Глава первая

В ранний час по лесной дороге с большой скоростью мчался мотоциклист. На краю небольшой поляны у двух старых сосен он резко затормозил, легко ступил на примятую дождем траву и, пройдя мимо узнавшего его часового, поспешно спустился в блиндаж.

Прибывшего начальника разведотдела подполковника Кондрашова встретил адъютант комдива капитан Вихров и немедленно доложил о нем генералу.

Чавчавадзе сидел за столом, на котором лежала аккуратно сложенная пачка оперативных сводок и рапортов, а рядом дымился легким парком стакан чая. Генерал, как показалось Кондрашову, сердито смотрел из-под лохматых бровей на стоящий перед ним телефон. Увидев вошедшего, он осторожно положил на бумаги красный, остро отточенный карандаш.

— Разрешите доложить, товарищ генерал?

— Давно жду вашего доклада, подполковник!

— Состав разведгруппы к выполнению задания готов! Командиром предлагаю гвардии лейтенанта Черемушкина.

Генерал чуть помедлил с ответом, а потом сказал:

— Хорошо. Этого офицера знаю лично. Полагаю, что он справится. Очень важно подобрать хорошего радиста…

— Товарищ генерал! Сержант Коврова и рядовой Щегольков — те, что надо.

— На Коврову у нас есть иные виды. Какие — станет ясно позднее. Но вы ее пока готовьте. Боевая дивчина. Что касается Щеголькова, то, мне кажется, очень уж он молод.

— Да, товарищ генерал. Но уверен: будет туго — слезу горючую не пустит. Классный специалист!

— Ну, что же… Если у вас все взвешено и рассчитано — не возражаю.

Оставшись один, командир дивизии снова задумался. Как много неясного в создавшейся обстановке! Гвардейская стрелковая дивизия, преследуя отходящего противника, наткнулась на его упорное и ожесточенное сопротивление. Часть ее оборонительного рубежа проходила по кромке леса, прорезанного широкой просекой. Просека эта была приготовлена для высоковольтной линии электропередачи перед самой войной. Заросшая мелким кустарником и травой, перелопаченная взрывами мин, снарядов и авиационных бомб, расстрелянная ружейно-пулеметным огнем, она представляла теперь «ничейную» полосу земли, за которой внимательно и зорко наблюдали с обеих сторон. Правый ее фланг пересекал лощину, поднимался на возвышенность и, вновь опускаясь, шел извилистой линией по низине, границе вспаханного под озимь поля.

Сведения о противнике, имеющиеся в распоряжении штаба, были скупы и разрозненны, а сроки поставленной перед дивизией задачи истекали. Все старания разведки взять в плен «языка» к успеху не приводили. Враг по-прежнему продолжал быть бдительным, настороженным. Поэтому командир дивизии отдал приказ на проведение разведки боем в составе одного стрелкового батальона. Но противник каким-то образом сумел разгадать замысел советского командования. Понеся значительные потери, батальон вернулся на исходные позиции. Сведений о противнике удалось собрать мало. Проводя анализ операции, перепроверяя уже имеющиеся данные, штаб дивизии пришел к выводу, что враг тщательно скрывает свои основные огневые средства. Вероятно, заранее зная о предстоящем ударе, противник ввел в бой передвижные артиллерийские группы, состоящие из танков и самоходок, создал мощный огневой щит и надежно прикрыл оборону своих пехотных дивизий; либо, — что теперь не подлежит сомнению, — накопил резервы и, в свою очередь, готовит ответный удар. И если это так, то какие части непосредственно входят в состав создаваемой или уже действующей группировки? Ее начальные и последующие задачи? Намечаемый день и час удара?

Штаб армии ждал достоверной информации для доработки плана предстоящей операции.

По имеющимся данным, положение врага не было устойчивым. Этим вначале и объяснялось затишье на участке фронта, обороняемом дивизией. Но непонятным и страшным было то, что стрелковый батальон, проводивший разведку боем, встретил с той стороны бешеный минометно-артиллерийский огонь, контратаки танков. Странным казалось и другое: фашистская авиация довольно точно отбомбилась по огневым позициям приданных дивизии гвардейских минометов, укрытому в балочках танковому резерву, месторасположение которых войсковая разведка противника знать не могла. Их сосредоточение тщательно маскировалось. Активизировала свои действия и вражеская разведка всех степеней.

Вначале в штабе дивизии объясняли активность врага действиями подошедшей к нему полнокровной пехотной дивизии. Ее части на марше были обнаружены с воздуха. Однако он, командир дивизии, по-другому расценивал события. Тревожили вопросы… Почему тщательно подготовленный план операции был сорван? Откуда было противнику знать о точном часе контрудара с целью разведки? Почему и при каких обстоятельствах погибла группа разведчиков, возглавляемая старшим лейтенантом Антоновым? Случайность ли это? Затем — странные подозрительные позывные, о которых доложила радистка сержант Коврова? Что означали они и кому были адресованы? Меры, принятые отделом «СМЕРШ», результатов пока не дали. Ключ к шифру радиограмм подобрать не удалось. Непонятно было и сообщение обер-ефрейтора Вилли Крамера, взятого разведчиками соседней дивизии. Генерал Шмелев охотно поделился с Чавчавадзе сведениями, которые при допросе дал пленный. Он подтвердил уже известное, но показал и нечто новое, о чем генерал Чавчавадзе мог только догадываться, но не был твердо уверен. Крамер не настаивал на своих показаниях. Он сказал, что не раз слышал от своих товарищей по батальону: два дня тому назад к переднему краю начали подтягиваться подразделения мотопехоты и, мол, это части вновь сформированной группировки «Голубая стрела».

В сложных ситуациях, подобных нынешней, генерал часто вспоминал один из ожесточенных боев, запавший в память гибелью сотен людей, но будто будивший в нем какие-то новые скрытые силы. То было накануне мощного по силе, но короткого по времени контрудара немецких войск под Кулешовкой. Ведя кровопролитные бои, части дивизии уплотнились, сжавшись на небольшом пятачке земли, опоясанном глубоким оврагом. Глубина обороны оказалась совсем незначительной и одинаково простреливаемой со всех сторон. Бои шли практически в окружении в течение нескольких суток, не затихая ни днем, ни ночью. Они обескровили дивизию, части, сведенные в стрелковые батальоны и роты, сопротивлялись с упорством обреченных. Люди дрались с отчаянием. Бросаясь в рукопашные схватки, применяли все, что было под рукой: штык, приклад винтовки, автомата, малую саперную лопату… Поздним вечером на исходе семисуточных боев по радио был получен приказ командарма о выходе из окружения. Глубокой ночью ударная группа под командованием начальника штаба одного из стрелковых полков нанесла дерзкий, неожиданный для немцев контрудар в направлении деревни Мариновка. Расчленив фашистскую оборону до двухсот метров в ширину, она дала возможность через эту узкую брешь, огрызавшуюся неистовым беспорядочным огнем всех своих боевых средств, выйти тем, кто еще мог двигаться, вынести раненых. Прошиваемая трассирующими пулями, вспышками рвущихся мин и ручных гранат, взлетающими осветительными ракетами, ночная темь кипела и бурлила. Но остатки частей дивизии в какофонии ночного боя совершили, казалось, невозможное…

Чавчавадзе подошел к стене и раздвинул шторки оперативной карты. Перед его глазами расстилались изученные им до мельчайших подробностей массивы леса, квадраты населенных пунктов, тонкая лента автомагистрали, ниточки проселочных дорог; пятнистая жирная лента железнодорожной артерии, берущая свое начало на срезе карты, с северо-запада пронизывала районные местечки Юдино, Лопатино, городок Васильев, пересекала передний край дивизии на правом фланге. С юго-запада, неравнобедренным треугольником, имея своим основанием конечную станцию Ширине в предполье квадрата «36», транспортная ветка напрямую обходила своею левой стороной деревню Егорино, соединяясь со станцией Лопатино, а вершиной — с Юдино. Нанесенные на карте красным и синим карандашом строгие геометрические фигуры указывали на дислокацию своих и немецких пехотных дивизий, пути подвоза и другие подробности. Давно зреющая мысль о необходимости поиска в глубоком тылу противника укоренилась в сознании как единственно правильная. Только тщательная разведка могла дать его штабу возможность раскрыть карты врага и неоспоримые преимущества в предстоящих наступательных операциях гвардейского соединения.

— Ну, что же, — проговорил генерал, отходя от карты. — Очень возможно, что под видом обнаруженных частей фашистское командование могло сосредоточить подразделения и другой, более солидной группировки.

Выйдя в так называемую «приемную» — квадратную комнату, стены которой были обшиты тесом, с дощатым полом и бревенчатым, в несколько накатов потолком, — командир сухо приказал адъютанту Вихрову:

— Пригласите ко мне подполковника Кондрашова и лейтенанта Черемушкина. А «Фиалка» пусть подготовит связь со штабом армии — немедленно. — Потом улыбнулся — Где же мой чай, капитан? Обещал горячий…

— Все есть, товарищ генерал… Вам к чаю баранки или сухарики «московские»? И разрешите доложить! Гвардии лейтенант Черемушкин на инструктаже у начальника разведотдела. Прибудет к назначенному времени. Обед есть, товарищ генерал, с пылу, с жару… А вы чай, да чай…

— Чай не пьешь — какая сила, — отозвался Чавчавадзе, и его приятный, с грузинским акцентом, с легкой картавинкой басок заполнил комнату. Высокая, широкая в плечах фигура генерала с крепко посаженной на короткую мощную шею головой, покрытой черными вьющимися, но уже прихваченными сединой волосами, невольно внушала уважение. — Уговорил, капитан… Обед — это не плохо, — И, сдвинув брови, посмотрел на Вихрова темными, излучавшими блеск глазами. — Вы напомнили в строевом отделе, что от похоронок на старшего лейтенанта Антонова и его разведчиков временно воздержаться?

— Так точно, товарищ генерал!

Когда лейтенант Черемушкин вошел в помещение штаба, навстречу ему сразу же поднялся Вихров. Разведчик пожал сухую, горячую руку адъютанта.

— Вас ждет генерал, — глядя в густо-синие, пронзительные глаза Черемушкина, сказал Вихров. — И вас, товарищ подполковник, — добавил он, увидев Кондрашова, шагнувшего через порог землянки.

Генерал внимательно и, как показалось самому Черемушкину, придирчиво осмотрел его с ног до головы.

Черемушкин внешностью не выделялся: роста чуть выше среднего, ладно скроенная фигура, мягкие светлые волосы, ниспадавшие на высокий лоб, только синие, с упрямым, пронзительным взглядом глаза приковывали к себе внимание.

— Не взыщите строго, разведчик, — произнес он, продолжая рассматривать плотно сбитую фигуру лейтенанта. — Знаю, устали. Такова наша солдатская доля… Нужно признать, что ваша работа за передним краем противника дала интересные сведения.

Поздоровавшись, в землянку вошел начальник штаба полковник Купорев.

— Скажите, что более всего бросилось вам в глаза в тылу противника?

— Меня удивило, товарищ генерал, редкое движение по основной магистрали…

— Да… Это чрезвычайно важная артерия в системе вражеской обороны, — согласился полковник Купорев, машинально потирая ладонью о ладонь, что выдавало его живой интерес к рассказу разведчика.

— Не совсем обычное явление, — сделав паузу, продолжил Черемушкин. — Поздним вечером, вчера, на этой дороге нами была предпринята попытка взять в плен водителя тяжелого грузовика. От резкого поворота руля автомобиль правыми колесами завалился в кювет и перевернулся. Водитель был еще жив, когда мы его вытащили и перенесли в относительно безопасное место. Он оказался рядовым автороты одной из пехотных дивизий. Так значилось в его солдатской книжке. Но в бреду он все время повторял наименование иного соединения, которое я хорошо запомнил: это тридцать шестая танковая дивизия «Стальной таран»…

— Насколько я помню, у нас имеются сведения о бригаде под таким номером? Не так ли, начштаба?

— Вы правы, товарищ генерал. Бригада имела на вооружении танки «Т-3», «Т-4» и отдельный полк самоходных установок. Не так давно, в танковом сражении под Талихой, она потеряла две трети своего состава и была отведена в тыл. И больше в разведданных не значилась. Фашистское командование, видимо, укрупнило ее и на базе бригады создало дивизию…

— Возможно… очень возможно, — ни к кому конкретно не обращаясь, медленно, как бы взвешивая каждое слово, вполголоса проговорил Чавчавадзе. — Это не фантазия Крамера? Или, быть может, здесь кроется что-то иное…

— Что-то иное? — вслед за комдивом повторил разведчик. — Разрешите дополнить, товарищ генерал. В докладе мною упущена деталь, которая казалась мне незначительной. Вчера, в шестнадцать тридцать, мимо нашей засады по центральному шоссе прошел легковой автомобиль марки «Оппель-капитан» в сопровождении двух бронетранспортеров с пехотой. На правой дверце автомобиля отчетливо была изображена какая-то эмблема. В машине находился тучный, средних лет генерал.

— Уточните место, — сказал комдив, бросив взгляд в сторону полковника Купорева.

— Вот здесь, товарищ генерал, — палец Черемушкина уверенно остановился на карте у знака, означавшего развилку дорог. — Отсюда, от автомагистрали к хутору Лесной, идет проселочная дорога. Захватить или уничтожить автомобиль не было никакой возможности…

— Незначительная деталь… Но вы знаете, что вольно или невольно подтверждаете показания Крамера? — Голос генерала приобрел сухость и суровость.

Лейтенант Черемушкин встретился в упор со взглядом Чавчавадзе, одновременно отмечая в его интонации отчужденность.

— Но… Разрешите, товарищ генерал, — покраснев от внезапно охватившего его волнения, от того, что его могут неправильно понять и что он, как старший группы, допустил серьезный промах в проведенном за линией фронта поиске. — Немцы особенно пристрастны к кабалистике. Изображение на военной технике различных символов, устрашающих голов разного зверья и прочих талисманов…

— Вай-вай!.. Что ты лекцию мне прочитал, за это спасибо. Какой молодец! В истории кое-что смыслю. Мне, дорогой, нужны факты, действительность сегодняшнего, завтрашнего дня… — Генерал выдержал короткую паузу и прежним ровным голосом продолжил. — Крамер на допросе в дивизии Шмелева высказал мнение, что где-то в обширном прифронтовом районе формируется крупная группировка немецких войск. И, естественно, что гитлеровцы не для парада готовят эти силы. Командованию дивизии и нашей гвардейской армии весьма важно знать, что представляет собой эта группировка. Вы хотите что-то сказать, полковник? — Заметив приподнимавшегося из-за стола начштаба, недовольно спросил Чавчавадзе.

— С вашего разрешения, товарищ генерал, я бы хотел предупредить лейтенанта Черемушкина о том, чтобы он не ставил перед собой в предстоящем разведпоиске самоцель — обнаружение некой таинственной группировки. Очень возможно, что фашистское командование, производя передислокацию подошедших свежих частей, старается отвести наше внимание от основной задачи.

— У вас все, полковник?

— Все, товарищ генерал.

— Я разделяю ваше мнение, полковник. — Комдив на мгновение умолк, его уставшие от бессонницы глаза смотрели на лейтенанта Черемушкина по-прежнему внимательно и строго. — Задание вам придется выполнять сложное и многоцелевое. Ну, положим, к опасностям нам с тобой не привыкать, не так ли? Разведгруппа будет действовать в глубоком тылу противника в небольшом составе… кандидатура каждого разведчика, предложенного вами, лейтенант, рассмотрена и утверждена штабом дивизии.

— Я готов, товарищ генерал, выполнить любое задание…

— В этом у меня нет сомнений. Смотрите внимательно и запоминайте, — Чавчавадзе взял в руку указку, и ее заостренный конец заскользил по карте. — Перед нами огромный лесной район, занятый противником. С севера на юг, вдоль обороны нашей армии, он тянется на пятьдесят два километра. Глубина — шестьдесят четыре. Городок Васильев, в двух километрах от нашего переднего края к северу, и населенный пункт Светлово — к югу, разделенные между собой десятикилометровым расстоянием, имеют специфические особенности, здесь массивы леса переходят в мелколесье. Просеки, поляны при использовании маскировочных средств могут быть не видны с воздуха. Все это вместе взятое создает условия для скрытого подхода к нашей обороне, позволяет широко использовать крупные танковые и механизированные подразделения. Другими словами — самый удобный участок для нанесения внезапного удара по нашей обороне. Дальше… На пути квадрат «тридцать восемь». Это хутор Кямышиха. Конечный пункт — квадрат «сорок один» — поляна с поэтическим названием «Черный кристалл». Особое внимание на сохранность рации…

— Товарищ генерал, — вставая, сказал подполковник Кондрашов, — вопрос о радистке… сержант Коврова знает свое дело преотлично.

«Но это же невозможно», — едва не сказал вслух Черемушкин, ясно представив себе этот тяжелый, полный риска поход, в котором предстоит участвовать не просто сержанту Ковровой, а дорогому для него человеку…

Черемушкин вдруг как бы наяву увидел ее здесь, в блиндаже командира дивизии — девушку среднего роста с длинными стройными ногами, по-детски неразвитой грудью, в кирзовых сапогах, в короткой облегающей бедра армейской юбке и в гимнастерке рядового состава, перетянутой в поясе солдатским ремнем… И словно бы ветер взметнул ее густые светло-каштановые волосы на гордо посаженной голове с высоким чистым лбом…

Внимательный, ничего не упускающий взгляд генерала отметил замешательство лейтенанта.

— Товарищ генерал, — тихо, но твердо произнес Черемушкин, — мне кажется, что женщина не подходит для такого задания.

— А вы не тревожьтесь, товарищ Черемушкин. Наше решение, принятое вчера с начальником штаба, отменяется. По поступившим к нам сведениям, противник знает про «окно» на болоте, на правом фланге дивизии, где был первоначально намечен выход вашей группы в тыл врага. В общем, разведгруппа во главе с вами, лейтенант, будет десантирована на парашютах в центре квадрата «двадцать три». Что касается Ковровой, то по заданию штаба армии она прибудет в квадрат «сорок один», где самолет совершит посадку. Радистка временно останется в партизанском отряде. Возвращение вашей группы — самолетом, с поляны «Черный кристалл» после получения «Фиалкой» радиограммы о завершении поиска.

Командир дивизии не мог сейчас ничего сказать о причинах этих неожиданных изменений. А дело было в следующем. Базирующийся ранее в квадрате «тридцать четыре» партизанский отряд Бородоча, имеющий связь непосредственно со штабом армии, вчера в полдень в результате длительного боя с карательным отрядом СС потерял половину состава убитыми и ранеными. Разорвав кольцо окружения, он с трудом оторвался от преследования и отошел в квадрат «сорок один». Партизаны оказались в тяжелом положении: с мизерным запасом боеприпасов, продуктов, медикаментов. И ко всему этому — потеря радиста и самой рации. Сообщение об этом пришла кружным путем и легло расшифрованным на стол начальника штаба незадолго до прямого телефонного разговора генерала Чавчавадзе с командующим армией.

— Поэтому ваша группа будет состоять из семи человек вместе с вами, товарищ Черемушкин. В порядке ориентировки… На тот случай, если группа окажется в критическом положении или нарушится связь со штабом дивизии, одному из разведчиков — по вашему выбору — разрешается посетить станцию Юдино, что в двадцати километрах от поляны «Черный кристалл». На западной стороне станции, неподалеку от входного семафора, в будке стрелочника, запомните, в первой половине дня будет находиться один из подпольщиков городка Юдино, наше доверенное лицо. С фотографией этого человека вас ознакомят. Пароль при встрече: «Большая земля ждет вас в гости». Ответ: «До большой земли немалое расстояние. Нужно еще дойти». Ваши позывные — «Меркурий». Позывные дивизии — «Фиалка». Желательно полученную информацию не накапливать. И главное — разведка должна быть тихой. О предстоящей операции, ее задачах знают только присутствующие. Если нет вопросов — все свободны.

— Товарищ генерал, — в голосе полковника Купорева послышались торжественные нотки. — Как раз подходящий момент. Из штаба армии получен приказ о награждении гвардии лейтенанта Черемушкина орденом Боевого Красного Знамени.

— Ну, разведчик, с тебя причитается, — тепло обнял генерал Черемушкина. К нему присоединились Купорев и Кондрашов.

Глава вторая

Широкие стекла окон играли бисером дождевых капель. Лохматое, с черными жилами небо серой массой цеплялось за верхушки тополей, росших у подъезда двухэтажного здания, давило на притихший, безлюдный городок. Группенфюрер Веллер, командующий формирующейся армейской группой «Метеор», молчаливо смотрел в окно на блестящие от дождя железнодорожные рельсы, по которым угрюмым жуком ползал маневровый паровоз «Овечка», подавая унылые, сиплые гудки. Он не слышал скрежета буферных тарелок, повизгивания рельсов, только отмечал, как растет, удлиняясь, состав из красных восемнадцатитонных грузовых вагонов на запасной линии. Чуть дальше, за станционными зданиями, Веллер видел темно-зеленую, начавшую желтеть с верхушек массу леса, уткнувшуюся углом в стоящую на отшибе полуразрушенную, с высокой трубой городскую котельную. Грязно-серая лента шоссе, разделяющего городок на две части, пересекала линию железной дороги, резко сворачивала на опушку леса и терялась за плотной стеной деревьев.

Станция Юдино была небольшой, и ее узел состоял всего лишь из трех запасных железнодорожных ниток и главного пути. Поезда уходили и приходили пока точно по расписанию, составленному немецкой администрацией, и составы не загромождали путей. Шли крытые вагоны, цистерны, платформы. Они быстро разгружались солдатами, преимущественно вспомогательных подразделений. Танки и самоходки, группируясь в укрытиях от воздушного наблюдения на близлежащих площадках, постепенно рассасывались, направляясь в указанные районы сосредоточения своих частей. Горючее и боеприпасы увозили к засекреченным хранилищам.

Городок, имеющий то же название, что и станция, состоял их трех десятков прямых и длинных, продольных и многочисленных поперечных улиц и улочек, сквозных и тупиковых переулков. Магистралью города, близко подходящей к железнодорожному полотну, являлось асфальтовое шоссе.

Здание, в котором расположился штаб группы войск, было выбрано не случайно. Это небольшое, крепкое, старинной кладки с метровой толщиной стен строение в два этажа, с мощными железобетонными перекрытиями соответствовало своему назначению. Штаб располагался в глубоком подвале, имеющем два выхода. Некоторые службы занимали первый этаж. Комнаты командующего группой находились выше, а остальные, имеющие отдельный выход со стороны соседней улицы, были отведены начальнику контрразведки и командиру охранного батальона войск СС.

Веллер, как бы принуждая себя, медленно повернулся от окна и несколько мгновений смотрел на сидевшего у письменного стола в глубоком кожаном кресле начальника отдела контрразведки группы «Метеор» штандартенфюрера СС Фалькенберга.

— Я доволен, штандартенфюрер, — произнес он наконец, — доволен прежде всего вашей оперативностью и знанием дела. Я говорю об участии вашей организации в скрытой передислокации частей, входящих в группу особого назначения…

Словно высеченное из серого дикого камня удлиненное лицо Фалькенберга несколько оживилось. Тонкие, красные ниточки губ вздрогнули:

— Рад слышать это, экселенц! Представители соответствующих служб тоже проявили должное усердие…

— Но меня, штандартенфюрер, прежде всего интересует информация о работе русской разведки, о принятых ею мерах. Не кажется ли вам, что по силе и мощи огневых средств, примененных нами при отражении атаки стрелкового батальона из дивизии генерала Чавчавадзе, проводившего разведку боем, русские догадываются об изменении в соотношении сил? Я хочу сказать, что тайна формирования нашей группы в некоторой степени перестала существовать для штаба армии генерала Фалеева.

— Информация, которой располагает отдел войсковой разведки во главе с оберштурмбанфюрером Вагнером, находящимся сейчас в войсках передней линии, не подтверждает ваших опасений, группенфюрер, — уверенно сказал Фалькенберг.

— Насколько я знаю Фалеева, — прервал его Веллер, — человек этот — мастер проведения сложных боевых операций. Таков же и генерал Чавчавадзе… Этот умный, отважный грузин — не заштатная фигура. Я хочу сказать, что наша передислокация, если мы действительно хотим сохранить ее в тайне, требует гораздо большей осторожности. Это не кашу для солдат приготовить. Я не прошу, а требую исключить утечку любой информации.

— И все же, группенфюрер, разрешите успокоить вас. Радиограмма агента С-42, полученная сегодня утром, говорит о том, что советское командование уверено: кроме подразделений известных пехотных дивизий в распоряжении намозолившего ему глаза седьмого армейского корпуса каких-либо других существенных резервов не имеется.

Веллер заметил, как у Фалькенберга сузились зрачки желтоватых, кошачьих глаз. «Какая самоуверенность, — подумав он неприязненно. — Но, слава богу, с ним можно работать. Этот не из гвардии тупиц и невежд».

— Имею честь передать вам схему переднего края соединения генерала Чавчавадзе, — прервал мысли Веллера штандартенфюрер. — Она — точная копия плана обороны этой дивизии.

— Кто? — быстро спросил Веллер, с интересом рассматривая бумагу.

— Агент С-42.

— Такую схему можно получить простой аэросъемкой, не теряя времени и людей… Или… комплектуя данные наблюдателей из траншей первой линии, — разочарованно протянул командующий.

— Но к схеме имеется еще и пояснительная записка. В ней — расстановка огневых средств, участки расположения резервов…

— О! Это меняет дело. Дайте-ка, еще раз посмотрю. Да-а… Согласен. Сведения немаловажные. Мы подумаем с начальником штаба. Считаю, что ваш человек заслуживает доверия и… поощрения.

— Штурмбанфюрер Вебер, группенфюрер, — опытный, прошедший отличную школу разведчик. Разрешите вернуться к вопросу о попытке контрудара стрелкового батальона русских. Нам известно, части их пехотной дивизии испытывают острый недостаток в личном составе и боевом оснащении. Сейчас, как мне кажется, самый удобный момент для нанесения удара и выхода нашей армейской группы на оперативный простор…

— Не время. Части группы «Метеор» еще не слиты в один мощный кулак. Вам следует запомнить, штандартенфюрер, что все, касающееся сроков нашего контрудара, относится целиком и полностью к компетенции командующего армейской группой и штаба во главе с его начальником.

— Что касается гибели разведгруппы старшего лейтенанта Антонова, группенфюрер, — попытался несколько переменить тему разговора Фалькенберг. Он пристально посмотрел в холеное, с тонкими чертами, продолговатое лицо командующего, левая сторона которого была отмечена крупным родимым пятном. — Дело случая. На войне — как на войне.

— Это прожектерство, штандартенфюрер! Русские, да будет вам известно, не верят случайностям. Они ищут причины, — с заметным раздражением отпарировал Веллер. — Всех русских разведчиков, ничего от них не добившись, расстреляли в овраге, даже не узнав, кто из них старший лейтенант Антонов!

— Вы не справедливы к моей службе, группенфюрер. Всего лишь двое из них попали в наши руки живыми. Но только и того, что живыми. Оба в бессознательном состоянии. Моя вина в том, что им не раскрыли рты… и я учту это в дальнейшем. Догадываюсь, кто виновник искажения фактов. Не знаю, зачем все это понадобилось начальнику гестапо штурмбанфюреру Крюгеру. Кстати, сегодня из Берлина должна прибыть гостья — штурмбанфюрер СС Штальберг.

— Что это еще за птица? — поджав тонкие губы, с ленивым любопытством поинтересовался Веллер. — Хотя подождите, я кое-что слышал о ней. Точно. Я вспомнил события июньских дней тридцать третьего…

— Женщина, которая кое-что стоит… и не мало, — вставил Фалькенберг. — Мне приходилось слышать о ней. Она свой человек в управлении Шелленберга и Имперской канцелярии Кальтенбруннера. Ее давний покровитель, от которого она нередко получает поручения особой важности, сам рейхсфюрер СС Гиммлер. Карьера ее началась в памятную ночь тридцать третьего в резиденции капитана Рема. Неплохо осведомлена о деятельности штабов крупных соединений. В свое время закончила Мюнхенскую разведшколу. Основная задача, возложенная на штурмбанфюрера Штальберг, — контроль и координация служебной деятельности гестапо и контрразведки по предупреждению утечки какой-либо информации о вверенной вам армейской группе «Метеор», группенфюрер.

— Если она всемогуща и к тому же красива, — иронично заметил Веллер, — готов принять ее в любое время. Мне будет приятно встретиться с высокопоставленной гостьей.

— Она молода и исключительно пикантна, группенфюрер.

— Что еще у вас, Генри? — резко спросил Веллер у безмолвно появившегося адъютанта.

— Радиограмма от агента С-42. — На плоском лице адъютанта с выдающимися вперед скулами появилась легкая тень тревоги. — С-42 сообщает о возможном появлении советских разведчиков в районах расположения армейской группы…

— Что? — сиплым голосом переспросил Фалькенберг, медленно вставая с кресла и не спуская глаз с листка бумаги в руках Генри.

— Можете идти, гауптман, — произнес Веллер, движением руки отпуская адъютанта. — Вот ваша хваленая агентура! Кто знает точно, почему и зачем именно к нам засылается русская разведка? Что послужило для этого поводом? Вы знаете? — Веллер, не сдержав себя, с жестокой иронией проговорил: — Шерлоки Холмсы!.. Черт побери! Читайте! Агент С-42 сообщает, что советские разведчики будут десантированы самолетом… — Он резко поднялся, и радиограмма, легко спорхнув со стола, мягко легла на пол.

Фалькенберг даже не шелохнулся.

Несколько успокоившись, Веллер стал расхаживать по кабинету, не обращая внимания на стоявшего перед ним начальника контрразведки. «Что побудило русских, — раздумывал он, — организовать разведку глубокого прифронтового тыла? По всей вероятности, их должен интересовать сам факт существования армейской группы „Метеор“. Что бы предпринял я в подобной ситуации? Принимая во внимание определенный риск при продвижении разведгруппы от передней линии обороны в глубину, поставил бы одну конкретную задачу: выяснить место расположения и состав неизвестной группировки, ее ближайшие и последующие намерения, коммуникации, обеспечение боевой деятельности, сроки нанесения удара. Если так, то принял бы меры максимальной безопасности разведчиков на подступах к главной цели… Но все же, что известно советскому командованию о появлении армейской группы особого назначения? Кто может немедленно ответить мне на этот вопрос? Вебер?»

— Вы понимаете, — подойдя к висевшей на стене карте, недовольным тоном произнес Веллер, — что появление разведки противника в нашем тылу — реальная вещь. Прямая угроза планам Ставки. Нужно быть совершенно близоруким, чтобы не понимать происходящего.

Фалькенберг в знак согласия молча склонил голову:

— Но почему бы генералу Чавчавадзе и не послать своих разведчиков в наш глубокий тыл. Я считаю, рождение нашей армейской группы для русских по-прежнему остается тайной… Мне кажется, что Вебер своевременно информировал нас об этом.

— Хорошо! — Несколько помедлив, холодно отозвался Веллер. — При первом же сигнале появления советских разведчиков их ликвидацией займется ваша служба. Я ожидаю от вас решительных действий. Свяжитесь по радио со штурмбанфюрером Вебером.

— Это невозможно, группенфюрер. Агент С-42 выходит на связь только в часы и дни по строго установленному графику.

Веллер нетерпеливо пожал плечами:

— Насколько мне известно, вы всего сутки назад вне графика запрашивали Вебера о причинах молчания.

— Совершенно верно… Но запросы частые и без системы быстрее привлекут внимание советской контрразведки. Если уже не насторожили ее.

— Многое зависит и от вас лично, штандартенфюрер! Нам крайне важно знать точные координаты выброски русских парашютистов.

— Мои люди выполнят ваш приказ. Немедленно будут выделены отряды полевой жандармерии, подразделения войск СС для прочесывания местности не только в квадратах предполагаемой выброски. Надеюсь, что связь с агентом С-42 будет установлена.

— Кто из офицеров вашего отдела будет руководить операцией?

— Начальник спецотделения контрразведки оберштурмбанфюрер Гассель.

— Потрудитесь обеспечить на вероятном курсе советского самолета непрерывное дежурство ночных истребителей. Попросите звено истребителей-охотников из авиаполка «Серые мустанги». Отдельный авиаполк объекта «Стальной меч» не беспокоить.

— Слушаюсь, группенфюрер.

— Уверен, что русское командование интересует именно наша группа. И думаю, что возможные координаты выброски парашютистов намечены в районах квадратов «двадцать девять», «тридцать», «тридцать один»… Нетронутые массивы лесов, малочисленные гарнизоны, бездорожье — немаловажные факторы, учтите это.

— Я отлично вас понял, группенфюрер.

— Поймите и другую особенность. Центральная железнодорожная и единственная шоссейная магистрали, питающие фронт, — заманчивые объекты для диверсии. Кроме того, городок Юдино, хотя и небольшой железнодорожный узел, но весьма важный в тактическом отношении… Единственный, в этих районах населенный пункт, где может разместиться штаб крупной группировки. От моего имени передайте указание о круглосуточном дежурстве на всех радарных установках аэродромного узла «Мустанг». И запомните на всякий случай: советские разведчики — ваша аттестация.

Глава третья

В одну из ненастных апрельских ночей разведчику Отто Веберу, получившему важное задание, удалось пересечь линию фронта на военном транспортнике. Выбрасывался он в тыл русских не один. Вместе с ним в пассажирском отсеке самолета находились еще шестеро рослых, мрачноватого вида молчаливых спутников, одетых в маскировочные костюмы десантников. О них, их задании он не знал ровным счетом ничего, но в силу своего жизненного опыта предполагал, что эти люди с громоздкими заплечными мешками, короткоствольными «шмайссерами» на коленях, имеют цели иного характера, чем он. Они покинули самолет, летящий в ночной темноте, незадолго до района приземления и сгинули так же внезапно, как и появились. Ему же предстояло определить пропускную способность основной Южной железнодорожной магистрали, связывающей центр страны с прифронтовой зоной, уточнить самые уязвимые ее места, при разрушении которых жизнь на ней замирала бы на продолжительное время. Но и это было не самое главное. После выполнения первого задания предусматривалась попытка внедрения в один из научно-исследовательских институтов.

Институт, вернее его филиал и лаборатория, находились в одном из областных центров. Вначале все шло нормально. Люди с подобным образованием — Вебер предъявил диплом об окончании физико-математического факультета Свердловского политехнического института — были очень нужны. Кадров не хватало. И уволенный из армии по случаю тяжелого ранения и контузии офицер в звании капитана Павел Матвеевич Хлебников был позарез нужен.

Начальник отдела кадров — седоволосый, с тяжелым взглядом серых, глубоко сидящих глаз, бывший фронтовик — просмотрел документы, изуродованной ладонью правой руки пододвинул их к краю стола:

— Все документы у вас в порядке. Виза руководителя лаборатории имеется. Одна несложная формальность: в первом отделе вам должны оформить допуск по нужному индексу секретности… Сами понимаете… И тогда — милости просим.

Вебер представлял себе функции спецотдела подобного рода учреждений. Догадывался, чем может закончиться проверка его личности. Запрос о достоверности документов может быть осуществлен по двум каналам: Свердловский политехнический институт и воинская часть, где проходил службу подлинный Павел Хлебников — капитан, командир противотанкового дивизиона.

Глубокой осенью сорок третьего после ожесточенных массированных контратак немецких танков на важнейшем участке Южного направления из всего личного состава дивизиона в живых остался только капитан Хлебников. Контуженным попал в плен. После непродолжительного допроса, если можно так назвать его молчание, был расстрелян.

Риск внедрения, конечно, был велик. Но его жизнь всегда, как считал Вебер, текла не по накатанной, прямой дорожке, а состояла сплошь и рядом из опасных приключений и каждый такой эксперимент являлся ставкой на жизнь. В случае же успеха, а ему, как планировалось свыше, необходимо было продержаться около трех месяцев, сулили не только повышение по службе при возвращении в родные пенаты, но и отменные, устойчивые перспективы в дальнейшем.

Вебер решительно переступил порог спецотдела и увидел перед собой сидящего за столом молодого человека в офицерском обмундировании без погон. По всей длине левой щеки его широкоскулого, с полными губами добродушного лица, к самому подбородку стекал узкой, синеватой полоской узорчатый шрам — след от удара ножом или немецким кинжальным штыком. Темные, чуть выпуклые глаза под черной, сплошной линией бровей цепко, через квадратные линзы пенсне рассматривали вошедшего.

— Меня о вашем приходе поставил в известность начальник отдела кадров. Офицер? Видно по вашей выправке. Специальность?

— В дипломе все указано, товарищ…

— Нет! Я не об этом. Военная специальность?

— Артиллерист. Бывший командир дивизиона «пэтэо» — капитан Хлебников.

— Хлебников… капитан Хлебников. Очень знакомая фамилия. Вы не служили в стрелковой дивизии генерала Махова, капитан? Генерал Махов — умница… Человек, в полном, добром смысле слова…

Вебер почувствовал, как у него где-то в глубине живота неприятно заныло. Тревожно екнуло сердце, на миг остановилось и вновь заработало, обретя какой-то учащенный ритм. Ему вдруг захотелось поднять руку и снять тонкие, невидимые нити паутины, щекочущие лицо. Капитан Хлебников был именно из упомянутой дивизии. Это пушки его дивизиона стояли на танкоопасном направлении в полосе обороны стрелкового полка, в том самом сражении при массированном ударе немецкого танкового клина. В этом ожесточенном противоборстве живой человеческой плоти и стали капитан Хлебников не мог знать, что наступил последний бой в его жизни. Напряжением воспитанной в себе воли Вебер внешне оставался спокойным и уже собирался отрицательно ответить на заданный ему вопрос: «Нет! К сожалению… Воевал в составе иной стрелковой дивизии, на Северо-Западном». Существовала ли такая дивизия на Северо-Западном — он понятия не имел. Собирался сказать первое, что пришло в голову. Но тут на столе у начальника спецотдела зазвенел телефон.

Он положил конец словесному истязанию Вебера.

— Хорошо. Сию минуту. Нет. Да. Нужно подумать. Нет. Я иду сейчас же к вам, — отвечал начальник спецотдела невидимому собеседнику. — Правда, у меня посетитель, но, думаю, он подождет меня. Извините, — произнес он, обращаясь к Веберу. — Мое отсутствие будет недолгим. Эдак минут через пяток мы продолжим разговор. Вы курите? Нет? Это прекрасно. А я ведь имел честь служить у генерала Барышева, — он приподнялся со стула, и Вебер невольно отодвинулся в сторону, уступая дорогу. Начальник спецотдела взял в правую руку костыль и, сильно припадая на левую ногу, вышел из-за стола. Пропуская в дверь Вебера, попросил: — Подождите немного в коридоре.

Закрыв дверь на ключ, майор удалился в глубь коридора. И когда шаркающие шаги и стук костыля замерли в тиши кабинетов, Вебер не спеша, словно совершая прогулку, двинулся в обратную сторону, к выходу из здания, придя к печальному для себя выводу, что все надежды на внедрение рушатся и никакая сверхнадежная легенда не спасет его от разоблачения в самом ближайшем будущем.

Всю дорогу до трамвайной остановки размышлял он о превратностях человеческих судеб. И в мыслях его даже мелькнуло что-то вроде уважения и зависти к начальнику спецотдела, бывшему майору Панину, получившему инвалидность на фронте, но оставшемуся кому-то нужным в эти тяжкие для людей военные годы. Его же собственная жизнь зависела от прихотей судьбы. Имелись и иные силы, влекущие его по туманной, неясной орбите, не давая права выбора, заставляя вращаться в экстремальных условиях.

Вебер недолго задерживался в квартире, расположенной почти в самом центре областного города. Через час он уже был в пути, стремясь к новому месту жительства. Ему удалось осесть в небольшом придонском городе. Поселился в одноэтажном деревянном домишке на тихой неприметной улице, обсаженной с двух сторон проезжей части стройными пирамидальными тополями. Хозяйке, словоохотливой, опрятной старушке Ниловне, новый жилец предъявил паспорт и свидетельство об освобождении от воинской обязанности с положенными отметками военно-учетного стола милиции, справку от военного коменданта города, что он, Василий Данилович Григорьев, имеет право на прописку. Внешний облик Василия Даниловича, его самоуверенное поведение сначала не понравились хозяйке. Иногда ей казалось, что смеется он принужденно, жестикулируя сухими, не знавшими тяжелой работы руками. Но постепенно покорили Ниловну бесконечные и, казалось, совершенно искренние рассказы о фронтовых делах, о скором времени, когда Гитлеру и его компании придет конец. Она слушала его, согласно поддакивала, порой пытливо расспрашивала Василия Даниловича о подробностях личной жизни, оставленной на Украине семье, с которой он не может восстановить связь. Под впечатлением рассказов, вздыхала, украдкой вытирая кончиком головного платка слезинки. У нее было на фронте два сына, и от одного из них, Алеши, вот уже два месяца не получала писем. Надев старенькие, перевязанные черной ниткой очки, Ниловна с особым вниманием прочитывала сводки Совинформбюро и не раз высказывала Василию Даниловичу свои предположения о ходе действий на фронте. Словом, в конце концов, уважительный и щедрый к ней жилец стал своим человеком в доме.

Василий Данилович в городе бывал редко, ссылаясь на обострение болезни, якобы полученной им в результате ранения в голову и грудь, подолгу лежал в постели, безучастно и неподвижно смотря в низкий дощатый потолок своей комнатушки.

Изредка проходила проверка документов.

Жилец равнодушно, но всегда почтительно улыбаясь, протягивал нужные бумаги и отступал в глубину комнаты. И, как всегда, оказывалось, документы у Василия Даниловича Григорьева, снятого с воинского учета в связи с тяжелым ранением, были в полном порядке. И невдомек было никому, что жил он, особенно в отсутствие хозяйки, скрытой, активной жизнью. Так шло время. Текла незаметная жизнь Василия Даниловича. Но однажды… Однажды обычный ритм его жизни нарушило появление молодой белокурой женщины, что немало удивило Ниловну. Женщина ласково поклонилась Ниловне и с тревогой в голосе осведомилась о состоянии здоровья ее жильца, объяснив, что в этом городе она проездом и вот не могла удержаться, чтобы не проведать старого товарища ее мужа. Сама она очень спешит, так как надо ехать дальше, а очередной поезд будет только через два часа. Все было так, что Ниловна не могла усомниться в правдивости слов пришедшей и охотно проводила ее в комнату, где проживал Василий Данилович.

В комнате у Григорьева женщина пробыла около часа. Вечером того же дня он вышел из дома, взяв с собой продолговатой формы пакет, предупредив хозяйку, что вскоре вернется. Напрасно, объятая какой-то тревогой, ждала его в этот вечер старушка. Василий Данилович не вернулся ни утром, ни вечером следующего дня, пропал, как в воду канул. И только на третий день, не в силах удержать своего беспокойства, Ниловна обратилась к участковому милиционеру по поводу исчезнувшего без вести своего жильца. Но человека с такой фамилией в списках воинской комендатуры и милиции не оказалось. Так и остался в утешение необычайно удивленной Ниловне небольшой фибровый чемоданчик с парой чистого белья да томик стихов Александра Блока.

А в тот же вечер Василий Данилович Григорьев превратился в бывалого фронтовика капитана артиллерии Петра Алексеевича Максимова. Офицер артиллерии пришел на вокзал, смешался с пассажирами, преимущественно военными и, как бы в ожидании нужного ему поезда, стал коротать время; переходя из зала в зал, он завязывал знакомства с офицерами. Но все это было не то, что так терпеливо и настойчиво искал капитан артиллерии. Он хорошо понимал, что хотя и имел отлично сфабрикованные документы, они не открывали перед ним перспектив безопасной и длительной работы в какой-либо части советской армии. К тому же офицеры, направляющиеся в действующую армию, непосредственно на передний край в качестве командиров взводов, рот и батальонов не могли интересовать разведчика. В шифровке, переданной ему на квартире Ниловны белокурой женщиной, кроме данных по связи, имелся приказ: изыскать способ вживания в штаб одной из стрелковых дивизий, причем, строго определялся участок фронта. Наконец Максимову повезло: он обратил внимание на входящего в зал худощавого, среднего роста, с приятным, смугловатым лицом офицера с вещевым мешком. На плечах его отглаженного мундира при скупом вокзальном освещении поблескивало золото парадных, с двумя просветами погон с майорскими звездами. По эмблеме Вебер с удовлетворением отметил, что это тот человек, который ему нужен.

Между тем вошедший осмотрелся вокруг, хмуря черные брови. Живые, блестящие глаза его искали, где бы присесть. Заметив, что одно место в углу освобождается спортивного вида офицером в звании капитана, поспешно занял его, с удовлетворением вытянув ноги. Через несколько минут капитан вернулся и, увидев, что место занято, нерешительно, с огорчением на лице остановился. Майор сочувственно посмотрел на него и сказал:

— Садитесь, капитан, потеснимся…

— Сидите, товарищ майор. Субординация — мать порядка в нашей армии. Я уж как-нибудь устроюсь.

— Субординация здесь не при чем. В тесноте, да не в обиде, — майор улыбнулся. Улыбка его, добрая и располагающая, словно окрылила капитана.

— Ну, что же, если так, то с удовольствием. Считаю ваше предложение принятым.

Через минуту Максимов, как со старым знакомым, вел с майором оживленный, ничего не значащий разговор:

— Так говорите, тю-тю — фронт! Счастливец вы, товарищ майор. А меня, вот досада — рвался, а нет… Не пускали. После тяжелого ранения, говорили мне врачи, отдых полагается, здоровье поддержать и все такое прочее, шут его возьми. Проявил настойчивость, врачей обвел тихо-тихо и, скажу вам по секрету, — Максимов нагнулся к уху собеседника, — начальником «овээс» полка еду…

Майор усмехнулся. Об офицерах, стоящих на подобных должностях в армии, особенно на передовой, говорили нередко двусмысленно: знаем, дескать, эти тыловые подразделения, полковое снабжение… И он глуховатым, будто простуженным голосом ответил:

— Что вы, капитан! Я ведь, собственно, тоже, как и вы, после ранения и лечения в госпитале… Назначен в одну из стрелковых дивизий, где командиром генерал Чавчавадзе…

— Понятно… Понятно, товарищ майор. Впрочем, что тут толковать… Бог с ними, с этими должностями, — Максимов развязно махнул рукой. — Прошу, не обессудьте, если за наше знакомство по чарочке… Подходит? Важнецкая горилка. Довоенный марочный коньяк.

— Что вы, капитан, — нерешительно отказался майор, — право же, не стоит. Да и, собственно, непьющий я…

— Ох, эти мне непьющие и некурящие офицеры-фронтовики! Заранее прошу извинить за неэтичность. Вы, что же, возможно, и с женским полом не в дружбе? Как это у Александра Блока:

Капитан заговорщически подмигнул. Но его настойчивый, покровительственный тон не понравился майору. Несмотря на это, он нехотя согласился.

Через полчаса, опорожнив бутылку с помощью сидящего с ними незнакомого старшего лейтенанта, они рассказывали друг другу о своем житье-бытье, о планах на будущее. В результате беседы Максимов узнал немало из жизни своего собеседника. Майор жил раньше на Украине в небольшом районном центре Малино, где воспитывался в детском доме. Институт закончил в Киеве, и тут началась война. Словом, Максимов узнал то, что нужно было знать вражескому разведчику. А дальше… Глухой ночью они ехали вместе на тормозной площадке товарного вагона как давние, прошедшие через годы друзья. И когда поднялось веселое, струившееся теплом июньское солнце, на крутом железнодорожном перегоне, в сорока трех километрах от станции отправления, был обнаружен труп неизвестного человека в нижнем белье с изуродованным до неузнаваемости лицом и телом…

Глава четвертая

Подполковник Кондратов вышел от командира дивизии и, пройдя несколько десятков шагов, встретил начальника связи майора Левашова. Тропа, изгибаясь, уходила книзу, к большому лесному озеру, у которого, если удавалось выкроить для себя свободное время, подполковник любил побыть один и молча, без движения смотреть на противоположный берег, чувствуя, как проходит усталость трудного дня. Приходил туда просто постоять, поразмыслить о бесконечных вопросах фронтовой жизни. И ему иной раз удавалось именно там решать задачи, которые ставила неумолимо жестокая машина войны.

— Не пылит дорога, не дрожат листы, — пожимая Кондрашову руку, с чувством продекламировал Левашов. Его серые глаза из-под короткого козырька новой офицерской фуражки смотрели пристально, изучающе. — Слышал-слышал о некоторых успехах вашей службы. Приволокли все же «языка» разведчики соседа? Надеюсь, скоро дела пойдут, ибо морокует над этим сам неутомимый полковник Купорев.

Кондратов непринужденно рассмеялся, в свою очередь, словно бы впервые, рассматривая невысокую, мускулистую фигуру Левашова.

— А вы, как вижу, время зря не теряете: фуражечку успели получить? А вот от моды явно отстаете, товарищ майор, — смотря на его худощавое, чисто выбритое лицо с тяжелым квадратным подбородком, парировал Кондратов. — Отставать от моды — в наше-то время! — грешно. Я об усах. Были бы вам к лицу. Такие, знаете ли, как у кутузовских гвардейцев!

Левашов оживился:

— Верно-верно… Добрый совет — мудрость дающего. Усы гусаров Давыдова являлись предметом зависти и подражания. И все же, каковы успехи?

— На участке соединения генерала Чавчавадзе идут бои местного значения, — отделываясь шуткой, ответил Кондратов. — Ну, а если точнее, то, думаю, все в норме. Для чего и живем.

Кондратов уважал майора Левашова как классного, думающего специалиста и — не более. Особенности его работы, а отчасти и характер, не позволяли ему идти на близкие контакты с людьми малознакомыми, даже относящимися к сфере его деятельности. Войсковая разведка была для него святыней, и было просто непозволительно пренебрегать ее непреложными законами. Левашов, как было отмечено сослуживцами, относился к типу людей педантичных, ничего не делающих без строгого самоконтроля. Избегал женщин, не вступал с ними ни в какие связи, кроме служебных. О нем ходили разные слухи, одна из связисток как-то поделилась с подругами своими впечатлениями: «Майор Левашов — симпатичный и обходительный мужчина. Но ведет себя, как монах-иезуит. Может быть, он не уверен в своих мужских достоинствах?» Однажды, при случае, ему рассказали об этом дивизионные шутники. Подумав, он усмехнулся: «Мои мужские достоинства, о чем лепечет эта непорочная дева, при мне и в самом лучшем виде».

Всем хорошо было известно, что Левашов прибыл в дивизию из госпиталя. Он как-то легко вошел в состав офицеров штаба, заменив тяжело раненного подполковника Снегирева…

Кондратов вспомнил об этом, когда Левашов, сказав на прощанье: «Желаю успеха армейским следопытам, вышедшим на тропу войны», удалился в сторону переднего края.

Потом у землянки разведотдела Кондрашова остановил хрипловатый голос майора Окунева. Настоящая мужская дружба уже давно связывала их. Она началась на тяжелых дорогах поражений и неудач первых дней войны. Окунев, тогда старшина отдельного отряда войск НКВД особого назначения, встретился с младшим лейтенантом Кондрашовым в боях под Полоцком в августе сорок первого. Витебск и Орша, Полтава и Харьков, Барвенково и Изюм, Калач-на-Дону и Сталинград — бесконечные, запутанные дороги войны сблизили этих двух непохожих, с разными характерами людей.

— Здравствуйте, Сергей Валентинович. Вы, как главный врач, — вечерний обход совершаете.

— Наблюдение, товарищ майор, мать разведки. — А про себя решил: «Обход — так обход. Можно и так назвать. — И пошел туда, откуда обычно доносился еле слышимый перезвон гитары, словно кто-то лениво перебирал или настраивал струны. — Наверное, Ваня Щегольков уже собрал свою компанию…» Он искренне любил этого симпатичного парня.

Природа наделила Ивана Щеголькова, радиста-телефониста дивизионной разведки, белым, по-девичьи пухлощеким лицом с крапинками веснушек, вьющимися, огненно-рыжими волосами, капризно вздернутой верхней губой, большими глазами василькового цвета, налила силой его подвижное тело. Фигура же Щеголькова нередко служила предметом необидных шуток и подтруниваний со стороны друзей-разведчиков: маловат был ростом. Но это зубоскальство было доброжелательным. Юный разведчик отлично играл на гитаре, как бы целиком уходя в ее аккорды, и при этом напевал сочным, красиво поставленным голосом. Всегда, при удобном случае, а он мог быть на отдыхе, кто-нибудь из разведчиков, особенно сержант Румянцев, просил Щеголькова, подавая ему гитару:

— Сыграй, Ваня! Такое, чтоб душа таяла…

— Это можно, — пожимал плечами Щегольков. — Для лучших друзей что пожалеешь, елки точеные! — Повторяя излюбленную поговорку старшины разведвзвода Двуреченского, охотно соглашался он и брал аккорд. В последний раз Щегольков играл и пел малоизвестную тогда еще среди солдат песню о мальчишке-моряке, покидавшем под огнем врага дорогую ему Одессу:

Гитара плакала в руках Щеголькова, а он, перебирая струны, чуть склонив голову набок, смотрел неподвижно в противоположный угол землянки и, казалось, был там, в Одессе, вместе с Мишкой-моряком, горячим пулеметом… Голос его был мягок и задушевен. И песня, и звонкий, зовущий стон гитары, сжатый теснотой землянки, вырываясь наружу, блуждали над траншеей, будоража и напоминая о прошедших боях… Звуки эти плескались над разделительной «ничейной» полосой, достигая немецкого оборонительного рубежа. Противник не стрелял. Набычившись, стыл в ожидании его передний край.

Но в этот час, пользуясь отдыхом вернувшихся из поиска товарищей и тишиной, изредка нарушаемой «дежурными» разрывами снарядов и мин, Ваня, читая книгу «Пылающий остров», красочно иллюстрированную, мысленно, как в полусне, вместе с друзьями-кубинцами пробирался по узкому, выложенному серым гранитом подземному ходу к заветной двери, замаскированной в стене.

Послышался громкий, протяжный гудок. Щегольков не сразу сообразил, что эти требовательные звуки издает полевой телефон, стоящий перед ним на столе.

— Я — «Куба»! Я — «Куба»… — Словно освобождаясь от липкого сна, заговорил он в микрофон.

— Какая еще Куба? Ты же «Пчелка»… Маленькая, жалящая пчелка! — звучал на другом конце провода насмешливый девичий голос. — Что с тобой, Щегольков? Случаем, не заболел? Шлю санинструктора… Прием…

— Да нет! Все в порядке! «Пчелка» слушает… — узнав голос связистки Маргариты Николаевой, поспешно ответил Щегольков.

— Передайте десятому! Десятому прибыть на «Гранит» в семнадцать ноль-ноль. Как поняли? Прием!

— «Фиалка»… Я — «Пчелка»… Десятому прибыть на «Гранит» в семнадцать ноль-ноль. Я — «Пчелка» — связь заканчиваю.

Щегольков посмотрел на часы: времени впереди было больше чем достаточно. Но поразмыслив, он все-таки решил разбудить лейтенанта Черемушкина и предупредить его о вызове в штаб дивизии.

Взгляд Щеголькова встретился со взглядом Черемушкина. Тот проснулся, но продолжал лежать на топчане. В эту минуту и застал его вошедший Кондратов.

— Пусть ребята поспят, нормально отдохнут, — остановил он приподнявшегося Черемушкина. — Сиди, сиди, лейтенант, в ногах правды нет.

— А что, товарищ подполковник, правда в ногах держится?

— Зря придираешься, лейтенант. Это так, к слову. У солдата здоровые ноги — это немало. Хотел поговорить с тобой. Сложное задание ожидает тебя. Если начистоту — справишься?

— Постараемся выполнить. Дело-то не новое. Люди проверенные, дельные — не подведут.

— Это хорошо, — заметил Кондратов. И, помедлив, как бы подбирая слова, спросил: —Все же объясни, почему ты возражал против кандидатуры Ковровой? Пойми правильно. Дважды она выполняла опасные задания в глубоком тылу противника. Ну, скажем, однажды появилась в районе Орла. Нашему командованию очень нужны были сведения о строящихся на линии Кросно — Ливны — Мценск вражеских оборонительных сооружениях. Пользуясь тем, что фашисты широко привлекали там для работы население, а это в основном были женщины, она смогла нанести на карту главные узлы немецких опорных пунктов. Это тебе не фунт изюма, дорогой мой лейтенант. — Кондрашов умолк и испытующе посмотрел на Черемушкина, затем продолжил: — Отлично владеет немецким, училась в аэроклубе, ей присвоено звание летчика легкомоторной авиации. Была в одной из армий Южного фронта, где летала на ПО-2. Однажды ее сбили, едва дотянула горящую машину до своих. Радисткой стала уже позже, закончив спецкурсы. Выбор ее кандидатуры не случаен. — Кондратов пригладил ладонью тронутые сединой, стриженные под «ежик» волосы. — По роду выполнения задания женщина в составе вашей разведгруппы была бы просто необходима. Появление в любом населенном пункте молодого мужчины обязательно вызовет подозрения.

Черемушкин в знак согласия кивнул головой и спросил:

— Коврова сама настаивала на участии в разведпоиске?

— Да! Это ее личная просьба, ну… и ранее высказанные мною соображения, — лукавый огонек мелькнул в темных глазах Кондрашова и сейчас же погас. Он приподнялся из-за стола, открыл пачку «Казбека» и, зная, что Черемушкин не курит, папиросу ему не предложил. Чиркнув колесиком зажигалки, раздумчиво посмотрел на колеблющийся огонек, но прикуривать не стал.

Черемушкин окинул взглядом чуть сутуловатую фигуру Кондрашова, мысленно отметил: начальник разведки еще относительно молод, исполнилось недавно тридцать, а по внешнему облику можно дать все тридцать пять, если не больше… Кондратов в свою очередь, думал о том, как молод сидящий перед ним лейтенант и в свои неполные двадцать один хлебнул через край тягость солдатской доли прошедших военных лет…

— Кажется, все детали нами рассмотрены. Если нет вопросов, гвардии лейтенант, еще раз отрепетируем на карте действия разведгруппы.

Через два часа, после положенной в таких случаях бани, разведчики сидели на поваленных стволах деревьев, разморенные и притихшие, покуривали крепкую, кременчугскую махорку. Время, оставшееся до вылета, было тягучим от ожидания.

Черемушкин, огибая густые заросли колючего кустарника, спустился к озеру, за широкой полосой шелестящего камыша, как ему показалось, кто-то плыл. Затем послышался звонкий плеск. Черемушкин шагнул к берегу и увидел, как, отталкиваясь от воды сильными взмахами рук, плыла женщина. Потом она остановилась, перевернулась на спину и застыла в прозрачной воде. Черемушкин отчетливо видел ее гибкое, стройное, почти лишенное загара обнаженное тело, мокрые светло-каштановые волосы. Это была Наташа Коврова. Ему стало неловко, и он отвел в сторону взгляд, замер, боясь чем-то выдать свое присутствие. Наташа подплыла к самому берегу и, отжимая ладонями мокрые волосы, повернулась спиной к скрытому кустами Черемушкину. До него донеслась знакомая мелодия, которую обычно напевала только она. Он резко шагнул в сторону поляны, где отдыхали разведчики, и непривычно громко позвал:

— Старшина Двуреченский!

Высокий худощавый блондин шагнул навстречу командиру.

— Товарищ гвардии лейтенант…

— Соберите группу, — строго приказал он.

Строй разведчиков замер, стоял не шелохнувшись. Слышен был недалекий птичий пересвист.

— Товарищ гвардии лейтенант, группа построена!

— Гвардии старший сержант Александр Румянцев.

— Гвардии сержант Алексей Телочкин.

— Гвардии ефрейтор Рувим Ласточкин.

— Гвардии ефрейтор Ахмед Юлаев.

— Гвардии рядовой Иван Щегольков.

— Станьте в строй, старшина. Будете шестым. Товарищи! Мы получили приказ комдива на проведение разведпоиска в дальнем тылу противника. Задача не из легких, но выполнима. Десантироваться будем на парашютах. Подробности после прибытия на аэродром.

— Товарищ лейтенант, все будет в наилучшем образе, — приподнято ответил Двуреченский.

— Спасибо! От всей души спасибо, ребята! — тихо произнес Черемушкин. — А теперь: вольно! В помощь старшине двое — Ласточкин и Юлаев. Остальные разойдись.

К лейтенанту, чуть косолапя, походкой бывалого кавалериста приблизился невысокий, плотного телосложения кареглазый крепыш Румянцев. Широкоскулое, с крупными чертами лицо старшего сержанта, на вид суровое и неприступное, тронула легкая улыбка:

— Все будет в ажуре, командир… Черемушкин крепко пожал ему руку.

…В тесной старой землянке было прохладно и сумрачно. В воздухе, наполненном сыростью и легкой прелью, улавливался терпкий, смолянистый запах увядших сосновых веток. Через крошечное оконце пробивался жиденький дневной свет. У стены, противоположной входу, стоял топчан, застланный ярко-пятнистыми трофейными плащ-накидками. Земляной пол, покрытый еловым лапником, пожелтевшим от времени, был плотно утрамбован ногами живших здесь прежде солдат. И только на тумбочке, изготовленной руками какого-то умельца, красовался букет свежих лесных цветов.

«Кто в тереме живет?» — Подумал Черемушкин и тут же обернулся на звук шагов. В проеме дверей, слегка сгибаясь под тяжестью рации и поспешно поправляя выбившиеся из-под пилотки волосы, стояла сержант Коврова. Где-то в глубине ее больших серых глаз застыло детское, полуиспуганное выражение. Глаза Черемушкина помимо его воли остановились на ее фигуре. Волосы девушки успели высохнуть, и румяное, с полуоткрытыми алыми губами лицо дышало свежестью, и какое-то непонятное неиспытанное доселе волнение охватило его всего…

— Наташа? Почему такой интерес к покинутой землянке? — Осторожно спросил лейтенант. Он помог Ковровой освободиться от рации, укрытой в брезентовом чехле. Взгляды их вновь встретились, и разведчик заметил в широко открытых девичьих глазах немой укор.

— А мне просто нравится заходить сюда… В первый раз, когда я посмотрела вот в это окошко, — она провела рукой по ножке колченогого табурета, на котором сидела, — мне вдруг почему-то стало очень и очень грустно. Показалось, что совсем одинока на белом свете и никому до меня нет дела, а я — на кладбище у могилы матери. Умерла она перед самой войной.

— Вы ищете уединения? На вас это не похоже, — чтобы как-то переменить тему разговора и подбодрить ее, сказал лейтенант.

— Нет! Почему же, — щеки ее сделались пунцовыми от смущения. — Но если это и так, вы находите мое поведение странным?

— Что вы! Ни в коей мере!

Он помолчал и неожиданно вспомнил разговор с подполковником Кондрашовым о таланте перевоплощения Наташи при выполнении различных заданий в тылу немецких войск и, подбирая слова, спросил:

— Скажите, а вы никогда не участвовали в художественной самодеятельности? Ну, например, в институте?

— Что вы! — Сконфуженно рассмеялась Коврова. — Никогда не думала… Нет данных. Другое дело — авиация, в крайнем случае медицина… Ну, мне пора, товарищ гвардии лейтенант. Нужно еще прибыть к подполковнику Кондрашову.

— Вы бы оставили рацию и оружие в землянке. Я не уйду, пока не придет автомашина. — Сказал, чтобы позже попробовать продолжить с ней разговор, растерянный Черемушкин.

— Не имею права, дорогой товарищ лейтенант, — суховато ответила Коврова.

— Послушайте, Наташа! — снова остановил он девушку.

— Мне пора… — Она набросила одну из лямок чехла радиостанции на плечо, пристегнула вторую.

— Наташа… — попытался еще раз начать так и не состоявшийся разговор Черемушкин. Но Коврова, растерянно взмахнув рукой, поспешно вышла.

Черемушкин вспомнил, как несколько месяцев назад, в один из дней относительного затишья, в землянку к разведчикам в сопровождении майора Кондрашова вошла стройная девушка со строгой прической светло-каштановых волос.

— Вот так — да! — лукаво подморгнул Черемушкину сержант Телочкин, глядя на симпатичное серьезное лицо спутницы начальника разведотдела.

— Прошу познакомиться, товарищи, — коротко сказал майор. — Радистка сержант Коврова. Она проведет с вами несколько уроков немецкого языка. Вам же, товарищ младший лейтенант, — обратился он к Черемушкину) — найти для этого время и поставить в известность о готовности сержанта Коврову. Я уверен, — Кондратов повернулся к спутнице и улыбнулся, — товарищ сержант будет довольна своими учениками. — И они ушли.

В землянке стало непривычно тихо. Румянцев почему-то вдруг, как школьник, бесшумно на цыпочках подошел к двери и, осторожно приоткрыв ее, посмотрел вслед обоим. Телочкин стал суетливо приводить в порядок шинели, перекладывать в угол нехитрое имущество.

В эту ночь младший лейтенант долго не мог уснуть. Непонятное чувство одолевало разведчика. Глаза Ковровой вставали перед ним. Он поднимался с топчана, выходил из землянки. Стоял и подолгу смотрел в усыпанное звездами ночное небо. И не знал тогда младший лейтенант, что в какой-то сотне шагов от него, в такой же примерно землянке, дежуря у радиоаппаратуры, Коврова внимательно рассматривала его портрет, напечатанный в дивизионной газете. Это сразу заметила ее подруга — телефониста Маргарита Николаева. И тут же посоветовала:

— Смотри, мужики — они разные бывают. Один, помню, сказал мне так: «Ты, — говорит, — в любую минуту можешь быть убита. На то и война! Умрешь, не вкусив сладости запретного плода. И если ты подруга солдата, так отдай для него все: и душу свою, и тело. Тебе это все равно ничего не стоит…» Нет уж, решила я, да и отделалась от любви такой. А что касается твоего — пусть вначале докажет, почему любовь любовью зовется…

Дня через два после этого разговора Наташа пришла к разведчикам провести занятие по немецкому языку. Видно, что ее ждали и к приходу тщательно готовились.

В землянке было чисто и уютно. На тумбочке, застланной брезентом, в металлической банке красовался букет цветов. Остро пахло свежей хвоей.

— Товарищи, — начала она, посматривая в конспект своей лекции, — опыт показывает, что даже человек, хорошо знающий немецкий язык, часто становится в тупик при переводе несложного военного документа и не в состоянии бывает правильно понять и передать специфические военные термины. Прежде всего разведчик должен знать военно-техническую и военно-канцелярскую терминологию, разбираться в массе сокращений и специфических оборотов речи, которыми изобилует немецкая лексика…

Черемушкин тогда не раз пытался перехватить взгляд Ковровой. Но она, казалось, не обращала на него никакого внимания…

Другие встречи с Наташей проплывали в памяти. Уже сгущались сумерки, когда они вместе с другими разведчиками сидели в кузове грузовика. Бывший в разных переплетах, потрепанный в бесконечных рейсах по фронтовым дорогам трудяга ЗИЛ, натужно гудя, мчал по лесной дороге к полевому аэродрому.

У самолета молодой и веселый штурман Барышев придирчиво осмотрел снаряжение прибывших, помог им правильно надеть и застегнуть лямки парашютов. Заинтересованно разглядывая Коврову, он давал ей заметно больше советов, чем другим.

— Вы «кругляши»-то снимите, — указал он на магазин автомата ППШ. — При прыжке эта штука легко может выпасть из приемного окна. А может и догнать при падении в воздухе и кого-либо прилично погладить по головке… Ну и, разумеется, будет потеря боекомплекта. Чехольчик запасной требуется.

Командир воздушного корабля ЛИ-2 капитан Вертунов, стоящий рядом со штурманом, кряжистый и крепкий средних лет мужчина, пригласил на посадку.

Самолет оторвался от земли и, набирая высоту, взял курс на северо-запад. Мерный гул авиационных моторов вызывал легкую дремоту. Время от времени машина вздрагивала, будто натыкалась на препятствие, но тут же выравнивала свой ход. Разведчики изредка поглядывали в затянутые чернотой иллюминаторы, потому что каждый понимал: летят они уже над той своей землей, которая сейчас занята врагом.

Наташа встретилась взглядом с лейтенантом, делавшим вид, что дремлет под убаюкивающий гул моторов. Внезапно резкий рывок сорвал ее с сиденья. В ту же минуту, когда она почувствовала стремительно уходящий из-под ног пол, ее бросило в сторону.

Капитан Вергунов с силой рванул на себя штурвал. Второй пилот неподвижно сидел в своем кресле. Пальцы левой, опущенной вниз руки безвольно чертили по полу кабины. Центробежная сила то накрепко приковывала людей к стенке и сиденью, то грозила страшным рывком перевернуть и бросить их на дюралевый пол кабины. Груз, находившийся в заднем отсеке и, казалось, надежно укрепленный, стал расползаться, грозя плотно закупорить выход. За иллюминатором мелькали разноцветные ленты искр.

Щегольков перевернулся, ударившись о край противоположной металлической скамьи. Что-то жалобно тренькнуло и отдалось звоном в упаковке его рации за спиной. Электрический плафон под потолком погас, и на смену ему замигала красным светом сигнальная лампочка у выходного люка.

Черемушкин поднялся и, придерживаясь за стену фюзеляжа, стал добираться до открытой двери кабины экипажа. В ее проеме показалось лицо Барышева. Штурман хотел что-то сказать, но в этот момент длинная, изгибающаяся дугой зенитная трасса присосалась к внешней обшивке фюзеляжа. Штурман охнул, жадно глотнул воздух и, схватившись за грудь, неуклюже осел на пол. Черемушкин все же услышал его слабый шепот:

— Самолет атаковали… Отказал… правый мотор. Маслопровод перебит… Скоро машина вспыхнет. Прыгать очень опасно… Расстреляют в воздухе…

Глава пятая

Голос Кондрашова помимо его воли звучал приглушенно:

— Товарищ генерал, транспортный самолет, на борту которого находилась наша разведгруппа, на свою базу не вернулся.

— Знаю… Мне нужны подробности, — Чавчавадзе провел рукой по кителю, словно ему вдруг захотелось стряхнуть пылинки. — Итак, подполковник, почему самолет не вернулся на аэродром?

— Радиостанцией авиатранспортного подразделения «Луч» в ноль часов тридцать минут была принята радиограмма. Командир экипажа успел сообщить: через семнадцать минут после вылета в квадрате «двадцать один» подвергся нападению фашистских истребителей типа «Мессершмитт-110». Затем и связь прервалась. Судьба экипажа и разведчиков неизвестна.

Командир дивизии, внимательно слушая доклад Кондрашова, прослеживал на карте маршрут, которым должен был следовать самолет.

— Ну и какие напрашиваются выводы?

— Выводы самые неутешительные… Нетрудно догадаться, товарищ генерал, что самолет ждали. Невероятно, но противник каким-то путем узнал о его маршруте и назначении. Но почему именно в полосе квадрата «двадцать один»…

— Почему вы не предполагаете иное? Самолет мог быть обнаружен радиолокаторными установками противника и сбит.

Подполковник Кондрашов в сомнении покачал головой:

— Самолет мог быть сбит немцами в любой точке его курса. Но это произошло именно при приближении к квадрату «двадцать три». Очень возможно, что опасались исчезновения цели. Могли существовать и другие мотивы, о которых, к сожалению, мы ничего не знаем. Случайная же встреча исключена.

— Вот это-то и главное. Давайте проследим еще раз маршрут. Поднявшись с аэродрома, ЛИ-2 взял курс на северо-запад. Расстояние в пятьдесят километров по прямой он бы мог преодолеть, предположим, за двадцать минут. Но пилот, выдерживая маршрут, не летел по прямой. Углубившись на территорию противника на восемьдесят километров, он изменил курс, вышел уже юго-западнее железной дороги Юдино — Лопатино, затем вновь изменил направление и оказался восточнее ее. И вот здесь, в квадрате «двадцать три», предстояло десантировать группу. После посадки в квадрате «сорок один» — передать партизанам груз, взять на борт раненых и возвратиться на свою базу… — Чавчавадзе умолк и долго, не отрываясь, смотрел на карту, будто искал в ней точный ответ: какое стечение обстоятельств привело к встрече ЛИ-2 в квадрате «двадцать один» с фашистскими истребителями? Кто остался жив из разведгруппы лейтенанта Черемушкина? Нужна ли немедленная подготовка второй группы? Что конкретно будет содержать его доклад комкору и командарму о случившемся? Кто этот невидимка, вступивший в тайный поединок с ним, командиром дивизии генерал-майором Чавчавадзе?

— Сергей Валентинович, — обращаясь к начальнику разведотдела, произнес он, наконец, — давайте теперь обобщим факты. Допустим, группа старшего лейтенанта Антонова, уйдя в тыл с важным заданием, сразу же попала к гитлеровцам. Такие случаи не исключены. Может быть, она приняла навязанный ей бой и потому погибла? Но ведь радист ефрейтор Лунин сумел передать шифровкой, что старший лейтенант Антонов попал в заранее расставленную западню. Секрет нашего контрудара был раскрыт, несмотря на то, что держался в строгой тайне. И вот — гибель самолета, а значит — второй разведгруппы. Как прикажете понимать? Среди офицеров штаба дивизии находится агент фашистской разведки? Возможно. Но до сих пор нам ничего не удалось узнать, несмотря на все усилия начальника особого отдела майора Окунева. Вы понимаете, подполковник, — жестко произнес генерал, — что офицеров, обслуживающих непосредственно штаб дивизии, не так уж и много. В свою очередь, не каждый из них допускается к секретным и оперативным документам. — И вдруг резко, после паузы спросил: — В каких вы отношениях с начальником связи дивизии майором Левашовым?

Именно этот человек в последнее время все чаще и чаще давал подполковнику основания для неясных размышлений. Лично он питал симпатию к подтянутому офицеру, имеющему обширную военную эрудицию. Между ними на первых порах возникло даже подобие дружбы. Но дальнейшего развития она не получила. Несостоявшееся сближение можно было, правда, объяснить отсутствием постоянных служебных контактов, различными личными интересами. Потому дальше обычного товарищеского общения не дошло.

— Личных, тесных контактов с майором Левашовым не имею. О нем могу сказать, что это разносторонне образованный офицер, знающий свое дело. Между прочим, отмечено его увлечение фотографией. Но это, так сказать, было у него на досуге… Кое-кто, знаю, обращал внимание, что фотоснимки его могут соперничать с работами мастеров-профессионалов. Прелюбопытный факт. Для этого нужны и навыки, и опыт.

— Конечно, то, о чем вы говорите, — существенная деталь, но конкретно пока не дающая ровным счетом ничего. Кстати, вы делились своими наблюдениями с майором Окуневым?

— Майор Окунев, товарищ генерал, в курсе…

— Хорошо, товарищ Кондрашов… Кто ведет постоянное дежурство на «Фиалке»?

— Связистка Николаева, товарищ генерал.

— Примите все возможные меры, Сергей Валентинович. И все-таки снова приходится возвращаться к майору Левашову… Оказывается, ангельского в нем мало. Полюбуйтесь!

Кондрашов взял в руки фотоснимок, изображающий обнаженных девиц в откровенно непристойных позах. Чавчавадзе в негодовании произнес:

— А вот это уже — экземплярчик порнографии… Хорош старший офицер! И должен вам сказать, подполковник, что такой просвещенный офицер, каким является, как вы изволили доложить, майор Левашов, занимается распространением пошлятины.

— Он знает, что снимки у вас?

— Совершенно ничего не знает, так как они обнаружены у младшего сержанта Злобина.

— Почему именно у младшего сержанта Злобина, товарищ генерал? Насколько я знаю, он довольно серьезный человек.

— Несомненно… В недалеком прошлом — лаборант кафедры физики в политехническом институте. Знаете ли, мне иногда приходится пользоваться его услугами. За последние две недели дважды выходил из строя телефон внутренней связи. Причина — анодные батареи. Только непонятен малый срок их работы. Что же касается самого Левашова…

— Мне кажется, товарищ генерал, что теперь порнографические открытки не такая уж редкость. Их находят в землянках, брошенных гитлеровцами при отступлении. Такого добра у них хватает.

— Допустим, что так. Но как расценивать тот факт, что советский офицер, занимающий довольно высокий пост в нашей армии, мог оказаться нравственно нечистоплотным?

— К сожалению, товарищ генерал.

— Именно, к сожалению. — Комдив нахмурился. Взгляд его стал отчужденным и колючим. — Нашему с вами.

— Виноват, товарищ генерал. Разрешите срочно встретиться с младшим сержантом Злобиным и узнать, куда он девает сухие анодные батареи из вашего телефонного аппарата.

— Вы думаете, что они имеют отношение к делу? — Настороженно поинтересовался комдив.

Дверь приоткрылась, и в ее проеме показалась фигура капитана Вихрова.

— Товарищ генерал, вы поручали радисту Петросянцу…

— Пусть войдет.

— Товарищ генерал! Дежурный радист, рядовой Петросянц. Очередная за мое дежурство шифрованная сложным кодом радиограмма. Позывные прежние.

— Хорошо. Можете идти, товарищ Петросянц.

Посмотрев на тетрадный лист бумаги, исписанный четкими рядами цифр, генерал бросил его на стол.

— Над дешифровкой первой майор Окунев бьется уже почти сутки, — комдив потер кончиками пальцев седеющие виски. — Вы представляете, подполковник, как важно знать содержание этих документов? О чем они говорят? Приказ активизировать свои действия вражескому лазутчику? В чем они заключаются? — Чавчавадзе встал, отодвинул в сторону стакан остывшего чая и с минуту, словно забыв о начальнике разведотдела дивизии, молча расхаживал по тесноватому блиндажу.

— Я не задерживаю вас. Вам следует хорошенько отдохнуть, подполковник. Найти время и отдохнуть… Так никуда не годится. Работать в дальнейшем будете совместно с майором Окуневым. О результатах разговора со Злобиным поставьте меня в известность.

Проводив Кондрашова, генерал поднял трубку полевого телефона:

— Пригласите ко мне «семерку».

Майор Окунев, по своему обыкновению перебросившись накоротке несколькими словами с капитаном Вихровым, вошел к командиру дивизии тихо, осторожно прикрывая за собою тяжелую, из дубовых струганых досок дверь. Чисто выбритое, круглое лицо майора не выглядело уставшим, несмотря на то, что он провел без сна почти двое суток. Сказывалась, видно, привычка. Он умел следить за своей внешностью при любых обстоятельствах. Когда его спрашивали об этом умении, он неизменно, широко улыбаясь, отвечал:

— Мы вологодские — народ умелый, хваткий… В сутках для нас все тридцать часов. Смекайте, времени хватает с избытком…

— Физкультура, однако, помогает, товарищ майор?

— Не подводит, товарищ генерал. Верное средство от любой хвори…

— Что нового у вас?

— Кое-что есть, товарищ генерал, — Окунев положил перед ним на стол небольшую пачку фотографических снимков.

— Продукция Левашова?

— Вполне возможно. Но делать окончательный вывод преждевременно. Сами же по себе они, эти фотографии, являются определенной нитью, у которой, несомненно, найдется и конец.

— Это же исходные позиции САУ-100 у отметки пятнадцать! — Воскликнул Чавчавадзе. — Откуда они у вас?

Майор Окунев молча протянул ему катушку с проявленной фотографической пленкой.

— Фотоаппарат у Левашова…

— «Кодак» второй модели, товарищ генерал.

— Пленка?

— Его «родная», товарищ генерал. Но дело в том, что фотоаппараты фирмы «Кодак» имеются и у других офицеров штаба. Всего их пять… В том числе и у начальника особого отдела дивизии, — Окунев положил на стол фотографический аппарат в светлом кожаном футляре.

— И все же какими путями в ваших руках оказалась эта катушка проявленной пленки?

— Мне могут не поверить, товарищ генерал, но я нашел ее у сосны, недалеко от озера, когда шел с переднего края напрямик к себе в отдел. Солдаты комендантской роты берут там в ручье воду для кухни. Помогла мне… кто вы думаете? Белка! Самая настоящая, темно-рыжая белка. Она прыгнула в дупло, а оттуда выпала эта катушка. Видно, то был «почтовый ящик». Но больше я ничего не обнаружил.

— И когда вы ее подобрали?

— Вчера вечером перед заходом солнца.

— Кто-нибудь, кроме вас, знает об этой находке?

— Кроме вас и меня — никто. Разрешите обратить ваше внимание вот на эту фотографию. — Майор Окунев взял снимок, отложенный в сторону. — Смотрите: на нем изображены землянки штаба дивизии.

Чавчавадзе узнал знакомые очертания лесной поляны, замаскированную масксетью радиостанцию, а чуть в стороне — автомашину дивизионной типографии.

— Смелое решение.

— Человек, знающий свое дело, — добавил Окунев.

— Майор Левашов мог быть у самоходчиков, — стал рассуждать генерал. — Его связисты тянули вчера новую линию. Но почему вы думаете, что этим человеком, которого подозреваем, должен быть обязательно Левашов?

— Я давно наблюдаю за ним. Некоторые черты характера Левашова наводят на размышления. Общительный, эрудированный, исключительно дисциплинированный офицер… Послужной список его безупречен. И все же в поведении чувствуется скрытая натянутость. Горьковчанин — но не заметно нижегородского оканья. Почему майор Левашов вчера в девятнадцать ноль пять был около той сосны? Это установлено, товарищ генерал, наблюдением. Спрашивается: что привело его туда? Он ушел от ручья через три минуты. Почему майор Левашов удалился так поспешно? Может быть, разыскивал пенал с пленкой около дерева, а раздавшиеся голоса солдат комендантского взвода вспугнули его. Начальник связи действительно был у отметки «пятнадцать» в расположении самоходчиков… А разве ему обязательно нужно было быть там? И еще одна интересная загадка, товарищ генерал. Дело в том, что фотографирование штабного блиндажа произведено под некоторым углом. Это первое. На фотографии правый край снимка несколько удален от общего плана и выражен слабее. Левый же наоборот — приближен и выделяется резче. Второе: человек, фотографирующий данный объект, безусловно, подумал бы о своей безопасности. Я имею в виду часового и более или менее оживленное движение у штабных землянок. Как должен был бы поступить фотографирующий, чтобы ничем не обнаружить себя? Есть единственное место… Это землянка начальника связи, находившаяся несколько левее, на противоположной стороне поляны. Через единственное окно…

— Но вы понимаете, что всего этого еще недостаточно для того, чтобы обвинить начальника связи, — констатировал Чавчавадзе.

— Да, товарищ генерал, прямых улик нет.

— Я знаю, что вам удалось дешифровать первую радиограмму.

— Так точно, вот текст, — майор протянул листок бумаги.

— «„Ураган“. Агенту С-42,— медленно читал комдив, — срочно сообщите о результатах контрудара. Назначение и номера частей, приданных соединению генерала Чавчавадзе. Состав стрелкового корпуса. Оперативные планы дивизии. Принимаемые меры. Спецотдел 7-ч…» Ну и что вы намерены предпринять?

— Думаю, что в течение наступивших суток операция по ликвидации лазутчика будет кончена. Лицо, характер, визитная карточка разведчика стали просматриваться более четко. — Только что расшифрована еще одна радиограмма. Вот она, — Окунев извлек из полевой сумки тетрадь в клеенчатом переплете и прочел: — «Меч». «Я — „Ураган“. Заградительный удар отдельных частей, сконцентрированных на участке соединения, явился сюрпризом для русских. Для ликвидации возможного прорыва командование стрелковым корпусом сосредоточило в глубине обороны танковую дивизию — резерв главного командования, моторизированную бригаду. Глубина эшелонированной обороны не менее шестисот метров. Готовлю свежие данные. Как поняли меня? Как поняли? Я — „Ураган“. Связь прекращаю». Радиограмма, товарищ генерал, была зашифрована иным кодом.

— Из этого следует, что наше предположение о возможном контрударе крупных сил на участке дивизии полностью подтверждается. Вам, конечно, удалось запеленговать радиостанцию?

— Да, товарищ генерал, но…

— Понятно, а жаль, — осуждающе произнес комдив. — Упустить такую возможность, такую реальную перспективу раз и навсегда покончить с «мистером икс».

— Товарищ генерал. Меры были приняты немедленно. Мы ждали. Но радисту удалось свернуть радиостанцию за несколько минут до нашего появления. Ему буквально помог случай.

— Нужно полагать, гвардии майор, что ваша служба не всегда готова предвидеть аналогичные действия, если не сказать большего. Продолжайте.

— Точка нахождения радиостанции во время радиосеанса, — Окунев развернул карту, — вот здесь, на поляне, возле моста через овраг. Смотрите, товарищ генерал: изгиб дороги, овраг, мост. От штаба дивизии мост примерно в семи километрах. До пункта боепитания — одиннадцать. Удалось выяснить, что за восемь минут до подхода подразделения, поднятого мной по тревоге, по дороге прошла автоколонна с грузом боеприпасов. Она направлялась на корпусной пункт боепитания. Опрос водителей автомашин показал, что никто из них не видел ни единого человека, который бы ловил попутную машину. Но все они в один голос утверждали, что мимо них в обратную сторону, по этой же дороге, прошли четыре крытых «студебеккера». В общем, тонкая ниточка построенной мною версии ни к чему не привела. Но я подумал, что, может быть, Левашов воспользовался своим служебным мотоциклом? Хотя мотоцикл марки «Цундап» стоял на прежнем месте.

— Интересно, какое бы лично у вас создалось впечатление о человеке, неумело исполняющем танец? Ведь вам наверняка известно, что на этот счет говорит мудрая народная поговорка…

Майор Окунев, сконфузившись, покраснел.

— Что же вы обижаетесь, голубчик?.. Чрезвычайное происшествие. И я как командир дивизии поставлен в довольно щекотливое положение. Меня может неправильно понять вышестоящее начальство.

Наступила непродолжительная пауза.

— Уверен, вы уже прозондировали среди полковых особистов возможное алиби Левашова.

— Так точно, товарищ генерал. За полчаса до работы вражеской радиостанции майор Левашов находился в пределах штаба полка Масляева. Хозяйство у него немалое. Никто не может точно назвать час его ухода.

— Хорошо. Оставим пока разговор о Левашове. Что вы скажете о радиограмме, перехваченной радистом Петросянцем? Сможете ли вы здесь у меня, не прибегая к помощи шифровальщиков, дословно раскрыть смысл данного документа?

— К сожалению, товарищ генерал, процесс расшифровки подобной закодированной радиограммы довольно сложен, и на память, без соответствующей консультации — дело безнадежное. Нужно какое-то время. Но постараемся сделать это быстро. — Предчувствие, что связь может быть последней, беспокоит меня. Противная сторона несомненно понимает: многоразовый и продолжительный по времени поток засекреченной информации не останется незамеченным и вызовет ответную реакцию. Любой, каким бы архисложным код ни был, он будет разгадан и лишится своего временного преимущества — секретности.

— Что ответили вам из отдела кадров армии на наш запрос относительно офицеров, непосредственно обслуживающих штаб дивизии?

— Обещали завтра к утру подготовить интересующие нас сведения.

— Займитесь тщательной проверкой фактов, майор. И еще… Меня интересует не менее сложный вопрос. Мы подозреваем Левашова, но совершенно не знаем каналов его широкой осведомленности. Какими средствами он пользуется, кроме радиосвязи, не всегда надежной?

— Трудно пока сказать, товарищ генерал. Но вы лучше знаете — существует немало технических приемов, способов. А преждевременные меры с нашей стороны насторожат его.

— Но и медлительность, товарищ Окунев, мать неудачи.

— Постараемся быть на высоте, товарищ генерал.

— Хочу сообщить вам еще одну неприятную новость, — лицо Чавчавадзе вновь стало хмурым и неприветливым. — Самолет, на борту которого находились разведчики Черемушкина, с задания не вернулся. Имеются данные, что он был сбит в квадрате «двадцать один» фашистскими истребителями. Судьба экипажа и разведгруппы неизвестна.

Окунев вздрогнул.

— О боевом задании и курсе транспортного самолета знал лишь ограниченный круг лиц. И скажите мне, майор, есть ли здесь какая-нибудь связь с тем, в чем заподозрен Левашов? Есть ли у него помощники и кто они? — Острый, прищуренный взгляд его не отрывался от лица начальника особого отдела дивизии.

— Я понимаю всю ответственность, товарищ генерал.

— Мало, мало этого, Евгений Алексеевич. Задача — в кратчайший срок обезвредить вражеского разведчика. Рекомендую в дальнейшем сотрудничать в ваших поисках с подполковником Кондрашовым.

Майор Окунев повернулся к выходу, но его остановил, заставил вздрогнуть короткий телефонный звонок. Скосив глаза, он понял, что донесся сигнал из коричневого эбонитового корпуса аппарата, стоящего на угловом столике.

Глава шестая

Черемушкин осторожно подтянул к себе парашют, улегшийся огромным белым тюльпаном на узкой ленте шоссе. Стояла настороженная тишина, в которой чуть слышен был рокот самолетов, удаляющихся на северо-запад. Светлая нитка дороги среди могучих сосен и колючих, стелющихся по обоим кюветам цепких кустарников уходила в сторону глубоким, упирающимся во тьму коридором. Темное небо почти сливалось с лесом. И только в южной части его пробивали тонкие зигзагообразные стрелы молний, предвещавшие на утро ненастную погоду.

«Где же остальные? — Встревоженно думал лейтенант, всматриваясь в придорожные кусты. — Где сейчас Телочкин, Румянцев, Коврова? Не случилось ли чего со старшиной Двуреченским, Ласточкиным, Юлаевым? Почему Щегольков как-то боком, неуклюже шагнул к выходному люку, и его буквально вытолкнул из горящего самолета сержант Телочкин? Разбросать их всех далеко, в стороны не могло, потому что группа в общем-то быстро покинула транспортник, и в воздухе не было признаков сильного ветра».

От ближних кустов донесся шорох. Черемушкин прижался телом к скомканной груде парашютного шелка, оттянув затвор автомата… Всего в нескольких шагах от него, едва вырисовываясь в темноте, угадывался силуэт дикого козленка. Шумно придыхая, он пугливо водил по сторонам головкой с короткими, острыми рожками и беспокойно перебирал ногами. Зачуяв посторонние запахи, козленок совершил замысловатый прыжок, словно ветер, перемахнул дорогу и исчез в лесу. Черемушкин приподнялся и затолкал парашют в сумку. Вокруг было по-прежнему тихо. Спустившись в кювет, лейтенант поднялся по его крутому склону к линии кустарника и затаился. Но вскоре поймал себя на том, что находится на самом выступе поворота дороги и при движении по ней вражеских машин в свете может быть сразу обнаружен. Вдруг из противоположного придорожного кювета показалась знакомая фигура. Он узнал старшего сержанта Румянцева. Тотчас же поплыло в воздухе троекратное стенание кукушки. Лейтенант облегченно вздохнул: это звучал условный сигнал сержанта Телочкина о сборе.

Группа двинулась вдоль шоссе, и Черемушкин удовлетворенно отметил, что в конце концов обошлось без потерь. Но через несколько минут пути в неведомое его стали одолевать сомнения в правильности выбранного маршрута. Нет, без «языка» здесь не обойтись. Неопределенность может плохо закончиться для них.

Казалось, вот-вот наступит рассвет. Но фосфоресцирующие стрелки часов показывали совсем другое. Может быть, объявить привал? Пусть люди отдохнут. Почти одновременно с этой мыслью до его слуха донеслось дробное урчание. Ночная тишина подхватила и усилила знакомые звуки, а сознание подтвердило, что по дороге, судя по всему, движется, приближаясь, автоколонна. Обострившееся зрение уловило серое пятно, метнувшееся к правому кювету. Между тем звуки все приближались. Предположение, что движется автоколонна, рассеялось. Нарастающий рокот был одиноким, с резким двойным выхлопом. Теперь уже не оставалось сомнения в том, что по шоссе мчится мотоциклист. Лейтенант сейчас меньше всего рассчитывал на «языка», хотя именно он был крайне необходим. Правда, захват пленного для разведгруппы представлялся рискованной операцией. Мотоциклиста, исчезнувшего в их глубоком тылу, гитлеровцы наверняка будут искать, применяя все имеющиеся в их распоряжении средства, подняв по тревоге воинские части, дислоцирующиеся в данном районе. Но пока придет в движение механизм розыска — пройдет немало времени. Разведгруппа, конечно, постарается уйти от места акции на приличное расстояние. Однако не ясно главное: знает ли вражеское командование, уверено ли в том, что в их тылу появилась эта восьмерка? Ведь возможно, что нападение фашистских истребителей на транспортный самолет было совпадением курсов, случайностью. Однако такой уверенности у лейтенанта Черемушкина не было. Происшествие в воздухе заставляло его быть крайне осторожным.

Появление мотоциклиста в столь поздний час было непонятным. Неужели связной в одиночку со срочным донесением в вышестоящий штаб? Хотя логичнее было бы воспользоваться телефонной или радиосвязью… И все же, если рискнуть? Но как, каким способом? С другой стороны, предупреждали же генерал и Кондрашов не ввязываться ни в какие драчки. Разведка должна быть тихой-тихой.

— Есть такой вариант, — прошептал Черемушкин, передавая свой автомат лежавшему позади него, за стволом дерева, Телочкину. — Была не была…

Через считанные секунды он уже лежал поперек дороги и с тревожно бьющимся сердцем слушал необычно громкий, как ему казалось, шум мотоциклетных шин, резкие выхлопы газа. «Все в порядке», — отметил он про себя, увидев краем глаза, как Румянцев метнулся к зарослям и замер в кювете. И сейчас же узкий и яркий пучок света коснулся полотна дороги. В какие-то секунды, когда луч мотоциклетной фары будто длинное, блестящее лезвие ножа резал ночную темноту, мчась прямо на распростертое тело, кажется, десятки вопросов зароились в мозгу лейтенанта. «Что должен предпринять мотоциклист, увидев впереди себя лежащее вниз лицом на дороге неподвижное тело человека, одетого в маскировочный костюм десантника? Промчится ли он, не сбавляя скорости, мимо или, остановившись, попытается выяснить, что произошло?..» Черемушкин знал, что за его действиями следят Румянцев и Телочкин, готовые в любую минуту прийти ему на помощь. И если мотоциклист, не уменьшая скорости, минует по бровке дороги распростертое тело и продолжит свой путь, то короткая автоматная очередь кого-либо из них сбросит этого ночного ездока в кювет. Но самые лучшие предположения лейтенанта Черемушкина оправдались: мотоцикл остановился, немец расстегнул кобуру и вынул пистолет. В тишине резко щелкнул предохранитель боевого взвода. Страхуя себя, мотоциклист подкованным носком сапога ударил в бок лежащего, подозрительно всматриваясь в неподвижные, сливающиеся в сплошную линию придорожные кусты. Лейтенант не стал ждать очередного хлесткого удара. Оттолкнувшись от земли, он стремительно вытянул руки вперед. Это было неожиданное ошеломляющее движение. Точным, рассчитанным тычком в подбородок с одновременным ударом коленом в живот Черемушкин уложил немца.

— Лучше не бывает, — оценил подоспевший к месту схватки Румянцев. — Лейтенант СС? Вот так да-а!

— Мотоцикл с дороги убрать, — приказал Черемушкин. — Метров за тридцать по левую сторону. Мы отходим вправо, к юго-западу. За пленного отвечают лично Телочкин и Юлаев. Старшина, в темпе, внимательно осмотреть место схватки. Слышишь?

Густой шумовой вал многочисленных моторов, металлический лязг и скрежетание явственно раздались справа. Укрывшись в кустарнике, разведчики тревожно вслушивались в приближающийся непонятный гул, разносивший по лесу неумолкающее эхо.

Из-за поворота одна за другой выползали машины. Тускло отсвечивая металлом бронированных бортов, с замаскированными фарами двигались танки. Пленный лейтенант в форме эсэсовца, придя в себя, нетерпеливо дернулся всем телом, засучил связанными ногами, стараясь вытолкнуть изо рта тугой, раздирающий губы кляп. Но, почувствовав у виска обжигающую сталь пистолетного ствола, он склонил голову и затих.

А по дороге все шли и шли вражеские машины. После танков — бронетранспортеры, затем — тяжелые, набитые солдатами грузовики, тянувшие за собой на сцепе полевые орудия и полковые стодвадцатимиллиметровые минометы. Замыкая колонну, прошли приземистые, с длинными стволами самоходные установки. И вновь, с интервалом в одну-две минуты, прошло больше десятка автомобилей, крытых брезентом.

— А это что еще за каракатицы? — спросил Румянцев.

— Каракатица, говоришь? — Кивнул Двуреченский на проходящие мимо автомашины с зачехленными прямоугольными предметами. — Поясню: немецкие десятизарядные реактивные установки.

— Вот она вражья сила, — глухо проговорил сержант Телочкин, облизывая сухие от волнения губы. — Понятно, к переднему краю торопятся.

— Хватит чужим любоваться. — Прервал реплики товарищей Черемушкин. — Будем уходить. Как ни трудно — лишний груз, но мешки с парашютами возьмем с собой. Оставлять их здесь нельзя. Умненько запрячем где-нибудь по пути.

— Их-то возьмем, — огорченно вздохнул Румянцев. — А вот одну рацию не уберегли. Распотрошил ее проклятый «мессершмитт». Как остался при этом жив Щегольков — загадка. Плачет по своей старушке радиостанции.

— Как это плачет? — спросил Черемушкин.

— А так — плачет натуральным образом.

— Ладненько. Разберемся позже. Хорошо, что с нами Коврова. Везет же нам с первого захода. К чему бы это, старшина? А в общем, если признаться, не ожидал такого крупного успеха. Противник открывает свое лицо, подтягивает к переднему краю крупные воинские части. Подобьем дебит-кредит. Мимо нас прошли двадцать один танк Т-4, двенадцать бронетранспортеров, восемнадцать самоходок, четырнадцать реактивных установок и около полусотни четырехтонных автомобилей с разнокалиберной артиллерией и пехотой. Вроде бы отдельный моторизованный полк, входящий в неизвестное нам соединение.

Пленный опять зашевелился, похоже, он вслушивался в тихий разговор. Коврова, сидящая рядом с эсэсовцем, заметила, как огнем ненависти загорелись его глаза, и толкнула рукой Румянцева. Гитлеровец, встретившись со взглядом разведчика, неясно забормотал, отворачивая взгляд в сторону. Видимо, он что-то понял из разговора русских. От бессилия, от охватившего его чувства беспомощности и обреченности, унтерштурмфюрер заскрипел зубами и застонал.

Когда, удаляясь, во тьме скрылся огонек последней машины, Черемушкин озабоченно посмотрел на часы: скоро наступит рассвет. Зарядами стал накрапывать схожий с осенним, мелкий дождь. Укрывшись плащ-накидкой и включив электрический фонарик, Черемушкин быстро, с присущей ему тщательностью, сверил карту по компасу, определил точное местонахождение, сделал свои пометки. По воле случая они оказались в тридцати километрах от своего конечного маршрута и в семи — до границ квадрата «двадцать три», где планировалось первоначальное приземление. Параллельно шоссейной дороге, в восьми километрах к северу от разведчиков, проходила железнодорожная магистраль, связывающая две небольшие узловые станции Юдино и Лопатино. Группе предстоял долгий и тяжелый, полный опасности путь среди гарнизонов врага к квадрату «сорок один» — поляне «Черный кристалл». Оставаться же здесь в непосредственной близости к шоссейной дороге, производить допрос пленного было рискованным.

Взвесив все за и против, Черемушкин спешно отошел с разведчиками в глубину леса, как и решил раньше — в юго-западном направлении. Остановившись в двух километрах от места приземления, посоветовавшись со старшиной Двуреченским, лейтенант отдал приказ Румянцеву и Ласточкину обследовать близлежащую местность… Разведчики долго ждали их возвращения.

Глава седьмая

Мысль о том, что вражеский разведчик мог воспользоваться в своих целях как источником секретной информации обычным телефоном полевого типа, поразила воображение начальника особого отдела дивизии. В своей многолетней практике чекист Окунев не встречал подобных примеров. Линия связи между частями и подразделениями, штабами высших воинских образований — нерв их жизни. Она постоянно притягивала к себе внимание неприятельских лазутчиков. Естественно, сохранить в неприкосновенности кабельную телефонную связь было не простым делом, особенно в условиях лесистой, сильно пересеченной местности. Но на сей раз предложение о периодическом подслушивании телефонных переговоров пришлось сразу же отвергнуть. Обмена секретной информацией по кабельной связи не вели. Повреждений телефонных линий давно не наблюдалось. Кроме того, кабельная связь дивизии охранялась особо тщательно, проверенными людьми. Значит, те сведения, которые могли попадать в руки немецкого командования, вражеский разведчик черпал из иного источника. Это-то и было загадкой для Окунева. Можно ли заподозрить в утечке информации кого-либо из офицеров штаба дивизии? Они, эти подозрения могли оказаться совершенно случайными, не имеющими под собой реальной почвы. Он хорошо знал, во что обходятся порой не проверенные обвинения.

Окунев подошел к телефонному аппарату. «Мог ли враг пользоваться микрофоном трубки, подготовленной заранее, то есть установить в ней контактный микромеханизм? — Молчаливо размышлял он. — В таком случае контакты механизма размыкались бы при нажатии на клапан трубки и соединялись, как только бы трубка ложилась на аппарат. Естественно, каждая фраза любого разговора около такого телефона стала бы известна тому, кто преследовал подобную цель. Правда, препятствием тут служил дивизионный коммутатор. Однако человек, имеющий прямое отношение к обслуживающему персоналу, мог использовать свое служебное положение. Нет. Это отпадает. Хотя в иных условиях вполне допустимо. Но если вражеский разведчик ввел в действие автоматическую радиостанцию? Миниатюрная, крошечная, она свободно уместилась бы в каком-нибудь предмете в блиндаже командира или начальника штаба дивизии. Например, в том же телефонном аппарате… Думай, хорошенько думай, майор! — Окунев критически усмехнулся: работа такой радиостанции была бы наверняка запеленгована. — Где же тогда решение? Какого звена в общей цепи поисков не достает, чтобы сделать верный шаг?» — В течение долгих часов майор Окунев строил всевозможные догадки, анализировал известные ему случаи в практике… Он с досадой скомкал погасшую папиросу, нервно вышагивая по землянке, еще раз бросил взгляд на эбонитовый корпус аппарата, стоявшего на столе, и снова посмотрел на часы. Стрелки показывали полночь. В восемь утра он должен явиться на доклад к командиру дивизии. А враг выигрывал время и оставался неуязвимым.

Майор решительно подошел к телефонному аппарату, связывающему особый отдел дивизии с блиндажом генерала Чавчавдзе.

— Товарищ первый! У телефона «Семерка». Разрешите в порядке эксперимента временно заменить ваш телефонный аппарат. Так точно, в таком же корпусе.

— Это Кондрашов подал вам подобную мысль? Знаю, что подполковник отсутствует. Но вы не поставили меня в известность о результатах дешифровки последней…

— Виноват, товарищ первый! Радиограмма, как и положено, находится в руках сотрудников спецотдела. Активно изучается. Имеются определенные трудности, так как она зашифрована другим вариантом кода.

— Смотрите, не разорвите резину, которую тяните… — от положенной на рычаги аппарата трубки послышались короткие сигналы зуммера.

— Лейтенант Скворцов! — негромко позвал Окунев. Из соседней небольшой комнатушки вышел стройный, подтянутый офицер.

«Юнец еще», — подумал о своем сотруднике Окунев, глядя на его красивое, по-девичьи чистое лицо, на пышные каштановые волосы.

— Немедленно явитесь к командиру дивизии. Замените в его блиндаже телефон, вот на тот. — Окунев указал рукой на стоящий в углу землянки аппарат.

— Слушаюсь, товарищ майор!

Окунев устало потянулся всем телом. Беспрерывная, многочасовая работа давала о себе знать. В последнее время удавалось выкроить на сон какие-нибудь три-четыре часа в сутки. С возвращением лейтенанта Скворцова Окунев вновь погрузился в размышления. Ожидания не оправдались. В коробке телефонного аппарата ничего, указывающего на его предположения, не оказалось. Он посмотрел, прощупал каждую деталь, как внимательный и опытный врач осматривает, прослушивает на приеме пациента. Потом вскрыл оболочку анодной батареи…

— Найду, обязательно найду, — вслух проговорил Окунев, чувствуя тупую ноющую боль в области затылка, напоминание о недавней контузии. — Только отдохну малость. Скворцов! — Позвал он лейтенанта. — Вашему объекту сегодня особое внимание. Будьте только осторожны.

Окунев толкнул сплетенную из гибких стволиков ясеня легкую дверь землянки. Постоял на пороге, привыкая к темноте, вслушиваясь в едва уловимые шорохи переднего края. Вокруг разливалась необычная, звенящая тишина. Но майор знал, что вокруг дремлют громады одетых в броню машин, глаза многочисленных наблюдателей неотрывно просматривают узкую, всего в несколько десятков метров, полоску «ничейной» земли, окутанную чернильной завесой южной ночи. Знакомая, едва угадываемая в темноте тропинка привела его к узлу связи дивизии. Он задержался рядом с охраняющим землянку часовым автоматчиком и узнал знакомый голос радистки Николаевой, монотонно, настойчиво повторяющий: «Меркурий»…. «Меркурий»… «Я — „Фиалка“! Я — „Фиалка“! Слушаю тебя, „Меркурий“! Раз… Два… Три… „Меркурий“…»

Подумав, Окунев подавил в себе желание войти к связистам и, повернувшись, стал удаляться в сторону озера. Раздавшийся впереди всплеск воды, глуховатый, ласковый, но между тем угрожавший кому-то голос несколько отвлекли его мысли. Вплотную подойдя к берегу, Окунев остановился, невольно улыбнувшись стараниям человека привести в повиновение лошадь.

— Касатка… Касатка… у, дура бесстыжая! — Говорил солдат, не замечая стоящего позади офицера.

Лошадь не слушалась; рвала из его рук уздечку, тянулась оскаленной мордой к воде. Ездовой, в котором Окунев признал рядового Клестова из комендантской роты, потеряв терпение, с силой хлестнул по влажным бокам лошади гибкой хворостиной. Лошадь отчаянно рванулась в сторону, Клестов не удержал уздечку и упал в воду. Выскочив на берег и будто потешаясь над человеком, норовистая кобыла облегченно и радостно заржала.

Эта небольшая сценка развеселила Окунева. Возвращаясь в землянку, он уже не чувствовал прежней гнетущей головной боли. Легко и свободно шагая с давно забытым мальчишеским озорством, ударил короткой, сучковатой палкой по гибкому, тонкому стволу белеющей во тьме березки. Та вздрогнула, затрепетала каждым своим листочком, окатывая Окунева градом холодной росы.

У самых дверей своей землянки он лицом к лицу столкнулся с подполковником Кондрашовым и сержантом Злобиным.

— Входите, Сергей Валентинович, — пригласил Окунев, пропуская впереди себя начальника разведки и связиста. — Откровенно, заждался вас, — признался он, обращаясь к подполковнику и в то же время с интересом рассматривая стоящего перед ним по стойке «смирно» сержанта Злобина — невысокого, чернявого, спокойного на вид человека.

— Что привело вас ко мне… и чем могу служить, товарищ сержант? — недружелюбно спросил Окунев.

— Мы пришли к вам, товарищ майор, — спокойно проговорил Кондрашов, — чтобы снять подозрения относительно причастности сержанта Злобина к известному нам «чепе».

— Вы хотите сказать, Сергей Валентинович, о преданности товарища Злобина нашему народу? Так это проверенный факт. Можете быть свободны и продолжать службу, товарищ сержант.

— Не торопитесь, Евгений Алексеевич! Сержант за время моего отсутствия решил уникальный ребус…

— Что-о? — недоверчиво протянул Окунев, садясь и тут же вновь вставая из-за стола. — Что вы сказали?

— Да! Да! Да! Ларчик-то открывается просто… — ответил Кондрашов все еще недоверчиво смотрящему на него Окуневу и положил перед ним продолговатую по форме батарею — питание для полевых телефонных аппаратов.

— Сей предмет мне знаком, — указал майор взглядом на лежащую на столе другую, точно такую же батарею с выпирающими из битумной оболочки угольными электродами.

— Полоса невезения, товарищ майор, — фактор временный. Уверен, что в наших поисках мы вышли на финишную прямую. Таких батарей к вашему сведению, Евгений Алексеевич, всего три. Две из них в своих преступных целях использовал майор Левашов. Третья же при дотошном исследовании открыла свою тайну. Вы же не достигли успеха лишь потому, что работали с обычным типом элемента, выпускаемого отечественной промышленностью. Вначале сержант Злобин и не помышлял о том, что это особой конструкции изделие совмещало в себе источник электропитания и вмонтированный в этом же корпусе, в изолированном отсеке, крошечный самозаписывающий автомат. Особой чувствительности микрофон выполнял здесь двойную роль: фиксировал разговор, а при обратном движении ленты через него же и воспроизводилась запись. Сержант Злобин при возникающей неисправности телефонного аппарата, установленного в блиндаже комдива, попросту убирал батарею, а взамен ставил новую, переданную ему своим непосредственным начальником с условием обязательного возврата отработанной. Третий экземпляр батареи в руки Левашова не попал. Это произошло перед самым вашим приходом к комдиву. Я узнал, когда последний раз производилась замена батареи и кто ее менял. Побеседовал с сержантом Злобиным и поручил ему как технически грамотному человеку применить свои способности в разгадке тайны. И вот результат…

— Спасибо, товарищ сержант, — пожав руку Злобину, поблагодарил майор. — Ваше невольное соучастие в преступной деятельности известного вам лица примет форму свидетельских показаний. Надеюсь, разговор останется между нами… Отдыхайте.

— Итак, — проговорил подполковник Кондрашов, беря из рук Окунева анодную батарею, — это специально изготовленная по заказу фашистских секретных служб конструкция по внешнему виду не отличима от нашей, состоит из тонкого пластмассового корпуса, разделенного перегородкой. Причем сам корпус батареи разъемный, имеет плотное соединение и в маскировочных целях оклеен серой, плотной бумагой с соответствующим трафаретом на русском языке. В первое отделение — в ванночку из алюминиевой фольги — помещен сложный, со специальными добавками цинковый конденсат — иными словами, гальванический элемент питания. Во второй половине размещен микроскопический самозаписывающий аппарат, срабатывающий на звук голоса.

«Вот один путь, по которому шел вражеский разведчик, собирая сведения особо секретного характера. И сколько же потребовалось бессонных ночей, чтобы разгадать тонкий и хитрый прием врага!» — думал Окунев, вслушиваясь в голос Кондрашова.

— Но, позвольте, Сергей Валентинович! — Нервное напряжение майора Окунева несколько ослабло, и только серые, задумчивые глаза отражали легкую тень присутствующего в нем какого-то беспокойства. — Как и когда могла вам прийти в голову такая идея? Собственно, похожая мысль появилась и у меня.

— Как вам сказать… Случайность ли дала к этому толчок? Едва ли. У каждой случайности имеется своя строгая закономерность. Но об этом, разрешите, расскажу позже, в конце нашего с вами разговора. Смотрите!

Кондрашов сорвал серую ленту бумаги, укрывавшую корпус. Едва заметные, идущие поперек него линии говорили о разъемных составных частях. Легкий нажим пальцев рук — и батарея разделилась на две половины. Одну из них Кондрашов положил на стол, а вторую — основание корпуса, в котором, плотно запрессованные, сидели в пазах небольшая плоская батарейка и самозаписывающий автомат, схожий с луковицей малых размеров, — поднес ближе к свету. Движение рук начальника разведотдела были точны и уверены, как будто ему не раз приходилось заниматься подобными сюрпризами фашистской разведки. Опущенная вниз концом перочинного ножа защелка резко отбросила вверх внутреннюю крышечку, раскрывая перед глазами офицеров уложенный в корпусе механизм.

— Похоже на магнитофон, — заметил Окунев, с живым интересом наблюдая за манипуляциями Кондрашова.

— Совершенно верно, Евгений Алексеевич, — ответил Кондрашов. Медицинским пинцетом он извлек из корпуса две миниатюрные катушки с узкой и тонкой магнитофонной лентой. Катушки сидели на круглых и тонких, как швейные иглы, валиках с продольными пазами.

— Что бы это означало? — спросил он у Окунева, показывая на цифры, вытесненные на кромке донышка аппарата. — Четыре дробь двести. И это — ферр-четыре…

— Разрешите, Сергей Валентинович!

Кондрашов передал аппарат Окуневу.

— Понятные цифры, — после некоторого раздумья произнес тот. — Вот эта, первая цифра, обозначает порядковый номер изделия. Последующие говорят о том, что лента имеет длину двести метров, ферромагнитная, запись четырехдорожечная… — Он чуть задумался, а потом продолжил: — Попробуем воспроизвести запись. Вы не возражаете, Сергей Валентинович?

Кондрашов кивнул головой.

Установив в аппарате на прежние места обе кассеты, Окунев, согласуя свои действия со схемой на внутренней крышке и следя за направлением красной стрелки, передвинул влево крошечный рычажок переключателя, затем он нажал указательным пальцем полукруглую головку пусковой кнопки. Возник едва слышимый шелест работающего механизма.

— Стоит только поставить общую крышку на место — и звук совершенно исчезнет, — заметил Окунев.

Через минуту он перевел рычажок от центра вправо, вновь нажал на пусковую кнопку и сейчас же послышался голос командира дивизии — тихий, похожий на вкрадчивый шепот: «…Поднявшись с аэродрома, ЛИ-2 взял курс на северо-запад. Расстояние — пятьдесят километров по прямой — он мог бы преодолеть, положим, за двадцать минут…»

Окунев выключил аппарат. Несколько мгновений он и Кондрашов не проронили ни слова.

— Но, если сказать честно, то ничего особо мудреного здесь нет, — разочарованно отметил Кондрашов.

— О других возможностях разведчика нам сможет рассказать только он сам, — добавил Окунев.

В землянку стремительно вошел старший лейтенант Шелестов — офицер из шифровального отделения дивизии. Увидев двух старших по званию, он повернулся к подполковнику Кондрашову:

— Товарищ подполковник! Разрешите обратиться к майору Окуневу?

Кондрашов молча кивнул головой.

— Товарищ майор! Текст радиограммы, переданной вам генералом Чавчавадзе, дешифрован. Он гласит: «„Ураган“ — Агенту С-42. Пакет с информацией подобран спецгруппой разведки при отходе стрелкового батальона на исходные позиции… Сведения о дивизии Чавчавадзе, стрелковом корпусе Шкрылева неоценимы. Просьба выйти из игры — необоснованна. Опасения раскрытия: усталость, больное воображение. Продержитесь последнюю неделю, информируйте. Спецотдел 7-ч».

— Спасибо, старший лейтенант. Вы основательно потрудились. Можете быть свободны.

— Это сигнал… — После глубокого раздумья произнес подполковник Кондратов. — Вражеский разведчик понял, что где-то он допустил ошибку, чувствует установленное за ним наблюдение, ему ясен последующий финал. Нетрудно догадаться, что он работал без помощника, самостоятельно. Можно ли было предположить, что, рискуя жизнью, наш подопечный оставляет накопленные сведения в тайнике непосредственно на поле сражения во время недавней операции — разведки боем! Левашов в этом бою участвовал с разрешения комдива, дескать, в целях надежного обеспечения батальона связью. Да! Только отчаяние могло толкнуть его на это.

Окунев вынул из кобуры пистолет, проверил патроны в обойме.

— Левашов предвидел свой провал значительно раньше, с того самого момента, когда потерял пленку.

— Вы говорите — пленку? — Кондрашов во всех подробностях вспомнил, что он был с Левашовым в его землянке и там среди готовых, отпечатанных фотографий и негативов, лежащих вразброс на столе, увидел обрывок пленки, на которой была запечатлена отметка «пятнадцать», где находились огневые позиции дивизиона гвардейских минометов. Он тогда не придал этому какого-либо серьезного значения, ибо знал о том, что офицеры и солдаты любого рода войск мечтали иметь фотоснимки боевой техники. Заполучить их на фронте было непросто, особенно в пехотных частях, и обладали ими только те, кому повезло. Это стремление, хотя и шло вразрез с законами военного времени, легко объяснялось простыми человеческими слабостями.

— Вы хотели мне что-то сказать? — спросил Окунев у Кондрашова.

— Несколько дней тому назад в землянке у майора Левашова мне пришлось увидеть кадры пленки с изображением огневых позиций у отметки «пятнадцать». Но имеет ли это какое-либо отношение к произошедшему?

— Имеет ли? — Вопросом на вопрос ответил Окунев и уверенно добавил: — Имеет. И самое прямое. Все ясно. И наши колебания в аресте Левашова — фашистского разведчика С-42 больше нетерпимы. Дорога каждая минута. — Окунев торопливо шагнул к порогу, но телефонный звонок остановил его.

— Слушаю, товарищ первый. Что? Что? Так… Так… Понимаю. Слушаюсь.

Кондрашов отметил, как у Окунева внезапно сдвинулись к носу брови на потемневшем лице.

Положив трубку на аппарат, начальник особого отдела с каким-то непонятным для Кондрашова укором пристально посмотрел ему в глаза.

— Сергей Валентинович, — произнес он тихо, — лейтенант Скворцов убит ударом ножа в спину. Труп его найден подвижным дозором на тропе, ведущей от переднего края в расположение штаба дивизии. И еще одно трагическое происшествие: неподалеку от дивизионной бани от удара тяжелым металлическим предметом в голову, на руках автоматчиков, несущих охрану тыла, скончался сержант Злобин. Там же у бани обнаружены следы отчаянной борьбы и отчетливый рисунок протектора мотоциклетных шин. Левашова в расположении дивизии нет. Он исчез…

В землянку вошел заместитель начальника особого отдела капитан Хоружий.

— Товарищ майор! Из отдела кадров армии получен ответ на наш запрос…

— Слишком поздно, капитан… Слишком поздно… Немедленно свяжитесь с командиром заградотряда дивизии. Передайте приказ генерала о выделении в мое распоряжение полувзвода солдат и бронетранспортера. Через тридцать минут — быть у штаба.

…Кондрашов едва поспевал за широко шагавшим Окуневым. Они спешили к землянке начальника связи дивизии напрямик, безошибочно ориентируясь в темноте. Но Кондрашов все-таки опередил Окунева, первым вошел в землянку. У стены — грубо сколоченный низкий стол, два корявых табурета. На противоположной стороне — застланный байковым одеялом топчан для отдыха. На столе, рядом с телефонным аппаратом, в беспорядке валялись обрывки фотографической пленки и бумаги, куски телефонного провода. Внимание Кондрашова привлек фотографический аппарат на топчане. Не отдавая себе отчета, он стремительно шагнул вперед.

— Не трогать! — крикнул Окунев, бросаясь к подполковнику.

Но было поздно. В руках начальника разведотдела дивизии подполковника Кондрашова блеснула короткая вспышка пламени, и одновременно с ней раздался громкий взрыв. Землянка наполнилась резким и удушливым запахом.

Глава восьмая

Медленно и неровно забрезжил над землей ленивый рассвет. Начавшийся было дождь перешел в плотный, низко стелющийся туман. Разведчики укрылись в углублении между двумя громадными соснами. Корни упавших деревьев, вывернув пласты земли, образовали над появившейся выемкой невысокий, сливающийся с окружающей холмистой местностью зеленый шатер. Эта естественная крыша со временем покрылась порослью молодых сосенок, густой и сочной травой. Края созданного природой убежища успели зарасти плотной стеной терновника и шиповника. Могучий, с раскидистой кроной дуб в окружении сосен прикрывал своим стволом лаз в помещение этой своеобразной пещеры. Зияющие большие и малые отверстия — разрывы в крыше — позволяли наблюдать за местностью. На дне котлована было сыро и сумрачно. Пахло прелой листвой, хвоей, лесными травами.

Внимательно осмотрев рацию щеголькова, пробитую в нескольких местах крупнокалиберными пулями фашистского «мессершмитта», лейтенант Черемушкин убедился в ее полной непригодности. Вся надежда теперь была на Коврову. Ее радиостанцию теперь нужно хранить, как зеницу ока.

Чтобы не попасть в западню, предстояло точно выяснить обстановку. Кое-какие сведения мог дать пленный. Он оказался офицером одной из моторизованных бригад. Показания давал с трудом. Сообщил, что его часть входила в состав армейского корпуса, расквартированного в Норвегии, и прибыла на новый участок прифронтовой зоны десять дней назад. Он показал на карте место их дислокации, но о численности, вооружении и подчиненности ничего не сказал. Самым неожиданным оказалось его заявление о том, что русский самолет ждали около суток, так как немецкое командование было предупреждено о появлении транспортника, на борту которого находится разведгруппа, выполняющая особо важное задание. Рассказывая, лейтенант СС иронически улыбался, и Черемушкин с усилием сдерживал себя.

— Спросите у него, — обратился он к Ковровой, — в состав какой группировки входит мотобригада.

— Я — офицер великой Германии… Тайна, которой владею, умрет вместе со мной. Советская разведгруппа рано или поздно будет обнаружена и уничтожена.

Было очевидно, что дальнейшие попытки развязать гитлеровцу язык — никчемная трата времени. Он упорно не хотел отвечать, и Черемушкин хорошо понимал причину его молчания. Пленник знал, что любым откровением жизни своей он все равно не выкупит. Такова была ситуация, и таков был жестокий закон войны. Черемушкин потому с некоторым сожалением смотрел на молодого эсэсовца.

— А фамилия и звание командира вашей моторизованной бригады, унтерштурмфюрер? — не уверенный в его ответе, спросил лейтенант.

— Это не является большой тайной, герр… к сожалению, не имею чести знать ваше воинское звание. Командир мотобригады — генерал Гоффман.

— Стажировку в лейтенанты вы прошли уже в ходе войны с Россией, не так ли?

Сработали самомнение и гордость за канувшее в прошлое безоблачное и счастливое время. Немец важно и охотно подтвердил:

— Закончил Ной-Штетинский филиал Штаттградского пехотного училища. Кандидатский стаж пять месяцев в пятой гренадерской роте седьмой гренадерской дивизии. — Исповедь моя закончена…

— Затем общевойсковой мундир сменили на черный, эсэсовский? Рост по служебной лестнице не ахти какой, — серьезно, без видимой насмешки заметил лейтенант Черемушкин. — Родом-то откуда? Хотя это известно из записей в вашем военном билете. Пишите коротенькое письмо к родным… При случае вручу, когда буду в Германии. Итак, местечко Фрауэндорф, Рандовский округ, улица Бруно Рейнгарта, 28. Фриде Маллон — девичья фамилия Ливере.

Унтерштурмфюрер СС дернулся всем телом, с минуту стоял в оцепенении, только пальцы его рук мелко дрожали. Потом вдруг обмяк, как освобожденный от воздуха резиновый мяч, и росинки пота выступили на его бледном лице.

— Ваша гуманность, repp… мне не понятна, — проговорил он с усилием, стараясь спокойно произносить слова. — Подобное предложение на войне недостойно и оскорбительно для солдата фюрера.

— Ахмед! — Черемушкин кивнул головой в сторону эсэсовца. — Тихо и надежно, без следа…

В полевой сумке унтерштурмфюрера Маллона, кроме крупномасштабной топографической карты, имеющей многочисленные пометки условными знаками, с продолговатым лиловым штампом в верхнем левом углу — «совершенно секретно», находилась и копия тоже секретного приказа по штабу моторизованной бригады. В нем говорилось об усилении патрульной службы, организации засад в районах, прилегающих к линиям железной и шоссейной дорог, установлении скрытых постов наблюдения и обеспечении их радиосвязью.

Лейтенант перенес на свою карту все данные, которые смог получить от унтерштурмфюрера Маллона, а также примерный квадрат сосредоточения прошедшей перед утром вражеской моторизованной колонны и поименно наличие в ней боевой техники, тщательно скопировал цифровые и условные обозначения. Непонятные, похожие на иероглифы знаки, разбросанные в разных квадратах карты, обвел красным карандашом. Да, обнаруженная в полевой сумке Маллона зашифрованная оперативная карта «пятидесятикилометровка» представляла немалый интерес.

Не оставил Черемушкин без внимания и то, что в восточной оконечности карты, на линии обороны корпуса генерала Шкрылева, в состав которого входила и дивизия генерала Чавчавадзе, у населенных пунктов Васильево Светлое — Лесной — Козловка — Дятлово, было сплошное наслоение различных знаков. Необходим ключ к разгадке. Возможно, карта таила в себе именно то, что нужно было разведгруппе.

Ясно становилось одно: враг сосредоточивает крупные, отлично оснащенные техникой войсковые части и соединения. Все эти танковые, моторизованные и механизированные дивизии, артбригады стягиваются для нанесения удара в один общий кулак. Однако многое еще требовалось проверить, уточнить. Нужны были дополнительные сведения.

Лейтенант задумался вдруг над внезапно пришедшей тревожной мыслью: почему вдруг так легко, без особых осложнений получил он исключительно важный по содержанию документ? Унтерштурмфюрера СС Маллона, имевшего при себе карту с совершенно секретными данными, по всем существующим правилам должна была сопровождать охрана. Почему он оказался на пустынной дороге один? Быть может, какие-то причины побудили лейтенанта СС и того, кто его послал, совершить безрассудный шаг вопреки здравому смыслу. А вдруг эта встреча планировалась и служила своего рода приманкой, на которую по замыслам фашистской контрразведки могли «клюнуть» советские разведчики. Тогда круг замкнется. А если это просто счастливый случай? Тогда карту необходимо, причем срочно, доставить в дивизию. Но как? Каким образом? Радиосеанс со штабом может дорого обойтись разведгруппе, да и он дает не многое: неизбежно возникнут контрольные вопросы, на которые пока нет ответа. Но самое главное — увеличивается степень риска быть предельно точно запеленгованным и, как следствие… Черемушкин не хотел думать о том, что произойдет тогда, когда его точные координаты станут известны контрразведке и гестапо противника. Он попадет, еще ничего существенного не сделав, в капкан, безжалостные челюсти которого мертвой хваткой вцепятся в разведгруппу.

«Ходил кулик по болоту, он нашел себе работу. Хвост вытащил — нос увяз, нос вытащил — ноги увязли», — вспомнил Черемушкин любимую прибаутку сержанта Телочкина. — Но что же делать? Как найти единственно правильное решение? Группа разведчиков, если послать ее к линии фронта, навряд ли в срок доберется до нее. И дойдет ли вообще… Остается просить командование выслать самолет в квадрат «сорок один» на приготовленную партизанским отрядом посадочную площадку. Группа во главе со старшиной Двуреченский должна попытаться… Иначе нельзя. Конечно, запас надежности разведгруппы уменьшится наполовину. Коврова без рации в партизанском отряде не нужна. При необходимости ее заменит Щегольков. И еще… Как поступить с картой унтерштурмфюрера Маллона? Нужно ли беречь ее, когда данные уже продублированы на запасной, хранящейся у старшины Двуреченского? А посылать его к своим — риск немалый. Путь к поляне «Черный кристалл» будет долгим и опасным.

Черемушкин поднял голову. Через прорехи сверху дымчатыми полосами вливался дневной свет с плавающими пятнами солнечных бликов. Туман, стоявший над лесом, рассеивался, теснимый теплом погожей ранней осени. Было тихо, и лишь трели и щебетание пернатых раздавались окрест.

Черемушкин приободрился, когда вдруг появились Румянцев и Ласточкин. Им кое-что удалось разведать. Румянцев доложил, что своею южной стороной лес подступает к одноколейной линии железной дороги, что эту дорогу охраняют вражеские патрульные наряды, а у небольшого железнодорожного моста через узкую, заболоченную речонку стоят часовые. Однако вокруг, на расстоянии видимости в бинокль, присутствие противника не обнаружено. Правда, их наблюдению мешал туман, скрадывающий низины.

Вначале Черемушкин не понял, о какой именно железной дороге идет речь. По его представлениям, она соединяла узловые станции Юдино — Лопатино и находилась далеко к северу. Об этом напоминала и карта, лежащая на земле перед ним. Точен ли Румянцев в своем докладе о проведенной разведке? Он вопросительно посмотрел на старшего сержанта.

— Это же факт, товарищ лейтенант. Не во сне же мне все это приснилось.

Черемушкин вновь взглянул на карту, туда, где стояла дата ее выпуска: август… 1938 год.

— Я понимаю, — озабоченно произнес Черемушкин, — возможно, неточности карты преподнесут нам и другие сюрпризы. Но будем надеяться на лучшее. Мы оказались на узкой полосе, как бы зажатыми между шоссейной и железной дорогами, что, естественно, ограничивает свободный маневр. Но будем надеяться, что выход найдем. Как говорится, бог не выдаст — свинья не съест.

— Командир, — подал голос как будто дремлющий до этого старшина Двуреченский. — Рация у нас одна. И все же предлагаю: иметь впереди при движении разведгруппы авангардный дозор с определенной отвлекающей задачей. Состав — три человека. Перейдем железную дорогу и обязательно попадем в квадрат «двадцать три» на юго-западной окраине деревни Егорино. В случае каких-либо осложнений, авангард предпримет все возможное, чтобы сохранить основной состав, а значит — продолжить рейд в тылу.

— Широкая у тебя натура, Егор… — Укоризненно заметил лейтенант.

— Двум смертям не бывать, командир. На то мы и солдаты. Вперед и только вперед…

— Не возражаю. Но мы разведчики в первую очередь. А умирать, если в крайнем случае потребуется, умрем, как пехотинец на поле боя. Дозор с отвлекающей задачей, говоришь? — Слегка усмехнулся Черемушкин. В глазах у него замельтешили веселые искорки. — В твоем предложении, Егор, есть что-то. Считай, что передовой дозор во главе с тобой определился. Пойдут еще Ахмет Юлаев и Иван Щегольков. Не возражаешь? Нет? Принято… Только умирать нам раньше времени никак нельзя. Право нам такое не дано. За нашими плечами дивизия, корпус, армия, фронт… Тысячи жизней должны быть спасены. Для этого мы здесь и находимся. И ждут нас дома только живыми. Дел у нас впереди — ой как много. А теперь — отдыхать. К вечеру попробуем выйти в эфир. Заждался от нас весточки наш генерал. Ахмет! — Дотрагиваясь рукой до плеча спящего Юлаева, тихо позвал он. — На пост. Чтобы было, как положено, особенно маскировка.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант! — Сразу же, как будто и не спал, отозвался тот, беря в руки автомат и бинокль.

Ефрейтор Юлаев, татарин по национальности, несмотря на свой тридцатидвухлетний возраст прозванный разведчиками «дедом», пришел в дивизионную разведку из полковой по приглашению подполковника Кондрашова. Был он под стать двухметровому великану Рувиму Ласточкину, только чуть-чуть пониже. Кряжистая, широкая в плечах и узкая в талии фигура ефрейтора таила в себе, казалось, неиссякаемый запас энергии. Ахмет отличался молчаливостью. Его грубо скроенное, скуластое лицо носило следы перенесенной оспы, но затаенная, застенчивая улыбка, светло-коричневые под черными полукружьями бровей глаза скрашивали этот недостаток и говорили о надежности в любом трудном деле. Он многое умел. Его искусству бросать ременную петлю — лассо, так что она молниеносно схватывала намеченный предмет, товарищи не переставали удивляться.

Когда Юлаев ушел на пост, Черемушкин, полузакрыв глаза, стал думать о своих товарищах… Телочкин спал беспокойно, свернувшись калачиком под плащ-накидкой, и, время от времени меняя положение, толкал головой в плечо рослого Ласточкина. Испачканное глиной лицо его то светлело, как у беззаботного ребенка, то вдруг становилось мрачным и насупленным. Он облизывал губы, словно от жажды. Румянцев, наоборот, спал крепким, здоровым сном смертельно уставшего человека, не выпуская из рук покрытого каплями росы автомата. Он по-смешному выпячивал губы и тихонько посапывал. Рувим Ласточкин лежал на спине, вытянувшись во весь рост и прикрыв глаза пилоткой. Его крупная, правильной формы голова с коротко остриженными под «бокс» черными, как смоль, волосами покоилась на вещмешке, втиснутом под узловатые древесные корни. Черемушкин посмотрел на Наташу, так нежданно-негаданно разделившую с разведчиками свою судьбу. Лицо ее было каким-то мечтательным. Видно, сладкое сновидение охватило девушку целиком, придя из далекой теперь, довоенной жизни. И тут он заметил на ее щеке деловито снующего муравья. Наташа потешно сморщила нос. Лейтенант беззвучно рассмеялся и потянулся рукой за сухим стебельком травы, чтобы согнать непрошеного гостя. Муравей, словно поняв намерения человека, сбежал со щеки на землю. Голова к голове, касаясь волос Ковровой своим огненно-рыжим чубом, спал Щегольков. И оба они почему-то показались ему братом и сестрой.

Черемушкин осторожно тронул рукой плечо дремавшего рядом с ним старшины Двуреченского. Тот вздрогнул, слегка сжал ладонью лицо, прогоняя сон, и вопросительно посмотрел на лейтенанта.

— Послушай, Егор! Сегодня, сейчас же, не теряя времени, ты должен с намеченной группой уйти в партизанский отряд. Ты знаешь координаты. Выходишь к южной окраине Егорино. Но на пути лежит озеро. Реши, стоит ли его переходить вброд. На карте пестрят знаки, указывающие на его заболоченность. От Егорино до железной дороги, связывающей станции Ширино и Лопатино, два километра. Теперь, видишь на карте монастырь? Ты, Егор, не доходишь до него. Он остается правее и северо-западнее от тебя. Группа под прямым углом меняет направление, переходит железную дорогу и следует к хутору Камышиха. Обойдешь хутор с левой стороны. Посмотри — на твоем пути сплошные лесные массивы. Так что внезапное столкновение с гитлеровцами здесь почти исключено.

— Это женский монастырь? — сдерживая улыбку, спросил Двуреченский.

— Не знаю, женский ли, мужской… Какая тебе разница? — Недоуменно проговорил Черемушкин.

— Не говори, командир! Если женский, то очень хочется и с монашками за руку поздороваться. Женским духом напитаться. Эх, елки точеные! Они, поди, прозрачные, как льдинки на солнышке! — Старшина подмигнул Черемушкину. Глаза его весело блестели.

— Что-то не припомню за тобой подобных интересов, старшина, — усмехнулся Черемушкин. — Задачу усвоил?

— Как пионерскую клятву, командир! Все будет — тик-так.

— Но это еще не все… Карту с полевой сумкой унтерштурмфюрера Маллона прихватишь с собой. Если будет очень «жарко», сумку и все, что в ней находится, оставишь. Может всякое случиться. То есть, — он посмотрел в глаза Двуреченскому, — ты понял меня, Егор?

— Как не понять, командир! Живым врагу разведчик не сдается.

— Свою же карту, как и свои жизни, беречь до конца… Это и приказ, старшина, это и просьба. Для наших карта эта, как понимаешь, стоит дорого.

— Прочно усвоено, командир. Но вот имеются у меня некоторые соображения…

— Давай выкладывай! — Заинтересованно согласился Черемушкин.

— Захваченная нами карта и все ее данные, как мне лично кажется, смодулированы при докладе на совещании, например, начальников штабов соединений и отдельных частей. Состоялось оно скорее всего при штабе моторизованной бригады и имело конкретную цель — окончательно выяснить готовность к контрнаступлению. Начальник штаба группы мог экстренно отбыть в свою резиденцию, а по случайной ошибке или стечению обстоятельств оставил продублированную карту у начальника штаба бригады. Затем поступил приказ: карту как совершенно секретный документ не уничтожать, а срочно нарочным доставить по назначению. Отсюда и появление на дороге в ночное время лейтенанта СС Маллона…

— Ты как прочитал мои мысли, Егор. Может, именно так и произошло. Только добавлю: штаб фашистской группировки расположен где-то совсем рядом с моторизованной бригадой. В каком населенном пункте, для нас остается пока тайной. Это предположение вызвано не только интуицией, но и построено на расчете кратковременного пребывания унтерштурмфюрера СС Маллона в пути. И все же тут много неясного. Кстати, в твоем вещмешке хранится взятое нами на случай обмундирование унтер-офицера от инфантерии. Второй комплект — рядового гренадера — у старшего сержанта Румянцева. Думаю, они нам пригодятся…

— Что-нибудь замышляете интересное? — спросил Двуреченский.

— Зреет мыслишка одна, Егор. Мозгую, как оставить фрицев с носом, хотя бы временно не иметь за собой «хвоста».

— Рискуешь, командир… Немцы — не олухи царя небесного.

— Мне нужно, чтобы они поверили, пусть на короткое время, но поверили, что сведения о присутствии в их глубоком тылу советских разведчиков не соответствуют действительности. О том, что они могли знать о нашем появлении, говорит сам факт нападения на самолет «мессершмиттов». Иначе как понимать случившееся с нами?

— Ну, что ж, Евгений, наступило время будить ребят и прощаться. Пора в путь-дорогу. Пусть хранят вас боги… Встретимся ли? — с затаенной грустью произнес Двуреченский, положив свою руку на плечо Черемушкина.

— О чем ты это, друг мой? Жить нам еще долго — впереди столько дел! Уйти из жизни в такое время — дезертирство…

Иван Щегольков, собравшись, молча пожал руку лейтенанту. Глаза его влажно заблестели. Румянцев заменил на посту Юлаева. Уходящие обнялись с командиром, с оставшимися товарищами, и Черемушкин несколько томительных минут смотрел вслед группе старшины Двуреченского, пока их фигуры не исчезли в лесных порослях.

Если бы в эту минуту лейтенант Черемушкин мог знать, что происходит в стане противника, он наверняка принял бы экстренные меры и уж во всяком случае сменил место временной стоянки разведчиков.

В три часа ночи начальник контрразведки армейской группы войск под кодовым названием «Метеор» штандартенфюрер Фалькенберг, любезно выполняя поручение начальника штаба генерала Кейса, связался по телефону с моторизованной бригадой и уточнил время отбытия офицера связи. Его проинформировали, что унтерштурмфюрер СС Маллон выехал на мотоцикле в один час двадцать две минуты ночи. У него оставалось времени больше чем достаточно не только для того, чтобы вовремя прибыть к генералу Кейсу, но и вернуться назад. Но унтерштурмфюрер Маллон как будто пропал. Из штаба группы выделили страну на бронетранспортере и послали опытного офицера связи навести справки, уточнить в механизированной дивизии армейского резерва, прошедшей по шоссе ночью к месту своего расквартирования примерно в тот же час, не встречался ли колонне на марше следующий ей навстречу мотоциклист? Провели опрос — ответ отрицательный. Обеспокоенный исчезновением офицера с секретными документами, Фалькенберг не медля выехал в расположение моторизованной бригады в сопровождении небольшого отряда эсэсовцев. Несколько позднее туда же экстренно была вызвана группа руководящих офицеров дивизии, прибывшей с марша. Несмотря на все меры, принятые штандартенфюрером Фалькенбергом по выяснению обстоятельств исчезновения унтерштурмфюрера Маллона, удалось установить только одно: примерное время, когда он был похищен или убит. Но кем и с какой целью совершено это — оставалось полной загадкой. Все свободные разведывательные подразделения соседних частей в тот же час подняли на ноги. Не довольствуясь этим, Фалькенберг именем командующего группой «Метеор» группенфюрера Веллера рекомендовал командиру моторизованной бригады выделить пехотную роту для прочесывания местности на отрезке шоссе, где проезжал Маллон. Поиск организовали в двух направлениях — на север и на юг.

Рослый, полный, с засученными по локоть рукавами френча, гауптштурмфюрер отрапортовал Фалькенбергу:

— Штандартенфюрер, поисковые группы готовы. Разрешите выполнять поставленную задачу.

— Катитесь к чертовой матери, гауптштурмфюрер! Живыми ли, мертвыми — но найдите преступников. Либо повешу вас на первой же попавшейся сосне, — отчеканил слова Фалькенберг, тяжело надвигаясь на эсэсовца. — Понятно?

Гауптштурмфюрер исчез, будто бы его сдуло ветром.

— Послать унтерштурмфюрера Маллона с совершенно секретными документами без сопровождения, — смотря в холеное, невозмутимое лицо командира бригады, с нескрываемым сарказмом проговорил Фалькенберг, — совершенно необъяснимая беспечность, если не сказать больше.

— Далек от вашей лестной для меня характеристики, — спокойно и независимо ответил генерал, теребя в руках остро отточенный цветной карандаш. — По сведениям вашей же службы, в прилегающих районах партизаны и прочие противодействующие нам силы начисто разгромлены карательными войсками СС, в силу чего их активность сведена к нулю. Русские же разведчики на такой риск не пойдут. Это равносильно их самоубийству. Вам же известен, штандартенфюрер, почерк войсковой разведки русских: избегая стандартных приемов и сохраняя людей, обеспечить свое командование сведениями о противнике в установленные сроки. Они инициативны и изобретательны. Дерзость — уравновешенная точным расчетом в выполнении намеченной операции…

— У вас такая высокая оценка действий вражеской разведки? И все же ваше мнение, генерал?

— Я наделен полномочиями командира крупной войсковой единицы. Но сейчас, как и всегда, отношу себя к солдатам. И если лейтенант Маллон ликвидирован: скорее всего это дело рук рейдирующих партизан, — он подошел к карте, висевшей на стене бревенчатого дома, и резко раздвинул в стороны закрывающие ее шторки. — Партизан нужно искать в южном направлении. Здесь наличие густых лесов, балок и оврагов, заросших деревьями и кустарником. Кроме того, гарнизоны наши в этих местах редки и довольно малочисленны. К северу же, в зоне шоссейной и железной дорог, и к востоку — плотная дислокация воинских частей.

— Буду очень сожалеть, генерал, если документы найдены не будут. Внезапность удара по русским будет исключена, и это принесет излишние, но самое главное, неоправданные потери солдат фюрера.

— Воинский устав строго регламентирует обязанности военнослужащих армии третьего Рейха, — снисходительно, с оттенком превосходства глядя поверх головы начальника контрразведки, вежливо констатировал генерал. — Ответственность, бесспорно, в первую очередь понесут начальник моего штаба и генерал Кейс.

Сдерживая накопившуюся ярость, Фалькенберг промолчал. Около девяти часов утра к нему явился офицер контрразведки моторизованной дивизии и доложил о том, что на шестьдесят девятом километре автомагистрали на полосе асфальта замечена серая пыльная извилистая линия — результат внезапного торможения колес мотоцикла. А на самой обочине справа в сторону движения мотоциклиста виден прерывистый отпечаток мотоциклетных шин. Сам мотоцикл не найден, но его поиском продолжает заниматься специальная группа. Слева же, на небольшом подъеме, заросшем кустарником, и на поляне, прилегающей к нему, обнаружены следы пребывания людей. Число их не известно. При движении в глубину леса следы совершенно теряются. Применение собак — бесполезно: шедший поутру дождь смыл все запахи.

Прибыв к предполагаемому месту происшествия, полковник Фалькенберг лично сам пытливо осмотрел участок местности, исследовал кюветы дороги, особенно левый. Там же, под измятой травой, нашел пуговицу от эсэсовского френча. Ничего другого опытный глаз контрразведчика не обнаружил. Но и то, что он отыскал, давало кое-какой материал для размышлений.

«Этот старый филин, пожалуй, прав, — подумал он о командире моторизованной бригады. — Похищение офицера говорит об активизации действий неизвестной группы партизан. Ну, а если это ложное направление? Зачем он нужен живой партизанам? Действительно, если находящиеся при нем документы взяты… Нет! Здесь что-то не то! Нужно хорошенько все обдумать. А версия о партизанах мне будет нужна в случае промаха с советской разведкой. Уверен, что это ее дерзкий по замыслу и четкий автограф…»

…Бессонная, полная тревог и нервного напряжения ночь давала о себе знать. Черемушкину казалось, что он лишь на минуту закрыл глаза. Сколько времени он пробыл в этом полусознательном, дремотном состоянии, без часов ответить бы он не смог. От внезапного внутреннего толчка Черемушкин открыл глаза и мутным взором обвел сидящих разведчиков.

— С добрым утром, товарищ лейтенант! — Мягко произнес сержант Телочкин, ловко открывая ножом банку мясной тушенки. — Завтрак на столе, потрапезничаем, а то когда уж придется. Ешь, пока рот свеж, а завянет — никто в него не заглянет. И спали-то вы так, одну малость.

Зная, что лейтенант предпочитает хлебную горбушку, сержант положил на ее ломоть нежно-розового в жировой оболочке мяса. Но в это же мгновение его протянутая рука остановилась на полпути к руке лейтенанта. В лазе, под сводом кровли, показалась голова старшего сержанта Румянцева.

— Немцы, командир!

Все схватились за оружие, молча уставясь на Черемушкина.

— Из котлована не выходить. Занять круговую оборону. И вообще, замри! Собаки у офицеров имеются?

— Собачьего лая не слышно. Пожалуй, без них…

— Не робь, ребята, мы еще поживем. Это очень хорошо, что без собак… Терпение и выдержка — ни звука.

Неподалеку, разносясь по лесу эхом, прозвучал гортанный выкрик на немецком.

Гитлеровцев, кроме Румянцева, никто еще не видел. Сплошная стена кустарника и легкий, дымящийся между стволами деревьев туман не давали возможности ясно видеть. Но все отлично понимали значение выкрика, хруст валежника, вдавливаемого сапогами в землю. Вот уже слышны тяжелая поступь и шелест травяного покрова. Раздвинув в стороны мешающую обзору траву, Черемушкин в шагах сорока от себя увидел неплотную, растянутую по фронту шеренгу немецких солдат с черными, словно игрушечными автоматами в руках. По флангам и в середине цепи шли офицеры в униформе войск СС. Один из них — долговязый — по всем признакам старший по званию, привлекая к себе внимание, поднял руку над головой. Середина цепи приостановилась, фланги же продолжали продвигаться вперед, образуя нечто вроде вогнутой дуги. Черемушкин помимо своей воли почувствовал странный, неприятно щекочущий грудь холодок. Было очень похоже на то, что эсэсовцы, зная о местонахождении советских разведчиков, загибая фланги, окружают котлован. Лейтенант подтянул к себе за ремень автомат, положил рядом две гранаты. От следующего движения его остановила команда «стой». Фланги замерли. Каждый из автоматчиков, держа оружие наготове, выставил вперед правую ногу. И тогда разведчики поняли этот своеобразный маневр, рассчитанный на слабость нервов тех, кто скрывается в этом неприветливом лесу. Тактика немцев была проста: если в кустарнике или за его пределами в нагромождении бурелома укрываются люди, то кто-нибудь из них не выдержит напряжения; обнаружив себя, разведчики или партизаны примут неравный бой.

Черемушкин, кажется, верно понял эти действия. Но тем не менее он застыл, обеспокоенно наблюдая за дальнейшими, не совсем понятными приказами офицера, возглавляющего поиск.

Эсэсовец уверенно подошел к стволу крупной сосны и при помощи солдат забрался на ее нижние ветви. Не останавливаясь, он стал подниматься все выше и выше, цепляясь руками за узловатые сучья, прижимаясь грудью к гладкому стволу. Черемушкину было видно, как извивалось тело офицера и выпирал его зад, туго обтянутый черным сукном бриджей. Немец наконец остановился, повернулся лицом к котловану и, опираясь левой ногой о толстый, корявый сук дерева и придерживаясь рукой за ствол, поднял на уровень глаз висевший на шее бинокль. Черемушкин выпустил из-под ладони прижатые к земле стебли травы. Он быстро прикинул высоту сосны, мысленно проложил прямую линию от точки, где стоял эсэсовец, до верхней кромки кустарника, окаймляющего котлован, и сразу же сообразил: немцу, вооруженному биноклем, их временное убежище будет видно как на ладони. Лейтенант медленно изменил угол наклона своего автомата. Но произошло то, чего никто не ожидал. В ту самую минуту, когда гитлеровец поднес окуляры бинокля к глазам, сук дерева, по всей вероятности подгнивший у ствола, внезапно обломился. Потеряв опору, эсэсовец рухнул вниз, безусловно стараясь остановить свое стремительное падение, делая отчаянные попытки ухватиться руками за ветви. Перед взором разведчика промелькнули бьющие воздух ноги, донесся испуганный возглас. Фуражка с высокой тульей взлетела вверх и, парашютируя, зависла на нижних ветвях соседней ели. Все вокруг вдруг зазвенело, засвистело, защелкало, отдаваясь гулким, хохочущим лесным эхом. Шеренга солдат, не сразу осознав, что произошло на самом деле с их командиром, открыла беспорядочную стрельбу. Их нервное напряжение сработало безотказно, подобно поставленной на боевой взвод мине замедленного действия, когда наступает положенное для взрыва время. Десятки автоматных стволов ударили разом, опустошая магазинную укладку боеприпасов. За какую-то минуту они извергли тысячи разрывных пуль, пронзая все, что попадалось на пути их веерного полета.

Черемушкин повернул голову на звук осторожного шороха: все, кто остался с лейтенантом, находились на избранной ими позиции. Коврова, освободив от чехла рацию, «колдовала» над ней, готовясь по первому знаку командира выйти в эфир — на связь со штабом родной дивизии.

Перезарядив автоматы, немцы стали вновь продвигаться. Их цепь, приняв прежний строгий порядок, поравнялось с кустарником и вдруг разъединилась, обтекая в обе стороны препятствие. Фашисты удалились в южном направлении, к железной дороге.

— Спокойно, ребята, — проговорил медленно Черемушкин. — Первые цветочки, а ягодки еще впереди.

Вечером лейтенант обстоятельно объяснил разведчикам обстановку и свое решение: взорвать железнодорожный мост, о котором доложили Румянцев и Ласточкин. Не пересекая магистраль, а развернувшись в обратную сторону, наметили продолжать рейд, продвигаясь к центру железнодорожной ветки Ширино — Юдино. На предстоящем маршруте наметили два двухчасовых привала: в овраге с отметкой «двести один» и на лесной поляне «Сосновый бор». Задуманный маршрут умышленно проходил по местности, на которой всего вероятнее дислоцировались части противника. Профессиональный интерес имел для командира разведгруппы и продолговатой формы курган, находившийся юго-восточнее разъезда Губаново, на железнодорожной ветке Ширино — Юдино. Именно здесь, на изъятой у унтерштурмфюрера Маллона карте, красовалось изображение короткого обоюдоострого меча. Отсюда путь лежал к местечку Ширино, затем к хутору Камышиха, а от него было рукой подать до последней точки рейда — квадрата «сорок один». А там — поляна «Черный кристалл».

Глава девятая

В тот час, когда западная сторона лесного массива тонула в темно-фиолетовых тонах заката, а восточная курилась мягкой сиреневой дымкой, разведгруппа лейтенанта Черемушкина вышла к просторной речной долине. Пологий спуск, поросший подлеском, незаметно переходил в низменность, покрытую сочными, высокими травами. Разбросанные там и сям островки зелено-бурого камыша лениво шевелили своими блестящими метелками. Противоположная сторона с крутыми, порой порожистыми и голыми глинистыми скатами, разрезанная двумя глубокими щелевидными оврагами, тянулась неровной линией. Долину пересекала неширокая речка. Железнодорожный мост, соединяющий ее берега, издали казался каким-то нереальным, словно нарисованным в детской книжке сказок.

Черемушкин устроился в рощице из березняка и ольховника, подходящей почти к самому железнодорожному полотну, и установил: длина моста около тридцати метров, он скроен из двух секций металлических ферм, покоящихся на трех опорных основаниях железобетонного фундамента, одно из которых находится в центре речки. Вдоль полотна тянулась вереница небрежно сложенных в штабели старых шпал, демонтированных при давнем ремонте пути. Черемушкин отметил про себя, что островки камыша очень удобны для маскировки при приближении к железной дороге, а из-за штабелей шпал, искусственного прикрытия, можно совершенно незаметно подойти к самому объекту. У западной оконечности моста он отчетливо видел фигуру часового. Немец был рослым, плотного телосложения. С автоматом поперек широкой груди, он размеренно ходил взад-вперед, делая не больше десяти шагов в каждую сторону. В конце отмеренной им дистанции часовой останавливался, минуту-другую стоял неподвижно, смотря на убегающие вдаль рельсы, затем резко поворачивался в сторону деревянного мостового настила и вновь шагал, высоко поднимая ноги. Однообразные движения солдата повторялись, как движения маятника неприхотливых настенных часов-ходиков.

Разведчики прикинули запас взрывчатки — толовых шашек, имеющихся в наличии. Их оказалось около пяти килограммов — этого было достаточно для полного разрушения моста с помощью взрывателей нажимного действия.

План сложился такой… Телочкин и Румянцев минируют мост. Черемушкин и Ласточкин, сняв часового, составляют группу охраны подступов к предмостовой зоне. Оставалось выяснить продолжительность нахождения часового на посту, порядок смены, по возможности узнать пароль, установленный на текущие сутки, которым в силу закона гарнизонной службы обязаны обмениваться часовые. Приходилось ждать. И разведчики замерли.

Внезапно в осевших на землю густых сумерках, шипя и рассеивая вокруг оси своего полета искры, устремилась вверх осветительная ракета. При ее мертвенно-желтом свете резко обозначились контуры железнодорожного полотна с голыми, каменистыми откосами. Гигантской тенью лег на речушку мост, и лес по ту сторону стал казаться голубовато-бурой, причудливой линией базальтовых скал.

Случаен ли фейерверк? Прождав около получаса и не замечая изменений в обстановке, разведчики сосредоточились около штабелей шпал напротив часового. Коврова осталась в роще вести непрерывное наблюдение за оставленной ими опушкой леса. Смена часовому все не приходила, и Черемушкин, вновь проверяя себя, задумался: «Что предпримет фашистское командование, когда мост будет взорван? Поймет ли оно, что советская разведгруппа пытается диверсией отвести от себя внимание, замести следы и ускользнуть из расставленных ловушек? Или же по этим новым, свежим следам устремит всю свою волчью стаю? Или же немцы утвердятся в том, что кроме группы советских разведчиков, имеющих цельное, определенное задание, существует и вторая, чисто диверсионная… Неужели фашистская контрразведка разгадает ход моих мыслей? Скорее всего, она может прийти к выводу, что советская разведгруппа не станет рисковать жизнью, ставить под угрозу выполнение задания и никогда не пойдет на диверсию, зная, что ее неутомимо разыскивают отряды жандармерии и войск СС».

Шелест шагов они скорее угадали, чем услышали. Звонкий голос часового нарушил тишину. Из последовавшего разговора с трудом, но можно было понять следующее:

— Стой! Кто идет? Пароль?

— Бавария! Отзыв? — послышался в ответ требовательный, густой голос.

— Бонн!

— Все в порядке, Руди? — спросил тот же густой голос, принадлежащий, видимо, разводящему.

— Ничего подозрительного… Богом проклятая сторона.

— К сведению. У восточной стороны моста часового не будет. Он появится только перед рассветом. Но стоять на посту, Бруно, тебе будет веселее, — объяснил задачу новому часовому разводящий, — не соскучишься. Скоро появится патрульный наряд. Его роль — находиться в засаде. Это место почти рядом с тобой. Руди, передай Бруно Зиберту ракетницу. Три ракеты подряд — сигнал тревоги.

Совсем неподалеку, с западной стороны, послышался тонкий паровозный гудок. Из-за поворота появился товарный поезд. Он прошел через тридцать семь минут после первого, и Черемушкин определил время, когда должен будет проследовать очередной состав. В это время до их слуха дошел легкий, ноющий звук мотора. С восточной стороны подкатила бронедрезина. Она стояла довольно долго, мешая задуманному, и разведчики нервничали. Там, на насыпи, что-то говорили, слышались отдельные восклицания, но слов из-за работающего мотора дрезины понять было нельзя. Наконец, запыхтев, бронедрезина ушла на запад. По расчетам Черемушкина, до очередного поезда оставалось десять минут. И вот он вырвался из-за поворота.

Румянцев и Телочкин растаяли в темноте. Часовой, ничего не подозревая, остановился и беспечно облокотился на перила моста. Посматривая на приближающийся паровоз с вагонами, он закурил.

Разведчики скользнули под мост. Помогая друг другу, укрылись в нише стоящего в центре речки железобетонного фундамента. Поезд промчался вихрем, оглушив и обдав их пылью и мелкой крошкой щебня. Протирая глаза, они заметили тени, метнувшиеся к часовому. Сверкнул в темноте кинжал. Часовой повалился на деревянный мостовой настил и выпустил из рук автомат.

Заложить толовые шашки под основание подошвы мостовой фермы было делом нетрудным, знакомым для Румянцева и Телочкина.

Ощутив легкое, пульсирующее вздрагивание фундамента, периодический стон креплений на стыках рельсов, Ласточкин, положив руку на плечо Черемушкина, предупредил его неторопливое движение. Они молча посмотрели друг на друга. Вопреки всем расчетам разведчиков приближался новый поезд. От усиливающегося давления на рельсы взрыв мог произойти в любую секунду.

Успеют ли Румянцев и Телочкин извлечь заряд и пропустить поезд? Черемушкину вспомнились слова генерала Чавчавадзе: «Не делайте ошибок. Исключите заманчивое искушение нанести вред врагу способами, идущими вразрез с непосредственными задачами войсковой разведки. Рейд должен быть тихим».

Паровоз черной огнедышащей громадой, фыркая и отдуваясь, разбрасывая искры, достиг моста. Лейтенант невольно закрыл глаза. Сейчас мог раздаться оглушительный взрыв, а затем — треск и скрежет бьющихся вагонов, вспышка рванувшегося вверх пламени. Но железнодорожный состав благополучно миновал опасное место и растворился во мраке наступившей ночи. Открытые платформы прошедшего состава были гружены боевой техникой, плотно один к другому стояли на них танки, самоходные установки, минометы. Все это двигалось на восток к переднему краю.

Черемушкин стиснул зубы и внезапно, словно бы кто его толкнул, бросил взгляд левее моста, поверх ленты речонки. От северо-восточной опушки леса, едва различимые, отделились силуэты трех человек, идущих в затылок друг другу. Донесся отрывистый говор. Впереди идущий включил электрический фонарик. На землю упало слабое желтое пятно электрического света и, подслеповато мигая, поползло к насыпи.

«Как предупредить об опасности Румянцева с Телочкиным»? — Ничего другого не придумав, лейтенант нащупал рукой маленький, круглый камушек и отбросил его от себя в сторону на деревянный настил моста. — Смена или патрульный наряд? — Лихорадочно размышлял он. — Если разводящий со сменой, а это рановато, то дело усложняется тем, что он должен знать, где положено быть часовому на посту и вообще все о нем: привычки, рост и, наконец, самое главное в ночной темноте — голос. Но ведь смена часового происходила недавно здесь, у западной оконечности железнодорожного моста. Нет! Это патрульный наряд, о котором говорил разводящий. «Стоять на посту, Бруно, тебе будет веселей… Скоро появится патрульный наряд», — вспомнил он его слова.

Румянцев и Телочкин уловили стук камешка, прокатившегося по мостовому настилу. Заметив немцев, направляющихся к мосту, они решили пропустить их вперед, чтобы оставить за собой выгодную позицию нападения с тыла.

— Я беру на себя роль часового, — тихо сказал Черемушкин Ласточкину. Тот занял оборону и вел наблюдение за северной кромкой леса. — Ты пробирайся к левой мостовой ферме и будь готов ко всему. Солдаты патрульного наряда относятся к соседней воинской части и могут не знать того, кто находится на посту.

Лейтенант ступил на деревянный настил моста, и гулкий звук собственных шагов подействовал на него успокаивающе.

Гитлеровцы стали подниматься по крутому откосу железнодорожной насыпи. Вскоре их шаги застучали по деревянному настилу моста.

— Стой! Кто идет? Пароль? — Сдерживая волнение, пытался как можно естественнее говорить по-немецки Черемушкин.

— Патрульный наряд! — Последовал уверенный ответ впереди идущего.

— Пароль! — Жестко и повелительно повторил Черемушкин и отвел затвор «шмайссера».

— Бавария! — последовал ответ. — Я старший наряда — младший фельдфебель Носке… Франц Носке! — старательно выговаривая слова, повторил немец.

Но ожидаемой реакции у человека, спросившего пароль, не последовало. Только голос прозвучал доброжелательнее и как-то интригующе:

— Проходите! Угощу тем, что бог послал в этой неуютной для нас стране.

Гитлеровцы должны были еще пройти расстояние в десять шагов по узкому проходу между рельсами — двум уцелевшим доскам, так как деревянный настил справа и слева был поврежден и зиял провалами. Франц Носке машинально нажал на кнопку электрического фонарика. На мгновение вспыхнул и погас острый, сабельный луч света. Стиснутый темнотой, он дымчатой световой дорожкой уперся в грудь лейтенанта Черемушкина. Младшему фельдфебелю Францу Носке показалось, что часовой — его давний приятель по Шнайдемюльскому запасному пехотному полку Бруно Зиберт — выглядит моложе своих лет, стал почему-то выше и одет как-то странно — в камуфляжный костюм десантника. В голове у него мелькнула страшная догадка. Он схватился рукой за затвор автомата, и в тот же миг болезненный, режущий удар в грудь опрокинул перед ним мост. У Носке подломились ноги, и он, падая, опираясь руками о настил, издал сдавленный стон. Идущий вслед за Носке не понял того, что произошло. Он стремительно нагнулся над упавшим, стараясь выяснить причины его падения и оказать посильную помощь.

— Боже мой! Вы сломали себе ногу, Франц? Черт побери этот проклятый мост. — И вдруг он увидел торчавшую в груди Носке рукоятку ножа. Немец резко выпрямился, чуть подаваясь назад. Но появившийся внезапно из-за мостовой фермы атлетического сложения человек, то был Ласточкин, словно железными клещами, сдавил ему горло, ломая шейные позвонки. В момент поднятое вверх тело было переброшено через перила ограждения в воду обмелевшей, илистой речонки.

И почти одновременно с этим третий солдат патрульного наряда почувствовал за своими плечами чье-то присутствие. Словно ужаленный, он подпрыгнул на месте, и липкий, ударивший в голову ужас заставил его выкинуть вперед приклад автомата и нанести удар бросившемуся навстречу человеку. Солдат словно позабыл, что в руках у него оружие и он может выстрелить, уничтожить кого бы то ни было очередью. Солдат был не из молодых: на правой стороне его груди виднелся золотой знак отличия участника пехотных штурмовых атак. Но сержант Телочкин сразу понял причину промаха немца: тот просто растерялся. Участвуя в штыковых атаках и в рукопашных схватках, он знал, к чему это приводит. Человеческий разум не в состоянии порой контролировать поступки сражающихся, и выходит победителем только тот, кто не только в совершенстве владеет искусством боя, но и умеет при этом трезво мыслить, подчинить себе свою волю без остатка.

Гитлеровец все же уклонился от мертвой хватки Телочкина. Сильным толчком плеча он оттолкнул его в сторону и тут же ударил носком сапога в живот. Немец бросился бежать. Телочкин в несколько прыжков настиг его и метнул «финку». В момент разворота гитлеровец и столкнулся с летящим лезвием.

Телочкин извлек нож из груди немца, вынул из кармана френча его личные документы и столкнул неподвижное тело вниз. И только после этого почувствовал неестественную усталость, освежающую влагу мелкого, моросящего дождя.

Не задерживаясь на месте диверсии, разведчики пересекли линию отчуждения железной дороги и встретились с ожидавшей их Ковровой. Наташа передала рацию Рувиму Ласточкину. Дальше путь их лежал к оврагу с отметкой «двести один».

Лес встретил разведчиков угрюмой тишиной. Туман здесь был значительно гуще. Рыхлыми хлопьями он лип к кустарнику, молочно-сизым месивом стыл над полянами. Идти вперед становилось все трудней. Колючие, мокрые лапы кустарников цепко хватались за маскировочные костюмы, ноги попадали в незаметные, наполненные водой рытвины и скользили.

Шли гуськом. Встреча с немцами была так вероятна, что каждый ждал ее с минуты на минуту и не снимал палец со спусковой скобы оружия. Неожиданно разведчики, как по команде, остановились. На северо-востоке мокрое тяжелое небо вдруг посветлело, блеснуло желто-красными лентами зарниц и тут же померкло. Глуховатый, рокочущий обвальный звук взрыва разметавшимися отголосками лесного эха донесся до них оттуда, где был мост.

Глава десятая

В ту ночь группа лейтенанта Черемушкина к намеченному месту отдыха не пришла.

Резкий, как выстрел, голос немецкого часового остановил разведчиков. По знаку командира все затаились в низком и редком кустарнике, напряженно, до рези в глазах всматриваясь в чернеющую темноту. Впереди, между стволами деревьев едва различались силуэты немецких солдат. Это была засада. Новая преграда, вставая на пути, заставила отказаться от намеченного плана, несколько изменить маршрут.

Дождь стихал… Мелкий и навязчивый, он монотонно шуршал в листве, бесшумными струйками стекал по плащ-накидкам, наброшенным на маскировочные костюмы разведчиков. Опасность быть обнаруженными заставляла продвигаться вперед только по-пластунски. Черемушкин прополз около пятидесяти метров и увидел справа, слева и впереди себя мрачные громады вражеских танков. Нетрудно было убедиться в том, что группа попала в самое пекло. Идти вперед через лабиринт орудий, бронированных машин, где каждый шаг грозил короткой вспышкой неравного боя и гибелью? Получалось, что разведчики, пройдя между танками, втиснулись в плотный стальной мешок, из которого закрыты пути назад.

Часовые дремали, укрывшись от дождя в своих импровизированных убежищах.

Черемушкин подполз к «тигру» и нырнул под него. За ним сразу последовали Телочкин, Румянцев, Коврова и Ласточкин. Но, видимо, маневр оказался не совсем осторожным. Разведчики услышали шаги. Из-за второго ряда расположенных в шахматном порядке танков выплыла закутанная с головой в плащ-накидку человеческая фигура. Часовой подошел ближе. Остановился у соседней машины; потоптался на месте и тихо, словно боясь быть услышанным, что-то у, кого-то спросил.

В просвете между опорными катками «тигра» было видно, как фашист, по-гусиному вытянув голову, отбросил капюшон плащ-накидки на плечи. Затем он опустился на корточки и, наверное, хотел заглянуть под днище соседнего танка, но передумал. Приподнявшись, часовой щелкнул винтовочным затвором. Так прошло несколько томительных секунд. Часовой внезапно выпрямился, шагнул вперед и оказался у танка, под которым лежали разведчики. Немецкий солдат облокотился о стальной кожух, прикрывающий траки гусеницы, и затих.

Подул свежий порывистый ветер, обрывая тянущиеся к земле тонкие нити дождя. Где-то совсем рядом спросонок застучал дятел, залилась иволга. Издалека донесся тоскующий крик выпи. Приближался рассвет…

Неподвижная, как глыба серого гранита, зашевелилась фигура часового. Он чуть пригнулся, прислушался к блуждающим лесным шорохам и ушел в сторону.

Лейтенант облегченно вздохнул.

— Приготовиться, — прошелестел его обжигающий шепот. — Внимание! Будем двигаться вперед мимо палаток… По всем признакам, в них никого нет…

Часовой вдруг круто развернулся и вновь, словно что-то услышав, стал торопливо приближаться.

— Отставить, — скомандовал Черемушкин и в тот же миг заметил, как навстречу часовому с левой стороны вспыхнуло несколько красных и зеленых точек. Донесся громкий говор.

Часовой прошел мимо танка. Лейтенанта обдало брызгами грязи. В руке немца загорелся голубым светом карманный электрический фонарик. Ответно замигали красные и зеленые огоньки. Солдат-часовой поспешно зашагал навстречу зовущим сигналам.

— Что нового, Ганс? — спросил один из подошедших.!

— Я слышал какие-то шорохи.

— Где?

— Где-то здесь! В этом месте!

Через мгновение яркий сноп электрического света, пронизывая мутную занавесь тумана, зашарил по соседним машинам, ударил в рядом стоящий танк. Луч пробежал жидковатой серебряной дорожкой по гусеницам, заметался на броне, сорвался, падая на землю, и погас, но затем вспыхнул вновь и коснулся танка, под которым лежали разведчики. Траки и опорные катки гусениц осветились, фосфоресцируя радужными огоньками. На лица разведчиков легла клетчатая, свинцовая тень. С треском разрывая упругий, как намокшая парусина, воздух, вверх взвилась белая осветительная ракета. Вторая, зеленая, прошла под некоторым углом к первой и разорвалась в воздухе кустистыми, разноцветными тающими искрами. Сзади и спереди, сумбурно обозначая восточную и западную оконечности урочища «Белых сов», появились ответные серии сигнальных ракет.

Поляна огласилась громкими, тревожными голосами солдат. Между танками и самоходными установками заметались тени. Вспыхивали и гасли, блуждая мутными, расплывчатыми пятнами по земле, огни фонарей. Шлепанье ног, лязг оружия, озлобленные возгласы… Возникшая суматоха напоминала сцену ночного пожара, а разведчики, скованные в своих действиях, казались ее случайными свидетелями.

Быстро стали выстраиваться подразделения. Ослепительно, как гигантский клинок меча, пропорол воздух луч прожектора, но, завязнув в дымчатой кисее тумана, погас.

— По моей команде все сразу покидаем укрытие и прорываемся к западной границе урочища, — сказал вполголоса Черемушкин. — И запомните: сержант Коврова должна вырваться из этого мешка первой…

Подав знак следовать за собой, он было уже вылез из-под «тигра», но его остановил горячий шепот сержанта Телочкина:

— Товарищ лейтенант! Захватить бы один их фашистских танков, превратить в подвижную крепость. Так или иначе… Погибать — так с музыкой, командир…

Черемушкин хорошо понял безвыходность положения, и мальчишество Телочкина показалось ему не таким уж и бессмысленным. Он стал взвешивать «за» и «против»… Что будет — сказать трудно. Но не воспользоваться… Это уже кое-что… Только бы развязать этот мокрый мешок, уйти из ловушки, обеспечить хотя бы временную безопасность разведгруппы. Гитлеровцы неизбежно будут преследовать их по пятам, настойчиво и терпеливо, как слегка раненную охотником дичь. Фашистский танк — временная и не совсем надежная защита. Суметь бы выйти на дорогу. Сержант Телочкин — бывший танкист, встретит огнем фашистов… Кстати, у соседнего Т-4 открыты передний и верхний люки. Машина по закону должна быть в полной боевой готовности. Горючее… Боеприпасы. Экипаж танка — налицо. Ударить по врагу, воспользоваться его паникой, суматохой… и попробовать ускользнуть. Славно было бы оставить гитлеровцев с носом…

Черемушкин представил, какое впечатление на противника мог произвести внезапно рванувшийся вперед тяжелый танк: огонь его пушки, пулемета, ревущие моторы…

— Дорогой ты мой! Почему же не воспользоваться твоим предложением.

— Я задержу фашистов. Прикрою ваш отход, пока не расстреляю все снаряды, — продолжал Телочкин.

— Хорошо, — сказал Черемушкин и крепко пожал руку Телочкину. Сухое подвижное тело сержанта кошачьими движениями приблизилось к танку и привычным, рассчитанным толчком перемахнуло в черноту переднего люка. Сливаясь с землей, ушли и скрылись в танке Румянцев с Ковровой, потом Ласточкин. Прижимаясь к гусеницам танка, они исчезли один за другим. Башня танка вздрогнула, чуть сдвинулась с места и замерла.

Лейтенант в свою очередь двинулся вперед, но остановился: фашисты почти вплотную подошли к его укрытию. Несколько человек остановились у танка. Один из них в блестящей от дождя каске заглянул под днище бронированной машины. Лейтенант коснулся спускового крючка…

Вдруг произошло что-то непонятное. Послышался нарастающий гул авиационных моторов. Внезапно он превратился в мощную симфонию звуков, от которых будто застонал, завибрировал корпус бронированной машины и мелкая, неуемная дрожь охватила землю. Движение по поляне моментально прекратилось. Погасли огни, наступила тишина. Только доносился легкий, как шелест листьев перед грозой, говор, да слышалось хрипловатое дыхание стоящих рядом с Черемушкиным гитлеровцев. Чьи это были самолеты, он не знал, но то, что они летели с востока и в такое раннее время, давало ощущение какой-то неосознанной надежды, словно бы этот накатывающийся шумовой вал нес ему избавление.

Раздался пронзительный, бьющий в уши рев воздушной сирены. Он ударил по немецким солдатам, собравшимся на лесной полянке, смял их действия, отсекая дальнейшее стремление продолжать поиск. Десятки людей, словно разбросанные ураганным ветром, сталкиваясь друг с другом, метнулись прочь. Пространство между машинами враз опустело.

— Самолеты! Русские самолеты! В укрытие! — раздались команды.

Справа от Черемушкина стала долбить небо тяжелая зенитная установка, разрывы снарядов темно-красными маслянистыми мячиками стали покрывать небо. Захлебываясь, затараторила еще одна батарея. Плотный заградительный огонь сопровождал невидимые в воздухе самолеты. Потом, видно, опасаясь выдать свои координаты, зенитки разом умолкли. А самолеты словно бы захотели вновь вызвать на себя огонь с земли. Тонкий, надсадно-протяжный, завывающий свист падающей авиабомбы заставил зашевелиться, затрепетать темноту огненными всполохами. Багровое пламя высоко взметнулось над лесом. Оно будто сжалось в огромный кулак и наотмашь ударило по буро-черной завесе предутренней темноты, заплескалось длинными языками. Раздался оглушительный взрыв. В серое непроницаемое покрывало неба впились тысячи коротких огненных стрелок.

Лейтенант быстро осмотрелся. Был такой момент, когда каждый был занят самим собой, мало обращая внимание на то, что делалось вокруг. С поразительной быстротой, как муравьи, предчувствующие ливень, фигуры немецких солдат замелькали в тумане, ища укрытия. Они лезли под танки, спрыгивали в заранее подготовленные щели. Огрызаясь моторами, несколько тяжелых, медлительных, похожих на больших черепах танков сдвинулись со стоянки и пошли вдоль поляны, лавируя между крупными деревьями, ломая и калеча стволики хрупкого подлеска.

Над головой стыл гул авиационных моторов. Скрытые туманом и сумерками наступающего утра и лишь слышимые, подобно гигантскому птичьему клину, скользили в в вышине самолеты.

Лейтенант Черемушкин быстро пересек опасный коридор, разделявший его с товарищами.

Почти ничего нельзя было понять в произошедшем ни одной, ни другой стороне. И только соединение многих сведений советского и германского штабов, документов и свидетельских показаний прямых или невольных участников случившегося за линией фронта могло вырисовать и объяснить картину неожиданных событий на карте боевых действий.

Авиационный бомбардировочный полк дальнего действия одной из советских дивизий, базирующийся вдали от фронтовой полосы, получил ответственное задание нанести внезапный удар по крупному фашистскому узлу, обнаруженному воздушной разведкой. Какие-либо световые сигналы обмена между экипажами самолетов были строго запрещены. Тяжелые машины, сливаясь с ночной темнотой, шли прямиком на запад.

— Штурман! Как у вас там? — спросил командир флагманского самолета СБ.

— Все в порядке! Высота четыре тысячи метров. Скорость крейсерская — норма. До цели — двести семнадцать. Идем строго по курсу.

— Вас понял, штурман. Разберитесь с метеообстановкой. Что ожидает нас над целью?

— Почти то же самое, командир, сплошная облачность. В квадрате цели плотный туман, грозовые разряды. Метеорологическая обстановка, доложу вам, архисложная. У нас же что-то мудрит замок бомбосбрасывателя правого отсека. Загораются то красная, то зеленая лампочки сигналов.

— У вас, как у того слепого Стефана, то стена, то яма. Контроля должного не вижу, предполетного… — недовольно буркнул командир. — Отработайте данные бомбометания. Бомбежку будем проводить по площади с высоты трех тысяч метров. Как поняли меня, штурман?

— Вас понял, товарищ командир! Приступаю… А, черт!..

Самолет слегка подбросило вверх. Стрелка прибора скорости на панели качнулась, поползла вправо. Световой сигнал правого бомбового отсека устойчиво мерцал зеленым светом. Скорость заметно увеличилась.

— Что случилось? — быстро, спросил командир, невольно на одно деление вниз опуская рукоятку секторов газа.

Штурман, запнувшись, проговорил виноватым голосом:

— Потеряли с правого отсека бомбу, товарищ командир…

— Что? Наигрались в беспечность, ваше благородие… Знаете, что вас за это ждет?

— Вас понял, командир! Слепая случайность. За все годы войны… Сколько их было, этих полетов…

— Невразумительный детский лепет, штурман. — В голосе командира прозвучало недовольство. — Не догадайтесь для равновесия вывалить и вторую с левого отсека… Ты смотри! — через несколько мгновений удивленно сказал он, смотря вниз через прозрачный фонарь кабины. — Разбудили лесные дебри… — На темно-стальном фоне стали видны вспучивающиеся, как раскрывающиеся коробочки хлопка, блуждающие огоньки разрывов разнокалиберных зенитных снарядов.

— Шли по центру квадрата «двадцать шесть» — урочищу «Белых сов». Непонятно, почему фашисты избрали его местом дислокации? В моем представлении урочище ассоциируется с глухим, труднодоступным лесным участком.

— Сравнение не совсем удачное. Не тратьте впустую времени на свои изыскания. Незнакомый нам мудрец для красного словца присвоил этой большой лесной поляне название «Белые совы». Надеюсь, координаты вы занесли на карту?

— Само собой… — ответил штурман.

— Добре! Все внимание на решение предстоящей задачи…

— Расчеты готовы, товарищ командир!

— У цели, при заходе на бомбометание, предупредите командира третьей эскадрильи воздержаться от боевого курса и выполнять роль резерва. Пусть барражирует в пределах видимости действия авиаполка. Истребители сопровождения встретят нас только в квадрате «двадцать четыре». На обратном пути, пересекая поляну «Белых сов», поздравим фашистов с добрым утром.

— Порядок! — широко улыбнулся штурман. — Все будет на высшем уровне, командир!

А в стане гитлеровцев происходило следующее. На столе начальника штаба танковой дивизии зазвонил телефон.

— Слушаю!

— У аппарата дежурный офицер восточного поста воздушного наблюдения и оповещения. К границам расположения дивизии приближается армада русских бомбардировщиков. Подразделения противовоздушной обороны приведены в боевую готовность.

— Ясно! Передайте мой приказ! По самолетам огня не открывать!

— Но у меня имеется распоряжение командира зенитно-артиллерийского полка…

— Запомните! Если будет открыт огонь, вы будете расстреляны немедленно!

— Но… я же не успею передать ваш приказ всем зенитным батареям…

— Меня это не очень волнует. Все!

Гул летевших на большой высоте самолетов передался земле. Заработали зенитные установки, но тут же они умолкли. А сверху уже доносился похожий на стон комариного скопища, перерастающий в щемящий, пронзительный звук — голос сброшенной авиационной бомбы. Разорвавшаяся пятьсоткилограммовка смяла стоянку самоходок и с десяток топливозаправщиков, разметала и перемешала технику, и все закрутилось огненной каруселью.

И, конечно же, не могли толком понять происходящего разведчики, находившиеся в самом центре событий.

— Время, Алеша! Моторы… И потихонечку вперед! — коснувшись плеча Телочкина, заметно волнуясь, сказал Черемушкин. — Передний люк чуть приоткрой.

Моторы схватили сразу, и машина ожила, подрагивая стальным корпусом. Телочкин резко выжал бортовые фрикционы. Танк качнулся, сделал рывок и медленно, вереща траками гусениц, выполз на дорогу. Разведчики проскочили мимо пустующих палаток, застывшей боевой техники, сереющего вытянутого прямоугольником транспортного парка и оказались за пределами вражеского лагеря. Навстречу танку откуда-то сбоку, как ошпаренные крутым кипятком, выскочили два немецких автоматчика. Подняв вверх автоматы, рискуя быть раздавленными, они что-то кричали. Телочкин переключил передачу с малой скорости на большую, и двигатели послушно подхватили тяжелую бронированную машину. Автоматчики едва успели отскочить в сторону, посылая вслед длинные очереди. Пули горохом стучали по башне, отскакивали, рикошетируя. Танк плавно вписался в крутой поворот. Набирая скорость, он уходил все дальше и дальше от немецкого лагеря.

Взрыв пятисоткилограммовой бомбы внес разрядку в опасную для разведчиков обстановку. А предложение сержанта Телочкина приобрело глубокий смысл: им удалось выйти из ловушки и теперь, пожалуй, самый благоприятный момент попробовать доложить, по рации «Фиалке» о результатах разведпоиска. Сведений о противнике было немало: карта, данные допроса унтерштурмфюрера Маллона, впечатления от наблюдений.

Обдумывая предложение сержанта Телочкина, Черемушкин еще раз убедился, что если его маневр и не даст возможности уйти от прямого контакта с врагом, то во всяком случае кто-то из разведчиков останется в живых и продолжит начатое дело. Танк давал неоспоримо больше преимуществ, чем передвижение пешком.

Тяжелая машина проутюжила застонавшие под многотонной тяжестью бревна небольшого, перекинутого через овраг мостика, и, преодолев небольшой подъем, остановилась.

— Прибыли, командир… — устало сказал Телочкин. — Здесь я, пожалуй, и буду причесывать дорогих гостей… Только чуть отгоню машину назад. Они не пройдут, командир, пока жив сержант Алексей Телочкин!

Разведчики вышли из танка. Туман сразу же обхватил их. Откуда-то издалека донесся тоскующий зов тетерева-самца. И совсем рядом раздался печально-глуховатый голос кукушки.

— Кукушка, кукушка… Сколько еще осталось мне жить? — спросил Телочкин, повернувшись к глухой стороне леса.

Кукушка умолкла, будто прореагировав на голос, а затем вдруг разразилась тирадой звуков.

— Ой, врешь ты все! И почему ты такая бестолковая? — усмехнулся сержант.

— Ты вот что, — поторопил его Черемушкин, — не теряй времени зря. Будем ждать тебя у оврага с отметкой «двести один». Отсюда около трех километров. Фрицы там нас искать не будут. Ясно? Крепления нижнего аварийного люка наполовину отвинчены. Подложишь взрывчатку под стеллажи с боеукладкой — и мигом, поминай, как звали.

«Не то, не то, командир! — подумал Телочкин, слушая лейтенанта. — Немцы тут же разгадают обман. Они перероют все вокруг после взрыва танка — и тогда не уйти. Нет! Я от души благодарю тебя, братушка-лейтенант, за искреннюю заботу обо мне».

— Будь спок, командир! — вырвалось у сержанта Телочкина. — Виноват…

— Ладно уж тебе кривляться, — сказал Черемушкин и обнял разведчика. — Бывай. Держи славу гвардейца соединения генерала Чавчавадзе.

Лейтенант пересек дорогу и скрылся в лесной чаще…

Сержант Телочкин, сидя в танке, с напряжением ждал этой минуты. Он вложил в пушку первый восьмидесятипятимиллиметровый осколочный снаряд. Приближающийся шум моторов был избавлением от томительного ожидания. Телочкин приник к прицелу орудия и поймал в перекрестье панорамы гончей собакой вынырнувший из тумана бронетранспортер «Ганомаг» с тесно сидящими немецкими солдатами. Не торопясь, он, смахнув сразу же заструившийся по лбу пот и подпустив машину почти к самому мосту через овраг, нажал на педаль спуска.

Пушечный выстрел сильно оглушил сержанта. Он инстинктивно зажал ладонями уши. Взрыв разнес по лесу двойное эхо. Бронетранспортер вздыбился на мгновение в воздухе и рухнул на бок, вспыхнув резвым, смолянистым факелом. От него в разные стороны метнулись уцелевшие гитлеровцы. Телочкин хорошо видел их нырявшие в тумане фигуры и, припав к пулемету, вел огонь короткими, экономными очередями.

— Так-то, командир! — вслух сказал сержант, словно Черемушкин присутствовал в танке и наблюдал за его, Телочкина, работой. Ему захотелось пить. Подхватив лежащую рядом с сиденьем водителя флягу, зачехленную в серую шерстяную ткань, и отвинтив алюминиевую пробку, он сделал жадный глоток, но тут же сплюнул — Ну и дрянь, нашей бы сейчас, гвардейскую норму!..

Второй бронетранспортер остановился, завертелся и клюнул носом в заросли кустарника. Из него тоже высыпали солдаты. Затем из тумана вынырнули три фашистских танка Т-4. Перестроившись на ходу в линию, машины остановились. Крышка люка на башне среднего из них откинулась. По пояс высунулась фигура немецкого танкиста.

— Эй, вы! Там, в танке! — включив рацию и присоединившись к радиофицированному каналу, закричал он, прижимая к горлу кристаллик ларингофона. — Даю на размышление пять минут, иначе… — Он хорошо говорил по-русски, этот немец. — Слышите?

Наблюдая в перископ за офицером, семикратно приближенным цейсовской оптикой, Телочкин уловил чуть в стороне слабое движение в кустарнике. Похоже, там засела пехота. Сержант нагнулся к пушке, заряженной фугасной гранатой, и, скорректировав наводку, нажал на спуск. Вырос красновато-желтый султан взрыва. Солдаты вскакивали и бросались опрометью под защиту стальных бортов неподвижно стоящих танков.

— Что, гадючье племя, не нравится? Ничего, стерпится-слюбится, — зло процедил Телочкин. — Мы свое отползали… Теперь вам попариться не мешает. Русские — народ гостеприимный… Всякое добро помнят. И платят с лихвой.

Немец вновь осторожно выглянул из люка, жестикулируя руками. Телочкин, меняя опустевший пулеметный диск, смотрел на него через стекло-триплекс.

— А ведь я запросто могу его срезать, — с озорством подумал сержант и пустил длинную очередь.

Но немец успел исчезнуть. Башня угрожающе шевельнулась. Длинный ствол пушки с ребристым надульником уставился своим зевом в сторону разведчика. Две другие машины, насколько позволяла местность, разошлись по флангам, как бы беря танк Телочкина в огненные клещи.

«В три танковых ствола фашисты могут расчехвостить меня мигом, недорого за это возьмут, — размышлял Телочкин. — Нет! Охломоны! На понт вы меня не возьмете, сволочи! — и посмотрел на часы. — Наши уже далеко…»

Ему стало как-то не по себе, грустно и тяжело. Он был один в этом стальном чреве вражеской машины, а разведгруппа уходила от него в неизвестность, чтобы выполнить задание командования и, может быть, тоже шла навстречу своей гибели. Сержант на мгновение словно потерял над собой контроль и представил себя отставшим от родной журавлиной стаи подранком, который только слышит ее далекие, тревожно зовущие голоса…

— Все правильно, командир! Мы не гуси и не лебеди, чтобы прятать голову под крыло… Только один в поле — не воин! Было бы нас двое — насыпали бы мы фашистам перцу между ног…

Он оставил рацию в прежнем режиме работы, вложил в ствол пушки подкалиберный снаряд и приник к прицелу. Левофланговый вражеский Т-4 достиг границы оврага, и его длинный ствол нащупал левый борт танка Телочкина, в свою очередь, подставляя под выстрел свой правый. Но огня немцы так и не открыли.

«Почему они медлят?» — думал он, не отрываясь от прицела, в перекрестье которого находился правый борт фашистского танка. Правда, корпус вражеского танка стоял под некоторым углом к пушечному стволу, и Телочкин опасался, что при выстреле подкалиберный снаряд может срикошетировать, не причинив особого вреда экипажу, и уйти за пределы цели. Такой роскоши позволить себе он не мог. Может быть, это последний выстрел, так как очередного произвести просто не успеет.

«Нужно кончать эту затянувшуюся баталию», — усмехнулся он, меняя прицел. Теперь ствол танковой пушки, найдя нужную точку, смотрел в нижний срез покатой, чуть вытянутой эллипсом башни противостоящего танка.

В наушниках шлемофона послышался короткий глуховатый щелчок, и однотонный шум, похожий на стонущий ветер, прекратился.

Немцы по связи переговаривались о чем-то, ему не понятном.

Неожиданно в наушники шлемофона вошел отрывистый и четкий голос, произнесший по-русски:

— Комэска три… комэска три… Как слышите, прием… Где-то поблизости застучали зенитные орудия. Разведчик едва не закричал от охватившего его чувства радости, смутной надежды и еще чего-то, что объяснить он себе не мог. Все его тело пронизала дрожь. Он машинально повернул регулятор громкости танковой радиостанции на передачу, прижимая к горлу ларингофон:

— Воздух! Я — Земля! Я — Земля! В квадрате «двадцать девять» — урочище «Белых сов» — сосредоточилась немецкая танковая дивизия… Повторяю… В квадрате «двадцать девять» — урочище «Белых сов» — немецкая танковая дивизия прорыва. Милые вы мои товарищи. Очень, очень надо забить фашистской свинье в горло осиновый кол… Как слышите меня, братцы? Прощайте! Я — Земля! Связь прекращаю…

— Земля! Земля! Слышим вас хорошо. Ваши данные занесены на карту…

Два танковых выстрела слились воедино двухтактным эхом. Воздух как бы надломился, разрывая по швам молочно-серое, с черными подпалинами полотнище тумана. Подкалиберный из пушки Телочкина ударил под основание башни вражеского танка, скользнул, высекая россыпь голубовато-желтых искр, и врезался в ствол соседней сосны. Дерево покачнулось, рухнуло, покрывая зеленой массой хвои немецкую машину. Тонкий, едва заметный дымок пыхнул из-под башни и смотровых щелей, затем повалил сильнее. И корпус танка Телочкина тоже содрогнулся, наполнился глухим звоном и попятился назад. Из ушей по щекам сержанта зазмеились тонюсенькие струйки крови. Он сразу начисто оглох, будто попал в пустоту медного колокола, по которому неистово колотили металлическими предметами. Разведчика спасло то, что попадание не было точным. Болванка, отколов кусок брони, заскользила и ушла в сторону.

— Ожила волчья стая! — не слыша своих слов, заключил он, морщась от боли, железным обручем охватившей его голову…

…Разведчики лейтенанта Черемушкина были уже далеко и, подстегиваемые пушечными выстрелами и стрекотом автоматно-пулеметных очередей, продвигались, как в марш-броске. Ласточкин внезапно остановился и ударил крепко сжатым кулаком по белеющему стволу рослой березы. Та, вздрогнув, осыпала его дождем уже поблекших, желтеющих листьев.

— Разрешите мне вернуться к сержанту Телочкину. Он же наверняка погибнет, командир! — обратился он к лейтенанту.

Черемушкин вздрогнул, и глаза его стали ледяными, немигающими точками…

…Телочкин чиркнул спичкой и поднес слабый, дрожащий огонек к концу короткого бикфордова шнура. До взрыва оставалось пять секунд, но за это время в памяти сержанта промелькнуло многое — лицо матери, родной дом, выходящий окнами на пыльную сельскую улицу, молодой сад в весеннем цветении и он сам, беззаботно хохочущий, маленький Алеша, пинающий ногами набухший водой тряпичный мяч… Он улыбнулся, и его белозубая улыбка потонула в косматом огненном всполохе…

А над лесом занимались зарницы рассвета, они охватили розовым сиянием спеленутую редеющим туманом, поседевшую от росы землю.

Глава одиннадцатая

В бронетранспортере майор Окунев устало откинулся на спинку сиденья, расслабился и закрыл глаза… Медленно, в неясном темно-оранжевом свете стала вырастать перед ним землянка начальника связи Левашова. Разбросанные части радиоаппаратуры, щербатый стол, похожий на десятки других, сделанных саперами во фронтовых землянках. На столе фотоаппарат «Кодак»… Стремительное движение подполковника Кондрашова — и взрыв, отнявший у него кисть руки… Крошечный осколок металла засел глубоко в груди… Окунев глубоко вздохнул. Ведущий хирург медсанбата — высокий и тонкий человек с темной холеной бородкой клинышком — поднял тогда уставшие светло-карие глаза и на немой вопрос ответил коротко:

— Будем надеяться.

«Почему я тянул с арестом Левашова? Что, не доверял своей интуиции? Нет. Не совсем так. Не было нужных основательных улик… Но затем подозрение подтвердилось, когда его заметили у сосны с беличьим семейством в дупле. Это было всего лишь менее суток назад. Предполагал, что у Левашова есть сообщники? Это-то и спутало карты. Сообщников не оказалось. Сержант Злобин, менявший батареи в телефонном аппарате комдива, был невольным соучастником замыслов Левашова. Это, конечно, так. И к финишу ты пришел с плохими результатами. Собственно, и результатов-то нет, так как вновь нужно решать задачу с неизвестными, где направление, место и конечная цель фашистского разведчика являются иксом, игреком и зет…»

Окунев знал, что обнаружить, найти следы Левашова на огромном, расстилающемся на десятки километров вокруг лесном пространстве будет нелегким делом. Однако он надеялся: разведчик обязательно должен связаться по радио с лицом, которому подчинен, предупредить, сообщить о провале и, естественно, вызывая самолет, указать свои точные координаты. Знал Окунев и о том, что связисты дивизии пытливо ощупывают эфир, готовые в любое время запеленговать «чужака». В чем-то действия вражеского лазутчика можно было предвидеть. Догадываясь о мерах, принятых командованием дивизии после его побега, Левашов не рискнет перейти через линию фронта, он сделает ставку на самолет, будет ожидать его в каком-то месте, пригодном для посадки. А служить этим местом в лесу может только затерянная поляна.

Перед уходом майора Окунева на поиски фашистского разведчика, генерал Чавчавадзе отдал приказ командиру авиационного бомбардировочного полка обеспечить постоянное дежурство в воздухе истребителей и самолетов-разведчиков ПО-2. А это значит, что будут контролироваться лесные дороги, тропы и, главное, поляны, пригодные для посадки и взлета.

«Вы, майор, надеюсь, успели разобраться в ситуации?» — Бесконечно преследовали слова генерала. — Левашов — это опытный разведчик, человек действия. В этом вы, могли убедиться. В последние минуты своей игры он понял, что все кончено и ему ничего не остается, как немедленно исчезнуть. Он так и поступил. Всего за несколько минут до вашего прихода, — говорил генерал, — неизвестная радиостанция запрашивала шифровкой некоего Генри-младшего. По-видимому, это его двойная кличка: агент С-42 и Генри-младший. Естественно, на свои позывные вражеская радиостанция ответа не получила. Тогда дважды, через короткие промежутки времени, она послала в эфир три слова на немецком языке: «Утро будет чудесным». По всей видимости, эти три слова не что иное, как своеобразный пароль, который предупреждал о начале решительных действий.

Для нас эти слова представляют немалый интерес. Штабу дивизии они буквально говорят о том, что остались считанные дни, а может быть, даже часы, до реванша фашистских дивизий. Заметьте, майор, что Левашов успел сообщить центру о провале и принятом решении, но там не придали этому должного значения.

Сейчас, сидя в кабине бронетранспортера, Окунев с чувством благодарности вспоминал слова командира дивизии. Вспомнил он и о том, что Чавчавадзе тогда не проявил спешки. Он умышленно медлил, давая ему, Окуневу, собраться с мыслями и найти нужное решение…

Утро в самом деле выдалось, как в том пароле, чудесное. Лес стоял молчаливо, как-то величественно. Сквозь легкое, дрожащее марево испарений золотистыми лентами с радужными переливами струились прямые солнечные лучи. На лесных коврах из ярких цветов и трав лежали причудливые тенесплетения.

Окунев, открыв глаза, какое-то время любовался этим узором, и только после поворота машины, за старым ельником, взгляд его стал внимательным и строгим. Что-то заставило майора насторожиться. Четкий след, оставленный колесами мотоцикла, тянулся вперед, петляя по лесной дороге, как злая усмешка, и вдруг исчез…

— Стоп! — приказал водителю Окунев.

Он соскочил с подножки бронетранспортера и прошел вперед несколько десятков метров. След колес мотоцикла обрывался. Он заканчивался по левую сторону моста через небольшой овраг. Окунев остановился и стал ждать приближающегося к нему лейтенанта, командира взвода заградотряда.

— Что будем делать, товарищ майор?

Окунев промолчал, осматриваясь вокруг. Взгляд его пытливых серых глаз поочередно останавливался на кустах, росших вдоль дороги, ощупывая стволы сосен и берез, бархат травяного покрова. Он присел на корточки, внимательно исследуя участок дороги.

— Есть след, лейтенант! Стандартная хитрость. Думаю, что он свернул на боковую тропу. Какое расстояние прошли мы от штаба дивизии?

— Пятнадцать километров…

— Начало боковой тропы там! Я пойду по ней до поворота. Прикажите водителю бронетранспортера следовать за мной.

— Слушаюсь, товарищ майор!

Окунев расстегнул кобуру пистолета, рассматривая след. У самого поворота тропа сначала шла вплотную с дорогой, разделенная лишь узким клином шиповника и мелкой порослью сосняка. Затем она резко сворачивала вправо, пересекая под крутым углом дорогу и огибая небольшой, стоящий особняком островок старых дубов, упиралась в овраг, мост над которым был взорван. Яркий травяной покров вокруг густо покрывали комья земли и глыбы бурой глины.

— Где тонко, там и рвется. Гонишь черта плешивого, а он тут как тут. — Усмехнулся Окунев, озабоченный новым препятствием.

Как ни странно, но дальше, за взорванным мостом, дороги не было. Она шла левым краем оврага и терялась, заканчиваясь тупиком. Внезапно Окунев споткнулся и упал. В этот же миг за его спиной дважды что-то щелкнуло и раздался короткий, гулкий взрыв. Мелкие, как иглы, щепки, рыхлый, одетый в желтоватый дерн бугорок земли взметнулись вверх. Он почувствовал хлесткий удар по подошвам сапог, замер, затем стремительно поднялся на ноги. «Противопехотная мина, — пронеслась в его голове мысль. — Сработала с опозданием».

Не успело затихнуть ломающееся эхо, как возник гул мотора приближающего бронетранспортера. Из кабины, с автоматом на изготовку, спрыгнул озабоченный взрывом лейтенант. К месту происшествия бежали солдаты.

— Вас не зацепило?.. — озабоченно спросил лейтенант.

— Товарищ майор, — позвал радист, — позывные «Фиалки».

Окунев с волнением принял из рук радиста трубку радиотелефона!

— «Фиалка»… «Фиалка»… Я — «Тополь-7»… Слушаю…

— «Тополь-7», я — «Фиалка». У аппарата — «Первый». — Генерал сделал паузу, чувствовалось, что он хочет сказать что-то важное. — Я должен сообщить вам печальную весть… Подполковник Кондрашов скончался на операционном столе.

Окунева обдало жаром. Он несколько мгновений молчал, прижав ладонь к пылающему лицу.

— «Фиалка»… Товарищ «Первый», вас понял. Постараемся перед вороном в долгу не остаться, — подавляя подступивший к горлу комок, как мог спокойнее сказал Окунев.

Лейтенант снова обеспокоенно посмотрел на майора.

— Вас не ранило?

— Чепуха! — сказал он глухо и окинул взглядом молодое изжелта-бледное лицо лейтенанта. Он знал, что сопровождающий его офицер дважды ранен и приговорен госпитальной медкомиссией к чистой отставке. Но лейтенант оказался не из числа хлюпиков. Его настойчивость и твердый характер, аргументированные просьбы сломили непримиримых, всезнающих эскулапов, и председатель медкомиссии сказал ему: «Вас с большой натяжкой можно оставить в кадрах действующей армии».

Лейтенанту на днях исполнилось двадцать, но он уже прошел немало дорог войны, бывал в штыковых атаках, штурмовал со своим взводом не одну безымянную высоту. Его широко расставленные глаза открыто смотрели из-под тяжелой стальной каски.

— Товарищ майор, возможно, это разведчик заложил под мост мину замедленного действия, а неподалеку от него установил противопехотную мину.

— А в твоих словах, лейтенант, есть соль… — Окунев с интересом оглядел его небольшую, угловатую фигуру, остановился на ногах, обутых в тяжелые ботинки-«американки».

— Вы какой размер обуви носите, лейтенант?

— Самый ходовой, сорок второй, товарищ майор. А что?

— Да так, как-то к слову пришлось… «Нужно как-то выцыганить для лейтенанта у снабженцев кирзовые сапоги», — подумал Окунев и улыбнулся. — Ничего, лейтенант. А мысли у тебя толковые, словно пирожки, слетающие с горячей сковородки. Скорее всего так оно и есть… Под вашим командованием двенадцать человек. Давайте решим так: шесть человек и вы — идете со мной. Включите в нашу группу радиста. Остальные пять со старшим сержантом во главе плюс водитель бронетранспортера — остаются на месте. Учтите! Места здесь глухие, мало ли что… Установите постоянное дежурство у турельного пулемета. Организуйте скрытую сторожевую службу. Бронетранспортер с дороги убрать в укрытие и замаскировать.

День клонился к закату, когда группа Окунева вышла на ровную, красивую лужайку. Сделали непродолжительный привал. Разостлав на траве карту, Окунев подозвал к себе лейтенанта.

— Давай посмотрим, лейтенант, что у нас получается. Идем по азимуту правильно. До «Чертова урочища» еще целых шесть километров. Время поджимает, товарищ Бородин. А фамилия у вас знаменитая. Бородин! Звучит неплохо! Слыхали о таком композиторе?

— Само собой, товарищ майор!

— Нужно, очень нужно, лейтенант, чтобы бойцы подтянулись. И понимали нас с полуслова, знали все сигналы. Поговорите с солдатами. Обстановка сложная и требует повышенной осторожности и внимания. Радист идет вслед за вами… Исполняйте!

Мелодично между высокими березами почти рядом с Окуневым журчал ручей, унося прозрачные струи в неглубокий овраг. Где-то настойчиво куковала кукушка. Густая, сплетенная солнечными лучами сетка теней падала на лицо майора сбоку, и ему было приятно ощущение лесной тишины и покоя. Из-под прикрытых век он видел, как лейтенант, собрав вокруг себя солдат, смешно, по-гусиному вытягивал ноги, объяснял им секреты бесшумного движения.

— Чудак-человек, — мирно подумал об усилиях лейтенанта Окунев. — Ведь сразу этому не научишься. Нужна тренировка. А хватка у него есть… Молодец лейтенант!

Один из солдат отделился от группы и скрылся в кустарнике. Возвратился он явно взволнованный и сразу подошел к Окуневу.

— Товарищ майор! Нашел там в кустах. — Он разжал руку: в ладони лежала разорванная пополам обертка плиточного шоколада, на которой можно было прочитать: «Гвардейский».

Окунева сразу же покинуло дремотное состояние. Он взял обертку.

— Здесь быть некому, кроме одного человека. Лейтенант! Продолжаем идти вперед.

Шли они быстро около получаса, когда Окунев вдруг поднял вверх правую руку. В лесной тишине четко прослушивались посторонние звуки. То был шум шагов. Явно шел не один человек, похоже, двигалась группа обремененных тяжестью людей, умевших ориентироваться в условиях незнакомой местности, хорошо знакомых с законами войскового строя. Уже слышалось учащенное дыхание, легкое покашливание одного из идущих.

Впереди, в нескольких шагах от группы майора Окунева, просматривалась свободная от зарослей полоска леса. Она напоминала длинный коридор. Первым на этой прогалине появился рослый человек в военном обмундировании, с нашивками старшего сержанта на погонах. Он шел неторопливо, походкой уставшего человека, которому некуда спешить. Автомат ППШ висел у него поперек груди на брезентовом плетеном ремне, закинутом за крепкую, жилистую шею. На первый взгляд его можно было принять за своего, но альпийские ботинки, какие носили немецкие горные стрелки, сразу же настораживали. На поясном ремне старшего сержанта держались два брезентовых чехла, в которых угадывались автоматные диски, в глубокой треугольной кобуре, без сомнения, мог поместиться только немецкий пистолет «вальтер». Все эти детали и остановили майора Окунева от оклика проходящих мимо солдат со странным обилием оружия. Он напряженно всматривался в шедших след в след старшему сержанту людей в форме советских военнослужащих. Были они чем-то похожи — рослые, молодые, мордастые. И у каждого за спиной горбился плотно набитый, армейского образца вещевой мешок. Последний, двадцать первый солдат остановился, посмотрел по сторонам, смахнул со лба прилипшую паутину, вытер выдернутой из-под пояса пилоткой струившийся по затылку пот и нырнул вслед за остальными в заросли ельника. За его спиной, в квадратном чехле из защитного цвета парусины выступали контуры рации. Теперь у Окунева уже не было никакого сомнения: шли переодетые немецкие десантники. Но что им нужно здесь? Когда на многие версты окрест нет никаких стратегически важных объектов, которые приковали бы внимание фашистской разведки. Армейские и фронтовые тылы, а противника могли интересовать базы снабжения, в том числе и продовольственные, находились совершенно в иных районах. Люди, тщательно готовившие какую-то акцию в тылу действующей армии, могли, наверное, знать их координаты. Значит, диверсанты имеют какое-то особое задание, идя строго на юг, в сторону хутора Лесной гай. А там дислоцируется штаб фронта.

Начальник особого отдела дивизии был в курсе событий и понимал, что этот шаг фашистского командования приурочен к контрнаступлению крупной группировки. Неужели диверсанты попытаются с разведывательными целями проникнуть в хутор Лесной гай? Видно, крепко прижало немцев отсутствие объективной информации, если они начали столь рискованную операцию.

«Не спеши, хорошо обдумай, — успокаивал себя Окунев. — Прямой контакт в таком положении, когда три автомата на один, против натасканных в этих делах диверсантов не сулит ничего доброго. Восемь против двадцати одного! Вести бой в лесных условиях — непростая штука. И он, этот бой, можно заранее предугадать, будет не в нашу пользу. А помощь придет, обязательно придет, но будет это значительно позже…» Он успокаивал себя еще и тем, что медленное движение парашютистов-диверсантов ему на руку. И если он правильно понял их маршрут, то, совершив обходное движение, сумеет настичь эту группу. Но сейчас необходима максимальная выдержка, и первым делом нужно связаться с «Фиалкой».

— Лейтенант, — тихо позвал он Бородина. — Займите оборону фронтом на юго-запад и — ни звука… Только радиста ко мне срочно…

Бородин понимающе кивнул головой и незаметно исчез.

Радист — молодой, с легким белым пушком на верхней губе — ловко, со знанием дела распаковал и настроил рацию.

— Готово, товарищ майор! — доложил он.

Окунев опустился на колени и, смотря в сторону достаточно удалившихся немцев, начал передачу:

— «Фиалка», «Фиалка», я — «Тополь-7»… Как слышите меня? Прием… Я — «Тополь-7»…

— «Тополь-7»! Я — «Фиалка»… Слышу вас хорошо, — слышался знакомый голос Николаевой.

— «Фиалка», срочно пригласите к аппарату «Первого»…

— «Тополь-7»! «Тополь-7»! У аппарата Вихров! «Первый» в гостях у «Черемухи».

— Вихров! Срочно нужен «Первый»… Свяжитесь с ним по кабельной связи… Дело неотложное, важное… — Для майора Окунева потекли мучительно медленные секунды, и он не сразу поверил, что появившийся в наушниках его рации голос принадлежит генералу Чавчавадзе.

— «Первый» слушает!

— «Первый»! Я — «Тополь-7». Нахожусь в квадрате «двенадцать», семнадцатый километр от «усадьбы» и четыре — от «Чертова урочища». Произошла встреча с немецкими парашютистами-диверсантами, переодетыми в форму советских военнослужащих. По всем признакам, они готовятся к налету на объект. Численность группы — двадцать один человек. Вооружение — автоматы ППШ и, вероятно, с избытком гранаты. Прямого контакта с ними не имею… Я — «Тополь-7», перехожу на прием…

— «Тополь-7»! Понял вас. Догадываюсь, что бронетранспортер из-за сильно пересеченной местности и бездорожья вами оставлен. Примите меры скрытого сопровождения группы парашютистов. Задачу первую отменяю. В бой до сигнала выступивших вам на помощь спецподразделений — не вступать. Сигнал: две зеленых и одна красная ракеты строго в северном направлении. Незамедлительно связываюсь с «хозяином усадьбы». Для связи с вами выделяю дополнительно радиста. Связь — по вашему усмотрению. Я — «Первый». Связь заканчиваю. Как поняли, прием?..

— Понял вас, товарищ «Первый», понял…

Но если бы все было так, как планировалось…

…Группа немецких парашютистов, удалившись на километр от места, где ее засекла группа майора Окунева, остановилась на привал. Гауптман Курт фон Роне, одетый в форму с погонами советского старшего сержанта, подозвал к себе радиста и коротко приказал:

— Фридрих! Прослушай эфир! Может, есть что-нибудь интересное… Подходит час нашей радиосвязи. Осторожность — мать успеха. Вилли! — обратился он к другому: — За тобой наша безопасность. Можешь взять четверых… Подыщи подходящие деревья, пусть заберутся повыше, замаскируются и ведут наблюдение-. Бинокли иметь всем. В случае опасности — троекратный освист иволги. Все понятно? Точка! Валяйте!

Радист кивнул головой с густой темно-рыжей шевелюрой. Рация работала у него не только на ключ, но и на микрофон. Прощупывая эфир, он нечаянно поймал русскую речь. Язык своих противников он знал неплохо. И это знание предопределило его судьбу. Он был старшим надзирателем исключительно в лагерях для русских военнопленных, работал на подземном заводе по изготовлению морских торпед в районе польского местечка Кубланк, что вблизи Щецина. За злоупотребления служебным положением отправлен на восточный фронт. Здесь и пригодилась его гражданская специальность радиомастера. При случае гауптман фон Роне, садист и пьяница, любил подшучивать над радистом: наш Фридрих — молоток, он знает только ему известный ход и обязательно прорвется в дамки. Фридрих Кальтенбраун, беззвучно шевеля губами, продумывал то, что донесли до него радиоволны: обрывок предельно короткого, насыщенного беспокойством диалога русских. Он не знал, о чем первоначально говорили русские, по всем признакам — военачальники, так как личные позывные мог иметь лишь командир подразделения. И поначалу не придал радиообмену особого значения. Но его насторожила одна, не совсем понятная для него фраза: «Примите меры скрытого сопровождения встретившейся группы парашютистов». Фридрих Кальтенбраун обладал качеством незаурядного аналитического мышления и по одной только этой фразе домыслил остальное: группа гауптмана фон Роне обнаружена и принимаются меры к ее ликвидации.

— Нас засекли, гауптман! — с тревогой в голосе сказал он, снимая наушники.

— И кто же это посмел? — спросил фон Роне, придвигаясь к Кальтенбрауну.

— Кто еще может быть? Русские… Видимо, по нашим следам следует группа советских солдат. Я слышал обрывок радиосеанса между старшим и младшим командирами. Их позывные «Тополь-7» и «Фиалка».

— Этого не может быть. Наш «хвост» чист как непорочная девчонка. Мы сутки после приземления из предосторожности отсиживались в лесу и ничего не видели. Не доверяя тишине, лесному безмолвию, замаскировавшись, подобно кротам, сидели в овраге. Может быть, этот диалог не имел к нам никакого отношения? Повторите краткое содержание услышанного.

Радист рассказал.

Фон Роне озабоченно потер подбородок. Обычно сдержанный, он растерялся, отлично понимая последствия. Остальные диверсанты сидели спокойно, прислушиваясь к разговору, жевали консервированное мясо, запивая его водой из фляжек.

— Вы уверены, что радиосеанс между русскими закончен?

— Совершенно точно, гауптман, — с ноткой недовольства в голосе ответил радист, — ошибок я не допускаю.

— Ну-ну, — пробормотал фон Роне. — Вот что, Фридрих. Немедленно выходите в эфир.

— Но наше время связи еще не наступило…

— Вы раньше думали головой, Фридрих. Разве вам не ясна обстановка? Немедленно готовьтесь к передаче радиограммы. Радируйте!

— «Леопард-3»!.. «Леопард-3»! — забубнил Кальтенбраун. — Я — «Сова-1», я — «Сова-1», как слышите меня, прием?..

«Леопард-3» отозвался немедленно:

— «Сова-1»! Я — «Леопард-3», слышу вас отлично.

— «Леопард-3»! В квадрате «двенадцать» наша группа обнаружена русскими. Внезапность удара по заданному объекту утеряна. Во избежание контакта меняю маршрут, двигаюсь к запасной цели, оставляю прикрытие. Задача заслона — отвлечь на себя преследующих и расправиться с ними из засады. Другие решения неприемлемы…

Через две минуты радист выключил рацию и подал гауптману Роне ответную радиограмму: «Сова-1… Результат вашего присутствия — успех операции „Метеор“. Используйте вариант выхода к пункту „ЛГ“ от южных границ. Утвердитесь в возможной и последовательной ликвидации русских, отвлеките их в глубину лесного массива к западу. Поспешность выводов и излишний шум никогда не приносили пользы…»

«Фалькенберг, как всегда, прав, — подумал фон Роне. — Но как вывернуться из такого щекотливого положения? Нужно попробовать обвести русских вокруг пальца и устроить им хорошую баню. Разгромить в ближнем бою. Что из того, что будет потеряно четыре-пять человек?! Эти потери не особенно отразятся на боеспособности. Окружить и уничтожить всех до единого, под корень! Ведь нужно смотреть на вещи реально. Если постигнет неудача, то тем, кто вернется, позавидовать не придется. Только вот в чем вопрос: сколько их, этих русских солдат? Каково их вооружение и способности к сопротивлению? Как могло произойти, что разные по-существу маршруты…»

— Вилли! Подойдите ко мне. Видите, перед вами на карте квадрат «двенадцать»? Выдвигайте своих молодцев. Задача: незаметно, как это вы умеете делать, сблизиться с русскими. Надеюсь на вашу смекалку и быстроту реакции… Вы, Гюнтер! — Верзила с флегматичным, крупным лицом молча кивнул головой. — В том же порядке по левому флангу. Пройдете зеленый коридор и, соединившись, образуете мешок, в который с остальной группой я буду толкать непрошеных гостей. Чтобы не перестрелять своих, центр остается свободным. Вперед, тевтоны, вперед!

— Бородин! — позвал Окунев лейтенанта. — Сделай так, чтобы солдаты быстро и незаметно сгруппировались около меня.

Когда все собрались, майор подробно объяснил ситуацию:

— Вот что… Враг втрое сильнее нас, схватка может быть с минуты на минуту. Вооружены диверсанты отменно. Без хитрости с нашей стороны не обойтись. На чудо надеяться никак нельзя, хотя и ожидается помощь спецподразделений. Но нельзя, ребята, чтобы, заметая следы, враг ушел безнаказанно. Бегать от фрицев на своей земле и среди своих воинам советской армии не с руки. Мужество, меткий выстрел — вот что требуется от вас в данный час. Смотрите на карту: вот этот самый квадрат «двенадцать», сами видите, сплошные зеленые краски. До хутора Лесной гай — семнадцать километров. Если, не задерживаясь, идти быстрыми шагами — три с половиной часа. Это при условии ровной местности. Вот и смекайте, о чем я с вами толкую. Видели, как уверенно шли диверсанты? Не открывая своего присутствия, будем следовать за ними, держась за их «хвост». Примем в сторону от них влево, на расстоянии видимости друг друга. В этом есть свой резон. Разведку будем вести беспрерывно. По тому, как они шли, можно смело сказать: усталость и моральное напряжение заставят их сделать привал. Вот от этого привала мы и поведем фрицев до самого конца. Все понятно? «Хорошие вы мои, в горелки бы вам еще бегать!» — подумал Окунев и продолжил: — Активная маскировка. Не жалейте коленок, плотнее прижимайтесь животом к земле, если это нужно. Она, матушка, защитит и прикроет… Берегите патроны. Итак, вперед! Лейтенант Бородин! Вы — замыкающий левого фланга…

Встреча майора Окунева с диверсантом, шедшим в середине цепи правого крыла, произошла внезапно, лицом к лицу. Времени на раздумье не оставалось ни у того, ни у другого. Выручило то, что автомат Окунева был взведен и поставлен на автоматическую стрельбу. Нажимая на спуск, Окунев скошенным взглядом увидел: немец широко взмахнул руками, отбросил почему-то в сторону автомат и ринулся вперед, словно хотел заключить в крепкие объятия своего противника. Но колени его подломились, и он упал ничком, сжимая в руке пучок травы. Четыре остальных диверсанта заметались, как мухи в тенетах, среди низкорослого кустарника и, один за другим пронизанные автоматными очередями, легли на землю.

Гауптман фон Роне спешил к месту разыгравшегося боя. Он понял, что все произошло совсем иначе, чем планировалось. Он ругал себя, что снял охранение и не ждал русских. Все было бы гут-гут: несколько выстрелов, а может быть, и без них, — и дело с концом, еще лучше — кинжал. Теперь же звуки стрельбы будоражили лесную глухомань и расходились далеко окрест.

«Не ослиная самоуверенность нужна, а элементарная тактика партизанской войны. Вот что необходимо!.. — разносил он себя мысленно, стараясь на ходу перестроить, изменить ход событий, полностью завладеть инициативой. — Нужно создать группу в два-три человека для молниеносных ударов».

Майор Окунев, прорвавшись через вражеский заслон, быстро, не потеряв ни одного человека, отходил левым флангом в сторону хутора Зеленый гай. Задача была самая заурядная: опередить гитлеровцев и не терять их из виду, откатываться назад к усадьбе или идти навстречу уже посланным на помощь подразделениям.

Неожиданная — хотя и временная — победа окрылила солдат Окунева. Они ринулись вперед, срезая с поясов убитых диверсантов чехлы с запасными дисками, подбирая пистолеты. Но все хорошо понимали, что это только прелюдия к бою с превосходящими силами противника, а решающая схватка еще впереди. Она вот-вот разгорится, и кто знает, как все обернется, дождутся ли они помощи.

Автоматные очереди полоснули неожиданно сзади. Шедший рядом с майором молоденький солдат вскинул руку и стал валиться на бок. Дважды убитый, приняв своим телом очередную порцию пуль, предназначенных для другого, своим падением он спас командира, орошая его лицо алой кровью.

Пули Окунева достали вывернувшегося из-за деревьев диверсанта, а сам он открыто, больше не таясь, опрометью метнулся влево, не прячась и не сгибаясь под огненным смерчем свинца, увлекая за собой солдат.

— Если не вырвемся вперед из кольца, замкнутого диверсантами, на тридцать-сорок метров, — каюк, — задыхаясь от бешеного бега, сказал он оказавшемуся рядом с ним лейтенанту Бородину.

Ручная граната, брошенная одним из диверсантов, ударилась корпусом о ствол осины и взорвалась. Осколки шрапнельным визгом располосовали воздух. Уже у самой цели один из осколков настиг рядового Кныша. Словно стреноженная лошадь, он запрыгал на месте, разворачиваясь лицом в обратную сторону и упал навзничь. Кныш старался подняться, перевернуться на спину, но скрестившиеся над ним автоматные очереди прибили его к земле, как прибивают по осени опавшие листья капли дождя. Рискуя жизнью, лейтенант Бородин подхватил его безжизненное, истекающее кровью тело и, прикрытый огнем отходящих товарищей, сумел дотащить до неглубокой впадины. Гимнастерка на спине солдата топорщилась мокрым алым комом, изрешеченная пулями. Бородин достал из нагрудного кармана рядового документы, окрашенные кровью, его комсомольский билет, затем заменил в своем автомате опустошенный диск, вставил полный….

Очередной, уже фронтальный натиск ожесточенных потерями диверсантов они отбили сразу. Несколько немцев осталось лежать на месте, остальные отхлынули, ведя редкий огонь из автоматов.

Граната Ф-1, недолетевшая до обороняющихся, плюхнулась на землю, круша осколками кустарник, оставляя дымящуюся, рваную воронку.

Один из солдат группы майора Окунева — худенький, небольшого росточка, с выразительным взглядом больших миндалевидных глаз на тонком и узком лице — Станислав Мешков, тот, что принес Окуневу на последнем привале обрывок шоколадной обертки, вдруг резко приподнялся из-за укрытия и грудью налег на мелкорослый кустарник, повернув голову в сторону своих однополчан. Его одеревеневший указательный палец, застряв в отверстии спусковой скобы, жал на гашетку спуска, и автомат в руках мертвого безостановочно посылал пулю за пулей в предвечернее, густо синеющее небо, а из черных глаз Мешкова крупными градинками катились слезы. Слезы не ужаса и смерти — какой-то тайной надежды умирающего тела.

Железный натиск диверсантов, штурмовавших позицию советских солдат, внезапно ослабел и прекратился. Послышались короткие, как хлопки пастушечьего бича, сухие и одиночные пистолетные выстрелы.

— Своих раненых добивают, шакалы, — с грустью проговорил лейтенант Бородин. Он съежился, словно его охватила лихорадка, вытер катившийся по лицу пот и задышал тяжело, с присвистом. — Товарищ майор, выходите из боя. Мы с Глуховым прикроем вас, — кивнул он на рослого, с симпатичным лицом, ладно скроенного солдата. — Рядовой Васильченко серьезно ранен в бедро. Терпит, но не признается. Если пробудет в таком положении долго — гангрена обеспечена. Прошу вас, товарищ майор! Уходите навстречу нашим вместе с Васильченко. В помощь вам — рядовой Петухов…

Окунев внимательно посмотрел на Бородина.

— Плохо же ты думаешь о старших по званию… Не забывай, лейтенант, что я тоже солдат. Право на жизнь у нас с тобой одно, задача — тоже общая. Глухов! Займитесь перевязкой командира! Он же тяжело ранен! Петухов, перевяжите Васильченко!

В уголках губ Бородина показалась кровь. Пузырясь, медленно стала накапливаться, стекать на подбородок.

— Не заметил, как зацепила, проклятая, товарищ майор… Под правую лопатку. Видимо, легкие продырявило, но это пустяки, ничего, выживу… Главное, рассчитаться сполна с Гансами… Мама! Прости! Долго не писал тебе, родная, писем… — стал бредить Бородин.

«Если фашисты повторят атаку, нам не удержаться! — подумал Окунев. — Правда, вряд ли они сунутся в лоб. Скорее всего, обойдут нас с тыла. Пара гранат — и все. Но все равно им никуда не деться. Скоро подойдет подкрепление».

…Перестреляв тяжелораненых, гауптман фон Роне вывел свою группу из боя и спешно двинулся на запад. Через полкилометра он построил в шеренгу своих подчиненных. Перед ним стояло всего десять человек.

— Три минуты, чтобы привести себя в порядок! Уходить нужно немедленно. Франц Граббе! Что у вас с левой рукой?

— Так! Пустяк, гауптман! Касательное ранение. Движение в локте свободное и безболезненное, — чуть сойдя с лица, зная, что за этим вопросом кроется, раболепно проговорил Франц Граббе.

— Резко вытяните руку вперед, — приказал фон Роне.

Рука у Граббе, словно налившись свинцом, не поднималась.

— Все понятно, не утруждайте себя. Вам же больно! — произнес фон Роне. — Вы не боеспособны, друг мой! Фридрих! Поговорите с Францем. Он нуждается в добром напутствии.

— Идем, Франц! — с тупым равнодушием сказал радист. — Идем, дорогой, здесь совсем неподалеку…

Они скрылись из виду принявших вновь походный порядок диверсантов.

— Ты же лучший мой друг, Фридрих! — тяжело проговорил Франц Граббе. — Неужели ты выстрелишь в меня, и я останусь здесь навсегда… Не увижу больше фатерлянда. Подумай, ведь мы с тобой под одним богом ходим…

— А я и останусь твоим другом, Франц. Навсегда твоим другом. Разве можно вычеркнуть из жизни все то, что было у нас с тобой, Франц! Да не скули ты, не дрожи, как осина под топором, не нагоняй тоску — и так тошно. Все будет хорошо! Нашли дурака, чтобы пролить твою кровь. — Проговорил Кальтенбраун, вынимая из кобуры пистолет «Вальтер» и отводя курок. — Ты только не смотри мне так жалобно в глаза, Франц! Повернись затылком. Пуля из пистолета уйдет в воздух, а ты падай, лежи и не шевелись… Выстрел нужен для тех, кто остался в строю с гауптманом. — Когда Франц Граббе повернулся отяжелевшим телом, Фридрих Кальтенбраун мгновенно выдернул из ножен кинжал и наотмашь всадил его острие между лопаток обреченного. Фон Роне любит тишину.

В тот же самый момент майор Окунев, забыв о времени и вражеских диверсантах, держал на своих коленях отяжелевшую голову уходящего из жизни лейтенанта Бородина. Жизнь покидала лейтенанта тихо и безропотно, уходила незаметно, и он, даже не вздрогнув и не застонав, ушел в небытие.

— Все! — обронил единственное слово Окунев, отворачивая в сторону лицо. Глаза его затянуло туманом…

— Товарищ майор! Ракеты! — радостно воскликнул радист Петухов. — Сигнальные ракеты!

Окунев поднял глаза. Вот и пришла помощь. Теперь можно взять в плотное кольцо оставшихся диверсантов. Генерал выслушает доклад о проведенной операции и скажет «спасибо». Но в его чуть прищуренных глазах Окуневу, конечно же, придется уловить не только благодарность, а и сдерживаемый изо всех сил крик-упрек: «Левашова все-таки упустили…»

Две зеленые и одна красная ракеты хвостами-кометами легли прямо над лесом. Точно такие же появились слева и справа. И только над северным краем леса небо было пустынным, обряжаясь в черную бахрому сентябрьской ночи.

Глава двенадцатая

— Ну что, братцы-кролики, елки точеные! — весело зыркнул глазами старшина Двуреченский на разведчиков. — Как говорят моряки: по местам стоять, с якоря сниматься!

— Если бы у каждого из нас были шапки-невидимки! Поигрались бы мы с этой серо-зеленой гитлеровской рванью! — приподнимаясь, прогудел Иван Щегольков.

— Ишь, чего захотел, подай ему шапку-невидимку. Ты и так колобком пройдешь, авось и не заметят. Аль «очко» заиграло? — подзадорил Юлаев, проверяя автомат. — Ты вот что, старшина, — сказал он Двуреченскому, — должен был заметить у власовцев на левом рукаве маскировочной куртки грязно-белый треугольник с русскими буквами «РОА». Всем на них походим, а вот такая, казалось бы, мелочь, если ее нет, в глаза может броситься…

— Так это дело рук, — догадавшись, о чем говорит Юлаев, согласился Двуреченский. — Белая байка для запасных портянок в вещмешке. Бритва имеется. Есть и иголка с ниткой: солдат без нее, что колодец без воды или жеребец без… Без чего, Щегольков!

— Без подков, товарищ старшина…

— Ну да, без подков. Как ты быстро об этом догадался? Самообразованием занимаешься? — хитровато подмигнул он Юлаеву. — Только вот загвоздка: чем написать эти чертовые три буквы, ума не приложу.

— С этим, пожалуй, выйдем, — дождавшись, пока закончит свою мысль Двуреченский, предложил Юлаев и показал обломок карандаша с красным стержнем. — Лейтенанту Черемушкину еще дома чинил. А этот огрызок остался у меня в кармане.

— Запасливый ты, Юлаев. Как в хозмаге — все у тебя есть, — улыбнувшись, произнес Двуреченский. — С каждого по нитке — глядишь и рубашка. Щеголяй — не скупись.

— Полотно слишком белое, — заметил Щегольков.

— Не нервируй по пустякам! — прервал его старшина. — В этих делах ты не достиг еще мудрейших. Учись, брат, учись. Каждый из нас должен научиться варить суп из топора. Что этим сказано: находчивость и терпение — всему голова. — Старшина уже вырезал нарукавные треугольники. — То, что они такие белые — не помеха. Тряхнем на них сухой землицы, погладим ладошкой — враз станут серо-белыми, нужной кондиции. Ну как?

— Уж вы и привираете, товарищ старшина! — завелся Щегольков. — Значит, терпение и находчивость. Согласен, все это так. А знания, опыт, смелость, без которых — не может получиться настоящий разведчик, вы отбрасываете в сторону? Да?

— Я тебе этого не говорил, — выводя букву на шевроне, посмеиваясь, сказал Двуреченский. — Только ты хитрущий, как тот дед Щукарь. Он выходил из любого положения. Даже рыбу в Дону ловил леской без крючка… Давай, Иван, а на Иванах вся Русь держится, прилажу тебе на рукав «пропуск». Нашивка — одна видимость, но марку держать надо. Конечно, с этим в гости к Власову не пожалуешь… Хотелось бы, ребята, посмотреть на этого генерала, но… сейчас, други, снимаемся. Пойдем по ельнику вдоль дороги. По ней укатили власовские недоделки. Притопаем, узнаем, что за объекты они охраняют, и — к железной дороге. Переднюем, дождемся темноты, перескочим — и дальше, к хутору Камышиха. Пусть ищут Васю лысого. — Он поднялся из окопа, вырытого явно немецкими солдатами, и, не выходя из густой тени, отбрасываемой кроной сосны, поднес к глазам бинокль.

Поляна неплохо просматривалась и невооруженным глазом, но линзы приближали дальние подступы и пространство между кучно стоявшими деревьями. Ничего настораживающего внимания не было. Небольшой железнодорожный состав, груженный крупно распиленными досками, подрагивая последней платформой, исчез за поворотом; второй миновал входную стрелку и медленно пятился по запасным путям к лесопильному заводику; третий стоял под парами у деревянной эстакады под погрузкой. Платформы грузили круглым лесом-тонкомером в огороженной колючей проволокой зоне, по углам которой стояли решетчатые вышки с пулеметами. Глухую тишину сек противный визг пилорамы. Там, суетливо подталкиваемые резкими гортанными выкриками, копошились пленные под охраной эсэсовцев. Центр поляны и ее оконечность, кроме южной, были безлюдны. Натянутая над ней маскировочная сеть, отбрасывая на землю квадратные, узорчатые тени, создавала иллюзию общего лесного массива.

— Пожалуй, самое время ретироваться, елки точеные! — пряча бинокль в складках куртки, сказал Двуреченский и, неторопливо, словно прогуливаясь, вошел в низкорослый редковатый ельник. Трое разведчиков пересекли дорогу. Здесь уже шел густой, нетронутый и необозримый во все стороны лес, сливающийся дымчатой каемкой с линией горизонта. Подошвы обуви, касаясь поверхности земли, мягко пружинили на толстой подушке зеленеющего мха, разнотравья и опавших листьев, поглощая шум шагов.

Чьи-то голоса первым услышал следующий вслед за старшиной Иван Щегольков. Разведчики залегли, вжимаясь в податливый мох и настил листьев. Затем по-пластунски стали передвигаться вперед, на звук русской речи.

— Это власовцы! Идут они чуть впереди нас, по тропе через ельник, в северном направлении. Их пятеро, а может, трое, — прошептал Щегольков, поворачивая голову к Двуреченскому и Юлаеву. — Укоротить бы им языки… Я бы этим жабам…

— Чтобы хорошо рассмотреть этих вояк, еще чуть вперед. И — ша… Замереть, никакой самодеятельности!

Первым показался на тропе коренастый, пышноволосый власовец. Забавно смотрелась на его покатом лбу косая челочка черных волос, придававшая ему несколько легкомысленный вид… Светло-коричневые глаза его равнодушно смотрели вокруг. Во всех движениях чувствовались бравада и уверенность. Пухлые розовеющие щеки и оттопыренная нижняя губа, что называется, греческий профиль, весь его собранный, опрятный вид вызывали у Егора Двуреченского еще не вполне осознанную ассоциацию, будоражащую память. Он смотрел на этого человека пристально, словно прожигая его насквозь сузившимися глазами, и не мог поверить самому себе, что видит знакомое лицо. Навязчивое видение привело его в оцепенение. Он, не веря своим глазам, мысленно чертыхнулся и закрыл их на мгновение. Но образ увиденного им человека еще четче вырисовывался в памяти. Поравнявшийся с засадой разведчиков парень, шедший во главе группы из трех власовцев, вооруженных советскими пистолетами-пулеметами Шпагина, пожалуй, не был двойником того, кого он знал давно, еще с детства. Двуреченский не замечал, не видел тех троих, которые шагали в цепочке за первым. Эти солдаты предателя генерала Власова, изменники, по которым давно плакала петля, сами по себе не представляли для него ни малейшего интереса. По существу, они не входили в его сознание и являлись как бы незначительными деталями картины, развернувшейся в пространстве. Не доверяя своей интуиции и застыв в напряжении, он ждал, еще не понимая чего именно, но уже уверенный в том, что один присущий только этому человеку штрих рассеет его сомнения.

На плечах этого власовца топорщились погоны немецкого рядового без знаков различия. Скорее всего, он выполнял обязанности разводящего караульной смены. Вся группа власовцев поравнялось с засадой разведчиков, и тут первый обратился к сзади идущему:

— Чесноков! Вы отстоите сегодня две смены подряд. Восемь часов. Имеется распоряжение взводного. Начкар должен был бы поставить вас в известность. На ночные часы недостает людей. К тому же за вами числится должок. Понятно объясняю?

И только сейчас Двуреченский сообразил, что ждал только этого. Ждал, чтобы он заговорил, и по тому, как тот произносил фразы, мямля каждое слово, словно насильно выталкивая их языком изо рта, сомнений больше не было. Этот человек был не кем иным, как другом детства и юности, жившим в соседнем дворе, на одной улице, бесконечно тянувшейся вдоль железнодорожного полотна, — Григорием Сукниным, Галушкой.

Егор Двуреченский расстался с ним в тяжелом и сложном сорок первом, будучи на год старше Сукнина. Двадцать четвертому году призыва еще не было, но Григорий вместе с ним целый день провел в военкомате. Он сумел не отстать в потоке провожающих до самого вокзала. И здесь, когда, мобилизованные уже сидели в товарных вагонах, Григорий разрыдался. Да и у самого Егора першило в глубине горла, когда он бросал частые взгляды в сторону толпы, где стояли отец и мать. Маленький братик Василек беспрестанно размахивал сжатым кулачком и что-то кричал Егору, но гомон голосов, всхлипывания, плач женщин топили его тонкий детский голосок, и он не слышал, что братишка повторял одни и те же слова: «Егорка! Миленький! Возвращайся скорее… Я жду тебя, Егорка…» Мать — тоненькая и сухонькая — почти не плакала. Только отец, сутулясь, невзрачный, горбатенький и какой-то жалкий, не говоря ни слова, молча смотрел на сына и не стыдился горючих слез, обильно капающих на его праздничный костюм. Разве мог тогда даже предположить Егор о том, что произойдет такая встреча с Григорием Сукниным, носящим сейчас на левом рукаве маскировочного костюма шеврон с крупными красными буквами «РОА» на фоне белого треугольника.

«Лучше бы ты был убит, Галушка», — неожиданно для себя, чуть ли не в голос, вспомнив уличное прозвище Сукнина, едва не выпалил Егор Двуреченский. Григорий, ведя группу, при этом, как под гипнозом, вдруг споткнулся, зацепившись носком за мохнатую кочку, и едва не растянулся по тропе.

— Конь, споткнувшийся на ровном месте, — плохая примета, — со смешком заметил замыкающий власовец. — Что-то тебя ждет, отделенный…

— Что было — то видели. Что будет — увидим! Тебя на тризну не пригласят, Сычов, — нервозно парировал Сукнин. — Предстоит снова драпать, все признаки налицо. — И внезапно меняя тон, начальственно проговорил — В строю не болтать! Наряд вне очереди захотел, Сыч! Так он у тебя уже имеется.

Еще неясная, не совсем оформившаяся в сознании Егора Двуреченского мысль постепенно переросла в окончательное решение: он не уйдет отсюда, пока лицом к лицу не встретится с Сукниным. Это должно, по его расчетам, случится очень скоро и будет не ради любопытства и прошлых воспоминаний. Что произойдет позже, старшина знал и в то же время мучительно страдал от того, что изменить ничего нельзя. Отнять жизнь у человека, в жилах которого, подобно ему, текла кровь русского, с которым он провел лучшие годы — годы детства и юности, было не одно и то же, что послать пулю во вражеского солдата. Непростым и в чем-то даже противоестественным по своей сути представлялся суровый приговор, который именно ему в силу обстоятельств надлежит привести в исполнение. И в силу этих же самых обстоятельств, если не произойдет прямого столкновения, разведчикам придется подумать, как убрать власовских солдат, чтобы не выдать своего присутствия. Все шло к тому, что опять не получался тихим, без следов, их опасный рейд.

Двуреченский не мог найти какое-либо оправдание поступку, совершенному его бывшим товарищем. Попасть в лапы к врагу можно по разным причинам. Война без пленных не бывает. Но почему ты поднял оружие против своих, запятнав этим честь гражданина и воина, предав свой народ? И если тебе Родина доверила в тяжкий для нее час оружие, крепко держи его в руках и не выпускай до самого своего смертного часа. Юлаев, Щегольков, Черемушкин и все остальные… Старшина не сомневался в твердости их духа, знал, что они не пожалеют своей жизни ради святого дела и отдадут ее только тогда, когда враг заплатит за это дорогой ценой. Вот почему встреча с Сукниным стала для него отголоском несчастья, вызвала кричащую боль в его сердце за преступную трусость бывшего товарища, павшего в его глазах, предавшего святыню из святынь — верность народу.

Щегольков и Юлаев заметили, как встревожилось, побледнело лицо старшины. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Наконец Двуреченский шевельнулся и сказал своим обычным голосом:

— Сейчас с минуты на минуту пройдет караульная смена власовцев. Не возражаю, если тихо — всех до одного. — И он сделал жест ладонью сверху вниз. — Не трогайте только одного — пышноволосого, с челочкой. Мне очень хотелось бы с ним погутарить.

Но все произошло совсем не так, как запланировал старшина. Послышался шелест шагов. Отрываясь от земли, Юлаев и Щегольков приготовились к прыжку, зажимая в ладонях финские ножи. Сквозь листву кустарника были видны фигуры равняющихся с ними власовцев. Но среди них Григория Сукнина не оказалось. Задерживался ли он, или были на то иные причины — для разведчиков оставалось загадкой. И Двуреченский молча покачал головой: не трогать! Не подозревая о смертельной опасности, власовцы не спеша протопали мимо.

Разведчики приподнялись с места, когда вновь обладающий острым слухом Иван Щегольков предупреждающе взмахнул рукой:

— Кто-то идет по тропе от объекта, мне кажется двое. Что прикажете, товарищ старшина?

— Только обезоружить, связать и не дать возможности поднять суматоху. Пышноволосого не трогать. С другим можете не церемониться.

Власовцы не поняли сразу, в чем дело. Один из них, одетый в форму немецкого рядового-пехотинца с погонами унтер-офицера слегка подался назад, коснувшись кобуры пистолета, но от каких-либо действий воздержался. Свалившиеся как снег на голову, эти трое не выглядели посторонними людьми. Только нельзя было понять, к какому подразделению они относятся. Скорее всего, к специальным частям РОА, имеющим задачи чисто карательного и диверсионного характера, наверное, к тем головорезам генерала Власова, которые прибыли сегодня пополудни в штаб их отряда. Словом, искать ссоры с ними не хотелось. Правда, один из незнакомцев — рослый детина — смотрел враждебно и вызывающе. Власовец с нашивками унтер-офицера хотел обойти его стороной и сделал шаг вперед, но тут его пронзила тревожная мысль, что здесь что-то не так.

— Руки вверх! И ни звука! — прошептал появившийся перед ним Двуреченский. Ствол автомата красноречиво толкнул власовского унтера в грудь. — Любое движение воспринимается как попытка к сопротивлению. И — амба…

Второй из встретившихся власовцам незнакомых людей — высокий и жилистый — крупными и подвижными, как клещи, пальцами выдернул из его кобуры пистолет.

Унтер протестующе взмахнул рукой, и этого оказалось достаточно, чтобы стоящий позади человек обхватил рукой его скулы, вспухнувшие вдруг нечеловеческой болью, и тут же страшное для него ощущение оборвал вошедший под правую лопатку острый клинок.

Сукнин видел, как начальника караула поволокли в кусты и бросили в зарослях. Он стоял как вкопанный, с широко раскрытыми глазами, словно связанный по рукам и ногам, не делая даже попытки коснуться руками автомата, что висел на его правом плече, и, вытянувшись, ждал неумолимого смертельного удара. Щеки его посерели, глаза, крупные и блестящие, потускнели, словно припорошенные пылью, смотрели куда-то вверх, в пространство, тоскующие и безразличные. Его, видимо, тряс озноб: мелко дрожали пальцы рук, и весь он выглядел обмякшим, осунувшимся, будто впервые вышедшим на больничный двор после тяжелой болезни.

— Что же ты, Григорий, так неважно встречаешь русских людей? Или память уже не та, отшибла ее служба у врагов советского народа? — борясь со сдавившим грудь волнением, вполголоса спросил Двуреченский. — Вижу! Не рад ты встрече со мной, Галушка. Не милы тебе гости с другой улицы…

— Ты убей меня сразу, Егор! Не тяни напрасно душу… Вся она — рана на ране. Скажу тебе только одно: хоть и занесло меня волей судьбы не в те сани, но своих не гробил. Думал давно пересечь фронт, вырваться к своим, но, знать, не судьба! С концлагеря мысли лелеял. С одной тяжкой ямы в другую вкатился. Жилка слаба. Поэтому и жить захотел. Одним словом: не по Сеньке шапка… Таких, как я, в этой проклятой богом РОА — немало. Но есть и среди нашего брата — висельники и шакалы, пакостники и великие кожедеры. Как вот этот, которого вы только что прикончили…

Егор почувствовал, как что-то сдавило его сердце. Оно билось резкими толчками. Навязчиво приходили на память слова гоголевского героя — старого Тараса: «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи? Так продать? Продать веру? Продать своих? Стой же, слезай с коня…»

— Ахмет! Господина власовца обременяет наш отечественный автомат. Освободи от лишнего груза.

Разведчики свернули с тропы и остановились в густых зарослях кустарника. Юлаев и Щегольков заняли оборону. Они не присутствовали при разговоре старшины с пленным власовцем.

— Я понимаю, что у вас слишком мало времени, чтобы возиться со мной, — с усилием выговорил Сукнин. — Хочу предупредить: в вашем распоряжении остается всего двадцать минут. Если я не позвоню дежурному офицеру, что задерживаюсь, нас начнут разыскивать. Молю только о том, чтобы родным о нашей встрече — ни слова.

— Ты умрешь, Сукнин! Умрешь собачьей смертью. Тебя нет! Ты для всех пропал без вести. Ты же за горбушку хлеба, за мнимую свободу поднял оружие против своих. Ты живешь по простому, жестокому принципу: твоя хата с краю… Ты прав, Сукнин. У нас нет времени. И эти двадцать минут истекают…

— Что ж, Егор! Я знаю, чего заслуживаю. Неважно, какой была моя служба в РОА. Быть в ней — предательство.

— Чем красен объект, который вы охраняете? И прошу покороче.

— Армейский склад горючего и боеприпасов. От места, где мы стоим, четыреста метров. Я вел дополнительную смену. Всего нашей охраны — четырнадцать человек. Пять часовых — немецкие солдаты. Нам, в основном, доверяют внешние подходы. У меня есть пропуск во внутренний двор, к пакгаузам. Там и цистерны находятся…

— Конечно. Как доверенному лицу, душой и телом преданному фашистам! — едко сказал Двуреченский.

— В твоем понятий, я в высшей степени сволочь, Егор. Иного ярлыка и не заслужил. Справедливо. И дальше… После встречи с тобой жить с этим клеймом не смогу… Подскажи, что мне делать дальше?

— И когда же, Григорий, попал ты к немцам в плен? — будто не слыша вопроса, поинтересовался Двуреченский.

— В начале сентября сорок второго… В придонских степях у речки Сал, что под хутором Топилиным. Спустя два месяца после мобилизации. Да и ушел я в Красную армию добровольцем. Воевал под Ростовом, на левом берегу Дона, у Ольгинской…

— Пароль на сегодняшние сутки знаешь?

— Да! «Дунай». Отзыв — «Днестр». Это пароль нашего гарнизона. У немцев свой. Наш-то они знают, но свой постоянно держат в секрете, за семью замками. Нам не доверяют.

— Чучело ты гороховое, Сукнин! Зная тебя с детства, не мог даже подумать… — как бы примиряюще сказал Двуреченский.

— Завинчивали гайку до отказа… Морили голодом, спать приходилось, если это можно назвать сном, где придется, среди испражнений, воду — и ту пили гнилую, со стекающими в канаву нечистотами. Стреляли в нас по выбору, на спор. Крематорий, говаривали эсэсовцы, — счастье для избранных, избавление от мук. А в рай, мол, попадают только божьи агнцы, прошедшие их чистилище.

— Напрасно исповедуешься…

— А я и не выкладываюсь перед тобой. Знаю, ничего от этого не изменится, — с раздражением выдавил из себя Сукнин. — Стреляй… Нет! Стрелять ты не станешь, ты хитрый. Убьешь меня кинжалом. Это долго, очень долго, Егор. Как жаль, что и смерть не приходит без мук.

Егор тронул рукоять кинжала в висевших на поясе ножнах.

— Предать во второй раз ты уже не сможешь. Прежде всего, с тобой уже нет напарника, а без него петля тебе обеспечена… Скорый суд — и рассуждать не будут…

Галушка недоуменно посмотрел на Егора.

— Скажи, Григорий, что тебе известно об армейской группе под кодовым названием «Метеор»? Возможно, что ваша часть, как вспомогательная единица, входит в ее состав.

— Мы не имеем никакой информации. Ходят слухи, что наша рота через несколько дней будет отправлена на передний край. День, который я ждал с таким нетерпением. Уже розданы дополнительные боеприпасы. Больше мне ничего не известно. Контактов с немцами не имею.

— Хорошо, — тяжело вздохнув, словно закончив тяжелую работу, произнес Двуреченский. — Так вот… Ты должен выполнить ответственное задание советского командования — взорвать объект, который ты охраняешь. Это будет твоя помощь Советской Армии. Только честно, без показухи. Может, и ты будешь после этого исключен из черных списков памяти. Умрешь, как солдат, на боевом посту. Знаешь, как это делается?

— Заслужил ли я такое доверие, Егор? Но, считай, что я приступил к выполнению боевого задания. Несколько стокубовых цистерн стоят открыто, на низких основаниях, по соседству с точно такими же, только уложенными в траншеи с маскировкой. Хранилища боеприпасов — снарядов разного калибра, мин, винтовочных и автоматных патронов, ручных гранат — временные деревянные постройки барачного типа. Стоит бросить связку гранат…

Жизнь как бы медленно возвращалась к Сукнину! Его серое, без единой кровинки лицо стало светлеть, ожили потухшие глаза. Он хотел еще что-то сказать, но ему мешали жесткие спазмы, возникшие в сухой гортани.

— А ведь я, — выговорил Сукнин наконец, — заметил одного из ваших в зарослях кустарника, когда споткнулся и чуть не упал. Того, у кого рыжие волосы… — Ошарашил он Егора потоком этих тихих слов, виновато смотря в глаза Двуреченскому — Возвращаться в караульное помещение мне не с руки. Пойду прямо к хранилищу. Так я иду, Егорка? Да?

— Иди! — как бы не замечая его протянутой руки, властно сказал Двуреченский. — Мы уходим. И помни, что отец у тебя, дядя Миша, старый солдат и большевик с большой буквы. И вера у нас с тобой одна — советская! Прощай! Если уцелеешь, буду рад. Держи узду коня, на которого опять сел, надежно и крепко.

Двуреченский смотрел Сукнину вслед, слушая, как шелестят, смыкаясь за ним, ветки кустарника.

Глава тринадцатая

— Командир! Впереди — немецкая застава! — осматривая в бинокль местность, предупредил лейтенанта Черемушкина сержант Румянцев. Разведчики расположились под сенью крупных сосен, там, где кончалось разнотравье. Прямо перед ними на расстоянии полукилометра маячили лягушачьей окраской два бронетранспортера с выставленными вверх стволами крупнокалиберных пулеметов. Немецких солдат в машинах не было, видимо, они лежали в траве. Солнце уже взошло, съедая островки плавающего в низинах сизого тумана. Зубчатая стена леса впереди выступала четко, окрашенная скользящими желто-красными бликами. За ней, в двух километрах, и находился овраг с отметкой «двести один», к которому стремился лейтенант Черемушкин.

— Спокойно, ребята, спокойно! Осмотримся, определимся и подумаем: почему, с какой целью торчат здесь эти чучела, — проговорил лейтенант, поднося к глазам бинокль. — Да! Ты прав, Александр. Вперед для нас дороги нет! Но что бы это значило? Какую задачу выполняет десант бронетранспортеров? Непонятно. Возможно, немцы не поверили в нашу гибель. Экипаж мог собственноручно взорвать танк. Почему собственноручно? Боекомплект мог взорваться и от детонирующего удара снаряда. Как ты мыслишь, Румянцев?

— Трудно сказать, командир. Но, скорее всего, командующий группировкой «Метеор» генерал Веллер, узнав о потрясающих событиях в танковой дивизии, приказал своему штабу, в том числе и начальнику контрразведки, в широком диапазоне блокировать подходы и выходы из района ее дислокации.

— А ведь в твоих словах есть изюминка, — посмотрев на Румянцева, согласился Черемушкин. — Отойдем чуток в глубину леса и переждем, будем вести наблюдение. Посмотрим, что доброго скажет нам карта. Ты, Румянцев, оставайся здесь, замаскируйся и понаблюдай за фрицами. Солнце нам светит в затылок, и, естественно, по блеску линз бинокля немцы нас не засекут. Ты, Рувим, — обратился он к Ласточкину, — будешь прикрывать нас с тыла. И никаких звуковых сигналов! Вы, Коврова, выберите местечко поуютней и можете пока отдыхать. По местам!

Лейтенант разложил карту на рыже-коричневой с прозеленью хвойной подстилке, обильно покрывающей землю, и внимательно, словно советуясь с ней, стал изучать ее.

— Ты не выдай меня, — обращаясь к карте, как к живому существу, говорил он. И тут, устыдившись невольно сорвавшихся фраз, посмотрел на Коврову. Но она в полузабытьи лежала вверх лицом, закрыв глаза, и усталость отражалась на ее впалых щеках.

Карта шуршала под его ладонью. Да, разведгруппа оказалась в неприятной ситуации… Где выход? Идти открытой местностью к точке намеченного отдыха опасно. Не лучше ли, изменив маршрут, направиться на северо-восток. Это удлинит дальнейший путь. Но зачастую лишние пройденные километры обеспечивают необходимую безопасность. При движении встретится бездействующая двухэтажная полуразвалившаяся водокачка. Стоит она одиноко среди девственного леса. Дорога к ней заросла кустарником и подлеском и растворилась на общем фоне леса. Там и быть сравнительно безопасному пункту отдыха уставших, измотанных разведчиков. А дальше расстилаются бескрайние леса, что обеспечит разведгруппе скрытое движение. Однако не забывай, разведчик, о том, что карта образца тридцать девятого года.

«Значит, придется следовать к заброшенной водокачке. Выбора, практически, у меня нет, — размышлял Черемушкин, сворачивая карту и поглядывая на Коврову. Наташа, откинув руки вдоль свернутого клубочком тела, чуть-чуть посапывала во сне. Он долго, насколько позволяло время, смотрел на ее осунувшееся лицо, отмечая про себя, что после ночного нечаянного визита в расположение немецкой танковой дивизии оно потеряло нежность очертаний, приобрело оттенок жесткости и какой-то внутренней, сдерживаемой печали. В уголках ее приоткрытых губ появились лучинки едва заметных морщинок, а под глазами легли светло-фиолетовые тени.

Связь! Связь! И еще раз связь! Придем на место — решим, что делать. А стоит ли идти к водокачке? Не лучше ли переждать, когда бронетранспортеры с немцами уберутся восвояси? Не будут же они торчать здесь бесконечно! Нет! Лучше к водокачке. Расположенная в глухом месте и в то же время недалеко от райцентра Юдино, она удобна не только для отдыха, но и для ведения разведки. Да и обзор прилегающей к ней местности не осложнит наблюдения. Напротив, исключит внезапность скрытого подхода гитлеровцев. И по всем признакам, хвоста за нами нет».

Не мог знать лейтенант Черемушкин, что из Берлина в связи с событиями в дивизии, входящей в состав армейской группы «Метеор», прибыла специальная комиссия. Танковая дивизия, дислоцирующаяся в урочище «Белых сов», не дойдя еще до фронта, была морально дезорганизована. В результате налета советских бомбардировщиков потеряла значительное количество боевой техники, тылового имущества, треть парка спецавтотранспорта. Но и это еще не все. Застигнутые потоком горящего дизельного топлива и бензина, вытекающего из разбитых вдребезги топливозаправщиков, погибли некоторые офицеры штаба.

Застегнув планшет, Черемушкин проскользнул к краю лесной вырубки. Румянцев повернул в его сторону голову и сделал движение ладонью вниз.

— Приземляйтесь, командир, и смотрите, — озабоченно сказал он, передавая бинокль. — Минут пять тому назад картина резко изменилась. Нет, бронетранспортеры стоят на месте. Вокруг них сгруппировались солдаты десанта. Но появились тяжелые дизели-тягачи с восьмиосными прицепами. На прицепах мощные бульдозеры. Видишь, солдаты направились к платформам. Одна из машин ползет в неглубокую выемку. Получается импровизированная эстакада, которая может принять при помощи опорных брусьев любой груз. А эти двое — с теодолитами — что они делают? Делают обмер, вбивают колышки и постепенно от южной окраины поляны продвигаются к ее северной границе. Что это все значит?

— Раскинь умом, Саша! Зачем прибыли бульдозеры? Чтобы корчевать оставшиеся на луговине пни. Почему немцы расхаживают с аршинами и теодолитами и вбивают колышки? Что записывают в блокноты? Чтобы графически построить схему поверхности, определить ее горизонт. Зачем все это понадобилось фрицам? Не котлованы же рыть? Скумекал?

— Да! Почти…

— Так вот. На этом самом месте, как мне кажется, фашисты задумали строить полевой аэродром. Может, запасной, а может, ложный. Поставят макеты аэродромных построек, макеты самолетов, и будут русские летчики растрачивать бомбовый груз впустую. Но для строительства запасного иди действующего аэродрома требуются соответствующая техника и люди. Много людей…

— При оборудовании ложного аэродрома фашисты навряд ли бы делали это с такой тщательностью.

— Все правильно. Постройка полевого аэродрома — не особо сложная штука, но без науки не обойтись. А вот и люди… Видишь, десятка полтора автомашин приближается…

С северо-западной стороны быстро шла вереница грузовиков, открытые кузова которых битком были набиты людьми в полосатой одежде и кургузых шапочках блинчиком. Машины, совершив полукруг, останавливались одна возле другой. Подошли еще две, но уже с сидящими на скамьях эсэсовцами, вооруженными автоматными ручными пулеметами. Воздух огласился рычанием и лаем многочисленных собак — немецких сторожевых овчарок.

— Ого! Дело попахивает табаком, — заключил Румянцев.

— Не робь, старший сержант. Еще немного — и мы уйдем. Очень важно, что мы смогли засечь новый строящийся объект. Нанесем соответствующий значок на карту. Значится он будет в квадрате «тридцать один».

Тем временем автомашины с откинутыми задними бортами стали пустеть. Разноликие, разноязычные группы людей в каждой из них были, видимо, заранее распределены по каким-то признакам. Вооруженные в основном лопатами, они рассеялись по предварительно размеченным квадратам работ.

— Кого здесь только нет! — заметил Румянцев. — Поляки, чехи, словаки, венгры… Русские военнопленные выделены в особую группу и усиленно охраняются. Неужели всю эту массу заключенных в концлагеря людей привезли издалека. Непохоже. Фашисты на такую роскошь не пойдут. По соседству, видимо, есть лагеря смерти…

Подошло еще несколько автомашин с прицепами. На платформах стояли катки и прицепные грейдеры.

— Ну вот! Догадка наша подтвердилась. Вопросов больше нет, — довольный своими наблюдениями, сказал Черемушкин. — Гитлеровцы очень спешат. Видно, что поджимают сроки. И по всему похоже, что аэродром должен быть сдан в эксплуатацию ко времени нанесения удара по нашей обороне. А летное поле, должен сказать, имеет ряд преимуществ. Смотри! Подковообразное пространство, вплотную примыкающее к лесу, дает возможность обслуживающим звеньям надежно маскироваться по вогнутой линии опушки. Взлет, по всей видимости, будет происходить с юга на север… Исчезаем, Александр. Не будем испытывать лишний раз судьбу.

Они увидели веером расходящихся от автомашин эсэсовцев и рвущихся с поводков овчарок.

Румянцев достал из кармана пачку кременчугской махорки, хотел было присыпать место, на котором он лежал.

— Не стоит, — придержал лейтенант. — Видишь, поворачивают в сторону заключенных. Овчарки легли рядом с вожатыми. В глубь леса никто из эсэсовцев не пойдет. Пошли, Саша. Нам еще топать километра три.

Карта говорила правду. Не прошли и километра, как встретили на своем пути русло высохшей с пологими песчаными скатами реки. Оно густо поросло камышом. Всю эту массу как бы стягивал широкий пояс трехгранных стеблей осоки, кое-где в прогалинах между растениями виднелась светло-зеленая с желтизной ряска, неподвижно стывшая на застоявшейся дождевой воде. Разведчики сразу поняли, что русло речки непроходимо и волей-неволей нужно продвигаться по берегу.

Шли долго. Осень уже стояла на пороге. Ее неторопливая поступь отражалась в багряно-сиреневой окраске снулых, окрашенных первыми ночными холодами опавших листьев. Разведчиков мучила жажда, и когда, наткнувшись на долгожданный родник с чистой как слеза водой, досыта напились и наполнили фляги, все приободрились, словно окунулись в животворный источник.

Размалеванная сизо-серыми разводами кирпичная стена водокачки с мертвым зевом узкого окна на втором этаже появилась внезапно в конце широкой каштановой аллеи. Построенная, по-видимому, еще в прошлом веке, она представляла собой небольшое квадратное строение высотой около восьми метров. Нижний глухой этаж имел вход без дверей. Здесь на цементном полу, залитом машинным маслом и соляркой, высился фундамент для насосной установки с погнутыми, ржавыми анкерными болтами. На второй этаж вела металлическая, изъеденная ржавчиной лестница в девять маршей. Там было, видимо, то ли жилье, то ли канцелярия — довольно просторное помещение с четырьмя окнами по одному на каждую сторону. Сплошной железобетонный потолок покоился на мощных металлических балках, покрытых копотью. В комнате было сухо, но в воздухе отдавало запахом давней плесени и штукатурки.

Черемушкин, не теряя времени, коротко распорядился:

— Всем отдыхать. — Он посмотрел на часы. — Сейчас одиннадцать. Ровно в семнадцать — подъем. Проверим рацию и попробуем выйти в эфир. Раньше нам никак нельзя! Немцы сразу запеленгуют. А без отдыха долго не выдержим. После радиосеанса нужно немедленно уходить. Все понятно? Ласточкин! Разворачивай свою скатерть-самобранку. Перекусим — и спать. У меня все.

Это был какой-то дурной, полуобморочный, тяжелый сон, охвативший разведчиков. Лейтенант Черемушкин мог только сказать потом, что вставал, смотрел в окно, прислушивался и вновь укладывался на цементный пол, словно теряя сознание.

Коврова проснулась первой и скоро доложила командиру о готовности рации. Черемушкин промолчал, будто собираясь делать доклад, и сказал:

— Будем вести передачу на запасной волне и кодом для чрезвычайной обстановки. Начинайте!

Коврова включила рацию. Вспыхнул зеленый огонек настройки.

— «Тридцать один — шестнадцать»… «Тридцать один — шестнадцать»… Я — «Семнадцать — два»… Я — «Семнадцать-два»… Я — «Семнадцать — два»… Перехожу на прием…

Через несколько томительных долгих секунд в мрачной комнате водокачки из приемника рации вырвались приглушенные расстоянием слова:

— «Семнадцать — два»!.. Я — «Тридцать один — шестнадцать». Жду!

— Я — «Семнадцать — два», — взволнованно откликнулась Коврова и начала передавать текст, диктуемый лейтенантом: — Нахожусь в центре квадрата с индексом «Л». Армейская группа генерала Веллера наносит удар по нашей обороне на стыке с соседней дивизией генерала Шмелева… — И вдруг индикатор настройки замигал, наливаясь белым, раскаленным огнем.

— Товарищ командир, — растерялась Коврова, в отчаянии прикусывая губу, — что же это такое?

Индикатор погас, через секунду вспыхнул вновь. И вдруг раздался негромкий взрыв. Пламя свечи подпрыгнуло вверх, освещая грязную штукатурку стен, меловое, лицо радистки, склонившей голову над исковерканной панелью рации. Пальцы Ласточкина взметнулись в тяжелые кулаки. Пламя свечи мигнуло и погасло. Сумеречная душная теплота заполнила помещение.

Глава четырнадцатая

Чавчавадзе подошел к аппаратной отдела связи и остановился на пороге, вслушиваясь в слова радиста:

— «Семнадцать — два», «Семнадцать — два», я — «Тридцать один — шестнадцать», понял вас хорошо, перехожу на прием. — Радист умолк, продолжая работать ключом радиостанции.

Навстречу комдиву с земляного топчана поднялся новый начальник связи дивизии капитан Ильин — не молодой уже, седеющий мужчина с мягким взглядом черных, цыганских глаз, со строгой выправкой кадрового офицера.

— Товарищ генерал, — вполголоса, чуть растягивая слова, стараясь скрыть дефект речи, проговорил капитан, — только что приняты позывные «Меркурия». «Меркурий» ведет радиопередачу, пользуясь запасным кодом.

Комдив остановил его жестом руки.

— Наконец-то вышел на связь лейтенант Черемушкин. Несладко ему, видимо, приходится, — тихо сказал генерал, заметив, как требовательно и настойчиво посылает в эфир сигналы дивизионная радиостанция.

Неожиданно радист резко привстал, повернувшись в сторону комдива. В землянку ворвались свист, клокотанье. Радист с ожесточением продолжал стучать ключом радиопередатчика, но, поняв, что все попытки возобновить связь с Черемушкиным тщетны, виновато развел руками:

— Товарищ генерал, радиосвязь с «Меркурием» прервана по неизвестным причинам. От радистки Ковровой успел принять только следующее: разведгруппа Черемушкина находится сейчас в квадрате с индексом «Л». Армейская группа генерала Веллера наносит удар по нашей обороне на стыке с соседней дивизией генерала Шмелева…

— Что дальше?

— Дальше, товарищ генерал, разобрать было невозможно. Связь с разведгруппой внезапно оборвалась.

В аппаратной наступила гнетущая тишина.

Капитан Ильин осторожно кашлянул и выразительно посмотрел на радиста.

Чавчавадзе с минуту молчал, в задумчивости щуря глаза.

— Ничего нет удивительного в том, что «Меркурий» внезапно прекратил передачу, — скрывая свои мысли, спокойно проговорил он. — Группа лейтенанта Черемушкина выполняет задачу в глубоком тылу противника. Пока судить трудно, что именно произошло. Но будем надеяться, что «Меркурий» обязательно отзовется. Вам, капитан, — обращаясь к Ильину, сказал комдив, — необходимо непрерывно следить за эфиром.

Генерал предложил только что вошедшему полковнику Купореву ознакомиться с радиограммой Черемушкина.

— Да, товарищ генерал. Намерения армейской группы «Метеор» генерала Веллера нам теперь понятны: прорвать нашу оборону на стыке с дивизией Шмелева и выйти на оперативный простор, разгромив наши тылы.

— Хвалилась мышь коту о своей неприступности и силе, — заметил Чавчавадзе.

— Так-то оно так, товарищ генерал, но группа Веллера сулит немало неприятностей, если не предупредить ее удар, — сдержанно посматривая на комдива, произнес наштаба. — Встретить, конечно, встретим, как надо… Знать бы время наступления «Метеора»…

— Вам бы хлеб, да еще и с салом… Дата выступления группировки Веллера, полковник, теперь не так уж важна. Можно предвидеть, что это случится в течение двух-трех последующих суток меня предположение, товарищ генерал, что удар «Метеора» будет нанесен в пятницу.

— Возможно, возможно. Лишь бы было так, как решил штаб Веллера… Меня, Василий Федорович, — после некоторой паузы проговорил Чавчавадзе, — тревожит эта радиопередача лейтенанта Черемушкина. Можно двояко понимать его поведение: либо у него противник на хвосте, либо… либо неисправна рация.

— Но ведь в связи с тем, что радистка Коврова не смогла появиться в отряде Бородача, разведгруппа должна иметь две радиостанции.

— Бесспорно, — согласился комдив, — но одна из них при вынужденном десантировании ночью, на лес — вы знаете, как это сложно, причем под интенсивным обстрелом самолета, вражескими истребителями — могла оказаться совершенно непригодной. А если им крупно не повезло? Если в таком же состоянии при проверке на работоспособность оказалась и вторая радиостанция? Конечно, радисты вышли из критического положения и смонтировали из двух одну. Но надежность, скажем, подвела. Потому… Потому что рации проверял сам майор Левашов? Так, товарищ полковник? Хороши, хороши мы с вами, — раздраженно и непривычно резко выговорил генерал. — Агент и здесь приложил, конечно, свою руку. Жаль, очень жаль, что еще не перевелись ротозеи!

Комдив строго посмотрел куда-то в сторону от начальника штаба, и было непонятно, кого именно генерал ставил на ступеньку преступной халатности.

— Поздно глаза открыли… — сокрушенно сказал Купорев.

— Да, но прозреть, пожертвовав Кондрашовым?! Дать возможность агенту черным демоном появиться на пути разведгруппы Черемушкина! Не много ли это, полковник?

Купореву оставалось только молчать. Молчал и генерал. Наконец начштаба решился, чтобы как-то разрядить обстановку:

— И все же майор Окунев, хоть и поздно, но раскрыл Левашова…

Но лучше бы он не произносил этой фразы. Чавчавадзе с раздражением посмотрел на начальника штаба. Затем волна внутреннего неудовольствия, вызванная последними словами начштаба прошла, и он сухо сказал:

— Майор Окунев дельный, достойный уважения офицер. Он проявил незаурядные способности, нашел правильное решение в операции с фашистскими диверсантами. Другой мог бы наделать немало ошибок. Но случившееся у нас чрезвычайное происшествие — прямо ли, косвенно ли, не в том суть — затрагивает не только мою честь, как командира дивизии, но и всего офицерского корпуса.

— Понимаю, командующий всем нам, наверное, сделал внушение? — осторожно спросил полковник.

— Не без этого. А как вы думали? Не выдал же он мне вексель на очередное чепе? — усмехнулся вопросу начальника штаба Чавчавадзе, вспомнив нелестное в его адрес высказывание командарма.

— Доля вины лежит и на мне, начальнике штаба…

Генерал не прореагировал на раскаяние Купорева. Он сосредоточенно смотрел поверх его головы в противоположный угол блиндажа.

— Мы так много теряем людей, полковник… И горечь утрат, кажется, всегда останется со мною… Извините, но к лейтенанту Черемушкину имею особое расположение.

— Вернутся. На другое не имеют права, товарищ генерал. Такие ребята…

— Я почему об этом так говорю, Василий Федорович. Хорошо зная характер Черемушкина, убежден в том, что он не успокоится до тех пор, пока не получит возможность передать всю накопившуюся информацию о противнике, провести цельный радиосеанс. А если так, разведгруппа пойдет на прямой контакт с немцами. Иного пути у них может и не быть.

— Но это крайний случай, товарищ генерал, — возразил полковник. — Ведь главное для Черемушкина — передать сведения. А затем он должен следовать в квадрат «сорок один» к поляне «Черный кристалл». Путь до базы отряда Бородача он сможет преодолеть, не подвергая себя излишнему риску.

— Но этот план, полковник, он, имея в виду срочный характер разведданных, сочтет для себя не очень надежным, ведь времени у него в обрез. И он не знает о том, что партизанский отряд уже располагает рацией.

— Если мне не изменяет память, то накануне ухода разведгруппы во вражеский тыл у Черемушкина была ориентировка на случай безвыходного положения. Это более выгодный вариант…

— Не исключено, что он воспользуется этой возможностью и встретиться в поселке Юдино с законспирированным человеком по кличке Дельфин. Но у меня на этот счет, к сожалению, имеются законные сомнения. Выход кого-либо из разведчиков лейтенанта на подпольную организацию в поселке Юдино может не состояться. Сегодня, пользуясь присутствием начальника штаба армии полковника Валентинова на совещании в штабе корпуса, имел с ним беседу. Выяснилось, что по этому каналу штаб фронта не имеет вестей уже длительное время. Причины молчания не установлены. Но об этом Черемушкин не знает. Другими словами, была надежда — и нет ее. Разведгруппа может оказаться в расставленной гитлеровцами ловушке.

— Что ж, сила солому ломит… Я хотел сказать этим, товарищ, генерал, что мудрость человека, его знания, умение мыслить оптимистично открывают перед личностью неограниченные перспективы.

— А вы, вижу, не меняете своих привычек, — доброжелательно улыбнулся Чавчавадзе. Он ценил своего начальника штаба за аналитическое мышление, присущую ему интеллигентность в отношениях с людьми, но недолюбливал подчас за несколько сугубо штатскую словесность.

— Стараюсь, товарищ генерал, быть до мозга костей военным, но не всегда это удается, — в свою очередь, широко улыбнувшись, скромно произнес Купорев. — Трудна эта наука — быть солдатом… Разрешите идти?

— Не задерживаю, полковник. Сам убываю в полк Масляева. До вечера буду в третьем стрелковом батальоне майора Петровичева. Прошу быть у меня вам в двадцать три часа…

— Слушаюсь, товарищ генерал…

Сложным путем добирался комдив до наблюдательного пункта командира третьего стрелкового батальона. В этот предвечерний час противник вел жесткий минометно-артиллерийский обстрел местности по точкам расположения тыла батальонов, дорогам и тропам, ведущим к переднему краю.

Приняв рапорт командира батальона капитана Петровичева — высокого, хмурого на вид человека со шрамом на верхней губе, — Чавчавадзе детально проверил схему обороны на стыках между стрелковыми ротами и дал команду сопровождающему его начальнику артиллерии дивизии о передаче в распоряжение подразделения батареи семидесятишестимиллиметровых пушек. Подойдя к стереотрубе, он внимательно осмотрел приблизившиеся к нему немецкие траншеи, а затем обратился к Петровичеву:

— Вы ничего не обнаружили настораживающего у противника?

— Немцы ведут себя по-прежнему, товарищ генерал. Повышенной активности не наблюдается. Заметно только то, что фрицы усилены артиллерией крупного калибра.

— И все же какова ваша личная оценка состояния немецкой обороны, товарищ Петровичев?

— За последние два дня, товарищ генерал, немецкая оборона заметно насыщена огневыми средствами. Вы видите впереди неглубокую лощинку, она в пятидесяти метрах от вражеского переднего края? Из нее хорошо прослушивается почти неумолкающий шум моторов. Думаю, что это неспроста. Фашисты определенно готовятся к нанесению контрудара.

«Я точно такого же мнения, капитан», — отметил про себя Чавчавадзе, задержав взгляд на худощавом, с крепкими скулами лице Петровичева. Он вновь прильнул к окулярам стереотрубы.

— Ну так, генерал Веллер, топайте… Угощение вам приготовлено отменное: все у нас есть… И все же — матушки-пехоты бы побольше. В батальонах ее всего пятьдесят-шестьдесят процентов к списочному составу. Трудно, но умыть — умоем тебя, вражья сила, чтобы грязной не ходила… Как ты думаешь, комбат, ошпорим крестоносцев?

— Как пить дать, товарищ генерал, по первому классу…

— Пройдемте, капитан, по расположению ваших рот. Посмотрим, что еще можно сделать для усиления взводных участков. Кстати, берегите своих бронебойщиков. Организуйте на танкоопасных направлениях засады. Противотанковое оружие в умелых руках — это сила. И чтобы ни одна вражеская машина не перевалила через твои траншеи. Помни, участок обороны у тебя немалый. Низина. Уж очень она привлекательна для нанесения танкового удара. Так уж и быть. Помогу вашему батальону из своего резерва взводом бронебойщиков. Хорошие ребята. И помни, назад — ни шагу.

— С бору по сосенке, уже и роща. Это очень хорошо! Спасибо, товарищ генерал. Мне бы солдатиков… Хотя бы взвода два, полных, — Петровичев улыбнулся и зачем-то поднял правую руку к пилотке.

— Ишь ты, чего захотел. Может, тебе целую роту сверх штата? Смелее бери на вооружение суворовские правила, капитан. Ведь ты не кем-нибудь командуешь, а гвардейцами… Хорошо, что ты понимаешь с первого слова…

Комдив вернулся с переднего края в штабной блиндаж только к полуночи. Едва успел перешагнуть широкий, сплетенный саперами из лозняка коврик, лежащий на пороге, как оглушительно и резко, с треском и хрипом ударил гром. Из тяжелой и плотной, как свинец, тьмы вырвалась дугообразная, ослепительно-белая молния. Охватив огромный кусок неба, она, подобно гигантскому мечу, врубилась в лес. И вдруг как из ведра на землю обрушился ливень. С утра не было ни малейшего облачка. Стоял ясный, даже знойный сентябрьский день. И, поди ж ты, ни с того, ни с сего пошел дождь! И какой: быстротечный, грозовой, полосующий лес огненными стрелами молний!

— Ух и силища! — восхищался генерал разбушевавшейся стихией.

— Любил я прежде такую погоду… — неожиданно и доверчиво сказал стоящий рядом с комдивом капитан Вихров.

— И что же, капитан? — спросил адъютанта генерал, заинтересованно повернув голову в его сторону.

— До войны, кажется, это было очень давно, любил я бродить по тихому, уснувшему городку, товарищ генерал, в дождливую погоду, — с грустью сказал адъютант. — Кругом безлюдно, все в легком тумане, дрожащий свет фонарей… Или вот, например, в старом заросшем парке…

Чавчавадзе добродушно усмехнулся:

— Сколько вам лет, капитан?

— Двадцать шесть, товарищ генерал. Пора зрелого возраста.

— Не ожидал, что адъютант у такого черствого человека, как генерал Чавчавадзе, с поэтической натурой…

Вихров при вспышке молнии заметил, что глаза у командира дивизии светятся молодо, по-мальчишечьи озорно.

Разве мог предполагать в этот момент капитан Вихров о том, что генерал в мыслях занят совсем другим, что командир дивизии вновь, в который раз вернулся в раздумьях к возможностям дальнейшего укрепления обороны, что его беспокоят фланги девятого стрелкового, особенно левый, сопряженный со стрелковым полком дивизии Шмелева. Думал он и о том, что проливной дождь сильно затруднит движение автотранспорта между армейской базой и тылами дивизии, что «Меркурий» продолжает молчать и подаст ли свой голос — никто не знает. Да и мало ли о чем думал генерал…

На узкой, заросшей травой мокрой дорожке, ведущей к блиндажу комдива от землянок штаба, послышались легкие шаги. Невидимый, скрытый в кустарнике часовой-автоматчик предупреждающе окликнул:

— Стой! Кто идет? Пароль?

— «Сталинград», — отозвался подошедший, и генерал узнал по голосу майора Окунева.

— Не спите, майор? — не удивившись его появлению, спросил Чавчавадзе.

— Не спится, товарищ генерал…

Комдив помолчал.

— Понимаю, понимаю вас. Не дает покоя этот самый Левашов?

— Да… Не ухватили мы его за хвост. Ушел.

— Дорогой ценой обходится нам эта наука… Порой мы забываем, что враг опытен, коварен и расплачиваемся за это кровью… Как ваше плечо? Побаливает? — имея в виду ранение Окунева, полученное в схватке с немецкими диверсантами, спросил комдив.

— Душа болит, товарищ генерал. Как вспомню о наших солдатах, легших там…

— Они выполнили свой долг, майор. При встрече с диверсантами ваша группа оказалась на высоте. Что такое вражеский лазутчик по сравнению с подразделением отъявленных эсэсовских бандитов?! Много бы беды они нам принесли. Вы хорошо сделали, что без вызова сами пришли ко мне. Нужно посоветоваться по одному важному вопросу. Только честно скажите — плечо в порядке? Осложнений не предвидится?

— Нормально, товарищ генерал. Пуля касательно прошла по спине и слегка затронула мягкие ткани. Всего делов-то!

Командир дивизии, пропустив Окунева, плотно прикрыл дверь.

— Есть одно задание, товарищ майор, не очень сложное, но скажу прямо — ответственное. Смотрите, — комдив подошел к висевшей на стене крупномасштабной карте. — Перед нами районы квадратов «тридцать девять» — «сорок один». Сюда, к поляне «Черный кристалл», после выполнения задания…

Бойкий телефонный звонок прервал генерала.

— Слушаю. Да, я… Очень хорошо, великолепно! Продолжайте наблюдение… Это разведчики, — пояснил он Окуневу. — Звонили с переднего края. Замечено необычное оживление у противника.

Полковник Купорев, шурша плащ-накидкой, стряхивая с нее дождевые капли, вошел к комдиву. Чавчавадзе посмотрел на часы и несколько, сконфуженно сказал:

— Прошу извинить, Василий Федорович, задержали дела в батальоне у Петровичева. Но времени у нас больше чем достаточно. Вихров! — позвал он адъютанта. — Горячего чая на три персоны, — он улыбнулся и как-то запросто, по-домашнему, объяснил: — Озноб какой-то, черт его побери, и поужинать бы не мешало… Я признателен вам, полковник, за разработку плана предстоящих операций. Сегодня в два часа со всем штабом дивизии, командирами полков, их начальниками штабов проведем общее совещание. Нужно дополнительно отработать поставленные комкором и штабом армии ближайшие и последующие задачи, принципиальную схему взаимодействия между приданными нам частями и подразделениями. Прошу вас, Василий Федорович, обеспечить своевременную явку всех.

— Принято, товарищ генерал.

— Я был сегодня в полдень в штабе приданного корпусу авиационного полка, — воспользовавшись паузой в разговоре между комдивом и начальником штаба, сказал Окунев. — От его командира мне пришлось услышать коротенький, но волнующий рассказ о таинственной радиостанции в тылу врага. Ее радист на русском языке, причем открытым текстом, просил нанести бомбовый удар по скоплению техники неизвестной танковой дивизии. Летчики дальней авиации отозвались на этот призыв, потом пошли штурмовики. Как докладывали после, на земле, на территории этой танковой дивизии, горело все, что могло гореть…

— В каком районе все это происходило? — быстро и оживленно спросил командир дивизии, подходя к карте.

— В квадрате «двадцать девять», товарищ генерал, урочище «Белых сов».

Лицо Чавчавадзе стало вдруг серьезным, задумчивым.

— Это могла быть рация лейтенанта Черемушкина, — уверенно произнес он. — Ее сигналы мы приняли из этого самого квадрата.

— Вы знаете каждый шаг разведгруппы Черемушкина? — спросил майор Окунев.

Генерал Чавчавадзе отрицательно покачал головой.

— К сожалению, нет. Я не Бог и все предусмотреть не могу… Виктор Арсентьевич, — держа в руках осургученный пакет, обратился генерал к вошедшему адъютанту, — это донесение с нарочным офицером отошлите в штаб корпуса.

— Будет исполнено, товарищ генерал.

— Вот мы и подошли, по сути дела, к заданию, которое вам, товарищ Окунев, надлежит выполнить. Знаю, что вы устали. Но отдыха не будет. Командование дивизии поручает вам сопровождать в тыл противника очередную разведгруппу во главе с лейтенантом Гогиношвили. Состав ее — девять человек. Очень возможно, что намеченный поиск пройдет по следам лейтенанта Черемушкина. Прошу к карте. Перед нами квадрат «сорок один» — база партизанского отряда. Видите? В самом центре квадрата небольшая поляна под названием «Черный кристалл». Она вполне пригодна для посадки транспортного самолета типа ЛИ-2. После выполнения задания лейтенант Черемушкин должен привести сюда свою группу. Условные знаки: при появлении самолета над поляной, а вы должны быть над ней ровно в ноль пятнадцать, огонь фары левой плоскости транспортника будет сигналом для разведчиков. На земле должны вспыхнуть костры: вначале два, через минуту — третий, затем еще один — тоже через минуту. При вспышке двух костров самолет будет идти на посадку. В случае, если сигналы на земле будут отсутствовать, самолет набирает высоту и кружит над поляной в течение десяти минут. Ваш транспортник будет сопровождать звено истребителей Як-11. После посадки самолета они уйдут. Но в назначенный час другая группа истребителей этого же класса, о чем знает и командир «Дугласа», встретит вас на обратном курсе. Ваша задача: вывезти за линию боевого охранения противника людей лейтенанта Гогиношвили и взять на борт, если она окажется на месте, разведгруппу Черемушкина. Продумайте детально свои действия на случай встречи с гитлеровцами. Эта встреча вполне возможна. Каждый в самолете будет обеспечен парашютом. Все предусмотрено. И еще, майор. Имеющееся на борту самолета оружие, боеприпасы, продовольствие передадите по описи командиру партизанского отряда. Радиостанцию с комплектом запасного питания — тоже. Командир отряда в свою очередь лично, в ваши руки, возможно, передаст пакет. В нем секретные документы. Лейтенант Черемушкин мог послать кого-либо из разведчиков к поляне «Черный кристалл». Вы понимаете, о каких документах идет речь? Подробно ознакомьтесь с инструкцией-памяткой, врученной вам начальником штаба, полковником Купоревым.

— Слушаюсь, товарищ генерал! Разрешите вопрос… Конечно… если он не содержит служебной тайны?

— Говорите, Евгений Алексеевич, — разрешил Чавчавадзе.

— Что стало с группой фашистских парашютистов в квадрате «двенадцать»?

— Все до единого уничтожены, — ответил комдив. — Последним застрелился старший группы гауптштурмфюрер фон Роне. Живым, к сожалению, нам не один не попался. Да и наши солдаты, опасаясь, что в сумерках кто-либо из диверсантов может ускользнуть, не стеснялись. Кстати, майор! Вы представлены к награде и очередному званию — званию подполковника. Ваш список солдат, участвовавших в операции захвата и представленных к наградам, утвержден командармом. Они награждены орденами Отечественной войны первой степени. Павшие — Боевого Красного Знамени, в том числе и лейтенант Бородин.

Майор сконфуженно принял поздравления, поблагодарил. Он вышел от комдива и полной грудью вдохнул аромат хвойного леса.

Гроза прошла. В небе сияли чистые звезды.

Глава пятнадцатая

Группа старшины Двуреченского уже миновала приземистое, с небольшими оконцами деревянное строение барачного типа — караульное помещение власовцев, когда в отдалении послышалась непрерывная очередь крупнокалиберного пулемета. Кто-то там, где оставались склады боеприпасов и горючего, казалось, намертво отжал гашетку, бездумно растрачивая полную ленту. И вслед затем, густой и пронзительный, щекочущий напряженные нервы разведчиков, вой воздушной сирены располосовал воздух. Ее властный, протяжный голос, глуша пулеметные строчки, повис над лесом.

Часовые у караульного помещения явно забеспокоились. На очищенную от зарослей площадку один за другим стали выскакивать свободные от караульной службы власовские солдаты. И вдруг в этом бедламе, грохоте и стуке, окриках и ругани ясно послышался щелчок, похожий на звук лопнувшей где-то совсем рядом бумажной хлопушки. Там, в стороне, где находился охраняемый власовцами объект, взвился растущий в ширину черный столб дыма. Гулкой волной прокатилось над лесным массивом эхо мощного взрыва. Затем еще и еще, разделенные между собой секундами, раздавались тяжелые выхлопы, и каждый раз поднималась в небо разорванная бахрома буро-черной сажи. Хотя с минуты на минуту Егор Двуреченский и ожидал нечто подобное, взрыв заставил его невольно съежиться, будто ему плеснули за ворот холодной воды.

— Ну, елки точеные, держись, Танька, начинается, — скороговоркой произнес он. — Теперь наши ноги — самый верный союзник. Быстро! И чтобы ни одна веточка не шелохнулась. Гитлеровцы еще не догадываются, что к чему, а то бы набросили на нас Мамаеву петлю. Я бы на их месте поступил так же, по горячим следам…

«Григорий Сукнин пожертвовал собой — это ясно, — но выполнил обещанное. Только среди власовцев таких, как он, единицы», — мелькнуло в его сознании.

И все же, несмотря ни на что, разведчики не бросились стремглав к спасительной роще. Осмотревшись вокруг, не заметив ничего подозрительного, настораживающего, они короткими перебежками стали удаляться от шумного места. Двуреченский отметил, что тянувшееся рядом полотно узкоколейки изменило свое направление. Плавной дугой оно сворачивало влево и терялось между деревьями. Очевидно, узкоколейка уходила к югу. И там, на каком-то полустанке или разъезде, переходила в железнодорожную артерию, возможно, связывающую Лопатино с Ширино где-то на пути к хутору Камышиха.

Чувствуя сладковатый, едкий запах гари, провожаемые уже отдельными глухими взрывами, трескотней и залпами стреляющих в огне ружейных и автоматных патронов, разведгруппа Двуреченского как-то незаметно приблизилась к намеченной точке. От нее оставалось пройти до железнодорожной дороги около двух километров. Радость скорой встречи с партизанами вдохновляла каждого. Справа от разведчиков, метрах в восьмистах, в гуще леса оставался заброшенный женский монастырь, как это значилось на карте. Но неожиданная встреча с двумя немецкими солдатами, неизвестно как оказавшимися на пути, начисто сломала их надежды и планы.

Гитлеровские солдаты привидениями вынырнули из-за деревьев, угрожающе выставили перед собой автоматы. Пустые зрачки смотрели прямо на старшину и Щеголькова.

«Влипли! Ой, как влипли», — пронеслась у Двуреченского суматошная мысль.

Руки разведчиков сами по себе отвели затворы назад, в боевое положение. Немцы проделали то же самое. Те и другие держали пальцы на спусковых крючках, готовые перестрелять друг друга. Кто они? Солдаты секрета или патрульного подразделения? Если первое — то они должны понять, что перед ними группа власовцев, имеющих какое-то задание. И пока не выяснят причин, почему эти трое оказались вдали от своих, в запретной зоне, чрезвычайных мер принимать не осмелятся. К тому же стволы русских автоматов готовы изрыгнуть огонь. Значительно сложнее, если они, эти гитлеровские солдаты, окажутся передовым дозором патрульного отряда. Так оно и есть: у одного из солдат с одутловатым лицом и черными усиками «а ля Гитлер» — за плечами открытая рация. Из ее корпуса выступает гибкий тросик антенны. На лицах гитлеровцев — нескрываемое превосходство и насмешка.

Скосив глаза, Двуреченский заметил, что ножны на поясе у Юлаева пусты. Ахмет стоял в более выгодном положении. Толстый ствол сосны прикрывал его тело от автоматной очереди.

«Когда же Ахмет ухитрился выдернуть кинжал из ножен, — мелькнула мысль у старшины. — При взмахе его руки — а цель Ахмет, конечно, уже выбрал — ближайшего к себе фрица — прыжком к солдату с рацией».

Немцев несколько смущали белеющие на рукавах у встреченных треугольники с крупными буквами РОА. Но скорее не они, эти буквы, останавливали немецких солдат от применения оружия, а личная безопасность, ведь русских трое. Лучше ждать. Патрульное подразделение должно подойти с минуты на минуту.

Немец с рацией за плечами скривил в презрении толстые губы, прошелся по фигурам разведчиков ядовитым взглядом маленьких кабаньих глазок и, коверкая русское слово, отрывисто спросил:

— Пароль?

— «Дунай!» — поспешно ответил на вопрос старшина. — Надеюсь, вы знаете отзыв?

— «Днепр»! — почти выкрикнул второй, по-юношески стройный и высокого роста немец, переглянувшийся со своим товарищем.

— Ищем одного недотепу из караульного подразделения, — усмехнувшись, пояснил Двуреченский. — Отпросился грибы собирать. Вам никто не встречался в лесу, кроме нас? — И вновь уже открыто посмотрел в сторону Ахмета Юлаева.

Гитлеровцы опять переглянулись друг с другом. В их глазах таилось недоверие. Наконец тот, что с кабаньими глазками и черными усиками, решился, видно, задать еще какие-то вопросы, но запоздал… Ахмет Юлаев легко и резко взмахнул правой рукой, и из рукава его куртки выскочила яркая, желто-белая искорка. Длинное лезвие кинжала вошло в грудь высокого немца. Он судорожно схватился за рукоятку, как подкошенный, упал на колени и ничком растянулся на земле.

Несдобровать было бы Двуреченскому и Щеголькову, если бы солдат с кабаньими глазками и черными усиками раньше снял с предохранителя поставленный на боевой взвод «шмайссер». И хотя все это заняло доли секунды, непостижимо малое время, этого оказалось достаточно для Двуреченского и Щеголькова. Приклады их автоматов одновременно обрушились на его голову. Стальная каска немца издала стонущий, скользящий звук от удара металла о металл, осела у солдата до самого подбородка. И в тот же миг мелькнули среди деревьев новые фигуры немецких солдат.

— Ребята! Фрицы! — первым предупредил Щегольков.

Старшина в это время хотел снять с плеч немца рацию. Искушение иметь ее так захватило его, что он вначале не понял Щеголькова. И уже спустив лямки чехла с плеч убитого, он чуть повернулся, подняв голову, и тут только увидел, как быстро сокращается расстояние между ним и новой группой немцев. Крякнув с досады, Двуреченский ящерицей метнулся в противоположную от гитлеровцев сторону. За ним, повторяя все движения командира, последовали Щегольков и Юлаев.

Первое время пестротой расцветки маскировочные костюмы разведчиков помогали им уходить от патрульного отряда противника. Они еще были полны надежд, что, введя в заблуждение немцев, исчезнут в неизвестном направлении, растворившись в лесу и ожидая своего часа. Но столь долгое везение на этот раз изменило им. Поднимаясь к границе ложбины, они услышали над головами посвист и пощелкивание разрывных пуль, а затем, чуть позже, лесное эхо донесло до них звуки автоматной стрельбы.

«Значит, мы обнаружены и скоро нас обложат со всех сторон, как загнанных зверей», — сделал вывод старшина.

— Командир! Фрицы приближаются и слева! — вытирая выступивший на лбу пот, предупредил Двуреченского Ахмет.

Приостановившись, Егор увидел на лесном пригорке группу спешащих наперерез немцев. Казалось, что никакой сверхфорсированный марш не спасет разведгруппу от немедленного уничтожения, если она не найдет себе укрытия, пусть временного, но надежного убежища. А сзади, не торопясь, словно подчеркивая этим, что диверсантам никуда не деться, топали солдаты патрульного подразделения. Солнечные лучи острыми бликами играли на их надвинутых на глаза стальных касках. Создавалось впечатление, что эта всесокрушающая в своей железной поступи, отсвечивая оружием, немецкая шеренга подталкивает разведчиков к кирпичным стенам монастыря, чтобы там покончить с ними раз и навсегда.

Идущая наперерез группа гитлеровцев будто старалась изо всех сил опередить разведгруппу и оказаться раньше ее у ворот монастыря. Значение этого отлично понимали обе стороны. Положение разведчиков становилось явно критическим. В довершение всего они заметили быстро приближающиеся какие-то серые точки. Немцы, идущие наперехват, спустили с поводков овчарок. Их тела мелькали среди кустов.

Все трое невольно остановились.

— Не хотел бы я побывать в их объятиях, — сказал Двуреченский, посматривая по сторонам.

Теперь совершенно отчетливо были видны черные туловища, лобастые головы с длинными, торчком стоящими ушами.

— Это овчарки южноафриканской породы, — пояснил зачем-то старшина. — Попасть в бегущую навстречу собаку дело не совсем простое. Ахмет, ты мастак бросать гранаты… Надо только, чтоб взрыв был перед самыми их мордами. Мы со Щегольковым встретим собак автоматными очередями. Давай, голубчик, действуй.

Овчарки были уже совсем близко, метрах в пятидесяти от них, когда в руках Юлаева щелкнул о капсуль детонатора ударник гранаты. Поражаемость ее была большая, и все трое одновременно присели, посылая в овчарок длинные прицельные очереди.

Над головами разведчиков пронеслись осколки. Взрыв угодил под самое брюхо одной из собак. Черная ее шерсть одуванчиком взметнулась вверх. Изрешеченная гранатными осколками, волоча за собой вырванные внутренности, она упала на спину и в агонии засучила ногами. Вторая, невредимая, с раскрытой пастью, из которой слетала желтоватая пена, совершила непостижимый прыжок. Ее длинное сухощавое тело со вздыбившейся шерстью пушечным ядром обрушилось на разведчиков.

Гитлеровцы слева прекратили движение, залегли, наблюдая за поведением собаки. Это были неуловимые мгновения. Грозно рыча, нетерпеливо разжимая острые клыки, она достигла цель преследования. И все же в своем изумляюще длинном прыжке овчарка налетела на свинцовую очередь автоматных пуль. Обмякший щетинистый комок плюхнулся у ног Юлаева и, извиваясь, как червь, издыхая, собака слабым жимом оскаленной пасти схватила носок его сапога.

Видя все это, группа гитлеровцев слева открыла по разведчикам бесприцельный автоматный огонь. Пули сеяли густые лопающие звуки, со звенящим комариным стоном шли поверху. Открыли огонь и солдаты патрульного отряда. Разведчики зигзагами стали отрываться от преследователей. Но и левофланговая группа гитлеровцев стремительно пошла на сближение.

Облупленные, местами порушившиеся монастырские стены были уже близко — рукой подать. Призывной немотой манили они к себе одинаково как разведчиков, так и немцев. Широкий, зияющий пустотой квадрат тяжелых двустворчатых ворот как бы приближался сам.

«Лишь бы успеть, успеть раньше левофланговой группы фрицев войти вовнутрь двора, — жаркой волной охватывало Двуреченского это желание. — Войти в здание и суметь забаррикадироваться. А там — как Бог повелел. Во всяком случае, безвыходных положений не бывает. Оклемаемся и что-нибудь придумаем. Русский Иван на выдумки горазд. Вынудят — примем бой. Ну, а если попадем в глухую ловушку?..»

Территорию монастыря плотным кольцом окружал разнолиственный лес. Только у самого входа во двор простиралась плоская как доска поляна. Затеяв игру в смертельную чехарду, немецкая левофланговая группа, видимо, рассчитывала на то, что если русские и сунутся первыми к монастырским воротам, то укрыться в здании им не удастся. Их сразу же остановит автоматный огонь в спину. Поэтому гитлеровцы изменили тактику, не стали слишком лезть на рожон, понимая, что троим уходящим от них терять нечего, кроме собственной жизни, и они смогут наделать немало бед.

Пожилой фельдфебель, возглавляющий левофланговую группу, явно ориентировался на исход поединка без крови своих подчиненных и в то же время, возможно, надеялся на своевременный подход патрульных. А командир патрульного отряда, видя идущих в атаку своих соотечественников, не спешил отнимать пальму первенства. Фельдфебель, заметив, что русские ближе к нему, вновь взял инициативу в свои руки. Но ни его группа, ни группа разведчиков не вели огня. Обе стороны как бы состязались в ловкости и выносливости, стремясь к одной и той же цели.

И фельдфебель проморгал, просмотрел, упустил случай, не воспользовался нужной минутой. Преследуемые оказались раньше у монастырских ворот. Тогда немцы открыли огонь. Но тщетно. Автоматные пули, стегая кирпичные стены, лишь взбивали темно-коричневую пыль.

Двуреченский, разгадав нехитрую затею левофланговой группы, понял, что если он не остановится, не займет оборону под прикрытием стен, не встретит атакующих огнем, то будет конец. Разведчики, распаренные, раскрасневшиеся от бешеного бега, еще не уняв прерывистого, тяжелого дыхания, разом повернулись по его команде и через несколько мгновений столкнулись с накатывающимися на них немцами. Три ствола, извергающие огонь, остановили преследователей. В левофланговой группе было девять человек. И когда все кончилось, Двуреченский, тяжело придыхая, распорядился:

— Берите только гранаты. Остальное можете не брать. Торопитесь. Патрульный отряд уже приблизился на бросок гранаты. Живей, хлопцы!..

Разведчики проскочили мимо резного, с двумя тонкими колоннами портика, заваленного у входа разным хламом. Они пробежали по гулкому коридору, слева и справа которого шли комнаты-кельи с пустыми глазницами оконных ниш и лишь с уцелевшими прутьями решетки. Миновали общую молельную — полукруглое, довольно просторное помещение. Отсюда вела на второй этаж лестница с широкими чугунными ступенями. Они взбежали по ней, не сговариваясь.

С трудом им удалось открыть уцелевшую в общем хаосе разрушения дверь из толстых, мореного дуба досок, вложили в скобу заржавевший запор и только тогда перевели дух.

Разведчики оказались в длинной комнате с высоким сводчатым потолком. Справа светились овальные сверху ниши окон. В левой стороне помещения, в конце его, виднелась маленькая металлическая дверь. Подходы к ней загромождали кучи хлама. Что скрывала за собой дверь, было пока неизвестно.

Разведчики невесело переглянулись между собой.

Из окна хорошо видна была лишь поляна. Солидной толщины стены и расположение окон вполне подходили для ведения долгой и прочной обороны. Но это была и ловушка. Запертые в этих стенах, они, конечно, проигрывали немцам, у которых была возможность маневра. Многое можно было предпринять против засевших в монастыре.

— Вы же хотели посмотреть на быт монашек, товарищ старшина, — отвлекая Двуреченского от тягостных мыслей, нарочито серьезно сказал Щегольков. Он хотел внести разрядку в эту не располагающую к юмору обстановку.

— Монашки монашками, — елки точеные, — натянуто улыбнулся Егор Двуреченский. — Лишнее не вякай и не высовывайся, чтобы тебя случайно не приголубила пуля снайпера, который свободно может устроиться вон на тех ветвях, напротив окна. Немцы могут нас выкурить, как пить дать, ручными гранатами. Ротным минометом — едва ли, учитывая крутую траекторию полета мины. Хотя бабушка надвое сказала… Смотря какой наводчик, а мастер своего дела попытается из нас блины испечь. А вообще — не будем гадать на кофейной гуще. Нужно подумать, как усилить бруствер, прикрыть его козырьком. И думать, как из этой мышеловки выбраться.

Под самым окном раздался голос, почти на чистом русском языке кто-то сказал:

— Эй, вы там, кроты сибирские! Сдавайтесь! Вы блокированы со всех сторон. Десять минут на размышление… И мы идем на штурм вашей цитадели.

В подтверждение раздалось несколько плотных автоматных очередей. Пули оставили следы на противоположной стенке.

— Дело табак! — заметил молчаливый Юлаев. — Пришла беда — растворяй ворота. А думается, как назло, очень туго…

Густой бас кого-то из немцев там внизу озорно, дурашливо прогнусавил:

— Эй вы, бандиты! Мы всех вас, понемногу, долго, долго будем резать…

Этот дурашливый бас, мешая русские и немецкие слова, поддержал нестройный хор издевательских голосов:

— Развеселилась шпана — гитлеровские ублюдки, отродье человеческое, — буркнул Щегольков. В его руках появилась немецкая граната с длинной деревянной ручкой, и со словами: «Нате, псы, попробуйте своим свиным рылом, чем это пахнет», — он метнул ее в окно.

Двуреченский осторожно посмотрел в проем окна. На пустыре, кроме убитых, никого не было. Фигуры вражеских солдат хорошо просматривались по всей видимой границе поляны. По команде некоторые из них короткими перебежками просачивались на монастырский двор, заросший сорными травами, кустами сирени и жасмина.

— Немцы, если не возьмут нас вечером, то дождутся завтрашнего утра. Пока что впереди — уйма времени. Ты как говорил, Иван? — словно подзадоривая Щеголькова, спросил Двуреченский. — Голь на выдумки хитра? Ты из рода честных и мудрых славян, выдай нам из своей копилки разума нужный козырь. Мы с Ахметом, в свою очередь, подумаем, как безболезненно покинуть это логово. А теперь веди наблюдение. Пошли, Ахмет! До заката солнца остается совсем немного. Посмотрим, что там за дверью.

Разбирая образовавшийся в конце комнаты завал и складывая весь хлам у стены, Двуреченский, а за ним и Юлаев внезапно разогнули спины и застыли в оцепенении. В самом углу, прикрытые серым шерстяным одеялом, расползающимся под руками, на полу лежали, по-братски обнявшись, два человеческих скелета. Их черепа с пустыми глазницами и отвалившимися нижними челюстями чудом держались на шейных позвонках, скрепленных грязно-желтыми сухожилиями и разложившимися остатками шейной ткани. У одного из скелетов на уцелевшем отложном воротнике истлевшей комсоставской гимнастерки алели красной эмалью два лейтенантских кубика. На втором, лежавшем на спине, сохранился лишь узкий бязевый поясок от кальсон. Фаланги его левой руки продолжали держаться за ствольную накладку российской трехлинейки с аккуратно сложенными вдоль взявшегося ржавчиной ружейного ствола штыком.

Зрелище до того было жутким, что Двуреченский почувствовал, как сильными толчками забилось его сердце. Когда, каким образом и почему оказались здесь эти двое — лейтенант и красноармеец? Что общее связывало их? К какому подразделению, полку, соединению относился каждый из них? Возможно, будучи тяжело раненными, уходя от преследования фашистов, они нашли для себя безопасный угол, да так и умерли от потери крови и истощения, обретя полную неподвижность. Или их нашли и зверски истязали гитлеровцы? Кто они? Откуда родом? Хотя бы маленький, совсем незначительный штрих! Все это было скрыто тайной трагедии, разыгравшейся в монастырских стенах.

«Предать бы их матушке-земле, — с горечью подумал Двуреченский, снимая с головы пилотку и вновь подходя вплотную к останкам когда-то полных жизни тел. — Останусь в живых, после войны, непременно — клянусь святым для меня именем матери! — вернусь на это место». Он просто позабыл, где, в каких условиях находится. Но нужно было продолжать свою собственную жизнь, бороться за нее — время торопило, не ждало.

Вдвоем с Юлаевым они укрыли останки бойцов найденной в углу занавесью. Ахмет взял за цевье свободно лежавшую винтовку, потянул на себя затвор. Из магазина показались смазанные ружейным маслом свежие, будто только что вложенные туда омедненные желтоватые патроны с черной окаемкой пулевых головок.

— Видно, в руках доброго хозяина находилась, — вздохнул он. — Смотри — патроны лоснятся. Пощадило их время.

Дверь после некоторых усилий поддалась, и Двуреченский с Юлаевым перешагнули порог совершенно пустой и круглой комнаты с окнами на обе стороны, похожими на щели-бойницы. Затем они уперлись в новую дверь, как и в первом помещении, облицованную с обеих сторон листовым железом. Она не поддавалась и, провозившись с ней несколько минут, они уже собирались отказаться от своих намерений, как неожиданно при последнем толчке Юлаеву удалось ее распахнуть. Ничего интересного за ней, кроме винтовой лестницы, не было. Широкие чугунные ступени вели вверх, на чердак. Помещение, как и первое, в котором они остановились, заняв временную оборону, находилось в запущенном состоянии. Здесь виднелась еще одна дверь — выход на первый этаж. Массивная, металлическая, она была плотно закрыта на два кованых засова. Всю торцевую часть помещения занимали широкие окна, забранные толстыми шестигранными прутьями, сквозь которые заходящее солнце бросало свои блики.

— Заглянем на чердак, осмотримся и айда вниз, к Щеголькову. Мало ли что, — предложил не теряющий бодрости старшина.

Здание прямоугольником вытянулось с севера на юг. Чердачное помещение имело с торцевых сторон и в центре встроенные продолговатые слуховые окна. Толстые балки перекрытия несли на себе тяжесть темно-красной обожженной глиняной черепицы. С глухой стороны здания крыша до самого карниза была вспучена треснувшей черепицей. Тут образовался пролом, через который лился дымчатый свет и проскальзывало красновато-оранжевое пламя клонившегося к горизонту солнечного диска.

— А у меня, как ты знаешь, всегда в запасе метров двадцать тонкой, прочной веревки, — сказал Юлаев.

— Обмозговать хорошенько надо, — раздумывая над этими словами, отозвался Двуреченский. — Всего двое из нас могут уйти. Один останется, извини меня, друг, за такое дикое сравнение, активной приманкой для гитлеровцев.

— Первого имеешь в виду Щеголькова? — спросил Юлаев.

— Понимаешь… именно он должен уйти. Парень молодой, смышленый, не трус… Жить еще ему надо, Ахмет…

— Я не против, — с какой-то едва уловимой грустью произнес Юлаев. — Грех погибать втроем.

— Об этом, о нашей гибели еще рано вести разговоры. Да и знали, на что шли. А в общем, вспомни, Ахмет! В каких только переделках мы с тобой не побывали! Жуть!..

— Но такого случая что-то не припомню, командир. А в переделках бывали, что и говорить… Итак, как я понял, решение тобой уже принято?

— Иного выхода не вижу. Потолкуем еще. Авось и получится.

С предельной осторожностью, чтобы не скатывались вниз осколки черепицы, они расширили отверстие в крыше. Появилась внушительная брешь, через которую мог бы свободно пролезть человек даже довольно тучный. Посторонним глазом увидеть эту дыру удалось бы разве только с такой же высоты или же на значительном расстоянии. Разведчики с минуту-другую понаблюдали за территорией, примыкающей к крылу монастырской обители, и, не заметив ничего настораживающего, оценили обстановку в целом. Командир осаждающего их фашистского подразделения, по-видимому, имевший на руках план поместья, сконцентрировал все свои силы на южной, юго-западной и западной сторонах, не установив контроля за высокой глухой стеной строения.

— Неужели немцы не учли нашу возможность спуститься по веревке?

— Дай-то бог, дай-то бог! — озабоченно произнес Юлаев.

— Пошли назад, Ахмет. Все ясно и понятно. Не случилось бы чего со Щегольковым… Твое предложение крепко обдумаем все, втроем.

— А что если немцы дверь гранатами разнесут? — усомнился в надежности их укрытия Ахмет.

— Этого не должно случиться, — уверенно возразил Двуреченский. — От двери гранаты будут отскакивать, как горох, и рваться на ступенях. Если только взрывчатку не сложат на лестничной площадке у двери… Но мы тогда услышим эту работу…

Они спустились вниз, закрыли плотно двери проходных комнат, забаррикадировав их всем, что попало под руки.

На шорох их шагов Щегольков повернул голову и доложил:

— К фрицам прибыло подкрепление, примерно полроты. Подтащили станковые пулеметы. Жарко нам будет, командир.

— Не робь, паря! Не считай по пальцам, сколько вражеских солдат…

С лестничной площадки по двери забухали тяжелые удары. Закрывающий разведчиков щит издавал мерный, непокорный звон.

— Руси! — раздавались голоса немцев. — На подходе ротные минометы… Устроим вам собачий концерт! Взвод горных егерей передушит вас, как цыплят. Ау, руси!..

Двуреченский дал знак к молчанию. На лестнице послышались многочисленные, спускающиеся вниз шаги.

— Ну что, ребята? — опускаясь на пол в простенке, сказал Двуреченский. — Осада осадой, но пожевать требуется. Пусть немцы тешатся, если им охота. Только наблюдение и еще раз наблюдение.

С лесной опушки через поляну стал бить станковый пулемет. Металлические точки разозленным осиным роем влетали в квадрат окна, клевали бетонный потолок, рикошетируя, прыгали по стенам и вместе со штукатуркой градом сыпались на пол. Комната стала наполняться серой известковой пылью.

— Пошла, поехала, немчура проклятая, чтоб тебе сказиться! — поспешно проглатывая еду, прогундосил Щегольков.

Пулемет умолк. На смену тотчас же, сливаясь в общий стрекочущий гул, залопотали автоматы. Автоматные пули, касаясь дальних углов стен, рвались зернами кукурузы, брошенными на раскаленную плиту.

— Чует мое сердце, что не зря наши опекуны затеяли эту стрельбу. Прижимают нас к стенкам, не дают даже пошевелиться. Готовят или приготовили какую-нибудь пакость, — забеспокоился Двуреченский. Он не договорил. Послышался стук, и на подоконник упала граната, брошенная, как можно было понять, снизу, от основания фундамента здания. Она закрутилась, как юла, вокруг своей оси и взорвалась. На гладком деревянном подоконнике брошенная граната, не найдя опоры, по инерции соскользнула бы на пол, и это был бы конец. Но она разорвалась в центре оконной ниши, не причинив вреда разведчикам, брызнув каскадом кирпичных и металлических осколков и обдав их кирпичной крошкой.

Юлаев вскочил с места, мотая головой от звона в ушах. В его руке была граната.

— Не торопись, — остановил его Двуреченский. — Не поспешай. Пусть гитлеровцы подумают, что произошло то, что им хотелось. Дай срок. Они осмелеют и тогда запрыгают, как караси на сковородке.

Но, вопреки его словам, в нише окна появилась вторая, точно такая же, с деревянной ручкой граната. Она завертелась в бешеном ритме, скользя к краю подоконника. Смельчак немец имел опыт в метании. Бросал не с расстояния, а, подпрыгнув насколько мог, он как бы вкатил ее в оконный проем, сделав вращательное движение рукой. Скрывать свою небоеспособность не имело никакого смысла. Щегольков стремительно метнулся к окну и порывистым, неуловимым движением сбросил гранату вниз, распластавшись вдоль стены. Она рванула уже в падении, послав в помещение тугую волну воздуха.

— Ахмет! Ты — с правого простенка, я — с левого. Щегольков! Крой туристов! Эх, любо! Любо, парни, жить… Полощите это падло вдоль и поперек, елки точеные!..

Взрывы гранат, льющийся из двух стволов автоматный огонь подействовали на осмелевших гитлеровцев отрезвляюще. Они бросились врассыпную, кто куда, ища случайного укрытия, оставляя раненых и убитых.

Откуда-то из-за деревьев начал пристрелку миномет. Разрывы происходили на верхнем поясе стены первого этажа. Стреляющим пока не удавалось попасть в цель. Но все же они накрыли огнем околостенные проемы второго этажа, застлав дымными разрывами окно. В помещение ринулись косматые черные языки и густой едкий запах сгоревшей взрывчатки. Какая-то из мин вполне могла оказаться внутри, и это заставило разведчиков интуитивно втянуть головы в плечи и замереть в ожидании. Но обстрел внезапно прекратился, и все трое вздохнули полной грудью. Наступила полная тишина. Затем издали до них донесся приглушенный расстоянием говор вражеских солдат. Слышалось легкое позвякивание. Немцы готовились к ужину. На земле уже лежала дымчатая синева наступившего вечера. Темнело. В лесу раздались унылые, короткие и как бы зависающие в воздухе звуки. Совиное племя готовилось к своему часу. В перекличку ночных птиц вторгались иные звуки. Наверное, немецкий радист настраивался на нужную ему волну. Из какофонии звуков вдруг выплеснулась наружу грустная мелодия, и до разведчиков донеслась волнующая душу песня на родном языке:

Послышались исковерканная русская брань, визгливый окрик, и голос певицы смолк.

— Не нравится паразитам, — сказал из темного угла Щегольков.

— Ко мне пришло окончательное решение, — озабоченно сказал Двуреченский. — Если имеется у кого более разумное предложение, обсудим вместе. После полуночи, в час, когда гитлеровцы угомонятся, мы со Щегольковым уходим. А ты, Ахмет, остаешься, как условились. Иначе нельзя. Будешь вести беспокоящий немцев автоматный огонь. Пусть понервничают и убедятся, что ничего не изменилось и мы на месте. Идти одному Щеголькову опасно. Вдруг нарвется на фашистов, а прикрыть его некому. Мы можем не донести документы до наших, и тогда считай, все пропало. Если встретимся с немцами, я отдам Щеголькову свою полевую сумку и задержу их. Карта же унтерштурмфюрера Маллона останется при тебе, Ахмет. В общем, ты должен дойти, Щегольков. Компас-то у тебя имеется? Будешь двигаться по азимуту все время на юго-восток до хутора Камышиха. От хутора — строго в южном направлении. Выйдешь к квадрату «сорок один» к поляне «Черный кристалл». Встретишься с командиром партизанского отряда, все ему расскажешь и передашь карту. Командир знает, что ему делать. Только прошу тебя, не нарвись на случайную пулю. Знай, что в твоих руках судьба твоих товарищей за немецким передним краем и успех родной дивизии, а то и армии в схватке с «Метеором». Наша с тобой честь — тоже. Умереть при любых обстоятельствах просто не имеешь права…

Было видно, как пыжится, наливается гневом и несогласием с наставлениями Двуреченского Иван Щегольков. И, действительно, он заговорил возбужденно, резко:

— Не согласен я! Зачем, зачем оставаться здесь, в этой дыре, Ахмету на верную смерть! Это справедливо? Лучше оставьте меня… Вы с Ахметом опытнее и физически сильнее. Ахмет — великан, я карлик против него. Мы же можем уйти втроем. Какая разница, где меня настигнет пуля…

Щегольков тяжело задышал. Юлаев молча положил свою тяжелую руку на его плечо. Двуреченский не отозвался. Он хорошо понимал, что есть лишь один шанс из ста. Немцы, не взяв разведгруппу в предвечерние часы, оставили окончательную разведку на утро не потому, что не могли их сломить. Сил и средств у гитлеровцев было достаточно. Выходило, что они щедрой рукой подарили им лишние часы жизни для того, чтобы завтра взять кого-либо из разведчиков живым. В этом и вся соль. Зная, с кем имеют дело, немцы позаботились о том, чтобы не выпустить русских из захлопнувшейся западни. Умело, с толком рассредоточили плотную сеть сторожевых постов и засад почти по всей окружности монастырских стен, хотя и были убеждены, что уйти, исчезнуть из закрытой мышеловки никто не сможет. Глухую сторону здания, обращенную на северо-восток, гитлеровцы посчитали надежной, да и высота до земли от верхней точки чердачного основания была значительной.

— Хорошо, — произнес Двуреченский. — Мы уходим втроем. Все лишнее — банки, склянки и прочее — выбросить. Оставить при себе только индивидуальные пакеты и боеприпасы. А теперь малость отдохнем…

В полночь разведчики проникли на чердак. Первым начал спуск старшина Двуреченский. Соскользнув по привязанной к стропилам веревке, он осторожно коснулся носками ботинок мягкой, поросшей травой земли. Прислушался. Ни звука. Ни единого шороха. Ночная вязкая темнота обняла его тело со всех сторон, словно бы он оказался на дне глубокого колодца. Она давила, липла к нему, затопив все вокруг, и ему казалось, что если вскинуть вперед руки, то можно плыть до тех пор, пока не коснешься своего выстраданного, желанного берега. Он дважды дернул веревку, и иллюзии исчезли.

Когда спустились Щегольков и Ахмет, все трое по-пластунски поползли прочь. Миновав стороной поляну, углубившись в лес, они посчитали, что вышли из замкнутого кольца, когда чуть левее от них ночь разверзлась ослепительным снопом огня. Бил ровной трассирующей строчкой ручной пулемет. Разноцветная полоса пуль ошарашила внезапностью. Ахмет Юлаев сразу же был ранен в обе ноги и беззвучно упал на землю. Разрывные пули, разворотив мягкие ткани бедер, обрекли разведчика на полную неподвижность. Щегольков, метнувшись в сторону и рискуя быть задетым пулевой метелью, припал на колено и, изловчившись, бросил под невидимое сопло, изрыгающее огонь, осколочную гранату. Пулемет захлебнулся и умолк. По лесу, цепляясь за ветки сосен, пошло гулять пьяное эхо.

— Я перевяжу тебя, Ахмет! — нагнулся над товарищем Двуреченский.

— Нашел время… исчезайте. Мне уже все равно не выбраться… Я прикрою вас. Только подтащите меня чуток вперед, в низине что-то неловко, неуверенно себя чувствую…

Когда его подтащили на взлобок, он сдавленно сказал, пересиливая разрывающую тело боль:

— Ну, вот и хорошо… Прощайте, други. Хотелось посмотреть, как «Метеору» обкарнают рога. Знать, не судьба. Уходите. Слышите, трещит кустарник? Немцы своему пулеметному расчету на помощь идут… И карту! Карту с планшетом Маллона! Да не под грудь. Через плечо. Так надежнее будет.

Егор Двуреченский и Иван Щегольков поочередно поцеловались с Юлаевым и крепко пожали ему руку. Затем они резко свернули вправо и растворились в ночной темноте. Через несколько минут легкие, говорливые звуки родного ППШ вызвали на себя шквал совсем других звуков. Это длилось недолго. Потом все стихло.

Двуреченский и Щегольков уходили к цели. Но когда перешли железнодорожное полотно Ширино — Лопатино, им не повезло. Они пересекли луговину и приблизились к маленькому, в пять подворий, хуторку, не отмеченному на карте. Щегольков успел только толкнуть Двуреченского под локоть.

Раздался басовитый окрик по-немецки, и автоматная очередь полоснула воздух. Двуреченский понял, что теперь и еще кому-то из них не уйти к спасительному лесу, до которого по его меркам было от силы сто — сто пятьдесят метров.

— Иван, теперь твоя очередь уходить! — спокойно, даже очень спокойно, словно речь шла о простой услуге, произнес он, лежа на земле и обращаясь к Щеголькову. — Уходи, Иван, не рви мне сердце. Направление знаешь. Вот возьми мою полевую сумку с картой. Ползи и незаметно исчезни. Двоим нам не уйти. Очередь часового уже подняла тревогу. К нам приближается группа патрульного наряда. Значит, с Ахметом Юлаевым у нас одинаковая судьба. Да уходи же… Останешься жив — напиши матери. Нет! Нет! Ничего не пиши. Заклинаю тебя! Это известие может убить ее. Пусть ждет и надеется…

Щегольков ящерицей пополз к лесу. Раздавшаяся сзади автоматная очередь подстегнула его. Он достиг опушки, вошел в лес и, не разбирая дороги, сдерживая рвущиеся наружу рыдания, спотыкаясь и падая, пошел напрямик, удаляясь от Двуреченского все дальше и дальше. Потом глуховатый взрыв ручной гранаты бросил его на землю. Стоя на коленях, он заплакал в голос, размазывая по лицу беспрерывно текущие слезы, подвывая и скуля по-щенячьи. Затем затих, долго лежал на земле, свернувшись калачиком, словно обиженный и покинутый всеми.

Близился рассвет. Легкий, наползающий туман сеял вокруг седую пыль. Потянуло резким изморозным холодом. Щеголькова обняла мелкая дрожь озноба. Вначале он вяло поднялся, затем стал делать энергичные движения руками, чтобы согреться, продолжая думать о судьбе старшины Двуреченского. Властный внутренний зов толкал его в путь. Впереди лежала еще не близкая и опасная дорога и по ней до нужной точки надо было суметь дойти.

Он проверил автомат, рассовал немецкие гранаты, вынул из вещмешка осколочные «лимонки» и, чтобы они не стучались друг о дружку, положил их в карманы маскировочной куртки. Вначале, разминая ноги, Щегольков шел медленно, затем перешел на учащенный ритм, каждые четверть часа сверяя свое направление по компасу.

Рассвет уже занялся в полную силу, когда разведчик, осторожничая, далеко стороной обошел хутор Камышиха. До поляны «Черный кристалл» оставалось не так уж и много, каких-то два километра, когда он почувствовал, что выбился из сил. Пот заливал ему лицо, катился градинами по спине, куртка и штаны лопастой, водоотталкивающей ткани все же впитывали в себя росную капель и были тяжелы на ходу. Щегольков решил остановиться и прилечь здесь же, на открывшейся перед ним узкой и длинной поляне, но передумал. Перейдя ее, он присел, облокотившись спиной о полусухие ветки поваленной сосны и в изнеможении закрыл глаза. Нет, он не спал. Он полулежал на сосновом стволе и слушал устало и безразлично настроенную на безмолвие тишину. Автомат Щегольков держал в обеих руках, как держат ружье охотники, поджидая близкого зверя. Каким-то еще неясным чувством, тревожащим его сознание, Щегольков ощущал сосущее под ложечкой беспокойство. Он не верил тишине. Она не раз подводила его своим коварством. И сейчас тишина тяжело висела над ним хрупким, бутафорским полотнищем, отгораживая от него весь мир. В нем отсутствовал какой-либо страх за свою собственную жизнь. Он в силу железного закона войны привык постоянно рисковать ею и сейчас был движим только одним: дойти, доползти, доставить по назначению документы, находящиеся в полевой сумке старшины Двуреченского.

Щегольков приподнялся, прислушался: в воздухе четко разносился слаженный шум шагов. Кто же шел неподалеку от него: враг или партизаны? Он осторожно сполз с соснового ствола на землю, положил гранату за пазуху, прилег на живот и, виляя задом, по-пластунски стал продвигаться вперед на звуки шагов. Узкая лесная дорога открылась сразу же. Там, ряд за рядом, разбитые на небольшие группы, вышагивали немецкие солдаты, разделенные между собой крытыми брезентом подводами, Лошади, позванивая трензелями, разнося резкий запах пота, натужно тащили груженые повозки по разбитой, ухабистой дороге.

Проходящие мимо Щеголькова гитлеровцы были частью усиленного немецкого карательного батальона войск СС, временно отводимого из партизанской зоны. В своей акции немцы причинили немало бед партизанам. Но, в свою очередь понеся потери, измотанные в ожесточенных схватках, убирались восвояси. Всего этого Щегольков, конечно, не знал. Проводив настороженным взглядом замыкающий отряд гитлеровцев, разведчик пересек дорогу и неожиданно для себя оказался на бугристой, покрытой редким кустарником равнине, открытой со всех сторон. Он почувствовал себя неуютно, будто стоял нагишом и ощущал кожей чьи-то нескромные, оценивающие взгляды.

Лес был уже недалеко. Пригнувшись, Иван побежал к нему, виляя меж кустарников и почему-то оказавшихся здесь гладких, отшлифованных, разной конфигурации каменных глыб, намертво вросших в землю. Его никто не догонял, не преследовал и не пытался этого делать. Практически, он уже успел уйти от дороги к лесу на полкилометра, когда сзади донеслась короткая, в несколько патронов автоматная или пулеметная очередь. Щегольков дернулся, приостановился, и его тело, помимо собственной воли, правым боком пошло в сторону, теряя равновесие, ноги неустойчиво заскользили, разъехались, вяло цепляясь носками за траву. Боли вначале он не почувствовал. Ему стало необычно душно и жарко. Глаза стали заволакивать желто-зеленые пасмурные тени, и щеки оросили слезы. Задыхаясь, Щегольков изо всей силы двумя руками рванул ворот одежды и упал лицом вниз.

Боль появилась внезапно резким, испепеляющим огнем, растекалась по всему телу. И только тогда Щегольков поверил, что он ранен, ранен серьезно, теряет кровь, а перевязать себя без посторонней помощи не сможет. Он почувствовал, как силы папиросным дымком улетучиваются из его тела, и разведчика охватил жуткий, хватающий за горло страх. Он останется здесь навсегда, уткнувшись лбом в остаток полусгнившего пня, и рядом с ним будет лежать полевая сумка Егора Двуреченского.

— Врешь, дура! — не веря в конец, взбунтовался Иван. — Не возьмешь просто так Щеголькова… — бормотал он, переворачиваясь на спину и вжимаясь в горбившийся за плечами вещевой мешок, стараясь тканью нижнего белья, как своеобразным тампоном, закрыть входное пулевое отверстие и этим остановить горячую кровь.

А тем временем, пока Щегольков, превозмогая боль, лежал неподвижно с закрытыми глазами, оранжево-красная полоска зари на востоке рассасывалась, небо уходило в вышину, облачаясь в яркую синеву. Лесные пичуги, встречая новый погожий день, заполняли все вокруг неумолчным щебетаньем.

Наконец Щегольков шевельнулся и сделал первую попытку встать на ноги. Ему это удалось не сразу. Ноги были словно из ваты, колени сами по себе подгибались, земля казалась качающейся под ним доской качелей. Липкая, пропитанная загустевшей кровью ткань одежды, подсохнув по краям, толстым пластырем закупорила рану. Щегольков, словно малое дитя, сделав очередную попытку, поднялся на ноги и пошатываясь пошел вперед, в бреду, закусив до крови вспухшие губы и сдерживая рвущийся из груди стон. Все же он достиг лесной опушки и вновь упал ничком, гладя дрожащими пальцами рук лесную, усыпанную влажными листьями почву, стараясь разглядеть хоть что-нибудь впереди себя сквозь роившуюся в глазах сумятицу разноцветных искр.

Не знал Иван Щегольков о том, что в ту самую минуту, когда он упал на лесной опушке, за ним из-за спаренного соснового ствола наблюдали две пары глаз людей в гражданской одежде.

— Это наш, свой человек! — Издали осматривая упавшего, сурово сказал один из них, что был постарше, своему напарнику. — Однако он ранен… Готовь плащ-палатку, малый. Понесем в расположение и доложим командиру. Вызывай Карнача. Почем знать, в каком он состоянии… Видишь, не двигается. Да и дело у него к нашему командиру, видно, неотложное, срочное…

Щегольков не почувствовал, как из его рук взяли автомат, вынули из-за пояса ручные гранаты-«толкушки» и самого его куда-то понесли. Пришел он в себя лишь тогда, когда посторонние, не совсем деликатные в движениях, руки шарили по его карманам и снимали полевую сумку старшины. Напрягаясь, посмотрел слепнущими глазами и увидел вокруг себя несколько человек в знакомой ему партизанской форме с красными бантами на лацканах разнообразных тужурок.

— Вы — партизаны! — сказал он ясно, с трудом выговаривая слова плохо слушающимся языком. — Я — советский разведчик. Шел к поляне «Черный кристалл». Мне нужен командир отряда Бородач… Очень, очень нужен. Поспешите, боюсь, что не дождусь…

— Это и есть поляна «Черный кристалл», квадрат «сорок один». Я — командир отряда, — почему-то тихо ответил стоящий перед Щегольковым человек с поджарой фигурой, продолговатым, темным от солнечного загара лицом и густой шапкой синевато-белых волос на гордо посаженной голове. На симпатичном его лице, под красиво изогнутым носом, плавной линией темнели тщательно стриженные рыжеватые усики.

— Вы как божий одуванчик, — с трудом улыбнувшись, сказал Щегольков. — Волосы, волосы у вас… А у меня — огнем горят красно-рыжие… — И действительно: верхняя часть почти круглой головы командира напоминала в последней стадии цветения шар перезревшего одуванчика.

— Не скажи… — усмехнулся командир.

Щегольков почувствовал прилив свежих сил и какую-то томность во всем теле.

— Покажите удостоверение личности. Партбилет… Иначе, — слабым движением руки он полез за пазуху и неожиданно для всех его окружающих вынул гранату «лимонку», зацепив пальцем кольцо предохранительных усиков.

— Не балуй, разведчик! — строго сказал командир. — Будет тебе и белка, будет и свисток. Смотри! — он поднес к глазам Щеголькова документ с фотокарточкой.

— Спасибо. Теперь верю, что у своих. А вы командир партизанского отряда? В этой сумке — карта. На ней — важные сведения. Нужно срочно передать их командиру дивизии генералу Чавчавадзе. Вы знаете диапазон волны, позывные?

— Нам все известно… Сведения уйдут немедленно. Как зовут-то тебя, разведчик? Сейчас тебя отнесут в санчасть. Еще будешь молодцом…

— Ваня… — прошептал разведчик и замолчал, потеряв сознание. Синюшная бледность с желтизной стала пятнами покрывать его лицо.

— Доктор! Доктор! — заволновался командир, наклоняясь над Щегольковым.

Подбежавшая миловидная женщина-врач опустилась на колени и взяла вялую руку Ивана Щеголькова, стараясь чуткими кончиками пальцев уловить биение пульса.

— Ему уже ничем не поможешь… Он мертв, товарищ командир.

— Похороните с воинскими почестями солдата, — проговорил дрогнувшим голосом командир, проводя по лицу ладонью. — Начштаба! Срочно готовьте закодированную радиограмму в два адреса: генералам Фалееву и Чавчавадзе. Все…

Потом добытые сведения вызовут цепную реакцию в войсковых штабах, прямо или косвенно затрагивая незримыми волнами весь передний край обороны и тылы армии генерала Фалеева. И все это отзовется, грянет в нужную минуту грозной симфонией противодействия вражеским замыслам. Новый же начальник дивизионной разведки капитан Ильин, не зная в лицо погибших разведчиков, против их фамилий поставит крючок вопросительного знака, и эти сведения, минуя ПСД, попадут в строевую часть, где соответствующие лица в графе «пропал без вести» черкнут короткую, привычную запись.

А генерал Чавчавадзе, лично знавший разведчиков, усомнится в их гибели и скажет: «Подождем. Бывали вести и похуже…»

Глава шестнадцатая

И вновь наступила ночь — третья по счету, долгая и тревожная. Она нависла над полуразрушенной, заброшенной водокачкой неподвижным черным пологом, изредка озаряемым отсветом далеких молний. На востоке бушевала гроза. Под сильными порывами ветра лес дышал натужно, по-старчески кряхтел, шумя кронами деревьев.

Никто из разведчиков лейтенанта Черемушкина после короткого дневного отдыха не сомкнул глаз. Не выпуская из рук оружия, вслушиваясь в лесное бормотание, каждый думал об одном и том же: как же выйти на связь? То, что произошло, ошеломило Черемушкина. Он вначале даже растерялся. Все летит к черту и выйти из опасного тупика ему никто и ничто не поможет. Было совершенно очевидно, что взрыв панели рации был подготовлен заранее и кто-то самым подлейшим образом нанес коварный удар в самое сердце разведгруппы, лишая ее связи, сковывая действия, отнимая оперативность. Нужных сведений о противнике накопилось много. Их нужно немедленно передать за линию фронта, ибо ежечасно они теряют свою ценность и скоро могут стать бесполезными и ненужными. Только после радиосвязи с родной дивизией можно отправляться к квадрату «сорок один» — поляне «Черный кристалл». Потом можно спокойно сказать себе: операция «Меркурий» успешно завершена…

Сейчас же, не имея твердой уверенности в том, что в дивизии правильно поняли суть его донесений и штаб принимает экстренные меры, идти на темную в указанный квадрат было бессмысленно. Черемушкин не обольщал себя и надеждой, что разведчики во главе с Двуреченский беспрепятственно дойдут до цели. А может, все-таки рискнуть и, не теряя времени, идти туда, куда за ними прибудет самолет? Возможно, отряд Бородача уже обзавелся своей рацией… Искать радиостанцию у врага? Но это же — опрометчивые, навеянные безысходностью мальчишеские рассуждения. А враг каждый час, каждую минуту лавиной может ринуться на передний край дивизии, смять оборону.

Протяжный паровозный гудок, какой обычно дают машинисты перед подъемом или препятствием, оборвал мысли старшего группы, заставил вздрогнуть от неожиданности и броситься к окну, которое выходило прямиком на запад. В темноте, совсем близко от водокачки, бледно-красными светлячками вспыхивали и гасли на ветру искры, вырывающиеся из паровозной трубы. Звуки проходящего состава постепенно уходили в сторону, к юго-западу. Несколько мгновений Черемушкин стоял, ничего не понимая. «Железнодорожная ветка в километре, может, чуть дальше? Но откуда идет и зачем она здесь, в глухом лесу?» — На шорох позади себя он обернулся и увидел Коврову.

— Наташа? Вы почему не отдыхаете? — заботливо спросил Черемушкин.

— Товарищ лейтенант… Я вспомнила одну деталь. — Наташа провела рукой по своему пылающему лицу. — Перед отъездом на аэродром майор Левашов предложил мне совершенно новую рацию, сказал, что моя еще не прошла контрольную проверку. Зачем же это? Как же так? И я… согласилась…

— Вы не могли иначе. Этот Левашов… Мы еще разберемся. Сейчас не об этом нужно думать, Наташа.

В глазах Ковровой он уловил не только тревогу, а еще и что-то, как будто относящееся именно к нему, не лейтенанту, а просто к Евгению Черемушкину. Как бы заново, со стороны, посмотрел на нее, и решение, уже почти созревшее в нем — отослать Коврову в Юдино для передачи разведданных с помощью подпольщиков, — показалось ему непродуманным и даже жестоким. Как сказать ей о том, что совсем скоро она покинет разведгруппу?

— И все же земля круглая, тесная, и она вращается, — произнес из своего угла комнаты Румянцев.

— Открыл Америку! Ты что, сон видишь? — усмехнулся Рувим Ласточкин, повернув голову в сторону товарища.

— Почему же! Америку открывают заново при различных обстоятельствах и по незнанию, где ее берега, — отозвался Румянцев. — А ведь все правильно, товарищ лейтенант…

— Что правильно, сержант? Яснее, толком говори…

— Я по поводу паровоза… Мы позабыли самую малость. Ведь на карте Маллона по линии железной дороги между станциями Ширино и Юдино было одно заметное обозначение, на вершине которого крохотное изображение обоюдоострого меча.

— Верно-верно, Румянцев, — оживился Черемушкин. — Я было совсем забыл… — А ну-ка, — раскрывая планшет, заторопился лейтенант. — Посвети мне фонариком малость… — Он прилег на пол и в который раз стал рассматривать карту. — А ведь память у тебя цепкая, Александр Румянцев. Коротенькая железнодорожная ветка к засекреченному немцами объекту подходит вот отсюда — от небольшого разъезда Губаново. На нашей карте этой коротышки нет. Немцы построили ветку уже в ходе войны. Отсюда и появление в лесу паровоза с составом. Интересно, что это за объект?

— Это дело нужно разжевать! — с уверенностью, что его правильно поймет командир, сказал Рувим Ласточкин.

— Согласен. Уж очень заманчивый объект, — в тон его словам произнес Черемушкин. — Времени у нас маловато. А, в общем, объект стоит нашего внимания.

— Товарищ лейтенант, — как бы с вызовом сказал Ласточкин, — если моя кубышка варит правильно, то мы сегодня пойдем к объекту «Стальной меч», так условно назовем этот засекреченный гитлеровцами курган в квадрате «тридцать два». Если ничего не получится, выйдем к шоссейной дороге и устроим засаду, нападем на передвижную фашистскую радиостанцию и захватим ее…

— Ну, а что же будет потом? Ты хорошенько обдумал предложение?

— Что потом? Ясное дело… Ведь радиостанция временно будет в наших руках.

— У тебя начинается бред, — заметил Румянцев.

— Товарищ лейтенант! — вступила в разговор Коврова. — Там, в Юдино, где немцы, конечно же, есть радиосвязь. Прошу эту операцию поручить мне.

В помещении водокачки наступила тишина. Каждый из разведчиков отчетливо понимал, чем может закончиться для девушки этот поход в неизвестное.

— Значит, так. — после продолжительного раздумья сказал Черемушкин. Я считаю, что мы поручим такое задание Ковровой.

Потом Черемушкин подробно объяснил ей план действий.

— Через час. Наташа, вы уйдете в Юдино. Прежде всего, вам нужно встретиться там с человеком но прозвищу «Дельфин». Работает он железнодорожным мастером. Его вы найдете в будке стрелочника у западной границы станции. Избегайте дорог и хоженных троп. Оружие с собой ни в коем случае не берите. Документы у вас есть?

— Да. Мне вручили аусвайс на имя гражданки Надежды Петровны Леоновой, проживающей в деревне Щеглиха. Это в двадцати пяти километрах к северо-западу от Юдино. Хорошо помню все наставления подполковника Кондрашова. Деревня Щеглиха сожжена гитлеровцами за помощь партизанам. В основном, се жители расстреляны. Ищу родственников. Один из них — Федор Ефимович Силкин, проживающий в Юдино по улице Красноармейской…

— Вы думаете, что гитлеровцы при проверке документов поверят вашей легенде? — Черемушкин с сомнением покачал головой.

— Буду стараться, товарищ командир, не попадаться им на глаза. Ну, а если придется… как-нибудь выкручусь.

— У вас есть во что переодеться?

— Кое-что имеется.

— Хорошо. Будем надеяться, что все обойдется. Возвращаться к водокачке не стоит. До встречи с вами попытаемся провести разведку юго-восточной окрестности. Выясним, что кроется под знаком «Стальной меч». После этого идем к поселку Юдино и будем ждать вас завтра с наступлением темноты в двухстах метрах от лесной опушки напротив будки стрелочника. Если же нас не окажется на месте встречи, немедленно уходите к поляне «Черный кристалл». И еще, запомните, постоянное место проживания этого человека — улица Суворова, двенадцать. Названия улиц, конечно, изменены немцами на свой лад. Ну, а теперь — собирайтесь.

Наташа появилась через несколько минут в синем в белый горошек платье, с такой же косынкой, наброшенной на плечи, легких сандалиях из коричневой кожи и с жакетиком в руках. Ребята почувствовали, что в угрюмое, с массивными сводами помещение водокачки вошел остановившийся довоенный мир, далекий и беспечный, забытый в огне и грохоте великой войны.

— От нас с Румянцевым — в дорогу, — сказал Ласточкин, вручая Ковровой плитку шоколада.

«Дорогие вы мои», — растроганно подумала Наташа, тронутая вниманием и заботой товарищей.

— Смотрите и все запоминайте, — стараясь скрыть грусть и тревогу, напутствовал лейтенант. И наконец с трудом выговорил последнюю фразу: — Старший сержант Румянцев, проводите сержанта Коврову за пределы водокачки.

— Извините, товарищ лейтенант… Но лучше было бы это сделать вам.

Лейтенант с благодарностью посмотрел на товарища. Когда едва заметная тропинка вывела к двум раскидистым березам, Черемушкин остановился и сказал:

— Будьте осторожны… береги себя, Наташа… Взгляды их встретились. «Я люблю тебя, — говорили широко раскрытые глаза Наташи. — И обязательно вернусь». — «Я боюсь потерять тебя…» — ответили глаза Черемушкина. Девушка сделала нерешительный шаг вперед. Неожиданно резко повернувшись к лейтенанту, она притянула к себе его голову и крепко поцеловала в губы…

Наташа пошла по тропе, не оборачиваясь. С тревогой смотрел ей вслед молодой лейтенант.

…Ровно в полночь разведчики покинули водокачку.

Ветер, бесновавшийся с вечера, стих. Черное небо стало выше и светлее. Диск луны, плутая в поднимающейся облачности, то внезапно вырывался из нее, сея на лес мертвенно-голубоватый свет, то вновь исчезал, подсвечивая края разорванных облаков.

Разведчики миновали узкую лесную дорогу, уходящую одним своим концом в асфальтированное шоссе, другим к отмеченному месту строительства аэродрома. Прошли с километр строго в западном направлении, и, хотя они ждали этого, впереди, высвечивая нитями железнодорожных рельсов, внезапно появилась невысокая насыпь. Она не шла им навстречу, а плавно забирала вправо и терялась в лесу.

В полной тишине трое подошли к железнодорожному полотну и, не переходя его, выясняя обстановку, залегли у самых рельсов, вслушиваясь в ночные шорохи. Со стороны разъезда Губаново донесся сиплый паровозный гудок. Откуда-то слева, издалека, к небу взлетела осветительная бело-оранжевая ракета. Щелкнул одинокий винтовочный выстрел. Впереди, подступивший к самому полотну, серебрился листвой кустарник. Лунное сияние лилось на землю.

— И зачем ты ярко светишь, упрямая? Не нравится мне все это, — озабоченно прошептал лейтенант, всматриваясь в группу деревьев, стоящих особняком по другую сторону полотна.

— Как там наша Коврова? — тихо подал голос Румянцев.

— Тихо! — вместо ответа произнес Черемушкин. — Всем быть предельно внимательными.

Из чернеющих впереди, за полосой отчуждения, кустов разнесся по лесу тревожный и какой-то неестественный крик ночной птицы.

— Обыкновенная птица, товарищ командир!

— Постойте, Рувим, — тронул Ласточкина Черемушкин. — Слышите?

В ответ на выкрик филина послышалось непонятное бормотание. По лесу поползли таинственные звуки.

— Чем-нибудь прикрыть бы эту злодейку, — проворчал Румянцев, глянув на ночное светило.

— Послал бы лешего с покрывалом, товарищ старший сержант, — усмехнулся Рувим Ласточкин. — Ты — как та привередливая теща…

— А что! Теща бы во мне души не чаяла… Черемушкин слушал болтовню товарищей, смотрел в одну точку — чернеющие справа от него кусты. В груди что-то сжималось, и комок нервного напряжения разносил по телу непонятный трепет.

— Тронули, ребята, — тихо произнес он. — Пойдем к объекту напрямик.

Кусты вырисовывались уже рельефно, крупным планом, когда среди деревьев, которые, как и темное пятно кустов, казались подозрительными, выросли какие-то фигуры. То были немцы. Один из них вскинул автомат и, еще не уверенный в своих действиях, завороженный видом трех человек, экипированных в костюмы десантников, что-то прохрипел. Не раздумывая, Черемушкин нажал на спусковой крючок, одновременно падая на землю и укрываясь за стволом дерева. Взрыв ручной гранаты, брошенной Ласточкиным, заглушил беспорядочную стрельбу. Прикрывая друг друга огнем автоматов, разведчики стали отползать влево, чтобы оторваться от преследования и попытаться укрыться в лесу по другую сторону железнодорожной ветки. Но справа, неожиданно для них, когда они вплотную придвинулись к насыпи, заработал ручной пулемет. В хаосе разгорающегося ночного боя, наполнившего лес беспрерывным гулом, Черемушкин уловил не совсем понятные вначале, быстро приближающиеся равномерные звуки, схожие с работающей водяной механической помпой. Он отдал команду прекратить ответный огонь, чтобы этим нехитрым приемом сбить вражескую прицельную стрельбу. Чуть помедлив, воспользовавшись короткой паузой в огневом шквале, Черемушкин рывком вышел из зоны огня, оказавшись за обратным скатом железнодорожного полотна под защитой стальных рельсов. Стыки их чуть вздрагивали, издавая натруженный, жалобный стон. Он нетерпеливо ждал появления локомотива с вагонами, а зачем — толком и сам еще не понимал. Только что-то смутное, похожее на тоненькую ниточку надежды жило в нем, заставляло обдумывать дальнейшие действия. Через рельсы, несуразно изгибаясь, прерывисто дыша, то ли подкатились, то ли подползли к нему Румянцев и, Ласточкин.

— Напоили нас досыта, колбасники! — одним вздохом выпалил Румянцев, меняя автоматный диск.

— То-то еще будет… Не у своей тещи нежишься, — невозмутимо произнес Ласточкин. — Смотрите! Немцы и слева стали просачиваться.

Черемушкин скосил глаза. Заходя разведгруппе в тыл, опасаясь метких ответных очередей, слева приближалась небольшая группа немцев.

— Отсекайте фашистов! Это не только железнодорожная охрана, но и, сдается, застава на подходах к холму.

На пути у гитлеровцев выросли красновато-желтые столбы взрывов. Ручные гранаты одновременно метнули Румянцев и Ласточкин. В дыму, окутавшем кустарник, было заметно, как вражеские солдаты, уцелевшие от осколков ручных гранат, расползались в стороны. Но ясно было, что разведчикам сквозь вражеский заслон едва ли пробиться.

Шум приближающего поезда становился все отчетливее. Из-за поворота окровавленным глазом выполз сигнальный огонь фонаря, и над лесом повис продолжительный, требовательный паровозный гудок. Уже совсем близко от разведчиков рисовались контуры катившегося по рельсам товарного состава. Отдуваясь и пыхтя, маневровый паровоз толкал перед собой небольшой состав.

— Партизан! Сдавайся! — закричал сиплым голосом кто-то из немцев.

Ласточкин охнул, получив сильный удар в бок. Немецкая граната волчком закрутилась у его ног. Не раздумывая, он схватил ее за металлический корпус, начиненный взрывчаткой, и бросил на голос, как бросают увесистый, неудобно лежащий в руке камень. Разрыв гранаты поглотил свистящее шипение паровоза. Машинист, оказавшись в непонятной, не предусмотренной никакими правилами движения ситуации, хотел, видимо, притормозить состав, но, похоже, тут же переключил рычаг реверса на ускоренный ход.

И наступила тишина. Тягучая, тревожная, словно иголками колющая тело тишина, которая обычно наступает перед стремительной и страшной по своему удару атакой. Мимо разведчиков полосатой змеей проходила вереница вагонов.

Черемушкин понял причину наступившей тишины: фрицы не ведут огня потому, что опасаются попасть в проходящий состав, а вагоны, наверное, нагружены боеприпасами. Он бросил быстрый взгляд на притаившихся в засаде врагов, на пульмановский вагон с тормозной площадкой. И наконец принял решение.

— За мной! — приказал он Ласточкину и Румянцеву, бросаясь к тормозной площадке проходящего вагона.

Ухватившись за поручень площадки, Черемушкин лицом к лицу встретился с фашистским солдатом, выставившим, как на учении, впереди себя винтовку с примкнутым штыком. В какую-то долю секунды лейтенант сумел левой рукой отклонить в сторону широкое лезвие штыка и ударом головы в живот сбить солдата с ног. Подоспевший на помощь Румянцев размеренным и точным ударом приклада автомата оглушил немца, поднял и бросил его легкое тело на рельсы между сцеплением вагонов.

— Продержались бы еще с десяток минут, не больше — и амба… — сказал Румянцев. — А эта колымага, вы замечаете, делает плавный поворот и идет вперед под девяносто градусов. Не пора ли нам сматываться, командир? Кто знает, может, из огня да в полымя несет нас…

— Еще минутки две-три. Откосы очень крутые… Я вот о чем думаю, — обращаясь к разведчикам, начал лейтенант Черемушкин. — По всем расчетам, находимся мы сейчас чуть-чуть западнее оврага с отметкой «двести один». Курган же с символическим знаком «Стальной меч» стоит южнее. За восточной окраиной кургана, обозначенного «Стальным мечом», гитлеровцы строят аэродром. К кургану подходит коротенькая железнодорожная ветка. Интересно, что там?

— Всему свое время, товарищ лейтенант, — успокаивающе произнес Румянцев.

— Уж как-то ловко все это у нас получилось. Неужто паровозная бригада не заметила посторонних? А охрана эшелона? Почему только один солдат? — Черемушкин задумчиво покачал головой.

— Насчет охраны, командир… Немцы учли, что железнодорожная ветка сильно охраняется, — отозвался Ласточкин. — Да и, как мне кажется, вся бригада из немцев. Паровоз-то не наш — немецкий. Ну, а что заметили нас или нет — факт спорный. Видели и слышали, что идет бой. С кем? Ясное дело — с партизанами. И чтобы проскочить — нажали на всю железку. Думали — после разберутся.

— Мне кажется, из-за густого облака пара они не видели нас, — предположил Румянцев.

Состав вошел в густой низкорослый ельник-молодняк.

— Пора, мужики. Оставляем вагон по одному, с левой стороны тормозной площадки. В ельнике не шевелиться. Наше исчезновение для паровозной бригады должно остаться незамеченным.

В это время мимо ступенек тормозной площадки пронеслась, уходя назад, входная стрелка. Матовый огонек стрелочного фонаря мигнул и скрылся за поворотом. Подавая отрывистые сигналы, паровоз вталкивал состав на мост.

— Смотрите, товарищ лейтенант! — воскликнул Румянцев.

Над землей, на одинаковом расстоянии друг от друга, повторяя форму уходящей на запад равнины, тянулись четыре голубоватые мерцающие линии. Все трое бросились к противоположному концу тамбура и увидели то же самое: в некотором удалении от них вспыхивали и гасли искристые огоньки.

— Провода высокого напряжения, — прошептал Черемушкин.

— Точно, это укрепрайон, — согласился с ним Румянцев.

Черемушкину ничего не оставалось, как признаться:

— Уходить поздно. Ничего не попишешь. Это — моя ошибка. Выйдем ли мы теперь на встречу с Ковровой? И вообще…

— Не рви себе сердце, командир, — успокоил его Ласточкин. — Что будет — то будет, хотя и оказались мы, как утюг на воде.

Рельсы постепенно уходили влево. Очертания проволочных заграждений, опоясывающих безлесное пространство, исчезали медленно слабеющими пунктирными линиями.

Впереди показалось темное пятно большого, с плоской поверхностью холма. Вершина его была укрыта шапкой густо растущих карликовых сосен.

Паровоз издал продолжительный гудок. Состав дернулся и приостановился. Из глубины тоннеля просочился мягкий зеленоватый свет. Вереница вагонов стала втягиваться под арку стальных ворот. Мимо, окидывая скучающим взглядом двигающийся состав, прошел часовой. Слева, в самом углу широких входных ворот, разведчики увидели застекленную плексигласом будку. Тихо заскрежетав тормозами, состав остановился. Синий свет в будке погас, и лишь продолжали струиться зеленым туманом сигнальные огни, подвешенные под высоким, овальной формы потолком.

Разведчики поняли, что они находятся у подножия холма, а металлические двустворчатые ворота, отходящие в стороны, в ниши, скрывают за собой внушительных размеров пещеру, устроенную руками человека.

— Вот оно, засекреченное логово, — сказал Черемушкин, осторожно выглядывая с тормозной площадки. Но в зеленом сумраке, обнявшем подходы к пещере, с трудом можно было различить только контуры соседнего вагона. — Оставаться здесь нельзя…

— Командир! Напротив нас, рядом с будкой, я успел заметить обычную входную дверь. Время позднее. И пока темно, воспользуемся случаем. Больше шансов провести разведку, нащупать выход и улизнуть.

Черемушкин вслушивался в убедительный шепот Румянцева. Голову заполняли навязчивые, невыполнимые идеи и бесследно исчезали. Назад дороги нет, а впереди — тьма, неизвестность.

Командир засомневался:

— А если дверь заперта?

— Семь бед — один ответ, — не задумываясь, произнес Ласточкин. — Придется захватить паровоз. Растолкуем фрицам, что к чему — и назад… До выхода из зоны — пятьсот метров. Отсчет у меня точный, не придерешься.

— Впереди — часовой. И, наверное, как я понимаю, — не один. Поднимут тревогу, дорогу перекроют — и живи, не тужи, пескарь…

— Сразу не поймут, что происходит. Сцепление у вагонов — автоматическое. Дернуть за рычаг — и наше вам, с кисточкой. Паровоз-то будет уходить без вагонов.

— Не ласкает слух, не по нашему характеру заказанная музыка. Быть по горло в воде и не напиться. Что мы можем сказать об этом объекте? Да ничего. Поэтому дуем к двери, — решил Черемушкин.

Дверь легко, бесшумно повернулась на петлях вовнутрь, и все трое оказались в узком полутемном коридоре, ведущем куда-то прямо. В полумраке через несколько десятков шагов стал угадываться поворот влево. Разведчики осторожно, гуськом, скрадывая шаги, свернули и сразу же за поворотом, с правой стороны, заметили дверь. Вторая — маячила впереди. Черемушкин подошел к боковой двери, толкнул ее, и разведчики оказались на лестничной площадке. Металлическая лестница уходила вниз.

— Вернемся, — сказал лейтенант. — Что там внизу — неизвестно. Посмотрим, что за дверью впереди.

Эта вторая дверь также открылась без усилий. Огромное, тонущее в сумраке помещение, имеющее лишь дежурное освещение, предстало перед глазами разведчиков. Приоткрыв дверь, Черемушкин хотел уточнить его назначение, как вдруг вспыхнул яркий электрический свет, обнажая серые, выполненные из железобетона стены, такой же сферический потолок, усиленный мощными двутавровыми металлическими балками. Помещение имело по одной запасной железнодорожной линии по обе стороны от прибывшего состава, который медленно, как бы ощупью, приближался к противоположной стене под усилием небольшого мотовоза. Чуть правее от разведчиков вырисовывалось непонятное сооружение, имеющее параметры весовой платформы. По ее сторонам были установлены ограждения, похожие на ферму железнодорожного моста с отторгнутой вершиной. Здесь же высились стойки из металлических труб, изогнутые в виде буквы «Г» с резиновыми шлангами на концах. Черемушкин не раз видел такие устройства на тыловых нефтебазах и догадался, что это не что иное, как специальное оборудование для перекачки горючего и смазочных материалов в подземные хранилища.

Почти одновременно, установленные по углам помещения, захрипели репродукторы, из которых разнесся голос:

— Ахтунг! Ахтунг!

Откуда-то, как из-под земли; появились люди в защитного цвета комбинезонах. Все ожило, засуетилось, раздались шаркающие шаги, команды офицеров. Послышался звук сирены, и из незамеченного ранее бокового тоннеля вышел еще один небольшой тепловоз. Он подошел к вагону и перебросил его через систему стрелочных переводов на боковую линию.

Началась расформировка прибывшего поезда. Отделив цистерны, тепловоз подал их под шланги перекачивающих механизмов и, возвратившись, стал поочередно отводить груженые вагоны к весовой платформе. С буферными тарелками вагона, на тормозной площадке которого разведчики въехали на территорию объекта, с лязгом столкнулся тепловоз.

Один из фашистов потянул на себя рычаг автостопа. Замок, видимо, не срабатывал, и сцепление вагонов не разъединилось. Черемушкин, хорошо знающий немецкий, понял, о чем один из солдат спросил машиниста:

— Эй, Фриц! Какая тебя муха укусила?

— Молчи, Ганс. Бесследно исчез Рудольф… Обер-лейтенант в бешенстве, Рудольф сопровождал прибывший состав. Должен был доложить командиру, но как в воду канул.

— Ерунда! Дрыхнет где-нибудь с русской бабой. Ты же знаешь, он парень не промах.

— Есть сведения, что в лесу незадолго до прибытия состава был большой бой с партизанами…

— Вы слышали? — прошептал Ласточкин Черемушкину. — Фашисты икру мечут, партизаны, говорят.

— Ахтунг! Ахтунг! — вновь раздался из репродуктора голос оператора, и установленный на площадке вагон стал плавно проваливаться в черную пасть люка. Опустившись, платформа с вагоном закачалась на амортизаторах подъемного механизма, поравнялась с концами рельсов нижнего этажа. Тепловоз-малютка продвинул вагон в самый конец обширного подземелья. Платформа, сделав обратное движение вверх, заняла прежнее место. Что было дальше, разведчики уже не видели. Они повернули назад, дошли до боковой, замеченной ими ранее двери коридора и стали спускаться вниз по ступеням. Потом сразу остановились, заслышав неторопливые шаги, гулко отдающиеся в тишине. Все трое укрылись в нише стены, образуемой двумя монолитными квадратными столбами — опорой верхнего перекрытия. Внизу, по тоннелю, сутуля плечи, проходил офицер. Достаточно было опустить руку, чтобы дотронуться до его с высокой тульей фуражки, на которой бронзово отсвечивал летный знак. Офицер дошел до стены, преградившей ему путь, и приподнял правую руку. Перед ним, как в романах о тайнах средневековых замков, бесшумно отошла в сторону тонкая перегородка, и он исчез в образовавшемся проеме. Никто из разведчиков не встречался еще с подобным устройством. Это было для них ново, имело особый таинственный смысл, вызывающий не только чувство любопытства, но и удвоенной осторожности.

«Вот бы сюда Ваню Щеголькова, — подумал Черемушкин. — Ведь расскажи ему об этом — не поверит и скажет: „Приснилось все это вам. На пушку берете. Смеетесь. Ну, да ладно. Со смеху что-нибудь и дельное получается“». Но неведомо было ни ему, ни его товарищам, что сутки тому назад в неравной и жестокой схватке погибли, на рассвете Ахмет Юлаев и Егор Двуреченский, а Ваня Щегольков пережил своих друзей всего лишь на несколько часов…

Через длинный неширокий тоннель, освещенный матовым плафоном, разведчики попали в новое помещение. Оно представляло собой внушительных размеров квадрат с мощными перекрытиями и такими же железобетонными стенами. Пол был устлан полосами многослойной резины. Здесь действовали разгрузочные площадки, на которых, подобно колодезным журавлям, подняв вверх стрелы, стояли легкие подъемные краны. На низких эстакадах проходили ленты конвейеров, а на специальных тележках стояли четыре «мессершмитта». Все это было похоже на территорию подземного аэродрома или на авиационную ремонтную базу.

«Что ж, — подумал лейтенант Черемушкин. — Мавр сделал свое дело. Пора уходить отсюда прежним путем. Другой нам неизвестен. Часового возле входных стрелок убрать нетрудно».

И тут позади разведчиков послышались возбужденные голоса. Нужно было немедленно скрываться, и лейтенант Черемушкин, увлекая за собой Ласточкина и Румянцева, шагнул к металлической лестнице, по которой они спустились в тоннель. Но и наверху чуть скрипнула дверь, и по лестничной площадке кто-то прошел. Нужно срочно куда-то спрятаться. Разведчики тенями метнулись к ящикам, крытым брезентом. Они были пусты. Маневр оказался своевременным. Едва они успели положить на место край брезента, как к вагону с тормозной площадкой подошла группа гитлеровцев во главе с офицером СС. Эсэсовец что-то сказал вытянувшемуся перед ним унтеру. Черемушкина охватили тревожные подозрения: «Почему эсэсовец подошел именно к этому вагону? Что заставило его внимательно осмотреть сам ящик, укрепленный под полом вагона и предназначенный для хранения инструмента и прочего нехитрого инвентаря поездной бригады? Что он пытается обнаружить: следы исчезнувшего солдата, сопровождавшего груз, или признаки нашего присутствия?..»

— Господин оберштурмфюрер! — послышался громкий голос унтера. — На полу тормозной площадки — свежие пятна крови…

Эсэсовец рывком бросился к унтеру и, хотя электрический свет падал на пол площадки, включил карманный фонарик.

— О! Я так и знал! Рядовой Рудольф Зуккерман погиб, как верный солдат фюрера.

Взгляд эсэсовца медленно заскользил по окружающим предметам, остановился на ящиках, в одном из которых укрылись разведчики.

— Внимание! Огня не открывать… Ждите моего сигнала, — прошептал Черемушкин.

Три автоматных ствола, чуть приподняв свисающий край брезента, смотрели в упор на гитлеровцев, приближающихся к укрытию разведчиков.

Глава семнадцатая

— Герр группенфюрер! Штурмбанфюрер СС Штальберг и начальник гестапо штурмбанфюрер Крюгер ждут вашего приема, — отчеканил шефу адъютант.

Веллер молча посмотрел на Фалькенберга, сидящего в кресле.

— Как это не вовремя, — процедил он, — просите, гауптман.

В кабинет вместе с начальником гестапо Крюгером в униформе штурмбанфюрера СС вошла женщина лет тридцати. Взгляд Веллера остановился на гостье, ее изящной фигуре, серых под бахромой густых темных ресниц глазах, на непокорно выбивающихся из-под офицерской фуражки кудряшках светло-каштановых волос. Нельзя было не обратить внимания на черные блестящие, изготовленные явно по заказу туфли на каблучке, на стройные ноги, затянутые в тонкие с рисунком фильдеперсовые чулки.

Вошедшие стремительно вытянули руки:

— Хайль Гитлер!

— Хайль! — в унисон ответили Веллер и Фалькенберг.

— Группенфюрер! — чуть выступив вперед, отрапортовала гостья. — Штурмбанфюрер СС Штальберг! Разрешите представиться в связи с прибытием в штаб армейской группы «Метеор». Имею полномочия по координации действий ведомств штандартенфюрера Фалькенберга и штурмбанфюрера СС Крюгера, направленные на исключение утечки информации в ходе подготовки к боевым операциям вашей группы.

— Рад приветствовать вас с почетной миссией. Мне, как командующему группой, остается лишь поблагодарить высшие инстанции за заботу. К вашим услугам, штурмбанфюрер. Надеюсь, что гестапо и контрразведка нашей группы правильно используют ваши полномочия. С нами Бог, господа.

Веллер еще раз отметил, что перед ним довольно красивая женщина. А он считал себя в полной мере мужчиной. Он видел перед собой ту, о которой ходили легенды, сложенные неизвестно кем, о ее непостоянстве, коварстве, фанатичной преданности рейхсфюреру СС Гиммлеру и начальнику канцелярии имперской безопасности Кальтенбруннеру. Веллер догадывался и о том, что она будет выполнять не только свои прямые функции, но и как бы состоять соглядатаем при штабе. Последнее наносило чувствительный удар самолюбию командующего.

— Прошу, — Веллер указал на мягкое, желтой кожи кресло.

Штальберг сняла фуражку и аккуратно положила на рядом стоящую тумбочку.

Начальник гестапо, не удостоенный внимания командующего, почувствовал свое присутствие излишним.

— Группенфюрер! Масса дел заставляет меня просить вас.

— Можете быть свободным, Крюгер.

Веллер, прикованный взглядом Штальберг, смотрел на ее пухлые, естественной окраски губы, длинные, полные ноги, округлую часть колена под небрежно вскинутой юбкой и не смог не остановиться на какое-то время на белеющей полоске тела выше чулка.

— Простите! — решительно встала с кресла Штальберг. — Я не вручила вам мое служебное предписание от имени обергруппенфюрера Кальтенбруннера. Надеюсь, моя работа получит поддержку штаба и лично вашу, группенфюрер.

— Только так. Двери для вас открыты в любое время. «Метеор», как известно, имеет непостижимую скорость. И очень важно, чтобы его движение и оставалось ускоренным.

— Должна признаться, господа, — без какого-либо перехода сказала Штальберг, — я с дороги устала и ужасно голодна. Штурмбанфюрер Крюгер оказался не в меру скуповат. Да, да, господа! Вы совершенно не видите во мне женщину, — она неожиданно рассмеялась тихим, воркующим смехом, грозя пальцем Фалькенбергу.

Веллер, скрывая досаду, бросил повелительный взгляд на штандартенфюрера.

— Для вас приготовлен небольшой, но, надеемся, удобный особняк, — спокойно пояснил он. — Это неподалеку, всего в каких-нибудь двухстах метрах от штаба. В приемной вашей резиденции поочередно будут нести круглосуточное дежурство по два человека из резерва офицеров СС. Штандартенфюрер Фалькенберг, проводите гостью. Хайль Гитлер!

Для начала Фалькенберг пригласил Штальберг на скромный ужин. После ужина, когда, казалось, все вошло в русло ничего не значащего разговора, он сел за рояль, стоявший в его апартаментах, и стал наигрывать мелодию одной из шуточных немецких песенок. Затем перешел к серьезной музыке.

Штальберг сидела с неподдельно сияющим видом, глаза ее излучали непонятное притягивающее сияние. Щеки порозовели, полные губы приоткрылись, обнажая белые ровные зубы. Смотрела она поверх головы Фалькенберга и чему-то улыбалась. И он вдруг представил Штальберг в обычном женском наряде, в домашних условиях, молодую и красивую, без напускного цинизма. Но он знал, что это не так, что это какое-то дьявольское наваждение, и даже тряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли, возвращаясь к действительности. И чтобы забыть окончательно ту фрейлейн Штальберг, которую увидел только что в своих мыслях, спросил:

— В армию настойчиво проникают слухи о скором применении нашим командованием новых средств борьбы, которые коренным образом изменят положение на фронтах. — Фалькенберг достаточно был осведомлен о том, о чем спрашивал, однако хотел узнать больше. Берлинская гостья, бесспорно, была вхожа в особо ограниченный круг ответственных лиц.

— В настоящее время это государственная тайна. Действительно, ученые Германии скоро дадут нам в руки оружие, применение которого поставит Россию на грань катастрофы. Удары, нанесенные нам русскими под Сталинградом и в районе Курской дуги, покажутся детскими шалостями в сравнении с тем, что произойдет в недалеком будущем с этим упрямым народом. Он обречен на уничтожение… Только в этих условиях мы сможем приступить к выполнению директивы номер тридцать два во всех: ее деталях. Вот святая миссия германского государства и нас — немцев. Немецкий солдат, не потеряв веры в фюрера, сражается на фронте с ожесточением и фанатизмом. Оптимизм движет им.

— Важнее всего для нас — это выигрыш во времени, — вставил Фалькенберг. — Дать возможность нашей промышленности освоить новый вид оружия… Тогда мы продиктуем миру…

— Завтра, с вашего разрешения, думаю побывать в войсковых частях «Метеора», познакомиться на месте с мероприятиями и их результатами по сохранению служебной тайны. — Штальберг тяжело вздохнула. — А сейчас я смертельно устала…

«Так вот она какая, эта таинственная женщина, которая своей жестокостью покоряет изощренных в садизме молодчиков рейхсфюрера СС Гиммлера, — думал полковник Фалькенберг, бегая пальцами по клавишам рояля. — Когда-то, лет двенадцать назад, капитан Эрнст Рем вытащил эту девчонку на свет из лейпцигского воровского притона. И вот… Эмилия. Представитель одного из отделений имперского управления гестапо, доверенное лицо обергруппенфюрера СС Кальтенбруннера при штабе армейской группы „Метеор“. Чудеса…»

Облокотившись на валик дивана и слушая музыку, Эмилия Штальберг смотрела на сутулую фигуру полковника и в свою очередь молчала, припоминая отдельные детали из жизни Фалькенберга. Вот лейтенант «черного рейхсвера» Генрих Фалькенберг почему-то на службе у штурмовиков. В первый раз в своей жизни она сталкивается с ним на пороге спальни капитана Рема в памятную ночь 30 июня 1934 года. Она с ужасом видит, как ее покровителя Эрнста Рема выволакивают на улицу и бросают в автомобиль. Спустя несколько лет судьба вновь столкнула ее с Фалькенбергом в Берлине, в имперском управлении службы безопасности. В то время Эмилия Штальберг была подчинена ближайшему помощнику Генлейна, руководителю гитлеровской агентуры в Чехословакии, впоследствии наместнику Гитлера в этой стране обергруппенфюреру СС Карлу Герману Франку. В тот период она была мелкой сошкой в большой игре, когда Карл Франк совместно с Генлейном по личному указанию фюрера создавал судетско-немецкую партию, сыгравшую немалую роль в осуществлении планов Гитлера, направленных на уничтожение Чехословакии как суверенного государства. Обер-лейтенант Генрих Фалькенберг подвизался в то время в оперативном отделе службы безопасности и в некотором роде был подчинен высокому и широкоплечему человеку с лицом, изуродованным шрамами, придававшими ему мрачный вид, соответствующий его жестокой натуре, — Отто Скорцени. Фалькенберг не имел прямых контактов с Эмилией Штальберг. И сведения о ней у него были случайными. Штальберг же, с присущей ей скрытой натурой, с острым аналитическим умом, формировала в своей памяти положительные и отрицательные слухи не только о Фалькснберге. Накопленные сведения о людях, занимающих различные положения на служебных лестницах гитлеровского рейха, не раз служили ей громоотводом в ее личной жизни, далеко небезупречной. Теперь встреча с Фалькенбергом возвратила ее к событиям «варфоломеевской ночи». Потом гауптштурмфюрер СС Фалькенберг временно исчез из ее поля зрения. Как стало известно позже, он сражался на полях Испании в войсках генерала Франко против Республики. Фалькенберг — один из третьестепенных исполнителей плана Гиммлера в инсценировке нападения польских солдат на германскую радиостанцию в Глейвице в августе 1939 года, — таинственным образом избежал участи своих «единоверцев». Все исполнители акции Гиммлера были расстреляны службой безопасности.

— Не ожидала, штандартенфюрер, что вы любитель серьезной музыки, — заметила Штальберг. Она подошла к круглом) столику, на котором стояли небольшой хрустальный графин с коньяком и два бокала и где в тонкой стеклянной вазочке лежали засахаренные дольки лимона.

Фалькенберг повернул голову, не отрывая пальцев от клавишей рояля. Он видел, как тонкая рука Эмилии наливала в бокал светло-коричневую жидкость.

— Предпочитаю из всех трубадуров мира Вагнера… У него, знаете, есть, замечательные вещи…

— Вагнер? Сейчас это выглядит довольно смешно. — Штальберг рассмеялась, расплескивая из бокала напиток. Она отпила несколько глотков и щелчком пальца ловко выбила из зеленой пачки сигарету. — Да, уже поздно. Усталость прошлой трудной ночи дает о себе знать. До полудня не беспокойте меня, штандартенфюрер. Только еще, позвольте спросить. Не кажется ли вам, что действия партизан не локализованы окончательно?

— Не думаю, — ответил Фалькенберг. Он оставил рояль и подошел к Штальберг. — Во всяком случае, мы приняли все меры к стабилизации положения в районах, примыкающих к так называемому партизанскому краю. Больше всего хлопот нам принесет русская разведгруппа…

Он наполовину наполнил свой опустевший бокал и, словно томимый жаждой, залпом опорожнил его.

— Поиски нужно продолжать. Вы гарантированы, что группа русских разведчиков, оказавшись в столь тяжелых, экстремальных для нее условиях, не сможет соединиться с каким-нибудь отрядом партизан, действующим в этих лесных районах? Цели и задачи у них тождественны. И уверяю вас, опасаться партизан стоило бы.

— Вы правы, — несколько помедлив, проронил Фалькенберг. — Я приму решительные меры. — Он вновь подошел к роялю. В комнате зазвучал марш Вагнера.

— Но к чему этот марш «Гибель богов»? — Штальберг усмехнулась.

— Это любимый марш фюрера, — подчеркнуто строго сказал Фалькенберг.

— Да! Этот марш, несомненно, производит впечатление, — согласилась Штальберг и неожиданно продолжила — Вы представляете, штандартенфюрер… Стоит только русским разведчикам установить наблюдение за железнодорожной и шоссейной магистралями, перехватить одного-двух связных офицеров штаба, и тайна «Метеора» лопнет, как мыльный пузырь.

Фалькенберга подмывало обозвать Штальберг грязным словом, но он сдержал себя.

— Все ждет своего часа, фрейлейн Эмилия… и черт меня побери, если уже сегодня русские разведчики не будут у меня клетке.

— Ну, а что вы скажете, если появление советского транспортного самолета в известном вам квадрате носило отвлекающий характер, тогда как в то же время в воздухе находился и другой советский транспортник, который безнаказанно осуществил выброску русских парашютистов в неизвестном нам районе?

— Такая демонстрация со стороны русских исключена, штурмбанфюрер. Их предусмотрительность в сохранении личного состава и техники общеизвестна. К тому же ночное небо контролировалось не только в точке десантирования. Наши поисковые группы расходились в стороны от центров квадратов «двадцать один» — «двадцать три». Эти районы были окружены цепью секретных постов. По разработанной схеме рейдировали дежурные патрульные наряды. Опасаясь упустить русских разведчиков, штаб отдал команду уничтожить советский транспортник в воздухе.

— Сомневаюсь в верности ваших суждений. Но… колебания ваши понимаю. Советские разведчики исчезли из прочного мешка, который им подготовили. Район выброски парашютистов и маршрут самолета были вами заранее изучены… Истребители авиаполка выполнили задачу, полковник, а разведчики… русские разведчики, видимо, превратились в бесплотных духов-невидимок… Ведь такое бывает только в детских сказках. И последнее — странное исчезновение с секретными документами унтерштурмфюрера Маллона — офицера связи штаба моторизованной бригады…

«Да, что-то не сработало в общей системе, — думал Фалькенберг, рассеянно впитывая слова представителя имперского управления службы безопасности. — А ведь умна, стерва, ничего не скажешь…»

Ему нужно было выглядеть оптимистом, и он повторил ранее сказанное:

— Русским разведчикам не миновать приготовленной ловушки.

— Опасаюсь за исход поисков. Здесь линия может оборваться…

— Что вы хотите этим сказать? — выдавил из себя Фалькенберг.

— То, что ваш промах может оказаться причиной вашей отставки. Отнюдь не желаю вам зла. Постарайтесь понять меня. Если советскому командованию станут известны планы группировки «Метеор», то вы окажетесь в положении… Начальник гестапо в некотором плане — тоже.

Фалькенберг задумался и несколько секунд молча смотрел поверх головы Штальберг. Он интуитивно чувствовал, что группа русских разведчиков находится где-то совсем рядом, что предположение, высказанное ему Эмилией Штальберг, подсказано отнюдь не игрой воображения, и этот непростой случай с унтерштурмфюрером Маллоном — прямое тому подтверждение.

Штальберг с какой-то неопределенной мыслью посмотрела на неподвижное лицо Фалькенберга и, небрежно бросив в пепельницу недокуренную сигарету, направилась к выходу. У самой двери она неожиданно повернулась и, как бы поняв ход размышлений начальника контрразведки армейской группы «Метеор», медленно произнесла:

— К сожалению, времена меняются, мой друг, так же, как и люди. И не вздумайте злоупотреблять моим доверием… Между прочим, коньяк ваш удивительно хорош. А Вагнер мне доставил истинное наслаждение. Хайль Гитлер!

Оставшись один, Фалькенберг долго ходил по кабинету, стараясь разобраться во всем том, что услышал от Штальберг. Короткий телефонный звонок оторвал его от невеселых размышлений.

— Да! Что? Происшествие? Да объясните же, наконец, толком, гауптштурмфюрер… Партизаны? Вы что, с ума сошли?

— Господин штандартенфюрер, — звучал в трубке возбужденный голос, — два часа тому назад небольшой отряд партизан в промежутке между населенными пунктами Ширино — Аринино совершил нападение на три грузовика, отставших от основной колонны. В результате — убитых с нашей стороны девять человек, сожжено две машины с продовольствием и медикаментами.

Начальник контрразведки почувствовал, как мелкая дрожь прошла по его телу.

— Болваны! — злобно кричал он в трубку. — Не справиться с этой ничтожной кучкой бандитов?! Почему отсутствовал отряд сопровождения? Молчите, вы… — Фалькенберг длинно и непристойно выругался и с шумом бросил трубку на рычаг, одновременно нажимая клавишу настольного коммутатора: — Дежурного офицера по отделу контрразведки!

— Господин штандартенфюрер! — связной офицер бесшумно появился на пороге комнаты.

Фалькенберг вырвал из его рук расшифрованное донесение.

— Вместе с дежурным взводом СС возвращайтесь в свою дивизию и передайте командиру, что он — шляпа! Идите!

Эсэсовец круто повернулся и, по-гусиному вытягивая шею, вышел.

Фалькенберг нервно вышагивал по кабинету. «Еще не все потеряно… Впрочем, партизаны — особая статья. Что же на самом деле могло произойти с группой русских разведчиков? Не могли же они, действительно, провалиться сквозь землю? Очень даже возможно, что разведгруппа после приземления могла встретиться с отрядом партизан… И если дело обстоит именно так, то положение становится более угрожающим и небезопасным для планов группировки. Поле работы разведгруппы явно расширится, а ее существование примет устойчивый характер. Что же случилось с Маллоном? Не может быть, чтобы я допустил ошибку в своем заключении о квадрате сосредоточения разведгруппы…»

Сопоставляя факты, Фалькенберг отметил, что его предположения относительно места приземления и сбора русских парашютистов были правильными. Советский самолет ЛИ-2 радарные установки засекли в ноль-ноль двадцать. Через четверть часа, потеряв управление, он врезался в лес неподалеку от хутора Дворики. Командир экипажа Вергунов был захвачен в плен полицейскими этого хутора после падения и взрыва самолета. Час выезда унтерштурмфюрера Маллона в штаб группы к его начальнику генералу Кейсу приходится на момент пленения русского летчика. Все сходится! Фалькенберг позвонил на метеостанцию и получил незамедлительный ответ, подтверждающий уже известные ему детали.

Сводки радарных пунктов, схема поиска советских разведчиков лежали перед ним на столе. Несмотря на поздний час и усталость, Фалькенберг вновь принялся через лупу рассматривать карту.

— Унтерштурмфюрер Маллон мог оказаться в руках русских разведчиков, — говорил он сам себе вслух, — только вот здесь, на изгибе асфальтированной дороги, где в это время не было ни единого патрульного наряда. Но в то же самое время, по этой же самой дороге должна была проходить колонна механизированной дивизии… Черт побери, — стукнул он кулаком по столу, — если бы не секретная карта — плевать… Но что происходило дальше? Действительно ли разведчики встретились с партизанским отрядом? Как понимать их дерзкий налет на автомобили, доставляющие нужный груз для танковой дивизии?

Эти загадки усиливали смятение в душе начальников контрразведки группы «Метеор», поднимали в нем глухую злобу и наносили его чувствительному самолюбию сильный удар. Неожиданный, непонятный маневр советских разведчиков разрушил все его прежние логические построения. Приходилось начинать сначала. И это было невероятно трудно, так как теперь для успешного проведения операции нужен был хотя бы слабый, но верный след, который дал бы возможность их обнаружить.

Порой у Фалькенберга появлялась тревожная мысль, что захваченный в плен унтерштурмфюрер СС Маллон мог изменить воинскому долгу, объяснив русским систему боевого охранения войск, входящих в состав группировки. Это давало бы им, в первую очередь, возможность пройти незамеченными через все посты, минуя часовых, секреты, патрульные наряды. Маллон должен был знать пароли, установленные в эту ночь.

Не теряя времени, Фалькенберг подготовил обстоятельный письменный рапорт командующему группой группенфюреру Веллеру о появлении партизан в районах сосредоточения частей и подразделений. Он сообщил о результатах операции по уничтожению русских разведчиков. Не забыл он и о служебном, обстоятельном письме в вышестоящие органы службы безопасности, в котором с присущей ему изобретательностью обрисовал роли начальника штаба генерала Кейса и командира моторизованной бригады Гофмана в неприглядной истории с унтерштурмфюрером СС Маллоном. Несколько позже Фалькенберг связался по радио с командиром авиадивизии «Меч» полковником Кюнцем и от имени командующего предложил ему произвести днем тщательную воздушную разведку лесных районов в квадратах «двадцать один» — «двадцать девять». Вызвал по телефону штаб танковой дивизии и предупредил оберштурмбанфюрера СС Гасселя о своем выезде в воинские части.

Глава восемнадцатая

Только перед самым рассветом Наташа Коврова вышла на лесную прогалину, которая была для нее первым ориентиром. Впереди, плавая в лунном свете, лежала полоска низкого кустарника, а чуть дальше виднелись контуры кирпичного домика с двумя слабо светившимися оконцами. В нескольких десятках метров маячил входной семафор. Она поняла, что точно пришла к месту назначения, к западной границе станции Юдино.

Коврова остановилась, прилегла на жиденькую подстилку из опавших листьев, с удовольствием отметила, что сумела, несмотря на изрядное плутание по ночному лесу, выдержать азимут, взятый ею от водокачки. Вначале идти было очень трудно. Вокруг гнездилась темнота. На пути встречались сплошные заросли, и ей приходилось менять направление, отходить в сторону, кружиться иногда на одном месте в попытках найти выход из ощетинившейся, жесткой поросли кустарника, чтобы защитить легкую одежонку от цепких и колючих ветвей. Заслышав громкий шорох, треск валежника, крик проснувшейся ночной птицы, она ложилась на землю и долго выжидала. Иногда ей чудились за шевельнувшимися кустами силуэты немецких солдат, и ее обостренное зрение даже ловило матовый блеск вскинутого оружия. В такие моменты Наташа очень сожалела, что нет у нее пистолета, даже самого маленького — «вальтера» или «маузера» с крошечными патронами. Применять их в бою было бы просто смешно и несерьезно, но это оружие давало возможность уйти из жизни, минуя застенки фашистской контрразведки.

Небо постепенно светлело, и луна, беспечно кочующая в ватных облачных разрывах, то обнажала лесную чащу своим голубоватым сиянием, то опять ввергала ее в еще более густой мрак. В один из моментов, когда отчетливо обозначились окружающие деревья и отбрасываемые узкие тени, откуда-то издалека до Ковровой донеслись звуки автоматно-пулеметной стрельбы, редкие взрывы, очень похожие на гранаты. В той стороне, откуда доносилось тревожное бормотание — она помнила по карте, — должен был находиться железнодорожный разъезд Губаново. Потом снова наступила тишина.

У домика железнодорожного мастера, она стала обдумывать первые слова, которые скажет Дельфину. Предутренняя роса окропила разведчицу с головы до ног, усиливая озноб. Кругом не было ни души. Но она, подчиняясь выработанному правилу смотреть и ждать, в то же время знала, что ночью, и особенно в предутренние часы, полотно железной дороги усиленно охраняется и за его состоянием и подходами к нему следит не одна пара глаз. Останавливало Коврову от последних шагов к притягивавшему ее домику сомнение: не упустила ли какую деталь? Ей чудилось, что в стенах этого беленного известью жилья затаилась засада, специально выслеживающая радистку разведгруппы лейтенанта Черемушкина. Едкий холодок прошел по телу мелкой дрожью, но не завладел ею, а заставил перейти к действиям. Она оправила одежду и перешла полосу кустарника. И тут же ей пришлось броситься на землю. Дверь, плаксиво заскрипев петлями, открылась, и из нее вышел человек. Пошел он в сторону семафора.

Могла ли она знать, что этот человек через небольшое оконце уже давно наблюдал за незнакомкой, потом, усмехнувшись ее стараниям остаться незамеченной, раздраженно пробурчал:

— Из лесу, вестимо… Но кто? И зачем? Ведь ясно было сказано: ни в коем случае сюда временно не приходить. Особенно в комендантский час.

Буквально два дня назад в одном из окраиных районов Юдина, в тихом и незаметном переулке, гестапо напало на след подпольной организации. В результате перестрелки погибла большая часть группы активистов, был и тяжело ранен радист, вышедший на связь. Сильно поврежденную рацию фашисты взяли с собой. Радиста, умирающего от смертельного ранения, пристрелили. Начались обыски, облавы, аресты. Он, это человек по прозвищу Дельфин — руководитель попавшей в беду подпольной организации, и еще пятеро остались на свободе. Надолго ли? Немецкая железнодорожная администрация аз кожи вон лезла, усиливая репрессии рабочих и служащих русской национальности, по разным причинам оказавшихся на оккупированной территории. Она насаждала среди них провокаторов и тайных агентов гестапо из числа предателей и отщепенцев, люто ненавидящих советскую власть.

Участок, обслуживаемый Дельфином, находился под наблюдением контрразведки, но он, осведомленный об этом, продолжал свою опасную работу, невзирая на возможность провала. Потому появление Ковровой было крайне нежелательным, могло повлечь за собой новую беду.

Семафорное крыло приподнялось, указывая, что путь свободен. Из-за поворота сразу же раздался паровозный гудок. Коврова восприняла его по-своему — как сигнал к действию. Она метнулась через полотно к стоявшему человеку и при первом же взгляде на него поняла, что это и есть тот самый «свой», которого ей показывали на фотоснимке.

Увидев Коврову, мужчина спросил, естественно, как ни в чем не бывало:

— Чем могу служить, сударыня? — в его мягком с легкой картавинкой голосе звучали нотки отчужденности.

— Большая Земля ждет вас в гости! — на одном дыхании произнесла Коврова.

Но человек только улыбнулся, недоверчиво посмотрел на нее и сейчас же нахмурился.

— Мне кажется, вы спутали адрес. Во всяком случае сейчас это поймете, если зайдете со мной в этот роскошный особняк, — он показал рукой в сторону белеющего домика. — При этом прошу учесть — скоро покажется поезд. Заниматься с вами мне недосуг.

В комнате у входа, подвешенная на гвоздь, коптящим пламенем тускло светила керосиновая лампа. В ее неровном, мигающем свете уродливо и сиротливо выступала как бы снесенная сюда по случаю мебель: кухонный стол, покрытый однотонной зеленоватой старенькой клеенкой, несколько стульев с потертыми дерматиновыми сиденьями, двуспальная кровать с дутыми никелированными шишечками на спинках, застланная серым в коричневую полоску стеганым одеялом.

Коврова с чисто женской наблюдательностью смогла за короткий миг разглядеть стоящего перед ней незнакомца. Ему было немногим более тридцати. Худощавый, невысокий, с глазами пепельного цвета, смотрящими внимательно и строго. Чубчик русых волос слегка прикрывал высокий лоб. Одет он был в черный суконный костюм железнодорожного рабочего.

— Я не совсем понимаю, о какой земле вы говорите. Что это — пароль? И что такое в вашем понятии — большая земля? Дай нам Бог уместиться и на этой, на которой твердо стоим ногами. Путешествия отложим на более благоприятные времена. Я должен встретить и проводить по расписанию поезд. Сидите смирно, как мышка. Опасайтесь случайного, любопытного странника. Их развелось в этих местах порядком.

Он вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Мысли проносились в его голове, чередой сменяя одна другую, как вагоны товарняка, который мчался сейчас на восток. «Нет! Напрасно так грубовато обошелся с гостьей. Пароль точен — не придерешься. Знают его лишь генерал Фалеев и кроме него, еще два-три человека — не больше. Возможно, произошли чрезвычайно важные события, ради которых пароль передан еще одному лицу. Но черт возьми, как эта женщина похожа на другую, прибывшую с высокими полномочиями в штаб генерала Веллера — на штурмбанфюрера СС Штальберг! Поразительное сходство! Бог мой! И если бы облачить незнакомку в униформу СС, пожалуй, невозможно будет определить, кто есть кто».

Был минутный грех, признавался он себе, цепко осматривая бегущие мимо него груженые платформы, что предположил в этой посланнице командарма переодетую в гражданское платье особу иного полета.

Коврова, оставшись одна, не находила причин столь холодного приема, она старалась уловить в своих размышлениях подоплеку непонятного ей поведения человека, на встречу с которым вынудили чрезвычайные обстоятельства. То, что он руководитель подпольной организации, сомнений не вызывало. Но почему тогда не отозвался на пароль, это приводило в отчаяние. Разведгруппе как воздух нужна пусть кратковременная, но устойчивая, надежная радиосвязь. И что же? Может, он не доверяет? Лучше уйти отсюда. Но как это будет расценено? По реакции железнодорожника было ясно, что он принял произнесенные слова как пароль. Как бы там ни было, отсутствие оружия делало Коврову беспомощной…

Хозяин скоро вернулся:

— Винюсь, — сказал он, — сразу не сообразишь. Но до Большой Земли немалое расстояние. Нужно еще дойти…

Коврова облегченно вздохнула:

— Ну напугали же вы меня.

— Сочувствую, — мягко проговорил тот. — Нередко сам находился в подобном положении, живу ведь в логове злых, отчаявшихся в неудачах, беспощадных волков… Зовите меня просто Пантелей Акимович, фамилия — Желтухин. Итак, слушаю вас внимательно.

— Товарищ Желтухин, я радистка одной из разведгрупп, заброшенной во вражеский тыл. Произошла беда. Мы остались без радиостанции. Накопленные сведения о противнике очень, очень важны. Их нужно срочно передать за линию фронта. Необходима минимальная по времени, но устойчивая, надежная радиосвязь. Данные с каждым часом теряют свою ценность.

— Да-а… К сожалению, подпольная организация лишилась рации, — глуховато проговорил Желтухин. — Конечно, какой-то выход найдем. Но ведь потребуется время. А время для вашей разведгруппы сейчас — все. Мне кажется, лучший вариант — контакт с ближайшим партизанским отрядом. Например, отряд Бородача. Я, конечно, понимаю, что предлагаю не самый лучший выход из критического положения. До отрядной стоянки дойти сложно и далековато. Я, пожалуй, найду место, где определить вас до вечера. Идти в обратный путь днем не советую. Не отчаивайтесь, еще не все потеряно… Возможно, мы что-нибудь придумаем.

— До партизанского отряда нужно будет еще дойти. И, как знать, что предвещают эти километры по территории врага, — не скрывая горечи, произнесла Коврова.

Она ни словом не обмолвилась о том, что уже сегодня, с наступлением вечерних сумерек, ее должны ждать, и если радиосеанс с «Фиалкой» по каким-либо причинам не состоится, то придется идти на самый крайний риск — к фашистской радиостанции в Юдине. Это единственный выход из тупика. И другого быть не может.

— Я догадываюсь о ваших мыслях, — наблюдая за Ковровой, с грустью в голосе, отозвался Желтухин. — Размышления эти основаны на ранее выработанном варианте плана — передать разведданные командованию любым путем, не считаясь с понесенными жертвами. Я бы мог со своими людьми помочь в этом. Но преждевременно раскрывать себя и всю подпольную организацию не имею права. Единственный объект, который может заинтересовать разведгруппу при данных обстоятельствах, это радиостанция при штабе группы гитлеровских войск. Она находится в двухэтажном кирпичном здании неподалеку от резиденции командующего группой войск генерала Веллера. Я правильно вас понял? И все же, взять штурмом в самом логове врага хорошо охраняемую радиостанцию? Горсткой разведчиков? Это утопия.

Коврова, несколько шокированная проницательностью Желтухина, упрямо смотрела в его чуть прищуренные глаза:

— Может быть и так, — произнесла она неопределенно.

— Хорошо, — сказал он, о чем-то вновь напряженно думая, — скоро кончается комендантский час, и вы покинете этот домик. Вот вам ключ. Адрес: Короткий переулок, номер десять. Явка абсолютно чистая. Тропинка от железной дороги доведет до главной улицы. От нее наискосок нужный вам переулок. Ждите моего прихода. В доме, в кухонном столе, хранятся кое-какие продукты. Не стесняйтесь. Не теряя времени, основательно выспитесь. Единственное, что в моих силах — выделить вам одного надежного человека. Очень жаль, что ваши надежды не осуществились. Не делайте пока окончательных выводов. На явке продолжим разговор, и я передам вам сведения о противнике, которыми, возможно, не располагает ваша группа.

— Благодарю за помощь, Пантелей Акимович! Но время… время по-прежнему работает на армейскую группу генерала Веллера.

— Знаю. На случай вашей встречи с фашистскими патрулями вы обеспечены документами? Легендой?

— Все это есть. Я хотела бы вас просить, Пантелей Акимович. Могут задержать… А оказаться в контрразведке…

— Вы, как я полагаю, хотите иметь оружие? Но лишь одно его наличие при задержании — неопровержимая улика вашей принадлежности к партизанам. — Желтухин покачал головой. — Это же противоречит правилам конспирации. Вы хотя бы представляете, что впоследствии будет с вами?

— Мое появление в незнакомом городке — само по себе риск.

— У вас завидный характер. Настойчивость! Возможно, в чем-то вы и правы. Возьмите вот это. — Желтухин извлек из бокового кармана форменного кителя плоский восьмизарядный пистолет «браунинг». — И запасную обойму, — добавил он.

— Не задерживайтесь, — как-то по-домашнему сказала Коврова. — Буду ждать…

— Опасайтесь не только кого-либо из полицаев. Берегитесь офицеров гестапо и контрразведки. Я говорю это потому, что вы очень похожи на одну особу, прибывшую из Берлина в штаб группы «Метеор». Эта женщина — штурмбанфюрер СС Штальберг. Имеет широкие полномочия, является как бы шефом таких служб, как гестапо и контрразведка.

— Хорошо. Спасибо. Я это учту.

— Итак, до встречи, — сказал Желтухин.

Коврова ждала Желтухина до полудня. В комнате монотонно отстукивали ходики. Бесплодное ожидание постепенно перерастало в тревогу. Изредка, чуть смещая в сторону плотную шторку окна, она видела человека, который казался ей явно подозрительным. Он был в тонком парусиновом плаще с капюшоном и то появлялся на тротуарчике, то исчезал за калиткой стоящего напротив домика, предварительно осмотревшись по сторонам. Черты его лица смазывались расстоянием, и Коврова определила только одно: подозрительный незнакомец был молод.

Она отходила от окна в глубину комнаты, потом незаметным движением отодвигала край шторы. В какой-то момент ей показалось, что человек этот стал нервничать. Поглядывая на окно и явно не видя Коврову, он делал загадочные движения пальцами, словно указывая ей путь на улицу. Она наконец поняла, что это обращено именно к ней. «Постараюсь выделить вам в помощь надежного человека», — вспомнились слова Желтухина. Может быть, явка провалена, и с минуты на минуту нагрянут немцы, а Пантелей Акимович не имеет возможности чем-то помочь?.. Если она правильно поняла этого человека, то нужно уходить отсюда немедленно.

Больше раздумывать было нельзя. Коврова сунула браунинг в потайной карманчик, вшитый в подкладку куртки с левой стороны, под мышкой, закрыла за собой дверь, положила ключ под лежавший на полу веранды войлочный коврик и, осмотревшись по сторонам, вышла на улицу.

Стоял погожий сентябрьский день. Прохожих было немного. Она с некоторым удовлетворением отметила, что ничем резко не выделяется среди окружающих и ничего вокруг не предвещает внезапной беды. Тем не менее ее не покидала осторожность, постоянное ожидание какой-либо скрытой опасности. По пути встречались немецкие офицеры. Прошел жандармский патруль. На одном из перекрестков стояла группа полицаев с грязно-белыми повязками на левых рукавах немецких солдатских френчей. Один из них — с губастым, нагловатым лицом — окинул Коврову с ног до головы и сказал что-то стоявшим рядом с ним, компания расхохоталась. Наташа быстро перешла на другую сторону улочки.

По проезжей части разъезжали мотоциклисты. Во главе с двумя офицерами проследовала небольшая колонна солдат. Знаки воинских различий на примятой униформе говорили о их принадлежности к разным родам войск, и можно было предположить, что эти люди прибыли из лечебных учреждений, направляясь на сборный пункт. Изредка проезжали крытые брезентом автомашины. Общая обстановка выглядела как бы безмятежной и мирной.

Коврова боковым зрением заметила шедшего по противоположной стороне улицы уже знакомого ей человека. Плащ его был застегнут на две нижние пуговицы и бугрился на груди небольшими складками. Капюшон, откинутый за спину, давал возможность рассмотреть странного сопровождающего с резкими чертами лица, шапкой густых темно-русых волос. Время от времени он приподнимал широкую ладонь, приглаживая шевелюру. Человек ничем не выделялся среди встречавшихся на улице мужчин. Наташа почувствовала на себе его внимательный, ничего не упускающий взгляд. При этом он чуть взмахнул рукой и сразу же юркнул в первый попавшийся переулок.

Впереди и мимо нее заторопились и заспешили прохожие. Коврова оглянулась. К перекрестку подъехали две автомашины, из них высыпали солдаты, мгновенно образуя плотную цепочку поперек улицы. Началась повальная проверка документов.

— Облава! Облава! — неслось среди прохожих.

Улица быстро пустела. Коврова тоже юркнула в переулок за молодым человеком с откинутым капюшоном. Она пересекла улицу, перебежала через захламленный двор разрушенного дома, вышла в маленький сквер и неожиданно для себя лицом к лицу столкнулась с патрульными солдатами.

— Хальт! Хенде хох! — прохрипел простуженным голосом один из них, угрожающе приподняв ствол «шмайссера».

— Документы! Живо! — грубо потребовал подошедший офицер. — Куда следуете? — говорил он по-русски с легким акцентом.

Наташа, стараясь сдержать волнение, неторопливо достала связанный по краям носовой платок.

— Господин офицер требует документы? Вот мой аусвайс. Пожалуйста! — Коврова кокетливо улыбнулась.

Белобрысый гестаповец посмотрел на нее в упор своими желтыми, кошачьими глазами:

— Документы у вас в порядке, — он нарочно, словно испытывая стоящую перед ним женщину, сделал паузу и закончил фразу, будто выстрелил, — это на первый взгляд. На какой улице живет фрау? На улице Суворова? Я немножко знаю историю этого русского полководца. Очень жаль, но придется отвести вас в комендатуру.

— Мне, собственно, все равно… — чувствуя, как в груди часто заколотилось сердце, дрогнувшим голосом отозвалась Коврова.

Она шла в сопровождении трех вооруженных немцев и думала, почему попалась именно она. «Не арестовывают же на улицах всех подряд? Неужели это конец? Дура… какая же я дура! Ведь стоило только при выходе со двора осмотреться по сторонам… — лихорадочно оценивала она свое положение, внимательно изучая при этом пустынную улицу. — Где же ты, неотступно следовавший за мной человек в плаще?»

И в этот момент на противоположной стороне улицы показался человек. У него был вид беспечного прогуливающегося слегка подвыпившего молодого полицая, который за особые заслуги перед германскими властями находился вне всяких подозрений. На перекрестке он сошел с тротуара на проезжую часть и коснулся пальцами верхней пуговицы плаща. В это время гестаповцы, ведя впереди себя разведчицу, подходили к разрушенному двухэтажному дому с колоннами. Парадный вход, загроможденный красным битым кирпичом, был всего в нескольких шагах. «Сейчас или никогда!» — решила Коврова. Она метнулась к входу, ожидая выстрела в спину. Но выстрел грохнул запоздало, и разрывная пуля лишь сорвала над ее головой штукатурку. Торопливый стук сапог прервала короткая автоматная очередь. Первым упал окликнувший ее солдат, он будто споткнулся на пыльных ступенях лестницы, а тело лейтенанта, ударом пули отброшенное назад, распласталось на тротуаре. Третий немец, не выпуская из рук автомата, смертельно раненный, сделав несколько надломленных шагов, мешком рухнул на мостовую и забился в судорогах. Потом наступила тишина. Молодой человек мгновенно оказался рядом с Ковровой:

— Бежим, сестренка! Я знаю все проходные дворы…

Чувствуя какое-то необъяснимое радостное возбуждение, влекомая подпольщиком, вооруженным немецким автоматом, она вбежала в длинный, заставленный битой мебелью коридор. Затем оказалась в каком-то дворике одноэтажного деревянного дома. Ее спутник, заметно заикаясь, тяжело, с присвистом дыша, стал говорить:

— Вот что, товарищ, Пантелея Акимовича — не ждите! Не придет. Он успел до прихода гестаповцев — это уже после вашего ухода на конспиративную квартиру — кое-что рассказать о вас — так… самую малость. Оставаться в Юдино вам никак нельзя. Теперь и контрразведка и гестапо перероют все вверх дном, чтобы найти виновников нападения на немецкий патруль. Ваше сходство со Штальберг просто опасно. И если кто из немцев или полицаев запомнил ваше лицо, считайте, что песенка останется недопетой. Но пока нам с вами повезло. Как вы понимаете, мне поручено обеспечить вашу безопасность при выходе из Юдино. Это все.

— Так… Только как вы понимаете мой приход сюда, в Юдино?

— Конечно, не с туристской целью. Я знаю о вашем задании. Вам нужна связь. Мы тоже думаем, как вам помочь. Я говорю о городском подпольном центре.

— Радиосвязь… Когда же она будет? И будет ли вообще? — разочарованно произнесла Коврова.

— Да! Твердо обещать этого, к сожалению, не можем. Понимаю, вы готовы идти на крайние меры. Мы тоже. Однако в пределах допустимого. Речь идет о сохранении нашей оставшейся группы. У нас тоже здесь немало дел. — Он помолчал, что-то прикидывая в мыслях, и потом сказал: — Вам бы где-нибудь переждать… Только не уверен. Находиться в этом дворике нежелательно. Жила здесь одна хорошая семья. Но, как говорится, прежде чем начинать строить дом, проверь — добрый ли у тебя будет сосед…

Что случилось с этой семьей, он так и не рассказал и повел ее к стоявшему в углу дворика флигелю. Перед дверью он чуть помедлил, прислушиваясь к легкому покашливанию кого-то там, в комнате, потом решительно увлек Коврову за собой. На столике слабо мигнул каганец. Комнатенка будто вся была наполнена блуждающими силуэтами. Едва различимый в полутьме, спиной к вошедшим стоял сгорбленный старик. Он обернулся, казалось, только потому, что сильнее замигал огонек фитиля в плоской консервной банке. Девушку еще сильнее насторожила обстановка таинственности, и она вдруг спросила сопровождающего:

— А как вас зовут?

— Игнатом, — ответил он сразу, будто давно ждал этого вопроса.

Снова послышалось покашливание, и можно было понять, что оно означает приветствие, если не пароль. Игнат положил руку на плечо старика, стоявшего перед ним ссутулившись, со взлохмаченными волосами. Выглядел он по-домашнему — в дырявых тапочках, черных шароварах и телогрейке-безрукавке поверх клетчатой рубашки.

— Он глухонемой, — представил Игнат старика. — Здесь вам безопаснее всего подождать меня. Сколько времени пройдет — сказать трудно. Только учтите — городок наш на особом положении, проверки — одна за другой. Нередко проводят и повторные облавы по тем же самым районам. За меня не беспокойтесь — не попадусь. Скоро комендантский час, но у меня ночной пропуск. Ждите. В крайнем случае старик вас предупредит. — И он выскользнул в дверь.

Коврова даже не успела спросить: как может предупредить ее глухонемой? Она присела к столу на что-то подобное табуретке, склонила отяжелевшую голову на скрещенные руки… В полутумане томительного ожидания — не только самого Игната, а и того, что должно последовать после его возвращения, — она чувствовала, что старик беспрестанно ходит по комнате, покашливает, иногда останавливается у открытой форточки и долго смотрит в глубь дворика. Несколько раз ей показалось, что он осторожно открывал фанерную дверь, долго не появлялся, но потом снова слышались его шаркающие шаги…

Глава девятнадцатая

…Остановив автомашину у подъезда, Эмилия Штальберг стремительно вошла в охранное помещение своей резиденции. Она была явно не в духе. В комнате ее личной охраны висели шлейфы табачного дыма. Из-за стола, на котором стоял полевой телефон, поднялся и шагнул навстречу шарфюрер — молодой, с чистым привлекательным лицом.

— Что за кабак?! — резко бросила она в лицо дежурному.

— Хайль Гитлер! Шарфюрер Бруннер. Это оставил прежний состав охраны, штурмбанфюрер. Мы же только заступили. Нас двое, — заученно ответил шарфюрер.

Включив в своей комнате верхний свет и настольную лампу, Штальберг тут же обернулась на легкий нерешительный стук в дверь.

— Одну минуту! Входите!

В комнату шагнул тот же шарфюрер.

— Что вам угодно, шарфюрер? — нахмурив брови, недовольно спросила Штальберг..

— Вы оставили в машине ключ от зажигания.

— В следующий раз за такую вольность будете строго наказаны, впрочем, вы подали мне одну мысль… Как солдат фюрера вы в дружбе с автомобильной техникой?

— Военная специальность — водитель бронетранспортера.

— Вот, вот. Доверяю вам заправку «оппель-капитана». После автомобиль поставите на прежнее место. Даю вам на это тридцать минут. Что еще неясно в моем распоряжении?

— Но пост… — растерянно проговорил шарфюрер. — Пост оставлять не имею права.

— Исполняйте! Уж как-нибудь справлюсь с вашими обязанностями. Вы мне доверяете? — с легкой иронией спросила она. — И что же вы ждете?

— В приемной — начальник охраны штаба группы штурмбанфюрер СС Вернер. Он просит принять его.

— Разве штурмбанфюрер Вернер не знает, что у себя на квартире я никого не принимаю, как бы ни были срочны дела?

— Но, тем не менее, по его словам, он не может отложить визит.

— Пошлите штурмбанфюрера ко всем чертям. Мне нужен отдых. Хотя, постойте. Скажите, что я приму его. А вы уезжайте на заправку.

— Входите, штурмбанфюрер! — сухо произнесла Штальберг.

Начальник охраны штаба группы Ганс Вернер вошел стремительной походкой, вскидывая вверх руку для приветствия.

— Хайль Гитлер!

Был он невысок, строен, рыжеволос, с чуть раскосыми монгольского типа глазами и сухим энергичным лицом.

— Хайль! — сдержанно приветствовала его Штальберг.

— Тысячу извинений, штурмбанфюрер, что осмелился зайти к вам…

Несколько секунд они молча испытывающе смотрели друг другу в глаза.

— Ваш взгляд, штурмбанфюрер, способен превратить человека в статую. Какова цель вашего визита?

— Признаюсь сразу — весьма важные обстоятельства. Думаю, что подробности заинтересуют вас, штурмбанфюрер.

— Я внимательно слушаю вас.

Штальберг сидела у стола так, что свет от настольной лампы падал на нее сзади, и лицо ее оставалось в тени.

— Я всегда к вашим услугам. Разрешите называть вас фрейлейн Эмилия?

— Люблю откровенность, — кивнула головой Штальберг. — Но учтите, в вашем распоряжении мало времени. Я очень устала и хочу отдохнуть. Пощадите, Вернер!

— Дело в том, что я неоднократно звонил вам, но найти вас было невозможно.

— Но начальник гестапо штурмбанфюрер СС Крюгер отлично осведомлен о моих делах и точном местонахождении.

— Что этот Крюгер! — с недовольной гримасой на лице заметил Вернер…

— Послушайте, Ганс… Надеюсь, вы не откажетесь от рюмочки коньяка, — тоном гостеприимной хозяйки предложила Штальберг.

— Нахожусь на службе…

— Не паясничайте, штурмбанфюрер! Ведь окружающие вас не так наивны, как вы изволите полагать. К тому же ответственность беру на себя. Таких офицеров СС, как вы, фюрер хотел бы иметь побольше… Хайль Гитлер! Ведь ни для кого не секрет: группенфюрер Веллер весьма благосклонно относится к вашей персоне.

— В этом случае, как говорят в России, я — вольный казак!

— Именно так.

— О! — восторженно воскликнул Вернер, взглянув за раскрытые хозяйкой дверцы бара. — Что видят мои глаза?! — Он взял пузатую бутылку с яркой этикеткой, на светло-голубом фоне которой два священника в черных сутанах и красных камилавках на расстоянии вытянутой руки соприкасались друг с другом краями рюмочек-наперстков.

— Там внизу есть и не менее экзотические закуски, — подсказала Штальберг. — Поухаживайте за мной.

— Сухая колбаса болгарского производства… Голландские шпроты… Аргентинская тушенка. Благодарю. Я выбираю редчайший, многолетней выдержки французский коньяк «Два пастыря». Для вас что-нибудь полегче? Лечебный, целебный напиток «Рафаэль»? Не возражаете?

— За свой скорый отъезд, пожалуй, пригублю и я.

— Браво! Так поступает только чистокровная немка. Вы начинаете все больше нравиться мне, фрейлейн Эмилия. Жаль только… — крохотными глоточками смакуя коньяк, Вернер продолжил. — Я радуюсь тому, что наступил кратковременный отдых и время ничегонеделания. Вы разве не заметили, что в городке стало намного тише, меньше патрулей и вообще… Вам многое известно, больше, чем мне. Однако не все. Группенфюрер Веллер в двадцать ноль-ноль выехал совместно со своим штабом, двумя ротами моего батальона в войсковое полевое управление — район хутора Лесной. За ним потянулись и некоторые части гарнизона. Нас ожидают грандиозные события на фронте. План контрудара штаба группы «Метеор» принят и утвержден без изменений. Начальник штаба бригадный генерал Кейс условно реабилитирован. Отыскался и след унтерштурмфюрера Маллона. По пути в штаб группы «Метеор» он был похищен советской войсковой разведкой. На рассвете вчерашнего дня на одном из убитых русских разведчиков был обнаружен планшет Маллона со злополучной картой. Это произошло в районе старинного заброшенного монастыря. Двое из разведчиков ушли от возмездия. Находка дала толчок к утверждению ранее разработанного плана контрнаступления. Командующий очень хотел видеть вас. Кстати, радиостанция утром также сворачивается…

— Но она еще пока действует, — то ли спросила, то ли утвердительно сказала Штальберг. И, видно, из-за этой неопределенности Вернер никак не прореагировал на произнесенную фразу.

Штурмбанфюрер спросил о другом:

— Вы не сомневаетесь в успехе контрудара армейской группы «Метеор» по обороне русских?

— Нисколько! Это будет наша победа, Ганс Вернер! Для нее не жалко и самой жизни… Очень признательна в свою очередь, за проявленное беспокойство о моей персоне. Шифровкой, полученной вчера, я информирована о передислокации штаба и обо всем остальном. Но там же было сказано о том, что обергруппенфюрер Кальтенбруннер срочно отзывает меня из штаба генерала Веллера. За какие грехи? Возможно, это кляуза штурмбанфюрера Крюгера? И этим руководствовались там, в Берлине? Что ожидает меня лично? Это сложный вопрос, штурмбанфюрер Вернер. За халатность, безынициативность Фалькенберга в ликвидации русской разведгруппы опала коснулась и меня? Как хочется поскорее возвратиться в Берлин! Неизвестность просто мучает меня.

— В Берлин? Нет ничего проще, — оживился Вернер. — Мне известно, что вчера в сумерках на наш штабной аэродром приземлился транспортник. Он доставил новых командира и начальников штаба танковой дивизии. В обратный рейс уходит завтра, в шесть тридцать утра. Начальник аэродрома, если так можно назвать взлетно-посадочную площадку, — мой давний приятель, обер-лейтенант Фриц Роммель.

— Вот это прекрасно, Вернер. Только штандартенфюреру Фалькенбергу — ни слова. Вы меня не видели…

— Вас проводить на аэродром?

— К чему афишировать нашу крепнущую дружбу? Прошу, позвоните мне через полчаса и подтвердите вылет транспортника и договоренность с этим вашим приятелем…

— Роммелем.

— До аэродрома — четверть часа пути. Я хочу инкогнито покинуть Юдино. Или, как говорят, не прощаясь — по-английски.

— Чувствую, что это наша последняя встреча, фрейлейн Штальберг…

— Будьте оптимистом, штурмбанфюрер! Вы многое для меня сделали. Не забудьте позвонить Роммелю.

— Он о вас слышал и знает, кем вы являетесь при штабе группы «Метеор».

— Послушайте, Вернер! Заберите с собой этих «французских пастырей».

Через пять минут после его ухода Штальберг, предупредив охрану, что будет отсутствовать ровно полчаса, села в машину и уехала в сторону железнодорожной станции.

Глава двадцатая

Коврова пробудилась от дремоты после настойчивого, сдавленного кашля, хриплых звуков. Старик стоял перед ней, возбужденно жестикулируя, видно, так и не решившись раньше дотронуться до ее плеча. Его поведение можно было понять однозначно: там, на улице, что-то происходит, и ей нужно уходить. Но куда? Может быть, Игнат где-то ждет ее, не имея возможности прийти сюда? Или же идет та самая повторная облава, о которой говорил молодой подпольщик?

Коврова поспешно вышла из флигеля. Что оставалось делать, если ты гость, тем более незваный, и хозяин выпроваживает тебя!.. Досадное ощущение неопределенности и одиночества, второй случай за день, когда приходится уходить в силу каких-то неведомых обстоятельств неизвестно куда, вызвали в ней апатию, редкое безволие и безразличие… И только одна мысль заставила ее быть собранной, сосредоточенной: «Видно, им намного труднее здесь, чем нам. В разведке проще и яснее, что к чему. Жить постоянно в окружении врагов, вечном страхе, в зависимости от самых непредвиденных обстоятельств и по крупицам собирать сведения для своих, накапливать их по крохам — вот удел подпольщиков… Как бы там ни было, а приходится выбираться из Юдино, ничего не сделав, добираться до своих и…» И все-таки где-то глубоко внутри теплилась надежда.

Она прошла несколько десятков шагов по тихой и темной улочке и неожиданно вышла в переулок, тесно прижавшийся к станционным строениям. Темной массой высилось перед ней здание вокзала. У скверика припаркованный легковой автомобиль. Из двух крытых брезентом санитарных фургонов солдаты выносили раненых. Серебристый луч прожектора, одиноко и вертляво снующий по плотному вечернему небу, не затрагивал тревожно-серую темноту привокзальной площади. Слышались отрывистые немецкие фразы. Стоящий у станции паровоз, тяжело отдуваясь, пронзительно засвистел, и Коврова невольно сделала шаг в сторону. Она внимательно осмотрелась вокруг. Ей представилось, что еще немного, еще несколько десятков шагов — и она незаметно преодолеет между пакгаузами станционный палисадник, тенью пересечет паутину железнодорожных рельсов и уйдет в лес, к месту условленной встречи. Но тут послышался рокот въезжающих на площадь тяжелых грузовиков, огни их фар осветили часть мостовой, легли на ее фигуру, У входа в вестибюль вокзала, совсем близко от нее, уродливо качаясь, появилась тень. Рослый офицер властно взмахнул рукой. В отсветах блеснула дверца «оппель-капитана». Ковровой показалось, что и огни фар, и луч прожектора зашарили именно по ней, и тогда она бросилась к этой спасительной дверце, дернула ручку и юркнула на заднее сиденье одиноко стоявшего автомобиля.

Один за другим, тормозя перед требовательным жестом руки офицера СС, остановились еще два грузовика. В них, отсвечивая сталью шлемов, рядами сидели солдаты. Гитлеровец бросил равнодушный взгляд на «оппель-капитан» и, обращаясь к кому-то, сдержанно произнес:

— Штурмбанфюрер Штальберг?

— Как видите. Вы удивлены? — ответил ему женский голос.

— Просто завидую вашей вездесущности…

— Женщина более активна в жизни, Крюгер. И если учесть, что завтра к вечеру покидаю, к сожалению, ставку генерала Веллера — причем мне не забыть милого приема, оказанного вами и Фалькенбергом, — то нетрудно объяснить растущий дефицит времени. Кстати, если говорить начистоту, то понимаю обязанности начальника гестапо более широко, нежели вы, штурмбанфюрер.

— Нокаут! Чистый нокаут, госпожа Штальберг.

Коврова внимательно вслушивалась в диалог.

— Нет! Вы просто отделались легким испугом, Крюгер. Думаю, что наша совместная поездка в танковую дивизию внесла бы существенные коррективы в ваше сегодняшнее оптимистическое настроение, — Штальберг открыла переднюю дверцу «оппель-капитана» и остановилась. — Только непонятно, почему вы скрыли от меня сам факт работы юдинской подпольной организации. И это — в ответственный период подготовки «Метеора» к нанесению удара по обороне русских. Как прикажете понимать вас, штурмбанфюрер?

— Езда в автомобиле без охраны… слишком рискованно, — резюмировал Крюгер. — Сегодня, с наступлением вечерних сумерек, бандитами предпринято нападение на патрульный наряд. Очередью из автомата убиты трое. В том числе, офицер гестапо фон Дриккер.

— Я родилась под счастливой звездой, Крюгер. И закатится она, надеюсь, только на склоне моих лет. Очень сожалею, что у меня нет времени для милой беседы с вами. К тому же она происходит в не совсем нормальной обстановке. Все дело в том, что рано или поздно наш разговор будет продолжен в иных инстанциях. Танковая дивизия в результате налета советской авиации в значительной степени потеряла свою боеспособность. Каким образом могли испариться некоторые документы ее штаба? Не унесли же их с собой на хвосте русские самолеты? За все, что произошло в этой дивизии, и кое-что другое, несет свой тяжкий крест штандартенфюрер Фалькенберг. Но и ваша доля вины в этом немалая.

— По долгу службы, — стоя по правую сторону от Штальберг, Крюгер опустил ладонь на крышу автомобиля, — мне бы хотелось напомнить вам, представителю обергруппенфюрера Кальтенбруннера, о некоторых отрицательных аспектах работы войсковой разведки во главе с оберштурмбанфюрером Вагнером…

— Это уже из другой оперы. Во всяком случае, оберштурмбанфюрер Вагнер выглядит на общем фоне наших неурядиц значительно солиднее… В общем, до встречи, штурмбанфюрер…

— Постойте! Всего несколько слов, — решив, что настало время несколько реабилитировать себя, начальник гестапо доверительно произнес — Сотрудники гестапо, а не контрразведчик, заметьте, напали на след советской разведгруппы, а это значит…

Коврова почувствовала, как по ее телу прошел озноб. Она опустилась с сиденья «оппель-капитана» на пол, сжимая в руке браунинг. Что будет дальше, она не могла предположить. Во всяком случае, думала Коврова, Черемушкин поймет, что я сделала все, что смогла… Жаль только, не узнают наши, какие сведения были у меня…

Коврова все-таки увидела снизу эту женщину в форме штурмбанфюрера, но лицо ее лишь мелькнуло, когда она садилась за руль.

«Оппель-капитан» рванулся с места. Машина, миновав привокзальную улицу, вышла на шоссе. Дорога вела куда-то в совсем темную даль. Коврова осторожно поднялась на сиденье, положила на колени браунинг. «Оппель» шел ровно, не встречая никого на пути. Немка включила свет в кабине и поправила зеркало заднего обзора. Коврова вдруг увидела свое лицо, отраженное в этом овальном кусочке стекла, и удивленную физиономию той, что сидела за рулем.

Пронзительно заскрипев тормозами, машина остановилась. Женщина за рулем резко обернулась и лицом к лицу столкнулась со своим явно беззеркальным отражением. Похоже, она увидела себя просто со стороны. Только лицо ее было с сурово сдвинутыми бровями, резкой складкой в уголках губ. Ковровой же показалось, что она видит себя лет на пять старше, женственнее и холенее.

— Что за фокусы!!! — почти истерично прокричала немка. — К черту эксперименты!

Наведенный на нее пистолет коснулся ее виска, и она услышала сказанное по-немецки:

— Спокойно! Положите руки на руль. Одно лишнее движение — и стреляю…

Штальберг показалось, что она видит ужасный сон. Черный ствол браунинга на мгновение отошел в сторону. Щелкнул замок дверцы, и на переднее сиденье опустилась незнакомка, проворно вынула из ее кобуры пистолет.

Внезапно вырвавшийся свет мотоциклетных фар ударил в лобовое стекло!

— Хальт! Хальт! — раздался совсем рядом голос.

И когда свет ушел чуть в сторону, обе женщины увидели перегородивший дорогу мотоциклетный патруль.

В мотоцикле в форме офицеров С С сидели двое. Один за рулем, другой в коляске, держа руки на прикладе ручного пулемета с двойным коробчатым магазином.

Ситуация требовала молниеносного решения.

Коврова выстрелила в сидевшего в коляске, но пуля не задела эсэсовца. Тот, что был за рулем, рывком перебросил через голову ремень автомата и плашмя бросился в придорожный травной покров. Предупреждая второй, более точный выстрел, он выкрикнул:

— Не стрелять!

Коврова прикидывала, как убрать его, чтобы шансы стали равными.

— Не стрелять! — раздался голос эсэсовца, сидящего в коляске. Демонстрируя силу своего превосходства в оружии, он чуть скосил в сторону и поднял вверх пулеметный ствол. Очередь жестким эхом ворвалась в тишину. Срезанные пулями сосновые ветки посыпались на капот машины. Коврова сжалась, стараясь понять, на что рассчитаны предупредительные очереди немца. Понимая свою обреченность, со всей накопившейся в ней злобой и отчаянием Наташа прокричала:

— Слышите вы, гитлеровские кретины! Вы можете убить меня! Но мою ненависть — никогда!

Слова ее произвели странный эффект. Штальберг отрешенно смотрела на незнакомку, ясно понимала теперь, что находится под дулом пистолета у русской разведчицы. А оба патрульных встали открыто, во весь рост. И тот, что лежал в траве, громко сказал по-русски:

— Не стреляйте! Не стреляйте… Я — Игнат!

Человек, назвавший себя Игнатом, передал свой «шмайссер» напарнику в коляске. И, чуть приподняв руки вверх, направился к Ковровой.

— Игнат?! Это вы! — удивленно воскликнула она, с трудом узнав приблизившегося человека.

Игнат, быстро метнулся к той стороне машины, где, прислонившись к дверце и словно впав в забытье, сидела Штальберг.

— Кажется, вы мило побеседовали со штурмбанфюрером… Штальберг, если не ошибаюсь. Желтухин успел, наверное, кое-что сказать вам о ней. Я имею в виду некоторое внешнее сходство, — сказал он Ковровой и позвал товарища: — Урмас! Подходи! Наша знакомая.

Подошедший в форме оберунтерштурмфюрера СС человек был светловолос, чуть выше среднего роста. В темноте угадывались его крупные с прищуром глаза под дугами темных бровей. Лицо чистое, продолговатое, с выразительным контуром полных губ.

— Урмас Алентус! — представился он. — Говорю с небольшим эстонским акцентом. Я знаю о вас то, что известно и Игнату, не больше… А теперь, насколько я понимаю, времени лишнего у нас с вами нет. Пока не подъехал настоящий патруль, нужно срочно допросить эту эсэсовку. Мы пока вас посторожим.

— Если потребуется помощь, — добавил Игнат, — то знайте, Урмас отлично знает немецкий. — И они встали по обе стороны машины, посматривая на сидящих рядом Коврову и Штальберг.

— Я попрошу вас ответить на некоторые вопросы, штурмбанфюрер.

— Хорошо! Подчиняюсь вашей необузданной наглости. Вы гарантируете мне жизнь? — спросила она явно только для того, чтобы выиграть время. Автомагистраль совсем рядом… Этот пристанционный район — под постоянным наблюдением патрулей, особенно в ночные часы.

— Вы рассчитываете на помощь? Если она и придет, то для вас будет хуже… Мы гарантируем вам жизнь, если будете говорить правду, отвечать на наши вопросы. Отбросьте надежду на освобождение. Целой и невредимой будете отправлены в ближайший партизанский отряд, а затем в штаб армии… Говорите только правду! Каковы ваши намерения по отношению к засланной в ваш тыл советской группе?

— Есть штандартенфюрер Фалькенберг… Он сделает все, чтобы уничтожить ваших друзей. Надеюсь, вам это понятно?

— Мои друзья — хорошие солдаты… — задумчиво, не спуская глаз со Штальберг, ответила Коврова… — Они не будут искать спасения в бегстве. Какую роль вы играете при штабе «Метеора»?

— Работником отдела контрразведки войсковой группы «Метеор».

— Что вам известно о планах командования?

Штальберг, встретившись взглядом с разведчицей, поняла, что предстоит лишь подтверждать то, что русским уже наверняка известно.

— Командование армейской группой «Метеор» намечает удар по вашей обороне двумя танковыми дивизиями и одним моторизованным корпусом. Для прикрытия с воздуха назначена смешанная авиационная дивизия генерала Эриха.

— На какое время назначено контрнаступление?

— Корпуса и дивизии, входящие в состав армейской группы особого назначения, готовы и ждут только приказа, — напрягая тело, проговорила Штальберг. — Наступление назначено на конец недели — воскресенье, в пять тридцать утра по московскому времени.

— Но контрудар планировался раньше?

— Это так. Но некоторые важные обстоятельства нарушили схему общего плана.

«А так ли это, что фашисты перенесли сроки контрудара и он будет нанесен через три дня? — подумала Коврова. — Кто может подтвердить сказанное? Разве можно ей верить? Требуется уточнение. За трое суток нахождения в тылу противника разведгруппа так и не сумела, хотя и пыталась, передать обобщенные разведданные командованию дивизии. Возможно, сделает это посланный в партизанский отряд старшина Двуреченский. Но можно ли быть уверенными?!»

— Кто хорошо знает вас в ставке генерала Веллера?

— Сотрудники гестапо и контрразведки. Впрочем, со всеми шапочное знакомство. Группенфюрер — не исключение.

— Где вы остановились?

— В выделенном мне особняке.

— Где?

— На улице Центральной.

— Номер дома?

— Двадцать девять.

— Состав охраны?

— Постоянно дежурит один из офицеров СС. Еще — прикомандированные ко мне офицеры.

— Через сколько дней вы возвращаетесь в Берлин?

— Спросите — через сколько часов…

— Вы должны были лететь завтра? В котором часу?

— В шестнадцать ноль-ноль. Если бы, конечно, Вернер… — последние слова ее прозвучали как мысли вслух, и Коврова уловила это.

— Вас кто-нибудь сопровождал бы при посадке в самолет?

— Возможно. Двое офицеров…

— Среди сотрудников гестапо есть человек, которому вы доверяете больше, чем кому-либо?

— Я не намерена отвечать на ваш идиотский вопрос…

— Штурмбанфюрер Штальберг! Не забывайте, что ваша жизнь в ваших же руках.

— Надеюсь, вы не думаете, что я так наивна… Я выдаю вам тайны не из добрых намерений… И не потому, что верю вашей глупой сказке о сохранении мне жизни. Мне теперь совершенно безразлично, что произойдет с вами лично, а также с группой генерала Веллера. Умирая, хочу унести с собой в преисподнюю побольше человеческих жизней, пусть даже это будут мои соотечественники — немцы! Скучно будет на том свете. — Штальберг вдруг истерически расхохоталась.

Глядя на нее, трясущуюся от охватившего смеха, Коврова отодвинулась к дверце кабины.

— Никто не посягает на вашу жизнь. Вы можете умереть, но только по собственной вине. Итак, кто этот человек, которому вы доверяете?

Штальберг несколько секунд молчала, неподвижно смотря на блестящий в руках русской разведчицы ствол пистолета.

— Смотря, как считать. Их может быть и двое. Начальник разведки штаба Вагнер и командир батальона охраны штурмбанфюрер Ганс Вернер, — проговорила она. — Дайте же, черт возьми, возможность закурить!..

— Потерпите. Мы еще не закончили разговор. Это что же, оба офицера вам давно знакомы и безупречны в выполнении ваших поручений?

— Нет. Не совсем так, — Они были мне рекомендованы группенфюрером Веллером на случай, нередко возникающий при острой, критической ситуации. Фактически же с ними почти не знакома, если не считать эпизода представления мне ведущих сотрудников штаба группы «Метеор» в день приезда. На память не жалуюсь. Обоих хорошо запомнила.

— А они вас? Я говорю о Вагнере и Вернере. Их впечатления от состоявшейся встречи?

— Не знаю! Совершенно не интересовалась этим. «А зачем мне все это нужно? — подумала Коврова. — Не собираюсь же я лично встречаться с этими типами?..»

— При составлении радиограмм вы пользовались единым шифром?

— В зависимости от того, кому эти радиограммы предназначались.

— Понимаю. Еще несколько вопросов. Не скупитесь. Опишите образно, насколько это возможно, внешность Ганса Вернера, Фалькенберга и группенфюрера Веллера.

Штальберг чему-то усмехнулась.

— И еще вопрос. Когда вы говорили о вашем возможном отлете в Берлин, упомянули имя Вернера и сказали «если бы…»

Штальберг выругалась по-немецки и объяснила коротко:

— Если только Вернер не был по-свински пьян, он обещал мне устроить ранний утренний вылет другим транспортом, кажется, в шесть.

Коврова секунду помедлила и неожиданно приказала:

— А теперь выходите из машины. Мне нужна ваша одежда, хотя… можете снять и здесь.

Издалека донеслось урчание мотора, и свет фар прошелся слабым отражением по стволам деревьев у самой кромки леса.

Расстегнув пуговицы, Штальберг молниеносно сунула руку в карман. Зажатый в ее кулаке, блеснул кастет. Уклоняясь от удара, Коврова откинула в сторону голову. Указательный палец никак не мог преодолеть сопротивление пружины спускового механизма пистолета. Это было похоже на нервное, шоковое состояние. И только когда Штальберг вскрикнула в ярости, она выстрелила прямо перед собой в белеющий подбородок.

Игнат и Урмас мгновенно бросились к машине.

Через минуту тело Штальберг лежало в кустарнике.

Игнат извлек из карманов окровавленного эсэсовского френча документы, ключ от личного сейфа, и сел за руль. Рядом с ним была Коврова, сзади Урмас. Машина резко рванула с места.

И никто из них не услышал раздавшийся позади тяжелый стон.

«Оппель-капитан» уже четверть часа мчался по пустынному ночному шоссе, а Коврова все молчала и не могла прийти в себя от охватившего ее волнения, от наползающих неожиданных мыслей. При допросе Штальберг у нее возник дерзкий, но, как ей казалось, выполнимый план: воспользовавшись формой штурмбанфюрера СС, имея при себе подлинные документы, пройти на радиостанцию войсковой группы «Метеор» и попытаться связаться с дивизией. Но насколько реальна эта рискованная затея? Существовала масса препятствий к достижению цели.

«Нужно во что бы то ни стало, любыми способами информировать своих о планах немцев. — В который уже раз повторяла она про себя. — Где мои товарищи сейчас? Что с ними? Чувство вины перед ними, если эта встреча впоследствии произойдет, будет преследовать всю оставшуюся жизнь. Мне бы только самую малость — десяток минут по рации. А после пусть будет то, что уготовила мне судьба».

— Игнат, — пробудилась она наконец от размышлений, — вы что-то обещали мне…

— Униформу штурмбанфюрера достать не удалось. Зато в моем вещмешке есть все нужные для вас вещи: женский черный бостоновый костюм даже со знаком свастики на лацкане, белая форменная сорочка с черным галстуком, туфли. По размерам вам впору. Но зачем этот маскарад?

— Не вижу иного выхода. Терпение, терпение. Меня зовут Наташей.

— Хорошо, Наташа! Только нам следует удалиться отсюда метров эдак на пятьсот в глубину леса. Сюрприз, который ожидает вас, более чем необычный. При работе с ним нужна особая осторожность.

— Вот видите, Игнат! Вы меня вновь интригуете!

— Ничуть! Хотите поскорее узнать?

— Вы еще спрашиваете, Игнат.

Через несколько минут машина остановилась на поляне, окруженной со всех сторон большими соснами.

— Наше подполье готовит фрицам горячую баню, — стал объяснять Игнат. — Поэтому нам с Урмасом было поручено проверить состояние оружия и боеприпасов в нашем замаскированном бункере. Это место в лесу известно только нам двоим. Мы с Урмасом пошли сначала в тот дворик, где вы оставались. Подумали, что-то случилось, когда не застали вас там. Потом вышли к станционной площади, чтобы пересечь ее на темном и безлюдном участке. Нам просто повезло: на путях, будто ожидая только нас, стоял под парами железнодорожный состав, направляющийся на запад. Порожняк немцы не обеспечивают охраной. Именно этим мы и воспользовались. И надо же было нам выйти к шоссе! Сразу же нарвались на парный эсэсовский патруль из офицеров. Мотоцикл с ручным пулеметом был припаркован на обочине у самых кустов. Один из эсэсовцев отошел в сторону. Убрали мы его без шума. Сопротивляться второму было бесполезно. Потом переоделись в их форму и получилось, что у нас есть мотоцикл с коляской, ручной пулемет, да в придачу их автоматы… Но самое неожиданное для нас, словно по заказу, в багажнике коляски… Что бы вы думали? Там оказалась рация с выдвижной телескопической антенной.

— Вы говорите — рация? — голос Ковровой сорвался, глаза расширились и вспыхнули радостным блеском. — Вы понимаете, что все это значит? Родные вы мои! Дайте я расцелую вас! Но работает ли она?

— Это сейчас мы выясним, Наташа, — озабоченно сказал Игнат. — Эсэсовский патруль наверняка поддерживал радиосвязь со своими. Разве бы они выехали вдвоем ночью на эту дальнюю от Юдино трассу? — Он откинул крышку багажника и осторожно достал прибор.

Рация в черном металлическом корпусе была Ковровой знакома.

— Теперь все… Теперь все… — ликованию ее не было предела. — Значит, я выхожу на связь с «Фиалкой»! Значит, встреча с вами и с Дельфином дорого обойдется немцам…

— А ведь Пантелея Акимовича уже нет в живых, — с грустью произнес Игнат. — Желтухин был взят как заложник и расстрелян… Сразу после того, как мы наткнулись с вами на эсэсовский патруль.

— Как вы узнали об этом?

— Есть у нас человек в местной полиции.

Мужчины заметили, как съежилась, словно от внезапно наступившего похолодания, фигура девушки. Урмас сразу переменил тему разговора:

— Вы очень легко одеты. Не по сезону. Можно простудиться.

Игнат достал вещмешок и подал его Ковровой.

— Эти вещи никто не носил. Не стесняйтесь. Переодевайтесь. Мы отойдем в сторону.

Через минуту Наташа предстала перед мужчинами в новой одежде.

— Ну и как? Смотрится на мне все это?

— Ух ты, вас не узнать! Настоящая штурмбанфюрер СС Штальберг, — восхищенно проговорил Урмас. — Уж очень вы на нее похожи!

— Пилотка у меня есть. Штальберг оставила ее в машине.

— Наташа, вы все-таки посвятите нас в свои планы? — с плохо скрываемой тревогой спросил Игнат. — Вы хорошо подумали? Ваше сходство со Штальберг поразительно, но считать вас двойником этой женщины нельзя. Ведь кто такая Штальберг?

— Понимаю, Игнат! Но не собираюсь же я за одним столом с фашистами гонять чаи. Если вы мне поможете — можно осмотреть квартиру Штальберг и кое-что взять из документов, хранящихся в сейфе. Ключ от него у меня.

— Упрямый вы человек! — заметил Урмас.

— Это не упрямство — долг разведчика. Любые деловые бумаги Штальберг могут оказаться весьма важными для штаба генерала Фалеева. Мы должны использовать этот шанс. Но не все еще продумано.

— Так… Но вы можете оказаться в клетке, — засомневался Игнат.

— Не исключено! Но, повторяю, в сейфе Штальберг могут оказаться секретные документы, дневники, карты, ее личная переписка с Кальтенбруннером, с другими высшими чинами…

— Хорошо, — ровным голосом, будто бы происходил ничего не значащий разговор, сказал Урмас, — едем в ее резиденцию. Детали обсудим по дороге.

Коврова подошла к радиостанции. Вытянула на всю длину телескопическую антенну, надела наушники, щелкнула тумблером, настраиваясь на диапазон нужной волны. Будто робея, положила пальцы на бобышку ключа, завороженно смотря на заполняющийся зеленым огнем индикатор настройки.

Над лесной поляной понеслись невидимые сигналы — гонцы с долгожданной вестью…

Глава двадцать первая

Не доехав до резиденции Штальберг, Игнат и Урмас выскочили из машины почти на ходу и исчезли в хорошо знакомых им переулках.

Коврова остановила машину у особняка на Центральной. В нижнем углу стены вырисовывалась в отсвете фар цифра «двадцать девять». Она нажала на кнопку звонка у края тяжелой металлической калитки с ажурной резьбой, и через секунду механически открывшаяся створка пропустила ее в парадный подъезд.

Дежурный встретил ее вытянувшись и строго спросил:

— Прошу пропуск!

— Хозяев нужно знать в лицо, — так же строго ответила Коврова и тем не менее протянула дежурному раскрытый бумажник со своими документами и служебным удостоверением Штальберг. Он воспринял это как упрек за свою оплошность и, свернув обе половинки кожаного портмоне, сразу возвратил его явно раздраженной начальнице.

— Какого года службы, шарфюрер?

— Первый год!

— Вы впервые здесь на дежурстве?

— Офицеры срочно направлены в распоряжение штурмбанфюрера Крюгера, а нас — из команды выздоравливающих — определили к вам.

— Мне кто-нибудь звонил из штаба?

— Штурмбанфюрер Вернер. Он просил…

— Что?..

— …передать вам сугубо личную информацию и сразу же ее забыть… мне. Как и сам телефонный звонок…

— Что именно, шарфюрер, говорите же?!

— Он просил передать, чтобы вы прибыли на аэродром к шести тридцати утра. Есть твердая договоренность и согласованность, никаких помех нет. И еще просил передать — пароль «Зальцбург».

Коврова достала из верхнего кармана связку ключей Штальберг и спросила:

— Так кто вам звонил и о чем просил?..

— Сообщить вам… Совсем не так, штурмбанфюрер. Вам никто не звонил и ни о чем не информировал, — отрапортовал юнец.

— Окажите мне услугу… Я очень устала. Помогите открыть дверь в кабинет… У меня всегда что-то не получается с замком — заклинивает…

В связке было четыре ключа, в том числе и от сейфа и от машины. Шарфюрер быстро сообразил и отомкнул дверь.

После ухода дежурного Наташей овладела тревога. Все ли она правильно рассчитала для незаметного и безопасного исчезновения из расположения группы «Метеор»? В пути могут остановить разные заставы. А оказаться в застенках гестапо, подвалах контрразведки — значило только одно…

В комнате не было ничего лишнего. Круглый стол, покрытый пестрой, с длинной бахромой, скатертью, четыре жестких венских стула, два удобных кресла и диван — широкий, с высокой спинкой.

В надежде обнаружить что-нибудь важное Коврова переворошила содержимое стоящего на полу желтого кожаного чемодана. Но, кроме предметов женского туалета и парфюмерии, ничего заслуживающего внимания там не было. Но на самом дне лежал парабеллум с глушителем. Находка ее обрадовала. Если придется воспользоваться таким оружием, звук выстрела едва ли будет слышен даже в комнате дежурного. Затем она кинулась к сейфу. В нем лежала тонкая папка. Лихорадочно раскрыв ее, Наташа перелистала с десяток подшитых бумаг. Среди них была одна с цифрами кода. Она увидела два письма с грифом «Только для служебного пользования». Первое, подписанное обергруппенфюрером СС Кальтенбруннером, заключало в себе перечень вопросов, которые по прибытии в штаб группы «Метеор» надлежало решить Штальберг для проведения инспекции служб гестапо и контрразведки.

Наташа подошла к гардеробу, открыла дверцы и увидела среди висевших гражданских платьев парадную эсэсовскую форму хозяйки резиденции. Не раздумывая, она переоделась. Глянув в трюмо, девушка не поверила своим глазам. На нее смотрело знакомое, и в то же время чужое лицо.

Коврова еще раз оценила рискованную ситуацию. Она знала, что нет у нее достаточной подготовки, опыта, эрудиции, чтобы сыграть роль истинной Штальберг.

Тщательно все продумав, разведчица решила попытаться попасть на аэродром. И если в самолете действительно будет находиться лишь его экипаж, то вынудить немецких авиаторов после взлета изменить курс и совершить посадку на территории советских войск.

Коврова вышла на улицу. «Оппель-капитан» стоял на прежнем месте. Она открыла дверцу машины и села на переднее сиденье. Послышался дробный стук согнутых пальцев об оконное стекло. Это был Урмас.

— Пока все в порядке, — сказала Наташа. — Оказывается, Штальберг в ее отсутствие звонил штурмбанфюрер Ганс Вернер — командир батальона СС по охране штаба армейской группы «Метеор». Он подтвердил вылет в Берлин в шесть тридцать утра. Причем попутчиков не будет. Экипаж — пять человек.

— Это в корне меняет дело. С товарищами по подполью, мы обсудим этот вариант вашего возвращения на Большую Землю. Стоит попробовать. Если все будет в порядке, я смогу сопровождать вас непосредственно в полете. Справиться вам одной с экипажем — задача, прямо скажем, трудновыполнимая. Я прибуду к самолету в тот момент, когда бортинженер станет втягивать трап-стремянку в салон. Запомните, на мне будет форма гауптштурмфюрера СД, в руках портфель из коричневой кожи.

— Это здорово, Урмас!

— Самолет вылетает в утренних сумерках. Лучше и быть не может. Вы знаете пароль на сегодняшнюю ночь при въезде на территорию аэродрома?

— Пароль — «Зальцбург». О вылете Штальберг этим рейсом предупрежден комендант аэродрома.

Глава двадцать вторая

Лишь поздно вечером Фалькенберг появился в опустевшем здании штаба «Метеор». Скрывая свое гнетущее настроение, он молча выслушал короткий рапорт дежурного офицера по отделу контрразведки. Казалось, все в порядке вещей. Только несколько удивило его не совсем объяснимое поведение представителя ставки. Обычно в вечерние часы неукоснительно, точно в отведенное время, Штальберг наносила визит командующему группой, беседовала с бригадным генералом Кейсом, встречалась с начальником гестапо Крюгером. Но на этот раз она игнорировала даже отъезд группенфюрера Веллера и его штаба в район военно-полевого управления войсками, хотя последнее должно было вызвать у нее определенный служебный интерес. Все это вместе взятое никак не гармонировало с ревностно исполняющей свой служебный долг представительницей канцелярии обергруппенфюрера СС Кальтенбруннера. Значит, что-то ей помешало? Но что? Штурмбанфюрер Штальберг выехала с вокзала в девятнадцать пятнадцать. Начальник гестапо Крюгер подтвердил лично о ее намерении следовать в штаб. Странно! Где же она могла быть? Черт возьми! Все получается шиворот-навыворот.

Рука Фалькенберга потянулась к телефонной трубке.

— Это вы, Вернер? — устало бросил он в микрофон. — Что же вы, мой милый, забываете о безопасности нашей гостьи? Вы же знаете, что не только на гестапо и контрразведку возложены обязанности охраны представителя ставки. Людей же выделяете вы лично… Непорядок, штурмбанфюрер, непорядок…

— Что-нибудь случилось, штандартенфюрер? — с тревогой спросили на другом конце провода. — Я звонил на радиостанцию. Там подтвердили, что Штальберг после радиосеанса в Берлин целой и невредимой отбыла в свою резиденцию.

— Бог с вами, Вернер! Никаких претензий у меня к вам нет. Мне хотелось, чтобы вы, именно вы, выяснили: с какой стороны городка прибыла ее машина… и кто ее видел. Доложите мне незамедлительно.

Сидя за письменным столом, Фалькенберг шаг за шагом восстанавливал в памяти неудачную компанию по ликвидации группы советских разведчиков. И только сейчас понял, что, кроме этих лазутчиков, никаких партизан не существовало.

— Черт бы тебя побрал, старый осел, — свирепо, сквозь зубы процедил Фалькенберг, резко ударяя кулаком по настольному стеклу. Острая боль в правом предплечье пронзила все его тело, и он съежившись, долго сидел закусив губу. В ночном бою с разведгруппой штандартенфюрер принимал личное участие и был легко ранен автоматной пулей советского разведчика. — Они удрали тихо, — прошептал он. — Однако дальше… Все тропы, весь лес, прилегающий к объекту «Стальной меч», оцеплен войсками.

Фалькенберг придвинул карту и стал сверять с ней набросанную его рукой примерную схему маршрута, пройденного разведчиками. Русские берут в плен унтер-штурмфюрера Маллона в то время, когда спецподразделения СС и полевой жандармерии ждут их в лесу. Догадавшись, что участок, над которым был сбит самолет, блокирован, разведчики применяют военную хитрость: пробираются к железнодорожному мосту, взрывают его — и тем самым временно отвлекают от себя внимание, а затем в своем движении на запад неожиданно оказываются в центре района дислокации танковой дивизии «Данциг». Наверное, русским помогал сам дьявол! Они обманули, ввели в заблуждение поисковые группы, благополучно миновали заставы. Короче, остались неуязвимы.

Не лишенный логического мышления, выработанного в похожих операциях, наученный горьким опытом, Фалькенберг понял, что русские инсценировали свою гибель, взорвав танк. Нет, на самоубийство они не пойдут. Но зачем разведгруппе, которая, вне сомнения, определила характер и назначение стягиваемых к переднему краю крупных войсковых формирований, идти к населенному пункту Юдино в то время, когда можно было передать эти сведения своему командованию и затаиться?

Внимательно изучая маршрут, пройденный разведчиками, Фалькенберг заметил, что в их действиях разумный риск умело сочетался с точным расчетом. Русские вольно или невольно навязали контрразведке армейской группы «Метеор» свои правила ведения игры. Мысли его по-прежнему витали там, где, по расчетам, советской разведгруппе из двойного кольца окружения не суждено было вырваться. В районе секретного объекта «Стальной меч» — всем им крышка. Он не считал себя провидцем, но по опыту знал, что должен наступить конец, как бы ни развивались события. Его приказ брать русских живыми неукоснительно выполнялся. Оставалось только заполучить хотя бы одного способного отвечать на вопросы. Но все же у Фалькенберга таилось пугающее предположение, что русские разведчики изберут самый трудный, рискованный путь и, поняв обреченность, дорогой ценой отдадут свои жизни…

Штандартенфюрер встал и начал быстро ходить по комнате. Затем подошел к телефону.

— Отдел контрразведки объекта «Стальной меч», — резко приказал он оператору штабного коммутатора.

— Оберунтерштурмфюрер СС Дитман у телефона!

— Что нового у вас, Дитман? Все спокойно? Говорите, черт побери!

— Пока все без изменений.

Негромкий, виноватый голос неприятно резал слух начальника контрразведки.

— Послушайте. Дитман, — с угрозой оборвал его Фалькенберг, — если что-нибудь из ряда вон выходящее произойдет на вверенном вам объекте, будете расстреляны… Русские разведчики непременно попытаются выяснить, куда направляется железнодорожный состав, возможно… окажутся на территории аэродрома. Принять все меры к их розыску. Ясно?

«Завтра, перед отъездом Штальберг, мне придется поставить ее в известность о том, что операция по ликвидации русской разведгруппы терпит фиаско, — подумал он. — И кто может знать, чем закончится вся эта история? Штальберг необходимо убрать… Но как? Поручить это щекотливое дело Вернеру? Впрочем, утро вечера мудренее».

Однако выспаться перед предстоящей работой Фалькенбергу так и не удалось. Только он с облегчением освободился от поясного ремня и портупеи, кобуры с тяжелым армейским парабеллумом, расстегнул на все пуговицы френч и потянулся рукой к выключателю настольной лампы, как кто-то постучал в дверь. Морщась от ноющей раны в плече, штандартенфюрер громко сказал: «Войдите!» и тут же замер на месте. В коридоре под охраной двух автоматчиков и усатого унтершарфюрера стоял грязный, заросший до неузнаваемости штурмбанфюрер СС Отто Вебер. Этого он ожидать не мог.

— Стоять! — рявкнули автоматчики при попытке Вебера сделать шаг вперед.

— Штандартенфюрер! — щелкнув каблуками сапог, отрапортовал унтершарфюрер. — Этот человек задержан в городе без документов. Утверждает, что является офицером СС, и настаивает для подтверждения его личности доставить в контрразведку.

— Хорошо! Вы свободны, унтершарфюрер! Какая встреча, штурмбанфюрер! — рассматривая Вебера, с легкой иронией произнес начальник контрразведки.

Лицо Вебера заросло густой рыжеватой щетиной, от правого виска, пересекая лицо к левому углу рта, шла черная, вздутая полоса. Обмундирование советского офицера, в которое он был облачен, вплоть до кирзовых сапог, было покрыто грязью, масляными пятнами.

— Что с вами случилось, Вебер? — спросил Фалькенберг. — У вас такой вид, будто вы вышли из ада… При пересечении линии фронта русские истребители сбили ваш самолет?

— Вы почти угадали. Вынужденная посадка на деревья. Пилот, получив смертельные ранения, умер.

— Вам, считайте, чертовски повезло, — усмехнулся шеф.

— Это слишком заметно, штандартенфюрер, — с раздражением в голосе сказал Вебер. — Разрешите присесть? Двое суток пробирался к штабу группы. Без компаса, без карты. Скрывался даже от своих, словно загнанный со всех сторон волк… Моим объяснениям бы никто не поверил. Быстренько прислонили бы к стенке или запросто — в кустах автоматной очередью. — Последние слова Вебер произнес с ожесточением. — Недалеко от Юдино, километрах в пяти, из леса выехала легковая автомашина… Я кричал, стрелял в воздух из пистолета. Все напрасно. «Оппель-капитан» исчез за поворотом дороги.

— «Оппель-капитан»? — почему-то вздрогнув, переспросил Фалькенберг, внимательно посмотрев в уставшие глаза штурмбанфюрера. — С эмблемой на дверце с левой стороны кузова?

Вебер недоуменно, с досадой, не понимая сути вопроса, обиженно ответил:

— К сожалению, не заметил… Вечерняя темнота, будь она трижды проклята…

Фалькенберг облегченно вздохнул.

«Но все же, чья это машина? Кому принадлежит? И почему появилась в отдаленном от городка районе? Нужно обязательно выяснить, где точно была этим вечером Штальберг», — с непонятным беспокойством анализировал услышанное начальник контрразведки.

— Что нового удалось узнать о планах русских? Знает ли генерал Чавчавадзе о готовящемся ударе на участке его дивизии?

— Трудно сказать, штандартенфюрер, — задумчиво отозвался Вебер. — Генерал Чавчавадзе — проницательный человек. Разведка у него на высоте. Если он и не предугадывает всех событий, то во всяком случае… Перед моим уходом…

— Вы хотите сказать — перед вашим бегством, — язвительно заметил Фалькенберг, который вдруг стал испытывать к Веберу чувство неприязни.

— Как вам угодно, — стряхнув с сигареты пепел, устало произнес Вебер. — Генерал Чавчавадзе укрепляет фланги своей дивизии. Стыки между стрелковыми полками усиливаются отдельным артиллерийским противотанковым дивизионом. Кроме того, дивизии придаются батальон средних танков Т-34, рота стомиллиметровых самоходок и кое-что другое. Доложу в письменной форме. Однако русское командование, я имею в виду штаб генерала Фалеева и выше, — уверенно констатировал Вебер, — не догадывается о существовании армейской группы «Метеор». Тем более о ее составе, резервах, планах и сроках контрнаступления.

— Но советская разведгруппа могла радировать своему штабу о результатах поиска. А сведений у нее о «Метеоре», как я полагаю, уже достаточно.

— Как?! Разве разведгруппа не уничтожена? — Вебер, пораженный этим известием, подскочил, словно ужаленный осой.

— Вы безнадежно отстали от реальной действительности, мой милый. К тому же в последнее время у вас появились опасные для живого дела симптомы безволия. Для разведчика вашего ранга — это конец. В том-то и суть, что, благодаря вашим «точным» данным, русские до сих пор продолжают действовать успешно.

Неожиданно для начальника контрразведки Вебер залился тихим сдавленным смехом.

— Вы с ума сошли? — побагровел Фалькенберг.

— Они беспомощны и слепы, как котята, штандартенфюрер. Перед уходом разведгруппы в наш тыл я установил в рации под платформой панели специальный заряд замедленного действия. Передатчик не мог работать больше нескольких минут. Я абсолютно уверен, что нормальный радиообмен не состоялся.

— Теперь понятно, почему русские разведчики стремились просочиться в Юдино. Они пытались найти средство для передачи командованию накопленных сведений о «Метеоре».

— Штандартенфюрер, русские на участке между населенными пунктами Васильевка и Светлый произвели минирование и устроили лесные завалы. Для создания мощного огневого прикрытия своих позиций на танкодоступных направлениях соединение Чавчавадзе в резерве имеет расчлененный по дивизионам полк гвардейских минометов — «катюш». Штаб полка и огневые позиции одного из дивизионов расположены в восьмистах метрах от переднего края. Точно установить не удалось, но в штабе дивизии распространились слухи, что армии Фалеева придаются бомбардировочная авиационная бригада и две эскадрильи штурмовиков. У меня все! — Вебер отошел от карты и, проходя мимо стола, без разрешения взял из коробки сигару.

— То, что вы мне рассказали, наводит на серьезные размышления. Налицо серьезная подготовка армейских подразделений генерала Фалеева к боевым действиям. Несомненно одно: если русские и не знают о существовании группы «Метеор», то они готовы встретить любой удар. Все это будет доложено группенфюреру Веллеру немедленно. Что касается вас лично, то вы, штурмбанфюрер, заслуживаете награды, несмотря на вашу идиотскую развязность… Буду ходатайствовать о вашем награждении «Рыцарским Железным Крестом».

— Хайль Гитлер! — Вебер вскинул руку, затем медленно ее опустил. — Мне ужасно хочется есть и спать… спать… спать… — мечтательно, почти жалобно произнес он.

— Не торопитесь, Вебер. Скажите, была ли в составе русской разведгруппы женщина?

Вебер внимательно посмотрел на начальника контрразведки:

— Да, сержант Коврова. Не понимаю, почему у вас возник особый интерес к радистке? Немецким языком в совершенстве владеет не только она. Красива, стерва.

— Вот вы и ответили на все вопросы, Вебер. Рисуя беспомощность русской разведгруппы из-за отсутствия рации, вы могли бы догадаться, что ее командир не отважился бы появиться в Юдино без предварительной разведки. Появление же любого мужчины на улицах нашего городка полиция и гестапо сразу же фиксируют. У них на это особый, так сказать, нюх ретивых дворняжек… До вас дошло все это?

— Здесь, в самом сердце войсковой группы «Метеор»? Но для этого требуется подготовка не в один божий день.

— Чудеса творят не духи, а люди, — назидательно произнес Фалькенберг. — Так-то, штурмбанфюрер. — Он открыл дверцу шкафа, молча выставил перед Вебером на стол початую бутылку коньяка, банку мясных консервов, круг сухой колбасы. — Надеюсь, на первых порах достаточно? Снимите с себя это барахло, переоденьтесь, поужинайте и можете отдыхать. Я распоряжусь. Скоро вы мне снова можете понадобиться.

Фалькенберг снял трубку телефона:

— Радиостанция? Гауптштурмфюрер Ройтенберг? В вашей резиденции…

— Вы о штурмбанфюрере СС Штальберг? О ней только что справлялся штурмбанфюрер Ганс Вернер, — раздался в телефонной трубке сипловатый, жиденький голос Ройтенберга. — Отправила радиограмму в Берлин. Впечатления? Боюсь быть неточным в своем определении, штандартенфюрер. Чем вызван ажиотаж? Чепуха! Ложная тревога. Жива и здорова! Дежурная смена радистов! Нет, штандартенфюрер, не сонные тетери! Фрейлейн Марта уже имела честь обрабатывать ее радиограммы в Берлин. Правда вот код, которым она последний раз пользовалась, радистку насторожил. Да и чем вызвана такая длинная по тексту радиограмма, считайте, в день ее отъезда? Интересно, не правда ли? Поэтому вынужден был взять на себя ответственность и направить радиограмму в шифровальный отдел. Способу кодирования текста шифровальщики не придали особого значения и объяснили: примерно таким методом шифровки своих документов пользуется ведомство обергруппенфюрера Кальтенбруннера, и обещали уже к полудню раскрыть суть отосланного в Берлин документа. Слушаю! Будет исполнено. Результаты дешифровки доложу вам лично… Простите! Но это еще не самое важное…

— Не говорите загадками, Ройтенберг! Что еще случилось?

— Час назад моими радистами перехвачена радиограмма. Похоже на почерк радиста русской разведгруппы. Во время сеанса радиостанция находилась в пяти — восьми километрах юго-западнее Юдино.

— Нет! — ошеломленно произнес Фалькенберг. — Это исключено! Не может быть! Разведгруппа могла уйти только в сторону объекта «Стальной меч».

— Что есть — то есть, и ничего лишнего, штандартенфюрер. На радиоперехвате у меня опытные люди.

— Почему же вы об этом ставите меня в известность только сейчас?

— О вышедшей в эфир радиостанции доложено начальнику гестапо Крюгеру.

— Что с текстом?

— Шифровальщики пока бессильны. Но надеюсь на лучшее…

— Учтите. На расшифровку даю срок до полудня. После говорить будет не о чем. Это — приказ не только мой, но и группенфюрера Веллера.

Осторожный стук в дверь заставил Фалькенберга повернуть голову. В кабинет вошел переодетый в новенькую униформу, чисто выбритый, освеженный одеколоном штурмбанфюрер Вебер.

— Разрешите? — сказал он. — Прошу извинить за вторжение. Небольшой сюрприз.

Вебер положил на стол перед начальником контрразведки фотоснимок.

— Что-о-о? — протянул Фалькенберг, впившись взглядом в изображение: на плотном листе фотобумаги была запечатлена штурмбанфюрер Штальберг в форме советского сержанта. — Откуда? И что все это значит?

— Позвольте. Но это — сержант Коврова, военный переводчик штаба дивизии генерала Чавчавадзе, радистка разведгруппы лейтенанта Черемушкина.

— Погодите, погодите… недурна! Сходство поразительное. Правда, отдельные штрихи ее лица… Но это же бред… Вебер! Чтобы Штальберг… Какая чепуха! У нас достаточно времени, и мы можем выяснить кое-что. О нашем разговоре — никому ни слова. Мне необходимо все до конца продумать…

Фалькенберг боялся допустить очередной промах, потому что поспешный вывод, несдержанная реакция могли привести к исключительно серьезным последствиям. Он наверняка знал, что штурмбанфюрер Штальберг, имеющая немалые протекции, не простит ему подозрений, ошибки из-за служебного рвения. И тогда он будет просто выброшен за борт раньше, чем может погибнуть корабль третьего рейха, хотя и верил в его счастливую звезду.

— Скажите честно: одна или две советские разведгруппы засланы в наш тыл?

— Разумеется, одна, насколько я знаю.

— Можете идти, штурмбанфюрер! — недобро посмотрел на Вебера Фалькенберг.

Телефонный звонок вывел его из раздумий.

— Штурмбанфюрер Вернер, штандартенфюрер! Наша подопечная недавно появилась в своем жилище. Только что позвонил шарфюрер Фридман, принявший дежурство в особняке Штальберг.

— Послушайте, Вернер. Не смогли бы вы выполнить одно деликатное поручение: под каким-либо предлогом заглянуть к Штальберг на огонек?

— Это исключено, штандартенфюрер! — не раздумывая отозвался Вернер. — Простите, не хочу влипнуть в скандальную историю. — Он привел десяток доводов, и Фалькенберг счел неразумным поручать столь деликатное дело только силой приказа.

И все же штурмбанфюрер Вернер решил инкогнито посетить Штальберг, сообразуясь со своими личными мотивами…

Глава двадцать третья

Штурмбанфюрера СС Ганса Вернера разбудил тревожный вой автомобильной сирены. Минуту спустя дверь распахнулась и в нее ворвался взбудораженный оберунтерштурмфюрер Гроне — командир особого отряда СД. По его виду Вернер понял: произошло нечто неприятное.

— Что случилось, Троне?

— В полночь штандартенфюрер Фалькенберг приказал мне лично вторично обследовать участок местности, отмеченный на карте… И ты знаешь, что мы обнаружили? Мне срочно нужен штандартенфюрер!

— Не так давно он лег отдыхать и приказал дежурному по отделу офицеру не беспокоить до семи часов утра.

— Прекрасно! Может быть, для вас и лучше. Не будем травмировать шефа в эту минуту. Вы знаете, что нашли мои люди на лесной дороге, ведущей к шоссе?

— Что исключительное можно было обнаружить на ней глубокой ночью, Гроне?

— Что? Да ты пьян! — не сдерживая себя, Гроне резким движением схватил Ганса Вернера за воротник его френча. — Идиот! Спишь и не видишь, что творится за твоей спиной. В лесу, в шести километрах от Юдино, обнаружена раненая Штальберг! Подлинная Штальберг! Вы поняли меня, штурмбанфюрер Ганс Вернер? Пуля от выстрела в упор, в подбородок, разворотила левую часть нижней челюсти и вышла через щеку. Сейчас она находится в госпитале на операционном столе. Хорошо, что пуля не разрывная. От большой потери крови Штальберг в шоковом состоянии. Кто в нее стрелял — никто не знает.

— Но я-то здесь причем? Забота о безопасности Штальберг целиком лежала на начальнике гестапо Крюгере. Вы уведомили его о чрезвычайном происшествии?

— Нет! Не успел! Не стал терять времени. И не валяйте ваньку, штурмбанфюрер! Мне известно, например, что вы, несмотря на отказ от предложения штандартенфюрера Фалькенберга посетить представителя ставки, все же тайно пошли на эту встречу. Но с кем вам пришлось встретиться? Вы не поставили об этом в известность ни начальника контрразведки, ни Крюгера. Это очень подозрительно, мой друг. Контакт с советской разведчицей — не что иное…

Вернер отшатнулся от Гроне, как от внезапного удара грома, и остолбенело уставился на оберунтерштурмфюрера.

— Немедленно на квартиру Штальберг! Вы меня слышите? Немедленно! Нужно было, в первую очередь, сообщить Крюгеру. Я же, остолоп, понесся к вам в надежде выиграть время и кое-что выяснить.

Ганс Вернер уныло посмотрел на часы.

— Ее мы уже не застанем в квартире. Сейчас она на пути к аэродрому. Утренний вылет в Берлин — в шесть часов тридцать минут утра.

— Я не знаю, как вас назвать, штурмбанфюрер Вернер… Ангел-хранитель русской разведчицы. За такие дела вас без суда вздернут на пеньковом шнурке. Вы играли и играете с огнем… Ну, да ладно. Кому надо — разберутся. Кара за грехи произойдет чуть позже.

— Вы с ума сошли… Этого не может быть! Разве можно так шутить, Гроне?

Свирепое лицо оберунтерштурмфюрера СД исказилось в злобе. Бешеным движением он смахнул лежащие на столе бумаги, отодвинул в сторону тяжелый чернильный прибор и, вынув из нагрудного кармана френча две фотографии, с торжествующим видом поднес их к глазам Вернера.

— Возьмите и посмотрите внимательно — с кем вы сюсюкали, — уничтожающе прошипел он.

С одной из фотографий на Вернера смотрело строгое и надменное лицо Штальберг, с другой — улыбающаяся женщина в форме советского сержанта.

— Где вы взяли снимки? — бледнея, ощущая растекающийся по телу озноб, тихо спросил Вернер, и его рука невольно потянулась к кобуре пистолета.

— Осторожно, штурмбанфюрер… Вы знаете, что я не делаю промаха, причем на таком ничтожном расстоянии, — тяжелый пистолет Гроне черным зрачком смотрел в лицо Ганса Вернера. — Счеты сводить поздно. Нужно выкручиваться, черт побери. Лично зная вас, верю в вашу невинность. Но поверят ли другие? Откуда снимки — секрет.

— Догадываюсь. Отто Вебер? — Вернер провел рукой по вспотевшему лбу.

Гроне отчаянно закрутил ручку полевого телефона.

— Длинные гудки. На аэродроме не отзываются. Есть же живые люди в караульном помещении?

— Я недавно говорил с Роммелем…

— Когда это было? — напрягся Гроне.

В дверях незаметно для обоих эсэсовцев появился начальник контрразведки Фалькенберг.

— Оставьте нелепые разговоры. — Он старался держаться спокойно, но набухшая на лбу, пульсирующая синяя жилка выдавала мрачное его настроение. — Оберунтерштурмфюрер Гроне, вы постарались объяснить медперсоналу, начальнику госпиталя, при каких обстоятельствах получила ранение Штальберг?

— Так точно, штандартенфюрер! Ранена из засады партизанами.

— Это хорошо. Ну, а солдаты, присутствовавшие при этом? Надежны? Сколько их — шестеро? Пока о случившемся подробностей никто не знает. И, если у них языки без привязи, всех ликвидировать. Вам это понятно? И никому ни слова. Ну, а теперь оба — вон! Вон! — в исступлении и ярости закричал Фалькенберг. — И помните, особенно вы, Вернер, молитесь любому богу, в которого верите, чтобы все закончилось благополучно.

— Быстро в мою машину, — заторопился оберунтерштурмфюрер Гроне. — Мы должны застать эту женщину у трапа самолета. Если же экипаж успеет поднять машину в воздух, радируем полковнику Кунцу. У него найдутся асы на истребителях.

— Успокойтесь, Гроне! Я постараюсь исправить свою ошибку. Далеко от нас русская ведьма не уйдет, — нарушая в автомобиле тягостное молчание, с бравадой произнес Вернер. — С экипажем самолета ничего плохого произойти не может. Одна против пятерых — бред… Несусветный бред. — Вернер верил и не верил в то, что говорил.

— А если не одна? Если ей помогает сам дьявол? — Ничем не прикрытое сомнение сквозило в ироническом тоне Гроне.

…Коврова уже была в пути. Послушный ей «оппель-капитан» быстро мчался к аэродрому, и ее беспокоило одно: какой будет встреча с комендантом Роммелем?

Утренние, еще густоватые сумерки и легкий туман, застывший над лесом, скрадывали границы небольшого по площади аэродрома, но все же ей удалось разглядеть транспортный самолет, стоящий у стартовой дорожки. На пути к закрытому шлагбауму резко ударил в лицо свет автомобильных фар. На стальных касках часовых запрыгали световые блики.

— Пароль? — строго спросил один из солдат.

— «Зальцбург»! — остановив машину, ответила Коврова.

— Документы? — бегло просмотрев первую страничку удостоверения Штальберг, часовой сказал: — Штурмбанфюрер! У трапа самолета, вылетающего в Берлин, вас ожидает комендант Роммель. Проезжайте!

Коврова посмотрела в сторону группы людей, стоящих возле транспортника, от которой отошел высокий, стройный офицер в глянцево блестевшем форменном прорезиненном плаще и направился к остановившемуся автомобилю. Немец галантно открыл дверцу автомобиля и с достоинством представился:

— Унтерштурмфюрер Фриц Роммель.

— Штурмбанфюрер Штальберг.

— Ганс Вернер предупредил меня о вашем намерении отбыть в Берлин первым самолетом. Такая возможность вам предоставлена. До старта — пять минут. При выезде из Юдино вы не звонили мне?

— Да! Было такое, — не придав вначале значения вопросу о телефонном звонке, ответила Коврова. Но тотчас же у нее мелькнула мысль о том, что это могли звонить и Ганс Вернер, и Фалькенберг, и Крюгер.

— Телефон подавал сигналы вызова беспрерывно, — словно оправдываясь за допущенную бестактность, произнес Роммель. — Начальник караула с разводящими вышли из помещения и приступили к смене постов. Естественно, в караулке никого не было. Подняв трубку, я опоздал, так как вызов прекратился.

— Благодарю вас за внимание к моей персоне. Надеюсь, в воздухе ничего экстраординарного не произойдет?

— Экипаж ждет вас. До Берлина — два часа с небольшим. В утренние сумерки самолет минует коридор, в котором время от времени шалят советские истребители-охотники, — оптимистически отозвался Фриц Роммель, внимательно рассматривая стоящую перед ним в непринужденной позе представительницу управления безопасности рейха.

Подойдя к трапу-стремянке, Коврова остановилась:

— Простите, но со мной будет еще один человек — офицер СД из штаба моторизованной бригады. Он что-то задерживается. А вот и он!

«Мерседес-бенц» вынырнул откуда-то справа, из заросшей травой просеки, минуя часовых у закрытого шлагбаума.

— Но, позвольте, штурмбанфюрер! Я лично не имею права нарушать существующие на этот счет инструкции и принять на посадку неизвестного мне человека.

— Сошлитесь на мою личную просьбу, унтерштурмфюрер. Всю ответственность за нарушение правил беру на себя. Если вам требуется письменное подтверждение, могу это сделать собственноручно на служебном бланке. Не задерживайте из-за пустяка вылет самолета и дайте добро экипажу, — Наташа и сама впоследствии удивлялась, откуда появился этот металлический оттенок в ее голосе, явно смутивший молодого офицера.

— И все-таки, как комендант аэродрома, я обязан задержать вылет и проконсультироваться с начальником гестапо штурмбанфюрером Крюгером, — нерешительно сказал Роммель.

— Я начинаю терять терпение! Разве Вернер не поставил вас в известность, кто будет сопровождать меня?

Из машины, остановившейся прямо у самолета, вышел подтянутый гауптштурмфюрер СД.

— Хайль Гитлер! — поприветствовал он окружающих. — Гауптштурмфюрер СД штаба мотобригады Курт Кельман. Прошу извинить за задержку. — Ну что? По коням? Ах, да!.. Документы? Извольте! Удостоверение личности, командировочное предписание. — Урмас не торопясь достал из бокового кармана френча документы в обложке из тисненой красноватой кожи. — Штурмбанфюрер, — обратился он к Ковровой. — Простите, как-то так уж получилось… Но вы будете мной довольны. Хайль Гитлер!

— Если за вас ручается штурмбанфюрер Штальберг, — сказал, сдаваясь по действием уверенного в себе, щеголевато одетого гауптштурмфюрера, Фриц Роммель и, досадливо морщась, махнул рукой в сторону командира экипажа.

— Разрешите старт? — озабоченно посматривая на светлеющее небо, нетерпеливо спросил командир.

— Разрешаю! — ответил Роммель.

— Убрать трап! — разнесся уже в салоне грубоватый голос командира.

Впереди мелькнул белый флажок, разрешающий старт. На дорожку лег прямой луч прожектора. Трехлопастные винты самолета дрогнули, лениво описали в неподвижном воздухе полукруг и вдруг зашлись, слились в сплошной сияющий круг.

Уже в самолете Коврова облегченно вздохнула и усталым движением руки, обменявшись взглядом с Урмасом, сидевшим на противоположной скамье, провела ладонью по пылающему лицу.

Шофер гауптштурмфюрера — то был Игнат — круто развернул машину, и она рванулась к просеке и мгновенно исчезла из виду. В ту же минуту Коврова, наблюдая через круглое стекло иллюминатора за уплывающей в бахроме легкого тумана землей, в меркнувших лучах прожектора увидела черный кузов «оппель-адмирала», с сумасшедшей скоростью мчавшегося наперерез самолету, делавшему разбег. Из остановившегося легкового автомобиля выскочили две фигурки и бросились к Роммелю.

Транспортник, оторвавшись от взлетной полосы и медленно набирая высоту, брал курс на запад.

— Роммель! Радируйте экипажу о немедленном возвращении на аэродром. Да бегите же к рации, черт возьми! — кричал Вернер.

— Оберунтерштурмфюрер Гроне! Штурмбанфюрер Вернер! Да скажите, в чем дело, господа?..

Лицо Фрица Роммеля зашлось бурыми пятнами.

— Какого же дьявола… Чувствовало мое сердце, что здесь не совсем чисто. Но вы-то, Ганс Вернер!

— Дружище! Выручай! — почти простонал штурмбанфюрер. — В твоем распоряжении зенитная батарея… истребители…

— Расслюнявились, штурмбанфюрер! Вытрите губы, — сквозь зубы с презрением процедил Гроне. — Самолет уже вышел из зоны зенитного огня. Срочно передайте по радио приказ о немедленном возвращении.

Коврова могла только догадываться о том, что происходит на аэродроме. Теперь по тревоге поднимут в воздух истребители на перехват транспортника. Будет несладко… В крайнем случае, придется с Урмасом выброситься на парашютах. Но где гарантия, что не произойдет худшего? Экипаж, узнав о причинах возвращения, попытается арестовать их.

Командир корабля после полученного по радио сообщения не спешил лечь на обратный курс, ожидая подтверждающих, более конкретных приказов. В свою очередь, комендант аэродрома Фриц Роммель не решался открытым текстом предупредить экипаж, что на борту самолета — не представители германских вооруженных сил, а советские разведчики. Поэтому машина шла прежним курсом. Только после вторичного, более жесткого, подкрепленного бранью напоминания, он решил поставить в известность Штальберг о возвращении самолета в Юдино. Но, услышав истерический возглас воздушного стрелка, серию пистолетных выстрелов, протяжный стон, он понял, что происходит в салоне. Руки его крепко сжали штурвал и резкими движениями пилот стал бросать самолет с крыла на крыло, чтобы этим нехитрым способом нейтрализовать активные действия пассажиров. Поняв знак, поданный командиром, бортинженер бросился в салон. Он хотел, укрывшись за перегородкой, расстрелять двоих, находившихся здесь. Автоматная очередь слилась с его пистолетными выстрелами. Свинцовая струя отбросила назад тело бортинженера. Но и Урмас успел получить пистолетную пулю.

У Ковровой рябило в глазах, страшно давило на уши, из носа сочилась кровь. Она услышала легкий стон. Урмас поднял голову, открыл глаза, и его затуманенный взгляд стал ясным. Он поднялся на корточки, а потом, вставая и падая, ударяясь об откидные сиденья, добрался до перегородки, отделяющей салон от кабины управления. Пилот повернул голову и увидел его перекошенное судорогой окровавленное лицо.

— Брось оружие! — приказал Урмас. — Сопротивление бесполезно.

Заскрежетав зубами от бессилия, пилот бросил к ногам Ковровой пистолет. Самолет выровнял курс.

— В каком квадрате мы находимся? — спросила Коврова.

— Квадрат «шестьдесят четыре». Самолет в ста километрах западнее Юдино.

— Слушайте внимательно! Разворот на юго-восток! Скорость предельная. Потолок максимальный — пять тысяч метров. От квадрата «сорок один» возьмете курс на северо-восток. Пока все.

Глава двадцать четвертая

Противный вой воздушной сирены густой волной забился под мрачными сводами подземелья. Разгрузочные работы прекратились, и гитлеровцы, построившись в небольшие и жиденькие колонны, покинули рабочую площадку. Боковые ворота поднялись вверх, и солдаты исчезли в их темных проемах.

Офицер СС, зорко наблюдавший за действиями своих подчиненных, вынул изо рта погасшую трубку, выбил из нее пепел о край ящика, в котором, затаив дыхание, сидели разведчики. Фашисты осматривали все уголки разгрузочного пункта, заглядывали в пустую тару из-под авиационных моторов, обследовали подозрительные места. Наконец солдаты ушли. Боковые ворота, завизжав в пазах, с шумом захлопнулись.

Не меняя позы, смахнув рукой пот со лба, Черемушкин облегченно вздохнул и через щель убежища внимательно осмотрел помещение. Прикинув что-то, он сказал:

— Если выбраться отсюда не удастся, то мы взорвем все к чертям… Иного решения у меня нет. Кто не согласен?

— Да будет так, как сказано, товарищ командир. Двух мнений быть не может. И, как говорится, погибать — так с веселой музыкой, — согласился Румянцев.

— Тихо! — предупредительно прошептал Черемушкин.

До слуха разведчиков донесся скрип сапог. Из-за товарного вагона возник часовой. Он протопал мимо, обошел часть помещения и появился вновь у вагона. Постояв немного, поднялся на эстакаду и покрутив по сторонам узколобой, посаженной на тонкую шею, головой уселся на электрокар. Не торопясь достал из кармана пачку сигарет и закурил.

«Не было печали… Так вот, на же тебе, — с досадой подумал Черемушкин, встречаясь взглядом с Ласточкиным. — Убирать в создавшихся условиях часового — значит еще больше усугубить и без того опасное положение разведгруппы. Но что делать? Сидеть и ждать, когда обнаружат гитлеровцы?»

— Давай, Рувим! Только без шума. Зажми ему рот и держи до тех пор, пока не задохнется, потом влей в горло из своей фляжки спирт, прислони к электрокару. Налицо — естественная смерть. От чего? Пока поймут — роса очи выест:..

Словно услышав разговор, гитлеровец повернул голову, пристально посмотрел в их сторону, но затем, зевая, отвернулся.

Мягкими, осторожными движениями Ласточкин покинул убежище. Прячась за стеной ящика, ящерицей переполз небольшой открытый участок. Черемушкин видел, как железным жимом Рувим обхватил шею часового.

Разведчики сразу же перешли в другое помещение, в котором на рельсах стоял уже знакомый им тепловоз. Слева от него из распахнутых дверей комнаты доносились смех и веселый разговор солдат. По знаку командира, прижимаясь к шероховатой стене, Румянцев подобрался к тепловозу и стал наблюдать.

За столом, покрытым плащ-накидкой, несколько человек играли в домино. Трое спали в углу на свернутом брезенте. Играющие беспечно смеялись, видимо, отпуская по адресу друг друга колкие шуточки. Мелькнувших мимо дверей разведчиков никто из гитлеровцев не заметил. Узкий и полутемный коридор вывел их, как поняли они чуть позже, к летному полю, уходящему куда-то в предрассветные сумерки.

Разведчики возвратились в коридор, и боковая галерея позволила им проникнуть в следующее помещение. Осмотр его убедил в том, что стоянки самолетов находятся в ином месте возможно, в бетонированных капонирах по обе стороны взлетно-посадочных полос. А пролеты-цехи выполняют роль технической базы, производящей ремонт.

Сзади послышался говор гитлеровцев, приближавшихся со стороны парка тепловозов. Фигуры их едва угадывались в темном коридоре.

— Командир! Под моими ногами крышка колодца. На ней зигзагообразный знак! Значит, внизу, под крышкой — тоннель с электрическими и телефонными кабелями. — Старший сержант быстро нагнулся, открыл люк. — Все за мной! — И Румянцев исчез в круглом отверстии.

Спустившись на дно колодца по металлической лестнице, разведчики закрыли крышку. Перед ними был узкий, со сводчатыми потолками тоннель. По его темно-серым, шершавым железобетонным стенам на специальных подвесках со стеклянными изоляторами висели толстые, в резиновых оболочках электрокабели, а чуть выше шли телефонные провода. Под самым потолком тянулся толстый кабель неизвестного назначения. Сам тоннель освещался редкими электрическими лампочками в решетчатых колпаках.

Черемушкин посмотрел на часы. Они показывали шесть утра. Усталость давала о себе знать.

— Вот тут мы малость и передохнем, — распорядился командир.

Когда лейтенант задремал, Ласточкин сказал Румянцеву:

— Слушай, Саша… Я хочу тебе сказать… Что бы ни случилось, наш командир должен встретить самолет на поляне «Черный кристалл». Конечно, если мы все трое не останемся здесь, под развалинами…

Румянцев спокойно посмотрел на друга:

— Считаю, Рувим, предложение твое принятым. Вот тебе… моя рука.

— Вы о чем это? — приподнимаясь, спросил Черемушкин.

— Да вот, товарищ командир… Рувим вспомнил о том, какая у него прекрасная бабушка и какие вкусные с рисом и изюмом готовила пирожки.

— Понятно, понятно… — произнес Черемушкин и уже озабоченно спросил — Все спокойно?

— Порядок! Фрицам, товарищ командир, и в голову не придет, что у них квартируют русские разведчики, — ответил Румянцев.

— Товарищ лейтенант, — спросил Ласточкин, — а что, если нам пройтись по телефонным проводам? И тогда…

— И что тогда, ефрейтор? Нас заблокируют со всех сторон, и ты закрутишь головой, как тот щегол, попавший в клетку. Какую мелодию станешь напевать? Нет! Не по вкусу мне твое предложение. Вспомните! Когда уходили от гитлеровцев через люк, я заметил бомбардировщик «Юнкерс-88». Так вот… Приснился мне вещий сон… В общем, возвращаемся назад. Кашу, заваренную густо, расхлебывать только нам…

Черемушкин умолк, в этот момент он подумал об ушедших товарищах, и в его голове упорно бился вопрос, на который не мог найти ответа: где сейчас старшина со своими людьми? По времени его группа должна бы достигнуть поляны «Черный кристалл». Но дошел ли на самом деле Егор до отряда Бородача? И как там Наташа?

Разведчики двинулись к западной оконечности тоннеля. Прошли ощупью в сплошной темноте несколько десятков шагов и остановились. Сквозь зазор неплотно лежавшей в своем гнезде крышки входного люка колодца просачивался слабый свет. Над головой зашаркали шаги и стихли в отдалении. Румянцев осторожно приподнял чугунную крышку люка и бесшумно сдвинул ее в сторону. Прямо над круглым отверстием люка распростер свои крылья Ю-88. Возле него, на специальной тележке с подъемным механизмом, покоилась бомба. Еще несколько таких же машин, рассредоточенных в шахматном порядке, стояли по всей длине пролета.

Черемушкин и Румянцев, отдав свои автоматы оставшемуся в тоннеле Ласточкину, поднялись из люка. Едва разведчики миновали хвостовое оперение самолета, как ровный, спокойный, раздавшийся откуда-то сбоку голос будто пригвоздил их к бетонному полу. Из-за опорного столба появился немецкий офицер и неожиданно подошел к ним почти вплотную.

— Кто вы? Что делаете здесь? — услышали они вполне понятные им немецкие слова.

Черемушкин успел заметить, что перед ним — не просто гауптштурмфюрер. На его черном френче, на правом рукаве, кроме эмблемы со скрещенными костями отчетливо выделялась надпись: «Адольф Гитлер». «Отборные фашистские части СД», — подумал лейтенант, и вдруг, безотчетно поддавшись вспыхнувшему в нем вызывающе-дерзкому чувству, ответил, как отрубил:

— Гауптштурмфюрер! Перед вами — советские разведчики!

— Вы пьяны! — вскричал офицер. — Я прикажу вас расстрелять. — И в ту же секунду он умолк.

Рывком подав свое тело вперед, Румянцев касательным ударом рукоятки пистолета прошелся по затылку гауптштурмфюрера. Обмякшее, безвольное тело немца осело на пол. Раздавшийся внезапно мощный рев запущенного немцами авиационного двигателя поглотил все другие звуки.

Гауптштурмфюрер мутным, непонимающим взором посмотрел в лицо склонившегося над ним Румянцева. Не поворачивая головы, он медленно перевел взгляд на просматривающего его документы Черемушкина.

— Здравствуйте, камараден… — прошептал он. Разведчики недоуменно обменялись между собой взглядами.

— Перевяжите офицера, — приказал Черемушкин Ласточкину, заметив струйку крови, сочившуюся из раны на затылке. — Кто вы такой?

— Антифашист, — спокойно ответил немец. Румянцев пожал плечами и вопросительно посмотрел на Черемушкина.

— Я понимаю, — огорченно проговорил немец, путая немецкие и русские слова, — вы мне не верите… Да и… это и не важно сейчас, особенно в… такой обстановке. Я капитан Вилли Экерт — комендант аэродромного узла. — Он широко открыл наполненные болью глаза. — Вам нельзя терять ни минуты. Факт естественной смерти часового на посту заключением эксперта медико-санитарной части не подтверждается. В анализах крови алкоголь не присутствует. К тому же, на шее солдата обнаружены следы пальцев рук. Чувствуя неладное, начальник службы СД полка оберунтерштурмфюрер Дитман бросил всю свою ораву, чтобы найти вас и уничтожить. Как я ненавижу Гитлера и его войну!

— Типы базирующихся на аэродроме самолетов? — спросил Экерта Черемушкин.

— Бомбардировщики «Юнкерс-88»… Эскадрилья американских бомбардировщиков «Бостон». Две эскадрильи истребителей «Мессершмитт-110» из авиационного истребительного полка, который базируется отдельно от лесного аэродрома в пятнадцати километрах к западу от Юдино.

— Скажите, Экерт… Как ведется управление всеми узлами гарнизона?

— В основном, с центрального пункта. Есть здесь и аппаратура, предназначенная для взлета и посадки самолетов, работающих в контакте с радарными установками…

Дыхание раненого стало прерывистым, под глазами появились синие с черными обводами круги. На губах беловатый быстро сохнущий налет.

— Расположение командного пункта? Узла связи? — поняв состояние Экерта, поспешно стал задавать вопросы Черемушкин.

— Расположение их компактно, и находятся они как бы в центре подземного сооружения. Через люк колодца — на стоянку бомбардировщиков. Вы это знаете. Затем по пролету справа вы увидите массивную дверь… Поднимите меня. — Экерт достал из нагрудного кармана френча черный грифельный карандаш и стал набрасывать на бетонной стене схему подземных помещений.

— Есть ли выход с территории, минуя пункт сосредоточения грузов? — задал вопрос Экерту Черемушкин, когда тот закончил рассказ.

— Точно не знаю, но должен быть. Он засекречен, — помедлив, отозвался Экерт. — Через люк технического наблюдения за подземными коммуникациями по правому ответвлению от кольцевого туннеля, в юго-восточном направлении… Люк колодца здесь, — он показал в сторону стены. — Очень сожалею, что не могу лично помочь… Армейская группа Веллера наносит удар по вашей обороне на участках Васильевка — Светлово — Лесной в воскресенье, в четыре часа утра по московскому времени… Вам нужно спешить, — он говорил медленно, задерживаясь порой на отдельных деталях, и сведения его были нужными и очень важными для разведчиков.

Губы Экерта скривились от боли, и он закрыл глаза.

— Такой человек, как вы, должен жить, — сказал Черемушкин.

— Нет, друзья! Мне никто и ничто не поможет. — Экерт потянулся рукой к нагрудному карману, и прежде чем кто-то из разведчиков успел остановить его движение, зубы гауптштурмфюрера с хрустом раздавили стеклянную ампулу.

— Товарищи, — выделяя каждое слово, заговорил Черемушкин, — предлагаю план захвата командного пункта и радиоузла. Кольцевой тоннель является у врага важным объектом, по которому проходят линии электропередачи и связи. Мы режем кабели, несущие электроток, телефонные провода. Темнота и внезапность — наши союзники. Мы нападаем первыми, и это уже наполовину победа. Если по каким-либо причинам замысел не удастся, все, что нас окружает, — будет взорвано.

Разведчики в нескольких местах перерезали провода. Румянцев укрепил противотанковую гранату в нише стены, вынул предохранительную чеку и, откинув планку, привязал к ней тонкий шнур. Своеобразная мина была готова.

Не успели они закрыть люк колодца и, прижимаясь к земле, выйти в коридор между пролетами, как под ногами тяжело вздрогнул пол, донесся всплеск взрыва. Группа гестаповцев, с помощью овчарок обнаружив следы разведчиков, наскочила на установленную Румянцевым мину.

Стало тихо. Все вокруг словно оцепенело в ожидании чего-то страшного. Но тишина стояла недолго. Она взорвалась треском, захлебывающимся воем запускаемых моторов одного из бомбардировщиков, криками команд, паническими возгласами. Пользуясь неразберихой и суматохой, разведчики миновали пролеты и проникли в темный коридор. В помещении за чуть приоткрытой дверью кто-то говорил громко и раздраженно:

— Почему вы не даете свет? Что? Не в ваших силах? Почему? А… черт! Немедленно, слышите, немедленно приступайте к ремонту! В первую очередь обеспечьте электроэнергией основные объекты. Вопросом номер один — командный пункт и узел связи! Срок — два часа!.. Алло… алло…

Сидящий у телефона черноволосый, с холеным белым лицом штандартенфюрер со знаком пилота на левой стороне груди удивленно посмотрел в сторону вошедших, и тут он вздрогнул, выпустив из рук телефонную трубку.

— Тихо… Руки вверх! — приказал Черемушкин, направляя в сторону немца ствол автомата. — Дверь на запоры, Румянцев!

Ни Черемушкин, ни Ласточкин не заметили едва уловимого движения правой руки полковника, которое однако не укрылось от старшего сержанта Румянцева. Он стремительно прыгнул вперед, заслоняя собой лейтенанта. Одновременно отрывисто лопнул пистолетный выстрел, затем второй. Немец стрелял, не вскидывая руки.

Румянцев споткнулся, будто наскочил на невидимое препятствие, но все-таки удержался на ногах и, пошатываясь, балансируя на ровном и гладком полу, как на протянутом в воздухе канате, настиг немца. Он нашел еще в себе силы, чтобы, взявшись за его поясной широкий ремень портупеи, приподнять и бросить в сторону тело ошалевшего офицера.

Мешая друг другу, в помещение командного пункта ринулась группа гитлеровцев. Солдаты СС увидели перед собой человека в форме рядового пехотинца немецкой армии, навалившегося на их начальника. Подогретые паникой, эсэсовцы открыли бесцельный автоматный огонь. Ласточкин встретил их ливнем автоматных пуль. Хладнокровно оттащив одного из них, захлебывающегося собственной кровью, хрипящего солдата, разведчик резким поворотом штурвала заклинил дверь, отгораживаясь от внешнего мира.

Разведчики склонились над распростертым телом товарища, лежавшего среди вражеских трупов. Они положили его на диван. Румянцев смотрел широко раскрытыми глазами в одну точку на искусанную пулями стену и молчал. Его прежде подвижное, с пухлыми губами лицо было теперь иссиня-бледным и осунувшимся. В уголках плотно сжатых губ, пенясь, застывали тонкие струйки крови. И только на его пожелтевшем виске слабо пульсировала голубая жилка. С трудом шевельнув губами, он прошептал:

— Нет… Никто из нас не застрахован от пули. Все в порядке, ребята…

На тумбочке возле стола зазвонил телефон. Черемушкин посмотрел на аппарат удивленно, непонимающими глазами… «Либо мы не сумели лишить немцев всей связи, либо командный пункт имеет дополнительную, засекреченную нитку провода к особо важным точкам объекта. Однако придется сказать несколько горячих слов». Он поднял трубку, громко и отчетливо сказал по-русски:

— Командный пункт.

— Что?.. Что? — удивляясь, проговорил кто-то на другом конце провода. — Вы с ума сошли! Кто у телефона?

— Представитель советских вооруженных сил.

В трубке зашипело, послышалось неразборчивое бормотание, затем грубый голос ультимативно, произнес:

— С вами говорит начальник гарнизона генерал Келлер. Предлагаю почетные условия сдачи…

Черемушкин опять сказал по-русски, но зло и яростно — теперь уже явно не переводимое на немецкий язык и положил трубку.

— Немцы пытаются подорвать дверь, — оставаясь внешне спокойным, сказал Ласточкин.

— Похоже на то… Время не ждет, Рувим! Попытаемся опять обмануть фрицев.

— Эти гады считают, что песенка наша спета… Но мы споем еще такую! — Ласточкин сжал кулаки. — Командир! Попрощаемся, что ли?..

— Не лишне, — проговорил Черемушкин, глядя на своего товарища. Их руки соединились, и они крепко обняли друг друга.

— Может, рискнем уйти через дверь? — предложил Ласточкин. — Что-то тихо за ней. Если гитлеровцы по-прежнему караулят нас, бросим в коридор гранату…

— Попробуем, — тихо проговорил Черемушкин.

По бронированной двери командного пункта густо ударили выстрелы. Пули не пробивали металл. Но от отслаивающейся окалины, брызгавшей во все стороны, по лицам разведчиков поползли тонкие струйки крови.

Чтобы как-то спасти от надругательств тело товарища, разведчики положили его среди вражеских трупов. И тут заметили крышку люка, о котором, по-видимому, упоминал в свой предсмертный час Экерт.

— Немедленно нужно уходить. Мы и так потеряли немало времени. Вперед!

По двери забухали массивным металлическим предметом. Затем стали раздаваться размеренные удары по бетонированному полу. По ту сторону двери явно готовили гнезда под взрывчатку.

Спустившись, словно в омут, в кромешную тьму, разведчики стали продвигаться к кольцевому тоннелю. Вслед раздались звуки шагов. Черемушкин и Ласточкин легли, тесно прижавшись друг к другу. Мимо прошла группа эсэсовцев в шесть человек. Солдаты вышагивали на некотором расстоянии от высокого, длинноногого оберунтерштурмфюрера с включенным аккумуляторным фонарем. Когда эсэсовцы скрылись в отдалении, за поворотом тоннеля, Черемушкин сказал Ласточкину:

— Это патруль. За поворотом правее нас работают связисты. Идем прямо к ним. Будь начеку, Рувим.

За поворотом, действительно, были солдаты. Прижимаясь к шершавой стене, разведчики приблизились к ним. У каждого висел на груди сигнальный электрический фонарик. Четверо наращивали тянувшийся под потолком кабель. Пятый же по их просьбе подавал нужный инструмент.

Ласточкин уже сжимал в руках осколочную гранату «лимонку».

— Бросай с замедлением, после щелчка, — напомнил ему Черемушкин.

Густой, сопровождающийся бурным всхлипом, точно граната прошла сквозь толщу воды, по тоннелю прокатился взрыв. Упругий, горячий воздух вихревым потоком промчался мимо разведчиков. Лихорадочно затряслись стены, завибрировал пол. Мгновение спустя автомат Ласточкина шквальным огнем ударил по падающим фигурам.

Торопясь, перешагивая через лежащие в разных позах безжизненные тела, разведчики вдруг догадались о значении стремительно нарастающего за их плечами шума. К месту взрыва ручной гранаты и автоматной стрельбы спешила ранее прошедшая мимо них группа эсэсовцев.

— Вместе нам не уйти, командир! Не расстраивайся! — уверенно сказал Ласточкин. — Один из нас останется здесь. Это должен сделать я. И потом… что-то у меня с правой ногой. Рикошетом… захватила щиколотку проклятая пуля. Поспеши, командир… Я отсекаю встречным огнем фрицев, задерживаю их, насколько возможно. Береги себя, Женя! Тебя, только тебя, прежде всего, ждут в дивизии живым и только живым.

— Прощай, Рувим… — голос Черемушкина прервался. Предательские спазмы сдавили ему горло. Он оставался один, совершенно один, последним из разведгруппы, и его судьба тоже висела на волоске.

Лейтенант не прошел и сорока метров, как из глубины донеслись пришептывающие строчки родного ППШ, разрыв ручной гранаты и ответный перестук немецкого автомата. Он беспрепятственно добрался до кольцевого тоннеля и достиг бокового, уводившего его на юго-восток. А еще через несколько десятков метров ему пришлось остановиться. Дальше дороги не было. Луч электрического фонарика высвечивал серовато-черную, с наплывами бетонной смеси стену тупика. Обозлившись, лейтенант несколько раз ударил прикладом автомата. Потом двинулся назад, изредка освещая фонариком дорогу. Достигнув кольцевого тоннеля, свернул налево и, прижимаясь к стене, весь превращаясь в слух, зашагал дальше.

Укрывшись за выступом входа в колодец, Ласточкин стал стрелять короткими очередями. Закончив автоматный диск и вставив запасной, он с силой метнул в тоннель «лимонку».

Солдаты патрульной группы, стремительно вырвавшиеся из-за поворота, дружно ударили по мерцающим вспышкам ППШ. По времени Ласточкин мог уже понять, что маневр сдерживания эсэсовцев достиг своей цели и нужно было поторапливаться к выходу из колодца наверх, к последнему своему привалу. Правая стопа ноги разведчика занемела и находилась как будто в сосуде с клейким горячим раствором. Боль усиливалась, поднимаясь по голени к бедру. Слегка тошнило, и на глаза стал наползать туман. Заняться перевязкой он не мог, так как это значило оторваться от наблюдения.

Звук, похожий на движения скребущей в подполье мыши, дошел до его сознания. И только тогда, когда через люк колодца проник слабый красноватый свет, Рувим метнулся к противоположной стене, успев кое-как набросить на плечи бахрому оборванных проводов. По металлической лестнице, спиной к разведчику, с пистолетом в правой руке, спускался офицер СС. За ним — трое солдат с автоматами. Их объемные тени причудливо скользили по фигуре Ласточкина. И когда появившиеся гитлеровцы вошли в тоннель, Ласточкин, насколько это было возможно, стремглав шагнул к лестнице. Он успел выбраться наверх из люка, наполовину закрыть крышку, как в подземелье тут же вспыхнула ожесточенная стрельба.

Рослую, широкоплечую фигуру вышедшего из-за бомбардировщика сразу же заметили. Камуфляжный костюм десантника, в руках русский автомат. Часовые, находившиеся в помещении, стали плотным кольцом смыкаться вокруг разведчика.

Опасаясь поджечь, повредить самолет, они не стреляли и надеялись захватить Ласточкина в плен.

— На психику давите, сволочи?

Считая, что тыл временно обеспечен стоящим сзади самолетом, Ласточкин метнул гранату правее себя, а сам, насколько позволяла рана, ринулся вперед под защиту мощной опорной колонны.

Кто-то из гитлеровцев застонал, перемежая вопли с бранью. Над одним из самолетов после взрыва гранаты появился серый дымок, подсвеченный тонким языком огня. Тогда, потеряв терпение и всякую осторожность, фашисты обрушили на разведчика шквал огня. Тот самый бомбардировщик «Ю-88», под которым находился люк колодца, неожиданно вспыхнул голубовато-белым пламенем. По его желтому брюху, стекая огненными полосками, капал на пол горячий бензин. Коптящее пламя с непостижимой быстротой стало перебрасываться на другие машины.

Ласточкин, пронзенный несколькими пулями, расстреливая последние патроны, приближался к заветной цели. Отбросив в сторону бесполезный теперь ему автомат, он вынул из-за пояса последний свой резерв — «парабеллум». Из склада боеприпасов навстречу разведчику пробкой вылетел задержавшийся там офицер. Увидев перед собой окровавленного человека и поняв, с кем свела его судьба в полутемном узком коридоре, он оторопел… Пистолетная пуля ударила ему в грудь, опрокинула на спину и уложила у полуоткрытых стальных дверей склада. Разведчик, оставляя позади себя на полу кровавые полосы, перешагнул через труп офицера. Очередная пуля часового склада впилась ему в левый бок. Но плоть, превратившись в единый, пылающий огнем ком боли, не почувствовала удара. Задыхаясь и теряя сознание, не целясь, ефрейтор Ласточкин успел послать очередную пулю в часового. Затем припал головой к нижней части огромного стеллажа, заваленного авиабомбами. Помещение до отказа было заполнено ящиками с толом, снарядами для пушек. «Только бы не сдать… Найти еще силы и тогда…» — думал в эту минуту Рувим Ласточкин, почти уже ничего не видя перед собой…

Он на ощупь уложил противотанковую гранату между двух туш стокилограммовых бомб, освободил ее стопорную вилку, откинув, вытянул предохранительную планку и встряхнул корпус…

Грохочущий обвалом взрыв вызвал тяжелый подземный удар: Толчок был настолько силен, что лейтенанта подбросило и с силой прижало к шершавой стене. Заходили, словно живые, обламываясь кусками, стены тоннеля. Массивные железобетонные плиты с треском лопались, как тонкие сосновые доски, провисая вниз на толстых жилах металлоконструкций. Сквозь образовавшиеся между плитами щели потоками сыпалась рыхлая земля.

Огромной силы взрыв, казалось, захлестнул все земное, сливаясь с отдельными очагами послабее в клокочущий ураган.

И здесь до сознания лейтенанта дошло значение происшедшего. Он привстал, оглушенный и засыпанный землей, дрожащей рукой сорвал все еще чудом держащуюся на голове немецкую пилотку и отбросил ее прочь, в сторону.

— Гады! — закричал он в исступлении, потрясая автоматом. — Идите… Ну-у. — И в то же мгновение лейтенант остро почувствовал дуновение свежего воздуха. Потянуло сквозняком. В брешь развороченной стены глухого тупика заглядывали звезды ночного неба. Еще не веря, что выход из тоннеля найден, осторожно, словно боясь обжечься, прикоснулся к стене рукой.

Он скатился по крутому оврагу. Цепкий кустарник рвал в клочья униформу немецкого унтер-офицера, в кровь царапал лицо, занозил руки. Но Черемушкин не чувствовал ни хлестких ударов ветвей, ни боли от их острых шипов. Он задыхался от свежего воздуха, от сидевшей, словно пуля в сердце, боли после гибели Алексея Телочкина, Александра Румянцева, Рувима Ласточкина, от неотступных мыслей о судьбах Ковровой и группы Егора Двуреченского.

Наскоро, как мог, лейтенант Черемушкин сделал себе перевязку кровоточащего бедра и, опираясь на автомат, петляя, долго шел по дну оврага. Потом он выбрался на лесную дорогу, сориентировался по карте и компасу, и, спотыкаясь, побрел в сторону заветной поляны «Черный кристалл».

Глава двадцать пятая

Хотел он только одного — дойти живым. Что потом — не так уж важно. Только бы еще отпустила ему судьба несколько минут, и тогда можно коротко изложить добытые сведения, которых столько ждали по ту сторону линии фронта. Доложить от имени павших…

Черемушкин уже не чувствовал ни усталости, ни голода. Пока ему везло, — удалось беспрепятственно пересечь железнодорожную ветку Ширино — Лопатино, обойти стороной небольшой вражеский гарнизон в крохотной деревушке и выйти к давно нехоженой дороге, вьющейся в лесной дубраве.

И все же, не выдержав физического напряжения, лейтенант остановился у лесной дороги, которую нужно было пересечь, и долго, не доверяя интуиции, всматривался в темноту и вслушивался в малейшие шорохи. Потом, перейдя дорогу, он вышел на небольшую прогалину и упал ничком, едва не ударившись головой о гранитный валун, обросший мягким бархатистым мхом и принятый им за земляной холмик. Он лежал несколько минут бездумно, закрыв глаза, ощущая, как зудят и плывут куда-то его ноги, наполняется блаженством тело… Ему показалось, что он вздремнул. Очнувшись, Черемушкин осторожно подтянул к себе планшет и достал карту. Красноватый луч фонарика слабо высветил пульсирующую стрелку компаса. Судя по всему, он несколько уклонился восточнее, и теперь, выходило, хутор Камышиха, которого нужно было еще достичь, лежал от него правее, в полутора километрах.

Лейтенант уловил вдруг недалекие шорохи, приглушенный треск сучьев. Ему даже казалось, что он слышит учащенное дыхание людей, одиночные восклицания. Догадаться было нетрудно, что на последнем, пожалуй, самом сложном отрезке пути, неотступно преследующие гитлеровцы не дадут ему покоя.

И вроде бы совсем немного оставалось до партизанского края… Дозорные отряда Бородача, заслышав недалекую стрельбу, обязательно постараются выяснить причины возникшего боя и сумеют прийти на помощь… Но смогут ли? Возможно, партизаны сами зажаты в кольцо немецкими карательными частями и поневоле окажутся беспомощными свидетелями разыгравшейся в ночном лесу трагедии.

Черемушкин вскочил на ноги, но сейчас же, сраженный острой болью в коленном суставе, со стоном опустился на землю. Ему нестерпимо захотелось пить. Флягу с остатками воды он где-то обронил в пути. Оставалось одно — сорвать пучок пахучей травы и медленно его жевать. Но это не принесло ему облегчения. Во рту осталась тошнотворная клейкая горечь. Тогда, прижавшись лицом к холодному и влажному от росы гранитному валуну, он стал всасывать влагу, часто двигая губами.

Далекий рокот авиационных моторов остро ударил по его напряженным, словно обнаженным нервам. Лейтенант механически поднес к глазам циферблат наручных часов.

— Двадцать один час двадцать четыре минуты. Но почему? Самолет должен появиться над поляной «Черный кристалл» ровно в ноль-ноль пятнадцать. Может, часы стоят? — Но маленькая светящаяся зеленым огоньком секундная стрелка равномерно совершала свой неустанный круговой путь.

Разведчик приподнялся вновь, встал на ноги и, превозмогая разлившуюся по телу боль, сделал несколько неверных шагов. Затем не пригибаясь, во весь рост кинулся в лесную чащу, придерживаясь намеченного азимута. В быстром движении боль постепенно отступала, таяла, принося лишь сковывающую усталость. Мысль работала четко. Сколько он прошел в быстром темпе — пять, десять, пятнадцать минут? Время для него как бы остановилось. Внезапно впереди, в каких-нибудь в пятидесяти метрах от заваленной буреломом просеки, Черемушкин уловил слабый, сейчас же исчезнувший блеск отраженного света, относящийся либо к линзам очков, либо к стеклу часового циферблата.

Толстый ствол вывороченной с корнем сосны закрывал дорогу вперед. Лейтенант, будто остановленный непреодолимой преградой, как подкошенный упал плашмя на грудь в густую траву, неверным движением руки нажимая на спусковой крючок автомата. Несколько пуль, вырвавшихся из ствола, огненными стрелами прошивая деревья, ушли к невидимому горизонту. И видимо, это кому-то показалось сигналом. Послышался треск ломаемого кустарника. К сосне, за прочным стволом которой лежал лейтенант, метнулось гибкое собачье тело. Разведчик наугад успел дать короткую очередь, и огромный волкодав, захлебываясь визгом и царапая мощными лапами сосновую кору, свалился на землю, недотянув до разведчика полметра.

Черемушкина никто не ждал. Он сам нарвался на засаду, устраиваемую каждую ночь немецким подразделением, входящим в состав отдельного карательного батальона СС.

Уже не скрываясь, участники засады обрушили на разведчика бешеный автоматный огонь. Чтобы после, броском, предпринять атакующий маневр. Минуту-две лейтенант лежал неподвижно, не смея поднять голову. Пули дробили и кромсали дерево, беспорядочно разбрасывали в стороны пахнущую смолой щепу, наполняли воздух визгом. Прекратив стрельбу, гитлеровцы ринулись в атаку, чтобы захватить живьем обороняющегося. Но напоровшись на беспрерывную стрельбу, не выдержали, залегли.

Расстреляв патроны основного диска, а сменить его на запасной не было времени, Черемушкин выхватил из-за поясного ремня пистолет и выстрелил в ползущую к нему вражескую фигуру. Не успокаиваясь, в азарте схватки, он ловко освободил осколочную гранату от предохранительных усиков чеки и, в надежде пробить себе дорогу, метнул в место очевидного скопления фашистов. После короткого оглушительного взрыва, стремглав поднявшись, рванулся вперед, расстреливая пистолетную обойму. Новая, огненная боль, затмив прежнюю, вихрем помутила сознание. Плетью повисла левая рука, сделав дальнейший прорыв невозможным. Тогда, оставаясь на прежнем месте, он с трудом извлек из тугого чехла запасной магазин, вложил его в приемное окно автомата, приготовил гранату и затих, обдумывая возможный выход из ситуации.

А вокруг опять наступила; тишина. Только где-то совсем неподалеку, по-видимому, по дну неглубокой впадины журчал ручей.

Лейтенант лежал, молча сжимая автомат. Голова была ясной, но он ни о чем не думал. Больше всего ему сейчас хотелось видеть солнце, чувствовать его теплые лучи.

Полыхнувшая в стороне, чуть левее и сзади яростная перестрелка, затем — слившийся воедино ружейный залп взбудоражили, захлестнули горячей волной сознание Черемушкина. Примерно он мог догадываться, что происходит: преследующий его по пятам отряд егерей с ходу напоролся на группу рейдирующих партизан.

Незадолго до выхода лейтенанта Черемушкина к гранитному валуну полурота партизан из отряда Бородача, возвращающаяся с боевого задания, остановилась на привал. Во все стороны была выслана разведка. Заслышав неподалеку вспыхнувший быстротечный бой, партизаны быстро расчленились на две группы: одна подошла к месту стычки с немецкими солдатами, вторая организовала засаду.

Группа фашистов, обнаружившая лейтенанта, не зная произошедших изменений, но ободренная подошедшими свежими силами, открыла сильный огонь по разведчику. Черемушкин едва успел втиснуться под лежащий ствол сосны, как метрах в десяти от него, разбросав искристые огоньки, лопнула мина. И защемило сердце, когда в унисон с пронесшимися мыслями о помощи слева от него расторопно и безостановочно заработал пулемет. В неприкрытый тыл разведчика разом устремились три вражеские фигуры. Поток трассирующих пуль хлестнул по кустарнику, по черным силуэтам гитлеровцев, атакующих лейтенанта.

С фронта, с левого фланга, с тыла, зажимая фрицев в клещи, на сближение отважно пошла реденькая партизанская цепочка. Черемушкин, покидая свое убежище, намеревался было подняться во весь рост, но третий по счету удар в груды заставил остановиться и, разворачивая тело, бросил на землю. Разрывов гранат, истошных выкриков на немецком и русском языках он уже не слышал, так же, как и не чувствовал, что его тело поднимают и куда-то уносят…

Сколько времени находился Черемушкин в состоянии непонятной невесомости, было ему неведомо. Когда пришел в себя, увидел, словно в густом и липком тумане, заволакивающем глаза, склонившуюся над ним русую девичью голову.

— Потерпи, потерпи, родной…

— Наташа… — спекшимися губами прошептал лейтенант. — Нет! Вы не Наташа?

— Меня зовут Оксаной. Лежи… Лежи, осталось немного, хороший мой! — ворковала она, бинтуя разведчику грудь.

— Кто вы? — с усилием оттолкнув своей здоровой правой рукой ее руки, спросил Черемушкин.

— Мы — друзья, партизаны!

— Если вы из отряда Бородача, мне нужен командир.

В воздухе ясно слышались звуки авиационных моторов.

— Мне нужен ваш командир, — повторил он свою просьбу. — Немедленно… Сейчас же. Вы слышите? — Лейтенант чуть-чуть приподнял руку. — В воздухе…

— Я — командир партизанской полуроты! — выступил вперед худощавый, невысокого роста человек с выглядывающей из-под бушлата гимнастеркой рядового состава.

— Слушайте… Слушайте, — лихорадочно, будто захлебываясь, зашептал Черемушкин. Испарина стала ложиться на высокий лоб и изжелта-бледное лицо разведчика. — Слушайте… В воздухе находится советский транспортный самолет. На поляне «Черный кристалл» должны быть зажжены сигнальные огни: два костра — на западной оконечности, третий — у восточной. При всех обстоятельствах самолет должен сесть. Это важно, очень важно…

Шум боя постепенно затихал, удаляясь к западу и северо-западу.

Лейтенанта Черемушкина несли на импровизированных носилках из полотна плащ-палатки и наскоро подобранных жердей.

На полпути от места схватки к поляне «Черный кристалл» связной отыскал в темноте командира взвода разведки:

— Вас вызывают — и немедленно.

К командиру партизанской полуроты бегом подошел коренастый, среднего роста человек лет сорока в трофейном немецком обмундировании, опоясанный крест-накрест пулеметными лентами.

— Отходим к месту стоянки базы. Нужно срочно доложить о просьбе разведчика командиру отряда. И чтобы ни одна фашистская душа… Понял? Сдерживай гитлеровцев и отходи сам к квадрату «сорок один», к поляне «Черный кристалл». Ты аккуратненько можешь, — это делать, Митрофаныч.

Возбужденный боем, Митрофаныч потеребил свою небольшую, клинышком, курчавую бородку неспокойно сказал:

— Сделаем, командир. В душу их… — И исчез в ночной темноте.

Партизанские заставы, заслышав звуки завязавшегося в ночном лесу боя, с нарочным предупредили об этом командира отряда.

— Не иначе, как Щерба вынужденно пошел на обострение с противником. Всех — в ружье! Занять оборону по секторам. Открыть минометный огонь по ориентирам первому и третьему — вероятному скоплению фашистов.

В это время в воздухе послышался гул авиационных моторов.

— Товарищ майор! Под нами квадрат «сорок один»— поляна «Черный кристалл». Внизу условные огни костров. Радио партизан, подтверждающее посадку, отсутствует. Время московское — ноль двадцать две минуты…

— Если нет радио, то должны быть ракеты.

— Экипажем не замечены, товарищ майор. Окунев молча отстранил штурмана и посмотрел на землю через окно фюзеляжа.

— Передайте командиру экипажа идти на посадку. — Окунев отвернулся от окна и, о чем-то думая, посмотрел на солдат десантного отделения, сидящих на металлических откидных лавках вдоль самолета.

— Все может быть, товарищ майор! — штурман изучающе, в упор посмотрел на Окунева. — Рисковать людьми… Самолетом и грузом…

— Я хорошо знаю этих людей там, внизу, штурман, — недовольно и отрывисто бросил Окунев. — Выполняйте приказ. Уйти, сбросив только десант, не узнав о судьбе людей лейтенанта Черемушкина — непозволительная трусость. Запросите еще раз землю.

— Земля молчит, товарищ майор, — доложил радист. Окунев вошел в кабину к командиру корабля:

— По информации экипажа — высота тысяча восемьсот пятьдесят… Рация в отряде может быть неисправна. Будем заходить на посадку. — Окунев тяжелой походкой вышел из рубки управления.

— Лейтенант Гогинашвили!! В вашу задачу входит… — напутствовал майор Окунев молодого грузина — командира разведгруппы. — А дальше — по плану, разработанному командованием совместно с вами.

Время шло медленно. Внизу незнакомой планетой лежала таинственная земля… Наконец над лесом полудугами в западном направлении легли две зеленые ракеты. Окунев облегченно вздохнул и кивнул головой пилоту. Самолет резко накренился и стал, планируя, снижаться. Машина едва успела остановиться, после пробега, как Окунев выпрыгнул в густую, росную траву, придерживая рукой висевший поперек груди автомат.

Навстречу ему шагнул худощавый человек и представился:

— Командир партизанского отряда Алексеев! С благополучным прибытием, товарищ майор. Ждали с нетерпением.

— Очень рад, товарищ Алексеев, — проговорил Окунев, крепко пожимая протянутую ему командиром суховатую, мозолистую руку.

— Прилет самолета с Большой Земли — праздник для нас необыкновенный. Давайте пройдем в штаб отряда, это недалеко, совсем рядом. Передам вам полевые сумки двух разведчиков. Правда, одного похоронили вчера на рассвете. Второй — еще жив, но ему требуется срочная хирургическая операция. Иначе за исход трудно ручаться…

Подойдя к землянке штаба, Алексеев указал на стоящие носилки, где укрытый немецкой шинелью лежал разведчик. Окунев опустился на колени, бережно поднял голову лежащего без сознания, бормочущего какие-то непонятные слова и узнал лейтенанта Черемушкина.

— Товарищ Муров! Лейтенанта немедленно после выгрузки — в самолет. За его жизнь с этого момента отвечаете вы, — приказал он военфельдшеру.

— Не трогайте его, — тихо, но требовательно сказала стоящая рядом женщина — начальник медсанчасти отряда. — Этот молодой человек имеет два серьезных ранения. Он нетранспортабелен. Нуждается в срочной операции, для которой все готовится, даже переливание крови. Иначе умрет не только от ран, но и от большой потери крови. Возможен сепсис. Минуты — от них зависит жизнь раненого.

— Что будем делать? — спросил Окунев командира отряда — Есть ли гарантия?

— Гарантия? Целиком положитесь на врача, Евгению Витальевну. А я, как командир отряда, должен организовать надежную оборону. Хотя уверен, что до утра фашистов — как бы они не пыжились! — сумеем удержать. А за это время наш кудесник-доктор сделает, что надо, и санчасть покинет зону.

— Решено! Все же, что произошло с остальными разведчиками? Группа состояла из восьми человек…

— Судьба остальных мне лично не известна. Первый, смертельно раненный, вчера на рассвете смог все же дойти до наших застав. Он передал полевую сумку и пояснительную записку к карте, по его словам, составленную старшиной Двуреченским. Твердил одно: срочно доставить документы в штаб дивизии генерала Чавчавадзе. Молодой такой паренек, с густыми огненно-рыжими волосами. Как зовут-то, спрашиваю, фамилия? Выдавил еле-еле: Ваня, мол…

— Это разведчик из группы лейтенанта Черемушкина, того самого, что унесли на операционный стол, — Иван Щегольков, — держа в руках полевые сумки Двуреченского и Черемушкина, громко сказал майор.

Разрыв тяжелой мины оборвал его слова. Тонко пропели разлетающиеся во все стороны осколки, зачастила автоматно-пулеметная стрельба.

— Экипажу самолета и вам, товарищ майор, нужно немедленно лететь обратно. Опасаюсь немецких истребителей, ночных охотников. Самое главное — чтобы труд разведчиков не пропал даром…

— Да, нужно ускорить разгрузку самолета. Лейтенант Гогинашвили! — бросил он в темноту. — Всех десантников — в распоряжение партизан, разгружающих самолет.

— Десантники принимают самое активное участие, товарищ майор. Загружается последняя подвода. Экипаж принял первый десяток раненых.

— Чем еще штаб дивизии может оказать помощь вашему отряду?

— Теперь все необходимое есть. Остается за малым: бить врага.

— Понимаю, — мягко сказал Окунев, — не за горами то время, когда наша армия придет в эти районы. Дорога у нас общая — на Берлин!

Из темноты вынырнул запыхавшийся партизан-связной:

— Товарищ командир отряда! Группы заслона ведут бой с карательным батальоном СС На бронетранспортерax прибывают новые подкрепления фашистов.

— Передайте Харитонову, чтобы продержался еще с часок. Край нужно. Да!

«Прогнозы мои не оправдываются. Прут немцы, не считаясь с потерями», — подумал Алексеев, но вслух ничего не сказал, и ничто не выдавало его внутреннего напряжения.

— Как понимаю, ваш отряд будет рейдировать по тылам противника до особого приказа Центрального штаба партизанского движения? — задал свой последний вопрос Окунев.

— Конечно. Будем бить фашистов до последнего…

— Товарищ майор! — доложил лейтенант Гогинашвили. — Самолет готов к взлету. Все раненые, доставленные для эвакуации на Большую Землю, размещены.

— От всех партизан спасибо, товарищ майор! Передайте командованию… — Гул винтов самолета заглушил последние слова Алексеева. Но начальник особого отдела дивизии генерала Чавчавадзе майор Окунев отлично понял, что хотел ему на прощание сказать командир партизанского отряда.

Над лесом взлетела белая сигнальная ракета.

Там, где держали оборону бойцы партизанского отряда, шел ночной бой.

Глава двадцать шестая

Над землей стояла тихая, звездная ночь. Шла к первым заморозкам ранняя осень…

Передний край дремал, изредка пробуждаясь от стрекота пулеметных очередей; от вспышек осветительных ракет, повисающих в темно-фиолетовой плотности цветными гроздьями.

Когда около блиндажа комдива остановилась бронемашина, к ней подбежал часовой и встретил начальника штаба дивизии полковника Купорева.

Генерал Чавчавадзе громко говорил с кем-то по телефону, давал указания. Окончив разговор и положив трубку, он шагнул к вошедшему. Строгое лицо комдива осветилось улыбкой.

— Очень рад, полковник, вашему возвращению. Что нового в штабе армии?

— Новостей, как говорят, полный короб, товарищ генерал. — Купорев лукаво улыбнулся. — Есть решение Военного Совета армии после баталии с группировкой Веллера назначить вас командующим гвардейским стрелковым корпусом. Ваша кандидатура одобрена в штабе фронта.

Чавчавадзе растерянно развел руками и полез в карман за портсигаром:

— Это же за какие заслуги, Василий Федорович?

— Нашли… значит… Вы уж извините меня, Арчил Рубенович. Просто не мог такой приятный сюрприз на конец разговора отнести. Разрешите поздравить вас, товарищ генерал?

— Рановато поздравляете меня, полковник…

— Скромность, как говорят, украшает человека, но порой… Давайте, что ли, обнимемся по такому случаю, а?

Комдив и начальник штаба с радостью обнялись.

— Присылают нам и нового начальника политотдела… вместо погибшего полковника Киселевича, — продолжал Купорев.

— Ну, как он — стоящий? Мне кажется, такого, как Киселевич, мне уже не встретить. — Вздохнул, хмурясь, комдив.

— Встречал нового в отделе кадров армии, — понимая состояние Чавчавадзе, произнес начальник штаба. — Внешне ничем не примечательный: худощавый, среднего роста… майор Павлов. Только что прибыл из госпиталя. Кадровый офицер. Если откровенно, то он мне понравился:

— За полчаса до вашего приезда, — сказал Чавчавадзе, подходя к карте, — начальник связи капитан Ильин вручил мне расшифрованную радиограмму. Позывные, шифр — соответствуют. Концовка — в стиле радистки разведгруппы старшего лейтенанта Черемушкина. Радиограмма подтверждает прежние донесения, умело собранные воедино. Суть остается та же: части армейской группы генерала Веллера наносят удар на нашем левофланговом стыке с дивизией генерала Шмелева. В радиограмме есть и новые, архиважные сведения: дата и час начала боевых действий «Метеора». Точнее: удар по нашей обороне будет нанесен в воскресенье, в пять тридцать утра. Время московское. Коротко перечисляются основной состав группы, численность, резервы.

— Если эти сведения, я имею в виду час и дату выступления генерала Веллера, точны, то… — полковник Купорев энергично сжал пальцы в кулак.

— Мне кажется, что это самые точные данные о противнике, которые мне когда-либо приходилось получать, Василий Федорович. Да… полковник. В конце радиограммы значилось место передачи — юго-западное предместье городка Юдино.

— Это же здорово… Молодцы разведчики! — воскликнул начальник штаба.

— Молодцы-то, молодцы. Но сколькими жизнями?! — Лицо Чавчавадзе сразу изменилось, приняло оттенок задумчивости, посуровело. И он перешел на официальный тон: — Задача армейской группы «Метеор» — взломать нашу оборону и дивизии Шмелева на десятикилометровом участке, скомкать, разобщить, подавить, лишить инициативы.

— Ну, что же, Веллер получит сполна, что ему причитается. Нужно сковать действия его группы прорыва и в то же время лишить немецкое командование возможности свободно оперировать своими резервами.

— Такое решение принято. По плану командарма, выработанному совместно со штабом фронта, мы упреждаем действия вражеской группировки. После массированного артиллерийского наступления и поддержки авиации с воздуха наносим удар первыми, и, не ослабляя темпов, дивизия продвигается в направлении деревни Светлого и хутора Лесной. Сигналом для этого послужат заключительные залпы двух дивизионов гвардейских минометов. Я уже говорил по прямому проводу с командармом, доложил ему о содержании последней радиограммы «Меркурия». Прошу тебя, Василий Федорович, проверь в полках выполнение приказа о контрнаступлении. Сегодня, в ноль-ноль сорок наметил совещание. Конечно, твое присутствие необходимо. Кажется, все…

Купорев молча кивнул головой. В дверь постучали, и в комнату вошел моложавый, подтянутый офицер с вещевым мешком в руках.

— Разрешите, товарищ генерал? Майор Павлов. Назначен во вверенную вам дивизию на должность начальника политотдела.

Лицо Чавчавадзе приняло непонятное выражение. Он внимательно, оценивающе смотрел на вошедшего.

— Жду вас, майор. Очень жду. Кладите свой вещмешок и прошу к нашему шалашу… Минутку, минуточку… — Что-то с трудом припоминая, Чавчавадзе пристально посмотрел в лицо Павлова.

— А ведь я вас сразу узнал. Только вы очень изменились, товарищ генерал, поседели…

— Старший лейтенант? Алексей Павлов? Алеша… — Под взглядом ничего не понимающего начштаба комдив порывисто шагнул к майору, протягивая ему руки. — Ты понимаешь, Василий Федорович, когда пришлось встретиться со своим старым знакомым, — Чавчавадзе радостно обнял смутившегося майора. — Ну рассказывай, где был, что видел? Каким тебя ветром занесло в мою дивизию? Какая встреча! А? — обращаясь уже к полковнику Купореву, продолжал комдив. — Расстались мы с Павловым еще в сорок первом, под Изюмом… Я тогда командовал стрелковым полком. Ранение оказалось не из легких. Как получилось — не помню. Но пришлось остаться мне на поле боя и ожидать, когда фашистские танки, прорвавшие оборону дивизии, раздавят меня. Старший лейтенант, комсорг стрелкового батальона, под огнем противника версты три-четыре тащил меня на себе. И вынес из самого пекла. Мы уходили последними.

Чавчавадзе вопросительно посмотрел на Павлова.

— Да что, собственно, рассказывать, товарищ генерал. Воевал. Вторично был ранен, уже под Ростовом, в конце июля сорок первого, лечился в госпитале, затем вновь ранение и к вам, как говорят, фронтовым ветром.

…В ранний утренний час на высоте около трех тысяч метров к линии фронта шел транспортный самолет с фашистскими опознавательными знаками. Внизу, прикрытая лесными массивами, в сизой дымке лежала земля. Внезапно по курсу самолета возникли оранжевые разрывы зенитных снарядов. На горизонте небо заполыхало хаотично передвигающимися зарницами. Немецкий пилот, уходя от них, поспешно взял штурвал на себя, перемещая вперед сектор газа, и громоздкая машина, завывая моторами, свечою покорно поползла вверх, но снизу, на зенитных батареях, явно предвидя маневр вражеского самолета, внесли поправку в таблицу ведения огня и, будто забавляясь безысходностью экипажа, перекрывая дорогу, интенсивно гвоздили воздушное пространство.

Тогда летчик, пытаясь уйти от разрывов, бросил машину вниз и обреченно посмотрел в непроницаемое лицо своей загадочной спутницы.

Новый разрыв зенитного разрыва подбросил машину вверх.

Думала в эти минуты Коврова только об одном: «Собьют зенитчики самолет, причем наши. Собьют, как пить дать… А я совсем не знаю азбуку позывных нашего аэродрома…» Она встретила брошенный на нее взгляд летчика. И ее охватила растущая волна злорадства: «Что, суслик поганый? Душа ушла в пятки?» Решение пришло мгновенно. Нужно попытаться выйти открытым текстом. Она натянула на голову шлемофон, нащупала пальцами кнопку радиообмена на колонке штурвала и, волнуясь, стала говорить вначале тихо, а потом четче и громче:

— Земля! Земля! Прошу прекратить зенитный обстрел! Прекратите обстрел… Я — «Меркурий»! Как поняли меня? Я — «Меркурий»! Разрешите посадку. — Посмотрев в окно кабины, Коврова увидела отливающие серебром в лучах восходящего солнца плоскости идущего встречным курсом неизвестного самолета.

— Наш! Наш истребитель… Наш «Лавочкин», — прошептала она.

В шлемофон ворвались размеренные слова приказа:

— «Меркурий»! Вас понял! Посадку разрешаю! Даю пеленг…

Далеко, над еще темной поверхностью земли порошинками падающего снега высветилась синевато-голубая дорожка прожектора. Разорвался последний зенитный снаряд. Прекратился заградительный обстрел.

Остановившийся после короткого пробега фашистский транспортник окружили автоматчики. По опущенной лестнице-трапу сошли двое. Вначале — фашистский летчик, за ним женщина в эсэсовской форме.

— Руки, руки вверх! — приказал капитан вышедшим из самолета. — Прошу сдать оружие.

— Товарищ капитан! — не выдержала Коврова.

Но тот сказал так же строго:

— Прошу следовать за мной.

Они вошли в знакомую ей землянку — штаб бомбардировочного полка, в которой Коврова уже была вместе с разведчиками в ту памятную ночь перед вылетом в тыл врага. Их встретил высокий, с круглым краснощеким лицом полковник. И Наташа сразу же узнала командира авиачасти. Несколько мгновений тот недоверчиво, все еще под впечатлением доклада капитана Кузьмина, колюче осматривал Коврову, затем медленно перевел взгляд на фашистского летчика и спросил:

— Кто вы?

— Товарищ полковник! Гвардии сержант Коврова из дивизии генерала Чавчавадзе вернулась с боевого задания. Прошу о моем возвращении срочно сообщить «Фиалке».

В глазах командира вспыхнуло недоумение. Он отступил на шаг, еще раз охватывая цепким взглядом ладно сидевшую на плечах Ковровой порванную в нескольких местах форму офицера СС, крупные ссадины на миловидном лице, и, наконец, сказал:

— Узнал! Ей-богу узнал… Так вот ты какая, оказывается? — Он басовито засмеялся, в восхищении хлопнув ладонями. — Ну-ка, дай-ка, я на тебя еще раз посмотрю. Ничего не скажешь — всем хороша!

Стоявшие в землянке летчики засмеялись, посматривая на разведчицу.

— Кузьмин! — обратился полковник к капитану. — Немедленно свяжитесь с «Фиалкой» и сообщите генералу Чавчавадзе о прибытии сержанта Ковровой.

…Как только на посадочную площадку был принят самолет По-2, генерал Чавчавадзе сразу же вышел из блиндажа и тут же застыл на месте. Навстречу ему в форме офицера СС шла Коврова.

— Товарищ генерал! — стараясь держаться по уставу, доложила она. — Сержант Коврова возвратилась с боевого задания! — голос у девушки сорвался, и генерал увидел, как слезы туманят ее глаза.

— Благодарю, товарищ сержант!.. От имени Родины, от всех солдат…

Коврова приникла лицом к широкой груди Чавчавадзе, и плечи ее задрожали.

— Родная… девочка моя, — шептал Чавчавадзе на грузинском, нежно, по-отечески проводя рукой по ее волосам.

— Товарищ генерал, что с лейтенантом Черемушкиным, Щегольковым, живы ли ребята?

— Лейтенант Черемушкин ранен и оставлен майором Окуневым в партизанском отряде. Что же касается Щеголькова… То он с почестями похоронен в квадрате «сорок один». На поляне «Черный кристалл»… а теперь немедленно отдыхать. Дежурный офицер проводит вас до землянки.

Наташа, с нетерпением скинув с себя немецкую форму, отбросила ее в угол, прикоснулась к подушке и забылась тяжелым, охватившим всю ее сразу сном и грезилось ей, что бежит она быстро-быстро по укрытой яркой зеленью и красными маками лесной поляне навстречу лейтенанту Черемушкину и он, улыбаясь, идет к ней. Она видит, как шевелятся его губы, шепчут что-то ласковое и необыкновенное, отчего у нее пламенеет лицо и гулко бьется сердце…