1.
Ветер успокоился, и снег пошел еще сильнее. Было удивительно тихо, и эту вязкую, холодную тишину внезапно распорол пронзительный скрипучий вопль. Потом еще раз и еще, как будто кто-то рядом разрывал огромные листы жести. И смолкло.
— Что это? — спросил Тихонов постового милиционера.
— Павлины. Их тут, в Ботаническом саду, в клетке держат. Прямо удивление берет — такая птица важная, а голос у нее — вроде в насмешку.
— Ладно. Дайте-ка фонарь.
Тихонов нажал кнопку, и струя света вырубила в серебристой черни зимней ночи желтый, вспыхивающий на снегу круг, перечеркнутый пополам человеческим телом. Тихонов подумал, что в цирке так освещают воздушных гимнастов. Он опустился на колени прямо в сугроб и увидел, что снежинки, застрявшие в длинных ресницах, в волосах, уже не тают. Глаза были открыты, казалось, женщина сейчас прищурятся от яркого света фонаря, снежинки слетят с ресниц и она скажет: “Некстати меня угораздило здесь задремать”.
Но она лежала неподвижно и с удивленной улыбкой смотрела сквозь свет в низкое, запеленутое снегопадом небо. А снег шел, шел, шел, будто хотел совсем запорошить ее каменеющее лицо. Тихонов легко, едва коснувшись, провел по ее лицу ладонью, погасил фонарь, встал. Коротко сказал:
— В морг…
2.
Тихонов держал сумку осторожно, за углы, медленно поворачивая ее под косым лучом настольной лампы. Черная кожа, блестящий желтый замок в тепле сразу же покрылись матовой испариной. Комочек снега, забившийся в боковой сгиб, растаял и упал на стол двумя тяжелыми каплями.
Стас щелкнул замком и перевернул сумку над листом белой бумаги. Сигареты “Ява”, блокнот, шариковый карандаш, коробочка с тушью для ресниц, десятирублевка, мелочь, пудреница, белый платочек со следами губной помады. Из-за этого платка Стас почувствовал себя скверно, как будто без разрешения вошел в чужую жизнь и подсмотрел что-то очень интимное. Даже не в жизнь — сюда он опоздал. Он пришел в чужую смерть и, уже не спрашивая ни у кого согласия, будет смотреть и разбираться — до самого конца.
Из бокового кармашка сумки Тихонов вынул удостоверение и конверт. В коричневой книжечке с золотым тиснением написано: “Аксенова Татьяна Сергеевна является специальным корреспондентом газеты… И сбоку — фото: лицо с большими удивленными глазами и улыбкой в уголках губ. Тихонов подумал, что обычно фотографии на документах почему-то удивительно непохожи на людей, личность которых они удостоверяют. А эта — похожа. Даже после смерти. Конверт был без марки, со штампом “Доплатное” и московскими штемпелями отправки и получения. Внутри лежал лист бумаги, неаккуратно вырванный из ученической тетрадки “в три косых”. Размашистым почерком: “Вы — скверная и подлая женщина. Если вы не оставите его в покое, то очень скоро вам будет плохо. Вы поставите себя в весьма опасное положение”.
Тихонов покачал головой: “Неплохое начало…” “Москва, Теплый переулок, д. 67, кв. 12. Аксеновой Т.С”.
Тихонов снял трубку:
— Адресное? Тихонов из МУРа. Дайте справочку на Аксенову Татьяну Сергеевну, журналистку… Так, так. Все правильно. Нет, это я не вам. Спасибо.
Обратного адреса на конверте нет. Письмо было получено два дня назад.
В блокноте исписаны только первые две страницы. Собственно, не исписаны, а изрисованы. Какие-то фигурки, половина человеческого корпуса, потом незаконченный набросок одутловатого мужского лица. И отдельные короткие фразы, слова между рисунками: “Корчится бес”, “Белые от злобы глаза”, “Старик Одуванчик”, “Страх растворяет в трусах все человеческое”, “Ужасно, что все еще…”
Тихонов пробормотал себе иод нос:
— Как жаль, что я не владею дедуктивным методом…
3.
…— Гражданка Евстигнеева, расскажите теперь все по порядку.
— С самого начала?
— С самого…
— Значит, Нюра приехала ко мне насчет холодильника…
— Нюра — это Анна Лапина?
— Ну, конечно! Кто же еще! У нее очередь на ЗИЛ, а у меня на “Юрюзань”. Она, значит, говорит, что, мол, твоя очередь еще не скоро, а у меня…
— Надежда Петровна, начните с того момента, как вы вышли на улицу.
— Так, пожалуйста! Значит, полдевятого Нюра стала собираться, а я ей и говорю: “Давай до автобуса провожу”. А дом мой, значит, прямо напротив гостиницы “Байкал”, наискосок немножко. Я говорю Нюре: “Ты здесь не садись на автобус, здесь всегда народу полно. Пошли лучше через пустырь, там последняя остановка двадцать четвертого. Все сойдут, а ты сядешь, вокруг гостиницы объедешь, зато до самого центра сидеть будешь. За пятак как в такси поедешь”. Ну, и пошли, значит. Тропинка там утоптана…
— Скажите, пожалуйста, тропинка прямо к автобусной остановке выходит?
— Нет, остановка на Сусоколовском шоссе. А на краю пустыря, значит, дом шестнадцать стоит. Вот как его обойдешь, тут и остановка будет. Мужчина этот самый еще у начала тропинки нас с Нюрой обогнал. А впереди-то и шла убитая.
— На каком расстоянии от вас шла женщина, которую убили?
— А кто его знает? Вам же точно надо? А я разве меряла. Думаю, что шагов пятьдесят. А может шестьдесят. Если б заранее знать…
Тихонов внимательно слушал, стараясь тщательно рассортировать все, что говорила эта расстроенная пожилая женщина. Ведь она и ее подруга Анна Семеновна Лапина были единственными очевидицами убийства.
— Как выглядел мужчина?
— Как? Обыкновенно вроде. Высокий, в кепке, пальто, кажись, было темное…
…— Гражданка Лапина, а вы не разглядели его лицо?
— Да где же? Темно ведь. Тропинка узкая, я спиной к нему повернулась, когда он нас обгонял.
— По тропинке двое рядом могли идти? Или одному надо было посторониться?
— Так я ж про то и говорю! Одному отступить надо было, не то нога в снег проваливалась.
— А какая сумка у него в руке была?
— Да это, по-моему, и не сумка вовсе, а чемоданчик. Вот вроде как студенты носят.
— Вы бы могли этого человека опознать?
Женщина подумала, помялась:
— Не, боюсь грех на душу взять. Темно ведь было. Так и в тюрьму человека ни за что упечь можно.
— Так просто человека в тюрьму не упекают… Давайте дальше. На тропинке вас было четверо: вы с Евстигнеевой, перед вами мужчина, перед ним — та женщина…
— Правильно. Когда дошли до середины пустыря, женщина уже подходила к самому краю, а мужчина ее нагонял. Потом пошел впереди. Потом подняла голову, смотрю — ни его, ни ее не видать. Прошли мы еще немного, а она, горемыка, глядь, лежит на снегу. А его уж и след простыл.
— Давайте еще восстановим последний момент, когда все были на тропинке. Вы видели, как он обгонял женщину?
— Да, видела.
— После этого они сразу исчезли из виду?
— Нет. Я еще видела, как он шел немного впереди, а она сзади.
— Сколько метров было приблизительно от вас до них?
— Да, так, если на глаз, метров пятьдесят, наверное.
— А от них до дома шестнадцать?
— Метров тридцать, — неуверенно сказала Лапина.
— Если мы выедем на место, вы сможете показать, где вы все находились?
— Думаю, что смогу…
4.
“…ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
Я, судебно-медицинский эксперт Сорокин, на основании изучения обстоятельств дела и данных судебно-медицинского исследования тела гражданки Аксеновой Т.С, двадцати восьми лет, с учетом:
1) характера раневого канала, направленного сзади вперед, сверху вниз, несколько слева направо и слепо заканчивающегося на внутренней поверхности четвертого левого ребра;
2) особенностей краев раны — круглой формы, ровных, без осаднения;
3) наличия в левой лопаточной кости округлого отверстия, повторяющего форму оружия, диаметр которого соответствует размеру раны;
4) отсутствия поясков осаднения и ожога, — прихожу к заключению, что смерть Аксеновой наступила в результате проникающего ранения левого легкого и сквозного ранения сердца с последующей тампонадой его, причиненного длинным (не менее 17–18 см) остроконечным орудием, действующим по направлению своей продольной оси, вероятнее всего, толстым шилом…”
Тихонов даже присвистнул:
— Ничего себе! Шилом!
Шарапов еще раз внимательно просмотрел акт экспертизы.
— Да-а, дела…
У Шарапова привычка такая: “да” он говорит врастяжку, будто обдумывая следующее слово.
— Шилом. Надо же! Так что у тебя есть, Стас?
— Вот смотрите, Владимир Иваныч: план, составленный по обмеру и показаниям Евстигнеевой и Лапиной на месте убийства. Длина тропинки — сто восемнадцать метров. Тело Аксеновой лежало на расстоянии двадцати четырех метров от дома шестнадцать. Обе свидетельницы утверждают, что неизвестный обогнал Аксенову метров за десять–двенадцать от этого места. Это-то и непонятно. После того, как он ударил ее шилом в спину — больше ведь и некому, — она сделала еще около двадцати шагов и упала, даже не вскрикнув.
Шарапов осмотрел лист с одной стороны, потом зачем-то перевернул его вверх ногами. С обратной стороны лист был покрыт столбиками цифр; они умножались, складывались, делились, вычитались.
— Что это за арифметика? Стас прищурил глаз от дыма.
— Да пришлось вспомнить — “пешеход вышел из пункта А в пункт Б, через час следом за ним выехал велосипедист…”
Шарапов кивнул:
— Понял. Что получили?
— Исходные данные у меня очень приближенные. Я сделал три варианта: на разную скорость ходьбы убийцы, убитой и свидетельниц. Потом три варианта на разную засечку интервалов, через которые Евстигнеева и Лапина видели Аксенову и убийцу на тропинке. Потом привел их к средним результатам.
— И что?
— Несообразность. Лапина говорит, что, взглянув в последний раз перед собой, никого на тропинке не увидела. А убийцу, по моим расчетам, она должна была увидеть. Уже после того, как Аксенова упала.
— Ладно, поехали на место…
5.
Все длилась эта бесконечная ночь. Снегопад немного стих и прожектор с оперативной машины просвечивал почти всю тропинку — от дома шестнадцать до корпусов гостиницы “Байкал”.
Шарапов сказал:
— Здесь она упала. Ему осталось пройти всего метров десять — потом он исчез в тени от дома шестнадцать. Видишь, дом заслоняет свет фонарей на шоссе. Поэтому Лапина его и не видела.
— Может быть, — сказал Тихонов. — Но что-то здесь не то…
Он махнул рукой — и прожектор на оперативной машине погас.
Мгла непроницаемая, прошитая белесыми стежками снегопада, повисла над пустырем.
Они прошли по тропинке до шоссе, где ветер на столбах с визгом раскачивал фонари. Последней дорогой Тани Аксеновой, которую она не прошла до конца. Здесь снегопад сатанел совершенно, мокрые снежинки липнули к лицу, лезли в рукава и за шиворот. Хлопнула сухо, как затвор, дверца машины, и Шарапов сказал:
— На Петровку…