•I•
(1721 г.) прибыли в Санкт-Петербург 22-го числа. Расстояние от Риги 202 версты, от Дерпта до Нарвы 141, от Нарвы 165, всего 501 верста. Во весь вышеописанный вояж издержал я собственных 400 рублей да государевых 600 рублей. Каждый из нас, по приезде в Петербург, пристали у наших родственников, а я у капитана гвардии Семена Марковича Спицына.
Назавтра, собравшись вся наша компания ко мне на квартиру, пошли явиться генерал-адмиралу, а потом ко всем флагманам, находящимся в Петербурге, и ко всем присутствующим в адмиралтейской коллегии. Все нас приняли весьма ласково, особливо Григорий Петрович Чернышев, который о вояже и службе нашей вне государства подробно и милостиво расспрашивал и обнадежил нас своим предстательством у его величества, подав нам, как отец, совет, чтобы просили генерал-адмирала быть представлены к государю, и когда его величество из нас с кем говорить изволит, то чтобы мы по истине и без робости сказали, кто что знает, и сколько кто преуспел в науках. За таковую его милость мы все, как неимущие никакого покровительства, а по нашему отлучению от отечества не токмо от равных нам возненавидены, но и от свойственников наших при первом случае насмешкою и ругательством по европейскому обычаю, в нас примеченному, осмеянные, благодарили Григория Петровича со слезами. Флагман Змиевич, человек в морской науке весьма искусный, любопытствовал у каждого из нас о нашем в навигации знании и, сколько приметить можно, Кайсарова и моими ответами был довольнее.
Назавтра пошли мы в адмиралтейскую коллегию и ожидали прибытия генерал-адмирала, который, приехав и нас увидев, сказал, что он об нас доложит, и когда приказано будет, чтобы явились в коллегию, а ныне б шли по домам.
26-го числа была ассамблея на почтовом дворе, на которой генерал-адмирал государю об нас докладывал, и от него получили повеление, чтоб нам быть представленным завтра в адмиралтейской коллегии, почему мы и получили от коллегии приказ явиться в 5 часов в коллегию. Не знаю, как мои товарищи оное приняли, а я всю ночь не спал, готовился как на страшный суд.
И по сему приказу собрались мы в назначенное время в коллегию, а между тем присутствующие съезжались, из коих генерал-адмирал, идучи мимо, сказал нам: «Я вас теперь государю представлю». А через малое время потом приехал Григорий Петрович Чернышев и, остановившись с нами, говорил то же, что и в своем доме, и ласковым и милостивым сим разговором убавил нашего страха. Наконец, и его величество прибыть изволил, но не тем путем, которым мы его ожидали; потому мы и не имели счастья путь его видеть. В 7 часов впустили нас в присутственную палату.
Мы его величеству поклонились в ноги, а прочим в пояс. Он, будучи или немощен, или не весел, чего я не знаю, изволил спросить нас только, имеем ли мы от командиров тамошних аттестаты, и все ль на галерах, или иные и на кораблях служили. Получив на сие ответ, оборотившись к генерал-адмиралу, изволил сказать следующее: «Я хочу их сам увидеть на практике, а ныне напишите их во флоте гардемаринами». Не успел последней речи государь еще окончить, как великодушный покровитель всех бедных, Григорий Петрович, очень громко сказал его величеству: «Грех тебе, государь, будет: люди по воле твоей больше отлученные от своих родственников в чужих краях, и по бедности их сносили голод и холод и учились по возможности, желая угодить тебе и по достоинству своему и в чужом государстве были уже гардемаринами, а ныне, возвратившись по твоей же воле и надеясь за службу и науку получить награждение, отсылаются ни с чем и будут наравне с теми, которые ни нужды такой не видали, ни практики такой не имели». Его величество на сие изволил ему ответствовать: «Я их награжу; пусть только одну кампанию прослужат!» — «Но легко ль, государь, гардемаринами служить, — сказал Григорий Петрович, — таким, кои из них есть достойны управлять кораблем или галерою?» Государь спросил его: «Кто ж бы такие были, кто б так достоин?» Он нимало не мешкав: «Кайсаров и Неплюев». Сии слова наполнили меня благодарностью, радостью и страхом, и так меня замешало, что я уже после приметил, что государь, желая, чтоб нас двоих ему указали, и обоих изволил пристально осматривать и потом, помолчав немного, изволил приказать записать свой указ, чтоб в коллегии было в будущем месяце полное собрание, при котором нас всех как в навигации, так и в прочих науках и языках экзаменовать, при чем он и сам быть желает; а потом нас вон выслали…
30 июня прислан к нам от коллегии приказ явиться 1 июля на экзамен. Мы, собравшись у коллегии, дожидались повеления. В 8 часов государь приехал в одноколке и, мимо идучи, сказал нам: «Здорово, ребята». Потом, чрез некоторое время, впустили нас в ассамблею, и генерал-адмирал приказал Змиевичу наперед расспрашивать порознь, что кто знает о навигации. Потом, как дошла и моя очередь (а я был, по условию между нами, из последних), то государь изволил подойти ко мне и, не дав Змиевичу делать задачи, спросил: «Всему ли ты научился, для чего был послан?»
На что я ответствовал: «Всемилостивейший государь, прилежал я по всей моей возможности, но не могу похвалиться, что всему научился, а более почитаю себя пред вами рабом недостойным и того ради прошу, как пред Богом, вашей ко мне щедроты». При сказывании сих слов я стал на колени, а государь, оборотив руку правой ладонью, дал поцеловать и притом изволил молвить: «Видишь, братец, я и царь, да у меня на руках мозоли; а все от того: показать вам пример и хотя б под старость видеть мне достойных помощников и слуг отечеству». Я, стоя на коленях, взял сам его руку и целовал оную многократно, а он мне сказал: «Встань, братец, и дай ответ, о чем тебя спросят; но не робей; буде что знаешь, сказывай, а чего не знаешь, так и скажи». И, оборотившись к Змиевичу, приказал расспросить меня; а как я давал ответы, то он изволил сказать Змиевичу: «Расспрашивай о высших знаниях». И по окончании у всех расспросов тут же пожаловал меня в поручики в морские галерного флота и другого — Кайсарова, а и других также пожаловал, но ниже чинами. Чрез малое потом время указал государь определить меня, Неплюева, смотрителем и командиром над строящимися морскими судами, по каковому случаю видел я государя почти ежедневно, и всякий раз благоволил со мною разговаривать о всяких вещах и случаях. И от флагманов — Григория Петровича Чернышева, к которому я во всякое свободное время хаживал, и от Змиевича слыхал, что: «Государь-де тобою, господин поручик, является доволен и изволит говорить, что в этом малом путь будет». Они же мне подавали советы, чтоб я прилежал к своему делу и был бы исправен: «То-де его величество тебя не оставит; только будь проворен и говори правду и ничего не солги, хотя бы что и худо было; он-де больше рассердится, буде что солжешь». Их слова и вправду явились. Однажды я пришел на работу, а государь уже прежде приехал. Я испужался презельно и хотел бежать домой больным сказаться, но, вспомянув тот отеческий моего благодетеля совет, бежать раздумал, а пошел к тому месту, где государь находился; он, увидев меня, сказал: «Я уже, мой друг, здесь!» Я ему отвечал: «Виноват, государь, вчера был в гостях и долго засиделся и оттого опоздал». Он, взяв меня за плечо, пожал, а я вздрогнулся, думал, что прогневался: «Спасибо, малый, что говоришь правду: Бог простит! Кто бабе не внук! А теперь поедем со мной на родины».
•II•
Ивана Михайловича Головина государь весьма — любил и жаловал и послал его в Венецию, чтоб он там научился кораблестроению и узнал конструкцию галер, равно и итальянскому языку. Головин жил там четыре года. По возвращении оттуда монарх, желая знать, чему он выучился, взял его с собой в адмиралтейство, повел на корабельное строение и в мастерские и, показывая, расспрашивал обо всем; но ответы показали, что Головин ничего не знает. Наконец, Петр Великий спросил: «Выучился ли хотя по-италиански?» Головин признался, что очень мало и сего. «Ну так что ж ты делал?» — спросил его государь. «Всемилостивейший государь, — отвечал ему Головин, — я курил табак, пил вино, веселился и учился играть на басу и редко выходил с двора». Как вспыльчив государь ни был, однако чистосердечным и откровенным признанием был так доволен, что леность его ознаменовал только титлом «Князь баса» и велел нарисовать его на картине с курительною трубкою, сидящего за столом, веселящегося и окруженного подле музыкальными инструментами, а математические и прочие инструменты брошенными вдали в знак того, что науки ему не понравились и что выучился он только играть на басу. Сию картину видел я сам у государя, и которою его величество любовался. При всем том Головин находился в службе при адмиралтействе в чине генерал-майора. Петр Великий любил его за прямодушие, за верность и за природные таланты. В беседах, где бывал государь, бывал и Головин, то между ближними своими называл его в шутках ученым человеком и знатоком корабельного искусства или Басом.