В своих мемуарах Хрущев писал о войне в Корее: мол, поначалу (зимой 1950/51) соотношение потерь в воздухе советской и американской авиации было один к трем-четырем в пользу советских летчиков, однако после того, как примерно в феврале 1951 г. американцы задействовали новейшие реактивные истребители, соотношение потерь достаточно радикально изменилось. Кроме Хрущева, вроде бы никто такого больше не писал. Однако…
Важнейшим фактором советского участия в корейской войне 1950–1953 гг. стало именно участие в ней советских военно-воздушных сил (сколько в Корее и Китае было «Ли Си-Цынов», мы точно не знаем до сих пор). Выше приводились данные о том, что было задействовано до 70 тыс. личного состава советских ВВС. Однако в этой главе нас более интересует то, с чьим преимуществом шли боевые действия в корейском небе.
На первый взгляд, тут и спорить не о чем: советские летчики, по официальным пока никем не опровергнутым данным, потеряли примерно втрое меньше противника – 335 самолетов (ранее считалось, что 319, в последние годы цифра наших потерь была несколько уточнена), тогда как военно-воздушные силы ООН (в подавляющем большинстве – американцы) – 1097 боевых машин.
Однако не все так однозначно. И дело даже не в том, что, по американским данным, советские потери составляли 976 самолетов, тогда как их собственные (от действий противника, не считая небоевых потерь) – 1041. Авторы, приводящие эти сведения, делают упор на то, что американцы могли неправильно считать советские потери – например, считали сбитым сильно подбитый советский самолет, который на самом деле мог дотянуть до аэродрома (МиГ-15 в этом плане были весьма «живучими») ( Орлов А.С ., Гаврилов В.А . Тайны корейской войны. М., 2003. С. 194–195). В конце концов, скажем, немцы во время Второй мировой войны проводили подсчет сбитых самолетов противника по такой методике: если 10 немецких самолетов уничтожили, допустим, 10 советских, то каждому летчику записывалось уничтожение десяти (тогда как у наших каждому индивидуально записывалось, скольких он сбил), отсюда и появилась цифра сбитых теми или иными летчиками советских самолетов – более 300 (рекорд – 372, если не ошибаюсь), тогда как лучшие советские асы сбили не более 60 с небольшим самолетов противника (61 – И. Кожедуб, 59 – А. Покрышкин).
И не в том дело, что динамика соотношения потерь менялась. Если в 1950–1951 гг. соотношение потерь в самолетах коммунистов и войск ООН было 1:8 (71 и 564), то в 1952 г. – уже только 1:2,3 (172 и 394), а в 1953 г. – 1:1,83 (76 и 139) (Там же).
Главное, однако, в другом. Не надо забывать, что только в «коммунистическом» небе летала авиация США и их союзников, но не наоборот. В таких обстоятельствах соотношение воздушных потерь летающей в небе противника стороны и стороны, в небе противника не летающей, всегда отличается от общего соотношения потерь к худшему (для летающей в небе противника стороны). Просто потому, что эта сторона теряет и истребители, и бомбардировщики, тогда как противник – только истребители. Вспомним, например, «Бурю в пустыне» (для тех, кто помоложе и не помнит, расшифровываю: война США и их союзников против Ирака с 17 января по 28 февраля 1991 г.). Соотношение наземных потерь – 1:100 (если не больше) в пользу США, соотношение воздушных – тоже в пользу США, но всего лишь 1:3–4.
Учтя все это, вернемся в Корею. Не забудем еще, что истребители к началу 1950-х были уже реактивные, а бомбардировщики – еще винтовые (В-29 у них, Ту-4, который, впрочем, есть копия того же В-29 [ Закорецкий К . Третья мировая война Сталина. С. 73–75], у нас), реактивный бомбардировщик тогда еще только готовился к запуску в серию (в СССР это был Ту-95, а в США – знаменитый В-52) (там же. С. 77).
Начнем, однако, с сухопутных потерь Китая и выясним, что уже к 1 марта 1951 г. они составили более 100 тыс. солдат ( Торкунов А.В. Загадочная война. Корейский конфликт 1950–1953 гг. С. 144). Таким образом, зимние успехи коммунистам обошлись недешево. И в дальнейшем соотношение сухопутных потерь было для них неблагоприятным. Так, осенью 1952 г., во время визита Чжоу Энь-Лая в СССР, о котором мы еще будем говорить, выяснилось, что если у Ли Сын Мана в плену находятся 116 тыс. коммунистических солдат, из них 20 тыс. китайских, то в КНДР имеется всего 3–4 тысячи пленных солдат ООН (т. е. всех, кроме собственно южнокорейцев). ( Галенович Ю.М . Сталин и Мао. Два вождя. М., 2009. С. 531). А как в воздухе?
Первый воздушный бой произошел 8 ноября 1950 г. при налете американских В-29 на город Синыйджу (у устья реки Ялу, на границе с Китаем). Советские летчики потеряли один МиГ-15 (кстати, этот факт противоречит вышеприведенным данным о том, что эти самолеты стали применяться в Корее только с 30 декабря 1950 г.; но, может быть, и до этого были «Ли Си-Цыны»? – В. К. ), сбив один В-29. О потерях американских истребителей ничего не сообщается ( Орлов А.С ., Гаврилов В.А . Тайны корейской войны. С. 153), возможно, истребительного сопровождения просто не было, так как американцы за предшествующие четыре месяца войны привыкли к полному господству в воздухе.
30 декабря 36 МиГ-15 (далее для краткости я их буду также называть просто «мигами») атаковали 16 новейших американских F-86 (или «Сейбров») и сбили семь, не потеряв сами ни одного. Однако сам же автор, сообщающий эти сведения, говорит, что «Сейбры» только прибыли на фронт, потому, как это всегда бывает с новой техникой, первое боевое применение обнаружило ряд не учтенных ранее недостатков, поэтому их вывели на профилактический осмотр в Японию (там же. С. 159). К тому же советские самолеты имели в том бою более чем двойное численное превосходство, которое давало дополнительные преимущества: скажем, пока один отвлекает противника на себя, другой заходит ему в тыл и сбивает…
1 марта 1951 г. «миги» атаковали группу из 18 В-29, летевших без истребительного прикрытия (встреча «летающих крепостей» с 22 истребителями F-80, значительно более устаревшими, чем «Сейбры», не состоялась из-за неблагоприятных метеорологических условий), так что «мигам» удалось сильно повредить 13 «летающих крепостей», три из которых должны были сделать вынужденную посадку. Зато 3–4 апреля группа «Сейбров» сбила четыре МиГ-15, сама при этом потерь не понеся. А 12 апреля над Аньдуном (китайский город на корейской границе, напротив Синыйджу) было сбито два американских истребителя и 10 бомбардировщиков (там же. С. 173–175). О советских потерях не сообщается, однако у американцев пять шестых всех потерь приходится именно на бомбардировщики.
Перенесемся теперь в осень 1951 г. (о летних боях в воздухе источник почему-то не сообщает). Так вот, 16 октября было сбито 9 «мигов». В дальнейшем, правда, военные действия шли более удачно для советской стороны. Например, 23 октября советским летчикам удалось сбить три В-29 из восьми, несмотря на прикрытие из 89 истребителей. Несомненный успех, однако о потерях истребителей (как советских, так и американских) ничего не сообщается (там же. С. 180). На другой день при бомбардировке американцами моста в Сунчхоне 40 «мигов» атаковали 34 американских самолета, в результате последние потеряли один истребитель F-84 и один бомбардировщик В-29 (там же. С. 195). О советских потерях не сообщается, но половина американских потерь – опять-таки бомбардировщики, причем с американской стороны истребители – не F-86 «Сейбр», а менее совершенные F-84.
27 октября над Синыйджу 95 «мигов» атаковали восемь В-29, сопровождаемых 32 F-84 и 16-ю австралийскими истребителями «Метеор». В итоге четыре «летающих крепости» было повреждено, о потерях же истребителей как той, так и другой стороны сведений нет.
30 октября 1951 г. стало «черным вторником» для союзников: было сбито 12 «Метеоров», «миги» потерь не имели (там же. С. 180). По другим данным, в этот день было сбито 12 В-29 из 21 и четыре F-84 из 200; три дня спустя было сбито еще три В-29, после чего командование союзников отказалось от применения В-29 днем ( Суровцев А. И . Война в небе Кореи // Война в Корее 1950–1953 гг.: взгляд через 50 лет. М., 2001. С. 118). Вроде бы большой успех, однако обратим внимание на то, что, во-первых, советским истребителям противостоят опять-таки не «Сейбры», а менее совершенные машины, а во-вторых, три четверти потерь противника (в бою 30 октября; данные по потерям истребителей войск ООН за 2 ноября вообще отсутствуют) опять-таки составляют бомбардировщики.
Общий итог всех этих воздушных боев: первое – от половины до ста процентов (в разных боях, итоговые данные мне не попадались) потерь воздушных сил ООН – бомбардировщики; второе – чем более новые у противника истребители, тем результат для советских ВВС менее благоприятен; и третье – общая динамика соотношения потерь с годами все менее благоприятна для советской стороны. А ну-ка, разделим потери американцев в 1952–1953 гг. (да и в 1950–1951 гг.) на два, а тем более на четыре или на шесть (а в некоторых боях и 100 % потерь – бомбардировщики) – и каким тогда будет соотношение потерь в истребителях? Да и сам факт, что советская, а теперь российская сторона упорно не желает приводить общее соотношение потерь истребительной и бомбардировочной авиации со стороны воздушных сил ООН, о чем-то говорит.
Отметим еще, что, когда в августе 1952 г. приехавший с визитом в СССР Чжоу Энь-Лай (об этом визите, как уже говорилось, впереди будет отдельный большой разговор) предложил Сталину начать бомбежки Южной Кореи (а впервые китайская сторона устами самого товарища Мао просила прислать, кроме истребителей, также и бомбардировщики еще 13 октября 1950 г.) ( Галенович Ю.М . Сталин и Мао. Два вождя. С. 523), то Сталин отказал на том основании, что «авиация государственная и добровольцам (каковыми считались китайские солдаты в Корее . – В. К. ) ее использовать не следует» ( Ледовский А.М. СССР и Сталин в судьбах Китая. С. 162), хотя вполне можно было посадить на бомбардировщики советских летчиков, сделав вид, что это северокорейские (уж со стороны КНДР-то даже формально были не «добровольцы», а части регулярной армии!), как было с истребительной авиацией. А может, испугались, что их истребители устроят нашим бомбардировщикам еще худший разгром, чем мы устроили их «летающим крепостям»? Да еще многие летчики в плен могут попасть, и выяснится, что советские пилоты в Корее воюют! У СССР уже был неприятный момент, когда представитель США в ООН в ответ на заявление советской стороны о том, что «мы передали Северной Корее только старое, оставшееся от наших войск там оружие», продемонстрировал неразорвавшийся советский снаряд 1950 года выпуска ( Ванин Ю.В. Корейская война и ООН. С. 130).
И наконец – самое главное. Зачем вообще посылали советскую авиацию в Корею? Просто так, чтобы позабавиться – посбивать американские самолеты? Или все-таки для ликвидации господства противника в воздухе? Скорее все же второе. Ну и каков результат?
Вот впечатление советских военных, посетивших Корею в мае 1951 г. «Днем по корейским дорогам двигаться было невозможно: они контролировались с воздуха F-80 и F-84… Жестко соблюдалась светомаскировка, так как дороги непрерывно бомбили В-26» (Цит. по: Орлов А.С ., Гаврилов В.А . Тайны корейской войны. С. 156–157). А три месяца спустя товарищ Мао пожаловался товарищу Сталину на господство противника в воздухе ( Торкунов А.В. Загадочная война. Корейский конфликт 1950–1953 гг. С. 174). А ведь это самый благоприятный по соотношению воздушных потерь 1951 г., и «тарелочное» супероружие противник, в отличие от осени 1950 г. в Японском море, пока не применяет…
После всего сказанного уже не удивляет, что 23 июня 1951 г. произошло еще одно событие, которое вроде бы знаменовало начало ослабления международной напряженности: постоянный представитель СССР в ООН Я.А. Малик предложил начать мирные переговоры по прекращению корейской войны. Таким образом, инициатива мирных переговоров исходила от советской стороны, которая всего лишь без малого год назад эту войну начала (или как минимум благословила ее начало) и всего полгода назад с презрением отвергала все мирные инициативы противника и нейтральных стран. 10 июля в местечке Пханмынджон близ г. Кэсон (севернее Сеула) эти переговоры действительно были начаты. Правда, уже 23 августа они были прерваны, однако 25 октября 1951 г. возобновлены. В ноябре 1951 г. уже была достигнута принципиальная договоренность о том, что стороны останутся «при своих», с одной поправкой: новая граница пройдет не строго по 38-й параллели, как это было до 24 июня 1950 г., а по сложившейся к тому времени линии фронта ( Ванин Ю.В. Корейская война и ООН. С. 230); на западном побережье Кореи это означало небольшое исправление границы в пользу Севера, на восточном – в пользу Юга.
Однако Иннокентий Володин тогда, в конце лета и осенью 1951 г., предупреждал американцев: это не конец! Собственно, он еще 22 марта говорил: следует ждать важных событий, политических, военно-политических или чисто военных, и не только в Корее. Причем связаны они будут поначалу не с эскалацией, а, напротив, с ослаблением военной напряженности. Но это будет обман.
Американцы не поверили, спросили: откуда вы, всего лишь государственный советник первого класса, то есть полковник, знаете планы высшего руководства страны? Но вот предсказание сбылось: СССР предложил переговоры. Вообще, рисковал Иннокентий Артемьевич, на крайние меры шел, чтобы ему поверили…
Тем временем империя ГУЛАГа трещала по всем швам. В 1951 г. имела место протестная голодовка 500 человек в лагере, задействованном на строительстве тоннеля под Сахалином (того самого), после того, как трое заключенных были исколоты штыками у входа ( Солженицын А. И . Архипелаг ГУЛАГ. Ч. 5. Гл. 10). 27 мая 1951 г. произошло восстание в лагере под Бийском (Алтайский край). Однако ГУЛАГ не только за Уралом лихорадило, а и в оставшихся в Европейской России лагерях тоже было неспокойно. Так, 1 июня ГУЛАГ сотрясло восстание в лагере под Муромом. 24 июня – восстание в лагере под Александровом (оба лагеря – Владимирская область). Чуть позже, 17 августа – восстание на Северном Кавказе, в лагере под Бесланом (Северная Осетия).
Но больше всего напугало восстание заключенных на Сахалине. Тех самых, что тоннель под Татарским проливом строили. Опять-таки: пусть это, собственно, и не восстание, а всего лишь голодовка, ну а что будет, если американцы в самом деле в случае войны Сахалин блокируют?
В общем, надо было что-то срочно решать с «капиталистическим окружением». Поэтому Иннокентий Володин теперь с полным сознанием своей правоты предупреждал: «Будут новые действия. Теперь – напротив, связанные с эскалацией, а не с мирными инициативами». На вопрос о том, какие именно, ответил: «Пока не знаю, когда. Не знаю, где. Не знаю, какие именно, хотя очевидно, что военного характера. Но будут, это точно».
Какие же были основания для таких утверждений?
Прошло всего десять дней с начала мирных переговоров, как 20 июля прославленный Нарком военно-морского флота времен войны (занимавший этот пост с 1939 по 1947 г.) Н.Г. Кузнецов снова назначен военно-морским… теперь уже не наркомом, а министром. Сам по себе это был столь же неординарный шаг, как назначение Г.К. Жукова командовать столь напоминающим по своим природным условиям Канаду Уральским округом. Но назначениями дело не ограничивалось. Начало планирования строительства в СССР авианосцев тоже приходится на этот период ( Закорецкий К . Третья мировая война Сталина. С. 426–428). Спрашивается, и зачем Сталину авианосцы понадобились?
А в дневниках Берия – запись от 24 июля 1951 г.: «Королев доложил, успешно запустили в космос собачек. Спрашиваю, так уж и в космос. Он говорит, а 90 километров это уже космос… Спрашиваю: «Теперь человека запускать будешь?» Он смеется, до человека еще далеко» (орфография и пунктуация оригинала . – В. К. ). Сергей Кремлев в комментарии отмечает, что запуск двух собак состоялся 22 июля в герметичной кабине. Всего в 1951 г. состоялось девять таких пусков, из них пять успешных, на высоту до 87 км. Наверху собаки катапультировались и на парашютах спускались обратно. Геофизическая ракета В-2А была запущена на расстояние 212 км с полезным грузом 2200 кг, В-5-В – на 512 км с грузом 1300 кг ( Берия Л.П. С атомной бомбой мы живем! С. 140–141).
24 сентября 1951 г. состоялся башенный взрыв атомной бомбы в СССР. А уже 18 октября была сброшена с самолета тридцатикилотонная атомная бомба ( Закорецкий К . Третья мировая… С. 100).
31 октября Сталиным был одобрен только что разработанный реактивный бомбардировщик Ту-95. И уже через две недели начато серийное производство этой машины на Куйбышевском авиазаводе ( Зуенко А ., Коростелев С . Боевые самолеты России. М., 1994. С. 3).
Любопытно, что в бериевских дневниках в указанное время мы видим, насколько я мог заключить, самую продолжительную по времени лакуну – с 24 июля по 6 ноября 1951 г. Правда, возможно, это опечатка и следует читать вместо «6 ноября» – «6 октября» (т. е. Х вместо XI, месяцы в дневниках Лаврентия Павловича обозначены римскими цифрами): дело в том, что дальше идут записи под октябрьскими датами ( Берия Л.П. С атомной бомбой… С. 135, 140–141).
Что же планировал Сталин? Почему он то сначала затеял мирные переговоры, то вдруг тут же явно готовится к эскалации войны?
А. Никонов приводит такую бытовую ситуацию: «наехали» на мужика (его знакомого Пашу) трое громил. Он понимает, что силой их не победишь: хоть он и был крепеньким парнем, а главное – хорошо обученным драться, но понимал – силы не равны. Потому вступает он в переговоры. Мол, типа, «чиво вы ребята, давайте спокойно разберемся патамушта мы все тут нормальные люди» (орфография и пунктуация оригинала . – В. К. )… Идет расслабляющий треп, «глаза опущены, руки расслабляюще делают какие-то успокаивающие вялые движения, размеренная речь: бу-бу-бу»… и вдруг со стороны Паши следует сокрушительный удар, на полуслове, из самой неудобной позы, «вырубающий» одного из его собеседников. Тут же – второго. Тут же – третьего. И все, здоровые бугаи, каждый из которых в честной драке мог Пашу по стенке размазать, валяются «в отключке» ( Никонов А . Бей первым! М. – Спб., 2010. С. 109).
Вот и Сталин после осени-зимы-весны 1950–1951 гг. понял: нахрапом и наскоком тут, на Дальнем Востоке, не возьмешь. Тем более при начинающихся проблемах в тылу. И решил предложить начать мирные переговоры по Корее, чтобы под их прикрытием в то же время готовить внезапный удар. Вот и товарищ Мао туда же: с одной стороны, в начале лета 1951 г. предложил перемирие, причем в этот раз, в отличие от предыдущих «мирных» предложений, вопрос об установлении на Тайване коммунистической власти и/или об обеспечении за КНР места Китая в ООН предполагалось ставить только для того, чтобы «поторговаться» с Америкой. А с другой стороны, готовился китайский коммунистический вождь в августе 1951 г. нанести в Корее сильный внезапный удар ( Торкунов А.В. Загадочная война. Корейский конфликт 1950–1953 гг. С. 165–166). Тогда удар не состоялся: одернули «старшие братья» из Москвы, сказав, что не ко времени. Сталин сам готовил удар, попозже, да зато и поосновательней! Но ведь и сама советская сторона еще 5 июля заявила, что больше не ставит условием подписания перемирия вопрос о представительстве КНР в ООН или о Тайване ( Ванин Ю.В. Корейская война и ООН. С. 222–223).
Обратим внимание на некоторые внешнеполитические шаги того времени. 8 сентября 1951 г. в Сан-Франциско был подписан мирный договор союзников с Японией. СССР отказался его подписывать, и Закорецкий рассматривает этот отказ как необходимость сохранить со Страной восходящего солнца состояние войны. И одновременно советская сторона утверждает, что Япония «оккупирована Соединенными Штатами» (об этом речь пойдет чуть ниже). Ну, чтобы советские люди не удивлялись, когда на Японию внезапно нападем (хотя это был явный перебор, ибо кого и чем тогда в Советской стране можно было удивить) ( Закорецкий К . Третья мировая война Сталина. С. 275).
Попутно в эти месяцы китайская коммунистическая сторона достигла еще одного успеха – прибрала к рукам Тибет. Собственно, военные операции против Тибета НОАК развернула, как уже говорилось, еще с марта 1950 г., но на зиму 1950/51 наступление было приостановлено. И только 23 мая 1951 г. было достигнуто соглашение о присоединении Тибета к КНР на правах автономии. 9 сентября части НОАК вступили в Лхасу (Тибет в 1912–1951 гг. // Википедия).
Впрочем, присоединили ли Тибет полностью? Во всяком случае, во время пресловутого визита Чжоу Энь-Лая в СССР год спустя китайская сторона просила СССР (3 сентября 1952 г., через год без малого после вступления в Лхасу) «оказать содействие Китайской Народной Республике в установлении контроля над Тибетом» ( Ледовский А.М. СССР и Сталин в судьбах Китая. С. 167). Однако тибетская проблема – это отдельная большая тема, тут я еще и ее освещать не собираюсь. Вернемся к планам Сталина на 1951–1952 гг.
Начнем с того, что Дальним Востоком дело не ограничивалось. Вскоре появилось постановление Политбюро от 29 ноября 1951 г. о выселении из пределов Грузинской ССР навечно в Южный Казахстан «близких родственников… эмигрантов, изменников Родине (можно предположить, что далеко не все из этой категории были теми, кого принято называть так во всем мире . – В. К. ) из числа грузин-аджарцев, проживающих в Турции. Тут, очевидно, ошибка – надо «ранее проживавших», хотя наши «органы» вполне могли выкрадывать людей и оттуда, примеров тому масса; в целом же – все понятно: раз в Турции живешь, значит, изменник; по крайней мере, те, кто сотрудничал с врагом в годы войны, в бегстве именно в Турцию вроде не замечены; да и если уроженцы Аджарии сотрудничали в годы войны с врагом, то только на оккупированных территориях, к каковым Закавказье вроде не относилось; но оттуда сподручнее было бежать отнюдь не в Турцию!
Опять-таки, если эмигрант, проживавший в Турции, вернулся домой, то, очевидно, только после того, как государство обещало ему прощение; в таком случае мы вынуждены констатировать, что государство свое обещание нарушило. Банальность для тех, кто воспитан на «Архипелаге ГУЛАГ» – там таких примеров навалом (вспомним хотя бы «заман и заглот» советских солдат, попавших в немецкий плен – «Родина простила, Родина зовет!»), но вот чтобы такой вывод можно было сделать из дневника Берия или из апологетических комментариев к нему – это интересно! Однако продолжим.
Предполагалось, согласно тому же постановлению, ссылать из Аджарии в Казахстан навечно также «реэмигрантов, прибывших в Грузию в 1946–1949 гг. из Франции, Ирана и Китая»… А вот тут вообще никакой вины (по крайней мере, из контекста дневника и комментариев не видно наличие другой вины, кроме «прибытия из Франции, Ирана и Китая») не видно, и все гораздо проще: прибыл из-за границы – значит, враг!
Но мы отвлеклись от темы новой мировой войны. Напомню поэтому, что выселение представителей «не тех» национальностей из приграничных районов есть достаточно верный признак скорого превращения этих районов в прифронтовую полосу. Так было в западных районах СССР перед 1941 годом, так было примерно в те же годы на Дальнем Востоке (корейцы). Так было и в Закавказье, например, еще 18 января 1938 г. НКВД СССР разработал проект выдворения иранских подданных из Азербайджана: этим лицам предлагалось в месячный срок либо принять гражданство СССР (в этом случае они подлежали выселению в Казахстан), либо выехать в Иран, а в случае отказа они подлежали аресту. Ну, правда, в конце концов, советские чекисты (вернее, те, кто им давал указания) «смягчились» и выслали всех. Автор, приводящий эти сведения, не скрывает, что НКВД использовал эту высылку для заброски агентов в Иран ( Гасанлы Дж. Вступление советских войск в Иран и укрепление позиций СССР в Южном Азербайджане // Правда Виктора Суворова. Окончательное решение. М., 2009. С. 92–94). В не столь отдаленном будущем за этим шагом, как известно, последовало вторжение СССР в Северный Иран.
Но главным продолжало оставаться японское направление. Явно именно с расчетом использования на этом направлении на вооружение СССР 3 декабря 1951 г. поступили ракеты Р-5. Началось наконец и развертывание пяти обещанных ракетных бригад в дополнение к двум уже имевшимся.
Кстати, в дневниках Берия мы опять видим лакуну с 5 ноября по 21 декабря 1951 г. Таким образом, и принятие на вооружение Р-5, и упоминавшееся постановление Политбюро от 29 ноября – пропущены. Однако через три страницы появляется запись от 20 декабря ( Берия Л.П. С атомной бомбой мы живем! С. 141, 144), что заставляет снова думать об опечатке – лакуна до 21 ноября вместо 21 декабря.
Что-то много, однако, опечаток. Как бы то ни было, очевидно, что дневники Берия теперь отмечает некая нервозность, скомканность, а также путание в датах. Сам Лаврентий Павлович чуть позже, 15 июля 1952 г. (кстати, после еще одной большой лакуны, начиная с 10 июня, и сразу после упоминания о предстоящем съезде партии), замечает: «Редко я теперь берусь за свой дневник. Ха! Дневник это если пишешь и пишешь, а тут то пишешь, то нет. Ни времени нет, ни жалания (так в тексте. – Прим. С. Кремлева)» (там же. С. 154–155). Такого не было даже в самые трудные годы прошлой войны. И это само по себе показательно.