Со сколькими примечательными и интересными людьми свела меня судьба за долгие годы работы военным врачом! Но среди всех моих знакомых и пациентов самое сильное, самое яркое впечатление оставил Маршал Советского Союза Михаил Николаевич Тухачевский – человек удивительного обаяния, острого ума, большой культуры. И хоть не раз потом в горькие минуты жизни мне ставили в упрек, что был лечащим врачом Тухачевского и близко общался с его семьей, я горжусь этим.

Первое знакомство мое с Тухачевскими относится к 1925 году. Вскоре оно перешло в дружбу. Я часто бывал у них не столько по обязанности, сколько из личных симпатий к этим милым людям.

Первое, что бросилось мне в глаза, – на редкость внимательное, прямо-таки трогательное отношение Михаила Николаевича ко всем своим близким. Не часто увидишь, чтобы сын, постоянно занятый множеством ответственнейших дел, так заботливо следил за здоровьем матери. Когда я навещал Мавру Петровну, Михаил Николаевич обязательно приезжал домой, желая знать о ее здоровье все до мельчайших подробностей.

С такой же нежной заботливостью и уважением относился он и к своей жене – скромной Нине Евгеньевне.

Но ни с чем несравнима была его любовь к единственной дочери Светлане. Он боготворил девочку. Восторженно следил за каждым ее движением. Когда Светлана садилась за фисгармонию, Михаил Николаевич становился каким-то отрешенным от всего мира. А уж если Светлана заболевала, он просто не находил себе места.

Единственный член семьи, которому не приходилось пользоваться моими услугами, был сам Михаил Николаевич. За все время, что я считался его лечащим врачом, мне не пришлось прописать ему ни одного рецепта. Правда, по моему совету в комнате, прилегавшей к служебному кабинету Тухачевского, оборудовали небольшой гимнастический зал с брусьями, турником, конем и гантелями (в те годы это было новинкой!).

Однажды при мне во время физических упражнений Михаила Николаевича в зал зашел близкий его друг Борис Миронович Фельдман (косая сажень в плечах и более ста килограммов веса). Тухачевский схватил осанистого комкора и стал вращать мельницей, приговаривая: «Держись, Бориска!..»

Часто бывает, что люди добрые и отзывчивые по натуре любят животных. Таким был и Михаил Николаевич. Забавой ему служил мышонок, прижившийся в его служебном кабинете. Михаил Николаевич приучил мышонка в определенное время взбираться на стол и получать свой ежедневный рацион. Тухачевский при случае любил даже похвастаться своими успехами в дрессировке.

Прошли годы, и далеко не все сохранилось в памяти. Но вот каким естественным было всегда его обращение с окружающими, помню отлично.

Михаил Николаевич не делал различия между людьми в зависимости от их ранга, положения, национальности, был добр и доверчив со всеми, чужд наигранной демократичности, никогда ни к кому не подлаживался. Никто не слышал от него грубого слова. Никому и никогда он не «тыкал». Не подавлял подчиненных своим авторитетом, внимательно выслушивал каждого, а высказывая свое мнение, нередко сопровождал его оговорками: «Не кажется ли вам?», «Не думаете ли вы?», «Не лучше ли поступить иначе?..»

В начале марта 1937 года на маневрах под Калугой я выполнял обязанности начальника полевого госпиталя. Развернули мы этот госпиталь в расчете на незначительное количество больных. Но случилось непредвиденное – по ночам морозы достигали 20 градусов, хотя днем бежали ручьи. Появилось много обмороженных. Михаил Николаевич вместе с командующим Московским военным округом А. И. Корком приехал навестить пострадавших. Одновременно Михаил Николаевич заинтересовался некоторыми «мелочами» медицинского обслуживания и во многом облегчил нашу работу.

Михаил Николаевич заботился о людях не формально. Это было органической чертой его характера. Однажды он специально послал меня в Сочи, в санаторий имени Фабрициуса, для наблюдения за тяжело больным командиром, находившимся прежде в его подчинении. Мои доводы, что там и без меня хороших врачей достаточно, он парировал не очень убедительно, но чрезвычайно искренне:

– А кто знает, могут и отличные врачи что-либо проглядеть, Потом, знаете, тут может еще сыграть свою роль и чисто моральная поддержка…

Вспоминается и другой, несколько комичный случай, свидетельствующий о неизменной доброжелательности Тухачевского. Однажды в его автомобиле был обнаружен подвыпивший человек, пытавшийся отвинтить никелированные дверные ручки. Неизвестного хотели задержать, но Михаил Николаевич просил отпустить его, дать ему отоспаться. Впоследствии этот человек прислал Тухачевскому благодарственное письмо, сообщил, что он композитор, и пригласил прослушать его оперу. Михаил Николаевич, читая письмо, от души смеялся и упрекал шоферов:

– Могли ведь из-за пустяка испортить человеку жизнь…

М. Н. Тухачевский любил музыку, понимал и ценил ее. Но, пожалуй, еще больше увлекался он собственноручным изготовлением скрипок. Дело это очень тонкое, кропотливое, и тут наиболее ярко проявлялось еще одно хорошее качество Михаила Николаевича – его завидное терпение. Дерево, предназначенное для скрипки, он давал мне облучать ультрафиолетовыми лучами, сам морил его, стараясь добиться наилучшего эффекта. А сколько усилий было потрачено на выяснение секрета грунтовки и лакирования скрипок! (Сохранилась работа Тухачевского «Справка о грунтах и лаках для скрипок», в которой он делится опытом этих своих поисков и находок.) Но зато как радовался Михаил Николаевич, когда раздавались первые звуки изготовленной им скрипки! Всего он создал два таких инструмента. Судьба их, к сожалению, неизвестна. Быть может, кто-нибудь играет на них, даже не подозревая, кем они сделаны. Сам Михаил Николаевич играл любительски и отнюдь не переоценивал своих данных. А вот перед музыкальным талантом других он преклонялся. В числе его близких друзей был тогда очень молодой композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Точно помню, еще в 1926 году, проезжая в автомобиле по Арбатской площади, мы разговорились о его музыке, и Михаил Николаевич убежденно сказал:

– Нам непременно доведется услышать о великой славе Шостаковича.

Первая опера Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» не понравилась Сталину. В «Правде» была напечатана статья, беспощадно критиковавшая ее автора. Однако Тухачевский не изменил своего восторженного отношения ни к опере, ни к Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу. Наоборот, он всячески старался поддержать, подбодрить Шостаковича в те нелегкие для композитора дни.

Человек разносторонних знаний и высокой культуры, М. Н. Тухачевский всегда, однако, оставался прежде всего военным. Военным насквозь! О чем бы ни шла речь, его мысль, как стрелка компаса, постоянно обращалась к армии, к ее судьбам и интересам. Вспоминается, как примерно году в двадцать восьмом за праздничным обедом Михаил Николаевич обратился вдруг к своему соседу, известному изобретателю-артиллеристу Леониду Васильевичу Курчевскому, с просьбой подумать о возможности создания безоткатной пушки для самолетов.

– Вы понимаете, как это усилит нашу авиацию, какие возможности откроет перед ней! – горячо говорил Тухачевский.

А спустя несколько лет в сходной обстановке я стал невольным свидетелем спора Михаила Николаевича с другим крупным военачальником, позволившим себе пренебрежительно отозваться о Циолковском и его проектах.

– Нет, – страстно возражал Тухачевский, – я верю в идеи Циолковского, считаю, что им принадлежит блестящее будущее. Нам не грех уже сейчас поинтересоваться, не применимы ли эти идеи и его ракеты для армейских нужд…

Маршал Тухачевский пользовался огромным авторитетом в армии, его любил весь советский народ. Даже враги отдавали должное Михаилу Николаевичу Тухачевскому, признавая его выдающийся талант полководца и блестящие организаторские способности. Совсем недавно во французском словаре Ляруса я с гордостью прочитал о Тухачевском как об одном из фактических создателей Красной Армии.

Лично у меня никогда не было веры в гнусные наговоры на М. Н. Тухачевского. Не верил в это и его близкий друг Д. Д. Шостакович. 25 сентября 1956 года, в день пятидесятилетия этого всемирно известного ныне композитора, среди многочисленных тостов и поздравлений я передал ему свой тридцатилетней давности разговор с Михаилом Николаевичем в автомобиле на Арбате. Дмитрий Дмитриевич обнял меня, на глазах навернулись слезы.

– Как хорошо, что вы вспомнили о нем!..

В порыве искренности я попросил Дмитрия Дмитриевича запечатлеть память о нашем общем друге в музыке, которую он так любил.

– Замечательная мысль, – согласился Шостакович. – Обязательно напишу о нем.

Льщу себя надеждой, что обещание это не забудется.