Г. Т.

Набегают волны электричек

на густые сумерки вокзалов.

В городе осталась Беатриче

с Петроградской, а меня — не стало.

Обо мне ещё вздыхает эхо

в глубине одной из старых улиц.

Я на самый край земли уехал —

на полмира рельсы протянулись.

Беатриче этот факт известен:

я в страну своей мечты уехал,

в те края, куда собрали вместе

мальчиков с физфаков и матмехов.

Здесь зима. Морозы минус тридцать.

За окном — рукой подать как близко —

очи нашей признанной столицы,

светятся огни Новосибирска…

— Сколько лет… — да ты сама ведь знаешь —

с детства до прощанья с институтом,

ты — моё развёрнутое знамя,

ты со мною каждую минуту,

ты… — Минует более недели,

прежде, чем воскреснут эти строчки

на шестидесятой параллели…

Ждут ли их? Как знать! Целую. Точка.

А потом я сплю — и снова дома.

Невский до смешного непривычен.

Почему-то на углу Садовой

я опять встречаюсь с Беатриче.

Нам вдвоём торжественно и странно,

вновь открыты и сердца и лица, —

и забыт удельный вес урана

и неоны северной столицы,

и почти застывший ртутный столбик —

там, где на заснеженной земле

бьются лбы, блестящие, как колбы,

над решеньем мировых проблем…

…Говорят, я всё забуду скоро:

Вспоминать здесь некогда и негде…

Беатриче раздвигает шторы

в старом доме на Большом проспекте.

1964