На самую кромку земли

август камнем упал.

Ветры с Карпат принесли

мыслей моих листопад —

и крутят их жёлтый ворох

по аллеям и площадям…

Слышишь?

под вечер

гулко въезжают в город

люди на лошадях! —

Бронзовые, стремительные,

с красных закатных гор,

лошади, шеи выпятив,

мчатся во весь опор, —

это наше ржавое солнце

упало с седеющих клёнов:

брошена в город конница

с эхом,

свистом,

и звоном!

И вместо добротной прозы

и размеренности событий

стало в городе звёздно,

стал он —

многокопытен.

И уже не понять,

что сделалось —

до отчаянности

всё ново:

так серебряно, оголтелые,

в гулких улицах бьют подковы…

1965

* * *

Какой же я холоп и негодяй!

Так бестолково, так неловко

душа устроена моя!

Душа, а душно, как в духовке,

стихи, как противни, стоят.

И я, исследуя анналы

трущобы этой, двадцать лет

ищу в отчаянье Начало —

и зря ищу: Начала нет.

Но есть концы — в потенциале…

Порой, проснувшись поутру,

так ясно вижу: в одеяле

лежит, завёрнут, жалкий труп…

Лежит, а за окошком сыро,

и воробьи, и моросит,

и несуразная квартира

в трёх измерениях висит;

на столике бутылка пива,

у телефона — счёт на газ,

и тощий кот сидит, как вывод,

в моих синеющих ногах…

Конец мой неизменно жалок,

и от вопроса не уйти:

каким же быть должно Начало,

чтобы к такому привести?

1965