1. Расслабься! Гостям не будет весело, пока не будет весело хозяйке

Ты заходишь в столовую. На тебе зеленая рубашка, бледная, как трава, а волосы собраны сверкающей заколкой. Ты прикусываешь губу.

– Чудесно, – замечает Чарльз, и тебе становится приятно. Как-никак, ты наряжалась ради него.

Ты объясняешь, что твоя подруга Бетенни, к сожалению, прийти не смогла. У нее был танцевальный концерт, и к тому же она просто побоялась улизнуть из дома. Не то что ты.

Бьюсь об заклад, ты познакомилась с Чарльзом так же, как он знакомился со всеми девушками: пока шатался по торговому центру, как в те времена, когда еще был жив. Только раньше он носил тонкие галстуки и слушал нью-вейв. Сейчас он рад, что тонкие галстуки вернулись. Сегодня у него на шее такой же.

Ты беспокойно смотришь на меня. Наверное, думаешь, я слишком молода, чтобы пить вино, которое ты стащила у родителей. Думаешь, мне здесь не будет весело.

Или может быть, просто задаешься вопросом о том, что случилось с остальными гостями.

Когда я тебе улыбаюсь, ты смущенно отворачиваешься. От этого моя улыбка становится только шире.

Когда я была помладше, рядом со мной всегда крутился один парень. Однажды он меня выбесил (ткнул пальцем мне в подбородок и спросил: «Что это у тебя?», а когда я посмотрела вниз, щелкнул меня по носу и рассмеялся), и мне вспомнилось, что в шкафу завалялся чай с ароматом миндаля.

Поскольку дело было в восьмидесятых, в новостях часто упоминался цианид. А мы все знали, что по вкусу он как раз напоминал миндаль. Устроить чаепитие на двоих было довольно просто. Мне – чашку обычного, ему – с ароматом миндаля.

Потом я принялась ему рассказывать, как сожалею о том, что отравила его. И продолжала, пока он не начал плакать. И даже после этого не спешила останавливаться.

Наши ужины всегда напоминают мне о том, как тогда было весело.

2. Пара простых изменений в убранстве дома придадут ему атмосферу праздника

Чарльз отодвигает твой стул и кажется, все складывается ровно так, как ты предполагала. Ты видишь пару подростков, одетых, как для похода в церковь, – они держат в руках дорогой фарфор своих родителей, чтобы придать особый вкус этому ужину посреди ночи.

Взрослая вечеринка со свечами, ярко горящими в серебряных подсвечниках, со стеклянными бокалами и салфетками, сложенными в форме лебедей. Чарльз наливает из бутылки вино, которое процедил час назад.

Ты делаешь долгий глоток. Это твой первый минус. Ты явно понятия не имеешь, как вести себя с хорошим вином – как улавливать его аромат, как поболтать в бокале, чтобы увидеть цвет. Ты заглатываешь его, будто хочешь запить горсть пилюлей. Потом с шумом ставишь стакан на стол. Я прыгаю.

– Вот здорово! – говоришь ты. На зубах у тебя губная помада.

Чарльз смотрит на меня. Я гляжу в ответ – хмуро, неодобрительно. «Он мог привести кого-нибудь получше», – говорит мой взгляд.

Чарльз поднимается.

– Пойду принесу первое.

Он выходит из комнаты, и за столом воцаряется тишина. Я и не против. Я вообще могу часами молчать. Но ты к такому не привыкла. Я замечаю, как ты ерзаешь в кресле. Поднимаешь руки, возишься со своими заколками, снимаешь их, закрепляешь снова. А потом говоришь:

– Так значит, ты младшая сестра Чарльза? А сколько тебе лет?

– Четырнадцать, – лгу я. При этом стараюсь не пускать в свой голос горечь, потому что нет ничего хуже неприветливой хозяйки. Пусть это и непросто. Если Чарльз большой и может сойти за взрослого, то я выдаю себя за четырнадцатилетнюю с трудом.

Да ты и сама, с плоской грудью и большими глазами, выглядишь довольно юной. Еще один твой минус.

Через минуту Чарльз возвращается с супницами. Первую ставит перед тобой. Как и полагается. «Он становится настоящим джентльменом», – сказал бы мистер Дюшан.

– Твои родители куда-то уехали? – спрашиваешь ты. – Должно быть, они тебе сильно доверяют, раз оставили дома одну.

– Они доверяют Чарльзу, – отвечаю я с лукавой улыбкой.

Улыбается и Чарльз, которому поручено присматривать за младшей сестренкой. Я думаю о родителях, закопанных в подвале на глубину шесть футов с монетами в глазницах.

Мистер Дюшан сказал, монеты нужны, чтобы лодочник отвез их к берегам мертвых. Мистер Дюшан предусмотрел все.

3. Выбирайте гостей, с которыми весело и интересно и которые оживят разговор

Ты берешь ложку и погружаешь ее в суп так, будто ковыряешь дыню. Я не сомневаюсь, что когда ты начнешь есть, то станешь хлебать с шумом.

Так и есть. Минус номер три. Я смотрю на Чарльза, приподняв брови, но он не обращает на меня внимания.

– Так, – говоришь ты, – Чарльз рассказал тебе, где мы познакомились?

Я качаю головой, хотя на самом деле знаю, где. Разумеется, знаю. Здесь всегда один ответ. И я понятия не имею, почему ты считаешь, что мне это может быть интересно. Мистер Дюшан всегда говорил, что гостям рассказывать о себе не положено. Они должны вести вежливые беседы на темы, которые интересны всем.

– Это случилось на концерте. – Ты добавляешь название группы, о которой я никогда не слышала.

– Они играли здорово, – вмешался Чарльз, – но ты была вообще восхитительна.

Лишь опасение грубо нарушить правила этикета сдержало меня от рвотного позыва.

Вы оба вступаете в длинный и скучный разговор с перечислением достоинств Ladyhawke, Franz Ferdinand, Le Tigre, The Faint и The Killers. Чарльз при этом до того забывается, что восклицает, как он рад тому, что Devo записывают очередной альбом. Но твой непонимающий взгляд предостерегает его, и он, прочистив горло, предлагает тебе еще вина.

Ты соглашаешься. Более того, выпиваешь его так быстро, что ему приходится наполнить еще бокал. На твоих щеках появляется румянец. Глаза блестят. Не думаю, что ты когда-либо выглядела милее, чем сейчас.

Мистер Дюшан всегда говорил, что внешний вид – не главное. Он говорил, что то, как женщина держит себя, как она говорит, какие у нее манеры – более важно, чем то, какие у нее красные губы и щеки или как блестят глаза. «Взгляды увядают, – говорил он, – хотя и не в нашем случае, конечно». И поднимал бокал за меня. «Над ней не властны годы, – добавлял он затем. – Не прискучит ее разнообразие вовек».

Что бы это ни значило.

Я подношу ложку супа к губам, улыбаюсь и снова ее опускаю. Это мистер Дюшан научил меня, как притворяться, будто ем, как жестами и смехом отвлекать гостей, чтобы те не заметили, что я не беру в рот ни крошки.

Мистер Дюшан многому нас научил. Он научил Чарльза вставать, когда в помещение входит дама, принимать у нее верхнюю одежду. Он научил меня не обращаться к взрослым по имени и всегда сидеть, скрестив ноги. Ему также не нравились брюки и он не одобрял, когда в них ходили девочки. Он научил нас быть пунктуальными в светской жизни, хотя с тех пор, как он к нам переехал, вся наша светская жизнь была связана с ним.

Когда он только появился, было ужасно. Я проснулась посреди ночи от шума, доносившегося снизу. Подумала, это родители ссорятся – они много ссорились, из-за дома, который постоянно нужно было ремонтировать, из-за маминой привычки прятать выпивку и лекарства, из-за девиц с папиной работы, которые звонили ему по выходным. Я спустилась на кухню в ночнушке и увидела, что кориановая столешница забрызгана кровью.

Мама лежала на полу, а над ней нависал какой-то странный мужчина. От папы я видела только ступню, торчащую из-за барной стойки.

Наверное, я ахнула, потому что мистер Дюшан поднял на меня глаза. Нижняя половина его лица была вся красная.

– Ой, – сказал он. – Привет.

Я успела добежать до лестницы, прежде чем он настиг меня.

4. Не скупитесь на еду и напитки. Расставьте их красиво и позвольте гостям накладывать себе самим!

Чарльз уносит наши супницы и возвращается с основным блюдом. Это лазанья – единственное, что я умею готовить. Знаю, мистер Дюшан сказал бы, что мне следует освоить что-нибудь более изысканное – паштеты, бульоны, петуха в вине, баранину, фаршированную изюмом и инжиром, возможно, в сладком сливовом соусе. Но мне тяжело учиться, когда нет денег на ингредиенты и нельзя попробовать на вкус то, что получается.

Лазанья немного пригорела по краям, но вряд ли ты это замечаешь. Ты уже захмелела, да и вообще мало кому удается доесть основное блюдо.

Пока ты копаешься в еде, я задумываюсь, замечаешь ли ты, что здесь повсюду висят плотные занавески и они покрыты толстым слоем пыли. Я задумываюсь, замечаешь ли ты странные царапины на полу. И замечаешь ли, что в доме нет ничего новее 1984 года.

Я жду, пока Чарльз пошевелится, но он ничего не делает. Просто ухмыляется тебе, как идиот.

– Не мог бы ты выйти со мной на кухню? – спрашиваю я у Чарльза, будто это и не вопрос вовсе.

Он смотрит на меня так, будто только сейчас вспомнил, что я тоже нахожусь за столом.

– Конечно, – бормочет он. – Хорошо.

Мы отодвигаем свои стулья. Мама раньше жаловалась, что наша кухня была не свободной планировки, и хотела снести одну из перегородок. Но отец говорил, что это слишком дорого, да и кому нужен старый викторианский дом с современной кухней?

Я рада, что она старомодная и что если закрыть дверь, тебя уже не услышат.

– У нас нет десерта, – сообщаю я Чарльзу.

– Ничего страшного, – отвечает он. – Я сбегаю за мороженым.

– Нет, – возражаю я. – Мне она не нравится. Она не проходит проверку.

Он бьет кулаком по барной стойке.

– Ее вообще никто не проходит, твою дурацкую проверку!

Я смотрю на Чарльза, на его тонкий галстук и блестящую поношенную рубашку. Я устала от него. Он устал от меня. Это тянется уже слишком долго.

– Это серьезное дело, – говорю я. – Превратить кого-то в одного из нас. Этот человек останется с нами навечно.

– А я хочу остаться с ней навечно, – отвечает Чарльз, и я думаю, знаешь ли ты об этом и о том, что он к тебе чувствует. Я думаю, осознает ли Чарльз, что сказал «я» вместо «мы».

– Она умная, – говорит он. – И веселая. Ей нравится та же музыка, что и мне.

– Она скучная. И манеры отвратительные.

– Манеры, – повторяет Чарльз, будто это какое-то ругательство. – Вечно ты одержима своими манерами.

– Мистер Дюшан говорит… – начинаю я, но он перебивает.

– Мистер Дюшан убил наших родителей! – кричит он так громко, что и ты, наверное, можешь услышать. – Тем более мы уже несколько месяцев его не видели. Он ушел работать визирем, гофмейстером или кем там он нанялся.

Чарльз прекрасно знает, чем занимается мистер Дюшан. Он присматривает за хозяйством величайшего вампира нашего штата. И пользуется его благосклонностью. Это очень почетная должность. Раньше он без конца рассказывал, как он прошел путь от скромного птенца до организатора правительственных обедов, где развлекал представителей элиты от Нового Орлеана до Вашингтона. Чарльз находил эти истории скучными, но меня они неизменно завораживали.

Хотя мне не нравился мистер Дюшан, я любила слушать, как он преуспел в том, чтобы окружить себя властными ниточками. Он использовал возможности, которые другие и не подумали бы использовать. Мне нравилось думать, что окажись я на его месте, я тоже не упустила бы свой шанс. Думаю, такая мысль потешила бы каждого.

– Мистер Дюшан научил нас, как себя вести, – говорю я. – Наши родители этого бы не сделали. А если вести себя не умеешь, это значит, что ты не лучше остальных.

Чарльз упрямится:

– Ладно, если хочешь делать все, что он сказал, то помни, что он сказал также стараться быть самими собой.

– Только если это будет выглядеть подобающе! Он сказал еще, что некоторые люди не стремятся стать лучше.

Столько всяких уроков. Сначала – как держать бокал вина, вилку, не есть с ножа, не жевать жвачки, отвечать, когда к тебе обращаются, сидеть, положив руки на колени, говорить «пожалуйста» и «извините». Потом – как убивать быстро, находить жертвы, не оставлять после себя беспорядок и «правило трех» – кусать, сжигать и закапывать останки, если не хочешь создать больше тебе подобных.

– Это касается не всех, – говорю. – Он просто нас предупредил.

– Дело не в нем, – спорит Чарльз. – Это ты не хочешь, чтобы у нас появился кто-то еще. Почему охотиться всегда должен только я? Почему мы всегда едим девушек, которых я привожу домой, вместе? А как же твои друзья? Ах, да, забыл, у тебя же их нет.

Я непроизвольно издаю звук, похожий на шипение воздуха, выпускаемого из воздушного шарика.

– Я не могу… – начинаю я, потом делаю глубокий вдох и начинаю заново: – Когда я хожу одна по торговому центру, другие девочки ходят с мамами. Когда-то я ходила к игровым автоматам, но парни, которые там сидят, не желают со мной даже разговаривать. Им не интересны девочки, по крайней мере моего возраста. Это ты у нас можешь выходить в свет один. Это ты можешь притворяться, будто молодо выглядишь, а я для них – просто ребенок.

– Слушай, – говорит Чарльз, – ты же знаешь, я о тебе беспокоюсь. Я пытаюсь быть хорошим братом. Привожу девчонок на эти дурацкие ужины и усаживаю здесь, как плюшевых мишек, пока ты разливаешь по чашкам игрушечный чай. Все, чего я прошу, это чтобы сегодня было по-другому, Дженни. Только сегодня. Ради меня.

– Ладно.

Я разворачиваюсь и выхожу в столовую. Потом резко останавливаюсь – так резко, что Чарльз, идущий следом, чуть не врезается мне в спину. Не обладай он такой хорошей реакцией, точно бы врезался.

Ты сидишь на своем месте, и я думаю о том, что Чарльз сказал по поводу этих чаепитий. Ты держишься строго, будто кукла с красными кружками на щеках, нарисованными краской. Рядом с тобой стоит мистер Дюшан, его рука покоится на спинке твоего стула. Завидев нас, он улыбается.

– Здравствуйте, дети, – говорит он.

5. В каждой вечеринке должен быть элемент неожиданности, который сделает ее незабываемой. Подумайте о фондю!

– Мы как раз приготовили для вас место, – говорю я, хотя на самом деле это место предназначалось для твоей подруги.

Он смеется, очевидно, не веря, и проводит пальцем по пыли на подоконнике.

– К сожалению, я уже поел.

– О, – говорю я, но быстро вспоминаю о манерах: – Как ваши дела?

Он снисходительно улыбается.

– Благодарю, очень хорошо, за исключением одного. – Затем его поведение меняется, на лице сгущается тьма, и он встает, сжимая твою руку. Ты смотришь на него в ужасе. – За исключением того, что вы должны были принести дань моему хозяину в течение шести месяцев. Я пытался связаться с вами – результата нет. Вы, мои подопечные, меня позорите. Разве этому я вас учил? Я улаживаю все дела хозяина, но не могу справиться с вами – как это выглядит со стороны?

Я смотрю на Чарльза. В его взгляде видна решительность, но не удивление.

– Чарльз? – спрашиваю. – Что за дань?

Он качает головой.

– Шесть девушек, живьем.

Я перевожу взгляд обратно на мистера Дюшана. Он хмурится, будто пытаясь решить какую-то задачку.

– Вы не получили моего сообщения?

– Я получил, – отвечает Чарльз. – И порвал его.

– Это неприемлемо, – говорит мистер Дюшан.

– Ничего не понимаю, – ты вмешиваешься своим тоненьким человеческим голоском. – Что происходит?

Мистер Дюшан поворачивается ко мне.

– Дамы, – произносит он. – Не желаете ли уединиться в гостиной, пока я переговорю с господином Чарльзом наедине?

Я уже знаю, что ты не согласишься. Ты не понимаешь, что предложения уединиться следует принимать всегда. Ты уже начинаешь брызгать слюной, когда я беру тебя за руку. Сжимаю ее немного, и твое лицо белеет.

– Ай! – говоришь ты. – Ай, ты что делаешь с моей рукой?

– Ничего, – отвечаю. – Ничего я не делаю. – Моя мама делала так, когда я плохо себя вела в супермаркете. Она щипала меня на сгибе локтя и сладко улыбалась, так же, как я теперь. Хотя ущипнуть так же сильно, как я, она не могла. – После ужина дамы уходят в гостиную.

Ты смотришь на Чарльза.

– Никуда я не пойду с твоей ненормальной сестрой.

– Я подойду через минуту, – заверяет тебя Чарльз. – Побудь пока с Дженни.

Ты хоть и с шумом, ноя всю дорогу, но выходишь.

В гостиной вся мебель накрыта большими белыми простынями. Так удобнее всего. Когда они забрызгиваются кровью, их можно убрать, отстирать и повесить обратно. Диван похож на большой белый айсберг в окружении льдин поменьше, которые держатся на плаву в темноте. Ты кашляешь и чихаешь – это все от пыли. Здесь есть камин, полный старого пепла, и окна, закрытые фанерой. Я задумываюсь, не начинаешь ли ты понимать, что этот дом явно не совсем нормальный.

Я толкаю тебя на диван и возвращаюсь к двери. Если встать за ней, то можно услышать Чарльза и мистера Дюшана, так, чтобы они меня не видели.

– Это неправильно, – говорит Чарльз. – Одно дело – убивать тех, кого нужно убить, потому что нам нужно жить, но те девушки… они были так напуганы. И я ничего не знал. Одну из них я сильно поранил, потому что не знал, как крепко нужно вязать веревку. А другая прорыдала все пять часов, что мы ехали. Это невыносимо. Больше я такого делать не буду.

– В этом же суть всего этикета, Чарльз. Он учит нас делать то, чего мы не хотим.

– Я не буду это делать, – повторяет Чарльз.

– Это очень грубо. А ты сам знаешь, грубости я не терплю.

– Что происходит? – робко спрашиваешь ты из-за моей спины.

– Он собирается убить Чарльза, – отвечаю я, и мой голос звучит не намного смелее твоего.

– Что ты такое? – спрашиваешь ты. Кажется, ты трезвеешь. – И кто он? – Ты указываешь на мистера Дюшана.

Я ощериваюсь на тебя. Ведь так проще всего показать, что я такое. Правда, раньше я делала это только перед теми, кого собиралась убить.

Твои глаза округляются, когда ты видишь клыки. Но назад ты не отступаешь.

– И он тоже? И собирается убить Чарльза?

Ты такая дура. Я же тебе уже сказала.

– Он собирается его убить.

– Но… почему?

– За то, что ослушался правил, – объясняю я. – Вот почему правила так важны.

– Но вы же просто дети, – говоришь ты. Ты привыкла, что тебе всегда дают второй шанс, приговаривая: «В следующий раз будут последствия, юная леди!» У тебя на глазах не убивали твою мать. Ты не пила кровь собственного брата.

– Я стара, – говорю я. – Старше тебя. Старше твоей матери.

Я понимаю, почему Чарльз не рассказал мне о дани. В душе он все еще считает меня маленькой. Вот и защищает меня от этого – как и защищает меня, оставаясь в этом старом доме, пусть даже сам того не хочет. Это несправедливо. Он ведь только что говорил, что был мне хорошим братом. Нельзя его за это убивать.

– А у тебя есть кол? – спрашиваешь ты.

Я не отвечаю, что это то же самое, что спрашивать у французского аристократа, нет ли у него гильотины. Вместо этого я указываю на камин.

Ты схватываешь на удивление быстро. Не слишком изящно, конечно, но и не совсем бездумно. «Уличная смекалка», – сказал бы мистер Дюшан. Ты берешь кочергу и, не медля ни минуты, выбегаешь в столовую.

Я тоже высовываюсь из проема. Мистер Дюшан прижимает Чарльза к стене. Обхватил своей ручищей его шею и сжимает ее. Если захочет, он может ее сломать, но это моего брата не убьет. Мистер Дюшан делает это просто из удовольствия.

Когда мы только начинали учиться охотиться, самым трудным для меня было прекратить преследование и перейти к атаке. Тогда наступает неловкий момент – ты сближаешься с жертвой, но нанести удар еще не успеваешь. Между задуманным и воплощенным может оказаться целая пропасть, и, к тому же, если будешь медлить, тебя заметят.

У тебя же, видно, проблем с этим нет. Ты бьешь мистера Дюшана кочергой по голове так сильно, что это заставляет его пошатнуться. По его щеке струится кровь, он с шипением открывает рот, являя свои клыки.

Прежде чем он успевает сориентироваться, я присасываюсь ртом к его горлу, будто минога. До этого мне никогда еще не доводилось пить кровь себе подобного. По ощущениям это как выпить молнию. Она стекает по моему пищеводу, а кулаки мистера Дюшана все это время барабанят по моим плечам, но я не отпускаю. Он ревет, как пойманный тигр, но я не отпускаю. И даже когда он падает на пол, я не отпускаю, пока Чарльз не оттаскивает меня от трупа, будто налитого клеща, такого жирного, что ему уже все равно.

– Хватит, Дженни, – говорит он. – Он мертв.

6. Никогда не начинайте убирать со стола в присутствии гостей

Многие думают, что вампиры, умирая, взрываются или воспламеняются. Это неправда. При наступлении смерти подобные нам медленно обращаются в пепел – точно фрукты, которые плесневеют и гниют в ускоренном режиме воспроизведения. Мы стоим, выстроившись треугольником, и наблюдаем, как мистер Дюшан постепенно чернеет, как крошатся кончики его пальцев.

Ты начинаешь плакать, и это кажется глупым, но Чарльз уводит тебя в другую комнату и говорит с тобой нежно, как говорил со мной, когда я была маленькой.

Так я остаюсь последним свидетелем кончины мистера Дюшана. Затем беру возле камина маленький веник и сметаю то, что осталось среди выжженной древесины и костей.

Когда вы с Чарльзом возвращаетесь, я стою посреди комнаты с метлой, напоминая Золушку. Чарльз обнимает тебя одной рукой. Твое лицо покрыто пятнами, нос красный – все это так по-человечески.

– Нам нужно бежать, Дженни, – заявляет Чарльз. – Хозяин мистера Дюшана знал, куда он отправился. Скоро он начнет его искать. И не знаю, что он сделает, когда узнает, что произошло.

– Бежать? – эхом повторяю я. – Куда бежать?

Я никогда нигде не была, кроме этого места. Не жила нигде, кроме этого дома.

Ты рассказываешь, что у тебя есть дядя, который живет за городом. Вы с Чарльзом собираетесь укрыться там. Мне, конечно, тоже будут рады. Мне, его ненормальной сестре.

Этого Чарльз всегда и хотел – настоящую девушку, которая будет его любить, слушать с ним музыку и делать вид, будто он обычный парень. Надеюсь, ты будешь все это делать. Вы можете остаться друг с другом надолго.

– Нет, – я отказываюсь. – Мне есть куда пойти.

Чарльз приподнимает бровь.

– Нет, тебе больше некуда пойти.

– Есть, – повторяю я и смотрю на него так зловеще, как только могу.

Думаю, он не хотел по-настоящему, чтобы я ехала с ними, потому что он перестает настаивать. Вместо этого поднимается наверх собирать вещи, и ты вместе с ним.

Остатки ужина еще на столе. Бокалы наполнены вином. Тарелок четыре, но еда только в одной. Все, что осталось от нашего последнего ужина.

Когда я заканчиваю убираться, прощаюсь с тобой и Чарльзом, когда ты оставляешь мне адрес на случай, если я передумаю, когда ты обнимаешь меня, так что наши шеи сближаются настолько, что я слышу запах крови сквозь поры твоей кожи – тогда я тоже оказываюсь готова.

Для меня шесть девушек – пустяки. Я могу попросить их найти мою маму на парковке, поискать котят, помочь подняться после того, как упала с велосипеда и ободрала коленку… Мне без разницы, будут ли они плакать или кричать. Может, это и покажется немного раздражительным, но не более того.

Самое сложное – это вести машину, сидя на телефонном справочнике. Но я что-нибудь придумаю. Если я хочу получить работу, мне придется показать хозяину, что я не хуже мистера Дюшана. Мне известна каждая подробность его истории о том, как он обрел власть. Я слышала ее сотню раз. Все, что сделал он, – сумею и я.

Покидая город, я бросаю это письмо в ящик, просто чтобы ты знала о моих намерениях.

Большое спасибо, что пришла на мой ужин. Мне очень понравился этот вечер.