Отношение к яду в раннее средневековье не оставалось неизменным
Наше представление о раннем Средневековье сформировалось в XIX в., прежде всего, по «Рассказам о Меровингах» Огюстена Тьерри. Созданный историком образ эпохи складывается из беспредельного насилия, жестокой кровной мести, варварских обычаев, когда серьезность преступления оценивалась тяжестью нанесенных ран и количеством пролитой крови во время судебных поединков. Германские короли обладали большой военной мощью, что развязывало неистовство страстей. Утоляли их сплошь и рядом ударами кинжала или скрамасакса. Не то чтобы варвары были лишены коварства — хитрость они применяли при подготовке насильственных операций. Но вот тайным оружием они не пользовались. Врага уничтожали силой, в открытом столкновении.
Когда Хлодвиг захотел избавиться от родственников, чтобы обеспечить власть над франками своим прямым наследникам, он начал с коварного притворства. Король жаловался на одиночество, чтобы родственники проявили сочувствие, и он узнал об их существовании. Конечно, это была ловушка. Идентифицированные жертвы погибли Под ударами мечей, нанесенными людьми первого христианского короля. Хлодвигу необходима была демонстрация силы, незаметно действующий яд ему совершенно не подходил.
В 751 г. к власти пришел Пипин Короткий, и началась династия Каролингов. Этот переход также не Потребовали никаких тайных заговоров против последнего Меровинга Хильдерика 3. Прежний режим уже давно показал свою несостоятельность, воля к разрыву с ним действовала открыто. Узурпация не нуждалась в тайне, ей не нужен был яд.
Означает ли это, что в германских королевствах не имели представления о токсических веществах, которые так активно применяли прежде? С одной стороны, распространение прямого насилия делало варварские государства похожими на позднюю империю. Постоянное вмешательство армии в политику как будто сужало возможности использования тайного оружия яда. С другой стороны, власть оказывалась приватизированной, переходила в семейное владение. А это порождало такое зло, как домашнее отравление.
Вот почему разумно говорить не об исчезновении яда из политики в V–X вв., а о постоянных колебаниях в его применении и в отношении к нему.
Уменьшается ли роль яда в мужской борьбе за власть?
Практически все наши представления о властных отношениях внутри германских королевств и об отношениях этих королевств друг с другом почерПнуты из поздних источников. Их авторами были воспитанные на латинской культуре клирики, от которых невозможно ждать беспристрастности. Церковная идеология предписывала сурово клеймить безудержное насилие варварской элиты. В средневековых текстах складывался образ германских вождей как грубых дикарей. На первый взгляд в этом мире ожесточенной и яростной борьбы не должно было находиться места отравлениям.
В середине VI в. готский историк Иордан написал сочинение «О происхождении и деяниях гетов». Из него можно узнать о множестве преждевременных насильственных смертей, но там всего лишь раз упоминается о подозрении в намерении отравления. Употребление яда не исчезло из кругозора правителей варварского общества, в котором сохранялись разнообразные магические практики, а следовательно, и veneficium. Заклятия и дурные <<травы» фигурировали в знаменитой Салической правде, составленной в 507–511 гг. по приказу Хлодвига. Около десятка историй, связанных с применением яда, рассыпаны по тексту «Истории франков» епископа Григория Турского. Правомерно задаться вопросом, воспроизводили ли первые германские короли столь богатые возможностями методы римских императоров, когда пускали в ход яд? Или они как-то преобразовывали старый опыт?
Под влиянием поздней римской культуры
Долгое время считалось, что в момент падения Западной Римской империи произошел резкий разрыв политической и идеологической традиции.
Современная историография, напротив, подчеркивает естественное сохранение элементов римской культуры в так называемых варварских режимах на протяжении длительного периода. В этих королевствах продолжали назначать на те же должности и давать те же титулы, что в Римской империи; вплоть до начала VII в. следовали античным традициям составления текстов.
В самом деле, повествовательные источники, похожие на те, о которых шла речь в предыдущей главе, продолжали рассказывать об отравлениях. Однако использование яда относилось к периферии политического процесса или к периферии преступления. Так, например, Секундин, сподвижник короля франков Теодеберта 1, покончил с собой, приняв яд, под угрозой мести со стороны сына убитого им соперника. Он сделал это, когда осознал, что не сможет спастись от своих врагов. Точно такой же шаг совершали до него многие античные персонажи. Яд в данном случае служил не разрешению конфликта — он просто гасил его.
Иногда ссылки на яд появлялись в качестве объяснения неожиданных неприятностей: кто-то якобы ставил своей целью подобное нарушение нормального хода жизни. Преступному употреблению отравы могли приписать опустошительное действие эпидемии. Дизентерия 570-х гг. породила слухи о тайном употреблении яда, хотя Григорий Турекий называл ее карой Божьей, посланной за нечестие и непрекращающиеся распри. Если мучительная болезнь, хршическая или внезапная, поражала кого-то из сильных мира, у окружающих сразу же возникало Подозрение, что он отравлен. Когда врачи не могли оправиться с болезнью жены Гунтрамна Бургундского Австрагильды (VI в.), она стала утверждать, что ее травят, неизвестно для чего. Проявив беспримерную жестокость, которая была бы уместна в текстах Светония или Тацита, она приказала казнить медиков, дабы они последовали за ней в могилу.
Нередко в варварские временаслучались попытки отравления людей Церкви едой или питьем. По крайней мере, об этом упоминали авторы, повествовательной моделью которым служили Библия и писания отцов Церкви. Довольно часто кто-то подвергалея гонениями на религиозной почве, например со стороны готов-ариан или со стороны правителей-тиранов, вроде Хильперика 1 (VI в.). Короли-франки тогда еще не стали католиками, но приверженноеть их к античной христианской культуре не вызывает сомнений. В соответствии с моделью, восходящей к преданию о святом Иоанне Богослове, отравление считалось испытанием святости. Иоанн вышел из него с честью — выпил яд и остался жив. Таким образом святой одерживал победу над грешниками, готовившими смертельные зелья. Такая же агиографическая схема обнаруживается у Сульпиция Севера в «Житии святого Мартина, епископа и исповедника». Правда, данный случай весьма далек от политики, ибо будущий просветитель Галлии, скрывшийся от мира на острове, травил себя сам. Этот совершенный отшельник-аскет ел ядовитый корень морозника, нейтрализуя его молитвой. Около 525 г. появилось сочинение Григория Великого «Собеседования о жизни италийских отцов и о бессмертии души», в котором описывались злоключения Бенедикта Нурсийского. В нем, а также в «Житии Самсона Дольского» вновь всплывала идея неуязвимости
I1 пророческой силы святых. Их враги здесь указывались совершенно внятно, и это уже были не язычники. По большей части они принадлежали не к политическим, а к церковным кругам — к монашеству. Вместе с тем использование яда в данном случае можно рассматривать как оружие в борьбе за власть, которую монахи стремились отнять у святого Бенедикта, ибо настоятель замучил их строгостью.
Впоследствии подобная схема воспроизводилась много раз. Иногда крестное знамение, осенявшее кубок с отравленным вином, мгновенно его разбивало — это был еще один способ изгнания демонов. Активный борец с арианством Григорий Турский, открывший традицию отождествления ереси с кознями дьявола, подчеркивал испытательную функцию яда. Он утверждал, что любой добрый католик может без ущербадля себя выпить отравленное питье, призвав на помощь Святую Троицу. Напротив, вино причастия, которое выпила Авдофледа, супруга короля остготов арианина Теодориха, оказалось для нее фатальным, потому что ее дочь Амаласувта влила в него яд, а Господь отказал в помощи плохой христианке. Историю с вином причастия историки считают вымыслом Григория Турского, вдохновленного образом Нерона. Однако она показывает, какое место занимал яд в сознании ранних христиан.
Отметим, наконец, последнюю «римскую» черту отношения варваров к яду. Она касается взаимоотношений с другими королевствами. Византийский Писатель, секретарь полководца Велизария Прокопии Кесарийский в «Войне с готами» ничего не говорил о попытках отравления внешних врагов.
Это и понятно, потому что война с помощью яда не могла принести славы. В то же время в западных источниках, напротив, содержатся весьма показательные обвинения в адрес константинопольских василевсов. В «Хронике» Фредегара можно прочитать, что император Восточной Римской империи Маврикий (582–602 гг.) послал в Италию человека с поручением войти в доверие правителя ломбардов Адалоальда в качестве массажиста и обмазать его тело мазью, которая сковала бы его волю и заставила повиноваться приказам агентов Константинополя. Павел Диакон в «Истории лангобардов» указывал, что этот король был низложен как раз по причине безумия, однако не связывал его болезнь с каким-то определенным ядом и отравлением. Фредегар тоже не утверждал, что Адалоальда убила византийская мазь. Он разъяснял, что короля отравил герцог Турина Хароальд. Последний знал, что Адалоальд, полностью находясь во власти своих врагов, приказал убить знатных ломбардов королевства, дабы обеспечить византийцам победу.
Эта история заставляет вспомнить еще одну, тоже связанную со «злоумышлением римлян» (как называли тогда византийцев). Один из ломбардских герцогов выпил в Равенне такое питье, что потерял рассудок, который никогда больше к нему не возвратился. Оба дела, как представляется, свидетельствуют о том, что глубоко укоренившиеся в римской культуре представления о восточном (в данном случае греческом) обычае отравления внешнего врага оказались весьма живучи.
Итак, в варварских королевствах сохранялись черты отношения к яду, свойственные античности, которые приспосабливались к новому обществу. Большую роль в этом процессе, как и в нашем понимании его, играли писатели раннего Средневековья, видевшие реальность сквозь призму римеко-библейских представлений и соответственно искажавшие ее. Вместе с тем правители той эпохи обладали и собственным взглядом на отравление.
Как варвары использовали яд в политике
Элиты варварских королевств восприняли идею своих предшественников об использовании отравлений в борьбе за власть. Этот факт показывает, что они приобщились к римской политической культуре и подражали имперским нравам, подчас в самых неприглядных их проявлениях. Впрочем, новые хозяева Запада не забыли и своих собственных традиций. Григорий Турекий засвидетельствовал применение франками отравленных стрел во время войны. Подобная практика распространилась и на внутренние отношения. Не слуЧайно в пересмотренном Каролингами варианте Салической правды фигурировал более существенный штраф за покушение, если против врага использовали отравленные стрелы. Причина коренилась, вероятно, в том, что чаще стали встречаться именно такие нападения, в которых риск смертельного исхода был гораздо выше, чем в случае с обычными стрелами.
Наряду и вместе с другими видами оружия, яд находил себе место и в политике. Так, у Григория Турекого можно прочесть истории о кинжалах, обмазанных ядом. Таким оружием в 575 г. закололи короля франков Сигебера; такая же смерть постигла, как считалось, и Хильдебера 11, его сына. Употребление двойного оружия само по себе весьма интересно. Оно означает, что, пуская в ход яд, организаторы не ставили перед собой цель избежать применения силы или скрыть преступление. Ловушка имела место, т. к. убийство короля совершали посетители, явившиеся под видом бродяг. Однако яд здесь выступал гарантией результата покушения. В том случае, если бы кинжал не задел жизненно важных органов, яд компенсировал бы неловкость убийц, неизбежно разлившись по всему телу. Таким образом, из замены насилия отравление превращалось в его вспомогательное средство. Раздиравшие королевство Меровингов конфликты, связанные с кровной местью, разрешались открыто — оскорбление нельзя было смыть втайне. За одним исключением.
В самом деле, конфликты, возникавшие внутри власти, разрешались иногда без прямого физического насилия. В стенах королевских дворцов случались внутрисемейные отравления, и там не ограничивались обмазыванием ядом клинков.
Король франков Хлодвиг ожесточенно боролся со своими соперниками. Ссоры не утихали среди потомков Хлотаря 1. При этом травили противников достаточно редко. Во время «процесса» королевы Двстразии Брунгильды Хлотарь 11 обвинял ее в убийстве десяти королей, и только одно из них было совершено с помощью яда. Да и в отношении этого преступления среди средневековых историков. не существовало согласия. Франкский хронист VII в. Фредегар не имел ни малейшего представления о том, что австразийский король Хильдебер 11 в 595 г. погиб якобы от яда. А вот Павел Диакон, который по времени отстоял от события дальше, сообщал, что Хильдебера убили именно ядом. Точно так же франкский автор ничего не знал об отравлении Теодориха 11 Австразийского в 613 г.; в то время как анонимная хроника VIII в. LiberHistoriaeFrancorum рассматривала такое предположение. Мы не знаем, было ли умолчание Фредегара намеренным, или он действительно ничего не знал.
Вернемся, однако, к Хильдеберу. Двадцатипятилетний правитель Австразии неожиданно умер вместе со своей супругой. Убийство имело целью уничтожить австразийскую ветвь династии и готовилось при дворе Нейстрии. У Павла Диакона написано, что молодой король «умер, побежденный силой яда>> (vi veneni extinguitur). Глагол здесь (extinguere — гаситъ) хорошо соответствует римскому словоупотреблению, что совершенно неудивительно у образованного автора, предвозвестника каролингекого Возрождения. А вот слово vis — сила (vi — ablativus от vis) заслуживает внимания, поскольку показывает, что отравление как бы полагалось на силу, разумеется, не физическую, а неуловимую смертоносную, побеждавшую жизненную силу. Тем не менее у франков обычная грубая vis в убийствах, связанных с кровной местью, применялась гораздо чаще, чем vis veneni.
В истории королевства вестготов яд встречается довольно редко, причем практически нет надежно достоверных случаев. Великий мыслитель раннего Средневековья Исидор Севильский, повествуя о смерти короля Сисибута в 620 г., перебрал классические гипотезы: болезнь, неправильное лечение, яд. Кастильекий источник XIII в. донес до нас сведения об отравлении около 680 г. «бесполезного» короля Вамбы. Этот монарх проявил умственную неспособиость к управлению, и встал вопрос о его замене. У вестготов правители были выборными. При этом как раз в них видели традиционную модель каролингекой монархии, поскольку над ними совершалея обряд помазания. Не из-за этого ли Вамбу именно отравили, ведь библейский завет запрещал поднимать руку на помазанника Божия. Хотя для отстранения вроде бы достаточно было отправить его в какой-нибудь монастырь.
Во второй половине VI в. в Италии появилось королевство лангобардов, где тоже применяли яд. В вестготском примере при помощи venenum избавлялись от безумного и потому опасного короля; речь вовсе не шла о мести за какое-либо оскорбление. У лангобардов мы встречаемся со сходной ситуацией. Яд давал возможность положить конец дурному правлению, избежав при этом сопротивления и не проливая крови. В другом случае правитель оказался жертвой коварства медиков-отравителей, причина которого неясна. В 671 г. король лангобардов Гримоальд повредил себе вену, стреляя из лука. Врачи назначили ему лечение с применением venenata madicamina, которое, по свидетельству Павла Диакона, ускорило его уход в мир иной. Вероятно, впрочем, что писатель лишь передавал слух, порожденный болезнью монарха, а также лексической амбивалентностью понятий «лекарство» и «яд». Если снадобье не вылечивало, мазь не облегчала состояния, а больной при этом имел отношение к власти — мгновенно начинали говорить, что «лекарство было ядом».
Обращение к яду зафиксировано в варварских королевствах и на других уровнях общественной жизни. В силу того, что дошедшие до нас источники составлены людьми Церкви, там описаны главным образом преступления, совершавшиеся в епископских кругах. Григорий Турекий являлся прелатом и, решив создать «церковную историю», описать гонения на Церковь и ее триумф, естественно, проявлял большое сочувствие к страданиям духовных лиц. Он рассказал, как погиб, выпив отравленный напиток, Францилион, один из его предшественников на епископской кафедре Тура. Историк никого не обвинял в смерти епископа и не объяснял, стало ли употребление яда следствием нежелания проливать кровь священника. В «Истории франков» содержится также упоминание о смерти в 575 г. епископа Ангулемского Марахара. Он съел отравленную рыбную голову, приелаиную Фронтонием, который жаждал занять его кафедру. Последний достиг своей цели, но по воле Божьей занимал это место всего лишь один год.
Еще один пример такого рода привел Григорий Великий. Выдающийся богослов и Папа Римский с 590 до 604 г. сообщил о неприятном случае, пронешедшем в 566 г. со стареющим епископом Каноссы Сабином. «Обуреваемый желанием стать епископом» архидиакон подал прелату отравленный кубок. Сабин не растерялся и, так же как в свое время святой Бенедикт, выпил кубок, осенив его крестом. Яд не нанес ему ни малейшего вреда, тогда как преступник, согласно воле Божией, на глазах у епископа скончался от яда злобы. Родившаяся здесь яркая метафора, естественно, впоследствии не раз воспроизводилась.
Итак, по всей видимости, к употреблению яда предрасполагали внутрицерковные интриги. Развитие епископий в городах усиливало напряженность и способствовало таким преступлениям. Как никакое другое оружие, яд соответствовал церковной среде, подходил клирикам, злоумышлявшим против клириков. Духовные лица испытывали ужас перед кровью и перед применением насилия, особенно по отношению к себе подобным.
Впрочем, наше заключение требует осторожности, поскольку не существует такого табу, которое бы не нарушалось. У Григория Турекого мы встречаемся с многочисленными кровавыми убийствами священников. Официальная доктрина Церкви по всем этим вопросам в ту пору, по-видимому, была еще очень далека от завершенности. Случалось, что представители духовенства оказывались замешанными даже в магии, хотя, казалось бы, перед подобным соблазном им следовало быть гораздо более стойкими, чем мирянам.
Из всего сказанного выше видно, что правители варварских королевств никак не могли похвастаться невинностью в области применения ядов. Германцы подвергались античному влиянию, но располагали и собственными традициями. На практике яды использовались умеренно, поскольку преобладали грубые средства борьбы, более соответствовавшие становлению ценности силы.
В XII в. знаменитый средневековый автор Готфрид Монмутский написал «Историю бриттов», в которой отразил древние кельтские легенды. Постыдное коварство он приписывал в первую очередь саксам, которые в V в. завоевывали островных бриттов. Некий врач-сакс вошел в доверие короля Амвросия Аврелиана и опаивал его смертельным снадобьем под видом медового напитка. Его легендарный преемник и, по некоторым версиям, брат Утер, отец знаменитого Артура, также погиб от яда, который ему дал шпион-сакс или собственный виночерпий, подкупленный врага- ми-германцами. Итак, практика отравления приходила в Британию с континента, т. е., как и полагалось, с Востока. И очень часто яд применяли женщины.
Оружие яда подходит женщинам
Совершенно неправильно было бы сводить германский политический мир к королям-мужчинам и их военной свите. В наши дни историки интересуются также скрывавшимися за стенами варварских крепостей женщинами. Они попадали в политические круги через замужество и привносили туда собственные амбиции. Авторы источников, которыми мы располагаем, — это исключительно мужчины, да притом еще духовные лица. Случалось, что они изображали женщин, близких к власти, в образах святых, как, например, Клотильду и Радегонду. Однако гораздо чаще жены и матери королей представлялись «бесстрашными и бесстыдными» чудовищами, вроде Брунгильды и Фредегонды, которым яд помогал утолять необузданную жажду власти. Главными отравителями варварских времен являлись именно эти женщины — по крайней мере, так обстоит дело, если смотреть через призму доступных нам источников. С ними связано больше половины примеров отравлений в сочинении Григория Турского. «Женщина, проклятая среди женщин, ловкая в измышлении коварств, — ты не останавливаешься перед убийством, отравлением, уничтожением прекраснейшего рода французских королей… Десятеро из них пали по твоей вине. Одних сразили посланные тобою убийцы, других ты убила сама или отравила ядом», — такие слова хроника XVI в. приписывала королю Хлотарю, который в 613 г. расправился с Брунгильдой. Прошло много веков, а образы знаменитых франкских королев продолжают внушать ужас.
Роль женщин в развитии Политических конфликтов
В 2001 г. вышла в свет фундаментальная монография историка из Хайфы Ниры Паисер «Бесстрашные и бесстыдные. Какую честь оказывали женщинам во времена первых Меровингов». По данным автора, во франкских «политических сообществах» женщины — жены, дочери и матери королей — играли роль, далеко выходившую за рамки функции воспроизводства. Королевы играли на политическом поле не менее значительную роль, чем майордомы. В VI — первой половине
VII вв. статус у Меровингов считался более важнЫм, чем пол. То же самое наблюдалось и у лангобардов, быть может, не так выраженно, потому что, видимо, под влиянием римских традиций там сложилось более жесткое распределение ролей в зависимости от пола.
Итак, у франков оставалось пока что размытым и невнятным то, что в английском языке именуется queenship (сан королевы). Супруги королей не имели четких функций, связанных с их положением; они использовали властные стратегии, присущие мужчинам. При этом королевы отнюдь не были пассивными производительницами потомства, материнство они превращали в политическую силу. Хотя женщин использовали в качестве орудия примирения и закрепления союзов между правителями, они сами активно участвовали в конфликтах и изо всех сил старались сохранить свое господствующее положение, которое делала непрочным фактическая полигамия их супругов. Законной признавалась кровная месть, и очень часто ее осуществляли именно «правительницы», отдававшие приказ об убийстве или даже сами совершавшие насилие. Вызванные нанесенным оскорблением чувства женщины не считались законной причиной для мести. Однако именно они стали причиной великой распри внутри династии Меровингон во второй половине VI в., героинями которой стали Брунгильда и Фредегонда. В борьбе за власть могли участвовать как мужчины, так и женщины: защита чести обычно предусматривала противостояние пары непримиримых врагов — мужчин или женщин.
Определив, таким образом, какую роль играли Женщины в варварских королевствах, посмотрим, как часто они пользовались ядом.
Отравительницы знаменитые и не очень
Из повествовательных источников раннего Средневековья, а также их поздних компиляций мы знаем несколько примечательных фигур коро- лев-отравительниц. Притом данное оружие они использовали по обстоятельствам, не пренебрегая и другими. Они владели якобы искусством приготовления смертоносных напитков и блюд. Невозможно сказать, существовала ли эта их способность на самом деле или только в воображении писателей-мужчин. В варварских правдах venefici и veneficae (отравители и отравительницы) фигурировали на равных, т. е. закон не относил это преступление исключительно к женщинам. Как бы то ни было, считалось, что всякая королева непременно владеет искусством приготовления ядов. В 440–442 гг. в таком злодеянии заподозрили супругу сына короля вандалов, покушавшуюся якобы на своего мужа. В наказание женщину искалечили и отправили к отцу, королю вестготов.
История кельтских королевств донесена до нас англо-норманнскими авторами, которые жили на много веков позже описываемых событий. Они, конечно, излагали легенды. У Готфрида Моимутекого есть рассказ об отравлении около 450 г. короля Вортемира, ставшего жертвой своей мачехи Ронуен. Эта женщина отлично разбиралась в свойствах трав, знала о смертоносном действии волчьего корня. Ронуен владела «наукой о ядах», но кроме них еще и тонкими секретами природы, проникновение в которые приписывалось женщинам в силу их физиологии, подчиненной естественному ритму.
Такой же осведомленностью якобы обладала франкская принцесса Гундеберга, жена короля лангобардов Хароальда, правившего с 626 г. Согласно Фредегару, отвергнутый воздыхатель обвинил королеву в том, что она хотела отравить мужа, чтобы выйти замуж за герцога Тассо и возвести его на престол. Гундебергу изгнали, но она потребовала Божьего суда. Состоялся поединок, в котором клеветник потерпел поражение и погиб. Таким образом, честь франков, несправедливо оскорбленных в лице одной из их представительниц, была спасена.
Отравлению часто сопутствовал дух адюльтера, поскольку и то и другое связано с обманом. История Гундеберги, кроме того, показывает, насколько сильно в представлениях эпохи употребление яда ассоциировалось с женщиной. Примерно к 610 г. относится случай лангобард- ской принцессы Ромильды, свидетельствующий о том же. Вдова герцога Гизульфа сдала город аварам, но их вождь заподозрил, что она способна убить кого-нибудь «ядом или предательством». Так утверждала поздняя традиция, однако важным здесь является тот факт, что женщина, естественной функцией которой является деторождение и кормление, проявляла склонность к отравлению. Рассказавший эту историю Павел Диакон представил Ромильду бесстыдной предательницей, поплатившейся за свои преступления смертью.
Описывая отравительниц, клирики-женоненавистники следовали определенным стереотипам. Например, они сближали понятия regina и venef/ca. Житие святого Самсона, посвященное деяниям жившего в VI в. епископа Дольского и Бретонского, написано спустя два века после его кончины. Автор сообщал о попытке отравить святого человека, совершенной женой короля бриттов Юдуала, у которого прелат обедал. Епископ осенил кубок крестным знамением, и он мгновенно рассыпался, причем пролившийся яд был настолько силен, что прожег до кости руку того, кто держал сосуд. Агиограф утверждал, что преступная королева действовала под влиянием демонических сил, и это соответствовало жанру жития. Однако во всем остальном автор использовал те же повествовательные модели франкских текстов, которые обнаруживаются в историях злодеяний Брунгильды и Фредегонды, направленных против деятелей Церкви.
Знаменитые королевы издинастии Меровингов, вошедшие в историю как два кровавых чудовища, по необходимости тоже употребляли яд. Не следует считать, что при этом они стремились избежать насилия — в иных случаях злодейки без колебаний проливали кровь, невзирая на ранг жертв. Весьма красноречива история Фредегонды. Едва став любовницей короля Нейстрии Хильперика, юная девица принялась сеять смерть повсюду и всеми средствами. Организовав убийство епископа Руана Претекстата (преступление, заклейменное Григорием Турским), она навлекла на себя гнев епископа Кутанса и решила ему отомстить. Из осторожности прелат отказался разделить с Фредегоидой трапезу, после чего она послала ему смертоносный напиток из вина и меда. По рассказам Григория Турского, королева проявляла невероятную жестокость по отношению к служителям Церкви. Она использовала освященные предметы против жертв, лишенных чудесных способностей святых. Возможно, что именно Фредегоида отравила в 595 г. Хильдебера II Австразийского.
Ненавистная соперница Фредегонды, вестготская принцесса Брунгильда не оставалась в долгу. В длинном перечне ее преступлений фигурировало отвратительное отравление Теодориха II Австразийского. Этот внук королевы в 613 г. скончался, выпив после купания поданный ему кубок. Как считалось, яд был приготовлен по приказу Брунгильды, которой он угрожал в ответ на ее клевету. Смерть Теодориха объясняли по-разному, однако традиционной стала гипотеза отравления, выдвинутая «Книгой истории франков» (начало
VIII в.). В XIII в. она была повторена в «Больших хрониках Франции». В них говорилось, что уделом несчастного короля стала «плохая смерть», т. е. внезапная, вызванная быстродействующим ядом. Именно это обстоятельство стало теперь важным, поскольку Церковь проповедовала необходимость духовного приуготовления к смерти посредством исповеди. История смерти Теодориха II сыграла большую роль в формировании черного образа Брунгильды, отравительницы своих потомков.
Благодаря своим злодеяниям осталась в памяти потомков еще одна лангобардская принцее- са — Розамунда. В XIV в. Боккаччо упоминал ее в трактате «О злоключениях знаменитых людей» (De casibus virorum i//us?rium). Тосканекий поэт не слишком подчеркивал то, что Розамунда являлась именно отравительницей. Рассказывая, к примеру, о попытках Медеи отравить Тезея, он не уподоблял ей лангобардскую принцессу. Тем не менее Боккаччо, в соответствии с традицией раннего
Средневековья, сообщал, что Розамунда сначала убила своего супруга Альбои на, а затем — любовника Гельмигиса. По словам Григория Турского, она в 573 г. отравила своего мужа, дав ему яд вместо лекарства, после чего сама была убита вместе со своим любовником. Павел Диакон спустя два века предлагал другую версию, которую и подхватил Боккаччо. Он утверждал, что сообщник королевы Гельмигис также погиб от яда, данного Розамундой. В его драматическом повествовании королева протягивала Гельмигису, только что принявшему ванну, чашу с ядом, предлагая выпить укрепляющий напиток. Обнаружив обман, умирающий, обнажал меч и принуждал убийцу допить смертоносное питье. Через час оба были бездыханны. У Павла Диакона убийства монархов часто осуществлялись в ванной: раздевание делало королей беззащитными, купание расслабляло и притупляло реакции. И, кроме того, жар бани вызывал жажду, так что жертвы потом с удовольствием пили возбуждающий «эликсир юности».
Страсти и могущество
Королевы раннего Средневековья обращались к яду, руководствуясь мотивами, относящимися как к сфере эмоций, так и к сфере политики. В те далекие времена королевский замок являлся одновременно и пространством дома, и структурой управления; страсти и власть находились в неразрывной связи. Злодеяние замышлялось против того, кто мешал удовлетворению желаний и амбиций, против ненавистного оскорбителя. Королева, составлявшая неотъемлемую часть семьи, как правило, травила или подстрекала к отравлению кого-нибудь из близких: постылого мужа или неудобного деверя, иногда даже стеснявшую ее мать. Именно последний случай имел место около 526 г. Амаласунта, дочь Теодориха I и Авдофледы, отравила свою мать, поскольку та противилась ее браку с неевободным претендентом.
Еще чаще причиной применения яда против королей становился незавидный статус женщин в верхних слоях германского общества. Очень часто они оказывались в положении брошенных жен или должны были мириться с соперничеством подруг своих супругов, женщин более низкого происхождения. Королевы тревожились за политическое будущее своих сыновей, которому угрожало наличие у монархов многочисленных детей от разных союзов. Так, около 560 г. Маркатруда, супруга бургундского короля Гунтрамна, отравилаГундобада, сына короля от первого брака с женщиной более низкого ранга. В то же время королевские жены могли испытывать недобрые чувства к мужьям, за которых их выдали насильно в целях укрепления мира и союза со вчерашним врагом. Та вестготская принцесса, которую подозревали в приготовлении яда для ее супруга, сына короля вандалов, перед этим терпела его дурное обращение. Розамунда, отравившая в 573 г. Альбоина, ненавидела своего мужа, потому что тот убил ее отца.
Впрочем, бывало, что королевы совершали или заказывали убийство с помощью яда, не имевшее ничего общего с семейными делами. Таким образом они ввязывались в политическую борьбу, пытаясь узурпировать власть (как полагал Григорий Турский) или действуя в соответствии с политическими обыкновениями, в ту пору открывавшими возможности возвышения перед женщинами (согласно тезису Ниры Пансер). Как бы то ни было, их жажда власти наталкивалась на препятствия. В тех случаях, когда таковыми становились мужья, обычно появлялся яд. Сообщник Розамунды Гельмигис рассчитывал заменить Альбоина в качестве мужа и монарха. Однако королева решила отравить любовника именно для того, чтобы править самой. Такая же жажда власти обуревала и старую Брунгильду, когда она велела приготовить сильный яд для своего внука Теодориха Австразийского. Неудавшееся отравление святого Самсона Дольского супругой бретонского короля свидетельствует не только о коварстве дочерей Евы. За этим преступлением могла стоять враждебность к возраставшему влиянию прелата, и даже ненависть язычницы. Фредегонда, отравившая епископа Кутанса Ромахара, язычницей не являлась. В данном случае налицо именно стремление уничтожить авторитет, способный вести эффективную пропаганду против преступного режима.
Итак, veneficii, которые совершали королевы, обусловливались в большой мере политическими мотивами. Обращение к яду объяснялось, во-первых, непрочностью их положения и необходимостью укреплять его любыми средствами, а во-вторых, стремлением, несмотря ни на что, играть значительную роль. Следует отметить, что в подобных ситуациях женщины становились не только убийцами, но и жертвами. Всегда существовал риск быть отравленной соперницей. Третья жена Гунтрамна Австригильда, страдая дизентерией, считала себя жертвой отравления.
Наконец, следует принимать во внимание негативные последствия частой смены жен, практиковавшейся германскими королями. Их высокая матримониальная активность объяснялась необходимостью политических союзов и потребностью в потомстве. Ставшую ненужной королеву неудобно было просто грубо прогнать, не выдвигая никакой причины. И тут очень полезным становилось обвинение в попытке отравления. В самом деле, существование подобного злодейского плана одинаково трудно как доказать, так и опровергнуть. Некоторые из вышеприведенных примеров являют собой именно такие случаи. В 440 г. дочь вестготского короля отослали к отцу покалеченной, т. е. негодной к повторному браку, на том основании, что она будто бы готовила отравление. Франкская принцесса Гундеберга в 626 г. была изгнана королем лангобардов под тем же предлогом, однако она сняла с себя вину с помощью судебного поединка. Мы не знаем, принял ли вновь оправданную королеву ее супруг Хароальд. Но в любом случае данная история показывает огромную уязвимость германских принцесс, выдававшихся замуж за соседних королей. В замках супругов их воспринимали как чужих, вследствие чего там легко возникали самые худшие подозрения на их счет.
Умеренность и новьй подъем в конце каролингской эпохи
М.Пайе, автор довольно посредственной книжки «Кинжал и яд», вышедшей в 1995 г., не слишком Удачно сделал центром своей интриги правление Карла Великого. На самом деле в источниках по политической истории германцев с 686 и 876 гг. практически отсутствуют отравления. И похоже, что этот странный феномен объясняется не только фактором случайного отбора дошедших до нас памятников. Имеется лишь одна история, относящаяся к 802 г., которая касается островных англосаксонских государств. Имеется также относящийся примерно к 81О г. слух о том, как лангобарды будто бы отравили луга, дабы помешать продвижению войск Карла Великого. Притом, с одной стороны, речь могла идти об уничтожении не столько людей, сколько животных, а с другой стороны, передавший эту историю Агобард Лионский сам сомневался в ее истинности. Употребление яда в политической борьбе возобновилось с упадком каролингекого государства, когда граф Бозон, маркиз Прованса, не принадлежавший к роду Каролингов, попытался узурпировать королевский титул. В дальнейшем вплоть до конца Х в. оружие отравления, пусть умеренно, но использовалось в политике, или, по крайней мере, о нем писали средневековые авторы.
Яд использовался в обществе, но не в политике
Период с середины VII в., когда начался упадок Меровингов, до середины VIII в., когда утвердилась династия Каролингов, отнюдь не был мирным для франков. Однако в противостоянии могущественных претендентов на должность майордома, становившегося настоящим носителем власти, в распрях между нейстрийской и австразийской семьями, имевших привкус кровной мести, в ссорах между
Пипинидами — отравления, видимо, не использовались. Лилась кровь, а не яд. Единственный случай, в отношении которого можно сомневаться, — это козни тещи Карла Мартела Плектруды против зятя. Королей Меровингов очень часто отстраняли от власти, но при этом лишали их всего лишь шевелюры, а не жизни, постригая в монастырь. Восшествие на престол в 751 г. новой династии также не сопровождалось уничтожением низложенного Хильдерика 111 или насилием над ним. Бывший король умер в 755 г., и это событие осталось незамеченным. Бесполезного короля лишили власти, и Церковь узаконила передачу преетола Пипину Короткому. Потомки Хлодвига не имели никакой поддержки, так что новым хозяевам франкского мира совершенно незачем было организовывать тайное уничтожение Хильдерика.
В правление Пипина складывался порядок династической стабильности. Освященная Церковью королевская власть приобретала сакральный характер. В то же время политическое противостояние в эпоху Каролингов не прекращалось. Наследники оспаривали друг у друга владения, совершались военные походы в Аквитанию, земли лангобардов, Испанскую марку, языческие земли на Востоке. Власти вновь и вновь приходилось противостоять упорным противникам. Однако ни в военных кампаниях, ни в семейных распрях яд не применялся, хотя политические нравы вряд ли сильно изменились со времен прежней династии. В ходе многочисленных Династических споров: между Карлом Великим и его братом, между наследниками Людовика Благочестивого — использовался исключительно меч, а не яд. В период борьбы между внуками императора: Лотарем, Людовиком и Карлом — в ход пускали исключительно холодное оружие; яд оставался в стороне. Между тем сама личность баварской принцессы Юдифи, супруги Людовика Благочестивого, обладала всеми чертами классической отравительницы. Ее обвиняли в колдовстве с целью подчинения себе воли супруга, подобно библейской Иезавели.
Является ли отсутствие упоминаний об отравлениях следствием исчезновенияяда из общественной жизни и представлений людей? Разумеется, нет, и молчание источников, таким образом, выглядит совершенно загадочным. Императорское законодательство, церковные каноны и ритуалы покаяний, непреложно свидетельствуют, что vene/Icii оставались весьма прочно укорененным явлением. О них шла речь в каролингской версии Салического закона. Церковь квалифицировала эту практику как пережиток язычества, который нужно безжалостно давить. В 850 г. состоявшийся в Павии Синод епископов констатировал распространенность практики колдовства и отравлений (veneneriae) в окрестностях города и приказывал начать ее преследование. Он сформулировал репрессивный закон с целью христианизации и очищения общества. Сведения об использовании ядов не могли исчезнуть и из сознания образованных людей, которые сохранили для нас память о прошлом, тем более что так называемое каролингское Возрождение состояло в возвращении к античным текстам, в которых так много историй об отравлениях. Автор «Жизни Карла Великого» Эйнгард, беззастенчиво восхвалявший императора и приписывавший ему достоинства Августа, широко черпал из Светония. И тем не менее ни он, ни Нитхард, писавший о борьбе сыновей Людовика Благочестивого, ни хроники, составлявшиеся в крупных монастырях империи, ничего не говорили об отравлениях.
Причины этой удивительной «невинности» источников в отношении яда, возможно, следует искать в действительном отсутствии фактов отравления в кругах политической верхушки. Проверить, как было на самом деле, разумеется, невозможно; объяснить такое положение трудно. Можно предположить, что Каролингов оберегал сакральный характер их власти, освященной Церковью. Наверное, следует обратить внимание на отсутствие слухов в связи со странными кончинами — однако откуда этот резкий разрыв с многовековой поведенческой традицией? — или, вернее, на то, что отравления или подозрения в их совершении не получали никакого отклика. Единогласное молчание разных имеющихся в нашем распоряжении источников, авторы которых, как правило, были близки к власти, можно, конечно, объяснить политической тенденциозностью, как бы выполнением заказа правящей династии. Однако это предположение тоже довольно шатко, поскольку переоценивает влияние властей на умы.
Применение яда в политике в каролингскую эпоху можно обнаружить, переправившись через Ламанш. Большинство королевств англов и саксов, в отличие от объединенных Карлом Великим франков, раздирало жестокое соперничество. Оно постоянно порождало заговоры, примерно так же, как во времена первых германских королевств на континенте. Совсем неудивительно, что в центре Дела, имевшего место в 802 г. в королевстве Узесекс оказалась королева. Короля Беортрика отравила Эдбурга, его жена и дочь его врага, короля Мерсии Оффы. Одни говорили, что королева искала смерти молодого протеже короля, но ошиблась и убила своего супруга. Другие, напротив, утверждали, что она не только намеренно дала мужу яд, но убивала таким же образом еще и духовных лиц. Как бы то ни было, сообщалось, что Эдбурга бежала из Уэссекса, стремясь объединиться с сыном Карла Великого. Потом она некоторое время скрывалась в монастыре на территории Франкской империи, но была оттуда изгнана. В конечном счете королева оказалась в Павии, где окончила свои дни в нищете. Несчастная гибель Беортрика якобы заставила жителей Узесекса упразднить статус королевы. Его восстановили лишь спустя несколько десятилетий (причем некоторые считали, что напрасно) для супруги Этельвульфа, дочери Карла Лысого. Нигде, как в этом случае, не выразилась так отчетливо тесная связь между властью, женским началом и применением яда. Эдбурга соединяла в себе едва ли не все черты принцессы-отравительницы: она являлась иностранкой и, следовательно, вызывала подозрение а priori; она была дочерью врага, могла оставаться верной отцовскому делу и, следовательно, несла в себе опасность. Она вела себя как тиранка, без всякого на то права требуя себе места, которое занимали королевские советники. Ее обуревала cupiditas dominandi (жажда власти). Недоставало Эдбурге только адюльтера. Кроме всего прочего, история этой королевы в сочинениях английских авторов XI и XII вв. играла еще дополнительную роль. Она явно бросала тень на Карла Великого, отношение которого к убийце изображалось, по меньшей мере, как двойственное. Однако Эдбурга так и осталась единственной отравительницей в окружении знаменитого императора франков.
Появление яда в поздней империи каролингов
Употребление яда возвратилось в мир Каролингов вместе с узурпацией власти. В 879 г. первый из не принадлежавших к династии грандов империи герцог Прованса Бозон посмел провозгласить себя королем. Он пренебрег положениями грамоты Папы Стефана 11, когдатот в 754 г. помазал Пипина Короткого и провозгласил, что отныне корону во франкском мире будут носить только представители рода Пипинидов. Прокаролингский источник «Хроника Фульды» приписал Бозону убийство с помощью яда, совершенное притом не столько для того, чтобы получить власть, сколько просто в силу порочиости натуры. Герцог обвинялся в том, что отравил свою жену, чтобы жениться во второй раз на похищенной им Ирменгарде. Вероятно, все же это была попытка легитимизировать правление, ибо невеста приходилась дочерью Людовику 11 Итальянскому, принадлежавшему к династии Каролингов. В данном случае вместо обвинения неудобной супруги в отравлении и развода с ней, осуществлялось ее прямое устранение с помощью яда. Новый союз приобретал в результате вид законной христианской моногамии.
Итак, обвинение Бозона в преступлении возвращало практику отравлений если не в политическую реальность, то, по крайней мере, в сознание людей. В 877 г. по пути из Италии скончался император Карл Лысый. Терзаемый лихорадкой, монарх принимал порошки, прописанные его врачом Седекией, евреем, имевшим репутацию мага. Ничто не могло лучше способствовать рождению слухов об отравлении. Причина убийства заключалась будто бы в жадности или коварстве лекаря, обреченного выступать в роли злодея в силу своего еврейства. Здесь невозможно было усмотреть никаких политических мотивов, зато выдвигалось с течением веков все прочнее утверждавшееся обвинение иудеев в ненависти к христианской религии, которую в тот период символизировал император франков. Надо сказать, что этой версии придерживались не все источники; в «Хронике Фульды», например, сообщалось, что король скончался от дизентерии. Однако двенадцать из двадцати трех средневековых авторов, писавших о смерти Карла Лысого, утверждали, что его отравил врач. Здесь впервые убийцей земного государя выступал еврей. Впоследствии история смерти Карла Лысого стала моделью образцового рассказа, выражавшего средневековый антииудаизм, который в конце IX в. еще не в полной мере оформился.
В 879 г. после короткого двухлетнего царствования умер Людовик 11 Заика. Его преждевременная смерть также спровоцировала слухи об отравлении, хотя, по правде говоря, наиболее важные источники, вроде «Хроники Фульдь», приписывали ее опять-таки дизентерии. Толки об отравлении короля упомянуты в «Хрониках Франции», составитель которых, возможно, почерпнул сведения о них из «Анналов Сен-Бертена». Последний памятник, впрочем, ограничивалея лишь упоминанием слуха, порожденного не столько смертью, сколько болезнью короля; в отравлении там никто не обвинялся. Данный случай отражал скорее состояние у: мов в империи франков, взбудораженных неурядицами и беспорядками периода нестабильности.
В 888 г. знать избрала монархом ЗападноФранкского королевства представителя династии Робертинов Эда. Младший сын Людовика 11 Заики, будущий Карл 111 Простоватый в тот момент был еще слишком мал. Однако Эд, граф Парижский, имел не только друзей. Некоторые возмутились нарушением папского постановления 754 г, выступая с позиций каролингекого легитимизма, весьма распространенного в кругах духовенства. Пока Эд вел войну в Аквитании, его противники составили заговор с целью посадить на престол юного Карла. Замысел их не удался, и в результате стороны договорились, что после смерти короля Робертина преемником его станет сын Людовика 11 Заики.
В 898 г. Эд умер, и некоторые усмотрели в его кончине преступный умысел, свидетельство того, что Карл слишком спешил получить трон. Век спустя аббат Фолькуин утверждал, что гранды воепользовались ядом для того, чтобы отнять власть у Эда. Таким образом, династическая нестабильность толкала воображение к мыслям об отравлении. Процесс этот не зашел слишком далеко, однако все же-сказывался во времена последних Каролингов.
Традиция, представленная в первую очередь хроникой Адемара де Шабанна XI в., приписывала следовавшие одна за другой кончины последних Каролингов Лотаря и его сына Людовика V в 986 и 987 гг. отравлениям и колдовству. При этом не обвинялись их преемники Капетинги. В центре событий вновь оказывались королевы. Неверная жена Лотаря Эмма сначала безуспешно искала Убежища у Гуго Капета, а потом была взята в плен
Карлом Лотарингским, братом умершего. В смерти Людовика V некоторые источники обвиняли его супругу Бланш. Несчастный случай, проне- шедший с Людовиком V на охоте засвидетельствован самыми надежными источниками. И тем не менее утверждения об отравлении супругой сохранялись. Обе эти истории имели целью дискредитировать каролингекий род, главы которого находились якобы во власти королев, колдуний и грешниц, что выгодно подчеркивало достоинства восходящей династии. В середине XIV в. появилось даже «Сказание о Гуго Капете», герой которого выступал в роли мстителя за отравление Людовика V; такой не слишком значительный подвиг сохранялся в памяти.
Применеине яда вновь становилось актуальным и на более низких уровнях власти в Западно-Франкском королевстве и у его границ. Составлявшие хроники клирики обращались к старым повествовательным схемам. В то время правители вели активную борьбу за Реймс, где находился архиепископский престол и который являлся оплотом каролингекого легитимизма. Власть того, кто получал этот город и контролировал архиепископа, резко увеличивалась. И вот один из грандов, Герберт 11 де Вермандуа, стремясь включить Реймс в орбиту своего влияния, организовал в 925 г. отравление архиепископа Сеульфа, который занимал престол в течение трех лет. Герберт 11 хотел видеть на престоле крестителя франков святого Ремигия одного из своих подданных. Весьма враждебный светской власти реймсский историк Флодоард в данном случае, по-видимому, поверил слуху, который она передавала.
В 981 г. похожая история произошла в Бретани. Еретонекий граф Конан 1 организовал отравление графа и епископа Нантского. Правда, последний был настолько же воином, насколько и клириком; злодеянию Конана предшествовала военная конфронтация. Возможно, что обращение к медику явилось следствием невозможности победить противника на поле боя. В случае с Сеульфом таких дополнительных обстоятельств не существовало.
Х век в истории Западно-Франкского королевства называли «веком железа». К политическим отравлениям прибегали тогда не слишком часто, но все же по источникам видно, что коварные методы борьбы возрождались. К науке ядов проявляли интерес в окружении королей. Об этом свидетельствует эпизод, зафиксированный в «Истории франков» монаха аббатства святого Ремигия в Реймсе Ришера. Хронист писал, что в 946 г. при дворе Людовика IV произошло состязание врачей. Епископ Амьена Деруд, славившийся также как искусный лекарь, соревновался в применении яда со своим коллегой из Салерно, центра медицинского знания, находившегося тогда в самом расцвете. Очень может быть, что наградой в соревновании было место королевского медика, к которому стремились оба. Вот почему участники желали показать прежде всего не способность вредить, а способность исцелять. Как бы то ни было, победителем вышел амьенский прелат. Он продемонстрировал способность перебороть яд своего соперника благодаря мощному противоядию собственного приготовления. Салернский же врач, приняв предложенный Дерудом яд, умолял его дать и соответствующее лекарство.
Употребление яда или, по крайней мере, упоминания об этом снова стали появляться и в других частях распавшейся империи, особенно в Италии. В 899 г. впал в апатию и потерял разум Арнульф, последний принадлежавший к династии Каролингов король германских земель. Для него приготовила яд Агильтруда, жена Гвидо Сполетского. Этот противник и соперник монарха не мог найти другого способа, чтобы избавиться от неудобиого правителя. Отравительница славилась также умением колдовать, и ее женское коварство оказалось эффективно там, где мужское оружие успеха не имело. Это, конечно, не принесло чести Гвидо, который рассчитывал на злодеяние; в конце концов его постигла Божья кара. В 950 г. скончался король ИталииЛотарь. Согласно Флодоарду, его отравил кандидат на трон Беренгар Иврейский. Впрочем, хронист рассказывал в данном случае о далеких землях и говорил с осторожностью.
Папский Рим также не оставался в стороне. Тем более что его раздирала ожесточенная борьба между аристократическими семьями, каждая из которых стремилась посадить на престол святого Петра своего человека. К середине IX в. относится скандальная легенда о называемой папессе Иоанне, которая заняла якобы папский престол, скрыв, что является женщиной.
В 882 г. умер Папа Иоанн 11. Он стал первым в длинной чреде понтификов, смерть которых приписывали соперникам, желавшим овладеть тиарой. Папу на самом деле не просто отравили, а потом еще прикончили молотом. Возникает предположение, что убийцы пытались сначала избежать прямого насилия из уважения к рангу жертвы или заботясь о тайне. Впрочем, для той эпохи разнузданные бесчинства были весьма характерны, так что подобная аргументация рискованна. Согласно Lzber ponf calzs, веком позже яд стал причиной смерти Иоанна XIV, если только в данном случае речь не шла о Бенедикте VII. В 1003 г. наступил черед Иоанна XVII. Можно подумать, что имя понтифика, заимствованное у святого Иоанна Богослова, чуть ли не предопределяло соответствующее событие. Как апостолу, так и последующим Иоаннам приходилось подвергаться испытанию ядом, при том что понтифики отнюдь не проявляли способности являть чудеса, которой обладал их святой тезка.
За год до Папы Сильвестра 11 (1003) в Италии умер император Оттон 111 (1002). Говорили, что его отравила женщина, мужа которой приказал казнить монарх. Это был чистый вымысел, но слухи распространялись, и это свидетельствовало о возвращении фактора яда в политическую сферу. В действие вступала старая модель осмысления внезапной смерти могущественного правителя, вроде Цезаря или Александра.
Причины такого возврата следует искать в эволюции политических структур. Вовторой половине Х в. к ним, возможно, добавлялось еще и возобновление связей с Византией, т. е. с Востоком. Именно оттуда происходила мать Отона 111 феофано. Когда в 949-м, а потом в 968 г. кремоне- кий епископ Лиутпранд осуществлял дипломатические миссии в Константинополь, он наблюдал там дворцовые нравы и ритуалы, как и в римскую эпоху, отмеченные страхом перед отравлением. Из Второго Рима епископ возвратился в уверенности, что его хотели отравить вином, хотя на самом деле оно пропиталось ароматом смолы от бочки, в которой содержалось. Очевидно, что западная культура, попавшая под обаяние великолепной империи «лживых и преисполненных хитрости» василевсов, заразилась от нее страхом перед смертоносными пирами.
Шарль Лелё еще в 20-е гг. ХХ в. писал, что воинственные и кровожадные варвары умели вместе с тем применять яд. И если поразмыслить, в этом утверждении нет ничего парадоксального. В королевствах, выросших на развалинах Западной Римской империи, смешивались обычаи германцев и римлян. Первые не подозревали о тайном оружии политического коварства, системе власти вторых была присуща давняя традиция его использования. Королевы-отравительницы не являлись специфическими фигурами германского мира. В их образах, кроме языческой традиции, распознаются черты порочных библейских цариц. Они не специализировались на отравлениях, а применяли любое оружие, когда мстили врагам или хотели добиться власти, поэтому нельзя сказать, что modus operand/ этих персонажей определялся их полом.
Итак, главный вопрос состоит не в том, что в политической борьбе у франков и лангобардов яд применяли преимущественно женщины. Гораздо загадочнее длившаяся два века пауза в его употреблении. По всей вероятности, она существовала в большей степени в источниках, чем на самом деле, и совпала с установлением режима, обладавшего сильной легитимностью. В период кризиса и распада каролингской монархии яд снова стал заметным оружием в политической борьбе.
В эпоху Каролингов практическое применение яда, скорее всего, не исчезло. Однако создатели текстов прославляли всю династию Пипина Короткого и Карла Великого и как бы ставили в скобки все подобные факты. В изменившемся контексте так называемых рыцарских времен, внешне еще менее благоприятных для отравлений, литература, вспоминавшая истоки Франции, должна была поставить такую позицию под сомнение.