Мне худенькие плечики твои не обнимать,

нам души человеческие тронула зима,

любовь мою нескладную с обидой пополам

и все пути обратные — метелью замела.

И некому ответить за печаль мою — и пусть

двадцатое столетие не жалует за грусть.

Стоит оно в шинели с карабином у плеча,

кровавое похмелие в тускнеющих очах.

12 марта 1967

(1)

— Папа, я поеду в Иудею!

— Брось свою нелепую идею!

Там война на море и на суше,

вся страна в огне, и храм разрушен;

реки изошли кровавой тиной;

по дорогам скачут сарацины;

по пустым дворам собаки лают;

гол и пуст лежит Ерушалаим…

Ах и ой!

Куда ты взгляд ни кинешь,

попраны законы и святыни,

ум и совесть не имеют весу…

Поезжай-ка лучше ты в Одессу.

1967

(2. Псалом)

Нам звёздный плед,

нам злые сны,

нам боль без края —

по всей земле

твои сыны,

Ерушалаим;

по всей земле, по всей земле

в одной тревоге

мы ищем десять тысяч лет

к тебе дороги.

В полёте птиц,

в лучах зари,

во всём, я знаю, —

лежат пути,

пути не в Рим —

в Ерушалаим;

цвета надежд, любви и слёз —

в его палитре;

под стук колёс над всей землей

звучит Колнидрей…

Ах, ты, далёкая страна, —

не родина для нас.

Так что же десять тысяч лет

мы о тебе грустим?

Любимая! На полпути

забрезжила весна,

но — лишь улыбкой нак стекле,

но — лишь мелькнувшее во мгле

она позолотит…

14 сентября 1967

(3)

Вспаханы поля под полигоны.

Воздух напряжённее и чище.

В городе светло и полуголо.

Улицы блестят, как голенища.

Слышите молчанке проспектов?

Даже слух не надо напрягать:

по планете марширует некто

в кирзовых армейских сапогах.

На полях кричат вороньи стаи.

Города расставлены во мгле.

Он шагает, слышите, шагает

по святой и проклятой земле.

Чьи следы остались на дороге?

Кто принёс щемящий звон копыт?

В городах пустуют синагоги.

Ветер ожидания и пыль.

Встали облака над Иорданом.

Движутся над звёздами знамёна.

В облака развёрнутым ударом

конные восходят эскадроны.

14 сентября 1967

(4)

— Даже если вас высо́ко

злато вознесёт и мудрость,

да не станет в вас гордыня

выше меры и рассудка.

Так учил нас мудрый старец

Авраам из Сарагосы,

приоткрывший нам завесу

в храм высокого познанья.

Но отец наш, старый циник,

реб Иуда бен-Закаи,

торговавший льном в Иене,

нас учил совсем другому.

Как-то, нас собравши вместе,

говорил он брату Юсту,

мне, моей сестре Ирине

и родительнице нашей:

— Кроме града в Иудее,

кроме храма Соломона,

кроме клятвы ми-камоха,

кроме сих святых предметов

вы забудьте всё на свете, —

помните одно лишь злато,

в коем счастье и достаток

и людское уваженье;

ибо ежели не станет

у меня в подвалах злата,

кто, скажите, даст вам пищу,

приютит нагих и сирых?

Минул год, и вот однажды

к нам ворвались христиане

и убили брата Юста,

и в подвалах взяли злато;

и родительницу нашу

отдали на поруганье,

и в холодные застенки

бросили отца Иуду.

Лишь моя сестра Ирина,

как велит обычай предков,

бросившись на меч, успела

умереть неоскверненной.

Но когда, узнав об этом,

я поник в бессильной муке,

мне сказал учитель мудрый,

Авраам из Сарагосы:

— Даже если тяжкий жребий

выпадет на долю нашу,

да не станет наше горе

выше меры и рассудка.

13 сентября 1967

(5)

Проснитесь! Бессонные ночи встают.

Идут поезда на бунтующий юг.

Бессонная явь наполняет квартиры

любовью, и страхом, и скукой без меры…

Я в вечном долгу перед девочкой Ирой

за то, что не принял улыбку на веру,

за скуку и ложь,

за фальшивке слеза,

за раннюю боль неприятия прозы…

Но некогда вспомнить!

Уходят года.

В кричащую полночь идут поезда.

Прощайте!

Вы слышите песню мою?

— Мы людям оставим дороги и споры,

улыбки, любовь, и асфальтовый город,

бессонные ночи, бунтующий юг!

Мы встретим столетье винтовкой и лирой —

история нам не откажет в примерах…

И все.

И блестящая девочка Ира,

проснувшись, увидит бессонную эру:

бессонного неба

немеркнущий яд,

бессонные воды, бессонную явь…

12 сентября 1967

* * *

К сердцу комом

подступают ямбы —

в явном соответствии искомым.

Уж не я ли выдумал, ноябрь,

акварель

красот твоих исконных?

Уж не я ли,

вспоминая лето,

сел однажды и постановил —

осенить озябшую планету

благодатью ласки и любви?

1966, 4 октября 1967

* * *

В нас затаилась осень

листьями междометий —

вспомнит, придёт и спросит, —

что-то мы ей ответим?

То ли, что было лето

порознь

нами понято,

и затаилась где-то

в наших сердцах — ирония?

С клёнов, осин и вязов,

в такт

с затаённой болью

листья летят, как фразы,

брошенные тобою.

Так небосвод серьёзен,

всё

к дождю по приметам…

Знаешь, не надо, осень,

не торопи с ответом.

9 октября 1967