Вампиры появились тем летом, когда Джош работал в антикварном магазине Айвена.

Работа не была идеей Джоша. Он не просил его сюда устраивать.

Семья Айвена была зациклена на материальных вещах, а что есть антикварный магазин, если не эти самые вещи? А родители Джоша были одаренными людьми. Его мать, Майя Черни Бёрнем, – хорошо известная художница-пейзажист. Его отец преподавал высшую математику в техническом колледже. Оба устремленные ввысь, они никогда не стеснялись намекнуть ему, что ожидают от своего ребенка великих достижений.

Это вполне нормально, все родители, так или иначе, давят на своих детей. Джош был не единственным ребенком, который посещал дополнительные занятия по естественным наукам, математике и факультатив по творческому письму. Стоит отметить, он неплохо справлялся. Ему даже нравилось писать творческие работы. Учитель ставил ему четверки с минусом и плюсом, и он действительно их заслуживал.

Потом он сломал ногу. Затем его укусила бешеная собака Стива Боулинга, да так, что потребовалось провести две операции. Позднее он подхватил мононуклеоз (уж лучше, чем заболеть бешенством, не правда ли). Целая полоса страданий. Неудивительно, что он облажался во время сдачи выпускных экзаменов.

Отец как-то сказал ему:

– Джош, сначала ты должен услышать это от меня: если бы твоим главным талантом была наука, то мы бы это уже заметили.

А мать добавила:

– Что ж, пусть ты и не следующий Ричард Фейнман или Том Вулф. В твоем мизинце больше творческого потенциала, чем у всех учеников старшей школы вместе взятых.

Так он стал заниматься в Центре Творчества: масло, глина, акварель, гравюра, и даже ходил на занятия по работе с различными тканями, которые (несмотря на сильное поощрение со стороны преподавателя) скоро забросил. Придурки в школе уже пустили слух, что он гей. В то же время он стал меньше заниматься командными видами спорта. Вам же не хотелось быть тем самым хилым парнем на поле с настоящими Трансформерами, которые думают (или просто притворяются ради удовольствия), что парень, занимающийся искусством, должно быть, голубой.

Однако хуже всего было то, что портфолио с его самыми лучшими рисунками не помогло поступить ему в Институт искусств на углубленную программу. Наверное, ему не стоило помещать туда страницы комиксов, которыми он так гордился. Для поступления сюда его навыки не были достаточно хороши, но существует ведь и художественная школа? Она-то и может помочь вам в совершенствовании.

Родители говорили: «Некоторые творческие люди – просто поздние цветы».

Они ободряюще улыбались, но разочарование нависло над ним, как те маленькие черные дождевые тучи, которые плывут над грустными персонажами мультфильма. Джош тоже впал в депрессию. Он бросил рисовать, писать и даже перестал зависать в местном музее (небольшая коллекция, но у них были две потрясающих картины Баския и множество впечатляющих акварельных рисунков одного паренька – он все равно мог представлять их в своем воображении, они были такими хорошими).

Он укрыл себя щитом звука с помощью своего айпода настолько, насколько вообще мог: Coldplay, пара рэперов и несколько более старых групп, таких как Clash. Верхние позиции его плей-листа всегда занимала группа the Decemberists, потому что он слышал их вживую, и зрелище потрясло его.

В субботу на фермерском рынке он услышал выступление группы и остановился, чтобы послушать.

Они направлялись на музыкальный фестиваль в Колорадо, по крайней мере, так гласила картонная вывеска, подпирающая открытый чехол гитары: крепкий парень на складном стуле с одним барабаном брал легкий ритм; тощий, скачущий по сцене гитарист, который надел на голову футболку, и она болталась словно шутовской колпак с бубенчиками; невысокая блондинка, бегавшая вокруг с полуоткрытыми глазами, перебирала сладчайшие рифы, какие когда-либо слышал Джош; девушка с квадратными плечами, голос которой был словно рупор, без передышки пела о любви и исполняла социальные баллады.

Они были слишком крутыми, чтобы заговорить с ними, – в свои двадцать лет, играя босиком на траве ради денег на топливо, – но Джош не уходил, пока их репертуар не начал повторяться. Их песни были хорошими – причудливыми, запоминающимися, ироничными, грустными. Пусть они и не были Danger Mouse или the Decemberists. Но они выглядели такими, как эти группы, когда те только начинали: талантливые друзья, которые выходили играть все, что умели, чтобы кто-то услышал, учась создавать отличные песни.

Это то, что ему нужно было попробовать. Это была та самая жизнь, которую он хотел.

Именно поэтому, когда классному спектаклю, оригинальному мюзиклу, понадобилось больше песен, он вызвался помочь. В награду ему поручили написание двух песен вместе с Энни Фрай.

Написание стихов (и о чем он только думал? Теперь-то его точно убьют в мужском душе) с Чудачкой Фрай! Но с Энни было весело работать, и тексты на ее музыку пришли на удивление легко. Разве это ничего не значило?

Энни познакомила его с парой старшеклассников, выступавших по всему городу за деньги на выпивку. Они называли свою группу «Мистер Ложь», и им нужен был человек, который писал бы для них тексты (это было совершенно очевидно). Он начал проводить с ними время, репетируя в гараже Брэндона Уайта. Энни поссорилась с барабанщиком и ушла. Джош остался, и теперь не просто писал песни, но и исполнял их. Его голос становился лучше. Они сказали, что если он отрастит приличную щетину, то может стать вполне приемлемым фронтменом.

У него были две большие проблемы. Во-первых, его мать считала, что поп-музыка глупая и уничтожает музыкальный слух, поэтому первое время она просила Джоша одуматься, а не поддерживала.

Во-вторых, он сильно отставал! Казалось, он не может научиться читать ноты. Единственный инструмент, на котором он мог играть, был синтезатор фирмы Касио (и то подержанный, купленный им в магазине Айвена). Он существовал, говоря языком музыкантов, в другой вселенной от the Decemberists и подобных им.

Несмотря на это группе Брэндона нравились его тексты, и иногда его слова и их музыка творили вместе удивительные вещи. Девушка Брэндона, Беттс, знала кое-каких людей в Портленде. Они предлагала отправиться туда, чтобы сделать демозапись. Все шло хорошо.

Затем родители Беттс переехали на противоположный берег реки, а дом Брэндона конфисковали после того, как его семья в одночасье исчезла. Остальные тоже ушли, и все кончилось.

Джош не выходил из своей комнаты и писал тексты о суициде. Он сказал родителям, что не вернется в школу на выпускной год.

После неминуемого краха мать Джоша устроила его на летнюю подработку в магазин Айвена без каких-либо «если», «и» и «но». Очевидно, его родители надеялись, что микроскопическая зарплата за тяжелый труд в «реальном мире» и немного «времени, чтобы все обдумать» изменят его решение.

Ну конечно! Все, чего он хотел – выбраться из Доджа и поехать куда-нибудь, где смог бы найти новых музыкантов для работы, куда-нибудь с настоящей музыкальной сценой, на которой не играли бы заунывное кантри, сальсу и плохой рок. Ему нужно было начать все сначала, в Портленде или Сиэтле – где-нибудь. Как только он доберется туда, его происхождение не будет проблемой. Колин Мелой был из Монтаны.

Но больше всего он хотел, чтобы мир остановился на некоторое время, чтобы он мог стать действительно хорошим музыкантом. Ему нужно было наверстать все время, потраченное на науку и искусство.

Появление вампиров, конечно же, все изменило.

Предварительная продажа имущества старой миссис Ледли продолжалась до одиннадцати часов вечера пятницы. Джош находился в дальнем павильоне, получив приказ смотреть во все глаза. В основном, люди, находившиеся в магазине, были продавцами, но вы не смогли бы уследить за всеми в огромном складском помещении, разбитом на сорок пять разных павильонов и четыре прохода.

Джош устал от звуков перетаскивания мебели и коробок, которые можно было услышать в течение всего дня благодаря арендаторам Айвена (все они имели проблемы со спиной, потому что долгие годы таскали мебель и коробки). Он сидел за старым дубовым столом в кабинке сорок один (вещи викторианской эпохи, в основном игрушки и детская мебель), черкая в блокноте для рисования. Он бы работал над текстами песен («день пролетает мимо моих мечтательных глаз…»), но ему мешал Синатра, буквально кричавший песню «Мой путь» из павильона впереди, в котором продавали старые виниловые пластинки.

Услышав слабое тик-тик прямо рядом с собой, Джош взглянул вверх.

Женщина в зеленом льняном костюме стояла напротив прохода, постукивая карандашом по передним зубам и изучая экспозицию в стеклянном шкафу. Джош сразу отметил: она могла бы стать примером Мадонны в готическом стиле – острое лицо, оливковая кожа и густые темные волосы.

В следующий раз, когда он посмотрел на нее, то встретил испепеляющий взгляд. Ее глаза, с опущенными внешними уголками, были покрыты тенями такого же голубого цвета, в какой были покрашены ногти (прощай, Мадонна).

Он закрыл блокнот и спросил у нее, не хотела бы она посмотреть на что-нибудь из запертых шкафов.

– Вы продаете меха? – спросила женщина. Она говорила по-английски с акцентом. – Целые лисьи шкуры, чтобы можно было носить на воротнике зимой?

Джош покачал головой:

– Несколько поступило вместе с имуществом, но их уже отправили в магазин винтажной одежды.

Она вздохнула:

– Тогда покажите мне, что вы рисуете.

Он хотел отказаться, но почему-то протянул ей свой блокнот.

Она пролистала страницы:

– Иисус и овечки? Вы католик?

– Как бы то ни было, здесь вы рано или поздно сможете продать картину на религиозную тему, – ответил он, складывая руки в защитной позе. – Маленькая зарплата – отстой.

– Неплохие работы, – сказала она. – Но на вашем месте, я бы не уходила из школы.

А что она ожидала увидеть, Микеланджело?

– Я собираюсь бросить учебу. – Не то чтобы, конечно, это было ее дело.

– Тогда это место прекрасно вам подходит, – сказала она, возвращая блокнот. – Здесь всегда можно заработать на жизнь.

– Это всего лишь летняя подработка, – пробормотал он. – Вообще-то я музыкант.

– Правда? И на чем же вы играете?

– На синтезаторе. Но в основном я пишу песни.

Она подошла ближе. От ее духов слезились глаза.

– Не могли бы вы спеть что-нибудь из своего творчества? Меня зовут Одетт Делони; я знаю многих людей. Может, я смогу познакомить вас кое с кем, а?..

– Джош, – пробурчал он, – и я пишу песни.

Он не собирался ничего петь на концерте под стать этому зданию, в котором находились лишь старые пердуны, ориентировавшиеся на Стиви Уандера. Он не хотел упоминать два размытых видеоклипа с Брэндоном и Беттси, выложенных на Ютьюб. Ему пришлось вспомнить глупые вещи.

Взгляд Одетт Делони заставлял Джоша испытывать странное чувство. Его ноги слегка касались стула позади, а голова хотела наклониться ближе к ней.

Она внезапно повернулась на высоких каблуках и показала на экспонат, игрушку:

– Если этот осёл работает, я возьму его.

Она постепенно уходила от его павильона, унося заводного железного осла, который сидел на корточках с парой маленьких тарелочек между передними копытцами.

Вокруг раздался шум, создаваемый многочисленных продавцами, как будто Джош резко выдернул наушники: разговор о Джули Эндрюс, способной покорить любую вершину, шаркающие шаги.

Одетт Делони? Была ли она кем-то? Упустил ли он только что большой шанс?

Слишком поздно; она уже ушла.

Джош задержался допоздна, чтобы подмести и выключить свет. Время было после полуночи. Его серый «Цивик» был единственной машиной, оставшейся на стоянке.

В свете прожектора, находившегося снаружи, он увидел пухлую темнокожую девушку, сидевшую на прогнутой скамейке у входной двери. У нее на голове были дреды, одно ухо проколото блестящей сережкой с белым бутоном, в руке она держала сигарету. В джинсах, майке и розовых сандалиях с маленькими ромашками на ремешках, ей можно было дать не больше четырнадцати.

– Эй, – сказала она, – как думаешь, я смогу найти здесь работу? Мне нужны карманные деньги, а моя тетка такая скряга.

– Однако же она позволяет тебе разгуливать допоздна и курить травку, – ответил он.

Она насмешливо фыркнула и вздохнула. Айвен не одобрил бы ее кандидатуру по многим признакам. Продавцы и покупатели магазина – в основном старые, белокожие и приехавшие из глуши – не стремились, как говорил Айвен, попасть в прогрессивные круги (ахаха, прогрессивные круги, поняли?)

– Работать здесь так же скучно, как мне кажется? – спросила она.

– Намного хуже. – Он показал на ее айпод. – Итак, что ты слушаешь?

– Эми Уайнхаус, – прищурилась она. – А чего ты ожидал? Jonas Brothers?

Джош быстро выкрутился:

– M.I.A..

– Джей Хо. – Она тянула слова, но при этом выражение ее лица оставалось спокойным. – А ты Джош? Моя тетя Одетт встретила тебя в магазине.

– Она купила музыкальную игрушку, верно? Забавно, мне показалось, что ей не подходят подобные вещи.

– Она найдет им где-нибудь покупателя. Эти старые наборы игрушечных животных сейчас быстро раскупают.

Получается, тетушка была просто еще одним продавцом антиквариата, а не лучшей подругой продюсера, вот так сюрприз.

– Тебя что, удочерили? – спросил он.

Посмотрев на него прищуренными глазами, девушка медленно выпустила еще один завиток дыма:

– Моя родная мать сбежала с басистом из Чикаго. У них совершенно поехала крыша, и они разошлись, оставив меня с соседкой. Я зову ее тетушкой, мне так проще. Думаю, меня можно назвать «удочеренной». Ты музыкант?

– Ага, – ответил он, и этого вполне было достаточно. Он не хотел выглядеть тупым позером. – Ты тоже коллекционируешь вещи, как твоя тетя?

– Конечно, – ответила она, двигаясь по скамейке. – Садись, я покажу тебе одну вещицу, которую нашла сегодня вечером.

Едва Джош сел на скамейку, как она схватила его стальной хваткой, прижала свое лицо к вырезу его футболки и укусила в шею. Он кричал считаные секунды, но это ни к чему не привело. Его захлестнула волна паники, когда он упал, не в состоянии кричать и шевелиться, глядя на неоновую вывеску бара через дорогу, находившуюся выше головы девушки.

Я умираю?

– Достаточно, Кристал.

Чмоканье рядом с его подбородком прекратилось. Кто-то другой занял место девушки. Он знал аромат этих духов. Губы женщины были тугими и прохладными, словно к горлу прижалась кожа спелого нектарина.

Он подошел к водительскому сиденью «Цивик» с чувством жжения в груди и головной болью.

– Проклятье, что произошло?

Кристал прошептала прямо ему на ухо:

– Одетт хочет поговорить с тобой.

Воспоминания вернулись к нему, парализуя его снова потным ужасом.

– Джош, – сказала Одетт Делони с заднего сиденья. – Я приехала в ваш город на некоторое время, чтобы купить антиквариат. Мне нужно осведомленное лицо здесь, чтобы помочь найти те предметы, которые я хочу, а затем быть уверенной, что я их получу. Сегодня вечером я просто загляну на склад. Если мне что-нибудь приглянется, ты покажешь это своему начальнику завтра…

– Кузену, – прохрипел Джош. – Это место принадлежит моему кузену Айвену.

– Покажи эту вещь своему кузену Айвену и скажи, что нашел покупателя. Я приду вечером и приобрету ее.

Между ним и этими двумя только что произошло что-то странное, но что именно? Из-за спокойного тона Одетт стало невозможным напрямую спросить об этом, не показавшись сумасшедшим.

«Пожалуйста, уходите!» – молил он про себя.

– Вы могли бы просто забрать то, что вам нужно, – пробормотал он. – Я бы ничего не сказал.

– Да, могли бы, – вздохнула Одетт. – Но я не ворую. И не прошу воровать тебя.

«Вот здорово, спасибо».

Дрожащими пальцами Джош нащупал горячую, сочившуюся кровью ранку в нижней части своего горла.

– Боже! – застонал он. – Как я объясню это своим родителям?

– Никак, – ответила Одетт. – Одна из нас будет зализывать раны, и они заживут. Наша слюна лечит места укусов.

«Ага, слюна вампира».

Он застучал зубами:

– Вы собираетесь превратить меня в… такого как вы?

– С помощью одного только маленького укуса? – хмыкнула Кристал. – Если ты так хочешь…

– Конечно, нет, – ответила Одетт, игнорируя ее. – Делай, что я говорю, и тебе не о чем беспокоиться. Мы здесь ненадолго, и наше пребывание принесет тебе выгоду. Я выплачу тебе комиссионные за каждую покупку, которую сделаю.

Из его груди вырвался истерический смех, который перешел в рыдание:

– Я должен работать на тебя? Все знают, как это происходит: сначала Ренфилд ест жуков, а затем Дракула убивает его!

– Мы не будем спускать с тебя глаз, – самодовольно пропела Кристал. – Теперь будет так: ты никому не рассказываешь о нас, поэтому нам нет нужды убивать тебя.

– Ну, или ты всегда можешь отказаться, – добавила Одетт.

Именно так Джош начал сотрудничать с Одетт Делони и ее «племянницей» Кристал Дарк (шутка; Кристал, как оказалось, была заядлым поклонником фантастических фильмов).

Это было правдой: он не мог никому рассказать. Когда он пытался заговорить о вампирах, его мозг как будто затуманивался и не прояснялся в течение нескольких часов. Это было даже хорошо. Все, что ему нужно было помнить, это что на Джоша Бёрнема напали, а затем наняли на работу две вампирши из другого города.

Прикидываясь, как будто нашел новую группу, с которой можно пообщаться после работы, он сказал родителям, что придет домой поздно вечером. К счастью, Джош был не в том возрасте, чтобы его могли наказать. Мать закатила настоящую истерику, но в духовке допоздна стояла горячая пища, оставленная ему (что было особенно важно теперь, когда он внезапно стал основным донором крови).

Отец, поглощенный переизданием учебника, соавтором которого он был, сказал:

– Никаких наркотиков – это все, что я прошу.

Два раза в неделю после закрытия магазина Джош пропускал вампирш через двери склада, скрытые с улицы основной частью здания. Они освободили место в подсобке на рабочем столе, который Айвен использовал для ремонта старой мебели, и шли туда, где должны были лежать недавно привезенные вещи.

Всегда находилось что-нибудь новое. Бизнес процветал. Айвен назвал это «эффектом антикварного Road show», то есть фондовым рынком. Люди отчаянно пытались вложить свои деньги в нечто стабильное – вещи, которые, как они думали, станут более ценными, несмотря ни на что.

За первую неделю Одетт купила: мундштук из панциря черепахи и слоновой кости (пятнадцать долларов), книгодержатель в виде бронзовой головы коня (двадцать восемь долларов), три флакона для духов из цветного стекла (тридцать долларов), флюгер в форме петуха (двадцать пять долларов) и четырехдюймовую ведьму в обнимку с тыквой из литого оранжевого пластика (семь долларов пятьдесят центов).

– У твоей тети, – сказал Джош, – странный вкус.

Кристал пожала плечами (это был ее любимый жест):

– Здесь в глухомани все дешево. В настоящих городах Достойные будут готовы заплатить лишний доллар за одну и ту же вещицу, иногда просто для того, чтобы она не досталась другому коллекционеру.

Под «Достойными» она подразумевала вампиров.

Джош набрался смелости и спросил у Одетт:

– Для кого эта ведьма с тыквой?

– Для одного старого дурака из Сиэтла. Не все из нас богатые эстеты, как показывают в фильмах, Джош.

«Эстеты». Вот как она разговаривала. Это был один из разговоров, который происходил в те ночи, когда вампирам приходилось осматривать кучу картонных коробок и ящиков, откидывая тараканов в сторону (тараканы были всегда, несмотря на то, что у Айвена их регулярно травили) и решая, что Одетт купит на следующий день.

Они также могли выпить немного крови Джоша.

Это ужасало до ломоты в костях, но поскольку он был полностью в их власти, ничего не оставалось делать, кроме как просто принять то, чем они занимались. Вместо того чтобы сходить с ума, Джош с одержимостью начал работу над песнями о таинственных ночных посетителях и опасных подружках, при этом в его айподе играли Rasputina, Theatre of Tragedy и Voltaire.

Не то чтобы Кристал можно было назвать подружкой. Скорее она была просто чьей-то младшей сестрой, на которую никогда не обратил бы внимание (не будь она кровопийцей). Во всяком случае, она сказала, что сейчас соблюдает целибат, пытаясь утолить свой аппетит после последнего занятия сексом. Правда это была или нет (кто их знает, этих вампиров?), но Джош узнал больше, чем того хотел – наверняка, поэтому она и рассказала ему все это.

Странно, но он почему-то чувствовал себя довольно оптимистично. Мрачные стихи, созданные вследствие определенных обстоятельств, прямо-таки лились из него. Вдохновение казалось справедливым обменом на небольшое количество крови. Временами Джош был доволен своими работами, хотя и не всегда. Время от времени он взлетал на волне острых ощущений, когда его слова соединялись вместе, и мельком думал, что мог бы сделать – он мог писать песни, учащие летать других.

Единственная проблема заключалась в том, что он пребывал в изоляции. Как его песни могли стать лучше без настоящих музыкантов? Он писал тексты на музыку других людей, и эта практика устраивала его лишь до сих пор.

Чтобы перейти на следующий уровень, нужно было двигаться дальше. Ему уже исполнилось семнадцать! Нужно было многое наверстать.

Ни один старый певец не сможет пробиться на сцену.

* * *

Профессия Одетт была идеальной: она работала массажисткой. Вампирша использовала чары, чтобы привлечь клиентов к месту работы (арендованному в Карденасе), поэтому ей никогда не приходилось выходить на солнце. Ее клиенты уходили, чувствуя себя полностью расслабленными (Джош знал это по своему личному опыту). В этом и заключался смысл массажа, поэтому они рекомендовали ее своим друзьям. Одетт, по-видимому, не нужно было спать; она оставляла вечерние часы для работающих людей, оплата производилась по скользящей шкале (почему бы и нет? Она всегда могла забрать разницу кровью).

Кристал спала весь день или же зависала в игре «На пике славы» – аркаде, в которой детям предстояло пройти фантастическое приключение (Одетт называла «Пик славы» «казино для детей»). Ночью, в кабинете Айвена, она просматривала на компьютере антикварные сайты по просьбе Одетт.

Однажды Джош спросил, скучает ли она по сплетням и хихиканью с другими девочками в школе.

– Фу! Я что, выгляжу сумасшедшей? Кто хочет сидеть взаперти с кучей вонючих, прыщавых, озабоченных подростков и учителей, которые их ненавидят, в месте, похожем на тюрьму?

– Ты именно так думаешь, когда пьешь мою кровь – насколько я прыщавый и вонючий? («Озабоченный» просто не подходило под описание Джоша.)

– О-о, – сказала она, – не начинай.

Джош решил отпраздновать появление у себя новых сил для написания песен, избавившись от жалкого нагромождения проектов, выполненных на занятиях в Центре искусств (мобильный телефон, сделанный из вешалок и колечек от пивных банок, гравюра по дереву, на которой были изображены сражающиеся вороны), которые он прятал ото всех в переноске на дне шкафа. Он мог бы даже заработать несколько долларов, выставив весь этот мусор для продажи в торговом центре, вместе с теми продавцами, которые были готовы его выставлять. (Как они любили говорить: «Покупатель найдется на всё».)

Когда он пришел, двое полицейских попросили Айвена подойти к кассе. Джош начал выкладывать из сумки предметы в шкафчик у входной двери, накрывая их сверху толстовкой, чтобы не выпали, так что он мог слышать всё.

Копы спросили об известном метамфетаминщике, который накануне появлялся здесь, пытаясь продать старинные монеты.

– Украденные, верно? – спросил Айвен.

Они кивнули, окинув многозначительным взглядом соседние павильоны.

Айвен облокотился толстыми руками на стеклянную столешницу:

– Вот почему я никогда не покупаю товар с улицы – он всегда краденый. Вы также не найдете какие-либо ценные вещи у моих продавцов – слишком уж их легко стащить. Такие товары просто привлекают воров… Итак, – спросил он, когда объявил себя абсолютно невиновным, – что-то случилось, после того как я выгнал отсюда этого паренька?

– Прочитайте газеты, – ответил один из полицейских.

В «Джорнал» сообщалось, что парень был найден рано утром в старом аэропорту с перерезанным горлом. Монеты исчезли.

Задрожав, Джош нырнул в угол для книг и DVD-дисков. Для него «перерезанное горло» звучало как «замаскированный укус вампира».

Он приходил в себя примерно полчаса, изучая психоделические изображения на упаковках от долгоиграющих пластинок.

Кристал появилась в полночь – с опухшими, слезящимися глазами и повязкой вокруг одной руки. Джош спросил, в порядке ли она, но девушка исчезла в полумраке торгового центра, не ответив.

В офисе Одетт объяснила с нотками раздражения в голосе:

– Вчера на этой стоянке к нам пристал какой-то мальчишка. Пытался продать нам монеты, или ограбить, или и то, и другое. Я его послала. А вот Кристал была не в настроении, поэтому она последовала за ним. Я говорила ей тысячу раз, что мы не пьем людей до дна, чтобы потом отбросить их в сторону, как выжатые апельсины. Это глупо.

– Она выпила у того парня всю кровь?

– У нее аппетит подростка, – пожала плечами Одетт. – И она плохо справляется со своими порывами.

– Она сказала мне, что ей семьдесят пять лет!

Еле сдерживая себя, Одетт крутилась на компьютерном стуле (из-за того, что Кристал была временно выведена из строя, Одетт пришлось самой просматривать сайты, это сделало ее раздражительной).

– Годы не имеют значения. Ее жизнь не такая как твоя, Джош. Она не взрослеет со временем. Части мозга, которые на момент превращения еще не были развиты, так и останутся в таком положении. Она застряла между тринадцатью и четырнадцатью годами своим телом и разумом. Навсегда. Только представь, что ты никогда не избавишься от детской пухлости, прыщей или подростковых перепадов настроения.

– Ого, – сказал он.

– Вот именно, ого.

– Ну, а… у парня был нож или вроде того? Ее рука…

– Ты должен понимать, что я ее единственная семья и защита, – произнесла Одетт. – Иногда я должна быть жесткой с ней, но это ради ее собственного блага. Она не сможет выжить, имея разум взрослого в детском теле. Она ребенок, который жив только потому, что я ее защищаю.

– Защищаешь? – Кристал явно была ранена, но она также и убила кого-то. – От кого?

– От ее собственной безрассудной натуры, – язвительно сказала Одетт, – и от древних вампиров. Достойные не любят молодых представителей нашего вида по объективным причинам: безрассудство подвергает всех нас риску. Воспитание помогает в краткосрочной перспективе, но не избавляет от детского поведения того, кто, по сути, вечный ребенок.

Колкость Кристал начала приобретать больше смысла.

– Так почему ты тогда не бросишь ее?

Одетт раздраженно ткнула в клавиатуру длинным, переливающимся всеми цветами радуги ногтем:

– Молодежь способна к адаптации и приспосабливается в современном мире. Она может быть очень полезной.

Она имела в виду «удобной».

– Так-так! – Что-то на мониторе привлекло внимание Одетт. – Я смотрю, Аксель Хохауэр продал свои фигуры Великой Армии за кругленькую сумму. – Она улыбнулась. – Должно быть, Горецкий в ярости.

Джош знал, что его только что уволили.

Он обнаружил Кристал плачущей в ванной. Нервно прочистив горло, Джош спросил:

– Кристал? Она что-то с тобой сделала?

– Она заставляла меня держать руку под солнечными лучами, – пробормотала девчонка сквозь слезы. – Смотри!

Кожа с тыльной стороны ее кисти была дряблой, кое-где еще проступали розовые пятна ожога.

Кристал снова замотала руку.

– Раньше выглядело намного хуже – мы быстро исцеляемся. Но это совсем не значит, что мне не было больно. Ненавижу эту старую злую суку!

Да, она убила метамфетаминщика, но ее собственная ситуация была ненамного лучше. Джош не смог не пожалеть ее. Обнять или сделать что-то подобное было нельзя, но хотелось как-то посочувствовать.

– Эй, – сказал он, притиснувшись к раковине. – Хочешь услышать новую песню? Она еще не совсем закончена – я имею в виду, я не работаю над ней, но мне кажется, начало довольно хорошее. Я называю ее «Птицы любви».

И он запел в полголоса:

– Горлица? – презрительно передразнила его Кристал. – В каком веке ты живешь? Хотя, это не имеет никакого смысла… Что ж, круто. Ты не можешь питаться музыкой, а я умираю с голоду.

Эта девчонка всегда была голодна, и всегда нужно было напоминать, чтобы она вовремя остановилась.

В следующий раз все казалось более чем нормальным. Кристал, чемпион Grand Theft Auto с плюшевым аркадным медведем в качестве приза, снова была за монитором, отслеживая предметы, аналогичные последней находке Одетт: редкой китайской трубе, состоящей из изящно изогнутых латунных трубок и резного дерева. Джош, использованный двумя вампиршами, дремал в старом кресле по другую сторону стола Айвена.

– Ни фига себе! – Кристал откинулась на спинку кресла и закричала: – Одетт! МакКардл в Далласе!

Одетт влетела в офис и склонилась над монитором, чтобы увидеть фото из новостей. На снимке был тощий, самодовольного вида парень с подтяжками, поддерживающими штаны; он пожимал руку какого-то чудака в аукционном зале.

Одетт еле слышно зарычала, оскалив блестящие клыки. (Джош отвернулся – он ненавидел думать о том, где еще недавно были эти зубы.) Но она только сказала: «Хорошо. Он там, а мы здесь», после чего вернулась к осмотру китайской трубы.

Кристал яростно прошептала:

– Проклятье! Если МакКардл начнет вынюхивать здесь, нам придется уехать.

Джош был потрясен осознанием этого: он не хотел, чтобы они уезжали – по крайней мере, без него. (Боже, неужели он действительно так думает?)

– Он выглядит безобидным, – сказал Джош. – И совсем не похож на Ван Хельсинга.

– Он Достойный, дурачок. Он всегда подкрадывается в тот момент, когда Одетт пытается первой заполучить приличный товар, а это делает Одетт такой свирепой! Не думаю, что она тебе понравится, когда разозлится, – сказала Кристал, шевеля пальцами руки, снова выглядящей безупречно.

– Она позеленеет и разнесет это место?

– Я не шучу, – ответила Кристал.

– Ладно, неужели все это на самом деле так? Люди, которые живут вечно, питаясь человеческой кровью, тратят время на борьбу за дорогое барахло?

Кристал фыркнула:

– Ты издеваешься? Они обожают сражаться за рухлядь – старые уродливые вазы, сувенирные пепельницы из Атлантик-Сити, усохшие детские туфли. Некоторые из них пристрастились к вещам из своего времени. В основном речь идет о собственной гордости и защите инвестиций.

– Они выслеживают эмалированную посуду, как какой-нибудь нищий отставной водитель автобуса, и ты называешь это гордостью и защитой инвестиций?

– Эй, оглянись вокруг, – сказала она. – Даже безделушки массового производства становятся ценными, если пролежат достаточно долго. Вампир может ждать столетие, пока его жестяные тарелки станут редкостью, а затем продать их за кучу денег. Ты испытываешь острые ощущения, когда находишь какую-то вещицу первым, и потому стараешься приехать за ней быстрее конкурента. Одетт изумительна в этом деле. Расчет времени на рынке для них – реальная конкуренция; они даже делают ставки друг на друга. Азартные игры всегда были любимым занятием высших сословий. Ну, а сословия не идут ни в какое сравнение с Достойными.

В мозгу Джоша вспыхнула идея:

– Кристал? А что коллекционирует Одетт?

– Зачем тебе это нужно? – она посмотрела на него с подозрением. – В любом случае, ты спрашиваешь не у того человека.

– Все без исключения предметы не могут быть для нее просто товаром, – настаивал он. – Что из найденного ею она не будет продавать?

Кристал рассеянно крутила уши трофейного медведя, размышляя об этом.

– Необычные вещи, – наконец, произнесла она. – Единственные в своем роде: снимки, резные фигуры, картины.

– Живопись, – подсказал Джош.

– Верно, живопись. И художников. Если у тебя есть то, что она называет «настоящим творческим талантом», то ты получаешь крестную-вампира на всю жизнь, хочешь того или нет.

Одетт не просила его показать свои рисунки еще раз…

«А что насчет моих песен?»

– Из всей последней музыки Одетт понравился менуэт, – сказала Кристал, закатывая глаза. – К тому же плюс у нее тончайший слух, и она ненавидит поэзию.

Джош не отставал:

– Ну, а что еще? Что еще она любит?

Если бы он смог найти что-то особенное, что можно было показать Одетт, быть с ней на одной волне и стать настолько полезным, чтобы его не оставили позади…

– Ну, скажем, вот этот квилт, – сказала Кристал. – Грязная, старая вещь: красивая ручная строчка – крохотные шелковые полосы, составленные из мужских галстуков, кимоно и тому подобного. Она много за него заплатила. И до сих пор не продала.

– Но почему? Почему именно эта вещь?

– Откуда мне знать? – Кристал нахмурилась, а затем стала чуть мягче. – Я однажды слышала, что ее брат был известным ювелиром, пару веков назад. У него случился инсульт, так что она занялась дизайном украшений для богачей под именем своего брата. Это, может быть, и правдивая история, но кто знает? Она не из тех, кто рассказывает о своей жизни до превращения, как некоторые Достойные. Особенно очень старые, пытающиеся сохранить свои воспоминания. Во всяком случае, может быть, она была талантлива сама, в те времена.

Джош кивнул, напряженно думая. Он не собирался оставаться в этой глуши, если бы появилась возможность что-нибудь сделать.

Еще два Достойных возникли у Айвена на следующем вечере открытых дверей. Один из них, высокий, бледный и широкоплечий, был отчасти похож на грифа (эффект создавался благодаря ковбойским сапогам, узким джинсам и рубашке с жемчужными пуговицами). Сложно было не догадаться, зачем он пришел: несколько футов индийских ожерелий украшали его впалую грудь. Другая, полная азиатская женщина со стрижкой ёжиком, носила цепи и связки ключей, звеневшие на ее поясе, сапогах и кожаном жилете.

– Что она ищет? Плетки и наручники? – прошептал Джош.

Кристал ухмыльнулась:

– Болван. Это Алисия Чанг. Одетт говорит, что у нее лучшая в Америке коллекция оперных сувениров девятнадцатого века.

– Она ищет здесь старые оперные плакаты?

Кристал пожала плечами:

– Никогда не знаешь наверняка. В этом-то и проблема.

Первое, что сказала Одетт в рабочем кабинете после закрытия:

– Если Чанг здесь, то скоро сюда нагрянет и МакКардл. Надо собраться сегодня вечером, Кристал.

У Джоша выступил ледяной пот. У него не было времени на любезности.

– Одетт? – Его голос дрогнул. – Возьми меня с собой.

– Нет, – ответила она, даже не взглянув на него.

– Кристал странствует с тобой!

– Кристал – Достойная, и у нее нет живых родителей. Мы должны убить твою мать и отца, чтобы они не искали тебя?

С голосом Кристал, все еще звучащим у него в голове («Оох, до чего грубо, Одетт!»), Джош побежал в ванную и его вырвало.

Он поехал домой, не помня, включил ли фары, заснул прямо в одежде, а во сне видел Энни Фрай, кусающую его шею. Позже парень сидел в темноте, наигрывая самые мрачные мелодии, какие только можно извлечь из синтезатора.

Его группа распалась, никто в школе не хотел с ним общаться, а теперь даже вампиры бросают его…

Мать постучала в дверь его комнаты в семь утра и спросила, не хочет ли он «поговорить».

– Твоя музыка звучит так грустно, милый, – сказала она. Как будто он писал свои песни для нее!

– Это просто музыка, – с этими словами Джош нагнулся над синтезатором в ожидании, что она уйдет.

«Как он сможет прожить в этом доме хотя бы еще один день?»

Она вошла внутрь:

– Джош, я все вижу. Ты хочешь уехать из города со своими новыми друзьями?

Он запаниковал, а потом понял, что она имеет в виду его воображаемых друзей-музыкантов.

– Нет.

– Все равно, я думаю, пришло время встретиться с ними, – настаивала она.

– Почему ты не можешь оставить меня в покое? Ты делаешь только хуже!

– Ты и сам прекрасно с этим справляешься! – возразила она.

Они кричали друг на друга, пытаясь максимально ранить, не проливая при этом крови, пока мать не спустилась вниз, чтобы закончить рисунки для выставки в Сан-Хосе. Удар был жестоким.

Естественно, она собиралась на открытие своей выставки.

Все могли уехать из этой глуши в мир настоящих творческих достижений и славы, кроме самого Джоша.

Он проскользнул в ее студию, когда она ушла. В детстве он проводил здесь так много времени, наблюдая, как его мать работает. Яркий спектр красок, жесткие и соболиные кисти, но главное – холсты с целой радугой цветов, на которые он мог смотреть часами, завороженный. Там на подоконнике, как он вспомнил во время их ссоры, лежало кое-что, что могло бы убедить Одетт взять его с собой.

Айвен несколько лет входил в байкерскую банду. Позднее он запечатлел этот момент своей жизни и попросил мать Джоша оставить это у себя (его жена не хотела, чтобы память о тех днях хранилась в ее доме).

Айвен скрутил из серебряной проволоки блестящий трехдюймовый мотоцикл с колесами из бирюзовых шариков. Вещица была прекрасна, как и всё, сделанное с любовью. Она походила на драгоценную стрекозу. Посетители предлагали матери Джоша за нее деньги.

Ценная, уникальная, красивая, выполненная вручную – она была идеальна.

Джош быстро упаковал мотоцикл в коробку от рождественских украшений, предварительно завернув в ткань. На работе он спрятал коробку в ящике викторианского дубового стола в павильоне, куда иногда ходил поспать после «перекуса» вампиров. Одетт придет сегодня поздно вечером. После того, как последняя антикварная вещь будет отправлена, она уйдет навсегда. Это был его последний шанс убедить ее.

После закрытия он помчался за пиццей, а когда вернулся в темный торговый центр, то был поражен, обнаружив Кристал сидящий за дубовым столом в свете маленькой латунной лампы.

– Как ты сюда попала? – спросил он. Девушка угрюмо пожала плечами. Сверток лежал открытым прямо перед ней.

– Где Одетт?

Молчаливый этаж торгового центра еще никогда не был таким мрачным.

– Она опаздывает, – ответила Кристал. – Я устала ждать, поэтому решила сыграть в «Пик славы». Это, вроде, твое, верно? Как бы то ни было, что это?

– Прощальный подарок для Одетт. Для тебя у меня тоже есть кое-что, – добавил он, лихорадочно пытаясь придумать, что можно подарить Кристал.

– Правда? – Ее красная кожаная сумочка, тяжелая от четвертаков для игровых автоматов, угрожающе раскачивалась на тонком ремне, точно хвост сердитого кота. – Ты собираешься мне кое-что подарить? Ты лжец, Джош.

Он с дрожью подумал о том, что, возможно, часть монет в этой набитой битком маленькой красной сумочке когда-то принадлежала метамфетаминщику.

Внезапно она закричала:

– Думаешь, ты сможешь подкупить Одетт этим маленьким блестящим куском мусора?! Ты притворяешься моим другом, но на самом деле хочешь занять мое место!

Она набросилась на него, замахиваясь сумочкой. Он уклонился, но споткнулся и беспомощно рухнул, со всего размаху ударившись затылком.

Кристал навалилась на него сверху, и ее жадные глотки из его горла были последним, что парень помнил, прежде чем отключиться.

Джош очнулся, лежа на диване тридцатых годов возле кабинета Айвена, в самом центре торгового зала. Монитор компьютера светился неестественно ярко, в его свете можно было увидеть комнату и коридор снаружи. Его рубашка прилипла к груди, а горло как будто онемело. Он потрогал шею. С одной стороны там был влажная, но безболезненная ранка.

– Кристал ест неряшливо, но не волнуйся, рана быстро заживет.

Одетт, сидевшая на стуле около дивана, держала в руках миниатюрный мотоцикл.

– Я думаю, ты принес это мне? Спасибо, Джош. Он великолепен.

Он сел. Во рту был металлический привкус, но ничего не болело.

– Где Кристал?

– Она сбежала, – ответила Одетт. – Кристал знает, что у нее будут серьезные проблемы из-за того, что она убила тебя. Помнишь, что я говорила о подростковой импульсивности? Теперь ты понимаешь, о чем я. Она не протянет долго, с появлением здесь Достойных и потерей моей защиты. Это очень плохо, но, честно говоря, оно и к лучшему. Я устала от ее истерик.

Джош почувствовал, как страх медленно тянет к нему холодные щупальца:

– Убила меня?

– Фактически – да, но я подоспела вовремя, чтобы предотвратить процесс. Привкус во рту – моя кровь. Это необходимая мера, которая также утолит первую жажду в твоем новом состоянии. Ты же не хочешь, чтобы твоя новая жизнь в качестве не-мертвого началась с какой-нибудь сумасшедшей глупости из-за голода?

Джош провел языком по зубам; странное ощущение – как будто они стали больше. Его желудок ненадолго забурлил.

– Я думал, ты не хотела… обращать меня…

Она вздохнула:

– Конечно же, нет. Кому нужен еще один вампир-подросток? Но трупы молодых людей вызывают вопросы, а Кристал уже оставила один рядом с аэропортом. Кроме того, с ее уходом мне понадобился помощник. Твой выбор этой вещи, – сказала она, аккуратно поставив мотоцикл на стол на уровне подлокотника, – по крайней мере, говорит о хорошем вкусе. Я думаю, пройдя обучение, ты займешь подобающее место среди Достойных.

Обучение? С тем же успехом он мог бы вернуться в школу!

Одетт встала, приглаживая юбку, и подняла с пола сумку-переноску.

– Я нашла это в шкафчике. Твоя толстовка, не так ли? Сними футболку и надень ее. Она не слишком чистая, но ты не можешь ходить здесь как герой кровавого фильма о зомби. Еще ты должен оставить записку родителям. Напиши, что отправился на поиски счастья.

Его мысли кипели в голове, когда он снимал окровавленную футболку. С его домом, друзьями и родителями – со всем этим было покончено. Она просто хотела отвязаться от него, когда прежде говорила об убийстве родителей. Пути назад не было. Плюс был в том, что Джош, наконец, сможет выбраться из этой дыры, путешествуя с Одетт по настоящему миру.

Может поэтому он чувствовал кайф, вместо того, чтобы мучиться от мыслей, что стал живым мертвецом?

Это поразило его: мертвец? Он, наконец-таки, сможет полноценно жить.

Он радостно закричал:

– Берегись, Колин Мелой! Грядут песни Джоша Бёрнема!

С любопытством осмотрев содержимое сумки, Одетт подняла глаза:

– Забудь о своих песнях, Джош. Ты умер. Мертвецы ничего не создают: ни детей, ни картин, ни музыки, ни рецептов блюд или дизайна одежды. Мне жаль, но такова наша реальность.

– Ты не понимаешь! – кричал он. – Послушай, я все еще новичок, но я хорош, хоть и понимаю, что всего лишь новичок. Теперь у меня есть годы, – даже целые столетия, – чтобы стать лучшим чертовым автором-исполнителем! Ну и что, что я застрял в своем возрасте, как ты говорила о Кристал? Оставаться молодым – залог успеха в музыкальном бизнесе! Я могу использовать чары, чтобы заставить работать со мной лучших музыкантов, учить меня…

– Ты можешь научиться практике, – терпеливо сказала она. – Можешь подражать. Но ты уже никогда не сможешь творить, даже если до обращения у тебя был гений начинающего Сондхайма, но насколько я знаю, его у тебя не было. По словам Кристал, твой лирический дар был… скажем так, несущественным. Я надеюсь, ты не будешь надоедать мне этим, Джош.

– Кристал просто завидовала! – закричал он, окрыленный хоть каким-то возмещением недель беспрекословного рабства. – И ты тоже! Она рассказала о тебе, как ты делала ювелирные украшения для богатых людей…

– Это был кто-то другой! – рявкнула Одетт. – Я создавала гобелены. Как новичку тебе простительна грубость, но, по крайней мере, научись находить достоверную информацию.

– Все дело в том, что на момент обращения ты была уже достаточно старой, и весь твой талант иссяк, не так ли? Так что теперь ты просто не можешь признать, что у кого-то он все еще есть!

– Мой талант, – сказала она ледяным голосом, – был не просто значительным. Он продолжал раскрываться, пока не исчез в процессе становления того, чем ты сейчас являешься.

Она уставилась на него взглядом дракона и прошипела:

– Глупый мальчишка, как ты думаешь, почему я коллекционирую?

Он чуть не засмеялся: что это еще за странная версия его ссоры с матерью, похожая на фильм ужасов? Что ж, добъем ее:

– У меня все по-другому! Я только начинал, а теперь могу совершенствоваться вечно!

Пожав плечами, Одетт вернулась к содержимому сумки:

– Можешь попробовать. Кто знает, может, ты и добьешься успеха…

Она остановилась, держа чашу в стиле фэнтези, которую Джош сделал на занятиях по лепке в Центре искусств. Это был провисающий шарик, который даже не мог твердо стоять на кривой ножке.

– Что это?

– Ты должна знать, – смущенно пробормотал он. – Ты же у нас эксперт по ценным вещам. Это краска и глина, вот и все. Еще с тех времен, когда я искал свой путь, свою стезю. Я привез сюда все эти вещи, чтобы попытаться продать, но забыл – знаешь, меня кто-то отвлек.

– Ты сделал это.

Она провела большим пальцем по толстой глазированной поверхности, которую Джош небрежно украсил завитками цвета лимона и индиго.

– И что? – спросил он. – Вот, просто выкинь весь этот мешок с барахлом.

За дверью офиса стоял мусорный мешок. Джош толкнул его к ней ногой.

Одетт аккуратно отложила чашу в сторону, вернулась к сумке и достала оттуда кусок мятой ткани.

О, нет, только не эта чертова вышивка!

На занятиях с тканью Джош был настолько чекнутым, что решил сделать копию ацтекского плаща – блестящего, со слоями перьев тропических птиц, который он видел в музее. Он только освоил косые стежки, поэтому полотно приняло форму бриллианта. Хуже всего было то, что шерстяная пряжа была не такой глянцевой, и парень решил добавить кусочки металла, черепки, стекла и любые блестящие частички, которые пришил и привязал на поверхность с неровными швами.

Этот умник Микки Крейг однажды застал его за работой над плащом и дразнил «шьешь, словно девчонка». Тогда Джош вышел из кабинета и спрятал незаконченное полотно в своем шкафчике, где его никто никогда не увидит.

Да уж, вот повезло так повезло.

Может, он сможет убедить Одетт, что это работа его матери?

– Боже милостивый, – решительно сказала Одетт. – Боже. Милостивый. Если я когда-нибудь догоню эту девчонку, то оторву ей голову.

Глаза вампирши блестели от злости, но Джош видел, как по ее щеке скатилась слеза.

Одетт плакала.

И вот она, основа для его первой песни о жизни мертвеца, разрывающая душу утратой всего и победой, рассказывающая о его последнем лете, когда он еще был подростком: «Слезы вампира». Все, что ему нужно было сделать, так это написать пару строк и найти мелодию для работы.

Все, что ему нужно было… почему он не мог думать?

Все, что ему нужно было… Его мысли висели, как густой прохладный туман. Он обнаружил себя смотрящим на грубое, скомканное полотно, яркое и блестящее, которое Одетт держала в своих костлявых руках.

Он начал смотреть на нее, эту дерзкую работу, сделанную его собственными руками дилетанта. Грязные края обрамляли разноцветные краски, словно взятые с перьев попугая, полотно было усыпано сверкающими кусочками.

Он даже не закончил работу, но она была прекрасна.

«О, – подумал он. – О…»

Это было то, чем он должен был заниматься все это время. Не рисовать комиксы или придумывать тексты песен, а создавать подобное умопомрачительное взаимодействие цветов, форм и текстур. Это было его призванием, его умопомрачительным талантом.

Так почему он не мог представить это произведение искусства в готовом виде?

Джош широко раскрыл глаза, затем прищурился, но видел он только незаконченную работу. В его разуме, сером, плоском и безмятежном, не было ничего, кроме поднимающейся волны страха.

Несмотря на то, что прямо сейчас он не мог описать суровый взгляд на лице Одетт в своей песне, Джош прекрасно понимал – ничего не изменится. Это идет изнутри.

Он выглядел как тот, кто смотрел в будущее, полное абсолютной невозможности завести детей, сотворить одно-единственное прекрасное и оригинальное произведение. Вдохновение покинуло его навсегда.

Если Джошу нужна оригинальность, вдохновение и красота – все, что он когда-либо хотел, – то он должен заполучить это как Одетт или другие Достойные.

Ему придется стать коллекционером…