Фрэнклин Флетчер мечтал пожить красивой жизнью: тигровые шкуры, прекрасные женщины. Правда без шкур он, пожалуй, мог бы и обойтись. Но, увы, прекрасные женщины тоже были недосягаемы. И на службе, и в доме, где он снимал квартиру, все девушки напоминали ему то мышей, то котят или кошек и, как правило, не очень стремились соответствовать рекламным образцам. Другие никогда ему не встречались. В тридцать пять лет он покончил с бесплодными мечтаниями и решил, что пора поискать утешение в хобби, в этом жалком подобии счастья.
Он с хищным видом слонялся по глухим закоулкам, высматривая в витринах у старьевщиков и антикваров, что бы ему, черт возьми, эдакое поколлекционировать. На одной захудалой улочке он набрел на невзрачный магазинчик, в чьей пыльной витрине одиноко красовалась бутыль с великолепной моделью парусника внутри. Было в этом паруснике нечто родственное самому Фрэнклину, и ему захотелось узнать, сколько эта бутыль стоит.
Магазинчик показался ему тесным и голым. Вдоль стен ютились несколько обшарпанных полок, сплошь уставленных бутылками самой разной формы и величины, внутри которых можно было разглядеть множество вещиц, интересных лишь тем, что их упрятали в эти бутылки. Пока Фрэнклин их изучал, отворилась боковая дверца, и, шаркая, вышел хозяин, морщинистый старичок в старомодной шляпе. Появление покупателя, похоже, удивило его и обрадовало. Он показал Фрэнку несколько букетов, райских птиц, панораму Геттисбергской битвы, миниатюрные японские садики, даже высохшую человеческую голову - всё, всё в бутылках.
— А что на той дальней полке? — спросил Фрэнк.
— Так, кое-какие безделицы. К обитателям тех бутылок принято относиться весьма скептически. Но мне они нравятся.
Он извлек несколько из пыльного полумрака. В первой оказалась дохлая муха, в других не то конские волосы, не то соломенные стебли, а в прочих и вовсе ни на что не похожие клочья.
— Милости прошу, — предложил старик, — на любой вкус джинны, духи, сивиллы, демоны и тому подобное. Полагаю, многих из них упрятать в бутылку куда труднее, чем ваш парусник.
— Но позвольте! Джинны в Нью-Йорке… — перебил его Фрэнк.
— Именно. Именно здесь можно обнаружить бутылки с самыми незаурядными джиннами. Минуточку терпения. Пробка очень тугая…
— Тут что, действительно один из… этих? — осторожно спросил Фрэнк. — Вы хотите выпустить его?
— А почему бы нет? — сказал старик и, оставив в покое пробку, перенес бутыль ближе к свету. — Ну да, один из «этих»… Силы небесные! Гм, «почему бы нет»! Глаза у меня совсем уже не видят. Ведь чуть не откупорил. Здесь обитает пренеприятнейший субъект, да-да! Надо же! Как хорошо, что я не сумел вытащить пробку. Поставим его обратно. Так, в нижнем углу справа. Не забыть бы сделать наклейку с надписью. Ну, а этот образчик уже не так опасен.
— И что там? — спросил Фрэнк.
— По моим данным, самая прекрасная девушка в мире, — ответил старик, — не знаю, насколько это вас заинтересует. Сам я ни разу не выпускал ее из бутылки. Давайте поищем что-нибудь более привлекательное.
— Почему же, с научной точки зрения, довольно любопытно… — попробовал возразить Фрэнк.
— Наука наукой, а что вы на это скажете? — Старик вытащил пузырек с крохотным, напоминающим насекомое существом, почти незаметным под слоем пыли. — Послушайте.
Фрэнк приложил пузырек к уху. Кто-то слабеньким голоском шептал: «Луизианец-Саратога, четыре-пятнадцать. Луизианец-Саратога, четыре-пятнадцать», — без конца повторяя всего четыре слова.
— Боже, что это?
— Хусская Сивилла собственной персоной… Редчайший экземпляр. Слышите, теперь она предсказывает результаты скачек.
— Действительно, редчайший, — согласился Фрэнк. — И все же хотелось бы взглянуть на ту, которую вы отложили. Преклоняюсь перед красотой.
— И в душе художник, да? — улыбнулся старик. — В таком случае вам просто нужно подобрать себе надежный, умелый, способный выполнить любое ваше приказание экземпляр. Уж поверьте. Ну вот, например, этот. Рекомендую, не раз его испытывал. Очень хорош. Обслужит по первому разряду.
— Если так, почему же у вас нет дворца, тигровых шкур и прочего, чем в таких случаях обычно обзаводятся?
— Все это у меня уже было. Он устроил. Кстати, с этой бутылки и началась моя коллекция. Все, что здесь собрано, тоже он достал. Сначала я потребовал себе дворец, с картинами, мрамором, рабами и с упомянутыми вами тигровыми шкурами. А потом приказал на одну из шкур уложить Клеопатру.
— Ну и что вы о ней скажете? — взволнованно спросил Фрэнк.
— Для человека разбирающегося очень недурна, — ответил старик. — Мне все это очень скоро надоело. И я подумал: «Мне бы магазинчик, буду себе торговать бутылками со всякой всячиной». Попросил своего малого. Он мне и Сивиллу добыл, и того чуть было не выпущенного нами свирепого дружка. Все остальное тоже он.
— Значит, он в этой бутылке? — спросил Фрэнк.
— В этой, в этой. Послушайте сами.
Фрэнк приложил ухо к стеклу. Надрывающий душу голос молил: «Выпустите меня. Умоляю. Выпустите меня, пожалуйста. Исполню любое ваше желание. Только выпустите. Я не причиню вам зла. Ну выпустите. Хоть ненадолго. Выпустите меня. Исполню любое ваше желание. Ну, пожалуйста…». Фрэнк взглянул на старика.
— Надо же, он действительно здесь, в бутылке.
— Разумеется, здесь, — обиженно сказал старик. — Не стану же я предлагать вам пустую бутылку. За кого вы меня принимаете, молодой человек? По правде говоря, мне не хочется с ним расставаться, я к нему привязан, но вы все же мой первый покупатель, я столько лет ждал.
Фрэнк снова поднес к уху бутылку: «Выпустите меня. Выпустите. Ну, пожалуйста. Испо…» — Боже! — вырвалось у Фрэнка. — И он все время так?
— Наверное. Признаться, я редко его слушаю. Предпочитаю радио.
— Похоже, бедняге там несладко, — с сочувствием заметил Фрэнк.
— Возможно. Кажется, они не любят свои бутылки. А мне бутылки очень нравятся. Есть в них некая притягательность. Помнится, я как-то…
Но тут Фрэнк его перебил: — Скажите, он действительно неопасен?
— Помилуйте, совершенно безвреден. Некоторые считают их коварными, — дескать, сказывается восточная кровь, и вообще — никогда не замечал за ним ничего подобного. Я часто его выпускал; он все как просишь выполнит - и опять в бутылку. Должен сказать, это настоящий профессионал.
— Неужели может выполнить любое желание?
— Любое.
— И сколько вы за него возьмете? — спросил Фрэнк.
— Ну, не знаю. Миллионов десять.
— Ого! Я не миллионер. Но если он действительно так хорош, не уступите ли вы его в рассрочку?
— Не волнуйтесь. Хватит и пяти долларов. У меня действительно есть все, что я хотел иметь. Вам завернуть?
Фрэнк отсчитал пять долларов и поспешил домой, изо всех сил стараясь не разбить драгоценную ношу. Войдя в комнату, он тут же вытащил пробку. Из бутылки вырвалась мощная струя прогорклого дыма, который мгновенно сгустился, превратившись в увесистого, шести с лишним футов великана типично восточной наружности, со свисающими складками жира, крючковатым носом, с мощным двойным подбородком и свирепо поблескивающими белками глаз — вылитый кинорежиссер, только покрупней калибром.
Фрэнк, не сразу сообразив, что бы такое попросить, приказал принести шашлык, кебаб и рахат-лукум. Через секунду все было перед ним.
Оправившись от изумления, Фрэнк отметил, что принесенные кушанья отменного качества и к тому же искусно разложены на золотых, отполированных до зеркального блеска блюдах с тончайшей гравировкой. Судя по всему, он действительно получил первоклассного слугу. Фрэнк ликовал, но виду не показывал.
— Золотые блюда превосходны, — небрежно обронил он. — А теперь приступим к делам более важным. Мне необходим дворец.
— Слушаю и повинуюсь, — почтительно вымолвил смуглый великан.
— Солидный, построенный с соответствующим размахом, в удобном месте, с соответствующей мебелью, соответствующими картинами, мраморными статуями, драпировками и прочими соответствующими вещами. Побольше тигровых шкур. У меня к ним слабость.
— Все будет исполнено, господин.
— Вообще я в душе художник, — пояснил Фрэнк. — Твой прежний хозяин это сразу понял. Так вот, из любви к искусству я вынужден потребовать, чтобы на каждой из шкур лежало по молодой женщине. Они могут быть блондинками, брюнетками, пышными как Юнона и миниатюрными, томными и живыми, всякими — но обязательно красивыми. И не стоит их одевать. Не выношу одежду, это такая пошлость. Ну что, справишься?
— Справлюсь, господин.
— Я жду, действуй.
— Покорнейше прошу вас на минутку закрыть глаза, когда вы их откроете, обнаружите все, что только что перечислили.
— Ладно, — согласился Фрэнки добавил: — Только без шуточек у меня.
Итак, он закрыл глаза. Со всех сторон доносилось приятное, с легким присвистом жужжание. Отсчитав ровно минуту, Фрэнк открыл глаза и огляделся. Над ним и впрямь возвышались своды дивного дворца, укомплектованного полным набором колонн, статуй, картин и прочего доступного лишь воображению великолепия, к тому же его взгляд то и дело упирался в тигровые шкуры, на которых возлежали ослепительные юные красавицы в первозданном, не опошленном одеждами виде.
Трудно передать восторг, охвативший Фрэнка. Он будто пчелка, ненароком залетевшая в цветочный магазин, перепархивал от одной тигровой шкуры к другой. И всюду его встречали чарующей улыбкой, и каждый взгляд манил смелым или тайным призывом. Здесь легкая краска смущения и потупленные глаза, а чуть поодаль жаркий румянец страсти. Вот плечо, оживший мрамор. А вот призывающие к объятью руки, но какие! Кто-то пытается не выдать чувства, напрасные старанья. Кто-то откровенно радуется его любви.
— Я прекрасно провел время, — признался Фрэнксвоему джинну час спустя. — Лучше просто некуда.
— В таком случае осмелюсь попросить вас об одной милости, — сказал великан, занятый в этот момент приготовлением собственного ужина. — Назначьте меня дворецкими главным распорядителем развлечений, избавьте меня от моей мерзкой бутылки.
— Что ж, я не против, — великодушно согласился Фрэнк. — Ты так хлопотал, старался, у меня язык не повернется, чтобы приказать тебе убраться обратно в бутылку. Изволь, дворецким так дворецким, только уговор — без стука ко мне не входить, сам понимаешь. И еще — никаких шуточек.
Расплывшись в подобострастной улыбке, джинн исчез, а Фрэнк устремился к своему гарему, где и провел вечер с не меньшей приятностью, чем вышеупомянутый час.
В чудных наслаждениях мелькали неделя за неделей, но постепенно Фрэнк сделался чуть blase , начал привередничать (от этого его не спас бы и лучший из лучших джиннов), все чаще находил поводы для недовольства.
— Слов нет, они необыкновенно милы, — однажды заявил он своему дворецкому, — особенно для того, кто действительно умеет ценить такую прелесть, но, видимо, все же далеки от совершенства, иначе бы они мне не надоели. Да, я ценю красоту, но истинную; мне нужна бесспорно прекрасная женщина. Забирай своих красавиц. Вместе с тигровыми шкурами. Оставь мне только одну шкуру.
— Слушаю и повинуюсь, — сказал джинн. — Готово.
— И на эту шкуру помести саму Клеопатру. Не успел он моргнуть, перед нам очутилась Клеопатра, и надо признаться, она была просто великолепна.
— Здравствуйте! — сказала царица. — Это я, и опять на какой-то тигровой шкуре!
— Опять! — изумленно воскликнул Фрэнк, тут же вспомнив старика из магазина. — Можешь ее унести. Елену Прекрасную, пожалуйста.
Через миг Елена Прекрасная была ему доставлена.
— Здравствуйте! — сказала Елена. — Это я, и опять на какой-то тигровой шкуре!
— Опять! — снова воскликнул Фрэнк. — Проклятый старикашка! И эту забирай. Королеву Гвиневеру.
Супруга короля Артура слово в слово повторила реплики своих предшественниц; то же самое Фрэнк услышал от мадам Помпадур, леди Гамильтон и прочих прославленных красавиц, которых ему удалось вспомнить.
— Теперь мне понятно, почему у этой старой развалины такой жалкий вид! Старый греховодник! Загубил мне все удовольствие! Ну да, я ревнив; кому охота быть вторым после какого-то старикашки. Где же мне отыскать существо, достойное объятий ценителя совершенной красоты?
— Если вы удостоите вниманием вашего покорного слугу, — отозвался джинн, — то я напомню вам об одной бутылочке, той самой, которую мой прежний хозяин ни разу не откупоривал, ибо я принес ее, когда подобные вещи потеряли для него всякую прелесть. А ведь считается, что в этой бутылке спрятана прекраснейшая из всех земных красавиц.
— Да, да, припоминаю, — оживился Фрэнк. — Сейчас же принеси мне эту бутылку.
Через несколько секунд бутылка стояла перед ним.
— Отпускаю тебя до вечера, — сказал Фрэнк своему дворецкому.
— Благодарю, мой господин. Я тогда слетаю в Аравию, навещу свое семейство, давненько их не видел. — И он с поклоном растворился в воздухе. А Фрэнк принялся сосредоточенно откупоривать бутылку, что почти сразу ему удалось.
Перед ним предстала девушка невероятной красоты. Все его предыдущие именитые гостьи выглядели бы рядом с ней сущими ведьмами.
— Где я? — изумленно промолвила красавица. — Что это за чудный дворец? Почему подо мной расстелена тигровая шкура? И кто этот юный прекрасный принц?
— Да ведь это я, — в восторге завопил Фрэнк, — я! День промелькнул как одно райское мгновение. Фрэнк и не заметил, как снова появился джинн, нагруженный провиантом для ужина. Конечно же, Фрэнк собирался разделить трапезу со своей чаровницей, благодаря которой он узнал истинную любовь. Даже джинн при виде такой красоты закатил свои свирепые глазищи.
Во время ужина взбудораженный любовью Фрэнк внезапно вскочил и помчался в сад: сорвать для любимой розу. И тогда джинн подошел к гостье, вроде бы долить в ее бокал вина, и зашептал ей в самое ухо: «Не знаю, помнишь ли ты меня. Я из соседней бутылки. Как часто я любовался тобой сквозь стекло».
— О да, я хорошо вас помню. Тут вернулся Фрэнк. Джинн поспешно умолк и старательно напряг литые мышцы, демонстрируя красу и мощь смуглого торса.
— Не бойся, милая. Это всего-навсего джинн. Не обращай на него внимания. Скажи, ты действительно меня любишь?
— Ну конечно, — сказала красавица.
— Нет, ты скажи, что любишь. Почему ты не ответила мне «люблю»?
— Я так и сказала. Ну конечно. Как ты просил. Столь неопределенный ответ, словно туча, омрачил все его счастье. Закравшиеся в душу сомнения безжалостно отравляли минуты упоительного блаженства.
— О чем ты думаешь? — спрашивал Фрэнк.
— Так, ни о чем, — следовал ответ.
— Так-таки ни о чем? — не отступался Фрэнк, и начиналась очередная ссора.
Раза два он даже прогонял ее в бутылку. И она подчинялась, с загадочно-мстительной улыбкой.
— Почему она так улыбается? — спросил он у джинна, которому как-то рассказал о своих мучениях.
— Кто ее знает, может, у нее там любовник.
— Ты шутишь! — воскликнул Фрэнк, холодея от ужаса.
— Да, просто диву даешься, насколько просторными бывают некоторые бутылки, — сказал джинн.
— Выходи! — тут же заорал. Фрэнк. — Кому сказано, выходи!
Его возлюбленная послушно выбралась наружу.
— Есть там кто-нибудь, кроме тебя?
— А что, такое бывает? — спросила она с плохо разыгранным удивлением.
— Отвечай на мой вопрос, — требовал Фрэнк. — Отвечай: да или нет.
— Да или нет, — повторила она, доведя его до полного бешенства.
— Ах ты потаскушка, лживая, лицемерная потаскушка! — крикнул Фрэнк. — Сейчас я сам туда влезу. И если кого-нибудь найду, моли Бога за себя и за него.
С этими словами он невероятным усилием воли протиснулся в узкое горлышко и внимательно изучил каждый сантиметр: никого не было. И вдруг сверху донесся непонятный звук. Он поднял голову и увидел, как в горлышко ввинчивается пробка.
— Что вы делаете? — закричал Фрэнк.
— Закупориваем бутылку, — ответил его джинн.
Фрэнк разразился проклятьями, потом перешел на просьбы и в конце концов на униженные мольбы.
— Выпустите меня, — упрашивал он. — Выпустите меня, пожалуйста. Исполню любое ваше желание. Только выпустите меня.
Однако у джинна нашлись другие неотложные дела. В чем Фрэнк тут же убедился, имея горькую возможность наблюдать за ретивым их выполнением сквозь прозрачные стены своей тюрьмы.
На следующий день его бутыль схватили, со свистом домчали до знакомого грязного магазинчика и запихнули на полку с остальными, мало чем отличающимися бутылками.
Там он и пробыл целую вечность, погребенный под толстым слоем пыли и обессилевший от ярости, которая охватывала его при мысли о том, чем занимаются его вероломная возлюбленная и джинн в его же собственном чудном дворце.
Однажды в магазинчик забрели моряки, и, узнав, что в бутылке Фрэнка находится прекраснейшая в мире девушка, они скинулись всей командой и выкупили ее. Откупорив бутыль уже в открытом море и обнаружив там всего лишь бедолагу Фрэнка, матросы были разочарованы неописуемо и тут же весьма грубо им воспользовались.