнате, перед взорами собравшихся. Слушатели, как по команде, поёжились, а Лиде эта история показалась совершенно новой, как будто не про неё, она слушала и не могла поверить, что всё это случилось именно с ней и именно сейчас. Неожиданно для неё самой к ней вновь вернулись страх и волнение.

— Ладно вратьто, все знают, что Туман давнымдавно помёр. Кого, потвоему, Доля зарыл, привидение, что ли?

— Врать не стану, я сама не видела, но вот Лида уж этогото гада ни с кем не спутает, скажи им, а то вона чё: «врёшь, брешешь».

— Лида, ты уверена, что это был он? — Главный, повернувшись к болезненно бледной женщине и глядя ей прямо в глаза, задал конкретный вопрос.

Лида не сразу сообразила, что это её спросили, но одумавшись, утвердительно замахала головой:

— Он, зверюга, так прямо на меня пёр, что я и брякнулась, а он развернулся и с разбегу через забор так и сиганул, — в волнении с трудом выговаривала Лида, а по её щеке вновь катилась слеза.

— Тактак, всё понятно. Постойте, а где же Сергеич?

— Где я, туточки я, никуда не делся.

Николай уже минуту стоял в проходе и слушал запальную речь Евдохи. Эта история так увлекла окружающих, что никто даже не пошелохнулся, боясь случайно упустить хотя бы слово. Лида вновь расплакалась, освежив в памяти все ужасы случившегося. Женщины, как по команде, кинулись кто за водой, кто за валерьянкой и сердобольно занялись успокоением потерпевшей, а Николай тем временем потихоньку тронул за плечо начальника, чтобы привлечь его внимание, и в уверенности, что с женой всё в порядке, вполголоса проговорил тому на ухо:

— Магомедыч, ходь за мной, что покажу, — и двинулся к выходу, Главный послушно последовал за ним. — Ну, как тебе картина? — задал он тупой вопрос, увидев ещё более тупой взгляд шефа. Они стояли у места казни Чёрной, не в силах полностью осмыслить увиденное.

— Ни хрена себе! Вот это да! Кто же её так, ёлкипалки?

Азрет Магомедович заворожённо смотрел на два лежащих рядом трупа, представляя в уме, насколько мог, картину разыгравшегося тут сражения. Николай тоже смотрел на это не отрывая глаз, но он, в отличие от начальника, уже знал, что расправу учинил его Палкан.

— И что тут произошло, Николай Сергеевич, как по твоему?

Он всегда обращался к Николаю поразному. Когда попросту подружески, а когда и с особым уважением обязательно по отчеству, и при всём никогда не повышал на него голоса, не грубил.

— Картина ясная, что тут думать. Зло, не отходя от кассы, разоблачено и наказано. А если попростому, то Палкан её прикончил. Вон глянь справа, следы его хорошо видны.

— Ты, прямотаки, безошибочно его след определяешь?

— Ну, ты меня обижаешь, Магомедыч.

— Нет, конечно, это я в шутку. Коль, думаю, что твоему Палкану награду выдадим. А что, ведь на парткоме поклёп на него вон какой возвели, повыше Великой Китайской стены будет, так и наградить должны «за борьбу с расхитителями социалистической собственности».

— Ты бы ему печёночки свеженькой выписал кило эдак пять. Это была бы награда настоящая, а то что там партком сможет, благодарность объявит с занесением в личное дело, что ли. А я эту благодарность к его конуре приколочу и вместе будем любоваться ею.

— Хахаха! Ладно, печёнка, из этой поросячьей туши, жертвы разоблачённой шайки воров, принадлежит твоему Палкану, я ветеринарам распоряжение дам, они учтут. И ещё пять килограммов пришлю позже, баловать так баловать, он у нас сегодня победитель.

— Жаль, что сам победитель этого не слышит, он от радости заплясал бы наверняка.

— Хахаха! Хахаха!

Сегодня словно гора с плеч свалилась, так тяжко им было терпеть проказы хитрых воришек, что сейчас радовались, как пацаны, впервые увидевшие красочные искры благородного салюта. Но к каждой бочке мёда всегда найдётся гадкая ложка дёгтя.

— Чего это вы тут рыгочете? — раздался голос тихо подошедшего сзади Кольки, ещё не видевшего той картины, которой только что радовались эти двое.

От неожиданности они одновременно повернулись к вопрошавшему и, не успев проронить ни слова, увидели его постепенно отвисающую нижнюю челюсть и тупейшее выражение лица.

— Бляхамуха! Вот это «самокат». Это кто же её так «обрил»? А кровищито, а кровищи. Да её ведь и шрапнелью так порвать невозможно было бы? Похоже, что в нашем арыке крокодилы завелись. Точно, не меньше трёх, вона как её пережёвывали, с разных концов. В твоей зернодробилке, Коль, так измолотить было бы невозможно, точно. А что, не Палкаха ли наш вместо крокодилов расстарался?

— Что, и тебя развеселила кровавая сцена? — спросил Кольку Главный.

— Магомедыч, я бы и в самом деле веселился, если бы не факт.

— Ты о чём, Коля, что за факт?

— Вы вот тут веселитесь, а ведь Лиду с ног сшибла не она.

Веселье вмиг слетело с довольных лиц Николая и Азрета Магомедовича. Понимание ситуации в новом свете сразу отрезвило аналитиков и ещё больше их озадачило.

Если можно было предположить, что воровство на ферме прекратится изза того, что разбойник остался один, то его способность без особого напряга преодолевать ограждение выгула пугала.

— Колька, Колька — надо же, такой праздник испоганил.

— Вам бы только праздновать, но не бывает на свете такого праздника, который невозможно было бы испортить. Как вы считаете, забор нам не стоило бы нарастить, надо же и о безопасности позаботиться.

— Николай Сергеевич, а ведь прав этот молокосос. Давай завтра вам сюда сварщика пришлю, тёзку, Генералова Николая, в помощь сами когонибудь снарядите, и надо действительно колючку приподнять от греха подальше. Этих пока не трогайте, я участкового пришлю, пусть протокол составит, чтобы всё по форме было, а потом отправите эту парочку в ветеринарку на вскрытие.

Для многочисленного выводка Тумана настали тяжёлые времена. Главе семейства приходилось выворачиваться наизнанку, добывая пропитание своим отпрыскам, но еды на всех всё равно остро не хватало. Самый маленький из щенков сильно ослаб и из норы почти не показывался, а остальные заметно потеряли в весе и набрасывались на любую принесённую им добычу. В этот раз Туману повезло, он почти сутки караулил момент, наблюдая за стадом овец. Одна ярочка, провалившись в кротовую нору, повредив ногу, сильно отстала и от усталости прилегла у промоины, тут её и прикончил безжалостный охотник. Собаки его не заметили, потому что находились с отарой. Но далеко не всегда фортуна ему улыбалась, бывали чёрные дни, и довольно часто. Туман, озадаченный поисками пропитания, всё чаще стал заглядывать в посёлок. Сперва это происходило только ночами, позднее он шатался по улицам почти в открытую и даже крал случайно подвернувшихся кур. В похвалу ему будет сказано, что, несмотря на трудности, своих щенков он не бросал.

Однажды, преодолев нешуточный страх, он пришёл на место гибели Чёрной. В это время уже заметно стемнело, светлым днём Туман не осмеливался приблизиться к ферме изза риска встретить там своего противника. Обнюхав место схватки, он вновь ощутил поблизости свою напарницу, её находчивый ум и напористый характер. Как ему теперь не хватало её изобретательности и дерзости. Расстроенный пёс потихоньку подошёл к самому забору, где совсем недавно столь удачно охотился.

Ночь, за забором выгула нет поросят, это Туман точно знал, он смотрел на верхушку забора и не понимал.

«Мне кажется, чтото изменилось в этом заборе. Здесь чтото не так, как было раньше. Теперь он стал намного выше, такой забор не перепрыгнуть. Сюда ходить незачем, здесь больше пищи не будет».

Разочарованному взору зверя предстала вершина ограды, которую венчали четыре ряда туго натянутой колючей проволоки, и её не перелезть больше, ни при каких обстоятельствах.

Молодого повесу прямо у дверей фермы встретила сама Евдокия, грозная, как штормовое море.

— Ты что, опять самогоном ночью накачался? От тебя за километр перегарищем разит.

Колька опоздал на работу почти на целый час и готовился получить от неё законный нагоняй.

— Дусь, не шуми, я сейчас всё сделаю, тут такое дело, понимаешь, я не самогон пил вчера, а отборную водочку, под сургучной пробочкой. Вот и не рассчитал слегка.

— Врёшь ты всё, бродяга, пьянь подзаборная. Ктото ему водочки сургучной поднёс, может, тебя и килечкой пряного посола побаловали?

— Да, была и килечка, а что, потвоему, я и кильки несчастной не достоин?

— Достоин ты, достоин — дрыном вдоль хребта достоин. Будь моя воля, я бы тебе прописала палочной микстуры, уверена, что на пользу было бы. Иди, вон кормушки старые собери и к сварщику отвези, пусть ножки им ремонтирует, совсем разломались. Смотри, чтобы до обеда уложился, потом на склад за витаминами поедем.

— Вот это другое дело, «товарищ генерал», а то палками по мягким, дорогим моему сердцу местам. Насилие над личностью, между прочим, запрещено в нашем государстве.

— Слушай, личность, сделай милость — смойся с глаз, не то сейчас до швабры дотянусь, тогда быть беде.

Хотя в голосе бригадирши слышались гневные нотки, но Кольке стало понятно, что Евдоха отошла и зла больше на него не держит, самое время рвать когти. Подальше от начальства — поменьше приказов.

Кормушки, конечно же, он решил отложить на потом, сейчас перед ним была задача поважнее. От Дуси он прямиком отправился к Николаю, чтобы поделиться с ним главной новостью вчерашнего вечера.

— Здорово, Коль!

— Здоровее видали, говори чего надо, да дыши в сторону, а то голова у меня заболит, ты пахнешь как бочка с нервнопаралитическими газами. Скажи, чего праздновал?

— Мать мне новые пуговицы к пиджаку купила, вот и пришлось обмывать.

— Кончай трепаться, а по делу говори.

— Только правду и ничего кроме правды!

Николая рассердило его несерьёзное поведение, и он грозно заметил:

— Вон мешок в углу изпод витаминов, он не в меру пыльный, видишь?

— Вижу, а что?

— Если не ответишь на мой вопрос, этим мешком получишь в морду, неделю чихать придётся, теперь понял?

— Понял, понял. Одна с утра дрыном грозится, другой пыльным мешком в рыльник натыкать, никакого продыху мне, бедному.

Николай вновь повернулся к Кольке и оставил работу.

— Так ты понял меня или не совсем?

— Понял, понял…

— Ты снова?..

Николайстарший наконец вышел из себя, затем нагнулся и взял в руку тот самый пыльный мешок, пригрозив им младшему пустомеле. Тому ничего не оставалось, как перейти к делу. И он, наконец, без прелюдий начал свой рассказ:

— Вчера вечером, как мать корову подоила, слышу, кобель мой во дворе забрехал, я к окну и глазам своим не верю. У калитки при полном параде, в белой рубашонке и скромный, как первоклассница, стоит сам…

Николай взорвался и с размаху запустил мешком прямо в Кольку. А поскольку охотник и стрелок он был отменный, то мешок прилетел к цели быстрее, чем эта цель успела выскочить за дверь кормоцеха. Облако вонючей пыли окружило всю голову бедного страдальца. Он в этом молочном облаке почти ничего не видел, и дышать ему стало нечем. Вонючая, противно пахнущая, вредная пыль мгновенно заполнила все дыхательные каналы молодого пустомели. Раздался многократный оглушительный чих.

— Ну что, продрал глаза, говорить будешь или ещё разок помочь?

— Не надо.

Колька отряхивал с лица въедливую пыль, а на его лице в это время читалась детская обида, которую выдавали скривлённые губы и влажные глаза. Николаястаршего его удручённый вид настолько развеселил, что он забыл вспыхнувшую было злость.

— Ладно, хватит дуться, в следующий раз не будешь кота за хвост тянуть. Просят тебя говорить — значит, говори, понял?

— Да понял я, понял…

— Ты снова?

Колька спохватился на полуслове и затараторил, как из пулемёта:

— Сам Доля пришёл. Пузырь сургучной в кармане и килька пряного посола таллинской расфасовки.

— Вот те на?! Чего молчалто?

— Я?! Молчал? Да я к тебе первому, а ты мешком в харю…

— Ладно, кончай канючить, что там Доля?

— Ты представляешь, Андрей Максимович совершенно случайно проходил мимо нашего дома и решил навестить меня с неофициальным визитом.

— Ну, что ты сядешь, будешь делать… Совершенно случайно, говоришь?

— Так прямо и сказал: «Дай, думаю, зайду».

Эта выходка Андрея Максимовича говорила о многом. Он ведь первый лгал на парткоме и обвинял Палкана, да и самого Николая, в воровстве молодых поросят. А тут вдруг нарисовалась ситуация до предела комичная.

— Это же надо такое придумать: случайно шёл, по другому концу села, хахаха. А он до того когданибудь стоял рядом с твоим домом?

— Какой там стоял, хахаха, по улице по нашей в жизни не хаживал, хахаха.

— Я не удивлюсь, если и поллитровка у него случайно в кармане завалялась. Нука, расскажи мне, чего он хотелто, зачем приходил?

— А того и хотел, что про своего Тумана разузнать. Я поражаюсь этому Доле. Пёс его негодяй, каких поискать, а у него прямо любовь к нему безграничная. Попадись мне этот гад на мушку, дыр в бортах наделаю больше, чем в дуршлаге. Я прикинулся подпившим, а он и спрашивает: «А что, Туман был в выгуле или его никто не видел? Может, та сука поросят таскала одна?»

— Что же ты его не спросил: как же так получается, что он о своём похороненном Тумане хлопочет?

— Как не спросил, обязательно спросил, так он поднялся и сразу ушёл.

— Ушёл? А что ему ещё оставалось делать? Ты его ко мне посылай в следующий раз, я ему растолкую, где его Тумана искать, он у меня долго туда добираться будет.

— Коль, шутки шутками, а на самом деле — где Тумана искать будем? Я так думаю, его прикончить нужно, иначе он ещё бед натворит.

Название книги

Полукровка

Кольцов Анатолий

ГЛАВАIII

Не пойман — не вор