«На востоке подают такие напитки»

В конце XIV в. французский поэт Эсташ Дешан написал стихотворение, называемое обычно «Балладой отравителей». Там говорилось, что отравители вдохновляются восточными нравами и продолжают в веках восточные злодеяния. Поэт принадлежал к свите Людовика Орлеанского и, по- видимому, был преисполнен ненависти к исламу. Скорее всего, он не имел представления о том, что воспроизводит старую модель. Идея, высказанная Дешаном, имела широкое хождение уже у древних: преступное применение яда в политике родилось на Востоке одновременно с формами политической организации. Оно наблюдалось не только в правящих кругах, однако чаще всего встречалось именно там. Источники не слишком много говорят о домашних убийствах или о мести соседей друг другу, хотя тема отравления мужа неверной женой была одной из самых распространенных в греческой литературе. Случаем во всех отношениях самым показательным (причем как раз в силу своей недостоверности) стала смерть Александра Македонского. В тот момент монархия постепенно превращалась в преобладающий режим. Таким образом, нужно попытаться установить связь между формой правления, устройством власти и применением яда в политике. При этом следует рассмотреть опыт великих цивилизаций древности: Египта, Персии, Древнееврейского царства, а также греческих полисов.

Яды и власть на заре истории

Скудость источников, их ненадежность, контаминация реальной истории и мифов затрудняют исследования древних эпох. В Китае, где цивилизация, как и на Ближнем Востоке, насчитывает несколько тысячелетий, применение яда в борьбе за власть обнаруживается достаточно рано. В 656 г. до н. э. фаворитка правителя Ци обвиняла наследника трона в попытке отравить отца, дабы открыть себе путь к трону. Борьба за власть в данном случае была одновременно и борьбой внутри семьи, и именно такую картину являют монархические режимы повсеместно. Оставим, однако, Срединную империю и обратимся к цивилизациям Средиземноморья. Посмотрим, что происходило там.

Древние евреи не употребляли ядов

Использовать Ветхий Завет в качестве исторического источника можно только с очень большой осторожностью. Тем не менее в изучении структур управления у древних евреев и окружавших их народов он является основополагающим. Кроме того, Ветхий Завет стал неиссякаемым хранилищем образцов и нарративных схем, использованных христианской культурой. Древние евреи, к большому сожалению самых последовательных из них, создали царство, что сделало их похожими на другие народы. В каком-то смысле земные владыки становились конкурентами единому Богу Яхве. Вместе с тем не похоже, что, приняв монархическую модель, евреи усвоили также и чужие политические нравы. Нельзя сказать, что они ничего не знали о ядах и совсем не использовали их в частной жизни. Иосиф Флавий в конце 1 в. н. э. сообщал, например, какому наказанию подлежал, согласно древнееврейскому праву, всякий, кого уличали в хранении отравляющих веществ.

Иудея и окружавшие ее земли даже считались в древности, а потом и в Средние века краем, богатым природными и рукотворными ядами. Тот же Иосиф Флавий писал об Аскалоне, который славился производством токсических веществ. Однако беглое исследование ветхозаветных источников не дает впечатляющего результата в том, что касается интересующего нас сюжета. Оставим в стороне историю Грехопадения, поскольку ни символической связи яблока с отравлением, ни политического осмысления сюжета не было в библейские времена. Согласно современным данным, в Ветхом Завете нет политических убийств. Там упоминается только самоубийство в 164 г. до н. э. язычника Птолемея Макрона. Он отравился из-за клеветы придворных Антиоха V Селевкида, недовольных его мягкостью по отношению к евреям (2 Мак 10: 12–13). Другой эпизод, относящийся к 162 г. до н. э., выводит на сцену Лисия, военачальника Антиоха IV Епифана (1 Мак 7: 1–4). Могучий противник Иуды Маккавея Лисий был якобы отравлен, однако во многих традициях существует перевод «убит» без уточнения, как именно, воинами его соперника Димитрия. И здесь также говорится о язычнике. Древние евреи не применяли яда ни друг против друга, ни против своих врагов. Маккавеи предпочитали с ними воевать.

Упоминания о veneficium попадаются в Вульгате, т. е. Библии, переведенной на латинский язык, согласно преданию, святым Иеронимом. Тем не менее слово это означает здесь не столько отравление, сколько колдовство, чары. Например, жестокая царица Иезавель, впоследствии ставшая образцом злобной правительницы, воздействовала с помощью veneficia на царя Ахава. Она стремилась воспользоваться его печатью, чтобы посылать приказы от его имени (3 Цар 21: 4-10). Иезавель, к тому же, не принадлежала к избранному народу, поскольку осталась язычницей.

Яд может появиться в Библии, чтобы испытать силу пророка, который способен его обезвредить. Так, Елисей бросает горсть муки в смертоносную похлебку и превращает ее в хорошую пищу (4 Цар 4: 38–41) Однако в политике отравляющие вещества не используются — ни для разрешения конфликтов внутри власти, ни для спасения царства от дурного правителя, вроде Седекии (597–587 гг. до н. э.), последнего царя Иудеи. В XII в. английский мыслитель Иоанн Солсберийский в Поликратике будет приводить его в качестве примера тирана. Очевидно, что закон не дозволял евреям пользоваться ядом, который считался дьявольским оружием и связывался со Злом.

Искусство отравления стало распространяться среди еврейских политических элит только в эпоху эллинизма, когда они переживали своего рода моральную порчу. Ничего подобного не было вплоть до конца первого тысячелетия до н. э. Прирожденное неприятие яда в качестве орудия политики являлось, по-видимому, одной из черт идентичности древних евреев, отличавших избранный народ от других народов.

Монархии древнего востока.

Страна фараонов слыла центром распространения ядов, таким же, каким в свое время станет ренессансная Италия. Вместе с тем мы знаем не так уж много примеров политических отравлений в Египте. До нас дошло достаточно сведений о попытках незаконной смены власти. Так, в XII в. до н. э. высокопоставленные придворные организовали заговор с целью убийства Рамсеса 111 и возведения на престол сына одной из его супруг. Речь шла об использовании магических фигурок, однако мы не располагаем достаточной информацией, чтобы связать это покушение с ядом. Исследования и словари по египтологии ограничиваются этимологическим анализом и выявлением смысла слова «яд», которое близко обозначению сил зла. Мы не знаем, отражает ли редкость отравлений в египетских письменных источниках реальную политическую ситуацию или результат намеренного сокрытия такого рода преступлений.

Персидекий мир считался в античном мире ядовитым по самой своей природе. «Ни в какой стране отрава не причиняет такого числа смертей и недугов, как там», — писал Ксенофонт в Киропедии. В какой-то мере это отражало реальность, и политическая жизнь Персии не обходилась без яда. Именно при дворе царя царей мы обнаруживаем первые примеры предварительного пробования пищи монарха во избежание отравления. Ксенофонт рассказывал, что виночерпии мидийского царя Астиага (VI в. до н. э.), прежде чем подать кубок, брали из него немного вина и, вылив несколько капель себе на левую руку, проглатывали их. Таким образом, они первыми стали бы жертвами покушения.

Отравленная пища и напитки постоянно фигурировали в дворцовых интригах. Если верить автору «Параллельных жизнеописаний» Плутарху, мать царя Артаксеркса 11 (нач. IV в.) Парисатида отравила свою сноху Статиру. Она использовала нож, лезвие которого было покрыто токсическим веществом с одной стороны. Обедая вместе со свекровью, Статира ела исключительно те же блюда, что и она, видимо, вследствие царившего между женщинами взаимного «доверия». Парисатида разрезала птицу и подала кусочек снохе… Такой способ отравления использовался впоследствии столько раз, что превратился в сюжет детских сказок. Задумаемся, однако, существовала ли связь преступления царицы с политической борьбой? Не было ли оно банальным семейным делом, в котором яд служил для разрешения конфликта двух женщин, стремившихся влиять на ход царской политики? Плутарх отмечает, что мать пер- сидекого царя мстила за смерть своего любимого сына Дария, при полной поддержке матери восставшего на царственного брата и проигравшего.

Кроме всего прочего, текст Плутарха позволяет нам оценить место отравления в иерархии преступлений. При этом, правда, надо иметь в виду, что греческий историк жил гораздо позже событий, о которых рассказывал. Итак, Плутарх оставил описание ужасной казни, которой подвергли сообщницу Парисатиды служанку Гигию. «Голову осужденного кладут на плоский камень и давят и бьют другим камнем до тех пор, пока не расплющат и череп, и лицо». Жестокость наказания отражала, по-видимому, ужас перед данной формой человекоубийства. Можно пофантазировать, что жуткая казнь происходила от связи отравления с предварительным замыслом. В таком случае наказывалась как раз та часть тела, в которой родилась идея злодеяния.

Применяли ли яд в греческом полисе?

Яд был известен греческой мифологии с незапамятных времен, задолго до Гомера. Причем лишь впоследствии слово pharmakon (яд) стало определяться средним родом. Изначально это понятие имело женскую природу. По смыслу оно сближалось со средневековой трактовкой библейской истории о первой отравительнице человечества— Еве. Как писал знаменитый религиозный деятель XI–XII вв. Жоффруа Вандомский, «этот проклятый пол первым делом отравил нашего прародителя».

В греческой мифологии отравительницей часто становилась царица, сохранявшая единство с силами природы. Именно эти силы управляли происходившими внутри женщины процессами (это проявлялось в менструальном цикле), что позволяло ей овладеть искусством приготовления ядов. Она применяла свои знания в политических целях, но вполне могла руководствоваться и другими мотивами, связанными с чувствами. Когда историк 1 в. до н. э. Диодор Сицилийский выводил фигуру Гекаты, жены царя Колхиды, он воспроизводил древнюю традицию. Жители Колхиды засевали луга ядовитыми растениями. Геката «открыла» сильный растительный яд — аконит. Опробовав его на чужестранцах, женщина решила отравить своего отца. Этой наукой владела и сестра мужа Гекаты, волшебница Кирка. Выданная замуж за царя скифов, она отравила его, дабы царствовать самостоятельно. Дочь Гекаты, знаменитая Медея, вышла замуж за Ясона, царя Фессалии, страны, в которой тоже хорошо росли токсичные растения. Когда Ясон изменил супруге, она послала сопернице отравленное платье. Затем Медея вновь вышла замуж за афинянина Эгея и попыталась отравить его сына Тезея, дабы обеспечить наследство собственному сыну Меду. На этот раз, впрочем, злодеяние не удалось.

Разумеется, во всех изложенных примерах использование яда обусловливалось бушеванием страстей. Вместе с тем оно неизменно связывается с фигурой царицы, которую обуревала жажда власти. Жертвами же отравлений становились мужчины, являвшиеся легитимными носителями власти и могущества. Утоляя свою страсть, женщины демонстрировали силу, которая определялась не оружием, а гораздо более таинственным действием яда. Возникала традиция, передававшаяся из века в век: традиция страха перед этой силой, смешанного, однако, с восхищением. В XIV в. итальянский гуманист Боккаччо написал знаменитый трактат о прославленных женщинах. В нем шла речь и о Медее, великолепной «мастерице приготовления ядов». Около 1400 г. о том же, возможно из женской солидарности, писала Кристина Пизанская, называвшая Медею «женщиной глубоких знаний».

Каждый знает, что классическая Греция начинается с Гомера. Его персонажи воплощают высокие ценности и несут в себе героическое начало. Могли ли они поддаться искушению использования низменного средства для достижения своих целей, в первую очередь военных? На этот вопрос приходится дать положительный ответ. Одиссей отправляется в страну Эфиру, расположенную неподалеку от Эпира, за ядом для своих бронзовых стрел (Одиссея, 1, 254–260). Женихи подозревают Телемаха в том, «что богатую землю Эфиру / Он посетит, что, добывши там яду, смертельного людям, / Здесь отравит им кратеры и разом нас всех уничтожит» (Одиссея, 11, 328–330).

Не будем забывать что слово токсичный происходит от греческого toxon, что означает стрела. Тем не менее отравление метательного оружия и стрел, согласно гомеровскому тексту, не было угодно богам и, как правило, с презрением оставлялось варварам: кельтам, скифам или гетам. Об этом говорил Аристотель, а потом Страбон. У последнего есть рассказ о ядовитом дереве, похожем на фиговое. Оно росло в Кельтике, и бел- ги смазывали его соком свои стрелы. Подобные обыкновения греки изображали, так сказать, «извне». Римский историк 1 в. н. э. Квинт Курций Руф писал об употреблении отравленных стрел индийцами против войск Александра Македонского. А вот живший примерно в то же время Плиний Старший клеймил это человеческое изобретение уже не только у варваров.

На самом деле употребление яда или, по крайней мере, обвинения в его употреблении вполне могли иметь место во внутренней борьбе в греческом мире. У Фукидида в Пелопоннесской войне (11, 48) есть рассказ об эпидемии 430 г. до н. э. в Афинах. Тогда распространился слух, что ее вызвали лакедемоняне, которые отравляли колодцы. Историк объяснял, что это неправда, на самом деле эпидемия пришла из Эфиопии и Египта. Однако подобное обвинение весьма показательно и будет повторяться в истории многократно. Перед лицом необъяснимого события очень удобно дискредитировать противника, приписывая ему одновременно и слабость, и подлость. Он жалок, поскольку не может одержать победу силой оружия, и низок, поскольку использует губительное, коварное и жестокое средство против всего населения враждебной ему страны.

Нет ничего удивительного в том, что с «всевластием яда>> ассоциировались тиранические режимы, вызывавшие презрение сторонников афинской демократии. Политические отравления хорошо иллюстрировали их жестокость и незаконность в отличие от прозрачной и подчиненной правилам борьбы за власть в полисе Перикла. Очень понятно, что такого тирана, как Дионисий Сиракузекий (406–367 гг. до н. э.), обвиняли в уничтожении врагов с помощью яда: беззаконному правителю подходят такие гнусные методы. В то же время тиран-отравитель и сам мог быть отравлен. Его ненавидели, но из-за охраны не могли победить открыто. Таким образом, тиран как будто сам побуждал использовать яд для освобождения от его гнета. Платон в Законах лишь мельком упоминал об отравлениях «в частной жизни», которые связывал с професеией врачевания. Но, рассуждая о власти, он объявлял законным уничтожение тирана любыми средствами, включая и хитрость. Ксенофонт оставил трактат «Гиерон, или Жизнь тирана» (ок. 360 г. до н. э.), названный по имени одного сиракузекого правителя. В трактате Гиерон ведет беседу о своих несчастьях с придворным поэтом Симонидом Кеосским. Выясняется, что тиран пребывает в постоянном страхе быть отравленным пищей и напитками, и это омрачает его жизнь. Яд в данном случае играл роль дамоклова меча. И подобное беспокойство правителей, в особенности тиранов, постепенно становилось в литературе общим местом. В XV в. эта тема возникла у влюбленного в Античность автора Джанфранческо Поджио в трактате De infi- licitateprincipum. Единоличное правление больше благоприятствует использованию ядов, чем коллегиальное, практиковавшееся в греческих полисах во времена их расцвета. Отметим, впрочем, что как раз полисы включали яд в свое уголовное законодательство. Отравляющие вещества играли там чисто юридическую роль и служили не преступлению, а закону. Об этом свидетельствует чаша с цикутой, которую должен был выпить приговоренный к смерти Сократ.

«DE FER NE РОТ MORIR,

MAUS VENIN L’OCIST».

Конец Александра:

От реальности к мифу

Написанный около 1180 г. «Роман об Александре» относится к так называемому античному циклу рыцарской литературы, в отличие от французского (о Карле Великом) и бретонекого (о короле Артуре) циклов. Именно оттуда взята фраза, вынесенная в название второй части главы: «Не мог быть побежден мечом, но скончался от яда>>. Автор уточняет, что надпись относилась к надгробной статуе царя, изображавшей его в виде пантократора. Средневековый писатель воспроизводил многовековую традицию, согласно которой непобедимый завоеватель внезапно скончался от предательского яда. Вне всякого сомнения, воздействие смерти Александра на формирование представлений о связи яда и власти имело основополагающее значение.

Генезис мифа

Речь идет именно о представлениях людей, а не о реальной связи. Уже начиная с Дройзена, книга которого об Александре вышла в 1833 г., подавляющее большинство специалистов считает, что смерть македонского царя была вызвана вовсе не ядом. Полководец скончался в июне 323 г. до н. э. неподалеку отВавилона, будучи тридцати трех лет от роду. Есть только одна статья 1971 г., в которой утверждается, что Александр погиб в результате государственного переворота, организованного его генералами, никто из которых потом не пожелал взять на себя ответственность за него. Ни один автор не говорит об отравлении, осуществленном приближенными македонского монарха. Например, в биографии Пьера Бриана эта версия вообще не излагается. Французский Словарь античности 2005 г. утверждает, что царя «унесла болезнь». Все это не случайно. До нас дошли фрагменты царских «Эфемерид», т. е. хроник канцелярии Александра, в которых, по счастью, сохранились как раз записи о последних неделях царя. Там и в самом деле указывается, что полководец скончался не сразу после пиршества, на котором, как всегда, очень много пил, а спустя десять дней, и что он страдал от сильной лихорадки. Таким образом, ничто не дает оснований считать эту трапезу роковой. Тем не менее объяснение смерти монарха не столь естественными причинами родилось уже на следующий день после нее. Постепенно оно стало заслонять собой реальные факты, которые, по-видимому, выглядели слишком банально.

В наше время собраны все доступные источники о герое, который промелькнул, покорив умы, завоевав сердца, прежде всего знати и воинов, блеском своих побед, и стремительно исчез. Творение македонского царя рассыпалось так же быстро, как и возникло. Внезапность смерти Александра порождала сомнения и множество комментариев. Диодор Сицилийский в 1 в. до н. э., затем Квинт Курций Руф в 1 в. н. э., Флавий Арриан, живший примерно до 175 г., проявляли осторожность в суждениях и не высказывались определенно. «Много было написано о смерти Александра, — указывал Арриан, — например, то, что Антипатр послал ему яд». Историк подробно излагал детали, подчеркивая, что, как и Диодор, считает важным сообщать существующие версии, но сам не придерживается именно этой. Такое внимание к порожденным кончиной героя разговорам и слухам весьма показательно.

Итак, Антипатр, наместник Македонии, пребывавший в ссоре с царем и его матерью Олимпиадой, поручил якобы своему сыну Кассандру доставить яд ко двору в копыте мула. Младший брат Кассандра Иол служил главным виночерпием у царя, и тот его оскорбил. Во время пиршества, на которое Александра предательски пригласил Медий, фессалийский любовник виночерпия, Иол подал государю отравленное вино. Выпив кубок, Александр сразу почувствовал страшную боль и покинул компанию. Некоторые рассказывают, продолжал Арриан, что, чувствуя неминуемую смерть, царь бросился в Евфрат, чтобы избежать взглядов людей и присоединиться к богам, которые, как считалось, живут в водных потоках. У Диодора есть еще одна деталь: поскольку царь становился все более деспотичным и грубо отстранял от себя приближенных, те испытывали страх и, убивая своего господина, хотели спасти себя.

Чуть раньше Арриана о смерти Александра писал в «Сравнительных жизнеописаниях» Плутарх, опиравшийся на «Эфемериды». Он подчеркивал, что непосредственно после кончины царя никто не говорил об отравлении. Смерть наступила не после пиршества, а после жертвенных возлияний, во время которых государь почувствовал сильную лихорадку. И лишь спустя пять лет (хотя на самом деле, наверное, раньше) мать царя, дабы отомстить, стала распространять идею о том, что Иол убил ее сына. Кроме того, появились якобы еще и писания, в которых сводили счеты военачальники скончавшегося царя. Пердикка и Антипатр, к примеру, изо всех сил поносили друг друга, подчеркивая собственную исключительную легитимность в качестве наследников царя. Утверждалось даже, что убить царя советовал бывший воспитатель Александра, философ Аристотель, который был близок к Анти- патру. Именно он якобы предложил использовать яд столь сильный и едкий, что держать его можно было только в ослином копыте. Рассказывали, что таким ядом являлась ледяная вода, стекавшая каплями, как роса, с какой-то скалы в Нонакриде. Однако, согласно Плутарху, большинство авторов придерживалось мнения, что история с отравлением — чистый вымысел. Причем Плутарх выдвигал серьезный аргумент. Военачальники в течение многих дней ссорились друг с другом из-за наследства монарха, и все это время тело ожидало погребения на жаре и в духоте. Тем не менее на нем не проявилось никаких свидетельств отравления, напротив, оно оставалось «чистым и свежим». То же самое сообщал и Квинт Курций Руф историк хотя и отделенный от событий четырьмя веками, но считавшийся весьма информированным.

Рассказ об Александре не всегда включает в себя историю с ядом и в римской историографии. Об отравлении не упоминает Тит Ливий. Валерий Максим сообщает, что царь сгорел от неодолимой болезни, подчинившись законам природы и судьбы. Страбон, а затем, в IV в., Аммиан Марцеллин ограничились ссылкой на рок. У Квинта Курция Руфа в рассказе о смерти полководца нет речи о яде, хотя и указывается, что «по общему мнению, он погиб от яда>>. Писатель уточняет, что Антипатр, как считал Александр, мечтал царствовать и воспользовался якобы сильным ядом македонского происхождения. Квинт Курций Руф воздерживался от оценки слухов, быстро задушенных, по его словам, новыми хозяевами Греции и Македонии, которых они касались.

В этом, впрочем, Квинт Курций Руф ошибался. Гипотеза об отравлении вовсе не исчезла, напротив, ей предстояло блестяще расцвести. Еще один римский историк Тацит вспомнил о ней, рассказывая о Германике, племяннике императора Тиберия, почившего во цвете лет. Как говорили современники, 34-летний герой погиб, отравленный близкими. Тацит провел параллель между военными подвигами и судьбой Германика и Александра. Историк III в. Дион Кассий писал, что Каракалла, за несколько лет до своей смерти в 217 г. приказал выгнать из Рима философов, последователей Аристотеля. Император опасался, что они последуют примеру своего учителя и отравят его. В Истории Августов, сборнике биографий римских императоров (IV в.), рассказывается, что Александр Север испытывал страх перед насильственной смертью, которая постигла его прославленного тезку.

Перечисленные примеры говорят о том, что спустя пятьсот лет после кончины великого завоевателя предположение, что причиной ее был отравленный напиток, очень многими воспринималось как истина. В V в. ее еще раз воспроизвел христианский историк и богослов Павел Орозий. Он писал, что Александр умер в Вавилоне, «взалкав крови». Слуга коварно подал ему кубок с ядом, который царь жадно выпил. Благодаря Орозию история стала достоянием средневекового мира.

Нужно понять, как произошло поглощение простой версии естественной смерти. Приведенные выше авторы чаще всего сообщали об отравлении лишь для того, чтобы его отвергнуть. Это не касается, правда, одного произведения, которое имело огромный успех. «Роман об Александре» Псевдо-Каллисфена был написан в 111 в. на греческом языке в Александрии. Он представляет собой посредственно романизированную биографию полководца, причем, возможно, включает в себя элементы, восходившие ко времени описываемых событий. Роман был переведен на латинский язык Юлием Валерием, распространялся он и в мусульманском мире. Историки и литераторы Средневековья надолго потеряли из виду греческих классических авторов, да и многих римских тоже. Им приходилось черпать сведения из романа, из его резюме, появившегося в IX в. или, наконец, из текстов, которые им вдохновлялись. Таким образом увековечивалея и укреплялся миф об отравлении Александра Великого.

В самом деле, в «Романе об Александре», которому точно следовала латинская версия Юлия Валерия, рассказывается, что царь скончался от яда, посланного Антипатром. С небольшими вариациями там излагается та повествовательная схема, которая приведена выше.

Средневековый расцвет легенды об отравленном герое

В Средние века, особенно начиная с XII в., Александр Македонский стал первостепенным историческим и литературным персонажем. Он превратился в образец рыцарских ценностей, а с XIV в. даже включался в число девяти бесстрашных. Македонский-герой воплощал в себе мощь чрезвычайно действенную и хрупкую одновременно.

Кончина непобедимого героя в результате отравления как очевидная истина переходила из произведения в произведение. Писали также, что Александру и раньше приходилось иметь дело с ядом: его пытались отравить еще в юности. Не слишком известный по античным источникам эпизод появился в политическом трактате Secretum secretorum. Относящийся, по-видимому, к Х в. он пришел в Западную Европу в XII в. через посредство арабов и вскоре был переведен на латинский язык. В трактате рассказывалось, что монарх чуть не стал жертвой коварства враждебного ему индийского правителя. Тот, дабы погубить царя, послал к македонскому двору «деву», принявшую небольшую дозу аконита, так что ее дыхание стало ядовитым. Бдительность проявил воспитатель Александра Ариетотель (в данном случае — не убийца, а спаситель героя), который вырвал своего весьма неосторожного воспитанника из смертоносных объятий. Миф о «деве-соблазнительнице» привлекал к себе внимание историков. В самом деле, в нем проявился присущий Средневековью мотив женоненавистничества: любовь женщины, с какой стороны на нее ни смотреть, считалась ядовитой и губительной. Кроме того, этот сюжет позволял проповедникам рассуждать о пагубном привыкании к греху, яду души, а медикам — рассуждать о митридатизации, т. е. иммунизации, организма против яда при помощи яда. Обладал он и политическим смыслом. Во-первых, речь шла об отравлении полководца враждебной державы, которого не могли победить силой оружия. Во-вторых, эта история учила монархов осторожности и мудрости, демонстрировала нужность и полезность философов (сиречь духовенства). Трактат Secretum secretorum приписывался Аристотелю, якобы пред_ остерегавшему своего ученика, смерти которого искали соблазнительницы, врачи и слуги, встававшие между ним и философом.

Средневековым литераторам, начиная с XII в., несвойственна осторожность в толковании причин смерти Александра. Историю полководца они знали из источников, богатых вымыслом. Кончина героя в самом деле становилась намного драматичнее и приобретала гораздо более глубокий смысл, если объяснялась преступным отравлением. Обычная болезнь оказывалась неоспоримо менее плодотворной с точки зрения развития повествования. Начиная с первой трети XII в. складывалась традиция трактовки сюжета о македонском царе, основанная на переводе Юлия Валерия и перелагавших его текстах. Около 1180 г. ее собрал воедино Александр Парижский, составивший новую эпопею из 16 000 двенадцатисложных строк. Этот автор широко использовал повествовательный потенциал финального эпизода жизни героя. Он писал, что повелитель призвал к своему двору Антипатра и Дивинуспатра, наместников Тира и Сидона, которых подозревали в заговоре. Последние медлили с прибытием и строили планы отравления монарха, которого не могли устранить силой. Средневековый поэт подробно рассказывал о приготовленном заговорщиками медленно действующем яде: он начинал отравлять организм через восемь дней после приема и убивал через десять дней. Эта деталь, разумеется, опосредован но восходила к «Эфемеридам», где говорилось, что Александр умер на десятый день. Однако в данном случае она служила идее об отравлении. Царь имел дурное предзнаменование и принял меры предосторожности, приказав подавать за столом слугам с обнаженными руками. Тем не менее он был сражен ядом, который предатели ввели себе под ногти. Почувствовав недомогание, отравленный потребовал рвотное перо, но на него также был нанесен яд. Испытывая страшные мучения, герой захотел утопиться в Евфрате. При этом он отказался разделить свою империю и успел еще отдать приказ о розыске и сожжении двух сбежавших предателей.

К концу XII в. относится еще одна независимая версия сюжета. В «Романе об Александре» или «Романе о совершенном рыцарстве» Томас Кентский (Евстафий) не так подробно описывал отравление монарха. Мать героя предупредила его, что наместнику Греции Антипатру не следует доверять. Царь вызвал Антипатра ко двору, а тот решил отравить своего господина. Он приготовил настойку морозника, которую во время пиршества подал монарху виночерпий. Ни о чем не подозревавший Александр спокойно выпил кубок с ядом и тут же почувствовал резкую боль, как от удара кинжалом. Отшвырнув кубок, он бросил Антипатру обвинение в измене и угрозу мести. Перед смертью отравленный успел произнести, что является не первым и не последним царем, который погибает от яда, поднесенного советниками-предателями.

Поэма Готье Шатильонского «Александреида» написана на латыни и преподнесена архиепископу Реймсскому Вильгельму Белорукому (умер в 1202 г.). В этом произведении очень показательно феминизирован исполнитель преступления, получивший имя Proditio, что означает предательство. Это слово в латинском языке — женского рода.

Можно было бы сказать, что поэтам свойственно фантазировать и выдумывать сюжетные интриги. Однако тем же путем следовали и историографы. Средневековые хронисты объясняли смерть завоевателя исключительно отравлением. Вот, например, «Рифмованная хроника» Филиппа Мускеса XIII в. Автор без колебаний утверждает, что два вероломных раба (serfs) «отравили его своими травами» (l ’empuisnierentpar lor ierbes). Слово раб, почерпнутое из литературной традиции, восходит к Александру Парижскому. Оно позволяло объяснить подлое преступление низким проне- хождением совершивших его людей.

На обширной и впечатляющей хронике «Зерцало историческое» (Speculum histoiale) доминиканца Винсента из Бове (XIII в.) впоследствии основывались многие другие авторы. В конце четвертой книги Винсент, ссылаясь на Квинта Курция Руфа, рассказывал о смерти македонского царя. Причиной ее, разумеется, становился яд, причем автор уточнял, что Александр всегда носил на себе камень-оберег, который в ночь рокового пиршества украли убийцы.

Английский бенедиктинец XIV в. Ранульф Хигден подчеркивал в «Полихрониконе», согласно принятой формуле, что монарх был сражен «не железом, а ядом». Он испытывал такую боль, что видел облегчение в ударе меча. Он потерял дар речи и вынужден был излагать письменно свою последнюю волю. Немного раньше писал итальянский историк Феррето Феррети из Виченцы, знаток античной истории. В связи с кончиной от яда Папы Бенедикта XI в 1304 г. он излагал историю отравлений властителей. Первое место, разуМеется, принадлежало македонскому полководцу.

Петрарка, сочиняя трактат «0 славных мужах», где речь шла в том числе и об Александре, опирался на тексты римского историка 111 в. Марка Юниана Юстина и в меньшей степени — Квинта Курция Руфа. Неудивительно, стало быть, что и у него мы читаем историю об отравлении.

Историк литературы Жан Воклен (XV в.), компилируя греческий материал, составил «Книгу о завоеваниях и деяниях Александра Великого». Она предназначалась для обожавшего македонского полководца герцога Бургундского, на службе у которого находился Воклен. И только в 1468 г. португальский гуманист Васко да Люцена перевел сочинение Квинта Курция Руфа. Начался возврат к традиции, более соответствующей реальным историческим событиям. К тому времени существовал уже и латинский перевод Плутарха. Наконец, в 1624 г. в Дуэ вышло издание «Зерцала исторического» Винсента из Бове, в котором рассказ дополнялся выдержками из Плутарха и Арриана, передававшими сдержанный подход античных историков.

Итак, вплоть до революции в культуре, связанной с эпохой Возрождения, авторы дидактической прозы, историки и литераторы, поголовно разделяли версию об отравлении Александра Великого. Флорентийский нотариус Брунетто Латини, составивший энциклопедию на французском языке (1260 г.), писал: «Он завоевал 22 варварских и 32 греческих племени и, в конце концов, умер от яда, который ему предательски дали приближенные». В одной фразе широкий горизонт военных подвигов соединялся с узким домашним кругом, где героя подстерегала неумолимая смерть. В 1320–1330 гг. появился один из вариантов «Романа о Лисе» — «Лис-самозванец», своего рода размышление о дворе монарха и о власти. В нем подробно рассказывалось о кончине Александра Македонского. Автор вольно обращался со своими источниками добавляя к ним новые детали. «Прозрачный и едкий яд», приготовленный Антипатром, можно было перенести только в железном сосуде, любой другой материал он бы прожег. Яд подали жертве два виночерпия, сыновья организатора убийства. Отравленный скреб себе глотку, пытаясь извергнуть выпитое. Но тут один из виночерпиев довершил злодеяние, протянув ему перо, смазанное ядом. На эту подробность автора вдохновили не столько похожие рассказы о смерти императора Клавдия, сколько «Роман об Александре». Рассказ завершалея следующими словами: «Так он умер в Вавилоне, / Сраженный злодейской отравой и ядом, / Что поднесли ему предатели».

Уже опус Феррето Феррети показывает, что совпадения в описании смерти македонского царя, свойственные средневековым текстам, составляют своего рода архетипическую модель. Впоследствии ее будут использовать в рассказах о властителях, сраженных в полном расцвете своей славы.

История, богатая политическими смыслами

Итак, миф об отравлении Александра обладал невероятной повествовательной плодотворностью и выражал вневременную склонность человеческого сознания видеть зло и тайну в тени сильных мира сего. Вместе с тем он был непосредственно связан с развитием толкования политики и власти в период от эпохи эллинизма до Средневековья. На этические и философские идеи Античности накладывалось христианское миропонимание, которое постепенно становилось центральным.

Прежде всего, отравление парадоксальным образом подтверждало могущество царя-воина, доблести которого так высоко ценились средневековым благородным сословием. Враги Александра не могли одолеть его на поле битвы. Устранить непобедимого полководца им удавалось лишь в обход правил ведения войны. Феррето Феррети подчеркивал, что яд применяют противники того, кого невозможно победить ни в каком бою. Таким образом, смерть через отравление способствовала героизации. Понимание этого обнаруживается уже у Юстина в 111 в., но распространяется, прежде всего, в средневековых текстах. «Его не мог сразить меч, но погубил гнусный яд», — разъяснял Александр Парижский. И всякий раз, когда автору нужно было восславить скончавшегося правителя, ему на ум приходила модель, связанная с Александром Македонским. В августе 1313 г., как утверждали, «не от меча, а от яда>> скончался император Генрих VII, осаждавший Сиену. В окружении усопшего очень скоро родилось сочинение «Обеты ястреба». Картина смерти монарха в нем показательно соответствует романам об Александре. Подобной интерпретации противоречит, однако, некая деталь, которая лучше заметна в изложениях античных историков: полководца отравили не внешние враги, а собственные военачальники. Это обстоятельство бросает тень на фигуру воинственного властителя.

Таким образом, связанный с Александром эпизод имел и свои отрицательные стороны. Прежде всего, он иллюстрировал идею переменчивой судьбы. Язычники поклонялись богине Фортуне, а христиане видели в превратностях судьбы волю Божию. Разумеется, гибель в бою находившегося на гребне славы монарха сама по себе демонстрировала капризы фортуны. Однако яд, разящий внезапно, настигал правителя в тот момент, когда он отнюдь не думал подвергать себя опасности. «Фортуна его вознесла, благодаря ей он и споткнется», — говорили убийцы в Романе Александра Парижского. Английский поэт Чосер, рассказывая о македонском полководце, также ставил рядом слова «яд» и «изменчивая фортуна».

Кроме всего прочего, отравление, резко менявшее судьбу человека, выражало хрупкость земного могущества. В одном из вариантов произведения Псевдо-Каллисфена царь говорил так: «Я, который прошел весь населенный мир’ / И необитаемую, темную землю, /Я оказался недостаточно силен, чтобы избежать судьбы. / Я погибаю из-за маленького кубка». Маленький кубок с ядом был ничтожен по сравнению с тем, что совершил Александр. Однако он мгновенно разрушил все. Властелин мира вынужден повиноваться предначертанному. Смерть низводит его до обычного человека, уделом которого является страдание и уход из жизни.

Понятно, почему христианские писатели подчеркивали этот аспект сюжета. Отравление могущественного монарха как ничто другое демонстрировало равенство людей перед лицом всемогущего Господа; герой-полубог превращался в человека. Александр в средневековом повествовании преодолевал искушение броситься в реку и слиться с потоком. Данный факт восходил к античной традиции, с°гласно которой собиравшийся покончить с собой царь по дороге встречался с последовавшей за ним царицей. У средневековых авторов эта деталь обретала огромную значимость. Она интерпретировалась как отказ от гордыни, приятие божественного решения и возможное искупление через подлинное страдание (Александр умер в том же возрасте, что и Христос). Именно так раскрывал ситуацию Томас Кентский в «Романе о совершенном рыцарстве». И Жан Воклен живописал истинное страдание и образцовую смерть царя, выглядевшего уже практически по-христиански. Отказавшись от самоубийства, Александр принимал решение умереть как подобает монарху, демонстрируя подданным ясность ума, смирение и политическую мудрость, т. е. осуществив раздел своих владений.

Участь героя должна была напоминать средневековым властителям о суетности земной славы. В 1160–1170 гг. нормандский поэт Роберт Вас сочинил для Генриха 11 Английского «Роман о Ру (Роллоне)». «Александр был могущественным царем. /В завоеваниях ему не было равных, /Однако его отравили, и он умер», — говорилось в романе. А двумя веками позже французский поэт Эсташ Дешан задавался вопросом: «Почему Александр умер от яда, / Он, такой могущественный и такой счастливый, / Он, который покорил мир будучи совсем юным, /Он, который начал в 15лет отроду /Свои завоевания?..» Дешан сам себе отвечал: происходит все, чего хочет Бог, в том числе и с самыми могущественными людьми; судьба Александра — тому подтверждение. Таким образом, трагический удел полководца становился своего рода напоминанием — тотеntо тori. Оно должно было стоять перед глазами императоров и королей, призывая их к смирению. Миф об отравлении Александра потому и оказался столь распространен в Средние века, что идеально соответствовал христианской концепции translatio imperii, согласно которой Бог дает и отнимает власть без предупреждения.

Подобное осмысление сюжета придавало ему в первую очередь моральное, а не политическое значение. Впрочем, этим дело не ограничивалось. В продолжение традиции Платона и Аристотеля яд в истории Александра свидетельствовал об отсутствии у завоевателя чувства меры в его безграничном стремлении к власти. Эта чрезмерность уподоблялась тирании. Сильней всего она проявлялась в двух подробностях пресловутого отравления македонского царя.

Первая появилась уже в античных рассказах. У Псевдо-Каллисфена Антипатр утверждал, что полководец преисполнился гордыни за свои деяния и в неутолимой жажде власти перешел все границы. Выпитый залпом кубок с ядом стал своего рода символом этой жажды. Именно она сеяла ужас среди слуг царя. Царица Олимпиада требовала, чтобы сын наказал наместника Антипатра. Последний пребывал в страхе и совершил убийство, которое ждет всякого тирана. Античная традиция не случайно связывала с преступлением против Александра имя Аристотеля, автора «Политики». Не исключено, что это объяснялось в первую очередь его репутацией политического мыслителя, который не мог принять превращения власти царя в тиранию. Обширность же знаний Аристотеля о природе, его осведомленность в области отравляющих веществ, возможно, играли здесь второстепенную роль.

В Средние века история отравления завоевателя служила, помимо всего прочего, доказательству неотменимости божественной воли. Речь шла о том, что, когда тирания слишком могущественных монархов становилась причиной страданий подданных, их избавлял Господь. Александр погиб в Вавилоне, деспотических правителей которого Бог и прежде уже наказывал. Печальный удел, определенный македонскому царю Провидением, был призван внушать всем остальным монархам умеренность. Для Орозия полководец был жаждавшим крови язычником. Александр Парижекий и Томас Кентский, со своей стороны, подчеркивали, что царь правил единолично и лишь один раз созвал своих советников на суд. Подобная власть порождала страх и смертельную ненависть. У Винсента из Бове рассказу об отравлении предшествовал пассаж о том, сколь незавидна была участь солдат завоевателя, если они позволяли себе злословить на его счет.

К литераторам и историкам присоединялись политические мыслители. Жиро из Камбре около 1217 г. или чутьпозже написал трактат, предназначенный для наследника Филиппа 11 Августа, будущего Людовика VIII. На примере династии Плантагенетов автор размышлял о превращении монаршей власти в деспотию. Целая главабылапосвященасмертитиранов. Среди правителей, злоупотреблявших своим могуществом, фигурировал и Александр. «Приближенные подстроили ему смертельную ловушку, подав огромный кубок отравленного вина>> (suorum /ns/- d//s v/no cu/ trans modest/am datusfuerat per//t vene- nato — 1, 17). Чрезмерность в употреблении напитка символизировала в данном случае отсутствие у героя чувства меры в политике.

В начале XIV в. примерно в том же духе высказывался автор Лиса-самозванца — раздражающим фактором в тот момент являлся авторитаризм филиппа Красивого. Монарх, «который все присваивает себе, /Который всезабирает и никогда не растачивается», ограбил Антипатра. В результате тот мстит, как может. Конец македонского царя должен послужить уроком правителям и всем сильным мира сего. Им следует остерегаться участи Александра, «отравленногособственнымнародом», как писал Джеффри Чосер, автор «Кентерберийских рассказов». Смысл данного утверждения в том, что чрезмерная властность государя может подтолкнуть «народ» к весьма решительным действиям против тирана. Внутри regnит /ta/iae бессовестных правителей, обуреваемых амбициозной жаждой безграничной власти, точно так же ненавидел Феррето Феррети из Виченцы, который являлся приверженцем идеала коллективного управления. Он ссылался на Платона, утверждая, что в качестве средства борьбы против тиранов философ допускал человекоубийство, в принципе отвратительное. Феррето Феррети без колебаний ставил Александра рядом с Дионисием Сиракузским, как правителей- тиранов, карьера которых была по справедливости и вовремя прервана ядом. Сходными были и взгляды Петрарки. Поэт отмечал, что, воспринимая восточные обычаи, царь Македонии превратился в деспота.

Александр Парижский, со своей стороны, тоже клеймил произвол властителя. Вопреки традиции и даже вопреки последовательности собственного рассказа он сделал убийцами наместников Тира и Сидона. «Восточное» происхождение само по себе не означало ничего хорошего. Название Тир связывалось со словом тиран, а оно, в свою очередь, возводилось в Средние века к латинскому слову tyrus — гадюка. Организаторы заговора были жалкими людишками, «подлейшими рабами», опрометчиво возвышенными по воле царя. Всякому правителю, — окружавшему себя не баронами, по праву призванными советовать монархам, а слугами низкого происхождения, приходилось задуматься о примере македонского царя. Таким образом, Александр Парижский, по-новому излагая сюжет, проявлял в первую очередь не буйство фантазии и даже не стремление заклеймить неверных вассалов. Он формулировал внятное послание правителям своего времени, окруженным низкими льстецами. Последних разоблачал также и Жан Солсберийский. Литераторы и мыслители говорили совершенно об одном и том же.

Итак, миф об отравлении Александра Македонского оказался столь живуч потому, что позволял авторам разграничивать власть благотворную и власть пагубную. Там, где поклонники рыцарства видели средство победить непобедимого, озабоченные ростом могущества монархов клирики обнаруживали следствие тирании. Еще один важный момент, проявляющийся во всей этой истории, это то, какую роль может играть обвинение в отравлении. Ссылки на применение яда широко использовались в пропаганде преемников Александра. Они служили идеологическим оружием для борьбы с претендентом на политическое наследство, например с Антипатром. Яд становился инструментом не только устранения правителя, но и дискредитации противника. Причем жало клеветы разило так же уверенно, как и реальные отравляющие вещества.

Власть, сведуща В Ядах. О некоторых восточных деспотах

Со смертью Александра Великого в Восточном Средиземноморье начался период эллинизма. Гигантская держава оказалась разделенной на несколько государств под властью сподвижников македонского полководца: Грецию и Македонию, царство Селевкидов, Егапет. Сохранившиеся в Малой Азии и в Палестине династии также находились под влиянием эллинистической элиты. В Греции основой политической организации продолжал оставаться полис, тем не менее вокруг все прочнее утверждалась монархическая система с ее дворами, интригами, т. е. обстановкой, благоприятствовавшей преступлению. В 312-64 гг. до н. э. не менее дюжины правителей династии Селевкидов погабли в результате убийства, ав егапетскойдинастии Птолемеев (Лагадов), правившей в 323-30 гг. до н. э., убийство стало практически обычным способом наследования. Культура дворов властителей эллинистического мира во многом восходила к персидекой монархии с ее ритуалом «предварительного опробования» блюд во время царской трапезы. Эти правители очень интересовались наукой и всегда готовы были использовать знания, для укрепления своей власти. Именио поэтому ад оказывался здесь весьма «ко двору». воплощением всего сказанного является царь Митридат.

Отравленный воздух Эллинистических дворов

В течение века, последовавшего за эпопеей Александра, в эллинистическом мире не прекращалась борьба. Политические элиты оспаривали друг у друга власть, а государствам приходилось противостоять завоевательной политике Рима. Яд использовали, чтобы расправиться с неудобными претендентами на трон и чтобы достичь успеха тайными средствами там, где невозможно было победить силой традиционного оружия.

Можно привести много примеров, чтобы проиллюстрировать первую ситуацию. У Лисимаха, правившего Фракией и Македонией в начале 111 в. до н. э., был сын Агафокл. Его решила устранить с помощью яда новая супруга царя, желавшая обеспечить трон собственному сыну. Против него применили какое-то токсическое вещество, которое, впрочем, не оказало ожидаемого эффекта.

Очень часто яд пускалея в ход при дворе Селевкидов. В 246 г. до н. э. царица Лаодика убила своего брата и супруга Антиоха 11 Теоса. Дело было в Эфесе, куда монарх приехал, чтобы помириться с Лаодикой. Последняя мстила таким образом за недавнюю женитьбу царя на Беренике, дочери Птолемея 11, угрожавшую ее политическому влиянию и обеспечивавшую Антиоху наследников. Несмотря на подорванное излишествами здоровье правителя, едва достигшего сорока лет, немедленно после его кончины распространился слух, что его отравила супруга. В 192 г. до н. э. от яда погиб 27-летний наследник Антиоха 111. Это преступление тоже было совершено в семейном кругу. На этот раз сам царь счел молодого человека слишком предприимчивым и слишком популярным. Данный пример показывает, какие распри раздирали верхушку монархии Селевкидов, где обладавшие многочисленным потомством правители легко могли пожертвовать кем-то из наследников. Это напоминает ситуацию, складывавшуюся позже в мусульманских государствах. Упомянутые преступления не доказаны, но тем лучше они свидетельствуют о том, как однозначно реагировали люди на внезапную смерть представителей правящей династии, немедленно приписывая несчастье преступлению. В 121 г. до н. э. произошло еще одно аналогичное семейное событие. Царица Клеопатра Теа, которая уже убила одного своего сына Селевка V, попыталась отравить другого — Антиоха VIII, которого ревновала к его жене. Царю был подан освежительный напиток, содержавший смертоносное вещество. Однако царь, получивший донос о намерениях матери, предложил ей первой омочить губы в кубке. Клеопатра пала жертвой собственного злодеяния. «В стремлении обратить свое веретено в скипетр, царицы не останавливались ни перед чем», — отмечал А.Буше- Леклер, историк, написавший по книге о династиях Селевкидов и Птолемеев. В то же время яд служил отнюдь не только женщинам. У Юстина содержится упоминание о попытках отравления Антиохом VIII его единоутробного брата и соперника Антиоха IX Кизикского, который правил меньше года в 96–95 гг. до н. э.

Отравления были широко распространены также и при дворе Птолемеев. Нельзя сказать, что они преобладали, потому что, как и в царстве Селевкидов, в борьбе за власть использовалось множество разных средств. Тем не менее яд занимал среди них значительное место. У Полибия есть рассказ о том, что в 204 г. до н. э. в течение короткого промежутка времени умерли Птолемей IV Филопатор и его жена Арсиноя. Тогда возникло множество подозрений, хотя определенных обвинений никто не высказывал. Когда в 180 г. до н. э. скончался Птолемей V Эпифан, распространился слух, что его отравили военачальники, не желавшие отправляться в поход против Селевка IV, да еще и оплачивать этот поход, как предполагал царь. Впрочем, об этой смерти во цвете лет двадцатидевятилетнего Птолемея V не упомянул Полибий. О том, что этот монарх якобы погиб от «губительного искусства», мы знаем от святого Иеронима. Буше-Леклер считал, что средневековые авторы слишком часто и поспешно связывали те или иные события с употреблением яда, но он не объяснял, почему это происходило. А ссылка на отравление, содержащаяся у Иеронима, имела свои причины. Христианский автор стремился заклеймить аморальность языческого режима, широко применявшего яд для достижения своих целей. Об этом в раннее Средневековье знали, например, из рассказа Плиния Старшего в «Естественной истории» о продаже богатств царя Кипра в 58 г. до н. э. Среди них обнаружили шпанских мушек, которых продал Катон Утический, после чего был обвинен в торговле отравляющими веществами.

Вторая характерная ситуация, когда отравление становилось орудием политики в эллинистическом мире, — это война. В таком случае яд заменял собой бой. Сын Филиппа V Македонского Персей в 170 г. до н. э. нанял некоего Раммня из Бриндизи, дабы отравить римского полководца и его офицеров, непосредственно участвовавших в третьей Македонской войне. Македонские правители, впрочем, использовали яд не только против внешних врагов. Деметрий, прежде чем погибнуть во время пиршества в 180 г. до н. э., пытался точно так же отравить своего брата Персея. Однако преемники Александра отличались весьма прагматическим применением этого средства, которое они по случаю чередовали с ударом из-за угла мечом или кинжалом.

Митридат, или страсть к ядам

В одной из версий «Диалога Плацида и Тимеона», относящейся примерно к 1300 г., царем, который послал к Александру Македонскому деву-отравительницу, является Митридат. Такой анахронизм весьма показателен: он иллюстрирует тот факт, что еще в эпоху Средневековья царь Понта имел репутацию изощренного отравителя. В те времена, впрочем, больше интересовались его смертью, чем деяниями: именно о ней писал еще Гийом Бретонец, находившийся на службе Филиппа 11 Августа. Имя понтийского монарха изо всех сил увековечивали не только литераторы и историки. Оно мелькало и в медицинских текстах, т. к. слово митридат означало противоядие, которым, как считалось, пользовался царь. Утверждалось, что интерес Митридата к отравляющим веществам имел двойственный характер: он не только ими пользовался, но и являлся их знатоком. Властитель Понта враждовал с Римом, он был, как говорят, последним, кто имел возможность остановить наступление Рима на Восток. Таким образом, с точки зрения Европы он воплощал в себе восточный деспотизм, одна из характерных черт которого состояла в применении яда.

У Митридата VI Евпатора существовало среди властителей Малой Азии немало предшественников, которые могли служить образцами в том, что касалось интереса к ядам. Теодор Рейнах, автор классической и непревзойденной работы о Митридате (1890 г.), упоминал в этой связи современника своего героя, царя Вифинии Никомеда 111 Эвергета, а также правившего раньше царя Пергама Аттала 111 Филометора. Их любознательность обычно связывают с тем, что после завоеваний Александра греческая культура открылась влиянию культуры Индии. К этому наблюдению, впрочем, следует относиться с осторожностью.

Аттал 111 Филометор был последним царем Пергама и правил с 138 по 133 гг. до н. э. Приобщенный к власти отцом Атталом 11, он, по словам Плутарха, увлекалея лекарственными и ядовитыми растениями вместо того, чтобы заниматься управлением. Греческий биограф уточнял, что царь выращивал белену, морозник, аконит и цикуту, которые сеял в своих садах, дабы изучить их плоды и узнать, каков их сок. «Морскими свинками», на которых по необходимости проверяли «свойства вещей», как станут говорить в Средние века, служили рабы. И хотя Плутарх отмечал невнимание Аттала к делам государства, вряд ли полученные в результате его экспериментов знания совсем не имели отношения к политике. Разумеется, этот эллинистический правитель, о котором плохо отзывалась античная историография, стремился проникнуть в тайны природы из «научного» любопытства. Он интересовался не только токсичными растениями, но садоводством и земледелием вообще. Но являлись ли эти специфические занятия простым развлечением? Не скрывалась ли за ними глобальная цель укрощения природы, дабы тем лучше управлять людьми и застраховать себя от их козней? Если такие мысли на самом деле имели место, то, будучи неотделимыми от политической функции, они предполагали ее наилучшее осуществление.

Как бы то ни было, вопрос о том, использовал ли царь Пергама свои знания и умения для решения проблем власти, остается открытым. У Диодора Сицилийского описывается, какую жестокость он проявлял к приближенным, которым приписывал смерть матери и нареченной, однако не видно, чтобы в этом деле какую-нибудь роль играл яд. Юстин изобразил правителя сумасшедшим и свидетельствовал, что он сам посылал придворным ядовитые растения в качестве презента. В любом случае хорошо известно, что — благодаря Атталу или нет — Пергам являлся центром распространения ядов в Средиземноморье. Именно из этого города происходил врач, которого во времена Августа обвинили в намерении открыть что-то вроде школы ядов в Марселе. Его защищал тогда римский политик и оратор Асиний Полион. Что же касается Митридата, то этот персонаж оказался гораздо определеннее связан в сознании людей с ядом, если не сказать — с отравлением.

Митридат VI Евпатор, имевший иранское происхождение, рано столкнулся с преступлением. Его мать подстроила убийство мужа «друзьями царя». Правда, Митридата IV Эвергета не отравили, а закололи холодным оружием. Сыну и наследнику царя было тогда 12 лет. Митридат бежал в горы, вынужден был скитаться, но через шесть лет возвратился к власти. Он стремился изгнать из Азии римлян и разгромить их местных союзников, царей Каппадокии и Вифинии. В 89 г. до н э. Митридат начал длительную войну против рима. Добиваясь союза с греческими полисами, он демагогически превозносил их исконную свободу, которую сам же стал нарушать, как только они ненадолго перешли на его сторону. Для того чтобы победить царя Понта, римлянам понадобилось целых три военных кампании. После того как Лукулл, а вслед за ним Помпей завоевали владения упорного противника, Митридат умер в Крыму, в городе Пантикапее.

Обстоятельства смерти понтийского царя определенно связываются с ядом. Можно даже сказать, перефразируя знаменитую формулу Клемансо по поводу генерала Буланже, что Митридат умер так же, как и жил: отравителем. Вернее — хотел умереть. Источники, литература, научные исследования свидетельствуют, что в момент, когда побежденному монарху угрожала опасность попасть в плен к собственному сыну, он не смог отравиться, т. е. умереть, как считалось в античной традиции, легко и достойно. Царь вынужден был просить человека из своей охраны нанести ему смертельный удар. Сказался долговременный прием противоядия, а вслед за ним токсинов малыми дозами. Вместе с Митридатом якобы умерли две его дочери, потребовавшие яду, который незамедлительно оказал свое действие. Известно, что понтийский правитель и прежде использовал аналогичное средство для «освобождения» от плена женщин своего окружения, с переменным, впрочем, успехом. По его поручению им доставлялась отрава. О двух таких случаях рассказали соответственно Плутарх и Аппиан. Возможно, впрочем, речь у них идет об одном и том же эпизоде, хотя место действия и характер родства женщин с Митридатом в их повествованиях разнятся. В общем, этот человек великолепно знал яды и лекарства от них.

Источники донесли до нас немало сведений о своеобразном гении знаменитого царя Понта, все знавшего об отравляющих веществах и умевшего предохраняться от них. Гораздо меньше мы знаем о том, как он использовал эти знания для совершения политических или семейных убийств. Такие факты, впрочем, имеются. В одной из резиденций монарха победивший его Помпей обнаружил якобы составленный самим правителем список подобных деяний. Считается, что около 100 г. до н. э. Митридат пытался отравить свою сестру Лаодику или организовал ее отравление. Лаодика отомстила ему тем же. Правитель расправился со своим племянником Арнаратом (место которого на каппадокийском троне занял собственный сын царя Понта), и, наконец, с Алкеем из города Сарды. Что касается последнего, то он имел неосторожность обогнать обидчивого монарха во время конных соревнований. Такого рода «преступление» можно вообразить только в тираническом режиме, где носитель власти не приемлет даже малейшего сомнения в своем верховенстве и коварно мстит, вопреки здравому смыслу. Таким образом, знание pharmaka позволяло Митридату как защищать свое могущество, так и атаковать. У Аппиана Александрийского (11 в. н. э.) сказано, что царь Понта знал все яды, которые можно подмешать в пищу. Он мог использовать их против других, но мог и защитить от них самого себя.

В 112 г. до н. э., после смерти отцаМитридата VI, Понтийское царство потрясли волнения. Еще раз это случилось в 87 г. до н. э., возможно, в результате заговора, организованного Римом. Не исключено, что эти события, а также покушение на возвратившегося из скитаний царя его сестры и супруги Лаодики посеяли в душе монарха страх перед насильственной смертью. Он стал искать неуязвимости и добился ее благодаря наблюдениям и опытам. По рассказу Плиния Старшего, Митридат имел обыкновение каждое утро натощак принимать лекарство, приготовленное из двух сухих орехов, двух ягод инжира, двух листиков руты, смешанных с кровью утки. Царь собственной рукой переписал рецепт, породивший столько комментариев. Он на самом деле полагал, что кровь понтийских уток, вскормленных на ядовитых растениях, несла в себе иммунитет и способна была служить противоядием. Считалось, что прием смеси нейтрализует действие отравляющих веществ, которые тоже принимались ежедневно, с целью появления сопротивляемости к ним. Именно этот антидот, обогащенный еще пятьюдесятью четырьмя ингредиентами, позже получил имя своего царственного изобретателя. Он был хорошо известен не только Плинию Старшему, отрицавшему действенность препарата. Гален писал о нем в трактате De antz- dotzs, его знали арабские врачи, еврейский ученый XII в. Моисей Маймонид. В XVI в. о «митридате» упоминал знаменитый французский врач Амбруаз Паре. Антидот долгое время прописывали средневековым государям. Имеются свидетельства, что в 1439 г. он содержался, например, в дижонских аптеках, а значит, доходил и до более широкой клиентуры.

Итак, знание токсикологии, которым обладал царь Понта, ценное само по себе, имело еще и утилитарный аспект. Однако помимо всего прочего, оно демонстрирует нам определенное отношение к природе, которое невозможно отделить от понимания политики. Считалось, что правителю подвластно все, включая природу. Плиний Старший напоминал, что понтийский монарх приказывал собирать информацию о природе своих владений, богатой ядовитыми растениями, минералами и животными. Одно время ему была подвластна даже и мифическая Колхида. Феофраст отмечал, что в Гераклее Понтийской произрастал самый лучший аконит. Согласно Плинию, Помпей обнаружил в архиве дворца Митридата целую библиотеку заметок и рецептов. Он приказал своему врачу, вольноотпущеннику Ленею, разобрать их, классифицировать и перевести. Так было положено начало изучению лекарственных растений в Риме. Царя Понта интересовало именно двойное действие pharmaka, лекарств и ядов одновременно. Стремление понять свойства веществ, которые могли приносить организму и пользу, и вред, а потом использовать эти свойства, намного превосходила у него желание упрочения власти. Оно составляло часть концепции господства над миром через проникновение в тайны природы. А эта концепция, в свою очередь, сближала Митридата с колдовством и волшебством. В конце XIV в. это увидел поэт Эсташ Дешан, приписывавший смерть царя его склонности к колдовству (с которым связывались отравления) и гаданию. Начиная с 1 в. новой эры в понтийском регионе распространились амулеты, которые якобы делали людей неуязвимыми для яда. Носившие их верили, что, обращаясь к «царю царей» (как называли Митридата VI), найдут нематериальную защиту от отравителей.

Жан де Малейси, написавший книгу «История яда», главу, посвященную Митридату, назвал «Царь Понта, царь ядов». Формула верна в том смысле, что царь Понта в высокой степени овладел знаниями о токсических веществах. Вместе с тем неверно думать, что он правил с помощью яда. Этот монарх использовал множество других средств борьбы как внутри государства, так и против внешних врагов. Например, в 88 г. до н. э., воюя против римских провинций Вифинии и Каппадокии, он устроил резню 80 000 живших там римлян. Засвидетельствовано, что Митридат всегда носил на поясе, как меч, мешочек с ядом. Редкие отравляющие вещества хранились в его сокровищнице, и мы не знаем, было ли это удовлетворение страсти познания или устрашающий арсенал. Так или иначе, власть и яд в данном случае оказались беспрецедентно близки друг к другу. Неуязвимость царя к яду, ставшая результатом воли и знания, отличала его от других непобедимых властителей, которых могли одолеть лишь отравители. Однако становился ли понтийский правитель от этого более почитаем? Или же, наоборот, вставал в ряд с государями-тиранами, злоупотреблявшими властью, о смерти которых Боккаччо в трактате De casibus virorum illustrium («0 злосчастьях знаменитых мужей») писал как об уготованном Провидением освобождении? Очень может быть, что именно любознательность Митридата послужила примером царю Мавретанин Юбе 11, сочинившему трактат о молочае. Не исключено, что она вдохновляла султанов, которые, если верить итальянцу XV в. Антонио Гвайнерио, писавшему со слов берберского врача, постоянно принимали яд в небольших дозах, дабы обрести неуязвимость, как Митридат. Однако все подражатели царя Понта жили на Востоке, нравы которого не одобрялись на Западе. На взгляд европейца, он воплощал в себе тип дурного правителя. И разумеется, «римская пропаганда», в которую включились и авторы- греки времен империи, изображала Митридата не царем-ученым, а тираном-отравителем и жертвой отравления; врагом «гражданских свобод», которые якобы защищал от него Рим.

Отравления при дворе Ирода

Иудея эпохи эллинизма описана Иосифом Флавием, еврейским историком 1 в., произведения которого дошли до нас на греческом языке. По его свидетельству, в ней уже не наблюдалось неприятие отравления, свойственное древним евреям. Возможно, страстно поиосимая во 11 в. до н. э. «культура власти» Селевкидов в конце концов распространилась на местное политическое сообщество. Из «Иудейских древностей» Иосифа Флавия мы узнаем о нескольких случаях отравлений, имевших место в кругах политических элит. В 1 в. до н. э. Иудейское царство вошло в орбиту римского влияния. Покорность Риму и компромиссы с ним вызывали сильное недовольство в стране. Отец Ирода Великого Антипатр был весьма дружественно настроен по отношению к Цезарю, которому помогал в Египте. Оппозиция во главе с Малихом отстаивала более независимую политику. Кроме того, Малих понял, что римляне собирались поставить Ирода на место его отца. Убийца вдохновлялся, таким образом, одновременно «патриотизмом» и жаждой власти. После первой неудачной попытки Малих достиг своей цели, подкупив виночерпия Гиркана, еще одного придворного, которому предстояло принимать у себя и угощать жертву. Антипатр погиб, а его сын обвинил виновного, притворившегося, что скорбит. В конце концов Малих погиб от кинжала не без помощи римлян. Следует отметить, что в данном случае яд употреблял как раз тот претендент, который требовал верности политическим традициям евреев, а не те, кто ее нарушал. При этом убийца без колебаний использовал оружие «язычников».

При дворе самого Ирода Великого также применяли яд. У царя Иудеи, возмутившегося в свое время убийством отца, были сыновья. Он назначил наследником старшего из них, Антипатра, который в борьбе с соперниками использовал те же методы, что и Малих. Яд, по примеру эллинистических дворов, служил ему не для защиты идеи, а для утоления жажды власти. Царский сын не желал ждать, пока природа сделает свое дело и расчистит ему путь к трону. Антипатр лелеял замысел убийства отца, раскрытый случайно, вследствие гибели его сводного брата Ферора. Последний, в свою очередь, стал жертвой любовного напитка, поднесенного ему арабской служанкой его жены. Маловероятно, что Антипатр имел отношение к покушению на брата, разрушившему его коварные замыслы. Скорее всего, если Ферор и в самом деле был отравлен, он пал жертвой женских интриг, в которых чары классически соседствовали с ядом. Сестра Ирода Саломея обвинила его жену Мариамну в намерении отравить монарха с помощью подозрительного напитка. Кончина Ферора повлекла за собой расследование, принесшее плоды.

Дворцовые прислужницы жертвы допрашивались с пристрастием. Они рассказали о ненависти Антипатра к родителю и о его черном заговоре. Один из рабов подтвердил реальность плана убийства. Антипатр дал Ферору приготовленный египетским врачом яд, дабы отравить Ирода. Ферор, вероятно, согласился, потому что Антипатр предварительно постарался настроить брата против отца. Хитрый замысел позволял погубить сразу двоих: царя и Ферора, которого после отцеубийства неминуемо ждала бы казнь. Если бы первый яд не подействовал, то был бы пущен в ход второй, приготовленный из выделений рептилий. Судьба распорядилась по-другому. После смерти Ферора яд помимо ее воли остался у вдовы. Она рассказала, что на пороге смерти муж попросил ее сжечь отраву, оставив себе чуть-чуть, дабы покончить с собой, если Ирод вздумает ее наказывать. Царь Иудеи заподозрил в сообщничестве еще и свою супругуДориду, мать Антипатра. У нее тоже якобы имелся яд, который собирались употребить, если яд Ферора не подействует. Ирод удалил Дориду от себя.

Что же касается Антипатра, то он был наказан за свои преступления. Он возвращался из Рима, когда узнал о кончине Ферора и провале своего заговора. Однако он продолжал путь в Иерусалим, устремляясь прямо в львиную пасть. Ирод выдал сына на суд Вара, римского наместника в Сирии. У Иосифа Флавия есть подробный рассказ о процессе Антипатра. Обвинение выдвигалось по закону об отцеубийстве, действовавшему в римском праве. Использовали именно его, а не закон об убийцах и отравителях, потому что в данном случае тяжесть преступления обусловливалась родственными отношениями между виновным и жертвой, а орудия убийства не имели большого значения. В то же время и modus operand/ не был проигнорирован, коль скоро удостоверились, что вещество, найденное у супруги Ферора в самом деле являлось смертельным ядом. Его испытали на преступнике, осужденном на казнь. Он умер мгновенно. Несмотря на явное наличие злого умысла у наследника и очевидность улик против него, Ирод колебался. Наверное, он горевал перед перспективой потерять после смерти Ферора еще одного сына. Царь спросил совета у самого при- нцепса Августа, но тот предоставил ему принимать решение самому. Тогда Ирод приказал задушить Антипатра в тюрьме. Сам он умер несколько дней спустя, в 4 г. до н. э.

Достойное трагедии Корнеля дело Антипатра хорошо иллюстрирует «эллинистическую» аккультурацию еврейской политической элиты в эпоху, когда Иудейское царство оказалось в зависимости от Рима. Филон Александрийский, рассматривая юридические аспекты дела, мог сколько угодно объявлять применение яда более тяжким преступлением, чем убийство с применением силы. Его единоверцы не испытывали больше ужаса перед отравлением. История Антипатра показывает, кроме того, как в монархических династических режимах происходила борьба за власть, как с помощью токсичных веществ ускоряли природный процесс, сохраняя при этом видимость легитимности. Приписанный сыну Ирода план очень замысловат. Он вовлек в заговор своего единокровного брата, возможно убедив его, что злодеяние останется незамеченным. Еще одно важное сведение, которое мы получаем от данного дела, — это вовлеченность в политическую игру женщин, пользовавшихея своими чарами. Они участвовали в дворцовых интригах, где приворотные зелья не слишком отличались от ядов. В рукописном французском трактате об отравителях

XVII в., хранящемся в Национальной библиотеке Франции (М 20766), супруга Ирода приводится в ряду известных женщин-отравительниц, наряду с Медеей и Локустой. И наконец, стоит посмотреть, какова была роль римских покровителей в событиях, пронешедших при царском дворе в Иудее. Возникает вопрос, зачем ездил Антипатр в Рим, откуда как раз возвращался, когда разразился скандал? Не там ли подогревались его смертоносные планы? Не выражала ли применеиная в деле судебная процедура стремления Ирода проверить лояльность своего могущественного союзника? И не проявилось ли в замешательстве римских властей отсутствие решимости наказать исполнителя политического замысла, родившегося в самых высших сферах и мало достойного римской добродетели? У Иосифа Флавия, историка, тесно связанного с римским двором императора Веспасиана, родовое имя которого — Флавий — он носил, мы не найдем ответов на эти вопросы. Тем не менее они остаются.

Как бы то ни было, отравленный дух витал над эллинистическими тронами. Восточный деспотизм неизменно предполагал использование яда в политике, буквальным воплощением чего стал Митридат. В Средние века сложилась традиция соединять образдеспота-отравителя с «Востоком».

Она укоренялась, по-видимому, в эпохе эллинизма, включала в себя наследников царя царей, а вслед за ними — «языческих» монархов, мусульманских халифов, эмиров и султанов. Выстраивалась преемственность от Митридата до Фридриха 11 Штауфена, каким его изображали враги. Такое соединение не выглядело абсурдным, хотя в большой мере относилось к сфере воображаемого.

Цицерон в своих речах, а затем Плиний Старший утверждали, что ни одна профессия не дает столько отравителей, сколько врачевание. Причем Плиний спешил добавить, что медицина чужда римскому гению, являясь занятием главным образом корыстных и лживых греков. Писатель, конечно, не заключал из этого, что Восток является центром применения ядов. Однако мы видели, какой интерес он испытывал к Митридату и насколько был враждебен к повелителю ядов, который хотел бы быть также и повелителем мира. Царь Понта как воплощение тирана-отравителя, царь Македонии как архетипическая фигура отравленного монарха, принадлежали к тому самому древнему Востоку. Внутри- и внешнеполитические конфликты нередко разрешались там с привлечением токсических веществ, а каждый монарх, кроме того, носил при себе яд на всякий случай. Об этом рассказал в «Истории Рима» Тит Ливий в знаменитом эпизоде о нумидийском царевиче Масиниссе и самоубийстве Софонисбы. Подобно царям Средиземноморья, Масинисса всегда носил с собой яд. Царь Нумидии Сифакс в 203 г. до н. э. потерпел поражение от армии Сципиона Африканского. Царевич, сражавшийся на стороне римлян, увез жену Сифакса, пленную царицу Софонисбу, и женился наней. Однако его союзники римляне потребовали отдать Софонисбу. Царица не захотела оказаться в руках мстительных римских властей, не забывших, что она дочь карфагенского полководца Гасдрубала. Она предпочла принять яд, который дал ей новый супруг.

Использованию отравляющих веществ в политике очень часто способствовали человеческие страсти. Нередко к этому имели отношение женщины. Происходила ли традиция применения ядов из Греции или с окраин эллинистического мира? В этом мире был ведь свой «восток» — Персия и Египет (хотя географически он располагался на юге). Определенный ответ дать трудно. Греческая мифология, поэмы Гомера столь же богаты историями отравлений, сколь и предания Персидекого царства. И все же следует отметить два исключения, возможно, впрочем, отражающие в большей степени идеал, чем реальность. Первый случай — это еврейский мир, до того как он попал в орбиту эллинистического влияния. Vene/ic/a связывались в нем с демоническими силами, и поэтому были запретны для избранного народа. Второй — это классический греческий полис афинского типа. Отравление считалось там несовместимым с демократическим политическим процессом. Но едва режим гражданских свобод уступал место монархическим формам, как распространялось обыкновение отравлять конкурентов и противников. Оно хорошо сочеталось как с функционирование тиранической власти, так и с борьбой против нее. В конечном счете применение яда, по-видимому нельзя исключить нигде. Изучение отравляющих веществ, являлось ли его целью удовлетворение любопытства или самозащита, в каком-то смысле входило в набор властных ритуалов, если не обязательных, то, во всяком случае, признанных. С этой точки зрения, римский мир выглядел совершенно по-другому. Вырисовывалось противоречие Восток/Запад, которое позже выразилось в строчке Эсташа Дешана: «На Востоке подают такие напитки». Этому противоречию предстояло наложить глубокий отпечаток на европейскую культуру.