1.
К Брянску поезд подошел в шесть часов утра. Было еще темно и только на востоке рассвет уже начал размывать густую синеву неба, стирая с него звезды, как капли со стола. На перроне царили сутолока, гомон, метались фонари проводниц. Тихонов вышел на вокзальную площадь, огляделся и направился к автобусной станции. Кассирша с сожалением сказала:
— Ваш автобус ушел двенадцать минут назад. Следующий отправляется в десять ноль пять.
Тихонов про себя чертыхнулся, спросил:
— А согласовать автобусное расписание с железнодорожным никак невозможно?
Девушка развела руками:
— Это не от меня зависит.
— Я понимаю. Просто, когда спешишь, торжествует принцип максимального невезения.
— Какой, какой принцип?
— Максимального невезения: бутерброд всегда падает маслом вниз.
Девушка улыбнулась:
— А если все-таки вверх?
— Значит, он упал неправильно…
Тихонов шел малолюдной улицей, негромко ругался и размышлял, где ему провести оставшиеся четыре часа. На углу ярко светилась вывеска “Баня”. Пожалуй, это был хороший выход из положения. В вестибюле остро пахло земляничным мылом и березовыми вениками. Тихонов заплатил за ванный номер, вошел в небольшую кафельную комнатку, щелкнул замком, пустил горячую воду. Вода с шипением бежала по эмалевым стенкам ванны, закручивалась в булькающий, пузырчатый водоворот у стока. Стас снял пиджак, опустившись на кожаный диванчик, устало слушал бормотание и шелест воды. На живот тяжело давила рукоятка пистолета, вылезшая из открытой полукобуры.
От нервного возбуждения он всю ночь не сомкнул глаз и теперь сонная одурь теплым паром заволакивала голову. Стас быстро разделся, влез в воду и незаметно для себя задремал…
…Учителя Коростылева он встретил жарким июльским полднем, прогуливаясь с майором Садчиковым по улице Горького. У Стаса еще дергался глаз, контуженный пулей Крота-Костюка, но настроение было прекрасное, и Садчиков подсмеивался над ним:
— В п-погонах новых щегольнуть охота?
Коростылев стал совсем старый. Он говорил тихо:
— Эдик Казарян уже ведущий конструктор. А Слава Антонов стал кандидатом паук. Атомщик.
Стасу послышалось в голосе Коростылева осуждение. И он, словно оправдываясь, с вызовом сказал:
— А я стал капитаном!
Садчиков усмехнулся:
— Каждый к-кулик свое местожительство хвалит.
Коростылев спросил его:
— А вы там же работаете?
Садчиков кивнул. Стас, как будто извиняясь за то, что Садчиков не кандидат атомных наук, сказал Коростылеву:
— Он уничтожил банду знаменитого Прохора…
Учитель помолчал. Ветер трепал его редкие седые волосы, и Стас боялся, как бы они все не улетели. Потом Коростылев улыбнулся:
— Я доволен тобой. Вы делаете очень важное — караете зло. Прощать содеянное зло так же преступно, как и творить его.
— М-мы не караем. Закон карает. М-мы только ловим, — сказал Садчиков и отвернулся.
Стас почему-то разволновался тогда и, чтобы скрыть это, сказал:
— Все замечательно. Одна беда — не можем определить свое место в споре между физиками и лириками…
Вода в ванной остыла, и Стас проснулся от холода. Он пустил на себя из душа струю горячей воды, гибкую и упругую, как резина. Потом вылез и долго сидел на диванчике, завернувшись в простыню, осторожно поглаживая багрово-синеватый шрам на груди. Не спеша оделся, взглянул на часы: стрелка подползла к девяти. Он перекинул через плечо ремешок с петлей, достал “Макарова”, оттянул затвор, дослал патрон. И повесил пистолет в петлю слева под мышкой.
…Автобус, перемалывая толстыми шинами бугры наледей, въехал на площадь. Кондукторша сказала:
— Пойдете прямо по этой улице, за третьим кварталом направо — улица Баглая.
Тихонов огляделся. Часы на здании горисполкома показывали половину второго. Прилично потрясся в автобусе.
Стас направился в горотдел милиции. За двадцать минут он договорился с начальником уголовного розыска, как расставлять людей, когда прислать машину. Вышел на улицу и вдруг с удивлением заметил, что больше нет ни азарта погони, ни возбуждения, ни страха. Сейчас он пойдет и возьмет этого бандита. И все произойдет буднично, даже если тот попробует стрелять. Он посмотрел на вялое зимнее солнце, беззащитное, на него можно смотреть, не щурясь, провел холодной ладонью по лицу и вспомнил, что так же прикоснулась к его лбу Танина мать, повернулся и потел на улицу Баглая. Он даже не посмотрел, есть ли в доме двадцать девять черный ход, а прямо постучал в дверь и сказал вышедшей женщине:
— Здравствуйте. Хозяин дома?
— Заходите, он скоро придет. Суббота сегодня — он в баню пораньше пошел.
Женщина открыла из прихожей дверь в столовую, пропустила Стаса, сказала:
— Жена я. Нина Степановна зовут.
— Очень приятно. Тихонов, корреспондент из Москвы.
— Пообедать хотите или самого подождете? — Из кухни доносился запах пирогов и жареного мяса.
— Спасибо. Мы лучше сначала побеседуем, — сказал Стас и подумал: “Диеты у нас с ним разные…”
Нина Степановна сказала:
— Сам-то важен стал. Недавно уже приезжала к нему корреспондентша. Из Москвы тоже. Не застала только — в районе был.
— Знаю, — кивнул Стас. — Из нашей газеты. С вами разговаривала?
— Да, проговорили три часа. Не дождалась, расстроенная была. А сам, то же самое, как рассказала о ней, расстроился, что не застала. Да, знамо дело, всем разговоры приятные вокруг себя охота слышать, да и работяга он большой — статья об нем авторитету бы прибавила…
— Это уж точно, — сказал Стас. — Корреспондентка книжку у вас здесь не забывала? Просила захватить, если сохранилась…
Хлопнула входная дверь. Тихонов выпрямился, сунул руку под пиджак, щелкнул предохранителем “Макарова”. Женщина сделала шаг к двери.
— Стойте! — свистящим шепотом сказал Стас. — Стойте на месте…
Женщина обомлела. Распахнулась дверь.
— Заходите, Ерыгин, я вас уже час дожидаюсь.
Вошедший автоматически сделал еще один шаг, сказал:
— Здрасте, — и судорожно обернулся.
Стас больно ткнул его стволом пистолета под ребро и сорвавшимся на фальцет голосом крикнул:
— Ну-ка, ну-ка, без глупостей! — Вздохнув, сказал: — Я за вами две недели не для того гоняюсь, чтобы сейчас еще кросс устраивать…
Женщина, оцепенев от ужаса, прижалась к стене. Из кухни нанесло чад подгорающего мяса.
— Вы, Нина Степановна, займитесь пока на кухне, а мы с вашим супругом побеседуем.
На крыльце затопали тяжелые шаги. Стас, прижав к бедру наведенный на Ерыгина пистолет, отскочил к столу, чтобы видна была входная дверь. Громыхнула щеколда, и вошли три милиционера. Стас облегченно вздохнул и подумал: “Вообще-то глупость, конечно, была — идти за ним одному. Он же меня соплей перебить может. Расчет на внезапность оправдался…”
— Что, Ерыгин, здесь говорить будем или прямо в Москву поедем?
Ерыгин разлепил сразу запекшиеся губы, хрипло сказал:
— Не о чем мне с тобой говорить…
Стас кивнул милиционерам:
— Наручники…
2.
Тихонов вышел на трап первым, за ним — Ерыгин, которого придерживали сзади два оперативника. Они шли из носового салона, и пассажиры, выходившие из двери у хвоста самолета, удивленно и испуганно смотрели на эту молчаливую группу. Внизу, у первой ступеньки трапа, стоял, расстегнув пальто, заложив руки в карманы, широко расставив ноги, Шарапов. И Тихонову вдруг захотелось побежать по лестнице ему навстречу, обнять и сказать что-нибудь такое, что завтра ни за что не скажешь. Не спеша спустился, усмехнулся, протянул руку:
— Здравствуйте, Владимир Иванович. — Кивнул через плечо. — Вот и нашел я его все-таки…
Шарапов и не взглянул на убийцу. Не отпуская руки Стаса, он смотрел на него своими чуть раскосыми монгольскими глазами. Потом сказал медленно, и слова будто падали на бетон тяжелыми мягкими гирьками:
— Я рад, сынок, что это тебе удалось, — он сделал паузу и добавил, хотя Стас заметил, что Шарапову не хотелось этого говорить: — Если бы ты его не взял, тебе жить дальше было бы нелегко…
Аэропорт был похож на огромный светящийся кусок сахара. Прожектора высвечивали серебристые сигары самолетов, искры вспыхивали на полосках снега между бетонными плитами, тускло светились огни в черном лаке оперативных “Волг”. Шарапов посмотрел в серое, безжизненное лицо Ерыгина и сказал оперативникам:
— Поезжайте с ним в первой.
Ерыгина посадили в машину, вырвался белый дымок из выхлопной трубы, и машина рывком ушла в ночь, на шоссе, в Москву. Шарапов открыл дверцу второй “Волги”.
— Влезай, я за тобой.
Шофер Вася сказал:
— Здравствуйте, Станислав Павлович! Мы вас заждались.
— Не говори — два дня не был, — улыбнулся Стас и почувствовал, что все кончилось, что он — дома…
Мелькали черные деревья на обочинах, вдалеке горели огоньки на шпиле Университета. “Волга” со свистом и шелестом летела по пустынному ночному шоссе. Голос Тихонова звучал надтреснуто:
— В принципе мы с вами не ошиблись, Владимир Иванович, предположив, что причина смерти Тани скрыта в ее личной жизни. Но мы не знали этого человека и поэтому канцелярски сузили понятие личной жизни. Вы понимаете, для Тани не было чужих болей и бед, они становились ее личными бедами, частью ее личной жизни. Так и получилось, когда она познакомилась с Анной Хижняк. А жизнь Хижняк — отдельная страшная трагедия, за которую надо было бы само по себе расстрелять этого бешеного пса. Вот послушайте. Анна Хижняк вышла замуж за местного счетовода Ерыгина прямо перед войной. И как только в Здолбунов — это под самым Ровно — пришли немцы, Ерыгин отправился к ним и предложил свои услуги. Парень он был здоровый, незадолго до войны стал чемпионом города по стрельбе. Ерыгина взяли в карательные войска СД, и он прославился неслыханной жестокостью. Скоро стал командовать расстрелами евреев, советских и партийных работников. Мне рассказала Хижняк, что Ерыгин выстраивал в шеренгу и с большого расстояния из карабина беглым огнем валил людей через одного. Это называлось у него “расчет на первый-второй”. В середине сорок второго года Ерыгин получил серебряную медаль “За заслуги перед рейхом” и нашивки ротенфюрера. Он каждый день приходил в дом ее матери, куда Анна убежала от него с крошечным ребенком, издевался над нею и бил. А когда понял, что она не вернется к нему, сдал ее в фельджандармерию как связную партизан. Шесть дней просидела она в камере, ожидая виселицы. На седьмую ночь в Здолбунов нагрянули партизаны, сожгли дотла комендатуру, перебили всех немцев и полицаев, а арестованных освободили. Она ушла с шестимесячным сыном к партизанам, уверенная, что этого изувера убили вместе с остальными бандюгами. Да выжил, сволочь, сменил фамилию, окопался, женился и осел на глубинке.
Прошло двадцать четыре года, и в руки Анны Федоровны случайно попадает газета с групповым снимком передовиков. И в одном из них она узнает Ерыгина. Причем подписи под снимком нет. Знаете, как дают иногда — “участники совещания обсуждают…” Это произошло за неделю до встречи с Таней. А Таня должна была о ней очерк написать. И, видимо, здорово она умела с людьми разговаривать. Поговорили, поговорили, не выдержала Хижняк, расплакалась и рассказала ей все. А до этого — никому ни полслова. Там, понимаете, возникла страшная коллизия. Сын вырос, в этом году кончает Киевский университет. И до сего дня уверен, что отец его геройски погиб на фронте. Она специально после войны все бросила, уехала из Здолбунова, чтобы кто-нибудь не рассказал пацану о том, кем был его отец. Я ее хорошо понимаю — это для парня было бы никогда не заживающей раной. И вот рвется Хижняк на части — надо бы пойти, заявить, проверить, не ошиблась ли она. А с другой стороны, боится — вдруг не подох он тогда, жив, арестуют его — процесс громкий, в газетах все. Сын, счастье единственное, проклянет ее за то, что скрыла от него такое. А через месяц — распределение у парня. И все же Таня убедила ее, что молчать нельзя. Но поскольку Хижняк не была полностью уверена, что на фотографии именно Ерыгин, Таня вызвалась по дороге заехать и проверить — это же по пути, два с половиной часа на автобусе от Брянска.
Вот так появился лишний день в командировке Аксеновой. Таня сошла с поезда в Брянске, по газетному фотоснимку с помощью местной редакции легко установила Ерыгина и поехала к нему…
Машина промчалась мимо щита с надписью “Москва”, зашелестела по Ленинскому проспекту. Шарапов слушал сосредоточенно, ни разу не перебил.
…— На месте его не оказалось — в районе был. Аксенова объяснила жене, что она — корреспондент, стала беседовать с ней. И тут Таня допустила ошибку. Жена, очень простая, тихая женщина, добросовестно пересказала Ерыгину содержание их разговора. Как я понял, его насторожили три вопроса Тани: давно ли они женаты, где он был во время войны и жил ли раньше Ерыгин в Здолбунове. И этот старый волк сделал стойку.
Таня сама не была уверена в том, что она нашла подлинного Ерыгина. Очень тонкая, деликатная, она не решилась обратиться в официальные органы с предложением проверить подозрения Хижняк. Боялась оскорбить человека таким жутким предположением. Тем более жена сказала, что он через пару дней собирался поехать по делам в Москву. Таня оставила для него записку со своим телефоном и попросила срочно позвонить ей по очень важному делу.
И тогда он положил в чемодан купленную в Брянске у воришки винтовку…
Тихонов помолчал, долго смотрел в окно, потом сказал:
— Я вот все думал — зачем он купил тогда винтовку? На всякий случай? Вряд ли. Прошли недавно большие процессы над пойманными изменниками, и он точно знал, что ни под какую амнистию не подпадет…
“Волга” с визгом прошла поворот с бульвара и выскочила на уже безлюдную ночную Петровку, затормозила у ворот. Шарапов и Тихонов вылезли, постояли, глубоко вдыхая холодный чистый воздух. Шарапов достал пачку сигарет, спросил:
— Может, закуришь?
Тихонов пожал плечами:
— Давайте испорчу одну за компанию.
Они стояли, прислонясь к ограде, и курили, и постовой удивленно смотрел на них. Шарапов бросил окурок в снег, взял Тихонова за руку:
— Пошли, Стас. Еще немного.
Они поднялись в кабинет Шарапова и он, не снимая пальто, подошел к телефону, коротко бросил:
— Ведите.
Сидели, молчали, смотрели друг на друга и думали каждый о своем, оба об одном и том же. До тех пор, пока в коридоре не раздался тяжелый размеренный стук шагов. Так шагает конвой.
Он вошел в дверь боком, так и стал посреди комнаты, сбычившись, с ненавистью глядя на них. Молчали долго, и Тихонов потом не мог вспомнить: как это было долго — час или минута. И все в комнате было пронизано такой взаимной ненавистью, что Стасу показалось, будто окна не выдерживают ее тяжести и тонко дрожат.
Наконец Шарапов сказал:
— Ну, Лагунов–Ерыгин, будете каяться или пойдете в суд на одних следственных доказательствах?
Лагунов хрипло выдохнул:
— Какие еще, к хренам, доказательства у вас есть?!
— Расскажи ему, Тихонов, про доказательства.
Стас, не поднимая глаз от пола и методически отстукивая ногой такт, монотонным голосом, будто читая обвинительное заключение, рассказывал:
— Четырнадцатого февраля, в понедельник, около половины шестого, вы позвонили Тане Аксеновой в редакцию и уговорили ее приехать в гостиницу. Заодно, мол, забрать и забытую ею книжку. Это было через несколько минут после того, как Козак уехал. Таня приехала около семи часов. За это время вы достали из чемодана, собрали ствол и приклад винтовки. В это время дежурная по этажу сдавала белье, в коридоре ходило много народу, поэтому приход Тани остался незамеченным. Вы беседовали с ней немногим более часа, и Таня окончательно поняла, что никакой вы не Лагунов, а именно скрывавшийся больше двадцати лет Ерыгин. Но она не сумела этого скрыть от вас, и вы поняли, что прямо из гостиницы она пойдет в КГБ или к нам. Тогда вы окончательно решили, что положение безвыходное, терять вам нечего — за прошлые зверства все равно полагался расстрел. Вы уже знали, что, выйдя из гостиницы, Таня пойдет перед вашими окнами по пустырю. Затворив за ней дверь, вы заметили, что в коридоре по-прежнему нет дежурной. Вы заперлись, включили на полную мощность радио, погасили в комнате свет, отворили верхнюю фрамугу и встали на стул, оперев ствол винтовки на оконный переплет. Вы хотели застрелить Таню на середине пустыря — это место просматривается лучше всего. Но прямо за нею по тропинке шел мужчина по фамилии Казанцев, и он сразу бы увидел, как она упала. Поэтому вы дождались, когда он обогнал ее метров на пятнадцать, и нажали спусковой крючок. В этот выстрел было вложено все ваше бандитское мастерство. Впрочем, вы и не сомневались, что убьете ее наповал. Опыт большой. Выстрел услышать никто не мог — у этих винтовок негромкий бой, — а шум радио погасил и его. После этого вы разобрали винтовку, спрятали под пальто ствол и приклад, тихо открыли дверь и выглянули в коридор. Там по-прежнему никого не было. Вы захлопнули дверь, быстро подошли к столу дежурной и оставили ключ от номера. Потом вернулись назад — к черному ходу, спустились по лестнице вниз и вышли во двор, а оттуда — на стоянку такси около гостиницы “Заря”. По дороге засунули в глубокий сугроб ствол и приклад. Из взволнованных разговоров прохожих об убийстве на пустыре вы поняли, что беспокоиться вам нечего — вы послали пулю точно.
Сев в такси, вы поехали в Большой театр. Вы приехали в начале десятого и полчаса ожидали конца спектакля, после чего спросили у кого-то из выходящих зрителей программку и билет. Снова взяли такси и вернулись в гостиницу. Здесь вы уже постарались максимально обратить на себя внимание горничной Гафуровой, вплоть до того, что пели: “О дайте, дайте мне свободу”. План удался, и Гафурова впоследствии охотно подтвердила ваше алиби. После этого вы решили не дергаться, а сидеть и ждать.
Вообще-то вам ничего другого и не оставалось, потому что, я уверен, вы не смогли узнать у Тани, как она нашла вас. Если бы вы поняли, что на след навела Хижняк, вы тотчас же поехали бы в Ровно, чтобы убрать этого опасного свидетеля.
В разговоре со мной вы осторожно и ловко намекнули на Козака, а потом успокоились окончательно. Правда, здесь вам здорово помог сам Козак. Своей дурацкой хвастливостью он чуть не сбил меня с толку, когда наврал, что книга Брэдбери принадлежит ему. К сожалению, я поздновато сообразил, что он просто хотел продемонстрировать свою интеллигентность…
И все-таки несколько ошибок вы сделали. Вы слишком настойчиво акцентировали, что ваш Кромск — в Орловской области. Когда я поинтересовался этим, то узнал, что Кромск — хоть и в Орловской области, но расположен гораздо ближе к Брянску, чем к Орлу. И зря вы так на виду держали книгу, подаренную московской библиотеке Суламифь Яковлевной Пайкиной. Но все это — детали. О них разговор будет потом. Сейчас мы вас спрашиваем: вы хотите рассказать нам о своих преступлениях?
— Хочу, — сглотнул слюну Лагунов. — Хочу. Хочу сказать, что мало, мало вас стрелял! Сколько смогу…
— Не сможешь, гад! — сказал Шарапов. — Отстрелялся! — И кивнул конвою: — Уведите…
Затихли в коридоре шаги. Шарапов посмотрел на Тихонова. Стас сидел, закрыв глаза, шевеля неслышно губами…
— Поехали домой, Стас.
— Сейчас, — встрепенулся Тихонов. — Подождите только минутку, я хочу зайти к себе, посмотреть одну бумажку…
Стас подошел к своей двери, вставил в скважину ключ, повернул, но замок не открывался. Он дергал его влево-вправо, вверх-вниз, но замок не открывался. Сломался совсем. Кружилась голова. Стас решил присесть на мгновенье на скамейку в коридоре, чтобы перестала дрожать рука и спокойно открыть замок.
Он сел, привалился к стене. Камень приятно холодил затылок. “Сейчас, посижу еще чуть-чуть и встану”, — бормотал Стас, и веки пухли, тяжелели, голова клонилась на плечо, и губы расплывались в улыбку…
Так и застал его Шарапов спящим со счастливым лицом у дверей кабинета, где плохо открывался замок.
АГЕНТ АБВЕРА
Редактор С.И.Смирнов
Художник Н.А.Усачев
Художественный редактор А.И.Прозоровская
Технический редактор Н.Я.Макарова
Корректор К.В.Смирнова
Г-12685. Сдано в набор 16.7.71 г. Подписано в печать U.3.72 г.
Формат бумаги 841081/32. Печ. л. 16,5. Усл. печ. л. 27,720.
Уч.-изд. л. 29,150.
Бумага типографская № 2. Тираж 200.000 экз. (1-й завод 1—100.000)
Изд. № 4/5232. Цена 99 коп. Зак. 713
Ордена Трудового Красного Знамени
Военное издательство Министерства обороны СССР.
103160, Москва, К-160
1-я типография Воениздата
103006, Москва, К-6, проезд Скворцова-Степанова, дом 3
Агент абвера. Повести. (Военные приключения).
А23 М., Воениздат, 1972 г.