…с Аркадием Исааковичем Райкиным я познакомился в 1970 году. Он пригласил меня написать музыку к спектаклю “Светофор”. От него я впервые услышал прекрасную формулу достижения успеха: “Надо утрудить себя!”.

Иногда он бывал у меня дома, на Черной речке. Здесь я показывал ему музыкальные эскизы к “Светофору”. Слушал он как-то рассеянно, но схватывал всю суть с первого раза.

Усталый немногословный артист преображался, когда в комнату входила Маша. Улыбка разливалась по его лицу, глаза молодели. Через минуту его было не узнать. Вялые междометия незаметно переходили в пространные сентенции. И вот перед нами уже не просто Райкин, а великий артист, неповторимый Аркадий Райкин! Когда он играл, он начинал излучать энергию притяжения. Даже в домашней обстановке.

Позже я подружился со всей его семьей. Костя Райкин блистательно сыграл главную роль в моем киномюзикле “Труффальдино из Бергамо”.

И хотя он пел голосом Миши Боярского, но актерская игра и пластика! Так владеть своим телом не может никто! Разве что Майкл Джексон!

Семидесятилетний юбилей Аркадия Исааковича отмечался в скромном маленьком зале Дворца культуры и техники им. Первой пятилетки. Большой зал “Октябрьский” был, конечно, не для него, всемирно известного и всенародно любимого артиста!

В свое время Райкин вынужден был переехать в Москву, потому что не вынес безмерного “обожания” ленинградской партийной номенклатуры.

Тогда, к его юбилею, я написал поздравление. Первая часть на мотив песни “Качает, качает…”, а вторая — на мотив “Стоят девчонки”. Вышел на сцену, сел к роялю и пропел:

…Актеры народ пьющий. Интересно, есть ли официальные данные, какой процент населения, а точнее, какая доля процента населения всей страны не пьет?

В 60-е годы пальма первенства в этом “жанре” бесспорно принадлежала театру им. В. Ф. Комиссаржевской.

В то время я писал музыку ко многим спектаклям этого театра и изучал “жанр” изнутри, активно участвуя в самом процессе.

Достаточно назвать фамилии таких бойцов, как Иван Дмитриев и Игорь Дмитриев, Сергей Боярский (отец Миши) и Николай Боярский, Илья Олыивангер и Иосиф Ционский. Последним в шеренге, где-то “на шкентеле”, стоял я. Начинающий алкаш — “юнга” Колкер.

Некоторые артисты позволяют себе допинг перед спектаклем. А чем они, собственно говоря, хуже спортсменов?

Спектакль начинался так: сад, ночь, луна, скамейка. На скамейке сидит артист (фамилию не называю, он жив и любим театральной публикой).

Артист должен произнести возвышенный, захватывающий зрительный зал монолог.

Артист пришел в театр загодя. Сделал грим и… успел накушаться. Однако за несколько минут до поднятия занавеса занял свое место на скамейке. Все готово к началу спектакля.

— Ваня на месте?! — кричит помреж. — Занавес!

Ваня храпит.

— Как играет! Как играет! — восторженно перешептывается публика.

Ваня храпит.

Раздаются сдержанные благодарные аплодисменты.

Ваня просыпается.

Оглядевшись, обнаруживает, что он в ночном саду. Ну что ж, дело обычное! Поежившись, подходит к дереву и расстегивает ширинку…

Помреж дал занавес. Занавес, как известно, закрывается медленно.

…Юрий Васильевич Силантьев сначала был скрипачом. Потом стал дирижером. Многие годы он руководил эстрадным оркестром Всесоюзного радио и телевидения. Целая песенная эпоха связана с именем этого музыканта.

Внешне он мало походил на дирижера. Грузный, немного сутулый, слегка косолапивший. Очки плохо сочетались с его круглым русопятистым лицом. Изъяснялся он односложно и приземленно, без высокого политеса.

Были у Юрия Васильевича две страсти — музыка и книги.

У его жены Ольги Васильевны была одна страсть — ее муж.

Ольга Силантьева была когда-то балериной. От этой профессии у нее осталось только красивое лицо. Остальная часть ее массивной фигуры плохо увязывалась с искусством Терпсихоры. Она везде и всюду сопровождала мужа. Репетиция, концерт, зарубежные гастроли — Оля рядом. Заботливая жена и телохранитель.

Она везде и всюду сопровождала мужа.

Она никогда не расставалась с большой дорожной сумкой, наполненной всякой вкуснятиной. Стоило Силантьеву бросить на пульт дирижерскую палочку и объявить перерыв, как перед его носом возникала тарелка горячих пельменей. Оля была всегда начеку!

Юрий Васильевич сумел объединить вокруг своего оркестра большинство композиторов и исполнителей. К нему тянулись. От него многое зависело.

Песенные концерты из Колонного зала Дома союзов ждала вся страна. Участие в таком концерте было престижно для любого музыканта и певца.

Репетиции были долгими и изнурительными. Да это и понятно, за вечер оркестр исполнял тридцать-сорок песен.

Силантьев не делил людей по рангам и званиям.

— Клава, подожди маленько, — говорил он в зал Клавдии Ивановне Шульженко, — я сейчас отрепетирую с Машей Пахоменко, она пришла раньше, а потом с тобой.

Если какой-либо композитор, утомленный собственным величием, начинал брюзжать, что ему некогда, Силантьев держал его до конца репетиции.

— Приходи завтра к девяти утра, — говорил он, — будешь первым.

Приговор был окончательным.

Меня с Машей Юрий Васильевич любил. Он записал в фонд радио все мои песни. Маша долгие годы работала с этим оркестром. Гастролировала “у нас” и “у них”.

После концерта Силантьевы шли домой пешком. Этому правилу они никогда не изменяли. Юрий Васильевич спереди, Ольга Васильевна на пару шагов сзади. Шли молча. Отдыхали.

Как-то Юрий Васильевич, глядя на жену и хитро улыбаясь, тихо шепнул мне: “Саня! Как бы я хотел, чтобы на мою Олю вечером, когда мы топаем домой, напали бандиты. Но не больше четырех! Вот я бы посмеялся!.”.

…У меня есть товарищ. Мы знакомы с незапамятных времен. То, что может Миша Баскин, не может никто.

Вы можете организовать фестиваль музыки ленинградских композиторов в Красноярске? Нет? А он может. Вы можете сделать уникальную реставрацию старинного петербургского особняка? Не можете? Ах, не пробовали? А он может. Вы могли бы тридцать лет заниматься самой черновой и неблагодарной работой в творческих союзах? И не дай вам бог!

Среди моих коллег есть такие, которые с молоком матери усвоили основной жизненный постулат: во что бы то ни стало надо влезть в ПРЕЗИДИУМ. Неважно в какой! Президиум собрания, президиум пленума, президиум съезда. Важно сидеть в Президиуме. И тогда машина работает безотказно.

Если твоя аккуратно подстриженная бородка еле выглядывает из третьего ряда, но третьего ряда Президиума — ты в порядке!

Тебя издают, тебя исполняют, у тебя покупают, тебя привечают на телевидении, тебе зазывно улыбаются редакторы радио. Тебе хорошо живется!

Пересесть из третьего ряда Президиума во второй для такого индивидуума становится смыслом жизни. Он точно знает, что это незатейливое физическое перемещение принесет ему новые и весьма ощутимые удовольствия.

Человек, о котором я рассказываю, никогда в Президиум не лезет. Он обладает здравым и цепким умом. Он сам признает: “Мое место за кулисами”.

Одно дело надувать щеки, а другое — делать дело.

Постепенно в нашем сознании начинают укореняться новые критерии, такие естественные для нормально мыслящих людей. Ты можешь хорошо делать свое дело? Низкий тебе поклон и всеобщее уважение!

А на что ты способен, кипучий бездельник? Пускаешь пыль в глаза и начальственно надуваешь щеки? Столько и получи от жизни.

На музыкальном жаргоне — “отсоссандо каприччиозо”.

…У меня есть соседи Лена Кислик и Павел Ватник. Муж и жена. Когда-то они вместе закончили наш “спортивно-музыкальный вуз” и, в отличие от меня, сохранили верность своим профессиям.

Павел — доктор наук, профессор Санкт-Петербургской инженерно-экономической академии, человек энциклопедических знаний, тонкий художник и незаурядный поэт. Он приходит мне на помощь в самых неожиданных ситуациях.

— Павел Абрамович! Испытываю затруднение. Разгадываю кроссворд и не могу ответить на вопрос: “Главный гистолог Новгородской области в период с 1980 по 1985 годы”.

— Ну, это довольно просто. Пиши. Чебышев.

Малая техническая оснащенность моей квартиры вынуждает меня постоянно тревожить соседа:

— Павел, у тебя есть…

— Конечно, — перебивает меня Ватник.

— Одолжишь?

— Заходи!

Когда я писал музыку к спектаклю Театра им. Ленсовета “Малыш и Карлссон”, я решил, что со стихами к песням лучше всего справится Паша Ватник. Он, в свою очередь, пригласил двух своих друзей-лэтишников А. Виролайнена и Ю. Ноткина. Эта троица написала трогательные и ироничные стихи. Я написал талантливую музыку. Режиссер Нора Райхштейн поставила талантливый спектакль.

Первый Малыш — Алиса Фрейндлих, первый Карлссон — Анатолий Равикович. Идут годы. Прилетают новые Карлссоны, рождаются новые Малыши. Спектакль живет. Двадцать восемь лет (!) спектакль в репертуаре театра.

Идут годы. Прилетают новые Карлссоны

…У директора Театра эстрады Людмилы Вальчук был юбилей.

В тот вечер в зале собрались свои. Эстрадные актеры, писатели-сатирики, певцы, танцоры, композиторы, жонглеры, иллюзионисты — все те, чья жизнь так или иначе связана с этим уютным и популярным у горожан театром.

Ведущий программу концерта Коля Поздеев объявил голосом циркового шпрехшталмейстера:

— К роялю приглашается заслуженный деятель искусств России, композитор, чьи песни мы любим и поем, чьи мюзиклы мы смотрим и слушаем, Александр Колкер! Встречайте!

Я прошел мимо распахнутого рояля, подошел к микрофону и прочел стихи собственного сочинения.

Людмиле Вальчук

…Я не знаю, как правильно произносится по-татарски: “перемечь” или “перемец”. Но я точно знаю, что эти вкуснейшие шаньги с мясной начинкой, обильно политые сметаной, вкуснее всех готовит Раиса Федорова, жена композитора и оркестровщика Владимира Федорова, мать известного кларнетиста, солиста Заслуженного коллектива республики Адиля Федорова.

Если к старости у меня образовался небольшой живот, так это от райкиных “перемечь” или “перемец”.

…когда настали тяжкие для нашего брата времена, я посмотрел на себя в зеркало и подумал: “Собственно, почему мне не заняться коммерцией? Неужто я хуже моего друга Кобзона?”.

Начинать на ровном месте свое дело было страшно. И не столько страшно, сколько непонятно — с чего начинать? Надо было к кому-то приткнуться, а потом уж, набравшись опыта…

Я решил приткнуться к Сергею Осинцеву.

Когда-то он работал в Ленконцерте администратором. Тогда мало кто мог предположить, что под скромным администраторским свитером бьется сердце талантливого бизнесмена. Однако новые времена рождают новых русских. Жизнь менялась на глазах. Все устои летели кувырком. Надо было быть изворотливым, чтобы какой-нибудь устой не придавил тебя. Чувство удивления стало главным чувством моего бытия.

Сергей Осинцев улетел в Париж всего на несколько дней. А вернулся в Россию графом!

Я полагал, что титул графа российского можно получить только на российской земле. Ан нет! В голову полезли шальные мысли. А может, мне слетать в Израиль и отхватить звание дворянина? Нет, лучше князя!

Рожденный ползать — летать не может. И я не полетел.

Я сел в метро и приехал в фирму “КЭТ” графа Сергея Осинцева. Фирма располагается в центре города в старинном трехэтажном особняке.

Если уж делать, так по-большому!

Граф был занят. Секретарша предложила мне перелистать альбом с фотографиями, чтобы скоротать время.

Мама родная! Анатолий Собчак и Эдита Пьеха, Владислав Стржельчик и Алиса Фрейндлих, Роман Виктюк и Елена Образцова, Мстислав Ростропович и Галина Вишневская. Наконец, сама Марина Капуро! Я перечислил лишь малую часть элиты. Все почитали за честь запечатлеть себя вместе с графом!

Мелькнула мысль: может, это фотомонтаж? Нет, это сущая правда!

И вот меня приглашают войти в кабинет к их сиятельству. Вхожу. Стараюсь не робеть. Перед глазами видение. То Собчак, то Капуро, то Собчак, то Капуро.

— Я, собственно, граф, к вам по делу…

— Слушаю вас, — говорит незлобиво Осинцев.

— Я сейчас видел альбом, где вы сфотографированы со своими близкими… Ну, это… Если вы будете затевать какое-нибудь новое дело, не возьмете ли вы меня, граф, компаньоном? Или акционером? Мне не принципиально название, лишь бы побольше были дивиденды. У меня в семье три женщины… А я один…

— У вас просто чутье, Александр Наумович! — отвечает Сергей. — Я как раз откупил в центре на Караванной улице большой подвал и собираюсь там открыть очень уютный, но очень презентабельный…

— Я согласен! — завопил я фальцетом. — Вот мой первый взнос! Нет, нет! Пересчитайте! Ровно одна тысяча долларов!

— Но я без расписки взять ваши деньги не могу! — скокетничал граф.

— Ваше сиятельство! Какие расписки? Чушь собачья! Мы живем с вами в одном городе. У нас с вами огромный круг общих знакомых! Берите! Говорю вам, берите! Я настаиваю!!

Осинцев взял “баксы”, взглянул на меня каким-то сумасшедшим взглядом и, понизив голос, спросил:

— Вы не могли бы найти еще человек двадцать, таких же как вы?

— Я постараюсь… Но зачем? Ведь так нам больше достанется прибыли, — перешел я на такой же конспиративный тон.

— Действительно! — подхватил Осинцев. — Как же я сам не усек такую простую мысль! Да вы, Александр, настоящий коммерческий гений. Перспективнейший компаньон! Я бы на вашем месте бросил сочинять музыку и целиком отдался бизнесу!

Услышав такой дифирамб в свой адрес, я выхватил из кейса монографию “Александр Колкер” и, в знак признательности за грядущее материальное благополучие, благодарно написал:

Их сиятельство взошло, а материальное благополучие моей семьи, увы, закатилось. Через неделю граф поставил мне ультиматум: “Или еще пять тысяч “баксов”, или вы туг же вылетаете из дела. Желающих на ваше место — море. Расходы на постройку ресторана космические. Вносите деньги. Все окупится сторицей! Чтобы получать, надо вкладывать! Через год вы запросто сможете полететь всей семьей в Южную Африку или в Гваделупу. Выбирайте сами!”.

Пришлось кое-что продать. Немного удалось подзаработать концертами. Ликвидировал сберкнижку. Дело есть дело! Ровно через неделю дрожащими руками вручил означенную сумму Сергею Викторовичу.

Спустя год меня пригласили на собрание акционеров ресторана “КЭТ”. За богато накрытым столом сидело человек тридцать незнакомых мне людей. Из знакомых была одна Капуро. Улучив момент, спросил ее мужа:

— Юра, вы акционеры?

— Что я, идиот! — огрызнулся Берендюков. — Я слишком хорошо знаю Осинцева!

Внутри что-то оборвалось…

Граф предложил сначала всем подкрепиться. Услужливые официанты не скупились. Наливали в фужеры. Когда акционеры стали смотреть осоловевшими глазами, над столом нависло что-то дородное с вульгарным красным ртом и копной черных волос.

— Мой заместитель по финансовой части, — произнес граф трезвым голосом. Раздались аплодисменты.

— Уважаемые акционеры! — начала мадам. — Ваш ресторан…

Здесь она сделала паузу, чтобы насладиться произведенным впечатлением.

— О чем это я? Ах, простите! Ваш ресторан не окупил еще расходы на строительство.

Дальше из красного рта забулькали цифры. Люди стали клевать носами. Я проснулся на последней фразе:

— Принимая во внимание все вышеизложенное, должна официально сообщить, что выплата дивидендов в соответствии с размером ваших взносов откладывается еще на полгода.

К этому времени меня окончательно развезло и я заорал через стол:

— Ваше сиятельство! Предлагаю вам за небольшое вознаграждение “крышу”!

— Не понял?! — изумился граф, измерив меня глазами.

— Чего же тут не понять? Рискую жизнью и иду на подвиг! Ради нашего общего дела!

— Не отдаст! — пилили меня домочадцы. — Такого идиота поискать надо!

Они ошиблись. На Руси графья всегда отличались благородством. Мой пай мне фирма “КЭТ” возвратила. Даже с мизерным наваром.

На этом я с коммерческой деятельностью завязал…

“Целуй меня, КЭТ!”.

“… если меня угнетают какие-то жизненные невзгоды и я не могу с ними справиться, я считаю, что они не существуют. Их просто нет.”

Зинаида Иванкович, редактор телевидения и большая умница

…Как-то Роман Карцев удачно заметил: “Если артиста не показывают по телевизору, значит, сидит!”.

Действительно. Такая нынче эпоха.

Можно с успехом выступать всю жизнь на эстраде, можно десятилетия работать на театральных подмостках, но если тебя не показывают в этом “волшебном ящике” — тебе крышка. Страна тебя не узнает. Примеров тому не счесть.

И наоборот. Одно яркое выступление в “Голубом огоньке” — и певец утром просыпается звездой. Так было с Муслимом Магомаевым.

А как же сегодня завоевать свою ступеньку в искусстве, как сохранить известность и не испытать горечь забвения?

Здесь я могу предложить на выбор три варианта.

Первое.

Надо быть богатым. Очень богатым!

Тогда ты можешь купить себе время в телевизионном эфире и периодически напоминать о себе. Жив, курилка! А главное — не сидит!

Второе.

Можно умереть.

Тогда голубой экран посвятит тебе (может быть посвятит) минут двадцать. Дескать, ушел преждевременно из жизни такой-то. А как мы его любили! Какой весомый вклад он внес в национальную копилку нашего российского искусства! Как правило, этим все и заканчивается. И никто никогда не признает, что преждевременный уход из жизни состоялся задолго до смерти физической. Сняли с эфира — и привет!

Я умышленно не привожу конкретные примеры, для этого надо было бы удвоить объем печатных листов издания.

Третье.

Надо покинуть свою страну. Свалить в дальнее зарубежье. Ближнее не считается. Уезжать желательно в ореоле великомученика. Мебель продана. Квартира пуста. Ты сидишь на соседской табуретке…

Как можно пропустить такое несчастье?!

Толпа телевизионных див с передвижной съемочной аппаратурой врывается в квартиру. Ты смотришь в телеобъектив отсутствующим, а лучше этаким скорбным взглядом. У зрителя должно быть ощущение, что ты присутствуешь на собственных похоронах. Телеоператоры передвигаются бесшумно, чтобы не потревожить “усопшего”. Страна в трауре…

Лучше уезжать не сразу, а постепенно. Тогда время пребывания на телеэкране можно растянуть на несколько дней! Тогда твой образ сохранится в памяти народной, пока…

…пока ты не вернешься назад! И вот здесь надо не промахнуться!

Ты не просто возвращаешься. Нет! Ты даришь себя России! Народу!

И вот те же телевизионные дивы встречают тебя в аэропорту (на вокзале). Опять ты в центре внимания! Все телеканалы дерутся между собой за право первыми показать этот счастливый для страны миг! Советую тебе виновато улыбнуться соотечественникам, смахнув скупую слезу. Волнение переполняет тебя! Слова застревают в горле!

Может быть, ты вернулся назад навсегда, к “первой жене”, отдавшей тебе всю жизнь? Нет! Ты периодически будешь смываться к “любовнице”, ибо там теперь твое постоянное место жительства. Как говорится, “пардон муа”. Дело сделано. Ты снова надолго становишься героем “волшебного ящика”.

И тут я задаю вам вопрос.

Вы много знаете женщин, которые так ласково и заботливо, так подобострастно и хлебосольно встречают своих сбежавших мужей?

Я не имею в виду тех истинных художников, писателей, музыкантов, которым в прошлые годы был перекрыт кислород по прихоти власть предержащих. Иосиф Бродский даже мертвый не простил своим палачам!

Я говорю о современных “челноках от искусства”.

Жить там. Делать деньги здесь.

Их много. Целая когорта. Речь сейчас не о них. О них чуть позже. Речь о “первой жене”!

Что же ты такая продажная? Такая неразборчивая? Что же ты тянешь в свои теплые объятья весь этот “маловысокохудожественный” хлам?

Воткни любую кнопку и в твой дом уверенно и нахально влезает эта публика.

Воткни любую кнопку и в твои дом уверенно и нахально влезает эта публика.

Вот шестидесятилетний изрядно потасканный ловелас. Необъятное пузо. Под глазами мешки. Художественно выстриженная щетина на сальном подбородке. Все это придает ему особое очарование. Рядом две видавшие виды “поганки”, мол, их патрон еще ого-го!

Вот дама не первой свежести. Транспаранты с ее именем, как финишные ленточки, натянуты между домами, закрывая от горожан и без того скупое петербургское солнце. Чем же завлекает эта “суперзвезда”? Да все то же. Такая же блатная отрыжка.

Груди вынесены наружу до самых сосков. Это помогает раскрытию художественного образа исполняемых “шедевров”. А песни? Может, в них просматривается композиторский поиск? Может быть, в стихах есть хотя бы маленькое открытие? Может быть, они только твои, выстраданные твоим сердцем?

Ошибаетесь. Тот же кабак! Но кабак низкого пошиба. Хотя в этом жанре есть свои вершины.

— Почему же вы покинули страну? — сочувственно спрашивают эту диву молодые журналисты.

— Так я ж диссидентка! Братцы! — весело врет звезда.

В телестудии хохот. Действительно, не сдержаться!

Включаю телевизор. Идет популярнейшая передача. Объявляется музыкальная пауза. Ба! Знакомые все лица! Мой земляк! Прямо из Америки, из третьесортного кабака на молодежный ринг! Моложав, подтянут, густая черная шевелюра. Нет, кажется, ошибся. Это парик. А вот и новинка — нафабренные черные усы. Этого раньше не было. Ну, здравствуй, земляк! Чем порадуешь?

С трудом попадая в “фанеру” (так называют заранее записанную фонограмму песни с голосом и оркестром), земляк выдает на гора знаменитый “Чубчик”.

Вероятно, такое музыкальное блюдо продумано заранее. За столами идет сражение высочайших интеллектуалов, в студии собрано будущее страны, а на подиуме…

Вспоминается анекдот.

У жены короля парфюмерии Коти шкаф был забит всевозможными изысканными духами, пудрой и дорогим туалетным мылом. Стандартная ситуация: когда неожиданно явился муж, она затолкала своего любовника в этот самый шкаф. Несчастный держался, сколько мог. Но тонкий запах дорогой парфюмерии все же доконал его.

— Мадам! Умоляю! Кусочек говна! — жалобно попросил он, вылезая из укрытия…

Эх, “первая жена”! Горько!

…На петербургском радио есть маленькая комнатка. Там сидит хрупкая женщина. Перед ней большие часы с секундной стрелкой. Тусклое название “Техконтроль” не соответствует серьезности происходящего здесь действа. В обязанность хрупкой женщины входит непрерывное прослушивание всех передач, выходящих в эфир по ГТС (городской трансляционной сети).

Все оговорки, все ляпы фиксирует дотошный техконтроль, записывая точно до секунды время и автора радионакладки.

Музыка передается в записи на магнитную ленту. Неожиданности здесь практически исключены. А вот дикторы, работающие в живом эфире…

— На Дону начались весенние половые работы.

— В зоопарке на площадке молодняка появились: львята, медвежата, волчата, негритята… (Строгач с занесением в учетную карточку.)

— Дорогие радиослушатели! Сейчас артист Ростропович исполнит соло на артистке Вишневской!

— В овощные магазины нашего города поступили бананы и ананы… Простите. Ананасы и бананасы.

— Композитор Дюбюк. Птючки.

Шла прямая трансляция из аэропорта Пулково. Президента Югославии после долгих лет противостояния встречали ответственные работники Ленинградского обкома КПСС. Иосип Броз Тито и сопровождающие его лица спустились по трапу. Ковровая дорожка. К микрофону подходит партийная шишка:

— Мы приветствуем дорогого товарища Иосипа Броз Тито и всю его клику! (Такое не наказывалось.)

— Прослушайте русскую народную песню “Я на кумушке сижу”.

…В 1974 году мы купили избушку в Нарва-Йыэсуу, что значит Усть-Нарва. Этот эстонский курорт расположен при впадении реки Наровы в Финский залив. Божий рай! По-другому это место не назовешь. Напротив нас через лужайку небольшой одноэтажный дом, в котором до последних своих дней жил Евгений Александрович Мравинский. Он был великим дирижером и заядлым, “патологическим”, рыбаком. Часов в шесть утра с удочками на плече, в кепке с огромным козырьком он отправлялся на речку. В это же время мы с Машей — заядлые, “патологические”, грибники — отправлялись в сосновый бор за рыжиками и маслятами. Вечером все встречались за гостеприимным столом у местного хирурга с веселой фамилией Волченок.

Маэстро был уже не в лучшей своей форме. Обычно, пропустив рюмку, он пристально смотрел на сидящую рядом Машу и за весь вечер говорил одну фразу:

— Как печально зачесаны у вас, Машенька, волосы…

Когда-то в Усть-Нарве отдыхали Н. Лесков, П. Чайковский, И. Северянин, Саша Черный. Позже курорт стали осваивать “утесовцы” — В. Людвиковский, Н. Носов, Ш. Абрамидзе. Потом появились М. Пахоменко, И. Понаровская, А. Колкер.

Сейчас, когда пришли новые времена и наше материальное положение стало обратно пропорционально нашей популярности, на первый план среди жителей поселка городского типа вышли два замечательных армянина. Коля Карапетян и Ованес Цамоникян. Они богаты, хлебосольны, любят жизнь, любят своих детей, любят застолье, а главное, любят соседей по даче.

Вот уже несколько лет я гадаю, кому из них отдать пальму первенства в искусстве приготовления шашлыков и люля-кебаб.

Вот уже несколько лет я гадаю, кому из них отдать пальму первенства в искусстве приготовления шашлыков и люля-кебаб.

Я люблю ездить с Ованесом на рынок (в качестве наблюдателя). Надо видеть, как он выбирает и покупает мясо:

— Скажи, дорогой, почему ты так дорого просишь за эти жилы и кости? Что, твой баран был дистрофиком? Да?

— Как фам не стытно! Я его, эгго, кормил таже слишком!

— Уважаемый! Не надо песен! Я в этих делах профессор! Беру у тебя весь этот бросовый товар, но за полцены! Да?

— Эгго неприлично! Как так мошно?!.

Но сумки наши уже набиты первосортной бараниной и мы отправляемся за овощами и зеленью.

Никакой ругани, никаких скандалов, полнейший консенсус!

И если между Эстонией и Россией пробежала черная кошка, то Коля и Ованес в этом совершенно неповинны. Они изо всех сил укрепляют экономическое благосостояние эстонских земледельцев и животноводов.

За столом собирается вся округа. Гвоздь программы — дымящийся мангал! Первый тост — за сказочный уголок эстонской земли. За Нарва-Йыэсуу.

Божий рай!

Виталию Соломину — постановщику и исполнителю главной роли в мюзикле “Свадьба Кречинского”. (на мотив песни “Зависть”)

…Не так давно я закончил работу над оперой “Гадюка” по рассказу Алексея Толстого (либретто А. Колкера и В. Панфилова).

Замысел этот я вынашивал лет пятнадцать. Записал оркестровую фонограмму в студии звукозаписи нашего Союза композиторов. В этом непростом деле мне помог Станислав Бажов, тонкий музыкант и сердечный человек.

Некоторые считают, что я переносил плод. Что эта тема в далеком прошлом. Подобные суждения высказывались и в адрес моей трилогии. Мы это уже проходили. Ким Рыжов в таких случаях говорит: “Не влияет роли!”.

Нынешние режиссеры как-то очень узко трактуют понятие “современность”. Даже в русской классике они норовят раздеть артистов догола, соревнуясь с “поп”-артом.

Идея моей оперы выражена двумя словами. Трагедия женщины.

Моя “Гадюка” не может вписаться в нэп — тот или нынешний. Она сама сводит с жизнью счеты.

Я показывал оперу в некоторых театрах.

— Александр Наумович! А нельзя ли вашу “гадюку” все-таки немножко раздеть? — спрашивал меня очередной театральный “новатор”.

Беру клавир и молча ухожу.

Но я верю в свою “Гадюку”. Я в нее влюблен. Все образуется.

Ким Рыжов в таких случаях говорит: “Продукт непортящийся!”.