Юрий Колкер

ДАЛЕКА В ЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ

ТРЕТЬЯ КНИГА СТИХОВ

(1974-1980, 1989)

Юрий Колкер, 1983, в деревне Орино Псковской области

Юрий Колкер. Далека в человечестве. Стихи 1974-80. Издательство Слово, Москва, 1991.

Стихи эти написаны в Ленинграде, в годы с 1976 по 1980, и частично пересмотрены в 1989 в Иерусалиме. Почти все они печатались: в журналах Континент, Двадцать два, Стрелец, в газете Русская мысль, в антологии Русские поэты на Западе (1986). Некоторые претерпели значительные изменения по сравнению с предыдущей редакцией, но место и время их написания остаются определяющими.

Это — не сборник, не избранное, а книга, тон и смысл которой навеяны конкретными пейзажем и атмосферой. Издание неновых стихов ни в чем не соотнесено у меня с ностальгией, чьей ласки я пуще смерти боялся там, но так и не узнал здесь. Наоборот, здесь я уверился, что деятельная мысль и нравственное чувство не поклоняются камням и деревьям, труду подневольному предпочитают труд свободный, а любви безответной — любовь разделенную.

Ю. К.

18 октября 1989  Иерусалим-Лондон.

 

Вы все желали мне добра

Вы все желали мне добра.

Никто из вас меня не предал.

Друзьями были мы вчера.

На том простите. Мне пора.

Я жил меж вас и зла не ведал —

Но изменились времена:

Душа сочувствия не просит.

Вы всё сказали ей сполна —

Крылатая умудрена

И преткновений не выносит.

Другие воды и поля

Меня вплотную обступили.

Под сводом нового жилья

Кассандра нищая моя

Скользит, бела от дольней пыли.

19.10.78

 

ВОРОБЕЙ И ПСИХЕЯ

Заблуждений земли

Мне забвенье пошли

И на строгий Твой рай

Силы сердцу подай.

Боратынский

* * *

Воробей — терпеливая птица.

Мне, быть может, когда я умру,

Суждено в воробья превратиться

На сквозном ленинградском ветру.

Как само естество, обезличен,

Равнозначен себе самому,

Воробей оттого симпатичен,

Что живёт, не вредя никому.

Потому ли, товарищ мой нищий,

Осторожный жилец чердака,

Ты мне дорог, что голос твой чище

И надёжней, чем эта строка?

Ничего мне от жизни не надо —

Дайте только пропеть воробью,

Просвистеть в полутьме виновато

Безголосую песню свою.

27.02.78

 

ДИАЛОГ

Негодованье тщетно, скорбь пуста:

Для них струны не стоило касаться.

Вся жизнь — неутолённая мечта,

А не Элизий, как могло казаться.

Определилось наше место в ней.

Не сетуем: его мы заслужили.

Другой, явись мы ярче и сильней,

Сограждане канон бы нам сложили.

— Ты в честолюбцах, помнится, ходил...

— А ты порой сочувствия искала...

Теперь не то: с владевших нами сил

Кисейные упали покрывала.

— Отшельничество будет наш Эдем,

Нирвана с ленинградскою пропиской...

— Нельзя быть всем, но можно быть ничем

И долею не тяготиться низкой.

14.09.79

* * *

Чем дальше, тем меньше хочу

Менять этих дней оболочку.

Чем дальше, тем строже шепчу

Мою одинокую строчку.

Она всё верней и верней

Одну замыкает орбиту.

Всё прошлое собрано в ней

И всё предстоящее скрыто.

В кругу примелькавшихся лиц

На дружбу всё меньше надеюсь,

Но в душах животных и птиц

Читаю легко, как индеец.

19.10.76

* * *

Нет на земле ничтожного мгновенья.

Боратынский

Всё это беды человечьи —

О них не станем говорить...

Не плачь! Свари остатки гречи,

Чтоб утром дочку накормить,

Да крошки хлебные в кормушку

Смети для нищих птиц. А мне

Вели закончить постирушку,

Приладить метку к простыне.

Есть важный смысл в занятьях малых.

В нём — обойдённых торжество.

А кто тебя унизил — жалок,

Он — раб на троне: пусть его...

Нам гордость ведома иная,

Земля просторная, ничья:

Собою жить, не презирая

Ханжу, набоба, палача.

Властителям и судьям тяжек

Живой обыденности миг,

Невнятны судьбы без поблажек

И человеческий язык...

Развешу дочкины колготки,

Отмою кляксу на плите —

И в коммунальном околотке

О вольном возглашу труде.

16.11.78, 1989

Пердек, переулок Декабристов, Офицерский переулок. В доме 4 — прошло детство…

* * *

Ума ли, как царь Соломон,

Просить? Но вокруг — легион

Вменяющих небу поправку.

Нет, мы фаталисты. Мы те,

Кто верен своей нищете,

И нищими явимся в ставку.

Природа не терпит пустот,

Чем сходна с душою. Я тот,

Кто нужен. Как гость у колодца,

Я здесь не случаен: со мной

Мой посох, мой жребий земной,

И пир без меня не начнётся.

10.01.79

* * *

Любовь — непозволительная блажь.

Влюбляться, быть отвергнутым, любимым, —

Всё как-то стыдно в век счастливый наш,

Смешно, актерским выведено гримом.

Твой собеседник — в тридцать лет старик.

Жизнь кончена, остались гнёт и мука, —

Примерь ему напудренный парик,

Друг шалости, удачи и досуга!

Куда девался крохотный Руссо,

За пазухой сидевший проповедник?

Нас переехавшее колесо,

Сдаётся мне, еще не из последних.

1.11.78

* * *

Ты — зерно справедливости, детство!

Символ Зорро вспорхнет со стены

И взлетит, озирая наследство

Ни на что не похожей страны.

Соучастьем, наивностью жеста

И надеждой прохожий согрет:

Вдруг и в жизни отыщется место

Твоему сиротливому зэт?

17.11.78

* * *

Правота, как душа, с человеком

Неразрывна, в него вживлена.

Отрыдавшись над вечным ночлегом,

В неизвестность уходит она.

Застывает ее содержанье —

Точно ангел извлёк электрод

Из раствора, гася мирозданье,

Обездвиживая небосвод.

Правота, как душа, человека

Продолжает по смерти его,

Безделушками нового века

Невзначай оттеняя вдовство.

Нашей крови, меж нами скитаясь,

Ищет, плоти алкает в родстве, —

И четвёртого века китаец

Вдруг себя обретает в тебе.

6.11.78

* * *

(1)

Мала, точно демон Максве́лла,

В пылинке сгорая дотла,

Ты, девочка, ввысь улетела —

И счеты со мною свела.

К чему, астеничная Муза,

Ты смерть мою копишь в крови,

Не ценишь земного союза,

Бежишь постоянной любви?

За долгую нашу разлуку,

За совесть больную мою,

За ласку твою и за муку —

Тебя все сильнее люблю.

А ты, проникая сквозь атом,

Энергию слова храня,

Поводишь крылом виноватым —

И не вспоминаешь меня.

15.03.77

(2)

Крылата, как демон Максве́лла,

Но сердцу ничуть не мила,

Обманщица прочь улетела

И лаской меня обошла.

Прощай, карнавальная Муза!

Спасибо за известь в крови.

Не нужно такого союза.

Природа не хочет любви.

Прощай, не щади иноверца,

Оставь бедолагу в аду.

Другим открывается дверца.

Другую подругу найду.

Спасибо за нашу разлуку

И совесть больную мою.

Удачу меняю на муку.

Другую подругу люблю.

Ласкай переимчивый атом,

Билет для счастливца храни,

Останься драконом крылатым —

И зря чужака не дразни.

(3)

Ты — Ма́ксвелла демон: калитку

Откроешь тому, кто резвей.

И славно! Ко мне-недобитку

Последнюю слабость развей.

Прощай, повзрослевшая муза!

Спасибо за известь в крови.

Не нужно такого союза.

Уж лучше совсем без любви.

Лови горячительный атом,

Счастливцу билет пристегни,

Останься драконом крылатым —

И зря дурака не дразни.

С горячностью замоскворецкой

Прохлада моя не в ладу.

Не нужен мне берег советский,

Оставь меня в Летнем саду.

Люблю мою долгую муку

И совесть больную мою.

Отпраздную нашу разлуку.

Слезы по тебе не пролью.

1977 — 2005

 

АНГИНА

Лишь ангина и может вернуть

Позабытые контуры, звуки...

Заболеть — как в себя заглянуть,

Суеты отрешиться и скуки.

Там, в гербарии счастий и бед,

Вдруг живые отыщутся почки:

Твой младенческий велосипед

Или две хореических строчки.

Сколько лет ты их тщетно искал,

Как шутила с тобой Мнемозина,

Сколько важных ты слов пропускал,

Среди них ключевое: ангина.

Мимолётная гостья, твоя

Правда: время тебя не заботит.

Не хотел выздоравливать я,

Но пришлось. Мой будильник заводят.

Ничего я не помню. Забыл

Красоту, для которой трудился.

Пробил час — оболочку пробил

И в молочную вечность скатился.

29.07.79

* * *

Судьбу цветка с судьбой вселенной

Положим на весы: одна

Им, а равно и нашей тленной,

Высвечивается цена.

Тот день на Куликовом поле

И вся история твоя

Ничуть не перевесят доли

Космополита-воробья.

28.12.78

 

ТОРЖЕСТВО ФЛОРЫ

Пустое всё: не страшно жить,

Не холодно ничуть!

Не трудно боль остановить,

Сжимающую грудь.

Аякс бросается на меч —

Не важно! Всё цветёт.

Ты мертв, но не смолкает речь,

И празднество идёт.

О Флора дивная, пройдись

По улице моей,

На краткий миг остановись

Здесь, у моих дверей...

2.10.77

 

ДВА ПОЭТА

Пошлость вечна — и вечны стихи.

Два поэта ко мне обратились.

Непохожие их языки

Так чудесно в родном преломились...

Два счастливца из тьмы вековой,

Двух империй птенцы: в средиземной

Первый жил, в поднебесной — второй,

А сошлись — не скажу, что в тюремной.

Европеец, две тысячи лет

Стих твой ясный ко мне простирался.

Азиат, не меня ль твой привет

Ждал шестнадцать веков — и дождался?

Европеец, ты учишь меня,

Как добиться известности лестной.

Азиат, ты сидишь у огня

На полу твоей хижины тесной.

Европеец, что я пропою,

Ты рассудишь и взвесишь без скидки.

Азиат, ты мотыгу твою

У терновой оставил калитки.

Оба правы. Но родственный гений

Мне диктует сквозь толщу веков:

— Не хочу никаких поучений,

Прост мой разум и беден мой кров.

12.11.78

* * *

Увы! Промчался этот юный

Прелестный век —

Лавиной лиственной и струнной

Чудес и нег.

Увы, простушка! Оперенье,

Прощай. Забудь,

Птенец, стихотворенье,

Воздушный путь.

Бог любит нас, как орнитолог

Пернатых. Стих —

Полнейшая из всех тяжёлых

Его улик.

3.06.79

 

ВНУЧКА И ДЕД

Девочка спит и растёт.

Лобик высокий потеет.

Майское небо светло.

Чайки в четыре утра

Вдоль розовеющих вод

белыми духами реют

Или на льдинках плывут,

головы набок склонив.

Встану, накину пальто.

Холод и влагу глотая,

Через Кричевский к мосту

выйду в прозрачную мглу:

Кажется всё: над рекой,

будто меня ожидая,

Стройный, еще не старик,

он одиноко стоит.

14.09.77

* * *

Когда зимой грустнеют птицы,

И Летний сад в снегу,

С тобой одним, певец Фелицы,

Я в мире жить могу.

Всё, чем эпохи наши схожи,

Я принял, гнёт терпя.

Мне скучно с теми, кто моложе

И опытней тебя.

И нам легко сойтись о главном,

Найдя ответ в добре,

В саду с окоченевшим фавном

В дощатой конуре.

1.12.77

 

ПОДРАЖАНИЕ КИТАЙСКОМУ

Ты, воробей,

как человек, пластичен:

Всюду живёшь,

где живёт человек.

К жизни любой,

как и он, привыкаешь,

Розу ветров

держишь в клюве твоём.

Берег Янцзы

сближает с берегом Темзы

Выпрост твоих

быстрых, коротких крыл.

Всем, воробей,

ты сродни человеку —

И для тебя

в сердце есть уголок.

Ближе к зиме

я сколочу кормушку

И за окном

нитками укреплю.

29.11.78 — 1979

 

ВОРОБЕЙ И ПСИХЕЯ

Где кирпич и железо, провода и стекло,

Жив пернатый повеса лютой стуже назло.

Век бездельника краток, песня — нищенский вздор,

Скуден миропорядок, где он крылья простёр.

Из недели в неделю жизнь случайна, скудна —

Но над этой скуделью миротворит она.

Два крыла, хоть не птица. В том же утлом мирке,

В том же прахе ютится на сыром чердаке.

Два крыла, хоть не птица... В мире мокнущих крыш

Пролегает граница, что не вдруг разглядишь.

Два неродственных света, отразившись, сошлись:

Воробьиное гетто, олимпийская высь...

Чуть вспорхнёшь — отступает механический лом:

Сад Психеи сияет под убогим крылом.

В кущах, где непреложно воцарилась она,

Справедливость возможна, простота не смешна.

Здесь голодная косность не идёт по пятам,

Здесь возможна серьёзность, неприличная там.

Для гонимых, бездомных и обобранных — в них

Вечных смыслов питомник, вечной неги родник.

Оттого всё теснее в этом капище муз

Воробья и Психеи равноправный союз.

21.08.79 — 1989

 

МОЛИТВА

Ты сомневаешься в себе:

В своём существованьи,

Поддержки ищешь ты в мольбе,

В моем слепом стенаньи.

Стиха сканирующий луч —

Вот вся твоя опора.

Мой дар — к ларцу Кощея ключ...

Прости же, Отче, вора!

23.02.79

* * *

1

Что проку в страсти? Нет пустей

Поверья, чем о ней.

Я — черновик Твоих вестей,

Ты — мысль и боль во мне.

Неужто вечные стихи

Подогревает страсть

И поощряет пустяки

Надчувственная власть?

Ты, кто последние слова

Нам впрыскиваешь в кровь, —

Любовью мысль Твоя жива:

Но мысль и есть любовь.

16.01.79

2

Освобождался от страстей —

И видел свет в окне;

Искал отеческих вестей

В душевной глубине;

Шептал: грехи, а не стихи

Подогревает страсть;

Винил в неловкостях строки

Надчувственную власть;

Лишь точной рифмы вещество

Впускать решался в кровь;

Договорился до того,

Что мысль и есть любовь;

Шальной идеей ослеплен,

Сражаясь до седин,

Остановить Армагеддон

Надеялся один;

Адмиралтейская игла

Иглой ему была...

Шекспира гнал и Бога звал,

В слезах на чудо уповал —

И тут она вошла...

1979, 2005

 

EX ADVERSO

Отгородясь фигурной скобкой,

Мостки над хлябью навести,

На почве гибельной и топкой

Заставить сладкий мак цвести —

Дурманящий и жаркий кратер,

Из мрака вызванный цветок, —

Твоих трудов, мелиоратор,

Достойный зависти итог.

Он легкий сон тебе навяжет,

Поможет боль благословить,

И сам со временем укажет,

Где скобку круглую закрыть.

23.11.78

* * *

Приятель увлечен пластической строкой

В чести полузабытого поэта —

Там Орковы поля, полуденный покой

Тавриды, Мойры тягостная мета;

Там все не так, как здесь. Пересечешь межу —

И асфодели покрывают поле...

Я слушаю его — и сам не нахожу

Для чувственного ни мечты, ни воли.

Что страсти грубые, когда ты у дверей?

Служи тщете, япетово наследство!

Неужто и душе нет входа в эмпирей

Без их земного, низкого посредства?

3.08.79

 

МОЛЧАНИЕ ПРОРОЧИЦ

Двух беглянок, двух вещих сестёр

С берегов Адриатики дальней

Этот остров трапецеидальный

Приютил с незапамятных пор.

Клии выверты, жизни изнанка

Внятны им — оттого и бледны

У порога полночной страны

Европеянка и Африканка.

Но не жалуют дар их античный

Лестригоны... У невских куртин

Пушкин кланялся им и Кюстин,

С правотою своею частичной.

Кто поверит у нас гороскопу?

Что за вздор на устах у сивилл?

— Европейцев упрячут в Сибирь,

Африканца — не пустят в Европу...

Сбивчив, дик в наших топях оракул:

— Мор, да глад, да большой маскарад...

А народу-кормильцу твердят:

— Образумься, пока не заплакал!..

Вот и сникли, молчанием тяжким

Облеклись. Та глядит на восток,

А другая — на запад. Жесток

Русский бог. Век не в пору бедняжкам.

2.11.74, 1989

* * *

Сменяет Эпикура Эпиктет,

Как негу летнюю сменяет осень.

Так, мой поэт! Мы не печальны, нет,

И к прошлому привязаны не очень.

Столь в этой жизни нам принадлежит

Немногое, что должно быть счастливым:

Ее руно нетронутым лежит

Перед твоим сознаньем терпеливым.

10.10.78

 

ТЕНЬ ПОЭТА

Полночный этот шаг (чуть глуше, чем людской,

Хоть и усилен подворотней)

Так тягостно знаком — и так похож на мой...

Не эхо ли? Но нет: свободней...

А встречный пешеход чуть зонтик наклонит,

Чтобы лица не видно было, —

И тут уж знаю я, чей властный дух сквозит.

Крепите, плотники, стропила!

Живых телеснее, плотнее естества

И естеству повелевая,

Зачем являешься? Уж не в мои ль слова

Вместится мощь твоя живая?

Не нужно, уходи... Нам не ужиться здесь.

Угодья невские бескровней

Айдесских пажитей — не вызывай на месть

Мой стих младенческий, сыновний.

Оставь мне угол мой. Не сумерки, но тьма

Расселась в необъятной зоне.

Пусть будет всё как есть, сума или тюрьма,

Пусть вор останется на троне.

Что сердцу ведомо — не снилось мудрецам.

Со мной — твое горацианство:

Страна, открытая нездешним голосам,

Теней возлюбленных пространство.

Да, мне лишь голоса, что с детства я любил,

Оставь, — условное пространство,

Где может уцелеть бездеятельный пыл

Последнего горацианства.

3.08.79, 1989

* * *

Воробей — осторожная птица.

Я хотел бы, когда я умру,

Всё забыв, в воробья превратиться

На сквозном ленинградском ветру.

В нём природа, на шутки скупая,

Многозначность явила свою:

Всем он равен, во всём уступая,

Чайке, ласточке и соловью.

Но не им, сэкономив горбушку,

Зимним днем, отрешась суеты,

За окном наполняешь кормушку,

Далека в человечестве, ты.

22.08.79

 

В ТРАМВАЕ

(1)

Милая, сине-зеленый

Вижу огонь вдалеке.

Это трамвай отдаленный

К дому бежит налегке.

Пламя уже облизало

Мокнущей площади щит.

Скоро и нас у вокзала

Он подберет и помчит.

Рядом, на заднем сиденьи,

Сядем в вагоне пустом.

Это такое везенье —

Ехать и ехать вдвоем.

21.08.77

(2)

Милая, сине-зеленый

Вижу огонь вдалеке.

Это трамвай отдаленный

К дому бежит налегке.

Стыд, униженье и горе —

Вот что я вижу вдали.

Видишь ты — синее море,

Южную зелень в пыли.

Пламя уже облизало

Мокнущей площади щит.

Нам повезёт у вокзала:

Нас — подберет и помчит.

Рядом на заднем сиденьи

Сядем в рыдване пустом,

Веря, что это — везенье,

Каждый — с мечтой о своём.

28.09.05

 

ПОСЛЕ ЭДЕМА

Подайте мне свирель простую.

Батюшков

* * *

Между жизнью и смертью граница,

Перепонка меж злом и добром

Шелохнётся — и воздух слоится,

Словно птица взмахнула крылом.

Не проводят меня и не встретят.

Дверь прикрыта, петух не кричит.

Здесь ли всё еще я? Кто ответит!

Даже ангел-хранитель молчит.

Растворима, как ломтик тумана

В голубой пелерине весны,

Так устроена эта мембрана,

Что видна лишь с одной стороны.

21.03.75, 1989

* * *

Что легкость любовницей нашей была,

Того и припомнить нет сил.

Как женская рифма, сирень отцвела,

Наш гений язык прикусил.

А, право же, было! Свидетельства есть.

Беспечная песня лилась.

Еще на благая — блаженная весть

В нас ямбами отозвалась.

Эллада гостила за нашим столом:

Афины, Локрида, Эпир,

В пластической неге несметным числом

Надежд населяя эфир.

Наш гений не в лёгком ли жанре хорош,

Пристоен не только ли в нём?

Не вся ль его правда — субтильная ложь

Любви, в преломленьи двойном?

Февраль на пороге — нельзя ли свечу

В тот храм опустелый внести?

— Не знаю, не знаю... и знать не хочу.

Я очень устал, отпусти.

21.01.80

* * *

Через весь вообразимый стыд,

Через низости и униженья,

Через строй бессмысленных обид

Мы прошли, и это — достиженье.

Незачем родиться подлецом,

Чтобы знать, как подлость подступает

С искаженным, взмыленным лицом —

И тебя в бараний рог сгибает.

Мы не уступали без борьбы.

Давний счёт у нас, от школьной парты, —

Но не сломишь происка судьбы,

Промысла, тасующего карты.

Есть, должно быть, тайный смысл, и цель

Быть должна, иначе оправданья

Не найдёт земная канитель,

Твердь не выстоит и мирозданье.

20.03.80

* * *

В. С-о

Что счастье? — Картуш, завиток,

Трилистник извечный,

Сырого тумана глоток

Да день быстротечный.

Глупею, как вспомню о нём.

Сомненьем унижен

Рассудок мой. Слякотным днём

Мой дух обездвижен.

Напрасно берёт карандаш

Баженов-строитель:

Неправда, что счастье — пейзаж,

Неправ мой учитель.

С оглядкой на невский туман,

Каноны и схемы

Храню я строку-талисман

Из детской поэмы.

Люблю этот нежный брелок.

Он — средство от транса,

Лекарство от блох, уголок

Иного пространства.

Скучна мне любая модель

Без примеси страсти.

Известно, что счастье — не цель,

Но цель — это счастье.

8.07.80

* * *

Наша правота измеряется удачей.

Н. К.

Гамаши за бюст Геродота

Засунув, к поэту она

Бежит, вся — порыв и свобода,

С тетрадкой, надежды полна.

Ты знаешь, что станется с нею,

Всю жизнь, лет на сорок вперед:

О чем же грустить тут? — Болею

Душой за нее... пусть идет!

День весел, кипением налит,

Как море, бескрайне житье.

Сейчас знаменитость похвалит

Прелестную музу ее.

Под сенью гостиничных комнат

Певца вдохновенье проймет —

Похвалит, надолго запомнит,

На смертном одре помянет.

Но ей улыбнется призванье

Другое, что тоже — в крови:

Очаг гименеев, страданье

И готика женской любви.

Из Кракова, Ульма, Брюсселя

Святые в несметном числе

Ее поощрять прилетели,

Освоились в Детском Селе.

Голодному времени в пику

Писателя княжеский быт

(где слуги и бьюик для шику)

Счастливица благословит.

На две ее важных дороги

Одна путеводная нить:

К обеда — доставить миноги,

К рассказу — стихи сочинить.

И век изуверский не страшен.

Над женственным зодчим встает

Ажурных и стрельчатых башен

Невыдуманный хоровод.

Но не обуздаешь природы,

Не тронешь стихии шальной,

Когда величавые своды

Сейсмической смоет волной!

Над грудой священного сора

Отыщет ли времени связь?

— Страданье — начало позора,

Промолвит, в последней смирясь

Беде... А покуда — из детской,

Где плюшевый мишка лежит,

Задолго до воли советской

Девчонка к поэту бежит.

Ее проводить не мешало б

Тебе по весенней Москве,

Но нет ни предчувствий, ни жалоб —

Блаженная дурь в голове.

17.12.77, 1989

* * *

Чего хочу? Всего, со всею полнотой...

Н. О.

Военную музыку Герцен любил.

Мне слышится дробь барабана.

Нелепый Исакий торчит из стропил,

Без купола, в клочьях тумана.

Мне внятен валторны воинственный рёв

И флейты дорической звуки,

Но струнные предпочитал Огарев

И сам сочинял на досуге.

Он не был вождём. Изводился, раним,

Сердечного ради союза —

Меж тем чуть не плача взывала над ним

Его обойдённая муза.

Он с нею свиданья продлить не умел.

Ни в чем не далась ему мера

Созвучья, кладущего водораздел

Супружества и адюльтера.

За другом спешил, с неопознанным злом

Сражался, седеть уже начал,

Когда ж оглянулся, у той под крылом

Был Лондон, и Гринвич маячил.

Не здесь ли извечная наша беда?

Душа всеохватности просит,

И цельного мы сторонимся труда,

Который к блаженству выносит.

20.04.80, 1989

* * *

Наглотались мы сладкого яда.

Ты — наперсница вечности, грусть!

Мне с тобою и счастья не надо:

Все пустое, за что ни возьмусь.

Иллюзорны его оболочки:

Дружба, душ неразрывный союз...

Я не знал, каково в одиночке.

Привыкаю теперь. Перебьюсь.

15.09.78

 

ГАМЛЕТ В КОТЕЛЬНОЙ

Есть это и это — и я не знаю, что лучше.

Кто ясен и весел, тот в общем и целом прав.

Идея царит недолго, и мненье — летуче,

Они исчезают, до нитки нас обобрав.

Идея, как женщина, вьёт из нищих верёвки,

И комплексы наши идут по той же статье

Растрат и просчётов. И что возразишь воровке,

Щита не имея в обществе и семье?

Цветок твой прекрасен, да средств я боюсь пахучих.

Я болен сомненьем, а это — скверный недуг.

С проблемой выбора не был знаком поручик,

Умевший с холодным вниманьем смотреть вокруг.

20.06.80

 

НОЧНАЯ ПРОГУЛКА

В начале мая весел кочегар.

Сезон идёт к концу. Ему не спится.

Дочитан Кьеркегор. Сползая с нар,

Он падает — и вяло матерится.

Гороховая улица блестит,

Дождём промытая. Неразбериха,

Как конница, в мозгу его летит.

В родильном доме, что напротив, тихо.

Адмиралтейство. Три часа утра.

Светло. Мелькнули белые фуражки,

И женский визг послышался. Ура!

Из стен твердыни выпорхнули пташки.

Фонтан безмолвствует. Задрав штаны,

В нём бродит седовласый алкоголик

И собирает мелочь. Серп луны

Увяз концом в небесных антресолях.

27.07.80, 1989

 

ПОСЛЕ ЭДЕМА

Там — мы были детьми,

это значит: мы были умней.

Обвиняю в измене

того, кто об этом забыл.

(1964)

Яблоко съедено. Будешь страдать и трудиться

В тундре, а не в палисаднике, вечно один.

Где безмятежность недавняя? Путь твой двоится.

Где тот хитрец, что закапал тебе атропин?

Мысль твоя — точно инфанта без мамок и нянек:

В малом — беспомощна, детски надменна — в большом.

Метафизический — он и обычный изгнанник,

Нет ему пристани в мире огромном, чужом.

Ева покуда с тобой, да глядит виновато.

Не узнаёт — и сама хороша в нищете.

Новая истина — новое иго... Утрата

Явственно сознана. Те же мы с ней, да не те.

Чем мы с ней только не тешились? Горя не знали!

Славили боль, человечеству лавры плели,

С Марком Аврелием плакали, с графом пахали —

Больше ни влаги, ни пахотной нет нам земли.

Краток наш сумрак, преступно соприкосновенье,

Афористичен сожительства терпкий язык.

Вот твоё имя, мой разум померкший: мгновенье.

Вот твоя сущность, планида моя: черновик.

12.01.80, 1989

 

СТАНСЫ К СОВЕСТИ

Лишь больные и дети ведут дневники —

Что же долее медлить? Начнём.

Твой мерцательный пульс — аритмия строки —

Намечается в небе ночном.

Жизнь была бы прекрасна, но ты — мой кошмар:

Ты и радость, и мука моя.

Говорят, за тобою ухаживать — дар:

Кто, бездарный, несчастлив, как я?

Тот, чьей тенью я в этих пространствах ведом,

Был, как я, идеала должник,

Совершенства искал, изводился стыдом

И под гнётом соблазнов поник.

Резонёрством не спасся, и нам не спастись —

Ну, а всё же?.. кто знает! а вдруг

Дневниковая исповедь, твой фронтиспис,

Облегчит застарелый недуг?

Невозможно мне было, пока ты слаба,

Не отдаться капризам твоим, —

Но целительным свойством известны слова,

И душа моя тянется к ним.

Слово властвует: зависть, распущенность, злость

Разрушительных сил лишены.

Выздоравливай, деточка. Средство нашлось.

Мы друг другу почти не нужны.

27.08.79, 1989

 

БЛУДНЫЕ ДЕТИ

Память мудра: на кошмары наложен запрет,

Но не всесильна: оставлен простор укоризне.

Бедная девочка! Если назад посмотреть,

Сколько мы с нею наделали дел в этой жизни...

Стоило души нам терпким стыдом напоить

И поумнеть, как последняя гавань маячит.

Если, как ленту, всю жизнь просмотреть предстоит, —

В этом и казнь. Непомерней не мог Он назначить.

29.11.80

 

ЧАЙКА

Пари, мой гений, гальциона —

Над гладью меркнущей реки,

Под синей твердью небосклона,

Ухмылкам черни вопреки.

Твои крыла в лазури тонут,

На них Создатель славу льёт,

Людскою низостью не тронут

Твой ослепительный полёт.

Пока твоё круженье длится,

Вся жизнь — сплошное торжество.

Пари, чтоб смыслом поделиться,

Со мной, теряющим его.

9.08.79

* * *

Зима наступает, Вивальди спешит

В притихшие наши сады.

Лист, ветхий как марля, уже не шуршит,

Осунулись неба черты.

Не этим ли утром петунья цвела,

Лобелия и ноготки,

В головку цветка проникала пчела,

И чайки паслись у реки?

Должно быть, мы долго бродили с тобой:

Свинцовою сделалась синь,

Приблизились скрипки, померкнул гобой,

И ясно звучит клавесин.

20.07.80

 

МИНУТЫ ВОЛЬНОГО ТРУДА

1

Мальчик о счастьи писал.

Тему он знал безупречно.

Кто его труд направлял?

Дух, пребывающий вечно?

Счастье — особый предмет.

Тот, кто несчастлив, не знает,

Чей гипнотический свет

Волю к труду поощряет.

Окна распахнуты в сад.

С нотами мраморный столик,

Осень, и мальчик ей рад —

Счастлив, прилежный католик.

Сон мимолетный бежит

Детской просторной кровати.

Что на пюпитре лежит,

Кто — Мысливечек, Скарлатти?

Нас, чтобы выжили мы

В Зальцбурге немузыкальном,

Моцарт выводит из тьмы

К радостям нематерьяльным,

Нас, если труд уступил

Место сомненьям и скуке...

Тот, кто несчастлив, забыл

Моцарта сладкие звуки.

2.10.76

2

Я вспоминаю иногда

(хотя и память — плод запретный),

Как поздней юности звезда

Вела мелодией заветной.

Не страшен голод и погром

При этом сладостном напеве,

Но мы — проглочены живьем,

Полмира у кита во чреве.

Подошвой Млечный Путь закрыт.

Скопцы построены в колонны.

Сизиф Сизифу говорит:

— Нас миллионы, миллионы!

Я вспоминаю иногда,

Как если б счастье возвратилось,

Минуты вольного труда,

Судьбы неслыханную милость...

2.10.76

3

Он был еще молод, когда,

Прося подаянья,

За ним увязались нужда,

Тоска и страданье.

Он был еще полон собой

И полон надежды,

Когда его тесной гурьбой

Обсели невежды.

Я знаю, что времени нет,

Иссякло терпенье,

И все-таки счастье — предмет

Его вдохновенья.

Я знаю, как жизнь невзначай

Становится болью,

И все-таки — счастье: пускай

Не с ним, не с тобою...

3.10.76

* * *

У женской нежности завидно много сил.

Анненский

Ты, ласточка, вольна, а вольности не спится.

Лазурью и листвой осмыслен твой полёт.

Ты — спица в колесе поэзии, ты — жница

Воздушных струй, ты — нежности оплот.

Я имя милое хочу связать с тобою,

Семь смыслов, семь страстей сосредоточить в нём,

Семь истин приручить, а ты меж тем восьмою

Увлечена в лазурный окоём.

Лети, одушевляй! Ты выше аллегорий.

Беспомощны слова. Лишь вечный небосвод

Вместит твою мечту, твой ареал, который

Несбыточною нежностью живёт.

24.10.80, 1989

 

ПЕСНЯ

Она под небом Крыма,

Где даль ясна, где мысль вольна —

Моим стихом хранима,

С морской волной дружна.

Волна бежит от Крита

Через Босфор до Крымских гор —

И блеском нереида

Спешит насытить взор.

И я бы мог на юге

Не знать забот у древних вод,

Но ласточка разлуки

Гнездо над нею вьёт.

23.08.80

 

ФАВН В РОЩЕ КИПРИДЫ

Зое Эзрохи

1

Ты, Аматузия нежная,

дар сей прими благосклонно:

Новая жрица твоя,

кинув кружок Аонид,

Тебе творит возлиянье,

но дружбы с Игеей не водит,

Бахус также ей чужд —

тем драгоценнее дар.

2

Увы, Игея в наш век

в большей чести, чем Киприда!

Правило это старо:

тот в чести, кто суров,

Но и Прекрасная прав

над нами своих не теряет —

Чувствую: взыщется мне

этот кощунственный стих.

28-29.08.80

 

КАМЕНА ПРИШЛА И УШЛА

1. ЕЕ ПОРТРЕТЫ

Вот фотографии. Осталось их немного:

Одни я выбросил, другие потерял.

Ты хороша на них: живым дыханьем бога,

Нектаром юности проникнут матерьял.

Десятилетие, как листья облетели...

Я дверь в котельную закрою на крючок —

И стих ямбический слоняется без цели,

И заливается под нарами сверчок.

Как в пору ту мы все блаженны, даровиты!

Лишь нет еще судьбы: она шумит в листве.

Поди скажи в наш век: волшебные ланиты.

А всё-таки скажу, останусь в меньшинстве.

Канова их ваял, расписывал Понтормо,

Но дорианов бес не дремлет на посту:

Я прикасаюсь к ним — и оживает форма,

И милые черты стареют на лету.

20-21.11.80, котельная ЦНИДИ

2

Ты права: я добился немалого!

Оглянись, посмотри на меня —

И найдешь неудачника вялого,

Потерявшего гриву коня.

Опустившегося, бесконтрольную

Жизнь ведущего, день ото дня

Больше, вечности давшего вольную, —

Оглянись! Ты увидишь меня,

Все иллюзии похоронившего,

Распростертого во временах,

В кочегарке, за бойлером, нищего,

В провонявших мазутом штанах...

— Это он ли, — ты спросишь с сомнением, —

Там, на юге, где плещет волна,

Давней юности милым видением

Был, обрывком чудесного сна?

Не подумай, я вовсе не сетую

И себя не жалею ничуть:

Не грущу — и тебе не советую.

Я от скуки насмешкой лечусь.

Скучно Мойрам. Старух не мешало бы

Для острастки слегка подразнить —

И, глядишь, от насмешливой жалобы

Веселее потянется нить.

20-21.11.80, котельная ЦНИДИ

3

Камена пришла и ушла.

Вы рядом Киприду найдете,

Но что мне за дело? Была

Шарманка недолго в работе.

Камена пришла и ушла,

Растаяла, как наважденье,

И времени препровожденье

За труд недоумку зачла.

Я звуков сцепленья люблю

И нежные смыслов смещенья,

И если с другою шалю,

То это моё упущенье.

20-21.11.80, котельная ЦНИДИ

 

РЕФЛЕКСИЯ

Корковое вещество,

Звезды осенние, жальте!

Нет впереди ничего —

Трещина в мягком асфальте.

Трещина, ссадина, боль,

Стыд... Над асфальтовым полем

Кто-то мне шепчет пароль:

Легче играй, мирандолем.

Долго ли в доме пустом

Вытянешь? Долго ли душу

Здесь, над Литейным мостом,

Вывернуть в слякоть и стужу?

Овеществленный каприз

Звездной расхлябанной жижи

Долго ли вытолкнуть из

Экологической ниши?

Коконы дальних миров,

Вязь шелкопрядов вселенной

Входят под нищий мой кров

Трещиной смысла нетленной.

Ожесточась в пропастях,

Взвившись до символа злого,

Душу изводит пустяк —

Зверь, пожирающий слово.

2.12.79, 1989

* * *

Как шумный ливень, необуздан гений,

Не мыслит он, но твердь животворит.

Он не союзник умудренной лени —

И нас торопят окна затворить.

С остолбененьем наша мудрость схожа.

Надежен ствол ее, да корень сух.

Рефлексии пожизненная ноша

Надкушенный отягощает дух.

Меж тем как он, не вглядываясь в средства,

Вычерпывает суть свою до дна,

Коллекциями сумрачного детства

Твоя наперсница поглощена.

И, ей подобна, в боль свою вникая,

По эту сторону добра и зла,

Исхлёстанная веточка нагая

Качается, касается стекла.

26.11.79

* * *

Дискретен мир: в нём счастье — форма,

И панацея смысла — знак,

И наша птица ищет корма

В блаженных сгустках, в именах.

Она вспорхнёт — и мы под сенью,

И гений сам в себе счастлив,

И с ним — симво́л уединенья,

Египетский иерогли́ф.

Рассыпано в стенах Уфиций

Ее жемчужное зерно.

Но что обведено границей,

То совершенства лишено.

И — мимолётно счастье птичье.

В ее гнезде — не счесть потерь.

Твердил я в детстве: — Беатриче... —

Мой Данте, где твой друг теперь?

В своей поверхностной работе

Любовь шедевры создала —

Но кистью не удержишь плоти,

Резцом — сердечного тепла.

И как ни благостно касанье,

И что нам форма ни сулит,

За ними — осень, угасанье,

Да стук колёс, да степь пылит...

Нерасчленённого объёма,

Бездонных, вечных пропастей

Создатель — Бог: везде он дома.

Поверхность создал — Асмодей.

Над артистическою паствой

Сей верховодит на земле,

И клятва разделяй и властвуй

Горит на творческом челе.

6.10.80, 1989

 

АТТИЧЕСКАЯ МИЗАНТРОПИЯ

Зачем так настойчиво гонят,

Так немилосердно теснят?

И лучший слезы не уронит,

Над болью твой не застонет, —

А тут Евридику хоронят,

Психею спровадили в ад.

Смешаться бы с пылью дорожной,

Откинуть, отринуть, забыть...

В субстанции этой подножной —

Единственный пафос надежный,

Единственный способ возможный

Япетовых внуков любить.

7.10.80

 

ЭЛЕГИЯ

Мы — гордость, с бедностью совместна.

Державин

Когда я был молод, меня нищета привлекала.

Казалось, для мысли она и для гордости место даёт.

Италия с ней уживалась: большое лекало

В оправе тирренских и адриатических вод.

Предчувствие славы служило ей выгодным фоном —

И Муза беспечно авансы ее приняла.

Мне виделся храм с ионическим нежным фронтоном,

Тропинка над кручей — и вечность игрушкой была.

Тебя, приобщения пафос, я помню... Какие

Картины являлись на твой вдохновенный призыв!

Как сладостно вымолвить было: Чивитта-Векки'я,

Пропеть, ударенье сместив, перевод позабыв.

Миланский мальпост (виновата французская проза)

Таинственным образом мысли моей угождал,

И рядом с чеканкой имён — Ватикан, Бельджойозо —

Подделкой и пошлостью выглядел звонкий металл.

Был беден Стендаль, и хотелось свободным, влюблённым

Остаться (влюблённым — слегка, а свободным — вполне)...

Но Герцен уже прокатил со своим миллионом

По Корсо — и дальше, в Неаполь, и кланялся мне.

Когда я был молод, я бедность любил понаслышке,

Не знал про особенный, русский ее вариант, —

Но бог справедлив, и судьба улыбнулась мальчишке,

Патент неудачника выправив мне, как талант.

4.04.80

 

ЛИСТОПАД

В саду ли, где мрамор щербатый грустит,

Где Полдень с лицом Каракаллы стоит,

Сжимая короткие стрелы, —

Надежду счастливую вновь обрету?

Три нежных сивиллы со мною в саду,

А в будущем — те же пробелы.

Иду, и гербовые листья летят —

Кленовые, будто напомнить хотят

О заокеанском соседе:

Я вижу судьбы его гибельный срез,

Прощальный визит, атлантический рейс,

И сердце в привычные сети

Летит — не ему ли шепчу: прекрати...

Но шепот другой различаю в груди:

— Прощай же! до нового рейса,

До близкой, до нашей далёкой весны...

Готовят нам ящики — мы спасены... —

Мой лист атлантический, взвейся!

21.10.74 — 1980

 

СТАНСЫ

В ущелье города глядит твоё окно:

В долину крыш и стен, в лощину труб и окон.

Светает, всюду снег. И ты, сказать смешно,

Мечтою ни о чём, как в юности, растроган:

Ее нельзя назвать, нельзя определить...

И сладкий этот миг нельзя, нельзя продлить.

Над этой пустошью рассвет невыразим.

Окошко там, внизу, оранжевым сияет

Пятном — в который раз? Подумай, сколько зим,

Что утро, тот же стих тобой овладевает,

И веет на тебя младенческий покой

Свободой от забот и суеты людской...

В ущельи крыш и стен, где комната твоя,

Разбойничья нора, отшельничья пещера, —

Вороньи пастбища, угодья воробья

Здесь Гесиода ждут, а утро ждёт Гомера.

Усталость не прошла: вчера ты поздно лёг,

Но некий горний дух в свой бег тебя вовлёк.

Прощай, теченье дней! Прощай, трёхмерный мир!

Прощайте, прелести пустынного пейзажа!

Случайной жизни дар, больничный сувенир, —

В рентгеновских лучах распалась правда ваша.

Пожизненная мгла очей твоих бежит,

И вечность, как брелок, тебе принадлежит.

1980

ЮРИЙ КОЛКЕР, 1985, ИЕРУСАЛИМ