Яд или меч. Не своевременное оружие для рыцарских времен

В конце IX — начале XI в. политическая система Западной Европы претерпевала серьезные изменения. Могущество королевской власти постепенно уменьшалось, перераспределяясь в пользу крупных сеньоров феодалов. Их замки превращались в новые центры власти, связь которой с подданными становилась более тесной. Складывалась система вассалитетных или феодальных отношений, в которой главенствовали присвоившие себе права сюзеренов герцоги и графы. Уровень насилия в это время был чрезвычайно высок, что историки обычно объясняют отсутствием гарантий мира насамом верху общества. Как быто ни было, борьба за власть продолжалась, приобретала кровавый характер и выливалась в прямые вооруженные столкновения. Соперники бросали друг другу вызов, а исход сражений воспринимался как решение Божьего суда. Появилось обыкновение благословлять мечи, а сословие воинов (mzlztza) наделялось особыми чертами; возникала специфическая рыцарская этика, регулировавшая применение силы. Вассалитетные отношения пришли на смену исчезнувшей системе связей, они структурировали и сплачивали верхушку общества. Верность вассала сюзерену обеспечивалась клятвой и обменом дарами; рыцарь получал фьеф (землю в условную собственность) за службу. Пронешедшие изменения отражала и идеализировала рыцарская литература, которая появилась в XI в. («Песнь о Роланде»). Герои из истории кельтов или франков без колебаний убивали противника в открытом бою, который велся по строгим правилам, во имя чести рода, дамы или Господа. Поэзия трубадуров воспевала войну, изображала ее свежей и радостной, сравнивала ее с приходом весны.

Каково же могло быть место яда в этой системе рыцарской добродетели, которая с презрением относилась, например, к арбалету, «оружию дьявола», отдававшему лучшего рыцаря во власть любого мужика, умевшего стрелять? Не должно ли было применение коварного оружия восприниматься как из ряда вон выходящее преступление? Политические столкновения происходили все чаще, однако их участники не могли применять средства, не соответствовавшие этике воинов. Ничто не было так чуждо идеологии меча, как происки и козни с целью отравления. И тем не менее в XI — начале XIII в. яд не исчез из взаимоотношений внутри властных элит. Более того, XII в. английский историк Дж. Рассел даже назвал в 1978 г. «веком ядов». Отравление оставалось излюбленным способом действия тех, кто не мог носить оружие, т. е. клириков и женщин. Не исключалось оно и из практики феодальных элит. Яд фигурировал даже в литературных вымыслах. И этот парадокс требует объяснения.

Оружие безоружных

В 1114 г. архиепископ Оша проводил расследование об отравлении епископа Олорона епископом Дакса. Не шла ли в данном случае речь об использовании служителями Церкви яда за неимением возможности прибегнуть к оружию воинов? Франкское общество еще со времен Каролингов делилось на категории. Одним из критериев их классификации являлось право носить оружие, которое распространялось на m/l/tes. Другие группы населения — /nermes — оружием не обладали. Прежде всего к ним относились простолюдины, не имевшие никакого доступа к власти. Кроме них, были и знатные «безоружные», принадлежавшие, наоборот, к миру сильных и обладавшие всеми материальными знаками могущества: королевы и владелицы замков. Они не носили оружия, поскольку являлись женщинами. Не носили оружия также и прелаты: Папа, кардиналы, епископы и аббаты. Духовным лицам это запрещалось каноническим правом.

Приэтом случалось, что, невзирая на свое положение, дамы и прелаты все же применяли силу. И тогда все настоятельнее утверждавшиеся социальные нормы могли их подтолкнуть к соответствующим способам действия. Таким образом, сложившиеся представления о «безоружности» этих групп влекло за собой применение специфических мер по отношению к тем, кто им угрожал. Они предусматривали уничтожение врагов без пролития крови.

«Это их ремесло — 1 Лгать, предавать и отравлять людей» (Сео est lur mest/er / Ment/r, trah/r et gent empo/sonner), — восклицал автор «Поругания женщин» (XIII в.). Приведеиная цитата выдает, конечно, женоненавистническую сатиру, однако в эпоху расцвета Средневековья насилие и в самом деле часто принимало разные формы в зависимости от пола того, кто его применял. В книге «Дамы XII в.» Жорж Дюби блестяще показал, как безоружная женщина выковывала свое собственное оружие. А во времена «возрождения XII века», когда вновь оживало наследие древней культуры, авторы-клирики и, как правило, мужчины с легкостью приписывали женщинам склонность к отравлению. Античность была так богата прекрасными римлянками-отравительницами, о которых писал, например, около 1200 г. английский клирик Готье Мап в «Сказках для придворных»: «Ливия убила своего мужа, потому что она его слишком ненавидела, Люцилия — своего, потому что она его слишком любила. Первая намеренно дала мужу выпить настойки волчьего корня; вторая же ошиблась: напиток, который она подала своему мужу, вызывал не любовь, а безумие». Сама Библия связывала Еву с несчастьем (Eva/vae); первородный грех осмысливалея как отравление Адама его подругой. В сочинениях немецкой аббатисы XII в. Хильдегарды Бингенской Ева даже оказывалась у истоков появления ядов на земле. А франко-норманнский историк XII в. Ордерик Виталий, со своей стороны, проводил параллель между судьбой Адама и предполагаемым отравлением в 1085 г. норманнского герцога Калабрии и Апулии Роберта Гвискара собственной женой. Герцог будто бы был изгнан из земной жизни, как Адам — изгнан из рая. И в том и в другом случае смерть становилась следствием «предательства со стороны женщины». Оно противопоставлялось рыцарской добродетели, по определению являвшейся мужским качеством. Можно сказать, что данные отравления носили скорее семейный, а не политический характер. Однако не стоит забывать, что в сознании толкователей Библии XII в. власть возникла в садах Эдема, а первая в истории человечества пара представляла собой также и первое политическое сообщество. Речь шла о государе и о его взбунтовавшейся подданной. Понятно, что в «Книге о манерах» Этьена де Фужера, капеллана Генриха 11, а затем епископа Реннского, плохая женщина изображалась отравительницей своего господина. Фужер клеймил графинь и королев еще сильнее, чем прочих женщин, ибо знатные дамы «сеют ненависть, /Подстрекают к ссорам и похищениям».

Согласно определенной культурной традиции, историки и составители хроник, принадлежавшие по преимуществу к духовенству, стремились связывать отравления с многочисленными dom/nae (госпожами), жаждавшими власти. И эта жажда сама по себе уже являлась духовной узурпацией, поскольку Бог поставил женщину в подчиненное положение. Благодаря стереотипному мышлению количество высокопоставленных отравительниц, несомненно, преувеличивалось. Впрочем, яд вообще обладал свойством чаще появляться в речах, нежели в реальной жизни, и соотношение того и другого часто невозможно бывает проверить.

XI и XII вв. являют нам целую галерею отравительниц. Ордерик Виталий, находил их повсюду: от герцогства Нормандского до самых отдаленных земель на юге, до которых добрались норманны. Согласно Виталию, считалось, что искусством яда, полученным от врачей Салерно, владела вторая супруга Роберта Гвискара Сигельгаита, которая происходила с юга Италии. Она становилась воплощением женщины-отравительницы, жаждавшей власти для себя и для своего потомства. Сигельгаита решила избавиться от сына Роберта от первого, норманнского, брака, поскольку боялась, как бы он не погубил ее собственного сына Рожера. Она приказала врачам приготовить сильный яд, но затем по приказу мужа сама же изготовила противоядие, дабы спасти жертву. Молодой человек избежал смерти, но на всю жизнь остался бледен. Спустя двадцать семь лет он умер от яда неизвестного происхождения. Хотя пасынок Сигельгаиты выздоровел, онаопасаласьнаказания со стороны супруга, продемонстрировав опасную способность убивать и даровать жизнь. На следующий год она с большим успехом применила ее в отношении самого Роберта, поскольку рассчитывала выйти замуж за византийского императора Алексея Комнина, с которым герцог Калабрии воевал. Василеве был доволен устранением опасного врага, но тоже беспокоился по поводу умений Сигельгаиты и якобы приказал предать ее смерти. Заслуживающие доверия источники не подтверждают эту историю, которая, по всей видимости, отражает стереотипные представления.

У Ордерика Виталия часто встречалась фигура мачехи-отравительницы, особенно на земле всяческих опасностей — в Сицилии. Аделаида, жена графа Сицилии Рожера 1 Сицилийского, брата Роберта Гвискара, и мать маленького Рожера II, в 1130 г. ставшего первым королем Сицилийским, овдовела в 1101 г. Пока ее сын был мал, делами управлял зять, доблестный рыцарь. Потом Аделаида сочла, что его миссия представляет собой опасность для Рожера, и отравила регента. В то же время графиня лелеяла мечты о новом выгодном браке. Обуреваемая жаждой почестей и роскоши, она попыталась вступить в союз с Балдуином Иерусалимским, однако была отвергнута как подлая преступница.

Отравительницей считалась также жена французского короля Филиппа 1 Бертрада де Монфор. Она якобы стремилась навести порчу на будущего Людовика VI, а потом пыталась дать ему смертельный яд. Биограф короля Сугерий, не слишком благожелательно настроенный по отношению к Бертраде, ничего обо всем этом не говорил, что, разумеется, ставит под сомнение заявления нормандского монаха. Тем не менее они отражают весьма показательное восприятие принцессы-отравительницы. Бертрада не довольствовалась женским влиянием на мужчину, обеспеченным ее чарами (в прямом и переносном смысле), и применяла яд, дабы обеспечить дорогу к трону своему потомству. Какой-то маг, прибывший с Востока или из Испании спас Людовика; однако о преступлении его мачехи отныне свидетельствовала постоянная бледность принца. Хронист монастыря Сент-Эвруль, возможно, знал о раздорах при дворе Капетингов. Добавляя к рассказу о беспутстве Бертрады историю отравления, Ордерик Виталий подчеркивал эти распри и высвечивал достоинства англо-нормандской власти. Покушаясь на жизнь пасынка, королева обеспечивала приход к власти своего сына и упрочение своей власти в качестве регентши. Вступление же на престол Людовика ухудшило бы ее материальное и политическое положение.

Источники сообщают нам и о других высокопоставленных отравительницах. Согласно некоторым поздним французским текстам, королева Мелизанда Иерусалимская в 1148 г. уничтожила с помощью яда графа де Сен-Жилля, явившегося на Восток с большим войском. Автор «Истории деяний в заморских землях» (XII в.) епископ Вильгельм Тирский об этом не упоминал, хотя сообщал, что собственный муж Мелизанды не чувствовал себя в безопасности в обществе своей жены, которую, кроме всего прочего, уличали в связях с мусульманами.

Еще одна сицилийская наследница, Констанция, супруга императора Генриха VI, которому она принесла нормандские владения, обвинялась в отравлении супруга. Согласно некоторым, главным образом, германским авторам, она хотела отомстить императору за жестокую расправу с непокорными сицилийцами. Констанция якобы дважды покушалась на жизнь своего супруга: в 1196 и в 1197 гг. Итальянские авторы вполне обоснованно приписывали смерть Генриха VI болезни, тогда как немецкие авторы обличали иностранную принцессу, коварную итальянку, представлявшую угрозу для любого оказывавшегося в Италии императора.

Королева управляла снабжением и бытом двора, и эта функция давала возможность причинять вред, если она стремилась играть роль в борьбе за влияние вокруг короля или наследника. Обращение к яду часто изображалось как пароксизм страсти, неудержимой жажды власти, когда женщина вставала на путь, противоположный ее предназначению подчиняться и быть покорной. Кроме того, в королеве-отравительнице проявлялась еще и естественная склонность власти к тирании, каковую она устанавливала в домашнем мире, где являлась двойником супруга. Совершая отравление, она осуществляла очевидную тираническую узурпацию.

Следует отметить, что монархитеперьрежепри- бегали к обвинению неудобной супруги в отравлении, чтобы избавиться от нее. И это при том, что Церковь все больше ставила под свой контроль институт брака и усложняла развод. Когда в 1152 г. Людовик VII расставался с Альенорой Аквитанской, для оправдания развода выдвигались разные доводы. Однако смутные намеки на угрозу жизни короля появились лишь в 1260 г. в «Хронике реймсского менестреля». Филипп-Август, пытаясь аннулировать свой брак с Ингеборгой Датской, пожаловался на наведение порчи, но не убедил церковные власти. В XIX в. высказывалась гипотеза, будто бы на короля Франции пагубно действовало дыхание его супруги-датчанки, однако она сродни истории о деве-отравительнице, которая, согласно поверьям, являлась с севера. На самом деле у этих обвинений были свои коварные мотивы, и вряд ли тут можно говорить об отравлении.

Рассказывать о дамах-отравительницах и не сказать ни слова о дамах отравленных означало бы поистине монастырское женоненавистничество. Невозможно установить, когда на женщин покущались при помощи яда, а не холодного оружия, принимая во внимание их слабость. Наверное, рыцарская этика, «кодекс убийства по правилам» делали все более незаконным употребление оружия против безоружных. Возможно, по отношению к женщинам совершали теперь меньше актов открытого насилия, чем прежде. Но в документах содержатся примеры отравлений высокопоставленных дам. Так, сильные подозрения в применении яда возбудила смерть принцессы Сибиллы Апулийской, хотя подробностей о причинах и обстоятельствах этой кончины Ордерик Виталий ничего не сообщил.

Григорианская реформа Церкви и применение яда

Григорианская реформа Церкви столкнулась с сильным сопротивлением как духовенства, так и мирян и светских властей. Духовенство отказывалось подчиниться новым нормам; знать не желала усиления влияния Церкви, а государи и города вообще стремились с ним покончить. Борьба становилась все более ожесточенной. С конца XI до начала XIII в. выявляются четыре случая употребления яда против епископов Франции. Данная Цифра представляет больше половины случаев, в отношении которых способ убийства известен. И конечно, яд пускался в ход отнюдь не только во владениях Капетингов; он применялея urbl et orbl.

Начиная с конца IX в. от отравлений страдало прежде всего папство. Кардинал Петр Дамиани в своих агиографических произведениях нигде не указывал яд в качестве причины преждевременной смерти пап. Он говорил только о воле Божией. В ту эпоху если могущественных людей постигала несчастная смерть, то оружием ее чаще являлся меч. При этом папский престол всегда составлял предмет вожделения, что провоцировало распри между знатными римскими семьями. В устранении нежелательных понтификов яд являлся очень удобным средством, и около середины XI в., по- видимому, начал применяться чаще. В 1047 г. умер Папа Климент 11. Некоторые источники приписывали его смерть отравлению. Проведенные в ХХ в. анализы обнаружили свинец в останках Климента. Это, впрочем, еще не доказывает отравление: свинец в то время содержался во многих лекарствах. В 1087 г. слухи породила смерть Виктора III. Понтифик почувствовал сильные боли после причастия, симптомы напоминали дизентерию. Виктор 111 умер, и года не проведя на папском престоле. Стечение таких обстоятельств, накладывавшееся на общую нестабильность, порождало подозрения. Не исключено, что в период между понтификатами Климента 11 и Виктора 111 от яда погибли еще пять других пап. В конце XI в. лихорадка отравлений стихла вплоть до сороковых годов XIII в.

Она хорошо соответствовала борьбе идей. В самом деле, яд сыграл свою роль в противостоянии папства и империи в последней четверти XI в. Борьба сопровождалась острой полемикой, выдвигались обвинения в отравлениях. Окружение императора Генриха IV старалось распространить самые неблагоприятные слухи о человеке, занимавшем престол святого Петра. Его цель состояла в дискредитировании Григория VII, стремившегося навязать свою верховную власть светским государям. В 1080 г. состоялся собор в Бриксене, настоящий антигригорианский форум, где понтифика клеймили как отравителя, приписывая ему смерть, по меньшей мере, четырех его предшественников. Папу обвиняли в тираническом авторитаризме, стремлении к убийству всех тех, кто мог помешать реализации его беспредельных амбиций. Близкий к Генриху IV кардинал Бенно взял на себя труд представить Папу как серийного отравителя, ради тиары готового на все. В течение четырнадцати лет (1047–1061 гг.) с помощью своего доверенного лица будущий Папа Григорий VII якобы предал смерти с помощью ядауже не четырех, а шестерых пап, не считая седьмого, который был убит холодным оружием. Бенно писал, что если бы Гильдебранда не избрали Папой, то он приказал бы отравить избранного. Портрет получился практически карикатурный. Сочинение, написанное, скорее всего, после 1085 г., призвано было очернить память Григория VII и помешать его сторонникам: Автор стремился изобразить личность, которая никак не могла иметь права на престол святого Петра, и его решения, следовательно, не могли быть действительны. По количеству совершенных убийств Григорий VII сравнивалея с Нероном, однако отвратительность персонажа подчеркивалась еще и тем, что он совершал святотатства, ибо являлся человеком Церкви. Недолго правившему Папе Виктору 11 в 1057 г. яд был подан в чаше с причастием. Среди направленных против Григория VII доводов подчеркивалось это вдвойне преступное применение яда. Голословные обвинения в отравлениях обретали столь большое значение потому, что лучше воздействовали на умы простых людей, чем аргументы, связанные с каноническими устоями Церкви.

Власть епископов порождала зависть, высокое положение делало их обычной мишенью для отравлений. Это и в самом деле случалось довольно часто, причем в роли отравителей также выступали люди Церкви. В 1009 г. скончался в тяжелых мучениях епископ Вигберт Мерзебургский. Его преемником стал Титмар Мерзебургский, которого трудно заподозрить в покушении, ибо он сам рассказал о смерти предшественника в своих знаменитых Хрониках. Он упомянул также о похожей кончине в 1017 г. епископа Альтмана, возложив ответственность на окружение прелата. Век спустя, в 1121 г., также жестоко страдая, окончил свои дни епископ Фредерик Намюрский, очень недолго занимавший свою кафедру. В тот момент Церковь империи раздирала распря между Генрихом V и папством. Непримиримый и безжалостный соперник епископа архидиакон Александр де Жюлье при сообщничестве прислуги уже неоднократно подсылал ему сильный яд. На этот раз его цель была достигнута. Вне всякого сомнения, этот случай, представленный как истинное мученичество, являлся элементом григорианской пропаганды, стремившейся заклеймить дурного императора. Генрих V действительно поддерживал соперника отравленного прелата. В подтверждение гипотезы приводилось чудо: труп выделял принятый яд. Это соответствовало представлению о несовместимости токсической субстанции со святостью, которое проводилось в агиографической литературе.

В Англии XII в. король ожесточенно боролся с Папой за контроль над Церковью. В этих условиях все большую роль играло архиепископство Йоркское, второй по значимости церковный престол в королевстве. Именно он становился предметом вожделения, и для достижения желанной цели претенденты часто пускали в ход яд. Громкое дело имело место в 1154 г. Племянник короля Генриха I Боклерка архиепископ Уильям Фиц-Герберт был в 1141 г. избран капитулом Йоркекого собора, а потом, в 1147 г., низложен за симонию, невоздержанность и грубость. Позже он снова занял престижный престол, а на следующий день после торжественной интронизационной мессы испустил дух. Внезапная смерть архиепископа, а также почерневшиезубы заставлялиговорить об отравлении. Архидиакон Ричмонда Осберт, выступавший против возвращения Фиц-Герберта, подозревалея в этом преступлении, тем более серьезном, что яд был подмешан в вино омовения, которое следует за причащением. В качестве главы Английской церкви король'начал расследование и предложил Осберту очиститься от обвинения, дав клятву в присутствии короля, поскольку духовному лицу не подобало участвовать в поединке. Монарх полагал, что столь тяжкое преступление относится к его ведению. Церковь же противопоставила этому пониманию свою привилегию судить духовных Лиц. Спустя какое-то время архидиакона, по- видимому, оправдали благодаря расследованию, Проведенному Робертом Ньюбургским. Данный эпизод показывает, что дела об отравлениях были характерны прежде всего для раздираемой ожесточенными конфликтами церковной верхушки.

В той части королевства Франции, которая находилась под властью Плантагенетов, отравление епископа также представляло собой распространенное средство улаживания касавшихся Церкви разногласий. Они возникали из-за местных амбиций и из-за споров, должна ли она подчиняться Папе или королю. Известно два покушения с применением яда на епископов Пуатье: на Иоанна Бельмэна в 1166 г. и на Адемара де Пейра в 1198 г. В их лице гонениям подвергалась григорианская церковь с ее авторитаризмом и реформами. Первое дело хорошо документировано. Известно, что Иоанн Бельмэн происходил из Кентербери, учился вместе с Томасом Беккетом в Англии, стал блестящим прелатом и был замечен Генрихом II. Приэтомоноченьдорожил прерогативами Церкви, поддерживал изгнанного в Бургундию Беккета и протестовал против попыток государей уменьшить его власть. Это не понравилось Генриху II, ставшему графом Пуату через брак с Альенорой Аквитанской. Монарх нашел в Пуатье союзника в лице архидиакона Ричарда Ильчестерского. Когда в 1166 г. Иоанн Бельмэн заболел, его друг Иоанн Солсберийский имел большие основания заподозрить отравление. Неясно, как оно было совершено; возможно, отравили вино причастия. Неизвестны конкретные исполнители, принадлежавшие к окружению епископа. Однако подстрекателей распознать не составляло труда. Чудесное исцеление Иоанна стало весьма болезненным поражением для Генриха 11, дело которого оказалось таким образом дважды дискредитировано: во-первых, покушением, во-вторых, его исходом. Посмев поднять руку на человека Господа, он был посрамлен Провидением, совершившим чудо.

Скончавшийся спустя три десятилетия Адемар де Пейра не обладал столь сильной поддержкой. Он стал мишенью для враждебных действий со стороны короля РичардаЛьвиное Сердце, который был также графом Пуату и герцогом Аквитании. Архидиакон, сторонник реформ, ездил в Рим, чтобы пройти посвящение в сан, в котором ему отказывал архиепископ Бордоский. Он умер сразу по возвращении. Место Адемара де Пейра досталось протеже графа и герцога Морису де Блазону, что в глазах сторонников усопшего, определенно указывало на преступника.

Случай настоятеля аббатства Сен-Марциал в Лиможе Гийома Юриеля, ставшего епископом города в 1097 г., произошел веком раньше. Здесь на политической сцене противостояли друг другу две партии внутри церковного учреждения. У епископа было много врагов; феодалы не желали признавать его стремления вернуть перешедшие в их руки имущество и права. При этом многие члены церковного капитула не желали терпеть тот факт, что он занял место другого прелата. Того сочли недостойным, а право Юриеля управлять епископством утвердил Папа Урбан 11. В конце концов прелата отравили — его постиг удел строгого сторонника реформ, принадлежавшего к черному духовенству. В данном случае речь шла о расколе Между добрыми прелатами, верными линии папского Рима, и дурными клириками, погрязшими в Мирской суете.

Повествуя о подобных событиях, хронисты следовали стереотипным схемам, совсем не всегда соответствовавшим действительности. Если прелат умирал вскоре после вступления в сан, а другой был к нему близок, сразу вставал вопрос об отравлении. «То, как он умер, показывает, что он стал жертвой яда>>, — писал хронист. Устройство Церкви на Святой земле отличалось большой беспорядочностью, среди духовенства постоянно происходили ссоры. Однако составители хроник пытались наложить готовые схемы на события, которые в действительности имели мало общего. Так, «История императора Ираклия», восходившая к хронике Вильгельма Тирского, приписывала смерть в 1186 г. епископа Тирского отравлению, совершенному якобы патриархом Иерусалимским Ираклием. Тут просто повторялся рассказ о конце патриарха Антиохийского, заимствованный у Вильгельма, который не имел никакого отношения к реальной истории. Подобные фальсификации свидетельствуют о том большом месте, какое занимали мысли о яде в умах тех, кто описывал правящие круги Церкви.

Церковные элиты феодальных времен действительно являли собой среду, благоприятную для применения яда. Жесткость реформаторов порождала враждебность; словесный яд их инвектив нередко превращался в настоящий, оказывавшийся в чаше с причастием или в дароносице. Тот факт, что отрава появлялась даже в святых. дарах, становился символом пароксизма отравлений. Разрабатывались меры предосторожности. В 1249 г. умер от яда доминиканец, епископ Магеллона, вероятнее всего, отравленный против- н: иками его реформаторских настроений. После этого появилось предписание, чтобы перед причащением епископа святые дары пробовал кто- нибудь другой.

Наряду с отравлениями, известно и очень много слуЧаев удушения епископов шарфами, убийства их холодным оружием. Запрет на пролитие крови легко преодолевается, и далеко не только потому, что борьба в те времена велась дикими методами. Способы убивать и умирать определялись смыслом преступления, т. е. дело, которому служили убийства, оказывалось важнее для выбора оружия, чем положение людей. Невозможно себе представить, чтобы напряженная борьба Генриха Плантагенета и Томаса Беккета завершилась применением нескольких капелек яда. Ей нужна была кровавая баня 1170 г. в Кентерберийском соборе.

Отравители-рыцари, Бароны и государи

По идее яд должен был бы быть абсолютно неприемлем для тех, кто носил оружие ех officio. Во- первых, они располагали другими возможностями разрешать свои споры; во-вторых, отравление противоречило рыцарской этике. Действительно, использование яда рыцарями случалось редко, и если об этом упоминают источники, то речь идет именно о нарушении правил. И снова гораздо более важным, чем доказанность преступления, оказывалось обвинение в применении яда с целью разоблачения не рыцарского поведения.

Пренебрегали ли сеньоры этой заменой оружия?

Сеньоры, владельцы замков и держатели бана, часто конфликтовавшие с соседями, с монахами или со своим сюзереном, сильно зависели от обязательств, касающихся личной мести. Такое положение сеяло насилие, которое осуждала Церковь. Месть осуществлялась открыто, с оружием в руках, поскольку, как правило, речь шла о восстановлении поруганной чести, и огласка была необходима. Яд в этом прекрасном мире вроде бы оказывался совершенно ни при чем. Однако он там присутствовал.

В описаниях английского клирика Ордерика Виталия мелкое и среднее норманнское рыцарство без всякого стыда травило своих врагов. Его представители привносили употребление яда в то самое общество, которое, как считалось, руководствовалось благородными порывами, а не тайными расчетами. В «Церковной истории», написанной монахом аббатства Сент-Эвруль, насчитывается не меньше шестнадцати дел с применением яда. Подавляющее их большинство разворачивалось в замках. Нормандский рыцарь Робер Жируа вызвал враждебное к себе отношение герцогаВильгельма. В 1061 г. он был убит, причем нетем способом, который соответствовал бы его положению, а с помощью отравленного яблока, которое невинно протянула ему супруга Аделаида, являвшаяся кузиной герцога. Монах-хронист никого не обвинял, замечая, впрочем, что ни один из шести представителей рода Жируа не умер собственной смертью. Отравления для разрешения конфликтов внутри рода или между родами происходили в первую очередь тогда, когда кровную месть осуществляла женщина. В 1063 г. Эрно д’Эшофур умер сразу же. вслед за своим воином Жильбером де Монтгомери, причем еще двое других избежали смерти лишь благодаря искусству врачей. Убийство совершила благородная нормандка Мабилла, мстительная невестка Эрно. Сначала она возбудила подозрение, и вот несчастному Жильберу пришлось проглотить отравленные еду и питье, предназначенные для сеньора д’Эшофура, благо обычаи поведения за столом и разделения блюд легко позволяли производить подобного рода процедуры. Вторая попытка оказалась фатальной для Эрно. Так была утолена жажда мести Мабиллы, которая вскоре и сама была убита. Ее подстерегли при выходе из купальни и отрубили ей голову.

Другое сугубо мужское дело показывает, что яд проникал и в борьбу между рыцарями. В 1094 г. умер Вильгельм Жируа, содержавшийся заложником у Робера де Беллема. Распространился слух об отравлении. Беллем был человеком неслыханной жестокости, но- в данном случае он использовал исполнителя, чтобы отомстить за эпизоды, связанные скорее с насилием, чем с ядом.

Причины отравления сеньора Гуго д’Амбуаза в 1153 г. непонятны. Хронист сообщил, что он мгновенно скончался во время трапезы, став жертвой яда своих врагов, которые лестью завоевали дружбу его брата. Виновные обозначены здесь словом milztes — ничто не может лучше иллюстрировать тот факт, что речь шла об отношениях между Рыцарями. А вот способы действия оказались совсем не рыцарские. Сначала жертве приготовили ловушку, вошли к ней в доверие, проявив гостеприимство, означавшее по традиции согласие и мир. Впрочем, сообщение это всего лишь передавало слух, порожденный обстоятельствами смерти сеньора. И все же даже предположение подобного преступления свидетельствует, что мысль о возможности использования отравления появлялась в умах рыцарей. Жила она и на самой верхушке общества: в головах королей и принцев.

Яды при дворах королей

Существовали ли особо опасные с точки зрения отравления дворы? Согласно средневековым авторам, эта опасность зависела от устройства власти. В XII в. политическую мысль стимулировал расцвет хорошо структурированных монархий: Сицилийского королевства, Англии. Писатели предостерегали правителей от злоупотребления властью, которое могло бы повлечь за собой неприятные последствия. Иоанн Солсберийский в «Поликратике» утверждал, что служба государю увеличивает напряженность внутри дворов. Придворные боролись друг с другом за внимание государя, иногда применяли колдовство, дабы подчинить себе его личность. Они могли даже покушаться на жизнь государя или его наследника, если опасались изгнания или немилости. В таком случае, по мнению писателя, яд мог получить широкое применение.

Таким образом, в «Поликратике» Иоанна Солс- берийского или у автора начала XIII в. Жиро из Камбрэ яд выступал едва ли не символом тирании.

Слово тиран соотносилось с латинским tyrus — гадюка, т. е. существом по сути своей ядовитым; и тирания метафорически рассматривалась как яд, разъедающий политический организм. Жиро из Камбрэ утверждал, что тиран пользуется отравлением, как Тиберий, и рискует погибнуть отравленным, как Александр. Иоанн Солсберийский не одобрял отравление тиранов, как ужасное преступление, несовместимое с христианской верой. Однако в этих случаях он проявлял понимание, если речь шла о самой жизни политического сообществ. По поводу смерти Тиберия Иоанн замечал, что если язычники применяли яды, не испытывая угрызений совести, то христианам не подобает действовать вопреки моральным заповедям своей религии. Оба писателя выражали сожаление об ухудшении положения в Английском королевстве. Жиро, посвятивший свое сочинение наследнику Филиппа-Августа, противопоставлял Англию монархии Капетингов. Он восхищался мягкостью французских государей, которые умирали соответственно только естественной смертью, в то время как «короли Британии» жестоко страдали от насилия. Еще до Жиро то же самое писал дуайен собора Святого Павла в Лондоне Ральф де Дисето: кончины королей Капетингов наступают всегда в свое время, поскольку их подданные сохраняют Верность монархам, и те защищены от покушений, будь то с помощью меча или яда.

Отравление в этом противопоставлении двух Анархий выглядело всего лишь одним из вариантов насилия, но французская монархия становилась похожа на миролюбивое папство, как его описывал Петр Дамиани. Стоит ли удивляться?

Однако выдерживает ли подобный образ проверку фактами? В самом деле, внутри дома Капетингов отравления случались редко, если вообще случались. Вплоть до времен Филиппа 1 ничего такого не обнаруживается. Ордерик Виталий упомянул об отравлении в 1060 г. Генриха 1 его врачом. Однако в этом деле не было ничего политического. Произошел несчастный случай, причем связанный скорей с неосторожностью короля, чем с ошибкой врачей. После истории Бертрады о яде при дворе Капетингов заговорили лишь в начале XIII в. В 1226 г. умер от дизентерии король Людовик VIII, по прозвищу Лев. Этот сын Филиппа-Августа, правивший только три года, вел тогда крестовый поход против альбигойцев на юге страны и осаждал Авиньон. Жителей города французские рыцари называли potionatores (те, кто поят), поскольку были убеждены, что те намеренно распространили болезнь. Кроме того, прозвище намекало также на ересь авиньонцев, поскольку в те времена часто использовали метафору яда для обозначения неверных доктрин. Смерть короля мгновенно породила слух об отравлении. Преступление приписывали графу Шампани Тибо IV, который самовольно покинул войско и боялся королевского гнева. Скорее всего, вероломство графа и смерть короля связало то, что эти события последовали одно за другим. Разговоры об отравлении наносили ущерб чести Тибо IV, который, между прочим, считался влюбленным в королеву, целомудренную Бланку Кастильскую. Как бы то ни было, оказывалось, что пэр королевства, воплошение рыцарства и куртуазности, мог в то же время использовать низкое и недостойное средство, за что, как писал составитель рифмованной хроники Филипп Мускес, его «повсюду ненавидели». Тому же графу Шампани хронисты приписывали еще и отравление в 1234 г. Филиппа Юрепеля, графа Булонского, честолюбивого побочного сына Филиппа-Августа.

В Нормандии, борясь друг с другом, принцы подчас пускали в ход яд вместо рыцарского оружия. В 1028 г. отец Вильгельма Завоевателя Роберт погубил с помощью профессиональной отравительницы своего брата и соперника герцога Ричарда 111. Паломничество Роберта в Иерусалим, по-видимому имевшее целью искупить грех братоубийства ради узурпации престола, вроде бы подтверждает эти сведения. Но может быть, он хотел покаяться только в том, что прежде вел с братом войну. Как бы то ни было, спустя семь лет в Никее отравитель сам умер якобы от яда, данного одним из его приближенных. В глазах современников это был примерный конец, несомненная Божья кара. Очень может быть, что приведенные эпизоды имели целью запятнать фигуру предка Вильгельма Незаконнорожденного (Завоевателя), дабы бросить тень на прославленного принца, который и сам будет обращаться к яду.

Напротив, в Англии после бурной эпохи норманнского завоевания, прекратились отравления королей. Иоанн Солсберийский не без гордости Утверждал: «Британия всегда испытывала отвращение к ядам, употребление их против принцев Здесь неизвестно». Однако автор «Поликратика» вспоминал о неведении в отношении ядов лишь Для того, чтобы призвать к сохранению этого обыкновения. Дело в том, что в период усиления монархии положение менялось. В 1216 г. умер побежденный своими баронами король Иоанн Безземельный, которого незадолго до этого они заставили даровать Великую хартию вольностей. Его конец был приписан отравлению, совершенному послушником монастыря Швеншед, где монарх искал убежища. Монашек якобы услышал слова короля, что, как только его дела пойдут лучше, он резко поднимет цену на хлеб, дабы увеличить свои средства. Иоанн, которого самого подозревали в применении яда, демонстрировал таким образом возмутительное тираническое намерение, угрожавшее безопасности и жизни всей communitas Anglie. И этому намерению был положен предел при помощи яда.

В 1154 г. яд снова появился при сицилийском дворе, изрядно потрепанном после смерти Рожера II. Король Вильгельм 1 Злой стал мишенью заговора, организованного архиепископом Палермским в сообщничестве с Майо из Бари, канцлером и главным адмиралом, связанным с мусульманскими дворцовыми евнухами, которых презирала норманнская знать. Яд не подействовал, и среди участников дела начались распри, адмирал попытался отравить архиепископа. В рассказе об этом деле явно присутствуют черты средиземноморской политической культуры с ее дворцовыми интригами, когда эмиры и султаны легко исчезали из политического пространства. Век спустя описания хитрых ловушек, которые устраивали друг другу мусульманские владыки, описывал Жуэнвиль. В такой культуре преетупить законы рыцарства было легче.

Отказ от военного противостояния. Или свидетельство немощи?

Яд во взаимоотношениях между государями

Яд играл свою роль в соперничестве между крупными сеньорами и за пределами замков. В странах ислама допускалось его использование с целью экономии военных сил, что противоречило рыцарской культуре, признававшей только открытый бой. В книге VIII в. арабского сочинения Secretum secretorum, предназначенной для султана, давался совет отравить воду осаждаемым; тогда для завоевания крепости потребуется меньше сил. Действительно, трудно придумать лучшее средство для снятия осады или овладения крепостью, чем распространение заразы среди осаждающих или отравление источников осажденным.

Не случайно во взаимоотношениях латинского Запада с державами Востока, будь то мусульманские государства или Византия, яд играл существенную роль. Он осмысливалея как позорное оружие врагов латинского христианского мира. В священной войне рыцарство нашло самое высокое °правдание своему существованию. Оно смело выступило против врагов, готовых ради сохранения своего владычества над землей Иисуса применять самые гнусные средства. С самого начала крестовых походов считалось, что мусульмане используют яд против крестоносцев. Первой их Жертвой якобы стал защитник Гроба Господня Готфрид Бульонский. Данная традиция никак документально не подтверждена, однако передана Мн°гими авторами. Гвиберт Ножанский, Ордерик Виталий утверждали, что принц умер 18 июля 1100 г., отравленный жителями Иоппии (Яффы), которые были очень злы на его победу. Коварство возмещало недостаток силы, и за этим случаем последовали другие. Около 1240 г. английский принц Ричард Корнуоллекий и его войско попали в ловушку; половина армии оказалась отравленной. Во время крестового похода в Египет султан Вавилона (т. е. мамлюкский султан Египта), воюя против Людовика Святого, отравлял провизию крестоносцев.

Византия враждебно относилась к экспансии западноевропейцев на Восток под предлогом крестовых походов. В то же время, по мнению людей с Запада, византийцы наследовали традиции подлых отравителей, которых клеймил еще Вергилий (страшусь данайцев [греков], даже дары приносящих — Энеида, 11, 49). Считалось, что в Константинополе яд широко использовался во внутренних делах и употреблялся против крестоносцев. Он компенсировал несостоятельность в военном отношении; на Востоке добивались победы больше хитростью, чем силой. По словам Жиро из Камбрэ, византийцы применяли яд против людей с Запада, которым завидовали вследствие собственного упадка. Западные средневековые авторы не переставали клеймить византийскую malitia. Согласно историку-цис- терцианцу XIII в. Обри де Труа-Фонтену, император Алексей Комнин, постоянно замышлявший какое-нибудь коварство и боявшийся нападения, якобы отравил благородного и доблестного Роберта Гвискара, развратив предварительно его жену и отравив источники. Сын Роберта Гвискара Боэмунд до такой степени страшился подлых злодеяНий и отравления со стороны людей, присылаемых греками, что отказался принимать пищу, которую предоставлял ему византийский государь. Во время Третьего крестового похода конные или сидевшие в засаде лучники посылали в сторону солдат Господа дождь отравленных стрел. Около Адрианополя едва не стала жертвой ловушки армия императора Фридрихи Барбароссы. Жители оставили в распоряжении воинов бурдюки с отравленным вином. Провинции платили василевсу дань токсическими веществами, и это потрясающий знак того, насколько venenum интегрировался в византийскую систему управления. По всей видимости, токсины использовались для целей императорской охоты. Однако западные авторы вписали этот факт в историю взаимоотношений с крестоносцами, обличая вероломство византийцев. Противостоявшие коварству европейские воины ставились в число избранников Господа. Неуязвимость солдат, отведавших отравленного вина представлялась как чудо, которое хронист сравнивал с библейским эпизодом, когда вода была непригодной для египтян, но питьевой для евреев. -

На Западе подобным методам вроде бы не должны было находиться места. Однако это не так: они использовались довольно часто. В 1040 г. будущий король Англии Вильгельм Незаконнорожденный якобы именно с помощью яда избавился отугрозы для герцогства Нормандского, которая исходила от графа Бретонского Алена 111. Следует, правда, признать, что обвинение носило весьма тенденциозныйхарактер. В 1155 г. Фридрих Барбаросса применил противоположную схему.

Он якобы отравил источник, снабжавший водой состоявшую в союзе с Миланом крепость Тердону (Тортону), которую осаждал. Льстивый биограф Фридриха Отон из Фрайзинга не усмотрел в этом ничего плохого. Он заметил только, что город, так хорошо защищенный природой, следовало осаждать именно с помощью природных сил. Действительно, очевидно, что осада, предполагавшая тайные маневры: подкопы, обходы и т. п., когда техника брала верх над доблестью, — должна была бы легче допускать применение яда. Коварное мастерство в данном случае преобладало над рыцарской прямотой.

В «Кёльнских анналах» сохранилось свидетельство о борьбе между герцогом Саксонским и Баварским Генрихом Гордым и королем Конрадом III. Генрих победил королевские войска в битве при Кроненберге, однако в 1139 г. ему ловко поднесли яд, что свело на нет военное превосходство. Данный случай, подобно многим другим, хронист, отделенный от события большим промежутком времени, передавал с осторожностью. Возникла догадка, объяснявшая смерть герцога политическими причинами, и это свидетельствовало, кстати, о наличии в ту эпоху общественного «мнения». Сам король Конрад 111 умер в 1152 г. в Бамберге, и его смерть совершенно неосновательно приписали Рожеру II Сицилийскому, который якобы стремился помешать германскому государю вступить на территорию Италии. Получалея своего рода превентивный акт, заменявший военную конфронтацию. И снова доверие к ссылке на применение яда повышалось итальянским контекстом. От юга Италии было совсем недалеко и до врагов христианской веры.

Историки, находившиеся на службе у Филиппа 11 Августа, отмечали, что энергичный воин ричардЛьвиное Сердце договаривалея с мусульманами. В 1191 г. короли Франции и Англии прибыли на Святую землю. Вскоре Филипп заболел, по всей видимости, военной потницей. У него выпадали ногти и волосы, шелушилась кожа. Французскому королю пришлось возвратиться домой. В глазах его приближенных болезнь государя выглядела как предательское отравление. Они считали, что Филиппа 11 «опоил» Ричард, вступивший в сговор с мусульманами. Для того чтобы уничтожить их сюзерена, которого он ненавидел, английский король не погнушался связью с презренной сектой ашашинов (ассасинов — курителей гашиша). Он рассчитывал убить своего французского соперника, «не прикасаясь к нему рукой», как говорилось в «Истории императора Ираклия», подчеркивая трусость того, кто убивает на расстоянии.

К 1242 г. относится попытка отравления Людовика IX. Вассал, загнавший себя в тупик, решил обратиться к яду, потому что победить силой оружия было невозможно. Подлость виновного, графа Гуго де Ла Марша, отказавшегося принести оммаж королю и решившего вступить в союз с Генрихом 111 Английским, подчеркивалась тем, что активную роль он предоставил жене. °на наняла двух презренных негодяев (что делало еще более очевидной низость преступления) и, пообещав им земли и рыцарство (знак того, как Извращенно она понимала рыцарство), предложила отравить пищу короля. Преступников схватили На месте преступления, когда они подсыпали яд в Мясо на королевской кухне. Их ожидала виселица, графиню — разочарование и отчаяние. Впрочем, средневековые авторы охотно эксплуатировали данный эпизод не столько для того, чтобы дискредитировать графа, сколько для превознесения Людовика IX, процесс канонизации которого начался сразу же после его смерти. Гийом из Нанжи в «Житии святого Людовика» утверждал, что «наш Господь, который всегда защищает своих», уберегал короля и его братьев от отравления, а потом возвел монарха в ранг святых. Бессилие яда классическим образом доказывало святость жертвы.

Вместе с тем ссылки на отравление были призваны прежде всего дискредитировать политических противников. Обвинение подобного рода в адрес могущественного врага являлось сильным нематериальным оружием, поскольку порождало самые негативные ассоциации. Оно подразумевало бесчестье и полное уничтожение репутации обвиняемого. В 1066 г. Конан Бретонский обвинил Вильгельма Нормандского в том, что тот тридцать лет назад отравил его отца Алена 111. Очевидная цель состояла в дискредитации соперника и стремлении оправдать свои собственные претензии на нормандское герцогство, которое Конан мечтал заполучить.

Вильгельму приписывались и другие злодеяния подобного рода. Английский историк Д.Дуглас, поверивший обвинениям в адрес Завоевателя, проверить которые невозможно, утверждал даже, что тот проводил «политику яда». Ордерик Виталий повествовал о трудностях, с которыми столкнулся новый король Англии, пытаясь удержать власть над недовольными нормандским игом аристократами. В 1075 г. два эрла (графа), Роджер Херефорд и его зять Ральф Норфолк, один из редких англосаксонских аристократов, сохранивших к тому времени свои владения, попытались воспользоваться бурей, отрезавшей Англию от Нормандии, Ii поднять страну против нового хозяина. К ним присоединился еще один англосакс Вальтеоф Нортумбрийский. Оправдывая свое предприятие и стремясь воодушевить сторонников, они утверждали, что герцог Нормандский незаконнорожденный, но, помимо этого, еще и виноват в отвратительных преступлениях. Он якобы отравил графа Маиса, племянника почитаемого саксонского короля Эдуарда Исповедника (такое уточнение было способно поднять островитян), а также его супругу. Вильгельм Завоеватель сначала взял их в заложники, а потом убил, пренебрегая законами гостеприимства. Нового короля обвиняли также в том, что в 1066 г. убил доблестного графа Бретонского Конана, отравив ему вожжи или перчатки.

Восстание не имело успеха, однако риторика его организаторов хорошо иллюстрировала идеологическую функцию, которую выполняло обвинение в отравлении, имевшее часто оттенок ксенофобии. На этом примере хорошо видно, как действовал аргумент яда. Это было незаконное оружие незаконного государя, низвержение которого выглядело, следовательно, вполне легитимным. Отравитель попирал законы рыцарства, Покушался на гостя, уничтожал безоружных, будь то вследствие обстоятельств (как граф) или по самой своей природе (как его жена). А самое главНое — злодей добивалея победы не на поле боя.

В конце XII — начале XIII в. история пресловутого отравления Филиппа 11 Августа Ричардом Львиное Сердце прочно вошла в пропагандистский арсенал Капетингов. Она была призвана оправдать жалкий возврат короля Франции, которого затмил величественный вассал, а заодно лишить короля Англии статуса образцового рыцаря. Слуху о презренном поступке Ричарда предстояла долгая жизнь. Предательство вассалом сюзерена совершалось здесь, кроме всего прочего, с помощью мусульман, которым таким образом уподоблялся английский король в своей гнусности и в своем позоре. В то же время король Капетинг, напротив, поступал как совершенный рыцарь. Прежде чем пуститься в обратный путь, он собирал своих баронов; проезжая через Рим, молился на могилах апостолов и получал благословениеПапы. Подобно своему предку Людовику VI, он сохранял на теле следы отравления, которые демонстрировали его благочестивое страдание и подлость его врага. Мы не знаем, предпринимали ли потомки Ричарда меры, чтобы смыть оскорбление. Известно только уточнение хрониста Вильгельма Ньюбургского, что глава секты ассасинов рассылал письма с уведомлениями на эту тему. Он утверждал, что король Англии не вступал с ним ни в какие переговоры с целью нанесения вреда французскому монарху.

Такой же характер дискредитации носили и обвинения графа Шампанского. В данном случае главная мишень состояла не столько в его статусе рыцаря, сколько в его положении подле регентши Бланки Кастильской. Некоторые бароны стремились отстранить ее и установить собственный контроль над властью. Епископ Турне Филипп Мускес указывал, что обвинение против Тибо IV выдвинул дядя Людовика IX Филипп Юрепель, являвшийся кандидатом на регентство.

Итак, отравление было далеко не чуждо миру рЫцарства. В 1994 г. английский биограф Ричарда Львиное Сердце Дж. Джилингем высказал суждение, что это было своеобразное последствие регулирования насилия, которое предпринимала Церковь, что-то вроде обхода запретов на сражения в периоды Божьего мира и перемирий. Следует, правда, признать, что отравления происходили в основном как раз в периоды войн.

В то же время упоминание значительного числа знатных рыцарей, «погибших не от меча, а от яда», как писал Ордерик Виталий, оставляет ощущение нарушения порядка. Подобные случаи воспринимаются едва ли не как скандальные исключения, и лишение храброго рыцаря достойного конца навсегда покрывает его убийцу позором. Вот почему отравление в рыцарские времена никогда не исчезало с горизонта сознания, составляя exemplum бесчестья, весьма полезный в борьбе с врагом.

Когда яд появляется за круглым столом: от истории к вымыслу

Героические подвиги и испытания, позаимствованные из истории, но существенно переработанные в произведениях литературы XII и XIII вв., развоРачивались в мире, который не был тождественен реальному, но не был и чужд ему. Неудивительно, Что отравление занимает свое место в этом вымышленном пространстве. Стоит посмотреть, какое именно и как это соотносится с действительностью.

Скромное, но заметное место в литературе

«Здесь лежит Гаэрис Блан из Караэ, брат Мадора де ля Порте, которого королева убила при помощи яда» (Ici gist Gaheris le Blans de Karaheu, li freres Mador de la Porte, que la reinefist morir par venim). Такова эпитафия из произведения «Смерть короля Артура», написанного около 1230 г. Рыцари Круглого стола решили высечь ее на могиле своего несчастного товарища, погибшего в результате отравления. Ответственность возлагалась на королеву Гвиневру, которая ввела яд в рыцарский мир. Одну из важных тем произведения, о котором идет речь, составляла исчерпанность рыцарских ценностей. Выражал ли данный случай эту идею или являлся расхожим эпизодом, который повторяли литераторы?

На самом деле в более ранних произведениях встречается не так уж много отравленных героев. Причем погибали они от отравленного меча нечестного противника (как, например, в истории о Тристане и Изольде) или от укуса огнедышащего дракона, а не вследствие настоящего отравления. Любовные напитки ядами считать нельзя, и они остаются за пределом политического поля.

В произведениях каролингекого цикла, относящихся к XII в., не содержится никаких сведений об отравлениях, что соответствует реальнос- т» описываемой в них эпохи. В XIII в. появилась эпическая поэма «Гаидон», продолжение «Песни о Роланде». Она начинается с рассказа о заговоре противников героя с целью его отравления. Враг Карла Великого, могущественный брат Ганелона Тибо д’Аспремон, досаждает императору и стремится навредить герою, именем которого названа поэма. Он замышляет послать императору отравленные яблоки и вино от имени Гаидона. Таким образом, Тибо станет королем, а предполагаемый отравитель будет казнен. Однако императора хранит Господь, и он избегает яда. Гаидон, оказавшийся под подозрением, должен доказать свою невиновность, сразившись с истинным отравителем.

В романах греческого цикла о яде говорилось в связи со смертью Александра Великого. Рассказы о подвигах македонского полководца были очень широко распространены, что делало и убийство доблестного героя любимой темой культуры элит. В литературных произведениях об истории Рима отравление редко оказывалось в центре интриги. В «Романе о Долопатосе» речь идет о короле Сицилии, современнике Августа и Вергилия. У него есть сын по имениЛициниан. Воины ему завидуют и решают отравить принца во время пира, но не по политическим мотивам, а просто предавая друга. В романе «Вильгельм из Палермо», анонимном произведении первой половины XIII в., герой отравлен дядей, который стремится открыть себе дорогу к трону Апулии, но это лишь завязка.

Остается Бретонский цикл. В произведениях, Посвященных королю Артуру, яд появлялся редко, 11 редко связьшалея с конфликтами внутри власти.

В «Рыцаре телеги» Кретьена де Труа (около 11701180 гг.) речь идет о злонамеренных врачах, нарочно отравляющих раны Кея. Однако по отношению к главному рассказу эта история второстепенна, так же как и отравление Идера Кеем из ревности. Вместе с тем, отравители не вовсе отсутствуют.

Около 1150 г. нормандский поэт Роберт Вас написал для королевы Альеноры «Роман о Бруте», первый текст о Круглом столе, в котором создан рыцарский образ короля Артура. Там не наблюдалось недостатка ни в отравителях, ни в отравленных. Так, например, Мембриз, сонаследник королевства Корнуолл, был готов убить «ядом, или силой, или предательством всякого, кто ему мешал». Мерлин предрекал братьям Утеру и Аврелию отравление. Действительно, Утер отравил брата с помощь лжемедика-сакса. В свою очередь, Утер погиб, набрав воды из источника, отравленного саксами. Таким образом, в артуров- еком цикле яд появился задолго до произведения «Смерть короля Артура» (1230). Здесь он также играл существенную роль. Рыцарь по имени Аварлан, желая отравить своего врага Говэна, устраивал так, что Гвиневра подносила ему отравленный плод, который по недосмотру съедал другой рыцарь. В защиту королевы выступал Ланселот, доказывая, что она не виновна в убийстве, которого не хотела совершать. Он героически еражался с обвинителем, истина торжествовала. Признавалась невиновность той, что, начиная от имени (вуивра, мифологическая змея) и кончая действиями, совершенными по неведению, как будто являлась воплощением принцессы-отравительницы.

Яд является в большей степени испытанием, чем орудием политики

Поиски Грааля наряду с поисками Дамы или славы составляли сердцевину «рыцарского приключения». Сосуд с ядом являл собой прямую противоположность Святой чаше, наполненной кровью Христа. Тот, кто использовал яд, весьма серьезным образом нарушал порядок в мире рыцарства. Противопоставление славных побед силой оружия и постыдного успеха в отравлении отчетливо выражалось в средневековых исторических текстах и бытовало в литературных произведениях. Так, в «Романе о Бруте» объяснялось, что завоеватели-саксы хотели убить короля Утера, отца Артура, «ядом, / Отравой или предательством, / Поскольку не доверяли своему оружию». Для того чтобы вернее осуществить преступление, отравители эксплуатировали узы дружбы и близости. Возможно ли большее зло, чем враг в собственной семье, задавался вопросом автор, вторя Цицерону и Боэцию. Эта тема возникала также в «Романе о Долопатосе»: «Нет цичего опаснее, / Ничего хуже и докучливее, / Чем враг в своей семье, / О котором думают, что он друг». Связывающая рыцарей одного поколения дружба разрушалась завистью, Порождавшей отравления, возможно, потому, что аристократическое равенство подвергалось испытанию утверждавшейся королевской власти.

Отравление становилось испытанием и для Жертв. Героизировались ли они в силу того, что не были побеждены силой, или, наоборот, унижались, поскольку гибли как обычные смертные? СреДневековые авторы по-разному отвечали на этот вопрос. С политической точки зрения главная идея заключалась в том, что яд наказывал превышение власти. В «Романе об Александре», сочиненном около 1180 г. Томасом Кентским, отравление царя показывало, что ждет королей, пренебрегавших советами баронов и несоразмерно возвышавших слуг низкого происхождения. Если яд действовал неэффективно, это свидетельствовало, напротив, о замечательных качествах правителя. Герой «Романа о Долопатосе» Лициниан без страха отправлялся на пиршество, где его собирались отравить, ибо он прочел черные замыслы своих сотрапезников по звездам, а это не дано обычным людям. Гостеприимство этих людей — притворное, щедрость — опасна, однако герой предвидел момент предательства, знал, что в золотом кубке — смертоносный напиток. Юный, но уже мудрый герой предлагал, чтобы из него отпили сначала великодушные хозяева. Они уклонялись, возопив о бесчестье, ибо правила поведения за столом требовали принять подношение. Однако в конце концов вынуждены были выпить и погибнуть. Лициниан торжествовал над коварством сотрапезников, что узаконивало его власть как государя. Неудача отравителей подтверждала, как и в житиях святых, совершенство жертвы.

Попытка отравления испытывала также способность героя противостоять клевете. Гаидону и Гвиневре это удалось благодаря поединку, т. е. спасительному возвращению к настоящему оружию, к битве. В «Смерти короля Артура» Ланселот выступал защитником королевы Гвиневры, обвиненной в предательстве рыцарем Мадором, который считал ее виновной в смерти его брата. Мадор терпел поражения, что доказывало невиновность кородевы. Тот же повествовательный мотив встречается в «Герцогине Паризе», примерно того же времени, что и «Смерть короля Артура». Разница заключалась в том, что здесь поединок в защиту обвиняемой не был честным, защитник продался обвинителям. Таким образом, извращение аристократического способа разрешения конфликта соединялось с привнесением в рыцарские обыкновения коварного оружия яда. И то и другое фальсифицировало нормальное соперничество. Приведеиные эпизоды показывают, как в призрачный мир рыцарства проникали пятнавшие его низменные практики, которые тем лучше подчеркивали противостоявшую им добродетель истинных героев. С политической точки зрения они отражали усиление внутренних противоречий, излишнюю легковерность правителей, которых легко толкали на несправедливые действия, упадок политических нравов, неуважение к государю. Кроме всего прочего, они содержали в себе предостережение правителям, адресатам подобных рассказов. Мотив столкновения рыцарственных героев, близких к власти, с опасностью отравления встречался в литературе вплоть до позднего Средневековья.

Яд никогда не исчезал из жизни рыцарства. Причем он существовал не в далеких мусульманских странах, не в виртуальном мире Девяти героев, двое из которых умерли от яда. Он являлся реальностью христианского латинского мира. Количество упоминаний об отравлении правителей в период с 1000 по 1250 г. сильно превосходит количество их же в предыдущие пять веков. Парадоксальным образом это объясняется, видимо, тем, что применение яда в политических целях теперь предавалось проклятию. По мере складывания и утверждения военных рыцарских ценностей, восхвалявших доблесть, честность и верность, отвращение к применению яда росло. При этом обвинение в этом злодействе все чаще выдвигалось клеветнически, ибо оно исключало предполагаемого отравителя из рыцарского ordo, дискредитировало его дело. Вот почему вопрос о яде оставался актуальным. Нередко в делах об отравлении речь шла о людях, чуждых военному делу. Религия, национальность, пол или принадлежность к духовенству обрекали их на подозрения в применении яда. В то же время и могущественные воины, надлежащим образом посвященные в рыцари, не гнушались отравлением своих противников. В сочинении Симона де Марвиля «Ястребиные обеты», написанном около 1315 г., рассказывалось, как герольд Фландрии Ги де Намюр дал торжественную клятву пробовать напитки и пищу императора Генриха VII с целью защитить его от отравления. Подобное поведение являлось характерной демонстрацией рыцарского героизма. В 1311 г. благородный вассал заплатил за эту клятву жизнью. Разумеется, конфликты в публичном пространстве чаще разрешались боем, оскорбленная честь восстанавливалась открыто, власть завоевывалась или сохранялась силой оружия. В то же время одним из способов действия все же оставалось применение яда. Если задуматься, становится очевидным, что именно в эту эпоху начинал складываться взгляд на отравления, долгое время бытовавший при папском дворе, начинало вырисовываться представление, что яд — хорошее оружие против внешних врагов. В период, когда слабая раздробленная монархия уходила в прошлое, уступала место более централизованной и авторитарной власти, что благоприятствовало интригам и коварным ударам в спину, употребление яда вновь ассоциировалось с тиранией.