1

Покончить с собой я всегда успею.

Так думал молодой повеса, летя в пыли куда-нибудь. Ему надо было достичь края леса, края степи, достичь реки и уйти за нее, подальше от конфедерации племен, еще вчера бывшей для него всем, самым родным и любимым, да просто всем, больше у него ничего не было…

Он не мог думать, не мог рассчитывать свое будущее, потому что будущего у него больше не было. Но остаться и пасть, застигнутым в пределах родины не желавшим удалиться изгнанником, отдаться гибели, отказавшись от одиночества, что-то мешало.

В его краях одиночество считалось худшим наказанием. Они любили быть вместе, вечно вместе, с рождения и до ухода, они любили выступать множеством, словно у них у всех одна на всех воля, словно хотят они каждый день одного и того же, словно нет противоречий. Или привыкли…

Ночь окутывала, утро подступало, это кажется, что темно, утро явится скоро, как приговор. Если утром его нагонят, или даже не нагонят — встретят до реки… Он примет свой уход прежде срока, и отправят его прочь из нового дня его собратья.

Река служила границей между конфедерацией племен и зловещим кланом чужаков.

А горы… Горы не принадлежали ни тем, ни другим.

Он бежал и пытался понять, почему так случилось. Дыхание не подводило, расстояние поглощалось. Почему он, кровь в кровь своего племени, разделяющий всё и счастливый этим, почему вынужден мчаться ночью навстречу позорной судьбе?

Да и та скорей всего оборвется с ближайшим восходом солнца… Почему?

Племен много, но все связаны. Свое племя — братья. Другие — соратники, близкокровники. Вот прибывают посланцы могучего рода буленбейсеров… Их приветствуют, на другую ночь назначены беседы вождей о совместной атаке земель клана. И назначена дружественная охота.

Если бы вернуть назад эту охоту, если бы можно!..

Когда дикий вепрь выбежал на поляну, кто знает, какая сила погнала неразумного зверя на главу посланцев? Тот не мог быть трусом, иначе не стал бы столь уважаем в своем роду. И вот он ныряет в сторону от вепря, и зверь клыками вонзается в совсем юного охотника, не ожидавшего внезапной подлости.

Если б он ждал! И если б не был юный охотник его третьим молочным братом…

Так ненормально много «почему» и «если бы»… За всю жизнь столько не набралось. Не нужны они были до сих пор в жизни.

Он услыхал запах мяты и остановился.

Куда бежать? От кого он стремится спастись? Это невозможно. Убежать от всего, что дорого, от детства и инстинктивных движений — ну как это сделаешь?

Мята напомнила ему собственное ранение, и как его выхаживали…

Он замер на границе леса и степи. Река не слышна, река далеко.

Надо вернуться и принять неизбежное.

Стараясь не чувствовать, как пахнет мята, он сделал несколько шагов…

И вновь побежал.

Ему просто нужна была короткая передышка.

…И когда он понял, что удар, нанесенный вепрем, конечен, он бросился и отплатил буленбейсеру. Наверное, он здорово любил брата, больше остальных братьев, наверное, так нельзя. Ведь он даже не вызвал посланца на бой. Ведь он не ударил и не позволил защититься. Он доисторически загрыз виновного, повалив на землю, вцепившись зубами в мягкое горло и не отпустив.

Это вкус крови, пусть в памяти, перебил запах мяты и позволил продолжить бег.

Если бы не это убийство, он успел бы сказать брату: «Я любил тебя!» Но тут уж пришлось выбирать. Он успел отомстить. Он не успел прорычать слова отчаяния, слова любви.

Ведь в таком случае он отпустил бы горло.

И гневные вопросы на заре, всеобщее осуждение: как, он предпочел личное общему! Этот для него был брат, а племя, выходит, не братья? А другие племена, союзные, близкокровные, кто они для него, враги?!

И на всё один ответ: изгнание. Прочь, ты, поставивший в центр мира себя!

Времени — до следующего утра. Будучи встречен в пределах наших, познаешь ты стыдный уход, не в схватке, не на охоте, как тот, кого ты защищал…

Уход волею своих. Отказ тебе от мира решением собственного племени.

Что бывает хуже?

Песни учат, что хуже бывает странствие в чужих краях.

Испытывал ли он страх? С приближением реки дальнейшая жизнь становилась всё реальней…

А чего бояться? Пожелай конфедерация племен — его бы уже догнали. Пожелай раньше его родное племя — его бы не отпустили в эту безнадежную гонку, безнадежную не потому, что нельзя успеть, а потому что незачем успевать.

Только бы не встретить за рекой Одинокого Воина — и спасен.

Одинокий Воин был ужасом… нет, ужас неверное выражение, Одинокий Воин был постоянной проблемой собратьев. Это так говорилось: «Одинокий Воин», как будто речь шла всегда об одном существе. На самом деле, они бывали разные, однако воевали исключительно поодиночке. Ни разу собратья не сражались сразу с двумя Одинокими Воинами. Чтобы выстоять против этого удивительного, редкого бойца требовалось около двадцати собратьев. Будь бегущий даже лучшим изо всех, а он таковым не был, все равно он не смел бы надеяться на удачу в поединке с Одиноким Воином.

Но он его не встретит, к счастью для племен Одинокий Воин не приходит часто. Когда его видят — это событие. Может быть, дело в том, что и прятаться этот враг умеет превосходно.

Враг… А нет больше врагов. Это теперь не его враги. Он подвешен в пустоте, ни врагов, ни друзей. Как отвратительно быть одному!

Не исключено, что молочному брату и бедняге буленбейсеру сейчас лучше.

Он прыгнул в реку и поплыл.

Так началось изгнание.

Вода не была холодной, но течение ощутимо относило в сторону.

Я должен забыть свое имя.

Он должен был вышвырнуть имя, утопить его в пограничной реке: изгнав, племя отбирало данное ему при рождении; его бывшее имя по закону теперь принадлежало племени. Он не жалел. Он лишь помнил, что обязан забыть.

Для изгнанников одно имя на всех — Волк.

Он преодолел течение, стараясь держать голову над водой. В тот миг, когда он вышел из реки, кусты шевельнулись.

Капли с его тела падали на песок, а он застыл, он врос в чужой берег, так как узнал боевую раскраску.

Одинокий Воин глядел на него безразличным горящим взором. Никуда не спеша. Немного задумчиво.

2

Вся эта история могла не начаться и, соответственно, не закончиться, если бы в ветвях, прямо над ужасающим, словно светящимся в ночи силуэтом Одинокого Воина не ждал с интересом нахохлившийся, изо всех сил старающийся не спать попугай.

Да и если бы Волк не был волком, а Одинокий Воин — тигром…

И если бы не разделяла река две цивилизации, два враждующих мира: организованные в жесткую союзную систему стаи волков на северном берегу — и почти независимые, разрозненные кланы хищников-кошек, контролирующие берег южный.

В какой-то из своих инкарнаций эта планета обрела путь, при котором первенство разума получал не один-единственный избранный вид. Гонка за приз, то есть за культуру и цивилизацию, не оборвалась с отрывом лидера от преследователей. То ли планета решила, что она достаточно велика и способна принять более сложный узор жизни, то ли так решили ее высшие покровители, то ли им очень не понравились возможные альтернативные варианты.

Семь цивилизаций, семь чудес смотрели на звезды разумными глазами; семь видов, а это важнее, чем раса, строили государства, еще примитивные, сливающиеся со средой обитания. Они находились на уровне примерно VIII в. до н. э., если сравнивать с другой, несправедливой версией развития этой планетки и принимать то, усредненное, неверное исчисление времени.

Волки ни в коем случае не называли себя волками. Они делились на племена, и лишь враги именовали племена стаями. Обозвать собрата волком было тяжким оскорблением, чреватым всеобщим выступлением в поход других собратьев. Так некогда и затеялась не прекращающаяся война между конфедерацией и кланами.

На север от реки считалось, что волк по натуре дикарь-одиночка, волк не умеет чувствовать коллективизм, тщательно взращиваемый племенами буленбейсеров, бладхаундов и прочих.

Но на юг от реки жили те, для кого волк был стайной тварью, а именно — странствующие индивидуалисты с четким кодексом чести. Клан львов доминировал там, к югу от реки, львы создавали поселения и контролировали территорию, предпочитая оседлость. Клан леопардов, клан гепардов, клан ягуаров — ни один не мог сравниться по численности с самым жалким племенем конфедерации, но гордые глаза мгновенно сужались от мысли, что их обладатель способен проиграть поединок.

И украшением мира кланов был тигр, которому его потенциальные жертвы дали прозвище Одинокого Воина.

Тигр был индивидуалистом настолько, что в способе речи большинства видов для него не нашлось множественного числа. Тигр появлялся всегда сам, без сопровождения. Если бы тигр не погибал вообще, народы могли бы вообразить, что это такое уникальное существо в единственном экземпляре.

Тигр не имел постоянного жилища. Или же о месте том ничего не знали. Даже львы.

Волки и клановые хищники создали самые агрессивные государства. Они явно склонялись к экспансии, и, пожалуй, судьба-география удачно распорядилась, натолкнув их друг на друга. Взаимная экспансия позволяла самовыражаться лучшим представителям двух видов, но сдерживала и тех, и других.

Боевым народом были также медведи, но ввиду удаленности они жили в собственном ареале. Порой у них разгорались такие междоусобицы, коих не ведала никакая разумная раса. Жестокость и коварство, присущие медвежьей культуре, сделались общим местом в песнях и сказаниях всех прочих. А из-за неторопливости, в холодный период переходящей в инертность, медведи не могли собраться и покарать злоязычников походом возмездия.

Подобно медведям, крокодилы в прошлом не вступали в пограничные конфликты и слабо контактировали с соседями. Однако теперь то прошлое стало очень давним. Благодаря хорошо обученной и, наверное, самой дисциплинированной армии, империя молчаливых убийц, ужасающая описаниями пиршеств — шедеврами их поэзии, превратилась в проблему для остального мира. Их никто не любил. Что могло объединить шесть видов — вопиющая, холоднокровная чуждость седьмого.

Правда, не бывает худа без добра: именно армия крокодилов уничтожила разумных змей, устроив абсолютный геноцид, преследуя последних беглецов даже на землях соседей.

По сравнению с крокодилами, морская республика уже не казалась такой потусторонней. Киты, касатки, дельфины вряд ли в обозримом будущем имели шанс стать кому-то помехой. У них просили помощи, ими интересовались. Им завидовали: ведь они освоили иную стихию, и просторы в их распоряжении находились огромные, ни с кем не разделенные. Им сочувствовали: по той же причине, поди наведи порядок в такой непонятной громаде, как океан.

И оставались загадкой их сложные конфликты, альянсы, использование диких акул друг против друга, их сентиментальность и астрономия, их монашеские уединения в сотнях днях пути от ближайшего разумного существа…

Никто не трогал царство слонов. Слоны жили где хотели — в окружении крокодилов, посреди львиного клана. Они были миролюбивы вплоть до непротивления злу насилием. Каждый второй слон после смерти оказывался великим философом, оставившим учеников. Они развили в себе сверхъестественные умения, хотя и естественные умения слона вполне достойны сопровождения приставкой «сверх». Они придумали технологию, создали ашрам изобретателей, но отменили собственную идею, дабы отложить технологический прорыв. Они решили, что, кроме них, никто не готов к переменам. В теории их царство опережало уровень разума на планете на столетия. Однако насчитывалось их слишком мало, совсем мало…

Ну и летающие мозги: орлы, кондоры, соколы, попугаи, всех не перечислишь. Коршуны-ястребы…

Попугай старался не уснуть. Он наблюдал, как вылез из реки волк, как изменил неподвижность Одинокий Воин.

Попугай вел себя как типичный представитель седьмой расы. Он принадлежал к расе посредников.

Попытки летающей цивилизации поспорить за главенство, устоять в качестве боевой силы, рядом с крокодилами, медведями, хищниками-кошками или волками — эти попытки разбились, упав с высоты. Агрессия сберегала себя в горах, лишь орлы да кондоры хотели еще верить в преимущества атаки с воздуха. Правда, они играли существенную, иногда решающую роль в чужих войнах, присоединяясь небольшим отрядом, но сами… В общем, в цивилизации полета победила тенденция быть полезными, а не устрашать мощью.

Разведка, информация, торговля и переводчество — вот были основные функции седьмых. И, возможно, в перспективе именно их ожидала наиболее устроенная и благополучная жизнь на планете.

Хотя и весьма беспокойная.

Торговля, к примеру, требовала всесторонних знаний об окружающем мире, о привычках и предпочтениях иных носителей разума. Причем голых знаний не хватало: нужно было догадываться с интуицией в клюве, ведь то, что для медведей будет любимым предметом роскоши, не исключено, прячется в морских глубинах, во владениях дельфина Яалла, и наоборот. А самим дельфинам эта штука может быть вообще ни к чему, они могут даже не знать, что она у них есть.

Сложная торговля, интеллектуальная.

Деньги изобрели, конечно, слоны, но без интереса к новинке со стороны коршунов, а затем уже и попугаев, идея очередного философа канула бы в небытие.

Как разнообразны будут города, искусства, религиозные заповеди, сексуальные извращения, завоевательные планы и бескорыстные соревнования… Сумеют ли триста львов удержать Фермопильское ущелье, когда в него хлынут тысячи крокодилов? К чему приведут крестовые походы волков спустя столетия? И забудет ли мудрый слон формулу пороха или крылатый шпион унесет ее с попутным ветром?

Всё впереди…

Цивилизация едва взяла разбег. Волк на берегу, попугай в ветвях. Одинокий Воин в раздумье.

3

Как он был красив! Темнота мешала оценить это, и все равно…

Огромное, с точки зрения волка, тело обладало немыслимой скоростью реакции, умело сливаться с неподвижностью, а затем молниеносно изменять положение. Спина изгибалась, а рисунок на лбу будто отражал сложное и вместе с тем геометрически отточенное мышление. Он выглядел аристократом, богачом, вечным счастливцем. А когда хотел — то угрюмым убийцей. В его глазах пряталась на ночь энергия солнца, потому тигр выходил на бой после сумерек, чтобы освещать мрак.

Волк ждал короткой схватки и гибели. Да ладно, зато уход не будет позорным! Мало кто сражался один на один, пусть быстро, мало кто успевал увидеть себя в поединке с кем-то из клана. С кем-то… А тут!

Волк попрощался со страхом. Он отряхнул шерсть и попытался встать с такой же гордой осанкой.

Одинокий Воин развернулся и исчез в глубине зарослей. Ни одна ветка не хрустнула.

Волк стоял в недоумении.

Потом он увидел Одинокого Воина на берегу, выше по течению. Одинокий Воин не скрывался. Он позволял себя увидеть. Он был далеко и, лапами в воде, двигался по направлению к горам. Во всяком случае, так показалось волку.

— Ну что ты стоишь? — услышал он рядом довольно противный голос. По тональности трудно было определить, к какому племени принадлежит собрат… Бывший собрат, тут же добавилось грустно. Но что собрат делает на южном берегу реки?!! — Ну? Что ты стоишь, бульмастифф?

— Я не бульмастифф…

— А кто же ты тогда?

— Волк.

Он вдруг понял, что необычно: ему не доводилось слышать голос собратьев, раздающийся сверху. «Создатель! Это ты говоришь со мной?»

— Волк?! Тр-ррррррр!.. — Создатель разразился длинной трелью, в которой волк почему-то угадал изощренное, но веселое ругательство.

Видимо, это все-таки был не Создатель.

— Раз ты волк, то иди за ним.

— За кем?

— За ним, за этим чудовищем.

— Для чего?

— Вместе станете выть на луну, тр-рррррр… Это шутка. На самом деле, в любом другом месте тебя ждет то, что мы называем «облетели перышки».

— Уход? Он ждет меня по-любому. — Волк поразмыслил. — А тебя?

— Нет. С ним ты спасешься Если он тебя не съест по дороге, тр-ррррррр… Это тоже шутка. Он благородный. Беги, да побыстрее, бульмастифф!

— Волк.

— Какой ты волк, посмотри на себя. Вон, в реку загляни. Да куда ты пошел к воде, это опять шутка. Ну, серьезное племя, как с вами разговаривать… Беги быстрее, сейчас здесь будут кошка на кошке, и все побольше тебя. Думаешь, он зря к горам наярился?

— А кто ты?

— Я единственный и лучший в этих краях, а для тебя так вообще лучший на свете попугай-переводчик.

— Шутка?

— Тр-ррррррр!!! Правда, дурррак! Ну, быстрей, быстрей, уноси лапы, к горам, к горам!..

А горы, казалось, догнать невозможно.

Тигр был чересчур горд, чтобы спешить. Он направлял себя мягко и плавно, презирая все опасности всех миров. Это не значит, что он не был осмотрителен.

Волка он пропустил вперед и внезапно возник за спиной.

— Не оборачивайся! — услышал волк тот же голос. — Продолжай движение.

Следом раздался приглушенный рык, ему ответил другой такой же.

Волк почувствовал, что бежит над пропастью, пропасть слева и справа. Воля его ушла в лапы, целиком, и в кончик носа. На самом деле он всего лишь шел по песку.

— Эх, любят они афоризмы! — услыхал волк тот же голос. — Я сказал ему: суть одиночества в том, что нельзя делиться слабостью, но можно поделиться силой. Краснословы! Когда-нибудь это их подведет.

Рык повторился, и снова последовал ответ.

— Он спрашивает, почему ты здесь.

— Потому что…

— Я и сам мог бы ответить, но решил перевести тебе вопрос.

С третьего раза волк различил иной тембр двух рычаний.

— Что ты ему сказал?

— Тр-ррр… Ничего предосудительного. Я сказал, что тебя выгнали из племени. Что-то не так?

Волк опустил голову и ускорил шаг. Поступь Одинокого Воина оставалась бесшумной.

Зато переводчик рычал и стрекотал крыльями вовсю.

— Его тоже выгнали из клана. Я-то об этом знал, но захотелось убедиться. Вы два изгнанника, и куда же вам скрыться, где продолжить жизнь, как прославиться, ради чего еще дерутся волки и кошки, только ради славы, за которую и приличного пшена не купишь!

— А за что его выгнали?

— Какого-то тигренка обидели… Тр-ррррррр! По представлениям этих ненормальных, он должен был тут же отомстить, а он вспомнил, что обидчик-леопард полномочный посланник другого клана… Так сказать, неуместное проявление коллективизма, недостойное Одинокого Воина.

Рассвет.

Утро застало их среди больших белых камней, каждый из которых скрывал из виду двух изгнанников вместе. Солнце не выбралось из-за гор, но лучи опережали его, новый день все-таки пришел, а волк находился в прежнем мире.

Нет, его мир, конечно, изменился, до неузнаваемости, однако уход не состоялся, ни собратья, ни враги не вышвырнули его в неизвестность.

— Не люблю утро, — возвестил попугай. — Это его слова, не мои. Я-то утро обожаю, куда полезней, чем ночь.

— Где мы? — спросил волк.

— Не могу утверждать, что здесь территория полета, то есть наша территория, нашей логичной расы, сравнивая с вами, покорителями земель. Здесь ничейная территория. Никому не нужны эти камни, которые очень скоро раскалятся и станут обжигать вам бока. Здесь будет сухо и совсем, совсем некомфортно. Нам, летающим наблюдателям, беспристрастным посредникам ни к чему такая земля. Безгнездная пустошь тянется на многие и многие…

Краткий, но выразительный рык прервал трель-тираду.

— Заткнись… — перевел попугай. — Это он мне сказал. Ты ни при чем. Так что между вами пока нет конфликта, не нервничай.

Рычание и лай раздались одновременно.

— Тр-ррррр!.. Вы оба хотите знать, что ждет вас в горах и можно ли через них перебраться. А зачем?

Волк и тигр впервые посмотрели друг на друга.

— Молчите? — издевательски пролаял, а затем прорычал попугай. — Кстати, бульмастифф, давно хотел спросить кого-то из ваших, кто очутился на краю, а потому не будет врать. Для чего вы придумали такое усложнение своей речи? Какой враг рода попугаев предложил иметь дневной и ночной диалекты?

— Днем мы лаем, а ночью воем.

— Я имею представление, спасибо. Но для чего?

— Так повелось.

— Прекрасный ответ! Глубоко разумный! Заткнись… Ой, это опять мне.

Одинокий Воин встал на задние лапы, широко потянулся… Волк еще раз поразился, какой же он огромный и вместе с тем грациозный. Одинокий Воин опустился в походную стойку, изогнул спину, приподнял загривок и решительно устремился к горам.

А мы сражались с ними… Как же мы устояли? Волк проглотил слово «мы», оно более не принадлежало ему, как и былое имя.

— Эй, бульмастифф!

— Я не бульмастифф, — ответил он злобно, по-волчьи.

И дальше… Возможно, вы знаете эту историю. Да, разумеется, вы не ошиблись: дальше они пошли вместе.

4

И был наконец перевал, и на перевале ласкал их наконец холодный ветер, долгожданный после недавней духоты.

— Вот что, враг, — услышал волк перевод попугая, — здесь больше нет друзей и врагов. Я намерен выжить. Другом ты мне быть не можешь, а враг ты тем, с кем я врозь.

— Я тоже намерен выжить.

Волк ответил и удивился; еще недавно он такой уверенности не чувствовал.

— Мы займем перевал и будем грабить путников. А тем временем надо вызнать, где за хребтом есть поселения твоих или моих… — попугай остановился. — Чушь, чушь! Кого вы тут вдвоем ограбите, караван из тридцати крокодилов? Или стаю орлов?

Попугай опустился на землю между волком и тигром и принялся важно ходить между ними, всем своим миниатюрным видом выражая глубокое знание дела.

— Тр-р-р-р!!! Вы не понимаете своей ценности, вы оба! Вы независимые представители двух боевых народов, союза племен и сообщества кланов. Вы нужны… И знаете, зачем? Вам с радостью дадут приют… Сейчас, сейчас всё расскажу.

Перемежая рычание с лаем, потрясая суетливым хохолком, попугай объяснил, как очутился — чисто случайно в нужное время в нужном месте! — на берегу реки в ветвях.

Царство слонов и морская республика…

Они решили объединиться…

Или — договориться.

В строжайшей тайне.

Попугай был избран посредником, он не совсем переводчик, вернее не только переводчик, но и, как бы сказать, искатель. Ему поручено найти волка и тигра, желающих отправиться в царство слонов и оттуда на китовый берег…

Трудно найти такого волка, чтоб не труса, чтоб бойца. Трудно найти тигра, или льва, или гепарда, кого-то из кланов. А раз уж они оба в таком отчаянном положении, то судьба велит им не побояться, решиться и отправиться в далекую даль…

Волк услышал рычание и потребовал:

— Переведи!

— Он спрашивает, что может быть общего у слонов с китами. А откуда я знаю? Но слоны придают огромное значение этой встрече, они отбирают мудрейших носителей хобота для посещения китового берега.

— Зачем им я? — пролаял волк.

И рычание, громче обычного, отдалось вторым вопросом: «Зачем им я?»

— Они желают, чтобы на встрече присутствовали все виды разума.

Два изгнанника глотали ветер перевала, избегая глядеть друг на друга. Неведомая дорога расстилалась перед ними. Вчера каждый имел будущее, более-менее представимое, с вариантами, а сейчас вместо будущего разлеглась эта дорога, и пустое настоящее подталкивало к ней, заставляя преодолевать соблазн подманить попугая, поймать его и съесть.

Оба сильней всего хотели, чтобы ничего этого не было.

Но это было.

Перевал остался позади, родная степь осталась еще дальше, и долгий путь, без раздумий, а потому без печали, словно новая родина приютил изгнанников. Они жили в движении, загоняя себя до предела, и бессмысленное существование, протекая на грани сил, обретало тень смысла.

Попугай не поспевал за ними, он не мог лететь в воздухе так неутомимо, как волк с тигром могли бежать по земле, ему приходилось отыгрывать расстояние, срезая углы, пока изгнанники огибали холмы да озера.

В сущности, ничего не происходило. Кроме одного, весьма важного: волк и Одинокий Воин узнавали речь друг друга.

Вернее, это волк изучал рычание, оно было ему ближе, нежели лай с воем (двойной диалект) отшельнику клана. Попугай еще требовался, но в критической ситуации волк понял бы «Стой!» или «Вперед!» Одинокого Воина.

Дни сливались в ночи…

«Какая Луна! — думал волк. — Белая и круглая! А я еще жив…»

«Какая Луна! — думал Одинокий Воин. — Рыжая и вытянутая…»

Настало очередное утро, и попугай сказал недовольным тоном:

— Друзья соратники! Разговорчик есть…

Как выяснилось, они достигли земель, за которыми почти-почти, можно сказать, что и начинается, во всяком случае недалеко или совсем близко вожделенное царство слонов. Однако прежде чем попасть туда, следует оставить позади полосу крокодилов.

Эти сволочи контролируют все торговые коридоры.

И есть два варианта: пробираться между истоками двух рек… Или же рвануть вплавь сейчас, напрямик, рассчитывая, что эти негодяи никого не ждут в родном разбойничьем логове.

Дело в том, что крокодилы пользуются услугами зубных врачей из рода попугаев… Правда, другой семьи, однако можно попытаться их отвлечь. Зубной врач берет три своих веса золотом. Если объявить два… или полтора… окрестные речные стражи забудут обо всем и поспешат за своими родственниками, у них вечно проблемы, они жрут что попало!..

Волк молчал.

И вдруг Одинокий Воин молниеносно прыгнул…

— Тр-ррррррр-рррр! Что, что, что???

Переводчик, искатель, врач-самозванец сжался в его лапе, стараясь не касаться смертельных когтей.

Одинокий Воин прорычал тише обычного, очень коротко:

— Я не умею плавать.

Волк вскинул голову:

— Ты не можешь переплыть реку?

— Нет.

— А как же… Как же тогда? Как же! — заверещал переводчик, с еще большим ужасом услыхавший, что волк правильно, по-кошачьи прорычал вопрос. — Как же перенести мне вас, соратники мои возлюбленные, на обетованный наш берег, где царство слонов ждет гостеприимной землею, прекрасной страной…

— Думай!

Волк отчетливо представил засаду между истоков двух рек, армию зеленоспинных чужаков, они-то не знают гостеприимства, их не обойти.

Надвигались очередные сумерки, а попугай застыл недвижимо в небрежном объятии тигровой лапы.

— Даже когда ты меня отпустишь, я не смогу лететь сразу, — сообщил он в десятый раз за прошедшее время.

Все молчали.

— Послушай… — прорычал наконец в наступающей тьме Одинокий Воин. — Твои сородичи устраивают поединки ради забавы, так?

— Редко. Молодые соколы до линьки могут забавляться…

Жалобный высокий звук прервал ответ переводчика.

— Не ври, а то я сожму сильнее. Не успеешь сказать правду.

— Спрашивай.

— Вы устраиваете драки чужаков за деньги. Ради забавы, но до смерти. Пленных или подобранных. Очень редко добровольных.

— А-а-а, гладиаторские игры? — преувеличенно легко догадался попугай. — Так бы и говорил, великий из клана!

— Ты хотел завести нас для этого?

— Нет! Тр-ррр! Нет и нет! Тысячу раз нет!

Похоже, теперь он не врал.

— Если хочешь знать, слоны обещали мне больше, чем дали бы за вас, как за бойцов! Только я должен привести ученых, понимаешь? Вы должны будете сказать, что вы ученые, философы там, еще кто… Среди волков за год ученого не сыщешь, а сыщешь — не выманишь. Да и в кланах ваших звездочетство с теологией не шибко жалуют.

— Что значит теология?

— Изучение земных недр! — бодро ответствовал попугай.

— Хорошо. Слушай, торгаш! Я согласен на поединок за вознаграждение. Я, свободный воин клана!

— Тр-ррр-рр! Цена?

— Дорога воздухом к месту боя и оттуда на границу царства слонов.

— Ты готов стать забавой? Это позор для кошачьей души клана! Я знаю… Если я договорюсь, а ты обманешь, я никогда не вернусь к своим.

— А если ты обманешь, я никогда не перейду эту реку.

— Да? Хорошо…

— Думаешь, это хорошо?

— Нет-нет! Это, конечно же, плохо! Хорошо означает: как и ты, я согласен! — и попугай добавил с новым неуловимым оттенком: — О великий из клана!

Неуловимым оттенком была ирония, трусливая, желто-зеленая.

Одинокий Воин почти разжал лапу.

— Стой! — рыкнул он, похоже, самому себе. — Не забудь: дорога должна быть для двоих.

— Я и ты? — переспросил попугай.

— Я и он.

Волк понял лишь половину из разговора.

Если они все не умеют плавать, размышлял волк, то ясно, за счет чего мы… за счет чего племена сумели отстоять собственный берег.

5

Лапы оторвались от земли, корзина понеслась, влекомая восемью грифами. Может быть, вот это и останется в памяти, а вовсе не спокойная племенная жизнь, так успел подумать волк, вот это и приснится после смерти — разбег, прыжок в корзину, парящую совсем близко над землей, так быстро, чтобы они смогли впрыгнуть, и приближающиеся небеса.

Теперь они во власти птиц.

Попугай появился из воздуха и сел на край корзины. Один из грифов что-то закричал по-своему, и переводчик тут же заработал крыльями, покинув летучее средство.

— Скупердяи, узкие клювы! — рыкнул он по-кошачьи. — Лишний пассажир им, видите ли, не оплачен. Ладно, друзья, ваш спутник присоединится к вам позже!

Волк опасался глядеть вниз. Он и на дерево ни разу не взбирался — это была самая горизонтальная цивилизация из всех. Даже художники их рисовали строго на плоскости, не собираясь открывать перспективу. Изображали, как правило, одно и то же — родословное древо, где буленбейсеры, блад-хаунды, бульмастиффы, ретриверы, терьеры происходили от одного мифического предка. Предок никогда, ни в каких случаях не именовался волком.

Одинокий Воин занимал собой половину корзины, бесстрастно взирая куда-то вдаль.

— Ты будешь сражаться? — спросил волк.

Он еще недостаточно изучил чужой способ передавать мысли, слов не хватало, а попугай улетел. А я?! — хотелось сказать волку. Почему ты будешь сражаться за нас двоих?

Но тигр не ответил и на первый его вопрос.

Черные линии сходились на лбу, образуя стрелу, направленную в небо. Волк впервые видел голову Одинокого Воина так близко. Раньше это означало бы немедленную гибель.

Зеленые глаза не замечали волка. Этому существу не нужна была помощь, предлагаемая из-за пределов его самого.

Волк понял, что лучшее сейчас — раствориться, исчезнуть. Волк понял, что невольный спутник его готовится бою.

Разбудил его толчок. Это корзина соприкоснулась с камнем, волк сгруппировался, но все-таки вылетел из временного убежища, а сверху упали лямки, сброшенные грифами, а вокруг стоял нестерпимый гам, только птицы, только много птиц могли создать такую какофонию. Целая толпа избалованного безопасностью народца галдела в ожидании зрелища, образовался круг, в круге находились они двое. Как же он заснул?

— Прочь, отползай, бульмастифф, тебе здесь не место! — послышался неправильный лай попугая.

Одинокий Воин уже застыл в боевой стойке.

Волк не желал уходить!

Но если он не уйдет… Одинокий Воин все равно рыкнет ему свое краткое решительное: «Уйди!» — ради этого требования Одинокий Воин вынужден будет на миг покинуть обретенное, собранное из таких вот мгновений состояние, и как знать, именно чуточки не хватит в поединке с неведомым противником.

Волк задавил воспитанное со щенячьих писков чувство коллективной обороны, задавил гордость бойца и отступил. Покинул арену. Бросил недавнего страшного врага.

Наедине с врагом новым.

Как галдели наглые птицы!..

Коршуны клекотали, грифы восседали, раскинув крылья, орлы, напротив, собирали крылья и высились надо всем строго, заняв самые верхние места. Ястребы переругивались с соколами, делая ставки. Незнакомый попугай с красным ухоженным хохлом вступил на специально насыпанный песок и закричал что-то…

А желто-зеленый попугай-знакомец тут же перевел для Одинокого Воина:

— Ты вступаешь в поединок по собственной воле и находясь в добром согласии с народами воздуха, так?

Не меняя положения, Одинокий Воин кивнул головой.

— Надо сказать вслух.

Послышался утвердительный рык.

— В случае победы ты получаешь услуги по преодолению расстояния отсюда до границ царства слонов для двух персон. В случае поражения ты предоставляешь свое тело народам воздуха. Ты согласен? Надо сказать вслух.

Утвердительный рык повторился.

— Узнай: твой соперник — последний змей, беглец от крокодилов, боевой питон, нашедший приют в недосягаемых горах, где мы находимся. Он побеждал в поединках двадцать три раза! Теперь, когда договор объявлен и подтвержден, начнем!

Волк оцепенел. На арену выползало нечто кошмарное. Эти никчемные торговцы, подлецы, предатели, трусы орали, а оно ползло. Оно всё ползло и ползло.

— Желаю удачи, соратник! — прокричал переводчик. И приземлился рядом с волком.

— Давненько они не видывали свободного тигра! Как думаешь, нашего друга съедят?

— Кто? Питон?!

— Зачем питон? Дадут питону, как же! Он здесь в гостях.

— А кто?!!

— Проигравшего ждет пиршественная церемония. Героически погибший тигр — для грифов лучшее лакомство. Да еще того… ритуальное. И орлы не откажутся.

Волк был голоден. Давно, в оттяжку, по-волчьи, у племенных костров о таком затяжном голоде не знавали. Но сейчас он бы отвернулся от любой еды.

Он щелкнул зубами…

И тем не менее, на арене для него места не было.

Боевой питон смотрел осмысленным взглядом живого существа, не забывающего, что все похожие на него умерли. Возможно, он и не был самой последней разумной змеей, или, как называли разумных ради отличия их от диких, самым последним змеем. Не исключено, где-то еще в дебрях, в расселинах, спрятавшись от мира, от света, осознавал себя какой-то еще змей, или даже подобных отшельников было несколько. Какая разница? Они больше не возродятся… Уничтоженное крокодилами, вычеркнутое из списка сознание гипнотизировало кристальным взором Одинокого Воина.

Волк поймал взгляд, адресованный не ему. Всего частицу, ее хватило, чтобы почувствовать волю хозяина. То общее, по которому тоскует всякий бульмастифф, единое, притягивало к себе, вбирало, советовало расслабиться, по-хорошему, по-дружески.

Взгляд был адресован противнику. Поэтому волк лишь попробовал на вкус липкую вечность. Неподвижность предназначалась исполосованному черными линиями огненному кошачьему телу. А за ней смерть в объятиях.

Питон раскачивался долго… Жаль, что нельзя душить птиц, он у них в гостях. Последний змей действовал наверняка.

Попугай с красным хохлом упал в обморок. Ястребы тут же увеличили ставки.

Единственный глаз, умеющий по природе своей сопротивляться древнему гипнозу, был крокодилий холодный глаз. Питон знал это и ненавидел крокодилов.

Зеленый глаз с вертикальным зрачком не имел изначальной сопротивляемости. Но зеленый глаз с вертикальным зрачком мог приобрести ее, вытренировать, отказываясь от ленивых ночей и групповых кошачьих оргий. Надо было стать монахом, затворником, чтобы довести вертикальный зрачок до такой степени непроницаемости и в то же время до такой скорости реакции. Нужен был целый культ одиночества.

В отрезанных от мира горах питон проспал появление этого культа.

Змей бросился, сумев направить огромное тяжелое тело. И встретил пустоту.

Одинокий Воин увернулся. И замер в стороне, с тем же видом загипнотизированной, неподвижной жертвы.

Битва змея и тигра продолжалась.

За час зрители увидели три броска питона и один ответ тигра. Уважительная тишина сменилась в итоге знакомым гвалтом, только усиленным от крайнего возбуждения азартных пернатых.

Волк почти не слыхал шума. Он следил за Одиноким Воином. Он затаил восхищение. Там, на арене, сам он был бы уже три раза мертв.

Даже хуже чем просто мертв.

Питон раскачивался, словно не было трех попыток. Жертва молчала и не двигалась.

В тот момент, когда питон начал молниеносное движение, тигр, поймав предощущение этого движения, прыгнул. Если б он прыгнул раньше, если бы атаковал, змей с радостью перехватил бы прыжок и обвился кольцами, сжимая тело тигра своей невероятной, вымирающей, доисторической мощью. Но Одинокий Воин сбил врага на его атаке. Питон попробовал изменить направление и ударить плоской мордой, тигр наотмашь рубанул когтями. Змей потерял темп, а тигр, упав на четыре лапы, тут же спружинил и прыгнул, нацелившись прокусить основание головы.

Кольца тяжелой плоти взметнулись над ареной, птицы из первых рядов в ужасе взлетали, сталкиваясь друг с другом. Питон стремился обвить тигра, освободиться, сбросить или задушить, хоть что-то…

Тигра не было видно. Огненный шар носился вместо него, не останавливаясь, прыжок за прыжком, не отпуская страшную голову врага.

Хвост питона задел престарелого кондора, и тот рухнул с переломанным крылом.

Такого боя горная арена еще не переживала.

— Куда ты! Стоять! Дуррррак, всё испортишь! — завопил попугай, и волк обнаружил себя стоящим передними лапами на песке. — Назад, бульмастифф! Волчина безмозглая, назад!!! Ты нарушишь правила боя!..

Он заставил себя вернуться.

Три сокола кинулись в погоню за ястребом, проигравшим пари. Ставок больше не было, фаворит почти пал. Змеиный разум покидал мир. Орлы окружили покалеченного кондора.

Хвост питона бился всё слабее. Одинокий Воин приник к плоской голове, впившись клыками в древнюю, вызывающую отвращение плоть.

— Нда… — с сомнением гавкнул попугай, и волк уловил в его лае терьерские нотки: — Такую большую змею еще надо уметь приготовить…

6

Ветер давно уже стих, воздух, по которому они плыли, давно уже сделался теплым, внизу потянулась саванна с редкими, но внушительными, раскидистыми деревами. Как грифы не устают? Волк утомился таким долгим полетом, дважды их заставала ночь, а птицы не взяли ни часа отдыха. Возможно, грифы сменяли друг друга, пока он спал?

Когда корзина начала опускаться, волк испытал облегчение. В ней все-таки было мало места, а Одинокий Воин пусть и вызывал восхищение, но явно доминировал в их паре, да и непонятно было, есть пара или же волк исполняет роль хвоста, хуже того — репейника, к хвосту прицепившегося.

Два слона вышли навстречу гостям с неба. То ли они оберегали невидимую границу, то ли попугай успел сообщить им. Хотя вряд ли переводчик опередил восьмерку грифов. Недаром он рвался в корзину, уверяя, что, поскольку отказывается от своей доли в церемониальном пиршестве, ему положена компенсация. А потом возмущался перед волком и тигром: попугаи не едят мясо, ну и что? Это свободный выбор! Права есть мясо у попугаев никто не отбирал!

Птицы циничны… Уступая одним народам в силе, другим в мудрости, они ухитряются создавать ситуации, когда все от них зависят, в них нуждаются. Волк не желал признаваться, что рядом с ареной ему было страшно.

Саванна вызывала ощущение спокойствия.

Корзина прошелестела по стеблям высокой травы, волк, уже имеющий опыт приземления, попытался не упасть… Тогда он выкатился кубарем перед недостойными птицами, и это было стыдно. Теперь снова ничего не получилось, но огромные существа слегка наклонили морщинистые головы…

И это был знак уважения!

Одинокий Воин тоже не удержал равновесия. Поднявшись из кувырка, с удовольствием вытянувшись после тесной корзины на задних лапах — надо же! — он все равно оказался ниже встречавших.

Судьба изгнанника! Если б не ты, волк никогда не увидел бы край серых мудрецов!

И, осознав неоспоримый факт, он вдруг почувствовал себя бульмастиффом… Там, среди своих, он считался крупным, а здесь… и усталость от чужих земель, и запах костра, и уют племени, сумерки, они воют в три-четыре голоса, песня обращена к луне, все смыслы ее известны и одобрены…

Грифы даже не остались на отдых. Восьмерка описала полукруг и исчезла в дымчатой дали.

Попугай сидел на низкой ветке. Завидев волка и Одинокого Воина, он тут же спрыгнул для особого приветствия. За ним последовали два беркута. Попугай вел себя радушно, но, несмотря на небольшие размеры, занимал своей персоной много места. Как средний слон. Беркут держал на весу специальную палочку из золотистого пшена с медом, попугай периодически оборачивался и важно ее поклевывал.

— Друзья! Я рад, что мы почти у цели! Слоны — это вам не крокодилы… Да, вы увидите скоро крокодила, он будет… вот как ты, великий воин клана! Только в очках. Длинный такой крокодил в очках. Он мирный, проявите к нему почтение. Слоны его ценят, он всем рассказывает, что жизнь явилась из воды и что прежде нас с вами были на свете одни только крокодилы да змеи, да неведомые нынче зверуганы. Которые сдохли. Такой вот умник. Не вздумайте его цапать лапой или там клыками, всё испортите! Это знаменитый безобидный крокодил, и как он среди бандитов вырос?

Переводчик отважно вышагивал перед волком и тигром, предпочитая все же чаще оказываться ближе к волку, чем к Одинокому Воину. Перемены в статусе желто-зеленого искателя были очевидны. Как очевидно было и то, что статус изменился покамест не бесповоротно.

— А это кто такие? — спросил волк. Ему хотелось хоть в чем-то проявить инициативу.

— Нанял помощников. Для охраны и, так сказать, помощи. Вы останетесь в гостеприимном краю, а меня, такого маленького, ждет путь назад.

Одинокий Воин растянулся на траве, словно болтовня вчерашнего переводчика более не имела никакого значения.

— Смотрите, не забудьте: вы ученые, у себя известные. С младых когтей, можно сказать, с первой жертвы интересуетесь… Чем? Вот ты, бульмастифф, изучаешь происхождение разума. Все равно в племенах своих, в конфедерации вы все как один темные, поэтому сойдет. А ты, воин клана, сплошь по неразумным формам жизни. Повтори, это просто: неразумные формы жизни.

Одинокий Воин не отвечал. Волк также хранил молчание. Попугай подумал, отщипнул с палочки, услужливо подставленной беркутом, и сказал настойчиво:

— Слонам нужны те, кого я назвал. Если хотите быть у слонов на равных… А это дорого стоит, быть с ними на равных, я-то знаю, я тридцать оборотов солнца шел к этому… Если хотите сохранить себя, заучите единственную фразу: неразумные формы жизни.

Переводчик даже приблизился к Одинокому Воину. Видимо, ему тоже было очень надо, чтобы прилетевших приняли.

— И еще совет: не выходите за пределы диалекта. Тигриное рычание понимают единицы. Львиное истолкует любой попугай.

Низкий протяжный звук раздался издалека. Приближались слоны.

— Это те самые… — рыкнул попугай и ощутимо занервничал.

Волк подошел к Одинокому Воину. Нет, тот не спал, как почудилось. Внимательно наблюдал облачко пыли.

— Что мы делаем? — спросил волк.

— Мы? Еще живем… — был ответ.

А жизнь — это запах саванны… Для любого племени в конфедерации жизнь означает первым делом запах, острый нюх, опережающий и слух, и зрение. Жизнь — это пружины в лапах, их придумал кто-то предвечный, покровитель мокроносого народа. Жизнь — это неизвестность впереди, ее боятся живые, значит, опасливая неизвестность — признак жизни.

Лапы пружинили, отряд направлялся к китовому берегу.

Больше не было беглецов, отверженных, выброшенных своими. Был отряд: двенадцать слонов, страдающий от зноя бурый медведь, очень старый орел с прислугой, крокодил в очках — и они двое, любитель неразумных форм да магистр происхождения разума. Попугай поспешно улетел, явно не желая встречаться с орлом, причем, как показалось волку, скорее даже не желая встречаться с орлиной прислугой.

— Он нас продал, — сказал волк на ходу.

— Хорошо, — прорычал Одинокий Воин, — хоть кто-то добился цели.

К удивлению волка, на длинном переходе Одинокий Воин быстро устал. Волк полагал, что тот неутомим так же, как и непобедим. Выходило иное. Боязнь воды, нелюбовь к затяжному бегу — у них имелись очевидные слабости. Но поединок с питоном…

Впрочем, медведь устал еще больше, слоны вели себя чутко, устраивали привалы и не торопили.

— Тебе безразлично, что он нас продал? — не выдержав, спросил волк.

— Тебе нужны деньги, рыжий?

— Я даже не знаю, как они выглядят.

— В вашем племени обычно голова шире. Ты молод?

— Я не развязан.

— Что это значит?

— Продолжение рода.

— А-а… — Одинокий Воин мигнул зелеными глазами.

— Когда развяжусь, голова увеличится.

— Интересный способ увеличивать голову.

На следующем привале, отдышавшись (а волк мог еще бежать и бежать), Одинокий Воин поинтересовался:

— Разве в вашем племени воют?

— Ночью. От одиночества. И когда поют.

— Никто из кланов не умеет выть.

— Это несложно.

И опять движение…

Очередной вопрос волк оставил за собой. Он дождался темноты, подготовился и задал его:

— Ты убивал моих собратьев?

Волк спросил, потому что готов был простить Одинокому Воину ответ. Тем самым он осознавал себя волком, без притворства, без уговоров, племя отказалось от него, что ж, нет бульмастиффа, но никуда не денется волчья кровь, кровь предков, сколько бы ее там ни оставалось. Он тоже одиночка в мире.

— Я не помню, — ответил тигр равнодушно.

Запах океана явился заранее. Он волновал, был чуть-чуть враждебен, но гораздо более загадочно-притягателен. Это потом волк узнал, что то был запах океана. А поначалу он просто разучился спать.

Едва отряд вышел на край обрыва, и впереди показался бесконечный песчаный пляж, и синева, и слепящий горизонт, все звуки перекрыл орлиный клекот.

— Невообразимо красивая лагуна, — перевела слониха пять раз подряд, для представителей всех народов.

Волк отметил, что она использовала самый простой, общедоступный дневной лай.

Тигр отметил, что она использовала самый известный львиный рык.

Справа синева превращалась в яркую зелень, этой лагуной и восхищался видавший виды старый орел.

— Всё, что вы видите, мы издавна называем китовым берегом.

Общедоступный лай, львиный рык… и еще три варианта.

Волк заглянул в зеленые глаза, за советом.

— Ты хочешь домой, рыжий? — произнес Одинокий Воин с тигриным, не львиным подхрипом.

— Я пока нет.

7

— А что вы думаете, коллега, по поводу восьмого, недостающего разума?

И вроде окружали его воспитанные существа, интеллектуалы, а душа мгновенно бросилась в кончик хвоста, потому как сомнений быть не могло: обратились к нему. Интеллектуалы впереди, в воде, не затруднились бы перекусить надвое самого толстого буленбейсера… Интеллектуалы за спиной одной левой способны были прижать что волка, что медведя к земле, и держать так по желанию сколь угодно долго… А по желанию придавить и сломать хребет. Интеллектуал между сушей и океаном блаженствовал, раскрыв невероятную даже для крокодила пасть, и о культуре его напоминали лишь еще более невообразимые очки.

— Я думаю… — начал волк, стараясь говорить максимально невнятно, — мне кажется, что для начала мы должны увидеть проблему происхождения разума. Разум — это не игра. И не война. Хотя очень на войну похоже. Скажем, питон. Древний змей. У него тоже был разум. Куда делся этот разум, как истекал он из тела питона по мере съедения его хищными птицами? Не впитывался ли разум змея в головы птиц? И позволительно ли поедать разумных? Вот о чем надо поговорить. Мы, конфедерация племен, не позволяем себе есть разумное мясо. Никогда! Это не случайно. Это не прихоть.

К ужасу волка, высокое собрание его внимательно слушало. Никто и не собирался возражать или перебивать.

— Но как разум входит в наши головы? Когда? Есть общий разум, единый для многих. В это верим мы, племена… Но если взглянуть в начало времен… Когда был один… скажем, один волк…

— Тут я позволю себе не согласиться с уважаемым, — с благодарным облегчением услыхал волк знакомое рычание. Между тем слониха успевала переводить, и слуги орла также старались довести до него и до лежащих в зелени вод китов смысл волчьей тарабарщины. — Происхождение разума не пустой вопрос, но что значит — когда был один волк? Обратим внимание, коллеги, на неразумные формы жизни. Как вы считаете? Вот где кроется восьмой вид. А уж съел невзначай кто-то из нас представителей восьмого вида, или не довелось — сейчас неважно.

Что-то укусило волка, откуда-то взялись слова, и он взвыл песенно:

— Не могу согласиться с возражениями! Главное — не допустить поедания разумных! Я изучал, как меняется облик тех, кто употребляет в пищу разумное мясо. Их облик становится ужасен! Достаточно около двадцати съеденных, причем все равно, в каком виде, с какими приправами, и образ мысли такого пожирателя изменяется непоправимо!

— А я не доверяю этим исследованиям! — взревел в ответ тигр. — Всё дело в давнем антагонизме наших научных школ! Очень хорошо, что наконец-то можно вдоволь поспорить! Вы, коллега, можете хотя бы объяснить, почему у ягуара цвет глаз красный, а у леопарда желтый?

В сей волнующий момент в дискуссию вмешался старший слон:

— Коллега… м-м… бульмастифф и коллега тигр, вы, конечно, имеете полное право продолжить обсуждение научных платформ, довлеющих в ваших странах, однако остальные члены собрания в таком случае оставят вас наедине, если пожелаете, обеспечив переводчиком. Если же вам интересно следить и поддерживать основную тему, то, извините, я вынужден вас прервать.

— Наш спор продолжится позже, — откликнулся волк.

Одинокий Воин просто кивнул в знак согласия.

И оба, вполне довольные собой, принялись слушать.

Восьмого типа цивилизации не может не быть.

К этому выводу разными путями подошли и слоны, и киты — самые пытливые из носителей разума, пусть простят эту объективную оценку приглашенные представители других форм.

С математической точки зрения восемь — лучшее число для типов цивилизации. Это доказал известный всем кашалот, родственник присутствующего здесь ученого.

С точки зрения гармонизации пространств — ходу истории не хватает еще одного важного элемента. Согласно теории известного всем слона (также здесь присутствующего), некий потенциальный носитель разума оказался по загадочной причине им обделен.

Кто же это?

Мы видим, что разумом наделяются существа максимального размера, доминирующие в своей среде обитания.

Судя по некоторым, слабо проверенным данным, далекий южный континент заселен разумным народом, внешне напоминающим наших диких антилоп, или же северных оленей, или увеличенных сайгаков, в общем — разумными копытными. И они не хищники.

Встает вопрос: как копытные могли добиться лидерства в своей среде обитания, чтобы получить разум?

К сожалению, все наблюдения выполнены учеными морской республики, а они, при всем бесспорном уважении к ним, были ограничены в своих исследованиях береговой полосой.

Сообщество слонов намерено с помощью китового альянса снарядить экспедицию семи форм жизни для изучения южного континента.

Волк вбирал в себя каждое слово, вслушивался, как в откровение свыше. Копытные травоядные — для шашлыка, на костерок, какой разум? Южный континент, изучаемый китами — все сплошь в очках на крокодилий манер… Теплая прозрачная вода лагуны, которая только сверху кажется зеленой, ласкала лапы. Плавники философов выдавались над поверхностью океана. Киты тоже вслушивались…

Но есть еще один вид, который способен доминировать, который по всем косвенным параметрам должен был развить разумную культуру, однако почему-то, прихотью природы, этого не случилось.

Речь о приматах.

По какой причине Создатель обошел жителей экваториальных лесов? Их популяции сложны, но управляются инстинктами. Их анатомия подразумевает особый, оригинальный подход к обороне, охоте, ремеслу. Можно дофантазировать, какая у них была бы стратегия распространения, какие постройки. Но ничего этого нет.

Между четырьмя агрессивными расами (крокодилы, медведи, волкоподобные племена, кошачьи кланы) и двумя самозамкнутыми (слоны, китообразные) зияет дыра, для прикрытия коей одной посреднической расы птиц, при всей ее разветвленности — мало.

Либо приматы, либо копытные южного континента — вот тот недостающий брат в семье.

Но кто?

Экваториальный лес ближе.

Нас устраивает та его часть, которая выходит к самому океану.

Ночью они лежали на краешке океана, волны набегали на берег и таяли, иногда перед глазами, а иногда освежая тело… Весь вечер они насыщали голод, в дороге и перед важными обсуждениями у слонов было не принято есть, но с собой отряд взял разнообразнейшие запасы: волк и тигр ломали головы, откуда в царстве слонов известны тонкости вкуса чужих далеких обедов и где они нашли столь искусных поваров? Волк догадывался, что без птиц не обошлось…

И как слоны ловят зайцев? Вопрос!

Из воды показалась плоская морда. «Вот чем, бывает, оборачивается набегающая волна», — подумал волк.

— А вы, коллеги, видывали обезьян? — перевела невесть как выросшая за спиной слониха.

Одинокий Воин опустил изготовленную к удару лапу, стараясь сделать это незаметно.

— Нет… — ответили по очереди один и другой. С легким смущением.

— Трудно делать выводы, не имея за спиной системы наблюдений.

Чьи это слова, окультуренного крокодила или заботливой слонихи, волк не понял.

— На нашей стороне реки обезьян отродясь не было, — произнес волк на ночном диалекте.

— Простите? — уточнила слониха.

— Он благодарит за прекрасный ужин, — рыкнул Одинокий Воин.

— У нас есть целая научная группа, которая изучает кухню разных народов.

Плоская морда издала странный звук.

— Интересный вопрос. Уважаемый интересуется, какую кухню мы сами считаем наиболее оригинальной. Трудно сказать. К сожалению, кулинарные шедевры крокодилов или стервятников недоступны нашему пониманию. Но, пожалуй, самая оригинальная — это зимняя кухня медведей.

— А что едят обезьяны? — спросил Одинокий Воин.

— Обезьяны — странные звери. Они едят всё.

8

В лес отряд вступил на заре. Лес был не таким, к какому привык волк. Собственно говоря, волк не привык ни к какому лесу, однако лианисто-влажный мирок, впустивший их и заманивающий в дебри с экваториальным коварством, был диковинкой для нюха, зрения, слуха и для подушечек на лапах.

В объятиях чуждой, избыточно яркой зелени волк ощущал себя покорителем просторов, авантюристом-путешественником. Его остро радовала мысль о том, что вот изгнанник, выброшенный племенем то ли на жертву кланам, то ли на лишения в пустыне, идет со слонами, в компании мудрейших со всего света.

А тигр чуял опасность.

— Критерий разума — это контакт. Наша задача — испытать обезьян, способны ли они вступить в контакт, пусть даже в зачаточной форме. Или же поведение их будет целиком зависеть от инстинктов. Киты разработали тесты… Киты умеют по-особому мыслить, сама стихия, где они обитают, возможно, употребление планктона, недоступного прочим, развивают иной способ осознания.

— А потом? — спросил Одинокий Воин.

— Потом нас ждет долгий морской путь и южный континент. Киты помогут подружиться с океаном. Они говорят, расстояние так велико, что мы не представляем. Но что может остановить пытливую мысль, не так ли?

— А если обезьяны окажутся разумны?

Вдумчивая тишина прекратилась сразу, оборвалась нелепо и отвратительно. Шум в птичьих горах, и тот был не в пример стройнее и осмысленней.

Запах гниения, улавливаемый чутким носом и казавшийся свойством незнакомого леса, еще усилился. Словно какие-то отходы были свалены в кучу за порогом зарослей.

Волк не заметил, как обогнал остальных. Всего несколько лишних шагов — и ему открылась картина, не оставляющая сомнений.

Обладающие разумом не могли ютиться в таком количестве на таком малом клочке леса, усеивая собой землю, лианы, стволы и ветки деревьев…

Обладающие разумом не собирали бы свой страх в одну большую глупую ненависть, не лепили бы галдящий ком слабости.

Обладающие разумом не пожирали бы плоды, наспех, пока не схватили соседи, чтобы успеть сожрать еще что-нибудь перед опасностью,

Они вызывали омерзение, непонятное, зато отчетливое.

Вот большой черный обезьян раскрыл глотку в сторону трех маленьких, висящих рядом, и те сиганули от него в диком ужасе.

А когда в поле видимости вслед за волком вступили два слона и Одинокий Воин, в них полетели палки, кожура бананов, орехи…

Контакт.

Животные инстинкты правили в экваториальном лесу.

— Пройдем мимо, не затронув их внимание ничем, — перевела слониха волю возглавлявшего отряд старшего слона.

Неведомый плод угодил крокодилу между глаз, заляпав очки красной мякотью. Дикий хохот раздался от подножия до качающихся верхушек деревьев.

Слоны, орел, медведь, волк, тигр, даже крокодил поверх очков — все смотрели на беснующуюся толпу перепуганных зверей, и каждый понимал, что если бы им и возможно было дать разум, этого нельзя было бы делать ни в коем случае.

Кто знает, как произошло? Вдруг до начала времен делегация прародителей сумела уговорить Создателя?

— И был спасен свет… — прохрипел Одинокий Воин тихо-тихо.

Волк услышал, но смысла не разобрал.

Они уже вышли к побережью, и крокодил с облегчением лег в полосу прибоя. Неподалеку, там, где начиналась глубина, угадывались знакомые плавники китов.

После обезьяньей чащи киты показались волку родными и близкими, почти собратьями, чуть ли не близкокровниками.

Всю дорогу их беспрерывно передразнивали, швыряли в крокодила разной гадостью, почему-то стремясь пасть непременно в крокодила, галдеж не смолкал; причем, как только твари уяснили, что охотиться на них никто не собирается, паника сменилась наглостью, гвалт звучал всё более издевательски, животные подбирались всё ближе… Еще немного, и они сами набросились бы на ученую экспедицию с целью разорвать на куски мяса и пожрать. И над трупами обязательно бы передрались, и гориллы-гиганты убили бы вдобавок парочку своих.

— Может, это и есть разум? — спросил волк, используя общедоступный лай.

— Нет, — ответила заботливая слониха неожиданно жестко, — разум таким быть не может.

Киты издали свой высокий призывный клич на грани слышимости, старший слон ответствовал трубным гласом.

Всё, выбрались.

Это было как избавление.

Выбрались?

И тут кокос попал Одинокому Воину в затылок.

И рычание, очень похожее на голос леопарда, послышалось — или почудилось? — из уже покинутых зарослей.

Волк не умел оценить, сложился рык-подделка во что-то значимое или нет. Но он увидел, как Одинокий Воин медленно развернулся, как глаза его зажглись изумрудным огнем, ярким-ярким…

Ведь Одинокий Воин не был ученым, совсем, ни чуточки. Он был рыцарем клана, потому и назывался — Одинокий, да еще — Воин. Оба слова обязывали, оба слова отражали строение души. Душа потеряла бы покой самоуважения.

Одинокий Воин, изогнув спину, мягко, но быстро и неотвратимо направился обратно в чащу.

Никто не среагировал, для слонов тигр был коллегой, взвешенным наблюдателем. Лишь старый орел попятился к воде.

А Одинокий Воин прорвал рыже-черным телом завесу зелени и… исчез.

И вопль сотен глоток вознесся в знойное небо.

Но нет!

Волк оглядел всех, серых мудрых великанов, застывших в неведении, страдающего от жары тучного медведя… и ринулся по пятам спутника.

Тигр стоял на задних лапах и рвал когтями всех, кто дерзал быть близко к нему. Сверху на него сыпался град кокосов, черные гориллы обступили врага, а тот не обращал внимание, что дерется с тварями.

— Уходи! — крикнул волк. — Они звери! Всего лишь звери!

Волк не замечал, что заходится боевым лаем бульмастиффа, что Одинокий Воин не понимает его.

Это питон был противником, в нем жил древний холодный ум вымершей змеиной цивилизации. Но животные?

— Их сотни, ты один! Уходи! — кричал по-своему волк. Он опять стал бульмастиффом, а тигр сейчас был его братом.

А может, обретенное волчье одиночество тоже требовало самоуважения?

Ему отчаянно не хотелось, но он прыгнул на огромную гориллу, больше других.

Одинокий Воин разбрасывал зверей-обидчиков, и они отлетали не иначе как со смертельными ранами.

Зато прочие окружили волка.

— Рыжий, назад! — теперь зарычал уже Одинокий Воин повелительно.

Волк попробовал назад. У него не получилось.

— Лезь на дерево! — приказал тогда тигр. «Я не умею!» — собирался ответить волк. Удар за ударом обрушились на хребет…

«Всего три добычи, всего-то три жертвы на охоте…» — подумал он перед тем, как провалиться в незнание и бесчувствие.

— Не знаю, спас ли он тебя, коллега, но сам он безнадежно искалечен.

Бульмастифф услышал стерильное рычание переводчицы-слонихи. Он хотел было лихо вскочить, как проделывал дома, в травах степей… И взвыл от тотальной, раскалывающей и уводящей боли.

Когда он вновь очнулся, над ним высился морщинистый серый лоб… И синева неба. Яростная, экваториальная. На которую трудно смотреть.

Огненный лик в обрамлении черных полос отодвинул носителя хобота. Или, скорее, слон поспешил уступить место.

Одинокий Воин глаза в глаза встретился с волком. И волк ощутил: Одинокий Воин признавал в нем равного. Несмотря на то, что победил питона… Плевать, что порвал два десятка обезьян, тогда как волку для поражения хватило и трех.

— Прощай! — просто сказал Одинокий Воин.

— Его возможно вылечить, — произнесла слониха. — Ходить он уже не будет, но мыслить… Гуманное общество слонов готово помочь и принять коллегу… м-м… буленбейсера, если не ошибаюсь… на почетное пропитание до конца дней.

Яростное небо усмехнулось.

— Нет, — коротко рыкнул Одинокий Воин. И волк — да, конечно же, какой бульмастифф? перед лицом вечности только волк — подтвердил:

— Нет.

Они ведь оба были бойцами. Какие еще нужны слова?

— Подари мне отпускающий удар, — все же сказал волк, скорее чтобы оправдать друга в глазах слонов, китов и прочих отстраненных мыслителей.

А что раздумывать о жизни, эй, философы-инородцы? Вот она! Вкус крови, сохранившийся после схватки, это последний вкус жизни, который он запомнит. Память, впрочем, будет недолгой.

Одинокий Воин склонил голову в знак почтения, замер так на долю небосвода…

— Счастливого пути… Одинокий Волк!

Прижал правую лапу к сердцу.

Поднял ее.

И ударил.

Ни одна тварь в лесу не заверещала.