26 июля

Двадцать дней не переставая идут над Мадридом и его окрестностями жестокие воздушные бои. Огромные авиационные ресурсы фашистских интервентов беспрерывно пополняются. У германской армии нет никаких забот с доставкой бомбардировщиков на испанский театр военных действий. Как показал пленный германский летчик, они попросту перелетают через французскую территорию прямо к Франко.

Обороняя Мадрид от полчищ воздушных бандитов, республиканские летчики сражаются, не щадя своих сил и жизни. Этой ночью республиканский истребитель, впервые в ночной обстановке, атаковал и сбил в районе Эскориала фашистский трехмоторный «Юнкерс». Пылая в ночном мраке, бомбардировщик обрушился на землю в расположении республиканцев. Сегодня утром найдены его остатки и три трупа германских летчиков. Герой-летчик Карлос Кастехон произведен за свой подвиг в капитаны.

Сегодня поутру зенитная артиллерия сбила близ Вильянуэва де Каньяда еще один «Юнкерс». Его экипаж тоже погиб.

Фашисты ответили новой яростной бомбардировкой деревень Каньяда и Кихорна при участии 40 бомбардировщиков и 40 истребителей. В новом воздушном бою республиканцы сбили два «Фиата». В другой схватке республиканскому легкому бомбардировщику удалось поджечь и сбить истребитель.

Во второй половине дня фашисты после перерыва возобновили обстрел Мадрида из тяжелых орудий. На этот раз они избрали рабочий квартал Куатро Каминос. Здесь нет абсолютно никаких военных объектов, но есть много мяса для пушек, много бедных людей, большею частью стариков, женщин и детей, густо набитых в жалких, легких домишках. Сейчас над Куатро Каминос вздымаются клубы дыма. Это непрерывно разрываются снаряды. Санитарные кареты вывозят из тесных улиц окровавленные мертвые и полуживые тела.

 

3 августа

На фронте у Мадрида относительная тишина. Зато фашисты снова перенесли огонь прямо на город. Сегодня ночью – артиллерийский обстрел, какого уже не было добрых два месяца. От полуночи до двух с половиной часов утра я подсчитал свыше двухсот пятидесяти разрывов, на этот раз в центре города. Много раз артиллерия стреляла залпами; число снарядов, направленных на город, можно определить в четыреста. Никогда еще артиллеристы не имели перед собой такой огромной и выгодной мишени, как в 1937 году в Испании. Как ни стреляй, в какой-нибудь дом да попадешь… Один взрыв сверкнул где-то совсем рядом; в нашем доме вылетело несколько окон; утром невозмутимые мадридские уборщицы, оживленно болтая, убирали щебень от непрочной штукатурки.

В мадридских больницах и моргах новая сотня раненых и убитых. Безвинные жертвы, они отдали свою кровь и жизнь только за то, что осмеливаются жить и дышать в республиканском антифашистском Мадриде. Есть и несколько счастливых спасений. Я беседовал с большой семьей трамвайного вагоновожатого, которую во время сна засыпало обвалившимися сверху кирпичами. В верхних трех этажах разорвался стопятидесятимиллиметровый снаряд. Когда люди выкарабкались из-под обломков, выяснилось, что все девять человек, вплоть до грудного младенца, живы и невредимы.

На одной из центральных улиц пятью взрывами изуродован большой дом, увешанный английскими флагами. До чего невежливые эти снаряды!

 

12 августа

Недавно они смотрели кинофильм «Удар за ударом» – маневры в Белоруссии – и очень бурно делились впечатлениями.

– Вот это да!

– Вот нам бы туда, к советским танкистам, посмотреть, поучиться!

– А местность какая!

Они философски и с юмором разъясняют:

– Нам, испанским танкистам, как-никак трудновато. Все здесь противотанковое. И местность, и климат, и пушки, и люди.

Трудно с этим спорить. Вряд ли где-нибудь найдешь столь противотанковый рельеф. Добро бы это были настоящие горы, тогда и разговора не было бы. На стену танк лезть не обязан, вот и все. Здесь же, особенно на центральном фронте, местность скалисто-холмисто-лесисто-всякая. Полкилометра – долина, затем она сжимается в узкое ущелье, затем широкое, ровное поле, но выйти в это поле так просто тоже не выйдешь; надо кружить боковыми спусками и скатами на виду у врага. А потом сразу опять подъем, и не очень даже высокий, а страшно крутой. Пока берешь его, выставляешь напоказ противнику все свое танковое пузо. Противотанковых ям рыть приходится очень мало. Природа наворотила их в крайнем изобилии, никаким саперам это было бы не под силу. Водителю приходится проявлять огромное искусство и еще больше – терпение.

Климат в Испании самый противотанковый. Об этом много писалось в европейской печати, и видные военные специалисты пророчествовали, что с начала лета за Пиренеями вообще прекратятся всякие действия танков. В пример приводилась Абиссиния, где с наступлением жары танки переставали работать: не выдерживали ни люди, ни машины. Здесь выдерживают и люди, и машины. Но чего это стоит! Температура в танке во время движения подымается до шестидесяти пяти градусов, температура масла – до ста пяти! И все же механизмы исправно работают, и люди в танках атакуют фашистские линии, прорывают их, добираются до огневых позиций, ликвидируют их. А ведь одно только вождение танка, одно только пребывание в згой раскаленной металлической духоте – одно оно достойно преклонения.

Мой собеседник рассказывает:

– Откровенно говоря, мы один раз прямо-таки не выдержали. Чувствуем, что еще немного и попадаем в обморок, потому что дышать ну прямо-таки нечем. Чувствуем все, но чувствуем в одиночку. А для того, чтобы почувствовали все, нужно, чтобы сказал командир. И вот, после того как мы расстреляли один боевой комплект, командир говорит: «Идем на зарядку воздухом». Мы отъехали метров восемьсот, под оливковое дерево, вылезли из танка и давай дышать. Но как дышали! Никогда в жизни я так не дышал. Прямо-таки роскошно дышали. Около нас легли, совсем рядом, два снаряда, но это нисколько не повлияло на наше дыхание. Затем обратно, заняли места и вернулись в бой. Конечно, это отняло восемнадцать минут, но, уверяю вас, отразилось прямо-таки очень полезно…

Противотанковая артиллерия – это, конечно, нисколько не испанская особенность. Но все же именно в испанской кампании этот род оружия проявил себя впервые. Маленькие пушки, очень удобно переносимые до самых передовых линий, почти совсем незаметные для авиации и наземных войск, они умеют жалить больно. Укрываться от них трудно, особенно при сложном испанском рельефе. Одно из самых действенных средств борьбы с ними – это, как показал боевой опыт, одному танку притягивать на себя огонь орудий, а другим двум, с помощью пехоты или без нее, брать противотанковые пушки с двух сторон в клещи, расстреливать и уничтожать их. За несколько месяцев республиканские танкисты Испании испытали на себе всю сумму противотанковых огневых средств, какими сейчас располагает мировая военная техника.

– А атаки авиации как вы воспринимаете?

– К счастью, почти никак не воспринимаем. Три четверти страху, который она нагоняет на бойцов в бою, для нас вообще пропадает. Видеть ее мы вообще не видим и слышать, когда работает наш мотор, не слышим. Осколки от бомб нашу броню не берут. Сама бомба, конечно, да, но для этого она должна сначала попасть, а это случилось за всю войну только один-два раза. Нападают на нас часто фашистские истребители. Чувствуешь, будто по железной крыше град молотит. В общем, это вполне приемлемо…

Свою пехоту танкисты тоже долгое время шутя называли противотанковой: очень не ладилось с ней взаимодействие. В атаках пехотные части отставали, нередко даже теряли танки из виду. Не умели закрепляться в местах танкового прорыва, не понимали смысла подвижности и маневренности машин, а воспринимали их только как ходящие вместе с ней, с пехотой, батареи: куда она, туда и они. Если взвод танков или даже одна машина возвращалась в тыл для заправки бензином или за снарядами, это воспринималось как отход, и пехота бодро топала назад за танком. Заправится он – и пехота за ним опять бодро топала вперед…

Сейчас положение если не полностью, то в корне изменилось. И в боях, и в дни передышек, на тактических учениях, пехотинцы и танкисты договорились и поняли друг друга. Сейчас в танковых операциях пехота часто идет вплотную за машинами.

Танкисты говорят о своих заботах и нуждах полушутя, как если бы речь шла о самых невинных забавах. На самом деле эти герои знают десятки и сотни часов смертельной опасности. Заходя в глубь фашистского расположения, каждую минуту рискуя быть окруженными или просто застрять на какой-нибудь естественной преграде, закупоренными в своей металлической коробке, танкисты возвращаются к себе целыми и невредимыми (к сожалению, не всегда) только благодаря своей беззаветной храбрости, хладнокровию и находчивости. И есть момент в каждом бою, когда бойцу и командиру не могут помочь ни инструкции, ни наставления, ни уставы, ни поучения. Его собственные отвага и смекалка – только они могут обеспечить успех атаки или выручить бойца, его товарищей, его машину из беды. И тут показывает себя природа человека, его преданность делу, за которое он борется, его революционное воспитание.

Особенно ярко показали себя республиканские бойцы-танкисты в такой, казалось бы, второстепенной отрасли, как вытаскивание и восстановление подбитых машин. Бойцы и командование ценят и дорожат своей материальной частью, своими драгоценными машинами, созданными с таким трудом в обстановке войны и фашистской блокады. Если на поле битвы застрял или артиллерийским огнем подбит танк, бойцы стараются вытащить его, чего бы это ни стоило. По каждому остановившемуся танку враг сейчас же пристреливается. Поэтому лучшее время для вытаскивания, конечно, сумерки или ночь. У танкистов есть целая постоянная группа охотников. Она неслышно подползает за сотни метров к машине. Одни прилаживают соскочившую гусеницу, исправляют, по возможности бесшумно, повреждения в моторе, другие сразу берутся за пушку или пулемет, чтобы ответить на огонь врага в момент возвращения танка.

Но не всегда можно ждать с этой операцией до ночи. И тогда, рискуя вдесятеро больше, танкисты ползут к машине среди бела дня. Иногда, потратив целые часы на медленное продвижение, им удается проникнуть внутрь машины, и тогда на вид совсем мертвая стальная ящерица вдруг оживает. Фашисты яростно кроют вслед, но танк, отстреливаясь, доходит до своих линий, чтобы назавтра, после ремонта, опять ринуться в атаку…

Испанский народ, его армия уважают и любят своих танкистов, высоко ценят их мучительно трудную и героически отважную работу. Сами они скромнее скромного. Вероятно, само напряжение, сама серьезность и тяжесть их боевых будней отбрасывают всякую мысль о рисовке, о шумихе, о бахвальстве. Когда эти будни прерываются редкими днями отдыха между операциями, танкисты веселятся и забавляются так же скромно и невзыскательно, как дети.

Вот на лужайке под огромными платанами за длинными столами они говорливо и весело ужинают. У многих бойцов есть свои питомцы-нахлебники. У одного – котенок, у другого – кролик, у третьего – внушительных размеров пес. Дружба освящена опасностью – четвероногие воспитанники путешествуют вместе с танкистами в машинах и сопровождают их в бой. После ужина завязывается соревнование в песнях и плясках. Задорные мадридские куплеты сменяются бурными андалусскими болеро и тяжелой, страстной арагонской хотой. В этой бодрой, ненарушимой гармонии смелых молодых голосов слышится неоспоримый, непреложный, уничтожающий приговор обреченному раньше или позже на гибель врагу.

 

19 августа

Сделан новый большой шаг по пути объединения испанского рабочего класса и всех трудящихся Испании. Подписан и опубликован важнейший политический документ – программа совместных действий Социалистической и Коммунистической партий. Документ выработан Национальным комитетом связи между обеими партиями.

Первый пункт общей программы требует усиления боеспособности народной республиканской армии, введения железной дисциплины, проведения энергичной чистки армии от враждебных элементов, практической и моральной помощи военным комиссарам, организации допризывной подготовки и создания мощных войсковых резервов.

В следующих пунктах программа требует немедленной национализации военной промышленности, приведения в порядок железнодорожного и автомобильного транспорта, создания образцовых саперных и противовоздушных частей на фронте и в тылу.

Шестой пункт указывает на необходимость борьбы уже сейчас, во время войны, за улучшение условий труда и быта городского и деревенского пролетариата.

В отношении крестьянства программа добивается охраны прав как земледельцев-единоличников, так и сельскохозяйственных коллективов, при условии полной добровольности в выборе системы работы.

Программа требует решительнейшей борьбы за оздоровление республиканского тыла от шпионов, провокаторов, вредителей и врагов народа.

Ряд пунктов программы посвящен укреплению Народного фронта и единства профсоюзных и молодежных организаций.

В пункте, посвященном международному единству, обе партии заявляют, что будут бороться за совместные действия, с тем, чтобы в конечном итоге эта борьба привела к объединению Интернационалов, что явится наиболее прочной гарантией мира и революционных завоеваний трудящихся.

16-й пункт общей программы указывает, что народы Советского Союза оказывают помощь международному рабочему движению, в частности Испании. Мирная политика СССР, направленная на пользу всего человечества, завоевала любовь всех подлинных испанцев, которые видят в Советском Союзе наиболее преданного борца против международного фашизма, за демократию, свободу всех народов. Поэтому Социалистическая и Коммунистическая партии Испании считают, что защита Советского Союза, страны социализма, есть священный долг не только социалистов и коммунистов, но всех честных антифашистов. Обе партии будут со всей энергией бороться против врагов СССР, публично разоблачать их и препятствовать их гнусным открытым и прикрытым антисоветским кампаниям.

Парламентские, профсоюзные и прочие фракции обеих партий, провинциальные комитеты должны отныне действовать сообща при проведении новой программы.

Комитет связи активно продолжает свою работу и уже приступил к практическим мерам для осуществления выработанной программы.

Новая программа будет встречена с большой радостью всеми трудящимися Испании. Ей будет противиться только группа Ларго Кабальеро, которая всеми силами пытается помешать политическому единству рабочих масс и, естественно, играет на руку их злейшему врагу – фашизму. Но маневры кабальеровцев давно обречены на провал.

Широкие круги испанской Социалистической партии поддерживают свой Национальный комитет в его стремлении к объединению с Коммунистической партией.

 

24 августа

Надо штурмовать и захватить укрепленный район Кинто. Это боевое задание Н-ской дивизии. От его выполнения зависит многое. Без Кинто нельзя подойти к окрестностям Сарагосы и взять под обстрел этот город, который уже десять месяцев из тринадцати месяцев гражданской войны считает себя вне всякой опасности.

После огромного перерыва нарушена тишина в пустынных просторах Арагона. Опять гремят выстрелы, опять идут по дорогам солдаты, белые от пыли, с лицами, багровыми от солнца, опять катятся пушки и санитарные фургоны с ранеными.

Здесь трудно воевать. Жесткие песчаные бугры, иногда до размера гор. На них рыжее мочало выгоревшей травы. И это все. Нет ни дерева, ни куста, ничего, что спасло бы от жары. Нет воды. Ее привозят сюда в цистернах за двадцать километров, из ручья, отвратительную, теплую, мутную воду. Мы подкрашиваем ее вином, но вино не может перешибить всех дрянных соленых и землистых привкусов. Но черт с ними, с привкусами! Хоть бы глоток и этой воды, когда все пересохло внутри и снаружи, когда все поры тела забиты песком. Этот горячий слой песка заползает в носоглотку, в уши; трешь глаза грязными пальцами – они воспаляются, солнце прижигает их, и все, что видишь, мелькает оранжевыми и лиловыми пятнами.

Все завидуют Н-ской бригаде: ее отправили ночью вброд форсировать реку Эбро. Ночью вброд! Значит, будет свежо, будет вода, вода по горло! Выяснилось также, что саперы успеют навести мост. Они навели его. Но никто из пехоты не воспользовался мостом. По нему протащили пушки и прочее боевое хозяйство. А вся бригада с командирами с упоением прошла реку вброд.

Ночью, если не переходить вброд реку, легче не становится. Чтобы спать, надо лечь с одеялом прямо в пыль. Усталость делает безразличным ко всему. Но как только придет сон, начинается самое гнусное. Огромные злые москиты жалят шею, нос и щиколотки ног – где им кажется вкуснее. Завидуешь тем, кто в палатках, хотя там духота, стучит машинка и люди, обливаясь потом, кричат по полевому телефону.

В эту ночь спать не доведется никому. Бой ведется прямо с марша, части едва успеют прийти на исходное положение. У некоторых не останется даже часа или двух на отдых перед атакой.

Огромная, неестественная луна светит над бледными холмами. В ней возникают и медленно тают облака пыли от марширующих колонн. Какая затерянность, какая пустота и тишь кругом! Неужели мы не в Африке, не в Центральной Азии, неужели мы в Западной Европе, в трех часах полета от Парижа?

* * *

Рассвет начинается до артиллерийской подготовки. Кинто стоит прямо перед нами, в двух с половиной километрах, на плато, как на сцене. На переднем плане третья группа укреплений – широкие бетонные блиндажи с двумя рядами бойниц, врезанными в крепкий песчаник. Между ними – группа домов, затем длинные каменные стены кладбища и средневековая церковь с высокой колокольней. Сзади, в холмах, еще два ряда укреплений. Все это командует над большой равниной, на которой наступают республиканцы. Каждое движение, каждый отдельный механизм и каждый человек видны невооруженным глазом.

Орудия позади дают первые выстрелы. Впереди вскипают черные и серые клубы разрывов.

Солнце начинает нагревать бугры. Томительное ожидание. Кинто молчит. Оно еще не ответило ни единым выстрелом.

Наконец гул снарядов становится непрерывным. Снаряды ложатся вокруг блиндажей, по кладбищу, у церкви. Вся деревня и укрепления тонут в дыму. Теперь момент для атаки траншей. Но случилась неприятность. Бригада, которая обходила с левого фланга, зацепилась одним батальоном за укрепленную усадьбу. Здесь оказались пушки, несколько пулеметов. Хутор пришлось окружить, загорелась перестрелка. По стенам двухэтажного каменного дома градом бьют и отскакивают пули. Нескольких раненых проносят к городу.

Прошло больше получаса. Дым над Кинто давно рассеялся. Пауза нарушается прилетом авиации. Пять республиканских легких бомбардировщиков бьют по блиндажам. Затем отряд истребителей проходит на северо-запад, чтобы прикрыть республиканскую конницу и моторизованную колонну, которые выполняют другую часть операции.

* * *

После полудня разыгрался небольшой эпизод. Из тыла на равнину выезжает грузовик с прицепом. Не очень торопясь, он спокойно прыгает по кочкам и постепенно пробирается к передним линиям. На него сначала не обращают внимания. Потом все начинают на него смотреть. На грузовике – орудие, на прицепе – снаряды.

В бинокль мы опознаем этот удивительный комбинат из батареи имени Тельмана – престарелую семидесятимиллиметровую пушку XIX века, взятую из музея – да, да, из Мадридского военно-исторического музея, в начале гражданской войны. Сейчас у республиканцев есть хорошая, современная артиллерия. Но молодые французы артиллеристы не хотят расставаться со своей старушкой. Они упросили сохранить пушку в строю, пока она не развалится.

Грузовик едет дальше и дальше. Все в изумлении ждут, куда же он еще заберется. Фашисты тоже ждут, – они, видимо, хотят расквасить наглецов одним выстрелом. От машины отделяются две фигурки. Они делают рекогносцировку, затем возвращаются. Машина въезжает на пригорок – сейчас она уже на 500 метров впереди авангарда пехоты, – и пушка начинает отчаянно бить прямой наводкой по бойницам фашистских блиндажей.

Батареи Кинто открывают исступленный огонь по старой пушке и ее молодому, беззаветно храброму персоналу. Каждые несколько секунд она скрывается от нас в столбе дыма, и сердцу больно от печали. Но сейчас же в дыму снова блещет пламя – «Тельман» отвечает!

Сорок минут длился этот потрясающий поединок. Пушка выстреливает свой полный боевой комплект – 120 снарядов. Ее последние выстрелы тонут в громе республиканских батарей. Третий и последний мощный огневой налет обволакивает Кинто дымом и пылью.

Пехота не медлит. Бойцы встают с земли и со штыками наперевес, с ручными гранатами кидаются на первую линию траншей. Несколько минут фашисты косят пулеметным огнем. Но сзади, на гребне холмов, тоже появляются люди; это другая республиканская бригада, та, что перешла вброд реку, отрезает фашистам отступление.

Орудия мятежников смолкли. Идет беспорядочная стрельба, рвутся ручные гранаты. Блиндажи опустели.

Республиканцы входят в них и находят все оставленным в панике – пулеметы, патронные сумки с патронами, даже фуражки, вчерашние сарагосские газеты, бумажные веера с портретами Франко, трупы и несколько раненых. У одного снарядом оторвана рука. Тряпкой он прикрывает рану от мух и просит пить. В ходах сообщения кучей валяются порванные документы и пурпуровые береты фашистского союза «Рекете».

У батарей хлопочут двое молодых людей с белыми от пыли волосами. Это французы, капитан Карре-Гастон и лейтенант Самоэль, которые вместе с шестеркой французских и бельгийских комсомольцев так героически штурмовали Кинто со старой пушкой. Они в восторге от трофеев. Орудия брошены фашистами в полной сохранности и с запасом снарядов.

Деревня занята, но еще не очищена. Несколько сот фашистов заперлись с пулеметами в церкви. Остальные прячутся по отдельным домам. В переулках идет перестрелка. Начальник санитарной части прибыл с первым фургоном. Он въезжает на церковную площадь, выходит, чтобы подобрать раненых, и пуля с колокольни убивает его в висок. Труп кладут в фургон.

В атаке убито 8 республиканских командиров и комиссаров, около 60 солдат. С некоторыми из них я разговаривал, начиная ночью писать эти строки; теперь их нет в живых. Фашисты потеряли 500 человек.

Но жизнь торжествует над смертью. По улицам идет толпа беженцев. Фашисты эвакуировали только боеспособное население. Стариков, женщин и детей они оставили под огнем. Теперь их отправляют в республиканский тыл – на случай контратаки и воздушной бомбардировки. Бойцы, усталые, запыленные, любезничают с девушками.

По главной улице гонят огромное стадо скота. Оно тоже попало в плен.

А потом, сквозь стрельбу, сквозь стоны раненых, вдруг слышится невероятный, радостный шум, гам и смех. Что случилось? Нашли колодец, настоящий колодец с водой, и сразу возле него выросла длинная, говорливая очередь солдат. Кто-то уже распорядился: брать фляжками, но не ведрами, а то всем не хватит, и сначала дать попробовать воду овце – не отравлена ли вода.

Овца пьет – и ничего, вода хорошая, не отравленная. Не успели отравить.

Спускается ночь. Здесь можно спать.

 

31 августа

Сегодня особенно жаркий и душный день. Но лечь днем негде: ближайшая тень – от одного оливкового дерева, да позади, за много километров, запыленная рощица, в которой укрылся резерв танков. Лечь нельзя – так вернее всего можно получить тепловой удар. Лечь некогда, потому что с утра опять идет бой и все кругом притянуто к нему, все участвует, все влияет на него и от него зависит.

За эти дни армия хоть и медленно, но непрерывно наступала. После Кинто взяты деревни Медиана, Кодо, Пуэбла де Альбартон, Эрмита, Кастильо де Банастро. Все это не просто деревни, а настоящие маленькие крепости с круговой обороной, с отличными, германской системы, железобетонными и цементными укреплениями, с блиндажами и убежищами, с артиллерией, минометами и пулеметами. Все это вместе взятое – сильно укрепленный пояс, охраняющий фашистов на арагонском фронте. Пассивность каталонских республиканских частей в течение почти целого года дала возможность фашистам так сильно укрепиться здесь.

* * *

Медиана и Кодо совершенно пусты. Здесь республиканцам не досталось ни одного пленного. Уцелевшие фашистские части присоединились к гарнизону Бельчите. Туда же увели всех насильно мобилизованных молодых крестьян. Старики, женщины, дети разбежались.

Кодо стоит пустое, как зачарованное. На улицах и во дворах ни души. Лишь двух– и трехэтажные дома из седого камня громоздятся по уступам холма. В нижних этажах сложены мешки с зерном, стоят огромные чаны оливкового масла, у богачей остались висеть под потолком копченые окорока. Посуда на полках, платья в шкафу, еще не увядшие цветы в бокале, сарагосские газеты от двадцать восьмого августа, – бегство отсюда было внезапным и трагическим. Бродят усталые куры; комиссар приказал их не трогать, но сейчас их некому поить. Двери церкви раскрыты настежь, в алтаре горят лампады, лежат облачения, раскрытый требник. В приделе в тростниковой корзине рассортированы свечи. На блюде остались медные деньги. И тут же конверты с религиозным рисунком – Христос благословляет стадо овец. Если конверт заклеить, напечатанная на языке конверта голова генерала Франко закрывает Христову голову и удобно размещается на Христовой шее…

В военной комендатуре ящики с патронами, генеральские портреты, на столе списки крестьян с пометками: «Бывший анархист», «Бывший социалист», «Жена в Мурсии». На площади – плакат фашистской «фаланги», наскоро разорванный пробегавшим солдатом.

Оставаться здесь нельзя – тошнит: ветер разносит ужасающий смрад трупов, мертвечиной завалены все склоны горы и «рай деревня». Вот огромный мавр разбросал руки и ноги. Кругом него валяются расстрелянные гильзы патронов, куртка распахнута, и на черной, вспухшей груди большое кровавое пятно. А вот другие – четыре худощавых тела лежат ничком, их затылки разворочены. Этих пристрелил свой же офицер…

* * *

С соседней гряды холмов через ложбину Н-ская бригада атакует передовые форты Бельчите. Один из фортов пал сегодня на рассвете – сдался сам. Сержант убил офицера и с сорока солдатами перешел на сторону республики. Сейчас он сидит в окопчике, между командиром бригады и начальником артиллерии, курит и указывает цели. Вся тяжесть атаки легла на этот, левый фланг. С другой стороны, из-за вокзала, две местные, из арагонских старожилов, бригады действуют очень вяло, все больше торгуются с танками, как и кто раньше пойдет. Когда танки открыли энергичную стрельбу по вокзалу, они столпились у машин и в восторге стали аплодировать. Но пойти не пошли, а дождались того, что артиллерия из Бельчите угодила по толпе и убила несколько человек.

Слева атакуют мадридцы – очень храбро, хотя еще не очень умело. Бегут вперед во весь рост, только слегка наклонив голову, а над теми, кто ползет под огнем, посмеиваются, как над трусами. Зато если огнем сбивает несколько человек, вся группа останавливается, и атака кончена, надо начинать сначала и после паузы. В конце концов доходят именно те, кто продвигался осторожно, ползком.

Вот и сейчас: четыре танка кончили стрелять; сейчас же батальон, подползший во время стрельбы к траншеям, встал, ринулся в атаку, и вот навстречу ему уже выбегают без оружия, подняв руки вверх, с криком «салюд!» оробевшие фашисты. Их ведут под конвоем в тыл, а танки катятся дальше вниз, по ложбине, к кладбищу.

Батареи Бельчите замолчали. Часть орудий подбита, остальные – без снарядов. Но взять город не так легко. Здесь укреплены отдельные кварталы, отдельные улицы и дома. Вооружены все: тех, кто отказался драться, сейчас же расстреляли. Перебежчики объясняют, что командование мятежников, направив гарнизон Кодо и Медианы сюда, дало всей группе приказ держаться во что бы то ни стало и обещало скоро прислать подкрепления и продовольствие. Оно подбадривает фашистов через каждые два часа по радио. Потерять Бельчите – для него это значит потерять более двух тысяч штыков и важный узел обороны, почти на стыке арагонского и теруэльского фронтов. Если осада затянется, либо сюда прорвутся фашистские силы с северо-запада, либо сама колонна пробьется мимо вокзала и уйдет из города.

В подтверждение этих тревог на правом фланге, сверху, показывается несколько клубов пыли: четыре, пять, потом целых десять. Они катятся быстро к городу. Похоже на моторизованную пехоту. Разговоры стихают. С командного пункта звонят: танкам повернуться и быть готовыми перерезать путь колонне справа. Но в последний момент все разъясняется. Это броневики, посланные в помощь правому флангу атакующих каталонских частей. Все облегченно вздыхают.

Начинается подготовка нового штурма. Но вдруг все головы обращаются к небу: авиация. Сегодня она здесь уже в третий раз. С утра были фашисты – бомбили наступающую пехоту; затем республиканцы – бомбили форты и батареи Бельчите. А сейчас?

Я пробую распознать издалека в сумеречном небе силуэты машин, через минуту все становится ясным: двенадцать «Юнкерсов» под охраной истребителей идут сюда. И как быстро! Пехота начинает забиваться в складки и щели земли. Танки стоят на месте – не слышат, но сейчас услышат. Отряд обрушивает бомбы на Кодо – на пустое Кодо. Через полминуты вся деревня исчезает в огромном столбе дыма и пламени. Прогадали! Но нет, у «Юнкерсов» остались еще бомбы и для нас.

Батальон с криками рассыпается по полю. Комиссар кричит: «За мной!» – и тянет на склон холма. Вообще говоря, лежать на склоне выгоднее: меньше шансов попадания бомбы и осколков. Но гораздо лучше остановиться и – особенно тогда, когда самолет близок, – спокойно посмотреть линию его полета. От этой линии, которая совпадает с направлением серии падающих бомб, надо бежать перпендикулярно, и за пятьдесят метров бомба уже не убьет. Комиссар колебнулся и бежит с нами. Это его спасло.

Мы с размаху валимся в ямку. Кто-то кричит: «Лошади!» В самом деле, пять батальонных лошадей очумело носятся по полю, становятся на задние ноги. Но уже поздно. Сюда идут нарастающие громовые удары. Мозг отмечает их приближение. Лежа лицом к небу, ощущаешь себя неподвижной мишенью. Предпоследний взрыв засыпал нас землей. А последний? Последнего взрыва нет. Все живы, убита одна лошадь. «Юнкерсы», звонко жужжа, проходят дальше, над Бельчите. Разве они будут бомбить и там?!

Нет, это другое. Три самолета, те, что во время бомбардировки держались в стороне, теперь опускаются очень низко и сбрасывают в город на парашютах большие мешки. Очевидно, это снаряды, возможно – противотанковые пушки, сверх того – может быть, и продовольствие.

Будет ли еще сегодня авиация? Вряд ли. Уже без двадцати восемь, сейчас станет совсем темно. Пауза. Затем гулкий выстрел – бельчитская батарея, совсем было замолчавшая, бьет по танкам. Видимо, мешки пригодились.

* * *

Ночью по бугристым, тряским белым дорогам, без огней, командиры едут в штаб армии. У деревенской школы останавливаются их дребезжащие, обшарпанные «Бьюики» и «Крайслеры». Сонный часовой, – в левой руке винтовка, в правой – веер. В низенькой грязной комнате на школьных скамьях разостланы карты. На столе стоит термос. Но никто им не пользуется. Генералы и полковники по очереди берут поррон и по-испански поднимают над головой, чтобы струйка воды текла прямо в горло.

Все устали, – да и обсуждать нечего. Основное задание на завтра – во что бы то ни стало взять Бельчите, и взять так, чтобы ни один фашистский солдат не прорвался, ни один не ушел.

 

4 сентября

Утром 2 сентября сопротивление Бельчите резко повысилось. Приток перебежчиков от фашистов сразу прекратился. Перешел ночью только один сержант. Он показал, что после сброса фашистской авиацией продовольствия, снарядов и патронов гарнизон решил держаться до конца. Мятежники минировали улицы, дома, намерены оборонять дом за домом. Если, считают они, можно будет продержаться хоть три дня, то и это может спасти город. В испанской истории Бельчите осаждался три раза и три раза выдерживал осаду.

Один из мешков, которые бросали с «Юнкерсов», упал на республиканские позиции. В нем оказались запасные части к 75-миллиметровой пушке.

Фашистское командование и в самом деле бросило большие силы на помощь Бельчите. В районе Медиана появилась сильная колонна с артиллерией и танками. От ее ударов начали отходить стоявшие у Медианы несколько слабеньких частей республиканцев. Создалась острая угроза дороге Медиана – Бельчите.

Второго сентября, продвигаясь буквально шаг за шагом, передовые роты заняли окраину города, фабрику рисовой муки, вышли с кладбища к семинарии. Мятежники отвечают очень метким пулеметным огнем, ручными гранатами; одна их батарея стреляет по окрестностям. Командир дивизии генерал Вальтер приказывает перевезти орудия с обратных скатов гор и начать стрельбу с открытых позиций на дистанцию полкилометра. С огромным ожесточением бой продолжается целые сутки. Потери очень велики у обеих сторон.

Но вчера к пяти часам вечера сопротивление фашистов было окончательно сломлено. Из развалин домов, замирая, трещат отдельные выстрелы. В город вливаются пехота, броневики, санитарные кареты. Поздно ночью начинает работать республиканская комендатура, начинается сдача и сбор оружия.

Ведут пленного офицера-попа с револьвером у пояса, ведут группу мавров, доказывающих на ходу, что они не пленные, а перебежчики.

Удар на Медиану тем временем развивается. Здесь, в Бельчите, уже слышен орудийный грохот. Наступают две фашистские дивизии. Вчера в Сарагосу прибыла третья – итальянская дивизия «Черные стрелы». Все это направлено сюда для контрудара и спасения фашистского городка. Но поздно! Бельчите взят. Эта пусть небольшая, но трудно доставшаяся победа ободряет республиканские войска.

Ночь начинает простреливаться яркими зарницами. Никогда я не видел таких белых, ослепительных, как вспышки магния, и длительных молний – все кажется, что это новые осветительные ракеты, новый военный маневр врага. Глухие раскаты грома тоже неправдоподобны. Это скорее удары очень больших, пятисоткилограммовых бомб или снарядов калибра 203 миллиметра. Под конец все-таки дождь, первый в этом году дождь, начинает сначала слабо, потом все сильнее кропить эту насквозь сухую, грубую, орошенную пока только кровью арагонскую землю.

 

7 сентября

Вчера и сегодня на арагонском фронте относительное затишье. Фашисты заняты подготовкой большого удара в ответ на республиканское наступление. Подходят их резервы, собирается авиация, артиллерия. Республиканцы закрепляются на завоеванных позициях, роют окопы, приводят в порядок оружие. Схватка будет серьезная. Франко, по-видимому, захочет вернуть себе Бельчите, Кинто, Медиану и всю отнятую у него вдоль реки Эбро полосу. Если он этого не сделает, то, несомненно, следующим шагом республиканцев будет нападение на самую Сарагосу.

Возможно и то, что мятежники не станут сейчас развивать больших действий, предпочтя ограничиться здесь, в Арагоне, упорной обороной. Много данных говорит за то, что фашистское командование высвободит свои основные силы, занятые до сих пор на севере, и приступит к большим операциям на теруэльском фронте (чтобы создать угрозу Валенсии) и на центральном фронте. В своей речи в Палермо Муссолини многозначительно заявил, что Мадрид не был до сих пор взят потому, что не был по-настоящему атакован.

Итальянский диктатор оклеветал своего испанского приказчика. Франко положил на подступах к Мадриду уже около ста тысяч человек, тысяч двенадцать полегло на гвадалахарской дороге. Наступательные операции были очень решительными, в них участвовала мощная военная техника. Но что, по-видимому, верно в словах Муссолини – это намерение итало-германских интервентов повторить атаку на Мадрид сразу с нескольких сторон, большой массой итало-германских и местных войск, предварительно создав угрозу путям сообщения Мадрида с Валенсией. К такой новой попытке республиканская армия центрального фронта готовится.

Операция на Эбро – серьезный успех республиканской армии. Он ободрил войска. Но на фоне этого успеха еще обиднее недостатки армии, не будь которых – Сарагоса была бы уже взята. Имея прекрасных, храбрых, выносливых и преданных солдат, офицерский состав все еще не стоит на высоте. Неорганизованность, медлительность, неумение управлять боем дают себя чувствовать на каждом шагу. Особенно медлительность.

Операция была начата со всей необходимой внезапностью. Начало ее застало фашистов почти врасплох и с малыми силами. Медлительность и нерешительность республиканцев в развитии успеха дали мятежникам возможность подбросить резервы и этим уменьшили результаты наступления.

С другой стороны, операция в Арагоне принесла большую пользу частям этого совсем было затихшего фронта. Каталонские дивизии сейчас, во взаимодействии с прибывшими сюда войсками других фронтов, убедились в возможности наступать, получили вкус и желание драться и атаковать.

 

9 сентября

Фашисты-пленные, взятые в Кинто, рассказали, что ими командовали в качестве помощников начальника укрепленного района два русских царских офицера – один капитан и один генерал. Генерал был маленький, лысый и злой. Он был артиллерист и некогда у русского Франко командовал всеми бронепоездами.

Капитан будто бы был тяжело ранен и умер еще до взятия Кинто. Генерал же исчез перед последним штурмом. Больше пленные ничего не могли сообщить.

Рассказ был вполне правдоподобным. Хорошо известно, что у Франко служит, среди прочего сброда, много наемников из русских белогвардейцев. Сейчас, разбирая кучу вещей и бумаг, брошенных фашистами в Кинто, штаб республиканской Н-ской дивизии нашел потертый бумажник с документами. Они лежат передо мной.

Первый документ. Удостоверение личности № 94978, выданное второго февраля 1937 года парижским префектом полиции на имя г. Фок Анатоля, рожденного третьего июля 1879 года в Оренбурге, по профессии служащего, по национальности «русского беженца». На удостоверении фотокарточка пожилого, лысого, усатого мужчины.

Второй документ уже на русском языке:

«Русский национальный союз участников войны.

Билет действительного члена, сына отечества.

Фамилия – Фок, Анатолий Владимирович.

Чин – генерал-майор.

Адрес – 133, Рю Аббе Груль.

Год вступления в союз – 15 октября 1936 года. Председатель союза (подпись) генерал Туркул. Генеральный секретарь (подпись) капитан Благов.

Выдано в Париже 3 ноября 1936 года. № 101».

Печать и фотокарточка того же лысого и усатого господина.

Еще два документа представляют собой членские билеты «Общества галлиполийцев во Франции» и «Союза русского сокольства во Франции».

Любопытны в них только даты и порядковые номера. Оба выданы третьего ноября 1936 года, то есть в тот же день, что и билет «Союза участников войны», номера же – на первом 8, на втором 4. По датам и номерам документов видно, что они были выданы наспех, перед отправкой в Испанию, задним числом. Далее нахожу в бумажнике три фотографии. На двух группа развеселых молодцов «рекете» (испанских фашистов) со знаменами смеется в аппарат. На третьем фото та же группа расстреливает человека в рубашке, со связанными руками и завязанными платком глазами.

Наконец в бумажнике письмо. Его генерал Фок получил, очевидно, еще до приезда в Кинто. Вот оно:

«17 июля 1937 года

Я. Полухин»

Дорогой брат старейшина, Анатолий Владимирович!

Наконец-то собрался написать тебе письмо и сообщить, как я устроился, а также спросить, как поживаешь ты и вся наша братия.

Что касается меня, то я очень доволен. Встретили меня тепло, и в первый же день командир роты мне заявил, что я буду получать теперь три песеты в день, что я и получаю. Стол здесь прекрасный. Спешу оговориться, что три песеты получаю без всяких вычетов, чистенькими. Вот уже неделю сижу на парапете, самом ответственном из всех. Здесь один пулемет Максима, который мне пришлось привести в порядок, иначе он не смог бы дать больше двухсот выстрелов и отказался бы работать совершенно. Офицеры здесь по взводам не разбиты, так что не знаю своего положения, но командир говорил, что назначит меня на один из парапетов комендантом.

Приехал ли Рашевский и удалось ли ему починить мой бинокль, так как я очень нуждаюсь в нем, ибо противник в четырех километрах от нас, а бинокль здесь один, театральный, в который ничего не видно?

Есть ли письма из Парижа, от Шинкаренко, и вообще какие новости? Здесь довольно скучно. Последние дни говорят, что нашу роту отправят на отдых в Сарагосу. Привет всем нашим, а также командиру батальона и всем офицерам.

Больше в бумажнике ничего нет. Да больше ничего и не требуется. Все ясно. Ясно, что у Франко в тылу есть специальный центр пополнения русскими белогвардейцами, где и орудует (или орудовал) генерал Фок. Сюда прибывает из-за границы «вся наша братия».

Ясно, что в Париже этим пополнением занимается «Русский национальный союз участников войны» – белогвардейская фашистская организация генерала Туркула. Ясно, что делает она это совершенно спокойно и методически, вопреки всему благочестивому французскому «невмешательству»… Не видно, чтобы белому генералу Фоку очень сладко жилось у черного генерала Франко. И еще теперь так попадет за паническую, во время бегства, потерю документов!

Три песеты получал капитан Лопухин. «Чистенькими»!

Несчастное отребье человечества! В 1917 году он был уже пережитком себя. После этого еще двадцать лет нужно было скитаться, расстреливать, убивать, целить в народ из пулеметов, чтобы наконец умереть за три песеты на далекой чужбине, на службе у незнакомых палачей…

 

18 сентября

Залита солнцем, освежена осенним ветром с моря большая, красивая, оживленная Барселона.

Сегодня широкие проспекты запружены толпами народа, расцвечены пестротой знамен. Синие вымпелы с белыми звездами – это «каталонская левая»; красно-черные флаги реют над колоннами анархистов; социалистические профсоюзы и коммунисты идут под красным знаменем с серпом и молотом. Над всеми преобладают оранжевые полотна с красными полосами – официальный флаг Каталонии; рядом с ним на правительственных зданиях водружен флаг Испанской республики.

С оркестрами и песнями сотни тысяч демонстрантов медленно движутся через площадь, мимо памятника Рафаэлю Казанове, каталонскому патриоту, расстрелянному одиннадцатого сентября 1714 года. Этот день, памятный день героического восстания каталонского народа против мадридского великодержавия, отмечается каждый год все торжественнее и значительнее.

Президент Компанис поднимается на трибуну. Его встречают овациями. Он говорит о врагах и друзьях каталонской независимости.

– Люди, которые всегда преследовали и душили каталонских патриотов, – это те же, что начали мятеж в Испании и наводнили ее иностранными войсками. Те, кто запрещал каталонскую речь, теперь заставляют испанский народ повиноваться военной команде на иностранных языках. Они по-своему логичны: кто ненавидит свободу человека, тот презирает права и свободы целых народов… Республика признала каталонскую автономию, и сегодня, сплотившись вокруг республики, все народы полуострова в рядах единой армии борются за духовную и территориальную независимость республиканской Испании.

Компанис говорит – и его прерывают овациями – о великих усилиях, которые должен сделать каталонский народ в настоящей войне, о решающих усилиях, от которых зависит победа. Он говорит о пораженцах, от которых надо очистить тыл, – фашистах и реакционерах, которые, еще уцелев в республиканской Каталонии, перекрасились, замаскировались и потихоньку сеют панику, недовольство, провокации.

– Берегитесь, господа! Не думайте, что мы забыли ваши фашистские физиономии. Мы опознаем и обезвредим вас. Ваше время прошло. Оно навсегда кончилось в исторических боях восемнадцатого июля тридцать шестого года. Мы стоим на страже и всеми силами каталонского народа преградим путь попыткам реакции.

Ему отвечает гром аплодисментов площади и всех слушающих на улицах речь по радио. Женщины машут платками, мужчины бросают в воздух шляпы и береты. Каталонцы поддерживают своего президента. У Барселоны уверенный, радостный, гордый, хотя и чересчур уж беззаботный вид.

С надеждой испанский народ смотрит на Каталонию. По мере того как сжималась территория обороняющейся антифашистской Испании, удельный вес в ней Каталонии, и без того очень большой, все увеличивался.

Сейчас Каталония – это более чем треть всей свободной республиканской территории. Ее фабрично-заводская промышленность – это две трети всей промышленности, оставшейся в руках республики. Здесь живут две трети всего не задавленного фашистами испанского пролетариата, среди них – восемьдесят пять тысяч металлистов, более четверти миллиона текстильщиков, десятки тысяч транспортников, деревообделочников, кожевенников, химиков.

Каталония имеет мощное сельское хозяйство с экспортным уклоном: миндаль, орехи, лучшие сорта оливкового масла, фрукты, вино, пробка. Здесь есть минеральные богатства: калий, цинк, олово, немного угля.

Здесь большое портовое хозяйство, с барселонским портом мирового значения. Здесь проходят три большие железнодорожные линии. Только через Каталонию республиканская Испания связана сейчас по суше с внешним миром. Короче говоря: Каталония может обеспечить войну в техническом, финансовом и политико-географическом отношении.

Еще короче и прямее говоря: Каталония может спасти от фашизма республику и себя. Может и погубить и республику, и себя.

Я ищу ответа на жгучий вопрос. Брожу по улицам, по роскошным проспектам и авеню, по тесным переулкам и тупикам громадного, чудесного по красоте города. Смотрю в лица молодежи – что она готова дать, что может дать войне?

Немало каталонской молодежи ушло на фронт. Мы ее видели под Сарагосой, под Уэской и под Мадридом. Конечно, Каталония даст республике и больше бойцов, как и другие части Испании. Людей хватает, – было бы чем их вооружить, было бы кому их хорошо обучить.

Но ведь и до ухода на фронт еще здесь, в тылу, все эти миллионы работоспособных людей могут помочь в борьбе. Каждая пара рук полезна победе. В Барселоне даже в будние дни трудно протолкаться через толпы гуляющих людей. Они на бульварах, за столиками кафе или просто сидят на стульях у входа в дом.

Хоть это и обидно, но надо сказать: во время мировой империалистической войны каталонская промышленность производила для Франции в несколько раз больше, чем производит сейчас для своей же республиканской Испании.

Тогда день и ночь работали станки и люди. Поезда нескончаемой чередой ходили через границу, на север. Завод «Испана-Суиза» поставлял авиационные моторы почти для половины французского воздушного флота. В Барселоне производили пулеметы, минометы, винтовки, патроны, снаряды, военно-инженерное оборудование. Превосходные каталонские обувные и швейные фабрики забросили работу на шикарные магазины, они круглые сутки шили и строчили солдатские сапоги, обмундирование, теплое белье, фуражки, сумки. Развернулось много новых мастерских, к ним привлекли женщин, стариков, подростков – вся Каталония стояла у станков.

И при этом она вовсе не так процветала, трудности военной Европы захлестывали и ее. Не хватало продовольствия, стояли очереди за хлебом, за молоком, за углем… Жесткая рука интендантства французской армии вместе с подрядчиками-предпринимателями смогла заставить машины вертеться непрерывно.

Сейчас каталонская промышленность не работает и на половину своей мощности. То, что она производит, далеко не всегда нужно армии. До сих пор из литейных выходит мебель для театральных фойе и детские кроватки из нержавеющей стали. Невероятно, но факт: еще недавно испанское военное министерство закупало за границей материю хаки и башмаки для республиканской армии.

Повинны ли в этом рабочие?

Нисколько. Каталонский рабочий класс приносит и готов приносить дальше все жертвы для освободительной войны против фашизма. Не его вина, если в промышленности до сих пор не наведен порядок.

Декрет о военизации и национализации важнейших, решающих отраслей промышленности, одобренный всеми ведомствами, партиями и организациями, до сих пор официально не принят правительством. В Барселоне и сейчас взаимно препираются две правительственные комиссии – одна местная, другая из Валенсии, – созданные для регулирования военного производства.

На предприятиях хозяйничают заводские «комитеты», хозяйничают как кому вздумается, иногда превращаясь в худшего вида предпринимателей, притом предпринимателей бестолковых, с левацкой «революционной» фразеологией. Уравниловка в заработной плате принимает иногда издевательский характер. Чернорабочий без всякой квалификации получает в день 18 песет, высококвалифицированный металлист на авиационном заводе – 18 песет 25 сантимов, инженер на том же заводе – 19 песет. Против этого ведут борьбу сознательные рабочие, профсоюзные и политические круги. Объединенная Социалистическая партия внесла в правительство проект декрета о прогрессивной сдельной заработной плате. Но этот вопрос все решается и решается без конца.

Производственная дисциплина на заводах очень низка. Демагоги используют каждый повод для организованного прогула. Вот, например, сегодня демонстрация, несмотря на протесты Объединенной Социалистической партии, была назначена не на послеобеденное время, а на девять часов утра. Сегодня Барселона не работает по случаю демонстрации, завтра не будет работать по случаю воскресенья, а послезавтра – до обеда, по случаю понедельника. Итого – два с половиной нерабочих дня в разгар войны, в момент, когда половина Испании захвачена врагом.

В Барселоне сейчас гораздо голоднее, чем в Валенсии, Аликанте, Альбасете. В центре плодороднейшей сельскохозяйственной области, рядом с богатым зерном Арагоном, на берегу моря, не оказалось в достаточном количестве ни хлеба, ни овощей, ни рыбы, ни сахара. Газеты ведут по этому поводу полемику, городские власти дают длинные разъяснения. Они ссылаются на отсутствие валюты для продовольственных закупок, на отсутствие пароходов для перевозки. В самом деле, одна из бесчисленных комиссий по регулированию наложила запрет на вывоз ценнейших каталонских экспортных товаров, объявив, что сама организует этот вывоз. Лежат без движения огромные товарные запасы экспортного миндаля, орехов, масел, пробки, цинка, олова, калия. И в то же время частные купцы, как-то довозя те же товары до Валенсии, до Аликанте, отправляют их за границу и выручают валюту.

Компанис в своей речи не зря говорил о пораженцах. Он не выдумал их. Они раздувают неуспехи и недостатки, пророчат победу фашистов, твердят о том, что у Каталонии есть свои сепаратные, каталонские интересы. В буржуазных кварталах Барселоны, хотя она и дальше всех стоит от фронта, гораздо чаще увидишь враждебные лица, услышишь жалобы по поводу войны или просто злобные восклицания.

Каталонское правительство нынешнего состава решительно борется с пораженцами и сепаратистами, карает спекулянтов, дезорганизаторов производства, саботажников, вредителей, шпионов. Оно достигло за последние месяцы немалых успехов: все-таки сегодня заводы несравнимо более похожи на военные, чем в мае. Но и в работе правительства все же масса благодушия, доверчивости, возни с мелочами.

Среди политических, партийных, профсоюзных организаций сейчас снова усилились элементы взаимного понимания, тяга к единству, к сплочению перед общим врагом. Стало меньше дрязг, конфликтов по пустякам, полемики ради полемики, стало больше серьезности и ответственности. К этому принуждает серьезная, решающая обстановка. Этого требуют широкие массы, которые непреклонно хотят бороться до последней капли крови со своим смертельным врагом – фашизмом – и которым нужны для этого две вещи: единство и организация…

 

25 сентября

Сейчас в Мадриде раскрыта новая организация мятежников – широко разветвленная система подпольной вредительской, шпионской и террористической работы. Арестованы сотни фашистских агентов, среди них много весьма видных. В неприкосновенности осталось только руководство. Оно спокойно живет в самом центре Мадрида, за углом от нас, под сенью закона и дипломатической неприкосновенности.

Этот руководящий центр, укрытый в здании посольства Чили, объединял четыре самостоятельно действовавшие группы. Первая группа, названная «Галан и Бреу», по именам двух фашистов, ею руководивших, имела функции контроля, наблюдения и общей инспекции всех фашистских сил. Галан арестован.

Вторая военно-гражданская группа имела своим назначением вредительство и саботаж во всех отраслях мадридской городской жизни, захват таких важнейших узлов столицы, как телеграф, телефон, продовольственные склады, трамвай, метро, в момент новой атаки на Мадрид и немедленное приспособление их к нуждам Франко. Группа ведала также связью с территорией Франко.

Сформирована была эта группа в особые части, именуемые «годами». Начальник «года» имел в своем подчинении 365 фашистов, разбитых на «месяцы» и «недели», с начальниками «недель» и «месяцев» во главе. Рядовой член организации обозначался определенным календарным днем, в удостоверение чего получал вырванный из календаря листок. Фашисты сформировали шесть отрядов, пронумерованных с 1930 до 1936 года.

Третья группа именовалась «белой колонной». В нее входили все фашисты, укрывшиеся в зданиях иностранных миссий. Выходить на улицу эти люди не могут: их арестует постоянная стража у входа в здание. Но через служащих посольств они имеют связь со шпионами в городе, а ночью через радиопередатчик сообщают свои сводки мятежникам.

Четвертая военная группа была разбита на «бандеры», по 300 человек в каждой, «бандеры», в свою очередь, – на «секции», по 30 человек, и «фаланги» – по 10 человек. Их назначение – при новой атаке фашистов начать встречное наступление в городе, врываясь со стрельбой в дома, гостиницы, штабы. Было уже сформировано 17 «бандер».

В состав «бандер» были завербованы солдаты мадридской республиканской гвардии, транспортной охраны, охраны зданий министерства внутренних дел и военного министерства, полицейских автоброневых сил. Все они сейчас арестованы.

В числе заговорщиков захвачено немало видных мадридцев, занимавших крупные посты при короле, при правительстве Леруса, при диктаторстве Хиля Роблеса. Среди них бывший директор телеграфа сеньор Пино и капитан Корнехо, брат королевского морского министра. Наиболее крупной птицей из арестованных оказался чилиец Мануэль Асенсио – спекулянт и шпион, владелец трех магазинов в Мадриде и одновременно начальник «года». В магазинах Асенсио в торговые часы под видом покупателей собирались фашисты.

Излишне говорить, какой победой республиканцев явилось раскрытие новой фашистской организации и разгром ее.

 

26 сентября

Раскрытие нового большого фашистского заговора всколыхнуло Мадрид. Вчера и сегодня это стало главной и единственной темой разговоров – на улицах, в трамваях, в метро, на фабриках, в окопах, в продовольственных очередях. Состоялось много летучих митингов с требованиями расстрела арестованных участников заговора.

Идут все новые аресты. Захвачено еще несколько начальников «месяцев» – их выдали, надеясь на помилование себе, их сообщники.

Заговорщики ухитрялись, пользуясь беспечностью, царящей в мадридских учреждениях, устраивать свои военные сборы в актовых залах ныне пустующих министерских зданий. Они переписывались на официальных бланках, разъезжали в правительственных автомобилях, держали свое оружие на общих военных складах. Их самоуверенность и нахальство дошли до того, что сеньор Пина, бывший главный директор мадридского телеграфа, решил провести прямой провод из Мадрида через линию фронта в расположение мятежников. Провод намеревались днем совершенно открыто довести до окопов, а ночью протянуть его через нейтральную зону и в установленном месте передать конец его в руки фашистов. Этому поистине трогательному предприятию помешал только арест Пина.

В связи с раскрытием заговора аргентинский и чилийский дипломатические представители послали в министерство иностранных дел кисло-сладкие ноты с опровержениями и сожалениями. Аргентинская миссия объяснила, что некоторые из задержанных лиц являются не чиновниками миссии, а служащими ее продовольственного отдела; однако, заявляет миссия, если этот продовольственный отдел выполняет функции, ему не соответствующие, и если правительство находит нужным, миссия готова этот отдел ликвидировать.

Вся эта издевательская канитель буквально выводит из себя население Мадрида.

Другое, что возмущает все республиканские круги Мадрида, – это тот факт, что почти половина участников нового заговора уже побывала раньше под арестом по обвинению в поддержке мятежников и была судебными властями отпущена на свободу. Левореспубликанская газета «Политика» протестует против недопустимой практики трибуналов: они прекращают судебные дела против людей, арестованных как члены «испанской фаланги» (фашистская организация).

Вчера узнали о раскрытии новых фашистских гнезд в Барселоне, притом того же приблизительно типа и с теми же методами работы. Из секретариата «Радио националь» в центре города фашисты каждый день рассылали около полутора тысяч конвертов с фашистскими листовками. Одна из листовок начинается защитой ПОУМа и троцкистскими атаками на Объединенную Социалистическую партию, а кончается словами: «Да здравствует непобедимый Франко»…

Можно сказать с основанием, что работа республиканских органов контрразведки и безопасности заметно улучшилась.

 

28 сентября

Наша молодежь читает и изучает историю гражданской войны в России. Тому уже скоро двадцать лет, как белые генералы – слуги царя, помещиков и капиталистов – вели свои полки на красную Москву, на красный Петроград, на Советскую республику. Армия рабочих и крестьян в долгой, трудной и победоносной борьбе отбросила, затем разгромила, затем вышвырнула из твоей страны остатки белогвардейского царского войска. Белые генералы стали за стойки берлинских кабаков, сели за руль парижских такси.

Это история. Об этом наши дети и юноши читают в книжках, как о Мамаевом побоище, как о Лжедмитрии, как об осаде Севастополя и прочих далеких вещах.

Но Лжедмитрий давно истлел, а белые генералы XX века еще живы. Бессильные опять напасть на свое бывшее отечество, они бродят по свету и ищут мести.

У них не осталось ни власти, ни сил, ни умения. Осталась только ненависть, ненасытная ненависть к народу, любому пароду, к трудящимся, любым трудящимся, и эту ненависть они предлагают как товар по дешевке, по «себестоимости» всем вооруженным палачам народа. Эту ненависть у них охотно покупают, и они счастливы, когда могут убивать если не советских, то хоть иностранных – китайских, испанских рабочих.

Русский царский генерал Фок в 1920 году командовал артиллерией на Перекопе. Перекоп был взят Красной Армией. Генерал вместе с другими бежал в Крым и за границу.

В 1937 году, через семнадцать лет, этот генерал командовал артиллерией фашистского укрепленного района Кинто на Арагоне, в Испании. Войска испанского народа взяли Кинто. Генерал Фок бежал, при бегстве бросил в Кинто бумажник и чемодан с походным архивом.

Содержимое бумажника уже известно читателю. Сейчас, в спокойные дни между боями, нашлось время перелистать бумаги из генеральского чемодана – письма, полученные генералом, и копии писем, отправленных им. Вряд ли есть смысл воспроизводить их все и целиком, но кое-что весьма поучительно.

* * *

«Господину Анатолию Фоку, бригадному генералу. Согласно уставу нашего союза вы с сего числа и впредь до новых распоряжений назначаетесь представителем при содружестве бывших участников войны первого армейского корпуса, со всеми соответствующими, вытекающими из устава правами. Вы уполномочиваетесь особо представлять во всех необходимых случаях наш союз перед разными лицами и французскими организациями и учреждениями.

Президент – генерал Поль Шатилов. Генеральный секретарь – генерального штаба полковник Андре Станиславский».

(Из мандата общевоинского союза в Париже от 21 мая 1935 года)

«3 сего августа в Париже состоялось собрание чинов всех дроздовских частей, на котором председательствовал начальник группы первого армейского корпуса во Франции генерал-майор Фок. На этом собрании был подвергнут обсуждению приказ за № 14 и циркулярное отношение генерала Кусонского от 28 июля сего года, которые касались выхода из общевоинского союза генерал-майора Туркула, вызванного непременным желанием генерала Туркула возглавить созданную им, независимую от общевоинского союза, политическую организацию. Насколько это собрание не имело даже наружно характера собрания господ офицеров, свидетельствует тот факт, что на нем присутствовали дамы, а некоторые «речи» сопровождались аплодисментами. Такое явление могло бы иметь место на собраниях членов общественных и политических организаций, но отнюдь не воинских. На собраниях же военных они впервые появились с печальной памяти 1917 года.

(Из приказа генерала Миллера по общевоинскому союзу в Париже. № 29. 17 августа 1936 г.)

Во внимание к возрасту, служебному стажу и боевым заслугам генерал-майора Фока ограничиваюсь объявлением ему выговора за допущенное и даже возглавленное им массовое антидисциплинарное выступление собравшихся 3 августа сего года чинов дроздовских частей…»

«…Теперь вам, после всего вышеизложенного, совершенно ясны причины, побудившие меня подать рапорт о выходе из общевоинского союза, и мое нежелание продолжать с вами сотрудничать, а также что все вышеуказанные обстоятельства с неопровержимостью говорят, кто является главным источником развала общевоинского союза и кто ему своей деятельностью приносил и приносит непоправимый вред, низведя его на положение одной из многих воинских профессиональных организаций. Это – вы. Я считаю, дабы сохранить общевоинский союз от окончательного развала и вернуть его к исполнению основной задачи – активной борьбе с большевиками, что вам надо уйти с занимаемого вами поста и найти способ передать его в более сильные руки лица волевого, твердого, правильно понимающего обстановку и задачи в борьбе с большевиками. Я рассчитываю, что вы, так же как и я, сознаете весь вред обращения к общественному суду, с одной стороны. С другой, вы также поймете необходимость вашего ухода без широкого оглашения всех деталей, документов и свидетельских показаний.

Готовый к услугам А. Фок».

* * *

«Дорогой Антон Васильевич!

Твой А. Фок»

Вот уже три дня, как я с генералом Шинкаренко, капитанами Кривошеиным и Полухиным в Сан-Себастьяне. Как нас приняли? Отменно хорошо и предупредительно во всех отношениях. Те из нас, кто будет сражаться за национальную Испанию, против III Интернационала, а также, иначе говоря, против большевиков, тем самым будут выполнять свой долг перед белой Россией.

(Из письма к генералу Туркулу)

Привет дроздовцам и всем членам союза участников войны, а также твоим дорогим дамам.

* * *

«Дорогой Антон Васильевич!

(Из письма Л. Фока генералу Туркулу)

Все мы уже зачислены. Чтобы не заполнять письма детальными описаниями нашего положения (что ты можешь узнать от В. В. Щавинского), пишу тебе только одно, что мы все поставлены в положение офицеров-инструкторов, и единственное обстоятельство меня тяготит, что незнание испанского языка не дает мне возможности приносить ту пользу, которую, я чувствую, мог бы принести… Должен сказать, что испанский рабочий класс, так же как во всем мире, отравлен коммунизмом-марксизмом. На это указывают пустеющие здесь заводы и фабрики…

У меня просьба: так как я совсем выдохся в денежном отношении, пришли поддержку, если это тебе возможно сделать. Для писем остался старый адрес: отель «Эспанья». При этом надо написать несколько любезных слов с указанием, для кого».

* * *

Бумаги генерала Фока документально подтверждают, что часть белогвардейщины, особенно тесно связанная с германо-итальянскими интервентами, имела свои счеты с исчезнувшим на днях генералом Миллером.

Любопытно отметить, что парижская печать прямо обвиняет в похищении Миллера генерала Туркула, с которым Фок состоял в переписке.

Белогвардейские звери еще не околели. Как водится у хищников, они ссорятся между собой, не могут поделить подачек, которые им бросают нынешние их хозяева – фашисты. Из-за раздела этих подачек-субсидий от германских и японских штабов и разведок возникают все раздоры, расколы, взаимные интриги и разбойничьи преступления. Деньги и кровь, шпионаж и провокации, убийства и похищения – вот будни зарубежных белогвардейцев, некогда генералов российской императорской армии, ныне юных и усердных «рекете», фалангистов, самураев, штурмовиков, чернорубашечников.

Наша молодежь слушает от отцов рассказы о битвах с царскими слугами, – пусть знает, что и в нынешние дни эти одряхлевшие шакалы еще промышляют себе на жизнь, питаясь объедками от чужих грабежей и кровавых пиров.

 

29 сентября

На что может пригодиться сбитый на землю, весь обгоревший при падении германский трехмоторный «Юнкерс»?

А вот на что.

Огромные части тела искалеченной, изуродованной птицы сложены аккуратными кучами. Вот разбитая грудная клетка, вот длинные голенастые ноги, вот изогнутые, развороченные крылья, вот почти целый хвост. Вот длинная лестница-трап, по ней летчики-фашисты входили в чрево металлического хищника. Все это изломано, закопчено бензиновой гарью, обесформлено, но в конце концов осталось тем, чем было вначале, – осталось металлом.

Двое парней подъезжают поочередно с моторной тележкой, накладывают на нее порцию «Юнкерсовых» частей и потрохов, везут к электрической печи. И здесь фашистская птица жарится в собственном соку, – иначе говоря, дюралюминий плавится и переплавляется.

Печь стоит посреди заводского двора, кругом снуют рабочие, командуют мастера и дают свои указания инженеры. Печь на литейно-механическом заводе, как и весь завод, работает вовсю. Работает в Мадриде, на окраине столицы, ровно в одном километре от передней линии окопов. Где-то совсем рядом стреляет артиллерия, но никто не оборачивается на грохот пушек, – он напоминает только о том, что армии нужны снаряды и что снаряды с дерева, как оливки, не сорвешь.

Здесь был небольшой, скромный заводик для разного рода водопроводных принадлежностей. Сейчас повсюду понаставлены новые станки, кузнечные молоты, расширены модельная, формовочная, отделочная мастерские. Работа идет оживленно, с напором, с упоением. Работают беспрерывно, в три смены, с работы уходить не хотят и просят разрешения остаться на час-другой, чтобы не оставлять ничего неоконченного.

Старик Пара, ворчливый, сердитый, веселый, управляет здесь. На его замасленной черной блузе нашиты знаки капитана. Это старый рабочий-металлист, беспартийный. Два сына у него на фронте, а сам он вот уже полгода ни разу не уходил домой ночевать. Круглые сутки бродит по цехам и разве совсем уже поздно приляжет на жестком тюфяке в конторе.

Нельзя не восторгаться тем, как в осажденном Мадриде буквально под огнем неприятеля сложилась и окрепла республиканская военная промышленность. Рабочая инициатива, пролетарский энтузиазм сделали прямо чудеса. В Мадриде сейчас работают на полный ход и беспрерывно все уцелевшие от артиллерии и авиации металлообрабатывающие и электротехнические предприятия. Они освоили и осваивают дальше производство десятков видов снаряжения, разных нужнейших для войны механизмов.

У республиканской армии возникла жгучая потребность в больших противовоздушных прожекторах. Теперь об этом уже можно сказать: в начале лета их на всю республику было ровно двенадцать штук! Машина эта очень дорогая, сложная и никогда в Испании не производившаяся. В ней девятьсот четырнадцать различных частей, и в том числе вогнутое зеркало диаметром в полтора метра… После того как в ряде инстанций заказ был признан невыполнимым, мадридцы попросили его себе. Взяли новейший иностранный прожектор, разобрали его чертежи и начали строить прожекторы, крупные и мелкие, здесь, под руководством старика Пара. Делают это они с огромным старанием, до упоения, можно даже сказать – с задором.

Пара торопит молодого рабочего – почему тот не сдал деталь. Парень делает вид, что не слышит, он еще и еще усердствует над маленькой шайбой. Наконец приходит, держа на двух ладонях рядом две детали: заграничную и свою. Своя сделана гораздо чище и точнее – это признает сам ворчливый Пара. Шлифовальщик уходит, лукаво подмигивая глазом. В переводе с испанского на русский это значит: «И мы не лаптем щи хлебаем!»

Чтобы кормить свой завод сырьем, создали специальные бригады для сбора металла. У войны есть большие отходы – заводские ребята бродят по полям боев и в плетеные корзинки собирают использованный металл. Операция под Брунете дала заводам сырья на три недели. Особенно важны сбитые самолеты: это жирная дичь – легкие и цветные металлы… Мадридцы отправили целую экспедицию на Арагон и оттуда потихоньку в двухколесных повозках, на мулах, перетаскивали металлический лом. Излишне говорить о том, что бригады обшаривают свой собственный город.

Мастер Пара проходит по цехам, открывает заднюю дверь и хозяйским жестом показывает мне изумительное зрелище. Не веря своим глазам, я смотрю, как полтора десятка землекопов заканчивают большой, метров на шестьдесят в ширину, котлован. С одного его края идет кладка кирпичного фундамента. Тут же собирают плавильную печь.

– Строим новый литейный цех! В старом больше не помещаемся. Через три недели приходите на пуск.

Армия Франко готовится зимовать в Мадриде. А мадридские рабочие строят в это время новые цехи заводов. Пока двое братьев с винтовками в руках спокойно сдерживают напор врага, их отец столь же спокойно закладывает новый цех антифашистской оборонной промышленности.

Разве он один, этот капитан-рабочий Пара со своими сыновьями на фронте и со своим строительством в Мадриде?

Я пробую проследить, как создаются новые большие прожектора. Заказ размещен на пятнадцати предприятиях – и всюду кипит работа, и всюду подъем, хоть и на пустой желудок.

Под крышами пустующего автобусного парка рабочий, тоже с капитанскими нашивками, Хесус Барейра Санчес создал совершенно заново военный завод. Откуда только он не натаскал туда машин! В людной части Мадрида одно предприятие оказалось на первой линии огня, в двухстах метрах от фашистских окопов. Конечно, в нем провалило снарядом крышу, продырявило стены. Барейра надумал эвакуировать оттуда станки и запасы меди. С медью дело пошло прилично – ее ночью возили на ослах, отправляя их по окопам. Но со станками – что тут было! Когда бригада начала ночью стучать молотками, мятежники вообразили, что готовится большая атака, и буквально засыпали завод снарядами. Им и в голову не могло прийти, что это сумасшедшие люди пришли вывозить машины… А все-таки безумцы добились своего. Станки стоят теперь в безопасности. Вот вертятся их ремни.

Барейра показывает свое хозяйство, выросшее за четыре месяца. Пожалуйста: он участвует в изготовлении прожекторов. Но и помимо прожекторов у него есть что предложить. Он здесь строит броневики – вот стоит целая дюжина. И еще кое-какие игрушки… Он думает о завтрашнем дне – вот наверху у него фабрично-заводская школа, подростки учатся слесарному и механическому делу. А здесь – мы спускаемся в подземелье – здесь вырыт ни больше ни меньше как стометровый, крытый железобетоном туннель, который служит тиром для пробных стрельб броневиков и в то же время противовоздушным убежищем для всех рабочих предприятия. Построен он за шесть недель.

Мы опять наверху – Барейра покатывает столовую, души и ванные для рабочих, клуб. На прощание он показывает напротив, через улицу, большой, еще не совсем готовый шестиэтажный жилой дом.

– Вот думаем занять и отдать рабочим под квартиры. Сами, конечно, оштукатурим, отделаем. Как вы полагаете?

Я не вправе ничего советовать Барейре. Но видно, что он и его товарищи и без советов дом займут. Бывший владелец его, наверно, далеко, по ту сторону окопов. А в демократической, антифашистской Испанской республике вряд ли кто будет оспаривать этот дом у рабочих, которые насупротив него, без средств и вложений, из обломков создали мощный военный завод и дают государству многомиллионную оборонную продукцию.

…После длинного путешествия по заводам и фабрикам мы добираемся до сборки и отправки прожекторов. В больших железнодорожных мастерских старики рабочие, временно оторванные от своей обычной работы, старательно и любовно прихорашивают большие световые машины.

Алюминиевое мясо убитых хищных «Юнкерсов» сейчас превратилось в оправу для огромных зеркал, которые помогут отразить и сбить другие фашистские птицы.

Десятками мадридских прожекторов уже охраняется небо Валенсии и Барселоны.

 

1 октября

Открытию очередной сессии кортесов предшествовала немалая шумиха и в лагере Франко, и за границей. Мятежники неустанно заявляли и в печати, и по радио, что испанский парламент давно уже не существует, что часть его поддерживает бургосскую власть, другая часть бежала в эмиграцию, третья перебита, а с четвертой, «красной», не приходится считаться. К тому же парламент давно не собирается, правительство перед ним не отчитывается, а если это и бывает, то все равно одобрение правительства парламентом никакой законной силы не имеет.

Все это совершеннейшая ложь. Известно, что правительство Народного фронта пришло к власти именно потому, что страна избрала парламент подавляющего демократического и левого большинства, в котором фашисты составляли горсточку в несколько десятков человек. Кроме этой горсточки, буквально весь состав парламента Испанской республики, вне зависимости от политических противоречий между партиями, остается на точке зрения своей правомочности и законности, включая ряд депутатов умеренно правых партий. Некоторые из них, в том числе бывший председатель совета министров Портелья Валядарес, даже приехали из-за границы на сессию парламента, чтобы подчеркнуть признание ими конституционности режима сегодняшней Испании. Другие прислали телеграммы о болезни или, как астурийцы, о физической невозможности добраться до Валенсии. В этих телеграммах тоже содержатся приветствия парламенту и правительству. И кортесы собрались точно в предусмотренный конституцией срок.

С утра вокруг прежнего здания валенсийской «лонхи» огромная толпа. Популярных депутатов и министров встречают овациями и возгласами, непопулярных или только что вернувшихся из эмиграции окружают холодным, но вежливым любопытством. Никто не нападает на них, никто не собирается разорвать в клочки, как пророчествовала фашистская пресса, отговаривая ехать в Валенсию. В дипломатической ложе представители Великобритании, Франции, США, СССР, Бельгии, Швеции, Чехословакии, Аргентины, британская парламентская делегация и другие почетные гости.

С утра в кулуарах много говорят о большой оппозиционной речи, которую будто бы приготовил на сегодня Ларго Кабальеро. Но к моменту начала заседания выясняется, что Кабальеро говорить сегодня не может. Ему не до того. Сегодня должно было состояться заседание Национального комитета Всеобщего рабочего союза, на котором члены комитета предполагали осудить действия Кабальеро, разваливающего союз, и сместить его с поста генерального секретаря.

Упрямый и обозленный старик не придумал ничего другого, как запереться в помещении секретариата и не впускать никого. Национальный комитет собрался в другом месте и к вечеру сместил Кабальеро с поста генерального секретаря.

Открывая сессию кортесов, их президент Мартинес Баррио обращает первые свои слова к республиканской армии, которая на суше, в море и в воздухе героически и упорно обороняет независимость и свободу Испании.

 

17 октября

Опять идут упорные, жестокие бои на подступах к фашистской Сарагосе. Двадцатый раз мы говорим «упорные, жестокие». Но при этом нисколько не повторяемся. Каждый новый этап войны в Испании приносит все большее ожесточение борьбы, все большую насыщенность ее огнем и техникой, все большее количество жертв.

Я не знаю, как будет оценен сегодняшний день сводкой военного министерства. Газета из Валенсии придет сюда послезавтра – ее будут везти сначала в автомобиле по большим дорогам, потом на мотоцикле по проселочным, потом на муле в горах.

Но тогда сегодняшний день уже сольется с другими, его трудно будет вспомнить во всех деталях среди четырехсот уже пережитых. Сейчас, только что закрытый черным занавесом ночи, он еще стоит перед глазами…

Теперь никого не надо здесь агитировать в необходимости фортификации. Авиация научила быть каждого самому себе сапером. На лопаты смотрят с завистью, просят их взаймы в очередь. Всякий, кому надо оставаться в поле на одном месте более часа, уже косит глаза вокруг: нет ли каких дырок и щелей в земле? Если нет, начинает рыть, скрести, царапать, если не лопатой, то навахой, то своей алюминиевой миской – у некоторых она с краю наточена, как лезвие. Копать землю – это теперь никто не считает потерей времени. И вот сегодня тоже, только принесли котел с кофе, уже появились самолеты.

Их немного – четыре «Юнкерса» с двенадцатью «Фиатами». Они сразу встречены республиканцами. Воздушный бой. Бомбардировщики удирают. И наконец один падает камнем, от трех других отделяются парашюты: совсем рядом… Через час в ущелье приводят одного за другим двух пленных итальянских пилотов. Звонят из соседней бригады, что там захватили третьего: он упал за камни и пробовал отстреливаться. Четвертый разбился сразу.

В 11 часов республиканцы начинают свою первую атаку. Надо прорваться у Фуэнтес де Эбро, одного из крупных районов под Сарагосой. Сама по себе Сарагоса – это тоже крепость, старая и прославленная. Но сейчас немцы дополнили ее укрепления целой группой пунктов с круговой обороной – Бельчите, Медиана, Кинто, Вилламайор, Фуэте. Часть из них взята, часть обороняется, подкрепленная артиллерией, новыми фортификациями и добавочными частями.

Первая атака не удалась. На 13 час. 30 мин. назначена вторая. Ровно в 13 час 20 мин слышен треск моторов, все прячутся в щели, но тотчас выскакивают наружу; это правительственные самолеты. Они идут низко, показывая свои опознавательные знаки, затем взмывают вверх, и через минуту мы с напряжением видим весь горизонт над фашистскими траншеями в сплошном дыму.

Тотчас двигается вперед группа танков. На нескольких на броне сидят пехотинцы, это ударники, отважная испанская молодежь.

Отсюда, со скалы, четко видна каждая деталь атаки. Вот танки подходят к колючей проволоке. Вот прорывают ее. Здесь пехота, сидящая на танках, должна моментально спрыгнуть и залечь. Но эти сумасшедшие ребята идут дальше. Зачем?! Зачем?! Вот их косит пулеметным и противотанковым огнем. Невозможно смотреть – они падают, как яблоки с дерева. Неужели и этот, 16-летний мальчишка, доброволец, с непокрытой головой, который карабкался полчаса назад на танк?..

Мятежники встречают танковую группу целой тучей огня.

Взрывы сопровождают путь танков тесным кольцом. Часть противотанковых пуль долетает сюда, они не свистят, а визжат – противный, густой визг, как у точильного камня, а разрыв при ударе о камень резкий, громкий.

В окопах у фашистов паника. Люди выскакивают, подымают вверх винтовки, прося пощады. Но когда танк перевалил через траншеи и направился вглубь, те, кто остался в живых, опомнившись, опять возобновляют стрельбу. Этого никак нельзя избежать, и в результате линия огня хотя и неплотно, но замыкается за танками. Пехоты за ними успело просочиться немного. Но с левого фланга республиканцы захватили и крепко держат траншеи противника.

В первой линии атакуют испанцы вместе с американцами. Испанские солдаты дерутся молча. Они совсем по-детски бьют кулаком по своей винтовке или по пулемету, если они отказывают или если нет патронов. Американцы не переставая ругаются сквозь зубы длинными, замысловатыми выражениями. Только один из них, рабочий с седой головой, со впалыми щеками, в старомодных железных очках, тихо, без слов, переползает от пулемета к пулемету и исправляет неполадки. Испанцы называют его «янки» и любовно гладят по плечу. В ответ он только кивает головой. Да и о чем разговаривать – все ясно без слов: пулемет не работал, а сейчас работает.

Проходит три часа. Атака то возобновляется, то затухает. Солдаты начали окапываться на отвоеванной полосе земли. Тем временем танки непрерывно дерутся в огненном кольце. Вот они пробиваются к своему сборному пункту, – тех, у кого снарядами повреждены гусеницы, самоотверженно тянут на буксире товарищи. Только три танка не могут прорваться; два из них горят. Столбы черного дыма.

Солнце начинает заходить; здесь, в горах, осенью быстро темнеет. Фашисты все ведут стрельбу по трем одиноким танкам, – значит, эти танкисты еще сопротивляются?

Еще час. Все тонет в темноте. Танкисты заправились бензином на сборном пункте, но не думают отдыхать. Они напряжены, возбуждены до крайней степени. Надо выручить тех, кто остался. Надо вытащить танки, найти товарищей.

Из добровольцев оставлено несколько команд – танкисты с пехотинцами. Они поползут вперед, чтобы разведать местность. Старик американец просится тоже идти. Ему отказывают. Сгорбившись, он залезает в земляную нору и там, прикрыв курткой свечу, чистит пулеметы.

Вдруг в ложбинке, где стоят танки, раздаются радостные вопли. Все стекаются туда. В густой толпе стоят трое ребят – экипаж одного из окруженных танков, того, который не горел. Все их обнимают, все их целуют со слезами на глазах. Двое из трех ранены. Они рассказывают: прямыми попаданиями в танк на обрыве отбило ходовые механизмы орудий и пулемет, ранило командира башни и командира машины. Фашисты совсем подобрались к машине – кричали, уговаривали сдаться, обещали помиловать, угрожали, что или подожгут, или разнесут вдребезги. Ребята отстреливались из пистолетов, водитель убил двух фашистов. Решили отбиваться до последних трех патронов – последние три остались для себя самих. Но потом стихло, фашисты решили оставить дело до утра. Экипаж снял замки с орудий и пулемета, выполз с ними из танка и добрался до канала искусственного орошения. По горло в воде и временами окунаясь, пошел в направлении своих. И вот наконец добрался до захваченной республиканцами части окопов.

Бойцы слушают в глубоком волнении и решают сейчас же идти выручать танки. Сколько раз вытаскивали – ну и теперь можно будет вытащить.

Командир, посвечивая ручным фонариком себе в сумку, пишет донесение. Пройдено 1700 метров в глубь фашистского укрепленного района. Арагонская ночь в октябре холодна и ветрена. Война кончится не завтра и не послезавтра. Победа родится из упорства, терпения и жертв.

 

18 октября

Сегодня спасся экипаж еще одного республиканского танка, из тех трех, которые, как мы писали вчера, застряли в расположении фашистов на подступах к Сарагосе. Чудо не свершилось само – его свершил безграничный героизм бойцов, их упорство и вера в свои силы.

Тройка храбрецов только что добралась до передних линий правительственных частей. Мы их обнимаем – исцарапанных, обожженных. Они рассказывают – медленно, устало, радостно.

Танк был подбит несколькими снарядами. Его окружили фашисты – он отстреливался двенадцать часов, но постепенно враги приблизились и, забросав машину гранатами, насели на нее.

Экипаж заперся и решил не сдаваться живым. Фашисты влезли на танк, стали окликать сидящих в нем. Ребята сидели тихо, притворились мертвыми.

Мятежники вместе с итальянцами решили открыть танк. Начали лазить по нему, стучать молотками, ковырять ломами. Машина была закупорена наглухо, как несгораемый шкаф. Засовы и болты крепко держали изнутри.

После нескольких часов возни фашисты умаялись, решили отдохнуть и пообедать тут же, на танке. Пообедав, легли на танк вздремнуть. В этот момент один из танкистов внутри зашевелился. Мятежники моментально ссыпались с машины и возобновили атаку.

Они начали бить зажигательными гранатами по нижней части танка, загорелась резина. «Мы сидели, молчали и курили, – рассказывает командир, – истекал девятнадцатый час боя в окружении».

Огонь погорел и опять потух. До бензиновых баков он не добрался. Танкистам было слышно, как мятежники совещались. Они решили покончить с экипажем раз и навсегда – не верить ничему, пока не увидят воочию трупов и не вытащат их из машины.

Началась новая атака на танк. Теперь надеяться было не на что. Трое бойцов решили покончить с собой в тот момент, когда враги проникнут внутрь машины.

Вдруг они услышали рядом разрыв снаряда, затем другого, третьего и крики раненых. Республиканская артиллерия, а затем республиканские танки после ночной пехотной разведки установили точный прицел и создали вокруг танка огневую завесу.

Стрельба стихла. Фашисты, очевидно, отбежали и попрятались. Наступила решающая минута. Надо было использовать ее немедленно. Это был последний и единственный шанс на спасение.

Командир танка с трудом повернул пушку и сделал три выстрела. Затем снял замок, передал командиру башни и приказал ему бежать. Фашисты открыли огонь по бежавшему. Он упал за пригорком. Командир приставил пулемет к отверстию, дал очередь и приказал бежать водителю. Последним выбежал он сам.

Мятежники направили на них целый ливень пуль. Тройка бойцов лежала за пригорком, крепко прижавшись к земле, пока фашистам не надоело стрелять. Затем сделали новую перебежку, затем третью… Исполнилось ровно двадцать четыре часа их сопротивления. Они стоят, курят, пьют воду. Подробно и обстоятельно дают они указания другим бойцам, которые сейчас под прикрытием огневой завесы будут на бронированном тягаче вытаскивать их машину…

Что спасло этих людей – ведь они уже были тысячу тысяч раз потеряны? Их спасла непримиримость к врагу, спасло нежелание уступить фашизму хоть последний час своей жизни, хоть последний вздох, хоть последний глоток воздуха своих легких, хоть последний взгляд своих честных молодых глаз.

 

20 октября

Нельзя без чувства величайшей тревоги следить за борьбой героических горняков Астурии.

Огромная армия сжимает железным кольцом астурийский сектор республиканской Испании – последнее, что осталось на северном фронте.

Сотни орудий, авиация, танки, несколько итальянских дивизий – все брошено фашистами на этот участок. Помощь извне невозможна – маленькой астурийской армии приходится, истекая кровью, обороняться самой.

Хихон, главный город антифашистской Астурии, находится под величайшей и очень близкой угрозой. Излишне говорить, что ждет астурийцев, мирное население Хихона и горняцких деревень – мы уже не говорим о бойцах и командирах – при вторжении фашистских войск. Ведь это все рабочие, крестьяне-бедняки, а следовательно, антифашисты, а следовательно, предмет самой яростной ненависти мятежников и интервентов. Чудовищные расправы, поголовная резня в уже захваченных астурийских деревнях показывают, что случится, если войска Франко – Муссолини доберутся до Хихона и до основного горняцкого района.

Эвакуация мирного населения из Хихона до сих пор по-настоящему не организована и не обеспечена. Для этого нужны пароходы, нужна охрана для пароходов, короче говоря – нужны мероприятия, которые невозможно осуществить без участия соседних иностранных государств.

Если гуманные декларации британских и французских государственных деятелей хоть в самой отдаленной степени исходят из искренне добрых намерений, то эти люди должны немедленно предотвратить кровавую бойню в Хихоне.

Трудящиеся Франции, французская антифашистская печать уже несколько дней подряд требуют от своего правительства посылки в Хихон каравана пароходов под охраной военного флота для эвакуации астурийцев, в первую очередь женщин и детей.

Эти выступления поддерживает и английский рабочий класс. Их поддержат общественное мнение и все честные люди во всем мире.

В Хихоне находится несколько тысяч пленных фашистов, взятых в бою. Республиканская власть обращалась с ними гуманно, человечно, великодушно. У нее есть все основания требовать, хотя бы в обмен на этих пленных, гарантий жизни и возможности отъезда для трудящихся антифашистов. Простейший моральный долг обязывает Лондонский комитет и правительства, представленные в нем, обеспечить эту операцию.

Нельзя медлить ни одного дня, ни одного часа. Надо спасти десятки тысяч честных человеческих жизней от чудовищного истребления.

 

1 ноября

Сегодня в Мадриде началась «Неделя Советского Союза». Она закончится седьмого ноября.

Эти дни здесь, в столице республиканской Испании, – не просто дни дружбы с нашей страной, не просто дань уважения Великой социалистической революции. Эта дружба, это уважение наполнены здесь особым и конкретным содержанием. Победа советского народа вдохновляет надеждой борющийся испанский народ. Оборону Мадрида от фашизма каждый невольно сравнивает с обороной Ленинграда от белогвардейцев и интервентов.

На линии огня, в окопах, в рабочих кварталах, на заводах, в народных столовых – всюду говорят о двадцатой годовщине Советского государства.

Сегодня в открытии выставки в честь Советского Союза участвовали алькальд Мадрида, его гражданский губернатор, виднейшие командиры центрального фронта, делегаты всех антифашистских партий и организаций и много публики.

Сама выставка расположена в двух больших залах – она составилась из множества огромных щитов со снимками, картами и диаграммами экономики, культуры, просвещения в Советском Союзе и из подарков, еще не отправленных в СССР.

Завтра по всему Мадриду и центральному фронту начинаются собрания и беседы, посвященные советскому юбилею. Завтра же коллективные экскурсии на выставку и демонстрация фильма «Крестьяне».

Третьего ноября – торжественный вечер в честь Красной Армии в театре «Сарсуэла» – представление «Оптимистической трагедии» и выступления поэтов.

Четвертого ноября состоится специальный концерт, посвященный советской музыке.

День пятого ноября посвящен советской женщине: митинги и беседы на эту тему.

Шестого ноября – день советского кино.

Седьмого ноября, утром, мадридская молодежь устраивает военно-спортивный парад и демонстрацию. Днем торжественное собрание в кино «Капитоль» и затем церемония переименования одной из главных улиц Мадрида в «Авеню Советского Союза».

Но и вне этой официальной программы огромная волна самодеятельных чествований и демонстраций в честь Советского Союза катится по антифашистскому Мадриду. С утра до вечера приходят солдаты, рабочие, молодежь, женщины с письмами, приветствиями, трогательными подарками для Москвы; приходят спросить, каков рисунок советского герба, каков флаг советского флота. Среди этих простых, мужественных и честных людей, видя их доверие и любовь к нашей стране, к нашей партии, чувствуешь себя не так далеко от родины, которая готовится встречать свой великий праздник.

 

4 ноября

Год тому назад, четвертого ноября, войска генерала Франко, его иностранный легион, его мавританские полки безостановочно продвигались с запада и юго-запада на Мадрид. Заняли Кампаменто, Леганес, подошли к мадридскому аэродрому Хетафе, начали проникать в городской парк Каса дель Кампо.

Республиканские части почти не оборонялись, – потеряв управление и связь, они отступали, отступали, отступали, а иногда просто беспорядочной толпой, на грузовиках, пешком уходили с фронта.

В ночь на шестое ноября фашисты заняли окраины столицы. Правительству пришлось эвакуироваться. Нескончаемая вереница автомобилей потянулась по единственно свободной валенсийской дороге. За ней следовал густой поток беженцев на мулах, на ослах, со скарбом на плечах.

Шестого ноября вся фактическая оборона столицы свелась к заградительной стрельбе одиннадцати танков. Изнемогая от усталости, горсточка танкистов, частью раненых, сутками бродила вокруг города, изображая собой мощную артиллерию и пугая противника трудностями атаки на Мадрид.

Всю ночь на седьмое я объезжал молчаливый, темный, притаившийся и, казалось тогда, обреченный город. Окопы у мостов были почти пусты. Улицу преграждал подбитый броневик, а там, двумя кварталами дальше, в Карабанчеле, фашисты уже расстреливали рабочих, их жен и маленьких детей. Да и в центре мятежники «Пятой колонны» уже стреляли из окон, швыряли бомбы в прохожих и в автомобили. Правительственные здания покинуты, пусты. Ворота военного министерства раскрыты настежь, часовых нет, все двери тоже раскрыты, все люстры горят, на столах карты, нигде ни души, как в заколдованном царстве, и только два старичка служителя смирно сидят, положив руки на колени, ожидая, пока звонком их не позовет начальство, все равно какое…

Но в беззащитном Мадриде в тот самый момент, когда угасали одни силы и возможности его обороны, стремительно рождались другие, новые. В военном министерстве было пусто, но в домах рабочих организаций, в комитетах Коммунистической партии в ноябрьскую ночь было полно. Здесь не спали, здесь вооружались, здесь собирали и расставляли силы. «Последняя ночь» ноябрьского Мадрида стала первой ночью его славной эпопеи. То, что предполагалось как конец, стало началом. Когда утром седьмого ноября в пустое здание министерства приехали вновь назначенные руководители обороны Мадрида, рабочие организации могли уже предоставить в их распоряжение несколько заново сколоченных частей из дружинников Пятого полка и мадридской молодежи.

Тысячи и тысячи рабочих рыли окопы, строили баррикады, заваливали проходы улиц. Фашистский офицер, опережая события, заехал слишком далеко в глубь Мадрида, – он был убит, и на нем найден приказ Франко о порядке вхождения частей в столицу; пользуясь этим приказом, защитники Мадрида прежде всего укрепили те участки, где мятежники предполагали наступать в первую очередь.

А дальше – помним все мы – битва на мостах через Мансанарес, бой в Каса дель Кампо, приход Интернациональной бригады, двадцатидневные бои в Университетском городке, среди зданий факультетов и институтов, республиканские контратаки в Карабанчеле, чудовищные воздушные бомбардировки фашистской авиации и их прекращение, после того как республиканская авиация отразила воздушных пиратов и закрепила за собой воздух над Мадридом.

На этом приостанавливаются попытки Франко захватить город в лоб, прямой атакой. Он предпринимает ряд сложных и мощных маневренных ударов; сначала с северо-запада, на Махадаонду, Лас Росас, Араваку, пытается взять Эскориал. Затем пробует отрезать Мадрид с востока, изолировать его от Валенсии – для этого организует операцию на реке Хараме. Во всех этих сражениях он терпит неудачи.

Маленькое ядро защитников Мадрида, родившееся седьмого ноября, разрослось в армию центрального фронта, основную республиканскую армию. Мадридские солдаты и командиры, воспитавшиеся в тяжелых битвах, стали лучшей частью вооруженных сил антифашистской Испании.

Мартовское наступление соединенных мотомеханизированных сил интервентов и мятежников на Гвадалахару должно было решительно покончить с Мадридом. Вместо этого оно обратилось в большое поражение фашистской интервенции, в своего рода новое Капоретто для итальянцев. Гвадалахарой кончились до поры до времени активные наступательные операции против Мадрида. Фашисты перешли к позиционной и подземно-минной войне, к обстрелу города дальнобойной германской артиллерией. Зато Мадрид сам активизировался и в июле прорвал укрепленный осадный пояс, захватив Брунете, Кихорну и Вильянуэва де ла Каньяда.

Сейчас героическому антифашистскому городу предстоят новые тяжелые испытания. Войска, обороняющие его, выросли и окрепли, но армия противника увеличилась в гораздо большей пропорции. К тому же, задушив северную, изолированную часть антифашистской Испании, интервенты высвободили около 100 тысяч лишних штыков и могут обрушить сейчас на Мадрид почти трехсоттысячную армию, 1500 орудий, 300 самолетов. Миновать сражения под Мадридом они не могут: не взяв центра и столицы Испании, невозможно выиграть войну. Поэтому к новой атаке на Мадрид тщательно готовятся и в Саламанке, и в Риме, и в Берлине; пока идет бесстыжая болтовня в Лондонском комитете, командование интервентов, выгадывая время, высаживает в южных портах все новые итальянские пехотные дивизии, все новые германские батареи и эскадрильи.

Уж ровно год без отдыха, без сна стоит этот удивительный город, насыщенный одной магнетической силой – силой ненависти к фашизму, непокорности ему. Весь мир, даже враги, отдает должное этой несравненной храбрости вооруженных антифашистов и мужественной стойкости мадридских мирных жителей, женщин, стариков, детей. Нашлась во всем мире только маленькая группа поистине подонков человечества – троцкистов, у которых хватило подлости даже в осажденном Мадриде создать гнездо предательства и шпионажа, выкрадывать и передавать врагу военные планы и секреты обороны Мадрида, вести в городе агитацию против руководителей этой обороны, против республики, против демократии. Люди эти ничтожны и презираемы. Вопреки им, антифашистский Мадрид может гордиться помощью передовых антифашистов всех стран, беззаветно храбрых героев Интернациональных пехотных бригад, летчиков и танкистов. Оттого так велико у мадридцев чувство солидарности и признательности к тем народам, кто поддержал их в этот незабываемый и мучительно прекрасный год.

Уже год как пушки мирового фашизма направлены на эти стены. Они убивают, но не побеждают. Трудовой, народный Мадрид не сдался, не сдается, не сдастся.

 

6 ноября

Одно из моих окон смотрит на Москву. По прямой линии, на северо-восток, отсюда только три с половиной тысячи километров. Сейчас уже сумерки, но я вижу всю линию до конца. Как часто пролетал я по ней взглядом!

Прямо перед окном на мостовой стоит кустарно сделанный броневик с громкоговорителем. В нем что-то налаживают. Кругом играют дети. Они сами не знают, насколько они голодны. Взрослые видят это по их отекшим лицам, по широким кругам под глазами, по синим маленьким пальцам. Раньше я им привозил из Валенсии леденцы – какая это была радость! Сейчас из Валенсии можно привезти только роскошные, яркие цветы, – но их не едят.

Линия пересекает город, усталый, продырявленный артиллерией, замусоренный, голодный, прекрасный. В сумерках, под дождем, в глухих орудийных раскатах он живет своей особенной, неповторимой жизнью, с трех сторон окруженный врагом. Женщины в черных шалях жмутся вдоль стены – очередь на оливковое масло.

На толкучем рынке Растро торгуют зажигалками, гребешками, ломаной мебелью (на растопку), золотым шитьем с придворных мундиров, сапожной мазью, старыми толедскими шпагами. Прямо напротив возвышается острый холм – Гора ангелов. С нее фашистские батареи дают каждые полчаса по выстрелу – иногда по толкучке, а чаще по центру города.

Во всей огромной гостинице «Флорида» остался один жилец – писатель Хэмингуэй. Он греет свои бутерброды на электрической печке и пишет комедию. Вчера снаряд в который раз попал во «Флориду» и не разорвался; молоденькая уборщица принесла гранату и с некоторым беспокойством сказала: «Она еще совсем живая».

В пять часов уже очень темно. Снаружи, на улице, нельзя зажигать огни, поэтому Мадрид к Ноябрьскому дню устроил подземную иллюминацию. Станции метро – они здесь маленькие и сырые – украшены сегодня разноцветными лампочками, светящимися гербами Испании и Советского Союза. А в шесть начинаются представления в театрах. Здесь тесно, душно и весело. Три четверти зала – солдаты, остальные – матери с младенцами на руках. Танцовщицы стреляют кастаньетами, они поют о том, что мадридская диета оберегает стройность их фигур; комический певец просит у публики сигарету, ему отвечают добродушно: «Приходи к нам в траншею, накуришься».

В окопах готовятся к празднику. Готовятся по-разному: одни пишут плакаты и развешивают зеленые гирлянды, другие чистят пулеметы и закладывают новые мины.

Год назад королевские генералы вместе с выродками из иностранного легиона, вместе с наемной мавританской ордой, вместе с полчищами германских и итальянских фашистов подошли к стенам столицы Испании. Они хотели взять ее, и взять непременно в годовщину Великого Октября. Вооруженный народ отстоял Мадрид. Фашисты сломали себе зубы о рабочие кварталы.

Прошел год – и враг не продвинулся внутрь Мадрида ни на шаг. Но он хочет пройти сюда! Мы ждем новых атак. Праздничная ночь будет ночью тревожной. Но Мадрид, усталый, голодный, окровавленный Мадрид верен республике, демократии, свободе, верен и благодарен своим друзьям. На арке Алкала, обращенной к северо-востоку, к Москве, издалека видны крупные портреты Ленина, Сталина, Ворошилова.

Линия выходит из города. Вот передовые окопы на Гвадалахаре, вот фашистская Сигуэнса, вот Сарагоса. Итальянские мундиры завоевателей на улицах, в кафе, «синие стрелы», «черные стрелы»…

У одного из недавно сбитых итальянских летчиков республиканцы нашли новинку – специальные почтовые марки итальянской почты в Испании. Письмо, оклеенное такой маркой, неприкосновенно для местных властей, как во всех колониях. К нему не притрагивается испанская цензура, только итальянские шпики имеют право вскрывать его…

Дальше – северо-восточная Испания, зона германского влияния. Здесь копошатся уже не только офицеры. Полно инженеров, подрядчиков, коммерсантов. Уже появились берлинские литераторы. Они дают «романтику» новой интервенции. Некто Эдвин Двингер выпустил книжку испанских впечатлений. В ней он умилен тем, как «по-детски радуются» франкисты своим «заслуженным трофеям – часам, снятым со свежих трупов».

Если фашисты пытают и замучивают безвинных людей в центре, на виду у Европы, в Берлине и в Гамбурге, кто станет стесняться здесь, в провинциальном захолустье, на арагонских плоскогорьях, на этом пиршестве садизма и мести? Пуля за членскую книжку красного профсоюза, пуля за неосторожное слово, пуля за смелый, непокорный взгляд. Этот поединок с фашистскими черными силами заставит весь мир содрогнуться, ободрит слабых, пристыдит трусов, окрылит храбрых и смутит врагов.

Вперед, на северо-восток, линия прорезывает Пиренеи – покрытый снегами высокий барьер. Франция хочет огородиться им, закрыть глаза и уши на испанскую трагедию – не выйдет! Немало из тех, кто повелевает политикой во Франции, хотели бы, чтобы здесь люди прикончили друг друга, не беспокоя другие страны, – разве не так рассуждают «левые» защитники «невмешательства»? Они отделяют себя от покровителей Франко, от явных и прикрытых фашистов, а ведь они работают для них со всем старанием.

Фашизм переменил тактику в отношении стран, которыми хочет овладеть. Он по-прежнему стучит кулаком по столу, и в этом его основной аргумент для трусливых правителей. Но при этом он еще щекочет свои будущие жертвы левой рукой под подбородком. Неизвестно, что это должно обозначать, но производит впечатление. Сейчас во Франции, в Бельгии, в Швейцарии действуют целые тучи фашистской назойливой мошкары. Она жужжит над молодежью, еще не выбравшей пути, нашептывает вкрадчивые советы, пугает ужасами войны с Гитлером и доказывает, что этой войны можно вполне избежать компромиссами, уступками, соглашениями.

Голубиные стаи пацифистов укоряюще воркуют: зачем столько солдат, зачем укреплять границы, зачем франко-советский пакт? Странное дело – их совсем не беспокоит пакт японо-итало-германский, они, наверно по рассеянности, не видят японских десантов в Шанхае, итальянских десантов в Севилье, подпольной фашистской армии в Вене. Никогда так бойко, как сейчас, не работали все виды и разновидности разведывательно-пропагандистской агентуры; никогда так тесно, как сейчас, фашизм не оплетал Францию сложной сетью провокаций, шантажа, террористических актов, похищений и всяческих таинственных историй. Фашистов тревожит, что французский рабочий класс разбужен, оживлен, активен. Там, где он ступает, действует, там сеть рвется, пружины заговора выступают наружу и ломаются.

Мы смотрим дальше – маленькая горная страна, исторически соединившая в себе три большие европейские культуры, еще не так давно она была самым мирным уголком буржуазной Европы, спасительным островком, убежищем для политических борцов, жертв и изгнанников реакций. А теперь? Теперь – нейтральнейший и благочестивейший г. Мотта, у кого в гостях сама Лига Нации, закрывает глаза на то, что день и ночь военные заводы в окрестностях Женевы, Лозанны и Локарно выпускают и отправляют оружие и отравляющие вещества для Японии, для Балкан, для Франко…

И еще дальше. Южная Германия, безмолвные, некогда веселые баварские деревни, некогда живой, остроумный, талантливый Мюнхен. Здесь процветали художники, артисты, бродили толпы посетителей по выставкам, кипели споры об искусстве. Сейчас все упразднено. Сейчас здесь главная фашистская казарма, плац для гитлеровских парадов. Как быстро меняются репутации – кто сейчас при слове «Мюнхен» думает об искусстве?

Темны окна германских домов. Но всю ночь напролет будут гореть окна фабрик. В огромных цехах металлургических, литейных, орудийных, патронных заводов пылает, не затухая, пламя. Страна, еще не залечившая тяжелых ран прошлой войны, вновь обращена в чудовищную военную кузницу. Война – такова политика гитлеровской тирании. Не на Чехословакию ли будет направлен первый безумный удар – сюда, куда дальше летит взгляд, в Судеты, в левый конец узкой, длинной Чехословакии?

На карлсбадских и мариенбадских кислых водах, в чуланах у рестораторов и зубных врачей, находят ящики с крупповским оружием, тайные радиостанции, листовки из Дрездена. Раньше чехословацкие «наци», когда их заставали врасплох, оправдывались, открещивались от Берлина, каялись, били себя в грудь. Теперь они обнаглели, ничего не отрицают, – наоборот, отвечают угрозами германской интервенции… Но полоса страха в Чехословакии кончается. Народ, армия, интеллигенция настроены твердо. Оборона от иноземного фашистского нашествия необходима, возможна, реальна. Пример беззащитной, неопытной Испании, ее полуторагодичное сопротивление завоевателям, прояснил мозги очень многим, кто раньше покорно и панически ждал, пока в Чехословакию придет беда…

Мы летим взглядом быстро, но уже глубокая ночь кругом. Во мраке и осенней стуже лежат деревни Польши, безработная, сумрачная Варшава.

Восемнадцать лет польскому государству, – а что «правительство полковников» дало своему народу? Никаких сговоров с Германией, никаких дипломатических, финансовых комбинаций и ухищрений не хватило, чтобы толкнуть колеса машин, расшевелить уснувшие станки, дать труд и кусок хлеба безработным. В тоскливом оцепенении ждут люди, села, города, когда прорвется эта затянувшаяся мука.

У Минска, к рассвету, мы проносимся над рубежом советской части мира. Здесь не спят, особенно сегодня. Светятся огни на пограничных заставах, праздничная суета в колхозных домах, последние флаги и плакаты довешивают на площадях и улицах белорусской столицы, и танкисты подъезжают на исходное для торжественного марша положение, и кавалерийские кони храпят и под расшитыми чепраками колышут бедрами, чистыми, бархатными, расчесанными в клетку.

Скорей, скорей! Вот Смоленск, высоко над Днепром, в знаменах; вот прямо из мадридского окна, глядя на северо-восток, вижу в утренней дымке, с юга-запада, Москву. По Можайскому шоссе мчатся машины. У Дорогомиловской заставы и дальше к центру строятся колонны демонстрантов. На Смоленской площади три тетеньки в белых фартуках, – ой, каких белых! – продают с грузовика горячие сосиски; вот бы сюда одну такую пару…

По Арбату уже ни пройти, ни проехать. Как подкрасили, подновили вывески! На них глядят лепестками детские радостные лица, такие счастливые, такие здоровые, какими еще не скоро станет худенькая, голодная детвора под мадридским окном.

Все дальше, по Воздвиженке, по Манежной площади, вижу вас, красноармейцы, командиры, рабочие, старые большевики, пионеры, московские девушки, милиционеры, студенты, – вижу со свежей «Правдой» в руках. Отлично вижу вас! И еще дальше – вечно молодые, верхом, вдвоем мчатся, как в годы боевые, Ворошилов с Буденным, и оркестры гремят встречу, и катится по столице красноармейское «ура»…