БЕЛОЕ И КРАСНОЕ
Порхает бабочка, цветет чертополох,
Дубы блаженствуют, и ястребу — раздолье.
Прекрасен Хартфордшир. И твой шесток неплох.
Печали поважней знавало это поле.
Ты в царстве времени, обширном и ничьем.
У этих двух ворон — монашеские лики.
Тень ослика плывет над высохшим ручьем
И тает в зарослях клыкастой ежевики.
На этом бугорке ты бога искушал —
И был тебе ответ пифийский, из лукавых:
— Сэм Пипс, — услышал ты, — тут рысью проезжал
На Барнет, к родникам деревни роз кровавых... —
В камзоле вышитом, при шпаге, в парике,
В парижских башмаках, лионских панталонах,
— Целебны тут ключи! — он пишет в дневнике,
И не простым письмом, а в символах мудреных.
Сей пастырь кораблей, заядлый жизнелюб,
В глаза не видевший Кронштадта и Тавриды,
Любовь похоронив, на сетованья скуп,
Не слышим у него ни злобы, ни обиды.
Но вот он проскакал — и мука тут как тут
И с новой каверзой, доселе небывалой,
А розы в Барнете по-прежнему цветут,
Клинки у белой и клинки у алой.
Лишь ту, сказал мудрец, нам жизнь прожить дано,
Что мы испортили; лишь ту испортить можно,
Что прожили. Добавь: что поутру смешно,
Не стало б к вечеру постыдно и ничтожно.
О женской верности и доблести мужской
Мы столько слышали и столько слов сказали,
Что стены белые краснеют на вокзале,
И пьян чертополох над гробовой доской.
5 сентября 2001 — 15 февраля 2005
* * *
Сидит под Александровой колонной
Чудовище мечты осуществленной.
Торчат клыки, несет из пасти серой.
Сидит, надеждой сытое и верой.
Песок до горизонта. Ни травинки.
У зверя на ресницах — ни слезинки.
Обрюзг стоокий Аргус, еле ходит,
Пигмей на поводке его выводит.
На свете — ни души. Земля пуста
И замкнуты небесные уста.
Не смей, не смей мечтать! Мечты сбываются —
Вот локти где начнешь кусать и каяться.
16 февраля 2005
* * *
Его, Филемон, ни с кем делить не возможно!
Мы атом членим — для мысли честь и отрада,
А в этой шкатулке всё составное — ложно.
Нет! Счастье, как ты, — самой природы монада.
И боли твоей никто вполне не разделит,
Хотя б и старался бережно и упорно.
Чтоб лучший твой друг не стал вдруг что лютый нелюдь,
Беги сердечной игры; она — иллюзорна.
12 мая 1984, февраль 2005
* * *
Соседка бродит в переулке,
А рядом, плюшевый магнит,
Полдня прождавшая прогулки
Болонка в шлейке семенит.
Когда бечевка на пределе,
Подружки связаны тесней.
Одна из двух всегда при деле,
Другая тянется за ней.
Я всякий раз немного трушу
И заклинанья бормочу,
Свою выгуливая душу:
Всё чудится, что упущу.
Над этим телом виноватым,
Над черным лаком невских вод
Гомункулом замысловатым
Она спиралями плывет.
Над Латераном пролетела,
Над Лувром сделала виток.
С понятным страхом чует тело
Нематерьяльный поводок.
Полубезлюдный город гулок.
Назад торопится душа.
Хорош Кричевский переулок.
Соседка тоже хороша.
26 декабря 1982, 16 сентября 2005
* * *
Работает, не покладая рук,
Из века в век, из часа в час. Минуты
Не отдохнет. Неведом ей досуг.
Все канут: смерды, Канты и Кануты.
Чуть свет Канут садится на коня,
Беды не чует, слез не отирает.
— Ты предан, князь! — Не слышит он меня.
— Не езди! — Он уздечкою играет. —
Едва задумался — хозяйка тут.
Все доблести сдаются ей без бою.
Глядишь, уже Канута в гроб кладут.
На очереди Кант и мы с тобою.
Как убедительны ее труды,
Как выгодно от наших отличимы!
Они нетленны. В райские сады,
В небесные ведут Иерусалимы.
31 марта 1984, 19 сентября 2005
* * *
Лаской прохладной живит
Воздух осенний,
Ясный, как отрок Давид
В час откровений.
Мятный сентябрь городской
Родиной обетованной
С неба низводит покой
Терпкий и пряный.
Ни на кого не сердит
Тот, кто живет, а не дышит, —
С облака в город глядит,
Видит и слышит.
В городе — яблочный хмель,
Жёлтой листвы карусели,
Школьная акварель,
В кляксах панели.
21 августа 1977, 21 сентября 2005
