Связь с Центром приняла те же формы, что и в Вашингтоне: теперь контакты со шведским агентом поддерживал советский военный атташе Семен Ющенко, а для донесений, как обычно, использовалась фотопленка, которую проявляли в Москве. Отличие было в одном: в Стокгольме Стиг использовал только специальную пленку с засекреченным способом проявления.

Фотографирование не представляло для него большой проблемы. Всю аппаратуру он захватил из Штатов домой, поскольку она была его собственной. В Вашингтоне приходилось заниматься этим на работе, что не вызывало подозрений, так как входило в официальные служебные обязанности. Но в командной экспедиции Стокгольма дело обстояло иначе. Тут Веннерстрем вынужден был уединяться на вилле, где жил. К счастью, она оказалась довольно просторной, и внизу нашлась небольшая комната, чтобы устроить фотолабораторию. Перемешанная с разными инструментами и старьем, аппаратура выглядела кучей хлама, снесенного сюда за ненадобностью.

Это, в числе прочего, дало впоследствии повод окутать его облик всякими «странностями». Причиной, скорее всего, стали хитроумно наводящие вопросы полиции.

Не могу сдержать усмешку, когда восстанавливаю в памяти, что мне приписывали. СЭПО удалось, например, раздобыть двух свидетелей – один из которых ни много ни мало генерал ВВС! Оба дали показания, что видели в моем доме вмурованный в стену сейф, спрятанный якобы за картиной. Несмотря на то, что стены просвечивали рентгеном, полиция не нашла никакого сейфа, ибо его просто никогда не существовало.

Еще кое-кто рассказывал, что у меня, как у Синей бороды, была «тайная комната», всегда закрытая. Да, действительно, в подвале имелось одно закрытое помещение. Можно назвать его и таинственным – из-за массивной железной двери и надежного замка. Такая предосторожность против грабителей была оправданна: там хранились вина, крепкие напитки и столовое серебро. Но назвать этот подвал тайником можно было только основательно в нем «наугощавшись».

«Значит, должна быть другая комната, в которой можно уединяться», – решила полиция. На сей раз «загадочной» стала каморка, где хранилась фотоаппаратура. Но объяснялось все просто: здесь на полу стоял небольшой металлический ящик, в который я складывал семейные счета. Иногда я просматривал их на игровом столике, но расположиться попросторней мешала приоткрытая дверь. После того как столик несколько раз опрокинулся, я стал запираться, не придавая этому никакого значения.

Как уже говорил, фотографировал я тут же. Но у меня не было необходимости прятаться, потому что я всегда выбирал время, когда никого не было дома. Работал быстро. Привычное дело занимало минут пятнадцать, редко – полчаса. Иногда я делал это по ночам, когда все в доме спали. И никогда не беспокоился…

Но Отто Даниэльссон уже плел свою сеть и терпеливо ждал моих ошибок.

По сравнению с Вашингтоном и Москвой, способы связи в Стокгольме были значительно упрощены. Никаких долгих загородных поездок к «почтовым ящикам», никаких конспиративных встреч. Наше с Ющенко положение сталкивало нас гораздо чаще, чем требовала нелегальная работа. «Метод рукопожатий» стал самым ходовым. А если требовалось передать более крупные вещи – Ющенко всегда мог, не привлекая внимания, прибыть в командную экспедицию по вполне легальной причине и получить заодно секретный пакет. Казалось, он специально держал массу «открытых» дел про запас, чтобы использовать их в нужный момент. Иногда мы применяли совершенно новый для меня способ передачи. «Метод шкафчика», как мы его называли. Он был до примитивности прост: у обоих имелись ключи к одному и тому же шкафчику или ящичку, установленному в надежном месте. Например, в моем или в его доме, даже в посольстве или в квартире какого-нибудь советского дипломата. Дома у Ющенко мы использовали «тайничок», встроенный в ванной комнате…

Сейчас, написав это, я припомнил вдруг эпизод, в котором такой ящичек как раз и сыграл главную роль.

Однажды вечером мы сражались в бридж на квартире у Ющенко. Гостями были только шведы. Я отправился в туалет, затем вымыл руки в ванной, где и положил пакет в «тайничок». Едва я вышел, туда удивительно быстро устремился другой шведский офицер и заперся изнутри. Я знал, что он тесно связан с СЭПО. Затрудняюсь сказать, принадлежал ли он к команде Даниэльссона? Отправился ли в ванную специально, чтобы определить, не спрятал ли я чего-нибудь? Во всяком случае, шкафчик он не вскрыл. Через некоторое время Ющенко условным жестом дал мне понять, что забрал пакет.

В феврале 1958 года, прежде чем Стиг, с его точки зрения, успел наработать хоть что-то серьезное, от Петра Павловича через Ющенко поступил запрос: нельзя ли обычным радиоприемником прослушать на указанной частоте одну русскую станцию и определить качество приема? Задание агент выполнил – станция, о которой шла речь, принималась довольно прилично. Правда, иногда сила звука понижалась, но затем вновь восстанавливалась – единственная, пожалуй, «закавыка». Веннерстрем передал свой ответ через Ющенко. Его, в общем-то, не особенно интересовало, какова цель порученной проверки. Рано или поздно это все равно прояснится. Но прояснилось месяц спустя при довольно сенсационных для шведа обстоятельствах и в крайне примечательном месте – в Восточном Берлине.

Петр еще в Хельсинки интересовался, как Стиг отнесется к следующей встрече, скажем… в Восточном Берлине – ради разнообразия. Для уха шведа это звучало заманчиво, почти захватывающе. Кроме того, было и убедительное обоснование такой поездки. Хороший знакомый Веннерстрема служил в Германии начальником авиационного командования в Висбадене и давно уже приглашал к себе в гости. Об этом знакомстве Стиг рассказал Петру с особым удовольствием – подобные контакты обеспечивали повышенный престиж в глазах Центра.

И вот однажды встреча все же была назначена на конец марта. Но определили ее не Веннерстрем с Петром. Это сделал висбаденский знакомый. К нему по приезде швед прежде всего и направился.

Имя этого высокопоставленного генерала никогда не упоминалось открыто, после ареста Стига СЭПО никогда не спрашивало о нем, и американская комиссия по расследованию также не дала прессе никаких сведений. Исходя из этого Стиг тоже никогда не раскрывал его имени, хотя при желании любой мог узнать это без особого труда. Веннерстрем же молчал, полагая, что наверняка генерал был глубоко оскорблен в своих лучших чувствах, когда агента разоблачили: так злоупотребить высокопоставленным гостеприимством!..

Но тогда швед ехал к нему без каких-либо скрытых целей – если отбросить оправдание поездки в Восточный Берлин. Хотя вряд ли это объяснение могло как-то умерить генеральский гнев.

В американской прессе появлялись утверждения, что Веннерстрем был специально послан Центром, чтобы шпионить за ним. В действительности дело обстояло совсем не так. Возможно, что арестованный и сказал во время допросов в 1963–1964 годах что-то, что заставило американскую комиссию по расследованию, а значит, и прессу сделать такой вывод. Но даже если и так, следовало бы принять во внимание, что он был подвержен давлению и утроенно преувеличенным изощрениям охраны в течение целого года допросов. Если присовокупить сюда испытание круглосуточным освещением, то неудивителен горький результат: сверхчувствительность к свету и полностью нарушенный сон. Действительность, фантазии, сны и полусны смешались в одну кучу – поэтому протоколам допросов не следует безоглядно верить.

Говорилось также, что Веннерстрем был послан в Висбаден, чтобы во время ливанского кризиса находиться в удобном для наблюдения месте. Но в таком случае Петр Павлович и другие в Центре должны были точно знать, что кризис не начнется до того, как будет определена дата встречи в Восточном Берлине. А разве это возможно? То, что конфликт достиг кульминации именно в период пребывания агента в Висбадене, было чистой случайностью.

На Ближнем Востоке правительство Ливана, дружески относящееся к США, поссорилось с вновь образованной Объединенной Арабской Республикой, то бишь Египтом и Сирией. Беспокойство было большое, могла разразиться гражданская война, и американская морская пехота высадилась для поддержки режима в Бейруте. Можно представить, как сенсационно выглядело в связи с этим то обстоятельство, что гостеприимный хозяин Веннерстрема, без преувеличения, сломя голову бросился в самолет и вылетел на американские базы в Турции. Это случилось накануне того, как Стиг покинул Висбаден. Покинул в спокойном расположении духа, несмотря на сенсацию: он видел слишком много американских генералов, в сумасшедшей спешке бросающихся в самолеты, чтобы это могло разволновать бывалого человека.

Итак, Висбаден стал лишь прелюдией к событию, которое Веннерстрем всю последующую жизнь вспоминал, как одно из самых своеобразных из всех, в которых ему когда-либо приходилось принимать участие.

Он прибыл самолетом из Франкфурта-на-Майне в аэропорт Темпельхоф в Западном Берлине и остановился в отеле «Кемпински». Тут сразу же нахлынули воспоминания, связанные с этими местами, – в нежном юношеском возрасте Стиг год прожил в Германии и теперь, к своему удивлению, узнал этот уютный, симпатичный отель. Он каким-то чудесным образом не только уцелел, но и остался невредимым, хотя во время войны Берлин был разбомблен до основания.

На следующий день, около девяти утра, Веннерстрем отправился на Курфюрстендамм. Оттуда прошел к церкви Кайзер-Вильгельм-Гедехтнискирхе, возвышавшейся подобно монументу. Обойдя церковь, быстро зашагал обратно к станции метро, расположенной напротив отеля.

В электричку сел примерно в половине десятого. Дребезжа, поезд устремился на восток и почти все время шел над уровнем города, что позволяло хорошо видеть панораму Берлина, который теперь было трудно узнать. По обеим сторонам улиц прогуливались или торопились военные – американские, английские, французские, как и следовало ожидать в Западном Берлине. Пассажиры покидали вагоны по мере того, как поезд приближался к границе между двумя частями города. В конце концов, Стиг остался в вагоне один. Сидел и ждал, когда будет пересечен рубеж между Западом и Востоком, но неожиданно увидел русскую военную форму. Оказалось, границу уже миновали.

На станции «Фридрихштрассе» он вышел. В десять часов следовало уже находиться около кинотеатра. Было не так трудно найти его – невдалеке большими буквами сияло название: «Лихтшпиле». Но чтобы не явиться на пять минут раньше, пришлось обойти квартал и подойти с другой стороны точно в десять.

Ни души! От неожиданности Стиг остановился: ничего подобного раньше не случалось. Но только начал размышлять над тем, куда же подевалась математическая точность Центра – как увидел Петра Павловича на другой стороне улицы. Тот приглашающим жестом махнул рукой и исчез за перекрестком. Оставалось последовать за ним. За углом стояла машина: задняя дверца была распахнута, и Петр уже ждал в салоне. Прежде чем прыгнуть внутрь, Веннерстрем успел заметить, что садится в русский военный автомобиль. И тут же плюхнулся как подкошенный, поскольку водитель резко тронул с места. Он был в форме, что не соответствовало обычным правилам конспирации.

К своему небывалому удивлению, Стиг узнал, что они едут в штаб советского военного командования в Восточном Берлине. Секретничать не имело смысла. Двигались в восточном направлении через пригороды к окраине. Сначала подъехали к шлагбауму: он охранялся восточногерманской полицией, которая не заинтересовалась русским автомобилем. Затем двинулись дальше и через несколько сотен метров подъехали к стандартному сторожевому посту, охраняемому советскими военными. Снова шлагбаум. Часовой приложил к глазам бинокль, очевидно, чтобы рассмотреть номер. Затем махнул, и шлагбаум подняли. Начальник караула заглянул в кабину, отдал честь и разрешил проехать.

Вчера американская штаб-квартира в Висбадене, сегодня русская – в Восточном Берлине. Было от чего зародиться сумасшедшему чувству собственной сенсационной исключительности! Веннерстрем ощущал его лихой холодок, оглядывая закрытую территорию.

Различие между обеими зонами было разительное. Висбаден являл собой солидное «оседлое» существование: небольшой городок с административными и жилыми домами. База для многолетнего пользования. Русская же зона казалась типичным полевым лагерем. Несколько старых зданий, правда, соответствовали назначению, но в остальном – длинные ряды разборных бараков стандартного армейского образца. Масса транспортных средств в удобной близости, никаких жилых зданий на территории. Эта штаб-квартира без труда могла быть переброшена в другое место по первому сигналу. Стиг был поражен всем увиденным и не раз потом в рассказах и воспоминаниях обращался к контрасту этих впечатлений.

Мы остановились между бараками. Войдя в один из них, прошли в пустую приемную, очевидно, предназначенную для посетителей. Она была обставлена по-спартански скудно, но вполне практично. Петр исчез и вскоре вернулся с двумя упаковками. В них оказались бутылки с оригинальным напитком: специальный сорт пива, приправленный малиновым соком.

– Не так много осталось от старого Берлина, – посожалел Петр. – Но хоть это вот сохранилось, и то спасибо!

Мы отведали, и после нескольких глотков он спросил:

– Ну, что в Висбадене? Тебе, бедному, приходится непросто: метаться от одной штаб-квартиры к другой…

– В Висбадене не произошло ничего особенного, – ответил я.

И тем не менее начал рассказ, закончившийся неожиданным отлетом моего американского знакомого в Турцию.

– Что?! Вылетел в Турцию? – Петр со стуком поставил пивную кружку. Пришлось повторить все более обстоятельно.

– И ты заявляешь, что ничего не случилось? Именно это может оказаться чертовски важным!

Он стремительно выскочил из комнаты. Как я понял, чтобы позвонить по телефону или послать телеграмму. Отсутствовал Петр довольно долго. Его старый черный портфель остался лежать на столе, зияя раскрытым нутром. Искушение было слишком велико…

Не удержавшись, я просмотрел то немногое, что находилось внутри: только блокнот с пометками на первой странице. Они были короткими – всего четыре пункта – и касались меня.

Я разбирался в русских почерках. Когда-то даже специально тренировался читать и понимать их. Первый пункт гласил: «Висбаден. Есть ли у Густавовича информация, которая может подтвердить сведения о перемещении американских подразделений в связи с ливанским кризисом». Теперь стало ясно, почему мой знакомый так поспешно покинул Висбаден. Он, очевидно, готовил переброску американских аэромобильных подразделений транспортными самолетами из Германии на турецкие базы. Оттуда было легче легкого вмешаться в события в Ливане. Однако сделать это, к счастью, так и не пришлось. Кризис был разрешен политическими мерами.

Другие пункты выглядели более лаконично. Номер два: «Радиосвязь – шифр». Номер три: «Тайнопись». Номер четыре: «Испания».

Я аккуратно положил блокнот в портфель и скрасил ожидание малиновым пивом и созерцанием вида из окошка. На бараке, стоявшем немного в стороне, маячила вывеска «Подразделение связи». Наверняка туда мы и отправимся, поскольку во втором пункте речь шла о радиосвязи и шифре.

Я угадал. Когда Петр вернулся, мы не стали тратить времени и зашагали прямехонько в подразделение связи. Там мной занялся офицер-связист, и, поскольку сам я был когда-то связистом, мы с самого начала нашли общий язык. Тем временем Петр снова исчез.

Шифр оказался совершенно иным, основанным на более сложной системе, чем те, с которыми приходилось сталкиваться раньше. Но я должен был его освоить. Наставник, хорошо знавший свое дело, изрядно погонял меня, несколько раз предлагая зашифровать и расшифровать куски текста, прежде чем счел, что я достаточно обучен. Дело шло неплохо. Только мой русский, к сожалению, давал небольшие сбои: из-за недостатка тренировки он несколько «заржавел». Дело в том, что во время наших встреч Петр всегда говорил по-английски – с эгоистической, на мой взгляд, мотивировкой: «важнее поддерживать на должном уровне мой английский, чем тренировать твой русский».

Затем пришел черед тайнописи, которая также была в компетенции офицера-связиста. Оказалось, что я должен освоить технически усовершенствованную форму старого и довольно банального способа работы с невидимым текстом. Все, что для этого требовалось – два вида бумаги и простой карандаш с острым грифелем. Оба сорта соответствовали обычному печатному стандарту и не отличались по внешнему виду. Поэтому важно было не перепутать пачки, выданные мне с собой.

Сам метод все же стоит того, чтобы его описать. Во-первых, необходимо иметь жесткую подкладку, лучше из металла. На нее кладется лист бумаги, который будет отсылаться, а сверху – бумага из другой пачки. Затем на верхнем листе карандашом пишется текст. Важно писать без нажима, чтобы на нижнем не осталось следов. Таким образом, по контурам написанного химикаты с верхнего листа переносятся на нижний, который нужно потом слегка подогреть, чтобы они как следует закрепились. После того как невидимая тайнопись нанесена, бумага выглядит как обычная чистая. Ее вставляют в машинку и печатают на ней любой открытый текст.

Я был замучен и полностью выжат, когда мы с Петром вернулись в приемную, однако по-прежнему не имел ни малейшего представления о цели всего этого обучения.

Но объяснение не заставило себя ждать: это была еще одна форма связи. Если у меня появится какое-нибудь срочное сообщение, я смогу просто написать письмо тайнописью. Зашифрованное или нет, в зависимости от содержания. В качестве адреса мне был назван псевдоним и номер почтового отделения в Москве. Что касается открытого текста, он мог быть каким угодно. Например, об обмене марками.

Старые правила секретности на этом не исчерпали себя. Я получил приказ купить печатную машинку и использовать ее только для тайнописи. Так я мог проконтролировать, что сообщение действительно мое, с моей машинки. До отправления первого письма я должен был отослать в Центр печатную пробу ее шрифта.

Для меня эти меры означали дополнительную степень безопасности. Письмо могло привести только к этой машинке, а от нее я, в свою очередь, мог избавиться при первом признаке опасности.

Затем подошла очередь русской радиостанции: меня попросили регулярно слушать ее в Стокгольме.

– Хорошо, что ты можешь принимать эту станцию, – сказал Петр. – Благодаря ей у меня будет возможность связаться с тобой, не используя посольство. Чем меньше мы будем зависеть от них, тем лучше.

Я узнал, что станция будет посылать зашифрованные сообщения в определенное время, о котором мы условились. Пятизначные числовые группы будут повторяться несколько раз в течение месяца, и если я пропущу что-нибудь из-за помех, то смогу восполнить текст из последующих передач.

– Ты не должен привязывать свою работу к письмам и радиопередачам. Но они могут стать жизненно важными, когда мы перейдем к проекту «Средиземноморье». Поэтому будет лучше, если отработаем систему заранее. Кроме того, всегда нужен резерв, если разразится кризис большого масштаба. Кто знает, останусь ли я в Москве и будешь ли ты по-прежнему в Стокгольме?

Наступила пауза. Помню, меня интересовало, что скрыто под пунктом четыре – «Испания». Подумал было спросить, но тут же прикусил язык: ведь Петр не подозревал, что я заглянул в его блокнот. И мое терпение себя оправдало.

– Нас, естественно, интересуют твои контакты на различных уровнях. Как обстоят дела с американскими авиабазами в Испании? Есть там знакомства?

Я подумал.

– Да, в мадридской штаб-квартире одного человека знаю очень хорошо. И еще нескольким, по крайней мере, известно, кто я такой.

– Как смотришь на то, чтобы провести отпуск в Испании? Чуть ли не половина Западной Европы проводит там летние месяцы – почему бы тебе не сделать то же самое? Заодно прозондируешь, какую пользу можно извлечь из твоих контактов.

Я ничего не имел против поездки в Испанию.

Таким образом, мое путешествие в этом году стало более чем примечательным: за один только март я умудрился посетить целых две штаб-квартиры. И какие! Но суждено было пройти многим месяцам, прежде чем я осчастливил своим присутствием третью военную штаб-квартиру континента…