Всем хочется знать, как улучшить свою иммунную систему.

Наберите в поисковике фразу «иммунная система как» – и первая же подсказка оптимистично продолжит: «укрепить». В идеале достичь этой цели хотелось бы с помощью приятного на вкус чудо-продукта – желательно какой-нибудь ягоды, произрастающей в потаенных уголках Анд. Такая ягода, разумеется, продавались бы за бешеные деньги, но ведь это означало бы одно: она и впрямь творит чудеса! Большинство людей хотело бы укрепить свою иммунную систему просто для того, чтобы перестать без конца простужаться и периодически подхватывать грипп, прикасаясь к кишащим микробами поручням в общественном транспорте. Но где же в самом деле спрятан ключ от активной и здоровой иммунной системы?

Наша склонность подхватывать инфекции – печальное последствие чрезмерной социализации. Наверное, каждому из нас хотя бы раз в год приходится пережить несколько неприятных недель, когда нам нездоровится настолько, что мы не в состоянии работать, но не настолько, чтобы лежать пластом на диване. Если мы стиснем зубы и через силу пойдем на работу, где будем чихать и кашлять весь день, то тем самым исполним заветную мечту гадкого микроба – продолжим общаться, а значит, поможем ему, микробу, путешествовать и размножаться. Именно такое состояние – когда нам не настолько плохо, чтобы сидеть целый день дома, – и означает, что патоген (то есть болезнетворный микроб) достиг идеального равновесия между вирулентностью (заразностью) и безвредностью. То есть он одновременно достаточно зол и опасен, чтобы передаться другому человеку (ведь кашель и чихание – верные пособники заразы!), и достаточно безобиден, чтобы не дать вам умереть, пока вы не встретитесь с другими людьми – новыми потенциальными хозяевами для микробов. Один из своеобразных «плюсов» по-настоящему опасных заразных болезней с очень высокой вероятностью летального исхода (более 90 %) – таких, как лихорадка Эбола и сибирская язва, – как раз заключается в том, что возбуждающие их вирусы так быстро убивают своих жертв, что те почти никого не успевают заразить. Угроза заражения Эболой, эпидемия которой вспыхнула в Западной Африке в 2014 году, возможно, и возникла потому, что этот вирус сделался менее опасным и стал уносить жизни лишь 50–70 % заразившихся людей. Снижение вирулентности и уровня смертности приводит к тому, что заболевшие живут немного дольше, давая вирусу больше шансов поразить организмы новых жертв и тем самым продолжить распространение эпидемии.

С другой стороны, многие животные почти не страдают от этих заразных болезней – и не потому, что обладают более стойкой иммунной системой, а потому, что для передачи инфекции и распространения эпидемии требуется контакт с другими восприимчивыми особями. Горные козы-одиночки, обитающие во Французских Альпах, едва ли встречаются со своими собратьями, живущими в Пиренеях, а потому инфекции среди них – большая редкость. То же относится и к хищникам, которые предпочитают одиночный образ жизни, – например, к леопардам: популяции таких видов просто не дают инфекционным болезням ни малейшего шанса для распространения.

Помножьте нашу общительность на жажду странствий – и получите отрадный для патогенов результат. Еще бы: постоянные контакты – и нескончаемый приток свежей крови! Любопытно, что, кроме людей, самыми активными переносчиками болезней (в том числе и лихорадки Эболы) являются летучие мыши. Подобно нам, большинство видов летучих мышей живут большими колониями, которые насчитывают тысячи или даже миллионы особей и при этом плотно заполняют тесные пространства. Это дает патогенам огромные возможности для расселения: вирусы стремительной волной разбегаются по летучим мышам, а затем мутируют и спустя несколько месяцев или лет совершают новое массированное нападение. Кроме того, летучие мыши умеют летать! Когда особи, живущие в разных местах, собираются вместе на общих кормовых территориях, то же самое делают и их микробы, что позволяет им преодолевать расстояния между изолированными популяциями. Этими чертами – высокой коммуникабельностью и исключительной мобильностью – люди гораздо больше похожи на летучих мышей, чем нам, возможно, хотелось бы думать. Мы тоже живем в перенаселенных городах и летаем по миру, а попутно обмениваемся микробами – как безвредными, так и патогенными – и способствуем их распространению.

На самом деле проблема большинства людей – вовсе не слабость иммунной системы, а, напротив, ее чрезмерная активность. Может быть, кому-то и кажется само собой разумеющимся, что каждую весну он испытывает приступы сенной лихорадки или чихает всякий раз, как берет на руки кошку, но это ненормально. Пожалуй, о «норме» тут можно говорить лишь в том смысле, что сейчас в развитых странах аллергиями страдает огромное число людей. Но сделайте мысленно шаг назад и задумайтесь: неужели это эволюционный процесс «позаботился» о том, чтобы 10 % детей периодически задыхались и не могли нормально дышать, как это происходит при астме? Неужели можно считать заслугой эволюции и то, что 40 % детей и 30 % взрослых страдают от непереносимости цветочной пыльцы (именно это происходит при сенной лихорадке)? Аллергики редко задумываются о том, что у них иммунная дисфункция, однако именно в этом и заключается суть аллергии. Так что им нужно не укреплять иммунную систему, а, наоборот, как-то ее «обуздать». Аллергии возникают по вине иммунной системы, которая проявляет слишком высокую активность и борется с теми веществами, которые не представляют никакой угрозы для организма. Вот почему для лечения аллергий часто применяются стероиды и антигистаминные препараты, призванные успокоить иммунную систему.

В развитых странах различные формы аллергии уже надежно закрепились на захваченных позициях. К 1990-м годам они замедлили победное шествие, как бы удовольствовавшись уже пораженной частью населения. Такая стабилизация, возможно, указывала лишь на то, что все генетически предрасположенные к аллергии люди оказались ею охвачены, а не на то, что лежащая в основе этого явления причина была устранена. Однако вдали от людских толп, в настоящей сельской глуши, в доиндустриальных, не затронутых западными новшествами уголках мира об аллергиях почти не слыхивали. Между тем в регионах, занимающих промежуточное положение между развитым миром и редкими оазисами родоплеменной культуры, эта проблема встает все более остро: в каждом новом поколении все больше людей становится жертвами противоестественной иммунной гиперреакции. И с той самой поры, когда эта напасть впервые заявила о себе на Западе, то есть с 1950-х годов, люди пытаются найти ее причину.

На протяжении большей части прошлого века преобладала теория, согласно которой аллергии возникают у детей в результате инфекции. Но в 1989 году британский врач Дэвид Стрэчен оспорил эту теорию, изложив в емкой и четкой научной статье иную точку зрения: аллергии возникают из-за недостатка инфекций. Стрэчен изучил медико-социальные статистические данные выборки из 17 тысяч британских детей, родившихся в течение одной недели марта 1958 года; сведения об их жизни фиксировались вплоть до достижения ими возраста 23 лет. Из всех данных, собранных об этих детях (их социальной принадлежности, материальном благополучии, месте жительства и так далее), на вероятность подхватить сенную лихорадку повлияли только два фактора. Первый – это количество братьев и сестер, имеющихся у ребенка: оказалось, что у единственного ребенка в семье гораздо больше шансов заболеть сенной лихорадкой, чем у детей, имеющих по три-четыре брата или сестры. Вторым фактором было старшинство: дети, у которых были старшие братья или сестры, страдали от сенной лихорадки реже, чем те, у кого имелись лишь младшие братья или сестры.

Всякий родитель знает: малыши чихают почти постоянно. Выходя из младенческого возраста, дети становятся ползучими и ходячими рассадниками всевозможных бактерий и вирусов, потому что их иммунная система впервые подвергается атакам патогенов, окружающих нас со всех сторон. Привычка карапузов тащить в рот все подряд приводит к тому, что микробы (и хорошие, и плохие) повсюду следуют за ними. Чем больше собирается детей, тем больше микробов оказывается в их слюне и соплях, которыми они неизбежно обмениваются друг с другом. Дэвид Стрэчен предположил, что в многодетных семьях инфекции, которые приносят домой старшие братья и сестры, младшим детям идут только на пользу. По его мнению, инфекции, которые дети успевают подхватить в первые годы жизни, в дальнейшем защищают их от сенной лихорадки и других аллергий.

Идея Стрэчена, которую быстро окрестили «гипотезой гигиены», находила фактическое подтверждение: действительно, аллергии распространялись одновременно с повышением гигиенических стандартов. На смену ванне с чуть теплой водой, которую принимали раз в неделю, перед посещением церкви, пришел ежедневный горячий душ. Еда теперь чаще хранится в холодильнике или морозильнике, чем в виде солений или маринадов. Семьи становятся малочисленнее, все больше людей живут в городах, в условиях большей чистоты. Похоже, гипотеза гигиены попала в точку – тем более что в развивающихся странах, где уровень инфекционных заболеваний гораздо выше, аллергии – большая редкость. Может быть, и правда люди в Европе и Северной Америке живут в таких «стерильных» условиях, что это идет им во вред? Получается, их иммунная система в отсутствие настоящего врага в отчаянии бросается на совершенно безобидные вещества вроде цветочной пыльцы.

Хотя гипотеза гигиены предлагала иммунологам совершенно новый подход к проблеме, она быстро обрела популярность среди ученых. Как и всякая интуитивная догадка, она привлекает понятными аналогиями: иммунные клетки легко представить себе, например, в образе свирепых охотников, чья работа – выслеживать и убивать. Людям не нравится изнывать от вынужденного безделья, они стараются найти себе хоть какое-то занятие. С тех пор как медицина с помощью прививок покончила с опасными инфекционными болезнями, а соблюдение гигиены избавило нас от прочих бактерий, иммунные клетки остались без дела: им некого больше убивать. Такая аналогия позволяет сделать вывод: иммунные клетки, оставшись без работы, переключили внимание на безвредные вещества и продолжают бороться уже с ними.

Высказывалось предположение, что этот принцип распространяется не только на бактериальные и вирусные инфекции, но и на паразитов – в частности, червей ленточного (как цепни) и круглого типа (вроде остриц или глистов). Как и в случае с микроскопическими патогенами, риск подцепить личинки червей-паразитов в развитом мире практически сведен к нулю. И ученые, и обыватели стали подозревать, что раньше эти черви обеспечивали нашу иммунную систему работой, а их исчезновение привело к недостатку загруженности и избытку «рабочей силы».

Выявленная Дэвидом Стрэченом связь между составом семьи и аллергиями впоследствии рассматривалась в десятках других исследований. Возникла красивая теория, подробно объяснявшая, как именно работает этот принцип. Представьте на минуту, что иммунная система делится на две части: армию и флот (прошу прощения за слишком упрощенное описание вооруженных сил). Представим себе, что армия имеет дело с угрозами на суше, а флот – с угрозами на море. Уменьшение числа угроз на море со временем приведет к тому, что многие из тех, кто собирался поступать во флот, вместо этого пойдут в сухопутные войска. Но если при этом особых угроз не наблюдается и на суше, то вскоре в армии окажется слишком много ничем не занятых солдат.

В организме происходит примерно то же самое: «дивизия» иммунных клеток, называемых Т-хелперами 1 («помощниками»), или Тh1, обычно реагирует на угрозы в виде бактерий и вирусов. Вторая «дивизия» – Т-хелперы 2 (Th2) – отбивает атаки паразитов, в том числе червей. Если опасность инфекционных болезней, возбуждаемых бактериями и вирусами, ослабевает с улучшением гигиены, ряды дивизии Th1 редеют. Освободившиеся места заполняются бойцами Th2, однако оказывается, что дополнительным клеткам Th2 практически нечем заняться. Поэтому, кроме исполнения своих прямых обязанностей – борьбы с червями, – они начинают нападать на безвредные вещества, в том числе на пыльцу и частицы кожи животных. Это простая и изящная теория. Но верна ли она?

Для подтверждения своей гипотезы Стрэчен начал искать взаимосвязи уже не между составом семьи и аллергиями, а между аллергиями и инфекциями. Имелись некоторые данные, косвенно подтверждавшие его догадку: люди, переболевшие гепатитом А или корью, реже страдали от аллергий, чем не переболевшие. Озадачивало, однако, то, что для большинства других распространенных инфекций выявить подобную связь было крайне трудно. Так, сам Стрэчен установил, что у младенцев, перенесших какую-либо инфекцию в течение первого месяца жизни, шансы приобрести впоследствии аллергию были ничуть не меньше, чем у младенцев, ничем не заражавшихся. Даже в тех случаях, когда большему количеству инфекций соответствовало меньшее количество аллергий, обычно находилось более аргументированное объяснение такой связи.

К сожалению, подобно моей аналогии с армией и флотом, упрощенное представление о «разделении труда» в иммунной системе при борьбе с патогенами между клетками Th1 и Th2 не выдерживает критики. Не существует таких патогенов, с которыми боролись бы исключительно клетки Th1 или клетки Th2: все патогены вызывают на себя «огонь» клеток обоих типов. Кроме того, если бы в росте заболеваемости аллергиями были виноваты лишние клетки Th2, то одновременно повышался бы уровень заболеваемости детским диабетом и рассеянным склерозом. Обе эти болезни относятся к аутоиммунным расстройствам, при которых организм нападает на собственные клетки, и при обеих у больных наблюдается избыточное количество клеток не из дивизии Th2, а из дивизии Th1.

Однако самый противоречивый момент в гипотезе гигиены – это то, что даже в отсутствие микробов и паразитов все равно остается явно «законная» мишень для иммунных клеток, которую они должны предпочитать и пыльце, и частицам кожи животных. Хотя жители Запада в наши дни довольно редко встречаются с настоящими патогенами, их организм подвергается таким массированным атакам микробов, которые способны привести в замешательство даже самую сильную иммунную систему. Эти полчища микроорганизмов-интервентов – наша микрофлора – весят в общей сложности почти два килограмма и имеют «центр управления» в толстой кишке. Там они обитают в непосредственной близости от наибольшего во всем человеческом организме скопления иммунных клеток. И все же, несмотря на столь опасное соседство, они благополучно сосуществуют рядом. Если бы иммунная система в самом деле страдала от безделья в отсутствие реальных врагов – разве иммунные клетки не воспользовались бы случаем, чтобы напасть на этих чужаков?

Все сводится к вопросу о том, как именно иммунная система решает, на кого нападать. Ответ может показаться очевидным: она должна противостоять всему, что не является частью организма. В человеке – на «нечеловеческое», в кошке – на «некошачье», в крысе – на «некрысиное». Иными словами – на чужое. Все, что требуется, – это определить, что является человеческим (кошачьим, крысиным), то есть своим, и не трогать это, и что является нечеловеческим, чужим, и уничтожить это. Именно такое противопоставление своего и чужого более ста лет было одним из основных постулатов иммунологии.

А теперь давайте подумаем, что происходило бы, если бы иммунная система действительно строго следовала такому принципу, то есть нападала бы на любые попадавшиеся ей чужие частицы: на молекулы пищи, на пыльцу, на пыль, даже на чужую слюну. Сражаться со всем этим бесполезно, это было бы пустой тратой энергии, тем более что сами по себе эти вещества безвредны. Если нечто является чужим, это еще не означает, что оно представляет опасность и на него нужно нападать. Кое-что лучше не трогать.

С другой стороны, представьте себе, что происходило бы, если бы иммунная система не уничтожала ничего своего. Пожалуй, вообразить такую картину несколько сложнее, однако разобраться в этом не менее важно: существует множество такого своего, какого иметь совершенно не нужно, причем такого, пожалуй, гораздо больше, чем нам кажется. Подумать только: если бы иммунная система не устраняла никакие свои частицы, то у нас были бы перепончатые пальцы на руках и ногах. Примерно на девятой неделе беременности человеческий зародыш величиной с виноградину начинает обретать сходство с человеком. На этом этапе клетки между пальцами на будущих руках и ногах «совершают самоубийство», то есть подвергаются запрограммированной клеточной смерти – чтобы дать пальцам разделиться. «Операцию» по удалению перепонок выполняют фагоциты – особая группа иммунных клеток, чья задача – окружить и «съесть» ненужные клетки перепонок (слово фагоциты в переводе с греческого означает «клеткоеды»).

То же относится и к синапсам в мозгу. Идеального баланса между запоминанием и забыванием можно добиться только путем разрушения ненужных, бесполезных связей между нейронами, и эта задача возлагается на особую «профессиональную» разновидность фагоцитов. Сходная судьба и у клеток, которые могут превратиться в раковые. При копировании ДНК происходят ошибки – причем гораздо чаще, чем мы думаем (речь идет о десятках раз в день). Эти ошибки чреваты тем, что клетка может получить «ключ к бессмертию», что означает рак. И именно клетки иммунной системы, «патрулирующие» организм и выявляющие признаки таких ошибок, постоянно мешают этому опасному процессу. Таким образом, терпимость к некоторым чужеродным веществам и нападки на некоторые свои молекулы – это не менее важные задачи, чем уничтожение патогенов.

Совершенно очевидно, что микрофлора – это нечто чужое, не свое. Это множество самостоятельных организмов, принадлежащих не просто к иному, отличному от нас виду, но и к нескольким разным царствам. Кроме того, они чрезвычайно похожи на тех самых существ, которые создают больше всего хлопот для иммунной системы, – на патогенные разновидности бактерий, вирусов и грибов. Представители микрофлоры даже обладают тем же типом «предательских» молекул, покрывающих их внешнюю поверхность, по которым иммунная система обычно распознает патогены. И все же есть в этих микробах нечто такое, что командует иммунной системе: этих не тронь!

Первоначальная гипотеза гигиены, выдвинутая Дэвидом Стрэченом, была прорывом, но сейчас она подвергается пересмотру. Стрэчен предполагал, что чем больше инфекций человек перенес в детстве, тем меньше его шансы подхватить впоследствии аллергию. Проблема в том, что для подтверждения этой гипотезы не хватило доказательств, и предложенные механизмы далеко не всегда работают. Критика, которой сегодня подвергается гипотеза гигиены, дополняет изначальную идею тонким нюансом. Хотя наша микрофлора не вызывает болезней, само ее присутствие в нашем организме является в каком-то смысле обширной инфекцией. Эти микробы – оккупанты, однако их вторжение произошло так давно, они живут с нами так долго и приносят нам такую огромную пользу, что иммунная система давно научилась мириться с ними. Но как же все-таки нашим микробам-оккупантам удалось избежать истребления? И что происходит с нашей отлично настроенной иммунной системой, когда в микробной среде нарушается равновесие?

Пока я изучала микробы, населяющие человеческое тело, в моем сознании произошел переворот: я стала воспринимать себя не как изолированную личность, а как сосуд для моей микрофлоры. А теперь я воспринимаю нас – себя и моих микробов – как единую команду. Но, как это бывает в любых взаимоотношениях, получить от них я хочу лишь столько, сколько даю сама. Я снабжаю их пищей и защищаю, а они в ответ поддерживают и питают меня. Выбирая еду, я задумываюсь о том, за что мне скажут спасибо мои микробы: ведь от того, насколько добросовестным хозяином я буду для них, зависит и мое собственное физическое и душевное здоровье. Они – моя персональная колония, и забота об их благополучии не менее важна, чем забота о клетках моего тела.

Несмотря на то что осознанный подход к нашему партнерству является исключительно человеческой способностью, подобные союзы микробы образуют не только с людьми. Как я расскажу в шестой главе, ваша личная колония микробов родом из того «ноева ковчега», который вы получили при рождении от матери. А ваша мама, конечно же, получила свои первые микробы от вашей бабушки, та – от прабабушки, и так далее, почти до бесконечности. В глубокой древности (отсчитаем назад 8000 этих «пра-») передача микробных даров от матери к ребенку происходила у наших далеких пращуров, еще не ставших видом Homo sapiens, человеком разумным. Эта передача происходила постоянно, на протяжении всей нашей эволюционной истории, еще до появления человека, до появления приматов, до появления млекопитающих, на заре существования животного царства.

У преподавателей биологии есть любимый фокус: они просят учеников встать, развести руки в стороны и представить себе, что на этом отрезке, как на шкале, умещается вся история нашей планеты. На самом кончике среднего пальца правой руки обозначено время образования Земли – 4,6 миллиарда лет назад. Кончик среднего пальца левой руки обозначает сегодняшний день. Промежуток времени от кончика среднего пальца правой руки до ее локтя ушел на то, чтобы горные породы Земли остыли, после чего возникла первая жизнь в форме бактерий. От возникновения этих примитивных существ до появления простейших животных прошло 3 миллиарда лет, так что следующая важная отметка на нашей «ручной» шкале находится на предплечье чуть выше левого запястья. Млекопитающие во всем их многообразии возникнут на среднем пальце левой руки, а мы, люди, появимся лишь на самом краешке ногтя этого пальца. Об этом уже не раз говорили до меня: достаточно лишь срезать этот ноготь – и все следы нашего существования исчезнут.

История Земли

Итак, животные никогда не жили отдельно от бактерий. Существование тех и других настолько тесно связано, что внутри почти каждой клетки живут потомки первых бактерий. Поглощенные более крупными клетками, эти бактерии жизненно необходимы, так как каждая из них специализируется на превращении молекул пищи в энергию. Это митохондрии – «электростанции» наших клеток, которые преобразуют еду в энергию путем кислородного дыхания. Эти бывшие бактерии, играющие сейчас столь же важную роль в жизни многоклеточных организмов, что и на заре существования царства животных, уже настолько встроились в нас, что мы считаем их неотъемлемой частью наших клеток, а не самостоятельными микроорганизмами. Митохондрии – это, образно говоря, микроскопические «посольства», через которые были скреплены самые ранние договоры о союзе и сотрудничестве, заключенные между двумя кардинально различными группами организмов. С тех самых пор самые маленькие организмы всегда работали в одной команде с более крупными.

Эволюция митохондрий

Принцип образования этих союзов можно понять, поглядев на филогенетическое дерево, или «древо жизни». Если нарисовать эволюционное дерево, показывающее взаимосвязи между видами млекопитающих, и другое дерево – с бактериями, населяющими этих млекопитающих, – то станет ясно, что эти группы прошли эволюционный путь вместе. Эти два дерева являются отражениями друг друга: там, где один вид млекопитающих разделяется на два, свойственные им микробы тоже разделяются, и дальше каждый новый подвид развивается уже самостоятельно, вместе с новым хозяином. Благодаря выявлению такой тесной взаимосвязи между микрофлорой и организмом-хозяином и возникла революционная идея, которая позволяет подобраться к самой сути работы, проделанной эволюцией путем естественного отбора.

Я начну с того, с чего начал Дарвин в «Происхождении видов», – не с естественного, а с искусственного отбора. Дарвин писал о разведении голубей, потому что это было любимым хобби некоторых сословий в то время. Я объясню свою мысль на примере собак. И немецкий дог, и фокстерьер – потомки волков, однако ни одна из этих пород внешне не похожа на своих предков. Немецких (или «датских») догов выводили для охоты на оленей, кабанов и даже медведей в лесах Германии. В каждом поколении заводчики отбирают самых крупных, быстрых и сильных собак, чтобы те произвели новое поколение. Мало-помалу в потомстве все ярче проявляются именно те черты, за которые заводчики выбирают отдельных собак. Иными словами, отбор наиболее подходящих качеств происходит искусственным, а не естественным путем. Фокстерьеры, находящиеся на противоположном конце условной шкалы, отбираются за быстроту реакции, ловкость и способность пролезть в лисью нору – и опять все решают заводчики, а не естественная среда.

Естественный отбор работает примерно так же, только вместо человека, отбирающего собак с нужными ему качествами, все определяет природа. Гепарду нужны очень сильные ноги, чтобы бегать за добычей; большие легкие и сердце, чтобы не устать раньше своей жертвы; острое зрение, чтобы издалека заметить детеныша, отставшего от стада газелей. Лягушке нужны перепончатые лапы, чтобы легко отталкиваться от воды; крепкая икра, способная выжить на солнцепеке, и кожа маскировочного окраса, чтобы укрыться от глаз цапли. Каждая из этих черт определяется климатом, средой обитания, конкуренцией, питанием, а также хищниками, ведущими охоту на данный вид.

Однако среди биологов-эволюционистов не утихают споры о том, что же все-таки подлежит отбору. Казалось бы, все просто: выживает и оставляет потомство особь с крепкими мышцами или перепончатыми лапами. Иными словами, отбирается та особь, которой обстоятельства позволяют продолжить род. Но почему тогда львицы так заботятся о львятах? Почему рабочие пчелы оберегают пчелиную матку? Почему молодые водяные курочки заботятся о родителях? Или, что еще удивительнее, почему одна летучая мышь-вампир отрыгивает выпитую ею кровь другой мыши, когда той не повезло с добычей, даже если они не связаны никаким родством? Если для каждой отдельной особи действительно важнее всего собственное успешное размножение, зачем они помогают другим? Эти вопросы не дают покоя биологам и заставляют их говорить о том, что отбор идет не на уровне отдельных особей, а на более высоком уровне. Если взаимовыручка помогает членам какой-то группы (особенно если они не связаны родством) продолжить род, значит, предметом отбора для окружающей среды являются не особи, а целые группы.

Ричард Докинз обязательно напомнил бы нам, что в обеих гипотезах – индивидуального и группового отбора – упускается главное. В своей книге «Эгоистичный ген», вышедшей в 1976 году, он подробно изложил взгляды нескольких выдающихся биологов-эволюционистов, которые считают, что предметом естественного отбора являются гены. Тело, как объясняет Докинз, – это всего лишь носитель и передатчик генов, позволяющий им вести и продолжать бессмертное существование. Подобно особям, у них имеются вариации, они могут воспроизводиться, они передаются от поколения к поколению. Дело в том, что именно гены определяют шансы особи на воспроизводство, а значит, именно они, а не особь, либо отбираются, либо отвергаются. Разумеется, ген не может действовать в одиночку. Даже самый животворный, чадородный ген, каким только мутация может наделить ту или иную особь, ограничивается свойствами соседних генов. И тут мы должны вернуться к началу – то есть к особи, – но уже лучше понимая всю сложность естественного отбора.

Совместная эволюция видов организмов-хозяев и их микрофлоры дополняет еще одним нюансом и без того запутанную паутину путей эволюционного развития. Давайте рассмотрим травоядное животное – например, бизона – и попытаемся представить себе, как в его случае работал бы естественный отбор в отсутствие микрофлоры. Наш бизон должен быть достаточно крупным, чтобы отпугивать волков, достаточно шерстистым, чтобы не замерзнуть холодной зимой, и достаточно сильным, чтобы переносить переходы на большие расстояния в поисках хороших пастбищ. Однако эти, да и многие другие качества бизона, необходимые для жизни и продолжения рода, окажутся бесполезными, если у него не будет нужного набора кишечных микробов. В одиночку, без этих микробов, бизон не сможет переваривать траву. Он может до отказа набить себе брюхо травой, но она останется лежать там мертвым грузом: не будут усваиваться пищевые молекулы, не будет вырабатываться энергия. А без энергии бизон не сможет расти, передвигаться, размножаться и вообще жить. Все будет без толку.

Бизон и его микрофлора развивались не порознь, а вместе. Они прошли отбор не сами по себе, а в тесном союзе. Конечно, бизон должен быть крупным, шерстистым и сильным, но еще он должен хорошо переваривать пищу, чтобы добиться благосклонности естественного отбора. Он должен обладать хорошими микробами. Симбиоз организма-хозяина (будь то бизон, рыба, насекомое или человек) и населяющих его микробов называется «холобионтом», то есть «живой единицей». Именно эта неизбежная взаимозависимость навела Юджина и Илану Розенберг из Тель-Авивского университета в Израиле на мысль, что естественный отбор может происходить еще на одном уровне. Они считают, что за репродуктивные достоинства отбираются не только особи и группы, но и холобионты. Поскольку ни одно животное не может существовать независимо от своей микрофлоры, а микрофлора – независимо от своего хозяина, невозможно выбрать одно без другого. Таким образом, естественный отбор распространяется на их союз как на целую живую единицу, благоволя, как и в случае отбора особей, тем комбинациям «транспорта» и «пассажиров», которые достаточно сильны и выносливы, способны выживать и размножаться.

Как показывает Докинз, в конечном итоге отбор направлен на гены, будь то гены животных или микробов. Поэтому и идея, выдвинутая Розенбергами, получила название гипотезы «хологеномного отбора» – то есть отбора одновременно хозяйского и микробиомного генома.

Дело в том, что иммунная система человека развивалась не в изоляции. Она никогда не была стерильным набором наростов, трубочек и блуждающих клеток, ожидающих нападения со стороны неизвестного врага. Скорее она «росла и воспитывалась» бок о бок с микробами всех мастей – как с полезными, так и с теми, которые несут разные болезни. Из-за этих тысячелетий войн и перемирий иммунная система давно настроена на присутствие микробов. Когда они куда-то исчезают, привычное равновесие нарушается. Представьте себе, что вы научились водить машину с постоянно включенным ручным тормозом. Вы уже точно знаете, с какой силой нужно нажимать на педаль газа, чтобы преодолеть торможение, вы ездите так уже несколько десятков лет, и все получается без сучка без задоринки, но вдруг ручной тормоз пропадает, вы пытаетесь ехать, но машину хаотично заносит, болтает и швыряет, и вы просто не справляетесь с управлением.

Разумеется, даже у самых нездоровых людей имеется хоть какая-то микрофлора. За всю историю человечества лишь один-единственный человек прожил всю жизнь, практически не соприкоснувшись с микробами. Этим человеком стал мальчик, который с самого рождения жил внутри пузыря в Хьюстонской больнице. Дэвид Веттер, получивший в СМИ прозвище «Мальчика в пузыре», страдал от тяжелого комбинированного иммунодефицита (ТКИД): это означало, что его организм был совершенно неспособен защищать себя от патогенов. До его появления на свет родители Дэвида уже потеряли первого сына, пораженного той же генетической болезнью, но врачи убедили их, что вот-вот будет изобретено лекарство от нее, и мать Дэвида решилась забеременеть снова.

Дэвид появился на свет в 1971 году при помощи кесарева сечения и сразу же был помещен в стерильный пластиковый пузырь. К нему прикасались в пластиковых перчатках, кормили стерилизованной смесью для младенцев. Он никогда не знал ни запаха материнской кожи, ни прикосновения отцовской руки. Он играл с другими детьми только через пластиковую перегородку, которая мешала обмениваться игрушками и заглушала смех. Чтобы Дэвид мог покинуть стерильный пузырь, ему необходимо было пересадить костный мозг его старшей сестры. Врачи надеялись, что это поможет «завести» его бездействующую иммунную систему и избавить его от врожденной болезни. Однако выяснилось, что сестра – неподходящий донор для трансплантации. Дэвид был обречен на пожизненное заточение внутри пузыря.

Несмотря на страшный диагноз, Дэвид, живя под защитой своей капсулы, оставался относительно здоровым и ни разу ничем не болел до самой смерти, наступившей в возрасте 12 лет. Любопытно, что при чрезвычайно плохой пространственной памяти он обладал повышенной чувствительностью к ходу времени – вероятно, потому, что перед его мозгом почти никогда не ставилась задача ориентироваться в пространстве – только во времени. Было проведено множество исследований физического и психического здоровья Дэвида, однако уже имевшиеся сведения о пользе микрофлоры, то есть о ее роли в синтезировании витаминов, так и не пополнились новыми данными, и сам факт безмикробного существования мальчика не был изучен должным образом. В конце концов, в отсутствие подходящего донора, врачи решили, несмотря на риски, пересадить ему костный мозг сестры. Через месяц после операции Дэвид скончался от лимфомы – рака иммунной системы. Этот рак был вызван вирусом Эпштейна – Барр, который таился в костном мозге его сестры и, не замеченный докторами, был занесен в организм Дэвида.

Невзирая на все старания врачей уберечь Дэвида от любых микробов, с самого рождения его кишечник постепенно заселяло все больше и больше видов бактерий. Конечно, врачи знали об этом (ведь они периодически проверяли фекалии Дэвида на наличие микроорганизмов), однако та простая колония кишечных бактерий, которую он приобрел, похоже, не причиняла ему никакого вреда. Если бы организм Дэвида был действительно безмикробным, то следователь, присутствовавший при вскрытии его тела, наверняка заметил бы ненормальные пропорции пищеварительной системы. Первый отдел толстой кишки – слепая кишка, к которой прикреплен аппендикс, – по размерам напоминал бы не теннисный, а футбольный мяч. Складчатая поверхность тонкой кишки, скорее всего, имела бы значительно меньшую площадь, чем обычно, и к ней подходило бы гораздо меньше кровеносных сосудов. В действительности же пищеварительный тракт Дэвида выглядел так же, как у нормальных детей.

Желудочно-кишечные деформации типичны для безмикробных лабораторных животных, хотя конкретные причины этого до сих пор неизвестны. Одна исследовательница рассказывала мне, что, когда она впервые препарировала безмикробную мышь, ее ужаснул размер слепой кишки: она занимала почти всю брюшную полость животного. Лишь потом она узнала, что у всех безмикробных мышей слепая кишка гипертрофирована. Их иммунная система тоже сильно отличается от иммунной системы нормальных мышей: складывается впечатление, что после рождения их организм так и не созревает. Тонкая кишка млекопитающих, колонизованных нормальной микрофлорой (в том числе людей), обычно испещрена пучками клеток – так называемыми пейеровыми бляшками, которые работают как своего рода пограничные КПП. Каждый такой «пункт досмотра» представляет собой ряд крошечных «центров оценки», куда все проходящие мимо «не свои» частицы попадают для «собеседования» с иммунными клетками: те «допрашивают» пришельцев об их намерениях и «цели поездки». Если кто-то из чужаков вызывает у «пограничников» подозрения, они начинают охотиться за другими подобными «подозреваемыми», проникшими в кишечник или даже в прочие части тела. Но в организме безмикробных животных этих «погранзастав» слишком мало, а стоящие там «солдаты» слишком плохо обучены и медлительны: они даже не успевают оповестить товарищей на других КПП о злостных нарушителях границы. С такой иммунной системой животное подвергается крайне высокому риску заражения – если только не живет внутри безопасного пузыря. И действительно, если подопытных безмикробных животных выпускают на волю из стерильных капсул, они быстро подхватывают инфекцию и погибают.

Совершенно ясно, что микрофлора оказывает сильнейшее влияние на развитие иммунной системы, резко повышая ее способность бороться с болезнями. С нормальными морскими свинками, если инфицировать их бактериями шигеллами (которые у людей вызывают понос), ничего не случается, а вот безмикробные морские свинки неизбежно умирают. Но если заселить кишечник морской свинки хотя бы одним видом нормальных кишечных микробов, уже одно это защитит ее от смертоносного действия шигеллы. Однако такой эффект можно наблюдать не только на примере животных, лишенных микрофлоры. Если животным дают антибиотики, нарушающие нормальный баланс микрофлоры, это тоже приводит к учащению инфекций. Например, после приема антибиотиков мыши уже не могут побороть вирус гриппа, если его вводят через носовое отверстие. Они заболевают, тогда как мыши, не получавшие антибиотиков, остаются здоровыми. Дело в том, что иммунные клетки и антитела, которые выявляют патогены, подлежащие уничтожению, после курса антибиотиков перестают вырабатываться в тех количествах, которые необходимы, чтобы помешать инфекции расползтись и попасть в легкие.

Это кажется очень странным: ведь антибиотики придумали для того, чтобы лечить инфекции, а не вызывать их. Однако хотя антибиотики и способны исцелить организм от какой-то одной инфекции, они не в силах защитить его от других. Лежащее на поверхности объяснение заключается в том, что, оставшись без микробов-защитников, организм становится уязвимым для атак болезнетворных микробов. Но антибиотики редко уменьшают численность имеющихся в организме защитных микробов; чаще они меняют соотношение разных видов микробов. Похоже, все решает пропорция разных представителей микрофлоры.

Первая линия обороны в кишечнике – это толстый слой слизи. В непосредственной близости от клеток, выстилающих стенки кишечника, слизь свободна от всяких микробов, но во внешнем слое обитает множество представителей микрофлоры. Такой антибиотик, как, например, метронидазол, убивает только анаэробных бактерий – тех, которые не переносят кислорода. Подобное изменение состава микрофлоры меняет поведение иммунной системы в целом. Деятельность оставшихся в живых микробов вступает в конфликт с работой тех биохимических соединений, которые производят белок муцин – слизистый секрет для защитного слоя в нашем кишечнике – на основе информации, записанной в человеческих генах. Если этот слой становится тоньше, то всевозможным микробам проще подобраться к стенкам кишечника. Когда они или их химические компоненты «перелезут через забор» и проникнут в кровоток, иммунная система мобилизует свои резервы.

Тут возникает вопрос: если антибиотики меняют работу иммунной системы, значит, принимая их, мы становимся более слабыми и болезненными? Исследование, охватившее 85 тысяч пациентов, показало, что люди, которые проходят длительный курс лечения антибиотиками от угрей, подхватывают простуду и другие заболевания верхних дыхательных путей в два раза чаще, чем пациенты с угревой сыпью, не принимающие антибиотиков. Другое исследование, проводившееся на студентах, показало, что прием антибиотиков повышает риск простуды в четыре раза.

Какова же взаимосвязь между антибиотиками и аллергиями? В 2013 году ответить на этот вопрос попытались ученые из Бристольского университета в Великобритании. Они запустили масштабный научно-исследовательский проект «Дети девяностых» (Children of the 90s). В рамках проекта было собрано огромное количество сведений о здоровье и социальном окружении детей, родившихся у 14 тысяч женщин, забеременевших в начале 1990-х годов. В числе прочего имелись и данные о приеме антибиотиков в младенческом возрасте. Выяснилось, что дети, которым давали антибиотики до двухлетнего возраста (а таких оказалось на удивление много – 74 %!), в среднем в два раза чаще других к восьми годам заболевали астмой. Чем больше антибиотиков принимал ребенок, тем выше были его шансы в дальнейшем заболеть астмой, экземой и сенной лихорадкой.

Однако корреляция далеко не всегда говорит о наличии причинно-следственной связи. Так, несколько лет назад ведущий исследователь антибиотиков обнаружил, что чем больше дети смотрят телевизор, тем выше вероятность развития у них астмы. Разумеется, несмотря на схожесть с результатами, полученными при изучении эффекта антибиотиков, никому не пришло в голову утверждать всерьез, что иммунную дисфункцию в легких вызывает просмотр телевизора. В действительности количество часов, проведенных перед экраном, использовалось лишь как косвенный показатель физической активности детей. Но как знать наверняка, что количество антибиотиков, полученных ребенком, тоже не является лишь косвенным свидетельством воздействия какого-то другого фактора? Например, это может указывать на степень нервозности родителей или, что еще логичнее, на то, что антибиотики назначались как раз для лечения ранних симптомов астмы. Исследователи нашли ответ и на этот вопрос, снова просчитав вероятности, но на этот раз исключив всех детей, которые страдали от хрипов и затрудненного дыхания в возрасте до 18 месяцев. Взаимосвязь по-прежнему четко прослеживалась.

Разумеется, антибиотики принимают для того, чтобы изгнать из организма инфекцию, но теперь гипотеза гигиены предстает перед нами в свете взаимоотношений между антибиотиками и аллергией. Остается вопрос: почему иммунная система вдруг начинает нападать именно на безвредные аллергены, игнорируя куда более серьезную угрозу со стороны обитающих внутри нас микробов? И если распространение аллергий связано с уменьшением числа инфекций, то почему люди, перенесшие меньше инфекций, не становятся чаще жертвами аллергий?

В 1998 году профессор Агнес Вольд из Гётеборгского университета в Швеции первой предложила альтернативу гипотезе гигиены. В ту пору изучению важности микрофлоры уделяли все больше внимания, и отсутствие взаимосвязи между аллергиями и инфекциями уже начало подрывать идею Стрэчена. А вот между аллергиями и употреблением антибиотиков имелась не только корреляция, но и прямая связь. Ранее коллега Вольд, Ингегерд Адлерберт, уже сравнивала микрофлору младенцев, появившихся на свет в родильных домах Швеции и Пакистана.

У малышей, родившихся в Швеции, где уровень аллергии очень высок, обнаружилось гораздо меньшее разнообразие бактерий, чем у пакистанских младенцев. Особенно это касалось группы так называемых энтеробактерий. Разумеется, уровень гигиены в Швеции намного выше, чем в Пакистане, но следует заметить: пакистанские дети не болели никакими инфекционными заболеваниями. Просто у них внутри жило больше микробов, особенно относившихся к той группе бактерий, которые обитают в кишечнике взрослого человека, а значит, содержатся и в материнских фекалиях, и в целом в окружающей среде. Возможно, на состав и численность микробов, заселявших изначально пустой кишечник новорожденных младенцев, в значительной мере влияли акушерские методы, применяемые в Швеции, – в том числе обработка наружных половых органов роженицы дезинфицирующими средствами перед родами.

Вольд предположила, что к росту аллергий приводит именно это изменение в составе микрофлоры, а не непосредственный контакт с источниками инфекций. Она провела масштабное исследование, охватившее младенцев из Швеции, Великобритании и Италии, и проследила за изменениями их микрофлоры в течение некоторого времени. Как и ожидалось, малыши, которые росли в условиях повышенной гигиены, были колонизованы меньшим количеством видов – и опять это касалось главным образом энтеробактерий. Их место заняли представители другой группы бактерий – стафилококки, которые обычно живут не в кишечнике, а на коже. Не удалось выделить какой-то конкретный вид или даже конкретную группу микробов, которых можно было бы связать с последующим развитием аллергии у ребенка, но стало понятно, что ключевую роль играет разнообразие микробов, живущих в детском кишечнике. У детей, которые впоследствии страдали аллергиями, в кишечнике наблюдалось гораздо меньшее разнообразие микроорганизмов, чем у тех детей, которые оставались здоровыми.

Сделанная Вольд корректировка гипотезы гигиены Стрэчена обрела большую популярность среди иммунологов и микробиологов. Исследования кишечной микрофлоры человека продолжались два десятилетия, и за это время представление о механизмах, которые заставляют иммунную систему развиваться в нужном направлении и служить нашему здоровью, заметно углубилось. «Стерильная» чистота среды обитания мешает не только распространению инфекционных болезней, но и нормальной колонизации организма теми микробами, которых иногда называют «старыми друзьями». Эти старые друзья прошли с нами, шаг за шагом, весь путь эволюции, тесно общаясь со своим спутником и товарищем – нашей иммунной системой. Гипотеза гигиены переродилась в гипотезу «старых друзей»: прежняя идея повернулась к нам новой стороной. Так о чем же беседует микрофлора с человеческим телом или с организмом любого другого животного? Откуда человеческий организм узнаёт, каким микробам можно доверять, а каких нужно безжалостно уничтожать?

Иммунная система работает как армия из множества клеток разных типов, каждая из которых играет четко определенную роль в обнаружении угроз и уничтожении противника, как это бывает в вооруженных силах. Если макрофаги – это пехотинцы, которые просто поедают таящие угрозу бактерии, а В-лимфоци-ты – снайперы, обученные реагировать на конкретную цель, то Т-хелперы (например, Th1 и Th2) – это офицеры службы связи, предупреждающие другие войска о вторжении. Запуск всех этих реакций начинается с антигенов – маленьких молекул на поверхности патогена, которые и выдают в нем врага. Антигены играют роль красных флажков, которые иммунная система немедленно расценивает как сигналы опасности, причем неважно, встречалась она ранее с этим конкретным патогеном или нет. Поскольку все патогены снабжены такими «флажками», они неизбежно будут опознаны, как только проникнут в организм.

Раньше, когда иммунологи еще оперировали понятиями «свое» и «чужое», считалось, что патогены выдают свое присутствие антигенами, которые находятся на поверхности их клеток. Но ученые упускали из виду то обстоятельство, что полезные микробы имеют точно такие же флажки, которые посылают иммунной системе точно такие же сигналы, что и флажки патогенов. Эти флажки просто обозначали их как микробов, но никоим образом не сообщали организму, кто идет – друг или враг. Будет ошибкой думать, будто просвещенная иммунная система не обращает внимания на микрофлору. Все совсем не так: вероятнее всего, полезные микробы каким-то способом убедили нашу иммунную систему не гнать их, а пропустить и оставить.

Можно решить, что все иммунные клетки заняты охотой на врагов и уничтожением целей. Но в любой системе, существующей внутри организма, должно соблюдаться равновесие. Иммунная система – не исключение: провоспалительные сигналы (в атаку!) должны уравновешиваться противовоспалительными (отбой!). За противовоспалительные процессы отвечает недавно выявленный вид иммунных клеток – регуляторные Т-клетки, которые выступают в роли своего рода бригадных генералов, координируя общую иммунную реакцию. Эти клетки, обозначаемые как Tregs, «успокаивают» наиболее свирепых солдат иммунного войска. Чем больше Tregs, тем менее реативна иммунная система, и чем их меньше, тем агрессивнее ее реакция.

Действительно, у детей, имеющих генетическую мутацию, которая препятствует образованию регуляторных Т-клеток, развивается тяжелая болезнь – синдром Х-сцепленной иммунной дисрегуляции, полиэндокринопатии, энтеропатии (IPEX). Иммунная система теряет равновесие и начинает вырабатывать большое количество провоспалительных иммунных клеток, отчего непомерно раздуваются лимфатические узлы и селезенка. Агрессивные клетки наносят непоправимый урон внутренним органам, обычно вызывая ранний диабет, экзему, пищевые аллергии, воспалительное расстройство кишечника и трудноизлечимую диарею. Такое множество аутоиммунных и аллергических расстройств, по вине которых выходит из строя один орган за другим, приводит к ранней смерти.

Однако, как ни удивительно, согласно новым данным, тот «главнокомандующий», чьи приказы выполняют противовоспалительные Tregs, – это не какая-нибудь человеческая клетка высшего ранга, действующая исключительно в интересах нашего организма. Оказывается, приказы отдает микрофлора, а регуляторные Т-клетки – лишь ее подчиненные. Регулируя количество этих клеток-супрессоров, микрофлора обеспечивает выживание самой себе. Для нее спокойная и толерантная иммунная система – залог легкой жизни без страха быть атакованной и истребленной. Конечно, сама мысль о том, что микрофлора по мере развития приноровилась подавлять нашу иммунную систему ради собственного благополучия, немного пугает. Выходит, на самом высшем уровне происходит ее вмешательство в жизненно необходимый механизм противостояния нашим старейшим противникам! Но тревожиться не стоит: долгая эволюционная история сосуществования с микрофлорой привела к такой точной настройке иммунного баланса, что обе стороны получают максимально возможную выгоду.

Гораздо большее беспокойство вызывает утрата прежнего разнообразия микрофлоры у тех людей, которые ведут так называемый «западный» образ жизни. Если у них меньше видов микробов, что происходит с их регуляторными Т-клетками? Группа ученых, среди которых была и Агнес Вольд, решила найти ответ на этот вопрос с помощью старых лабораторных любимцев – безмикробных мышей. Исследователи измерили эффективность Т-клеток у безмикробных мышей, а затем сравнили результат с картиной, наблюдавшейся у нормальных мышей. Выяснилось, что безмикробным мышам для подавления агрессивной иммунной реакции требуется гораздо большее количество Т-клеток по отношению к числу нападающих клеток; это говорит о том, что регуляторные Т-клетки, выработанные в отсутствие микрофлоры, гораздо «слабее», чем произведенные организмом нормальной мыши. В другом эксперименте организм безмикробной мыши, которой ввели немного кишечной микрофлоры от обычной мыши, начал вырабатывать больше Т-клеток, и это помогло остановить агрессивную реакцию ее иммунной системы.

Как же представителям микрофлоры удается этот фокус? Ведь их клеточная поверхность покрыта красными флажками – точно такими же, как у патогенных микробов, и все же они способны не только не раздражать, но даже укрощать иммунную систему. Похоже, для того чтобы это работало, у каждого полезного вида имеется личный «пароль», который известен только ему самому и иммунной системе. Профессор Саркис Мазманян из Калифорнийского технологического института обнаружил один такой пароль, подобранный бактерией Bacteroides fragilis (одним из самых многочисленных представителей нашей микрофлоры, которые обычно поселяются в кишечнике сразу после рождения). Эта бактерия выделяет особое химическое вещество – полисахарид А (ПСА), – которое проступает на поверхности B. fragilis в виде крошечных капсул. В толстой кишке эти капсулы проглатывают иммунные клетки – и ПСА, оказавшись внутри их, запускает мобилизацию Т-клеток. Затем Т-клетки рассылают химические сигналы другим иммунным клеткам, сообщая им, что нападать на B. fragilis не следует.

Используя ПСА в качестве пароля, B. fragilis преобразует про-воспалительную реакцию иммунной системы в противовоспалительную. Вполне возможно, что ПСА и другие пароли, предъявляемые нашими «колонизаторами-первопроходцами», играют важную роль в подавлении иммунной реакции и предотвращении аллергий. Наверное, различные штаммы микробов нашли бесчисленное множество подобных паролей для того, чтобы получать беспрепятственный доступ в человеческий организм на правах «членов клуба для избранных». У животных, страдающих от аллергий, наблюдается такой же дефицит регуляторных Т-клеток, как у людей, пораженных смертельной иммунной болезнью – синдромом IPEX. По-видимому, без успокоительного действия Т-клеток «круиз-контроль» ломается – и иммунная система мчится не разбирая дороги и налетая на все подряд, включая самые безобидные вещества.

А теперь я расскажу вам о холере – о той самой болезни, из-за которой в далеком 1854 году многие литры водянистых белых испражнений попали в водопровод в лондонском районе Сохо и отравили множество людей. От периодических вспышек этой страшной болезни и в наши дни продолжают страдать жители развивающихся стран. Холеру возбуждает маленькая бактерия – холерный вибрион (Vibrio cholerae), поселяющийся в тонкой кишке. Большинство болезнетворных бактерий стремится незаметно проскочить через кордоны иммунной системы, чтобы затем укрепиться и «окопаться», отразить все атаки и, наконец, вызвать длительную инфекцию. Холерный вибрион ведет себя нахально и с самого начала не скрывает своего присутствия. На первом этапе своей миссии бактерия прикрепляется к кишечной стенке и начинает быстро размножаться. Однако холерный вибрион не стремится задерживаться в организме и вызывать стойкую инфекцию: у него совсем другие планы. Он устремляется наружу, увлекая за собой огромное количество слизи и жидкости из организма несчастного хозяина, для которого этот массовый исход незваных гостей означает хронический понос и обезвоживание.

Поэтому при холере диарея становится общей стратегией и для бактерии, и для иммунной системы. Бактерия использует ее для того, чтобы выбраться наружу и заразить новых жертв, а иммунная система – для того, чтобы очистить организм от патогена и выделенных им токсинов. Механизм таков: стенка кишечника очень похожа на кирпичную стену – она представляет собой слой плотно прилегающих друг к другу клеток. Кирпичи скрепляются цементным раствором, а клетки прочно связаны между собой белковыми цепочками. Это делает стенки кишечника чуть более гибкими. Как правило, любые частицы, пытающиеся проникнуть из кишечника в кровоток, сталкиваются с необходимостью пройти через клетки стенки, а здесь их подвергают самому суровому досмотру. Но иногда белковые цепочки ослабевают, позволяя веществам проникать из крови в кишечник и наоборот. Поэтому в случае необходимости вода может выделиться из крови, просочиться между клетками стенки кишечника прямо в его полость и вызвать диарею. Это полезно в тех случаях, когда организму нужно срочно избавиться от патогенов.

В стратегии холерного вибриона, выходящего из организма вместе с потоками воды, примечательны два аспекта. Первый касается воздействия на имеющиеся у нас микробные сообщества и на работу нашей иммунной системы, а второй – с которого я и начну – интересен сам по себе.

Я имею в виду те «переговоры», которые ведут между собой бактерии V. cholerae, прежде чем коллективно устремиться к выходу. И я вовсе не злоупотребляю антропоморфными метафорами: эти бактерии, как и многие другие, действительно переговариваются между собой. Инфекционная стратегия, которую они выработали, разворачивается по следующему плану. На первом этапе микробы оккупируют тонкую кишку и плодятся как кролики. На втором этапе, когда популяция увеличивается до определенного размера, а хозяин оказывается на волоске от смерти, они вылетают из него с бурными потоками поноса, потому что размножившиеся бактерии уже готовы заразить десять новых хозяев. Сложность этой стратегии в том, чтобы вовремя определить, когда численность популяции будет достаточной для побега с обреченного корабля. Решение этой проблемы называется «определением кворума». Каждая бактерия постоянно выделяет мизерное количество особого вещества. В случае холерного вибриона это вещество называется «холерный аутоиндуктор 1», или CAI-1. Чем больше бактерий в популяции, тем выше концентрация CAI-1. Поэтому в какой-то момент они ощущают, что набран «кворум», то есть минимальное число присутствующих, при котором можно проводить голосование. Когда это происходит, бактерии чувствуют: все, пора бежать.

С этой задачей они справляются не менее ловко. Концентрация CAI-1, а также другого аутоиндуктора, AI2, заставляет холерный вибрион менять экспрессию генов. Бактерии в массовом порядке отключают те гены, которые помогали им прикрепляться к стенке кишечника. Затем они включают другой набор генов – тех, что вырабатывают особое вещество, заставляющее кишечные стенки отворять шлюзовые ворота. Один из этих генов отвечает за выработку токсина, который называется токсином межклеточных соединений, zonula occludens toxin, сокращенно – Zot. Его открыл ученый и гастроэнтеролог Алессио Фазано, уроженец Италии, работающий в Массачусетской детской больнице общего профиля в Бостоне. Под действием Zot цепи, скрепляющие клетки стенок кишечника, ослабевают, позволяя воде проникать внутрь, и холерный вибрион вместе с потоками воды быстро выбирается из кишечника наружу.

Сделав открытие, Фазано задумался: если Zot – это своего рода молекулярный ключ, удачно подобранный к человеческому замку, то для чего вообще существует этот замок? Может быть, существует и человеческий ключ, изначально созданный для этого замка, а холерный вибрион просто тайком сделал его копию? Как и следовало ожидать, Фазано обнаружил новый, уже человеческий белок, похожий на Zot, и назвал его «зонулином». Так же как и Zot, зонулин влияет на прочность белковых цепей, сцепляющих клетки стенок кишечника, и таким образом контролирует проницаемость кишечной стенки. Чем больше зонулина выделяется, тем слабее становится цепь, тем легче расступаются клетки, позволяя крупным молекулам проникать через зазоры из крови в кишку и наоборот.

Открытие зонулина возвращает нас к теме иммунитета. При наличии нормальной, здоровой микрофлоры белковые цепи остаются на своих местах и клетки кишечных стенок крепко и надежно связаны. Никакие крупные или опасные частицы не могут прорваться в кровоток. Но когда баланс микрофлоры нарушается, она начинает вести себя примерно как холерный вибрион, хотя и более мягко, и раздражать иммунную систему. В ответ иммунная система пытается защищаться и высвобождает зонулин, чтобы ослабить белковые цепи, разъединить клетки кишечной стенки и срочно очистить организм. Стенки кишечника перестают быть непроницаемой стеной, которая не пропускает через себя ничего, кроме крошечных пищевых молекул. Эта стена начинает хронически протекать. А через дыры, образовавшиеся между клетками, просачиваются нелегальные мигранты всех мастей, стремящиеся проникнуть в «землю обетованную» нашего организма.

Здесь мы оказываемся на спорной территории. Понятием «протекающий кишечник» очень любит оперировать индустрия «нетрадиционной медицины», которая по алчности и способности искажать факты ничуть не уступает своей более современной сопернице – фармацевтической промышленности. Утверждения о том, что «синдром протекающего кишечника» – корень всех болезней и вообще любых зол, так же стары, как сама эта индустрия. Но лишь недавно были получены хоть сколько-нибудь серьезные научные данные, помогающие понять причины, механизмы и последствия этого явления. Хотя к «официальным» фармацевтическим компаниям тоже можно предъявить множество претензий, вся суть «альтернативной медицины» сводится в лучшем случае к двум видам лечения: к тем, которые вовсе не приносят результатов, а потому не могут называться медициной, и к тем, которые пока не подкрепляются никакими научными и клиническими данными. Пожалуй, стоит упомянуть и третью категорию нетрадиционных методов лечения: те, что невозможно запатентовать и продавать, в том числе отдых и правильное питание.

Врачи и ученые с большой осторожностью подходят к понятию «протекающий кишечник». Пациентам, которые устали искать ответы на вопросы о постоянной усталости, проблемах с животом, головных и других болях, «протекающий кишечник» кажется вполне правдоподобным объяснением. Именно такой «диагноз» с легкостью могут поставить своим пациентам как хорошо информированные, исполненные благих намерений практикующие целители, работающие в русле нетрадиционной медицины, так и шарлатаны, примкнувшие к этому модному течению исключительно ради наживы. Для исцеления они предлагают вполне разумные рекомендации по изменению образа жизни. Разработаны даже специальные тесты для пациентов: если пройти их, можно измерить степень «протечки». Таким образом, практикующие нетрадиционные целители могут не только оценить серьезность проблемы, но и следить потом за улучшениями. Однако официальная медицина по-прежнему относится к этой концепции с недоверием, тем более что из департаментов здравоохранения и медицинских учебных заведений поступает слишком мало сведений в ее поддержку. Национальная служба здравоохранения Великобритании на своем официальном сайте не вселяет особых надежд в пациентов, интересующихся этой идеей:

Сторонники теории «синдрома протекающего кишечника» – главным образом диетологи и целители, пользующиеся методами нетрадиционной и альтернативной медицины, – считают, что стенки кишечника раздражаются и начинают «протекать» под влиянием многих факторов, в том числе чрезмерного размножения дрожжей или бактерий в кишечнике, плохого питания и злоупотребления антибиотиками. Они считают, что непереваренные частицы пищи, бактериальные токсины и болезнетворные микробы способны проходить через «протекающую» стенку кишечника и попадать в кровоток, провоцируя реакцию иммунной системы и вызывая постоянные воспалительные процессы во всем организме. По их мнению, это связано с очень большим числом болезней и проблем со здоровьем. Описанная теория довольно туманна и пока что не подтверждена фактами.

Однако эта точка зрения быстро устаревает. Нежелание воспринимать всерьез наработки нетрадиционной медицины и рисковать своей с трудом заработанной репутацией, возможно, напрасно останавливает тех ученых и врачей, которые изучают проблемы, связанные с проницаемостью кишечника и хроническими воспалениями. Я сама, будучи автором научных книг, испытываю большие сомнения: стоит ли затрагивать эту тему в книге, основанной исключительно на строгих научных данных? Мне очень не хотелось бы выталкивать из «зоны комфорта» наиболее скептично настроенных читателей. Однако база данных научных исследований ширится, и открываются все новые механизмы. Прежде чем вы решите для себя, выдумки это или правда, давайте ознакомимся с уже собранными данными.

Начнем с Алессио Фазано и зонулина. Если изначально Фазано намеревался изучить наступательную тактику холеры, то в итоге он понял, что получил ответ на другой, еще более важный вопрос. В 1990-е годы Фазано, недавно приехавший в США из Италии, работал педиатром-гастроэнтерологом. Среди его пациентов встречались дети, страдавшие целиакией. В те времена эта болезнь была еще сравнительно редкой: она даже не входила в 800-страничный справочник болезней пищеварительной системы, выпущенный в 1994 году. Детям, которых лечил Фазано, становилось плохо, если они съедали даже самое ничтожное количество глютена. Глютен, или клейковина, – это белок, содержащийся в зернах пшеницы, ржи и ячменя: именно он заставляет хлебное тесто упруго тянуться и удерживать внутри себя пузырьки воздуха, образовавшиеся благодаря дрожжам. При целиакии попадание в организм этого белка вызывает аутоиммунную реакцию. Иммунные клетки набрасываются на белок глютен как на врага, вырабатывая против него антитела. Вдобавок те же самые антитела нападают на клетки стенок кишечника, причиняя им вред и вызывая у пациента боли и понос.

Целиакия – весьма специфическая аутоиммунная болезнь, к тому же единственная, у которой известен пусковой механизм обострения – глютен. Иммунологи были довольны: они узнали причину болезни. Генетики тоже радовались: им удалось выявить множество генов, из-за которых одни люди более подвержены целиакии, чем другие. Они вывели формулу: плохие гены + внешний пусковой механизм = болезнь. Но Фазано, будучи гастроэнтерологом, оставался недоволен. Для того чтобы глютен спровоцировал приступ болезни, ему необходимо войти в контакт с иммунными клетками. Стало быть, ему нужно преодолеть препятствие – стенку кишечника. А этого глютен сделать не может – ровно по той же причине, по какой диабетикам приходится делать инъекции инсулина, а не глотать его. Просто у этого белка слишком крупная молекула, которая не может пройти через стенку кишечника сама, без посторонней помощи.

Сделанное Фазано открытие холерного токсина, Zot, и его человеческого аналога, зонулина, оказалось как раз тем необходимым недостающим звеном. Для того чтобы у человека развилась целиакия – неважно, в восемь или в восемьдесят лет, – недостаточно только глютена и «плохого» набора генов. Должно быть еще что-то, что пропустит глютен через барьер кишечной стенки. Фазано знал, что у больных целиакией стенки кишечника действительно «протекают», и у него возникло подозрение, что виноват в этом зонулин. Он исследовал ткани кишечника, взятые у детей, больных целиакией, и у здоровых детей. Как он и предполагал, у больных целиакией уровень зонулина оказался повышенным. Их кишечные стенки становились рыхлыми и пропускали белковые молекулы глютена в кровь, где те запускали аутоиммунную реакцию. В настоящее время на Западе целиакией страдает приблизительно 1 % населения.

Но синдром «протекающего кишечника» и высокий уровень зонулина типичны не только для целиакии. У больных диабетом 1-го типа кишечник тоже отличается повышенной проницаемостью, и, как выяснил Фазано, за этим также стоит зонулин. У крыс той породы, которая используется для исследования диабета, кишечник всегда «дает течь» за несколько недель до развития диабета, и это наводит на мысль, что данный синдром – необходимый этап развития еще и этой аутоиммунной болезни. Если крысам вводят препарат, блокирующий действие зонулина, то у двух третей крыс диабет так и не развивается. Как же обстоит дело с другими болезнями XXI века? Может быть, какие-то из них тоже связаны с синдромом «протекающего кишечника» или с повышенным уровнем зонулина?

Начнем с ожирения. Во второй главе я упоминала о том, что набор веса связан, среди прочего, с высоким уровнем содержания в крови вещества, которое называется липополисахаридом, или ЛПС. Эти молекулы можно представить себе как клетки кожи бактерий. Внутренности бактерий оказываются «запечатанными» внутри такой кожи, которая защищает их от внешних угроз. А еще эти клетки отслаиваются, как и настоящие кожные клетки, постоянно обновляясь. Молекулы ЛПС обволакивают поверхность грамположительных бактерий. Деление бактерий на так называемые «грамположительные» и «грамотрицательные» имеет отношение не к иерархическому делению на виды, роды и типы, о котором шла речь ранее, а к строению их клеточной стенки, которая окрашивается или не окрашивается определенными типами красителей по методу, изобретенному ученым по фамилии Грам. И грамотрицательные, и грамположительные бактерии живут в кишечнике, причем и те и другие могут вести себя и как «хорошие» и как «плохие». Однако то, что молекулы ЛПС, слипшиеся с грамотрицательными бактериями, в большом количестве содержатся в крови тучных людей, – это совершенно точно «плохо». Напрашивается вопрос: как же они туда попадают?

Молекула ЛПС – довольно крупная. При нормальных обстоятельствах она неспособна пробраться сквозь кишечную стенку. Но когда проницаемость кишечной стенки возрастает – иными словами, когда эта стенка «дает течь», – ЛПС проходят между клетками кишечной стенки и попадают в кровь. Попутно они «будят» рецепторы – стражников, следящих за тем, чтобы никто не проник сквозь бреши в заграждении. Встречаясь с ЛПС, они подают сигнал тревоги иммунной системе и выделяют цитокины, которые, будучи химическими «гонцами», разбегаются по организму, поднимают тревогу и мобилизуют войска.

Постепенно воспалительный процесс охватывает все тело. Иммунные клетки, называемые фагоцитами, набрасываются на клетки, запасающие жир, и заставляют их увеличиваться в размерах вместо того, чтобы делиться. Именно фагоциты, а не сам жир, могут составлять до 50 % объема этих клеток в организме тучного человека. Все тело полного или страдающего ожирением человека находится в состоянии пусть слабого, но хронического воспаления. ЛПС в крови не только способствуют набору веса, но и мешают выработке гормона инсулина, приводя к развитию диабета 2-го типа и к сердечной недостаточности.

Избыточное содержание ЛПС в крови, оказывается, имеет отношение и к психическим расстройствам. У людей, страдающих депрессией, у детей-аутистов и шизофреников часто наблюдаются синдром «протекающего кишечника» и хроническое воспаление. Что любопытно, спровоцировать раздражение кишечника, после которого он начинает «течь», могут и травмирующие события – начиная от разлуки с матерью в младенческом возрасте и заканчивая смертью близкого человека. Пока неясно, является ли это недостающим биологическим звеном между переживанием стресса и развитием депрессии, но, как и в случае с осью «кишечник – микрофлора – мозг», данные об этом продолжают накапливаться. Депрессия часто сопутствует телесным недугам – от ожирения до СРТК и угревой сыпи, – но обычно это объясняют удручающим характером самих болезней. А вот гипотеза о том, что «течь» в кишечнике приводит к хроническому воспалению и дает толчок развитию физических и душевных болезней, – это совершенно новая и многообещающая идея в медицинской науке.

Разумеется, «протекающий кишечник» не является причиной всех болезней на свете – а также политических и социальных бедствий, в которых некоторые заодно его обвиняют. Однако о проблеме стоит как следует поразмыслить (а заодно, возможно, и переименовать ее, поскольку сегодняшнее название невольно вызывает скепсис). Серьезные научные работы, подтверждающие важную роль этого явления в генезисе целого ряда заболеваний, сейчас остаются в тени из-за «порочащих связей» самого понятия с шарлатанскими домыслами. Ожирение, аллергии, аутоиммунные болезни и психические расстройства – все это часто сопровождается повышенной проницаемостью стенок кишечника, влекущей за собой хроническое воспаление. Это воспаление может принимать форму чрезмерной реакции иммунной системы, которая откликается на вторжение в организм «нелегальных мигрантов», нарушивших границу, то есть прорвавших оборону кишечной стенки, – от пищевых молекул вроде клейковины и лактозы до бактериальных выделений вроде ЛПС. Иногда жертвами перекрестного огня становятся клетки самого человеческого организма, что приводит к аутоиммунным болезням. По-видимому, здоровая сбалансированная микрофлора выступает в роли бдительного часового, который оберегает целостность и нерушимость кишечника и стоит на страже нашего здоровья.

Под прицел гиперактивной иммунной системы попадают не только аллергены и собственные клетки организма, но и некоторые представители микрофлоры, как, по всей видимости, происходит в случае вездесущей «болезни цивилизации» – угревой сыпи. В научных целях мне довелось побывать в некоторых изолированных уголках нашей планеты. Я провела много времени вдали от Лондона – в таких местах, где природа, климат и культура не имеют ничего общего с нашей влажной и прохладной средой. Например, в джунглях, где люди охотятся на поссума или канчиля, когда хотят пообедать. В пустынях, где самое быстрое средство передвижения – верблюд. В деревенских общинах, где целые дома плавают на плотах в море. В каждом из этих мест жизнь совершенно не похожа на нашу. Пищу там ловят, убивают и едят, так что людям не нужны ни супермаркеты, ни упаковка. Ночью воцаряется полная темнота, нарушаемая разве что пламенем масляного светильника или костра. Болезни там несут вполне реальную угрозу жизни. В таких местах спящему ребенку может выклевать глаз курица. Там авария на рабочем месте – это падение дерева во время сбора дикого меда. Там если нет дождя, то нет и ужина. Самое главное – люди едят то, что сами могут поймать или вырастить, а о здоровье заботятся при помощи трав и молитв.

Чего точно не увидишь ни в высокогорьях Папуа – Новой Гвинеи, в десятках километров от ближайшей дороги, ни в приморских стойбищах на индонезийском острове Сулавеси, – так это людей, обезображенных акне, то есть угрями. Прыщей там не увидишь даже у подростков. Однако в Австралии, Европе, Америке и Японии акне есть у всех. Я почти не преувеличиваю, говоря «у всех», потому что это очень близко к истине. Более 90 % людей, живущих в развитых странах, в тот или иной период жизни страдают от прыщей или угрей. Хуже всего приходится подросткам, но в последние несколько десятилетий эта напасть распространилась и на другие возрастные категории. Теперь угри продолжают преследовать и взрослых людей – особенно женщин – и после двадцати, и после тридцати лет, а иногда и дольше. Примерно 40 % женщин в возрасте от 25 до 40 лет в той или иной степени страдают от акне, притом что многие из них избежали этой напасти в переходном возрасте. По поводу угрей к дерматологам обращаются гораздо чаще, чем по поводу других кожных заболеваний. Как и в случае с сенной лихорадкой, мы привыкли воспринимать угри, особенно у подростков, как нечто неизбежное. Однако если бы это действительно было так, разве от угрей не страдали бы и жители территорий, не затронутых промышленной цивилизацией?

Если немного задуматься, может показаться нелепым, что угревая сыпь преследует такое множество людей. Но еще более странно то, что почти никто не пытался выяснить причины этой – если называть вещи своими именами – эпидемии, несмотря на неумолимый рост числа заболевших – особенно среди взрослых, уже успевших забыть о проблемах полового созревания. Более полувека нам давали одни и те же объяснения: чрезмерная активность «мужских» гормонов, избыточное количество кожного сала и неистовая бактерия Propionibacterium acnes в сумме вызывают уродливую иммунную реакцию, выражающуюся в покраснении, воспалении и появлении гнойников (содержимое которых – не что иное, как лимфа с массой мертвых лейкоцитов). Однако при внимательном рассмотрении все это кажется бессмыслицей. Ведь у женщин, имеющих повышенный уровень андрогенов – мужских гормонов, которые обычно обвиняют в возникновении акне, – вовсе не наблюдается более тяжелых форм угревой сыпи. А мужчины, у которых, как им и положено, уровень андрогенов гораздо выше, страдают от угрей меньше, чем женщины.

Так что же происходит? Новые данные говорят о том, что долгое время мы смотрели не в ту сторону. Идее о том, что угревую сыпь вызывает бактерия P. acnes, уже несколько десятков лет, и ее происхождение очевидно. Хотите узнать, отчего у вас прыщи? Загляните внутрь прыща и посмотрите, какие там скопились микробы. И неважно, что ровно те же бактерии живут и на здоровых участках кожи людей, страдающих акне, и на коже людей, у которых вовсе нет угрей. И неважно, что внутри некоторых гнойничков нет P. acnes. Концентрация P. acnes вообще никак не связана со степенью поражения акне, да и уровень содержания кожного сала и мужских гормонов никак не влияет на появление угрей.

После приема антибиотиков – как в виде мази, наносимой прямо на лицо, так и в виде таблеток, – часто наступает улучшение, и долгое время это, казалось бы, подтверждало (да и сейчас подтверждает) вину P. acnes. Антибиотики прописывают для лечения угрей чаще любых других средств, и многие люди «сидят» на них долгие месяцы, а то и годы. Но антибиотики воздействуют не только на бактерии, живущие на коже. Их действие распространяется и на те бактерии, что живут в кишечнике. Мы уже знаем, что антибиотики меняют поведение иммунной системы. Может быть, именно в этом и кроется истинный механизм их воздействия на акне?

Выясняется, что P. acnes вовсе не играет решающей роли в появлении угрей. Какова роль этой кожной бактерии, все еще остается предметом споров, зато появляются новые идеи относительно участия иммунной системы в развитии этого современного заболевания. Кожа людей, страдающих от акне, содержит большее количество иммунных клеток, причем даже на внешне здоровых участках. Похоже, что акне – это очередное проявление хронического воспаления. Некоторые даже предполагают, что иммунная система становится гиперчувствительной к P. acnes и, возможно, другим кожным микробам, и начинает воспринимать их не как друзей, а как врагов.

То же самое наблюдается при воспалительных болезнях кишечника (ВБК) – болезни Крона и язвенном колите. Возможно, из-за нарушения нормального состава микрофлоры иммунные клетки кишечника как бы теряют привычное уважение к добропорядочным жителям кишечной колонии. Может быть, это происходит потому, что регуляторные Т-клетки, оказывающие успокоительное действие, перестают контролировать более агрессивных солдат иммунных войск. И вместо того чтобы относиться к полезным микробам терпимо и доброжелательно, начинают нападать на них. Это уже не аутоиммунитет – реакция, направленная на себя же, – а коиммунитет – иммунная атака на микробов-комменсалистов (то есть «сотрапезников»), которые обычно состоят во взаимовыгодных отношениях с организмом.

То обстоятельство, что больные ВБК гораздо чаще, чем здоровые люди, бывают предрасположены к развитию колоректального рака (то есть рака толстой и прямой кишки), явно указывает на тесную связь между дисбактериозом и общим состоянием здоровья. Давно известно, что некоторые инфекции благоприятствуют развитию рака. Например, за большинством случаев цервикального рака стоит человеческий папилломавирус (ЧПВ), а бактерия Helicobacter pylori, которая вызывает язву желудка, также способна провоцировать рак желудка. Дисбактериоз, сопутствующий ВБК, по-видимому, является дополнительным фактором риска. Вызываемое им воспаление повреждает ДНК человеческих клеток, выстилающих стенки кишечника, из-за чего образуются опухоли.

Микрофлора участвует в развитии рака не только в пределах пищеварительной системы. Поскольку дисбактериоз может вызывать «течь» в стенках кишечника и воспаление, причиной рака других органов тоже может стать нездоровая микрофлора. Самый яркий пример – рак печени. Чтобы выяснить, какое отношение к раку имеют ожирение и рацион, содержащий большое количество жира, ученые провели эксперимент на худых и тучных мышах, введя им канцерогенные вещества. Худые мыши по большей части сопротивлялись раку, зато у трети жирных мышей развился рак печени. Не вполне понимая, каким образом жирная диета способна спровоцировать рак за пределами кишечника, исследователи сравнили состав крови у этих групп мышей. У тучных мышей наблюдалось более высокое содержание вредного вещества – так называемой дезоксихолевой кислоты (ДХК), которая, как известно, повреждает ДНК здоровых клеток.

Разрушающая печень ДХК образуется из желчных кислот – веществ, которые вырабатываются для переваривания пищевых жиров, но лишь при наличии особой группы микробов, относящихся к роду клостридий. У тучных мышей в кишечнике было значительно больше клостридий, чем у худых, поэтому тучные мыши подвергались большему риску заболеть раком печени. Подавление клостридий у тучных мышей при помощи антибиотиков снижало вероятность развития рака.

Все знают, что курение и употребление алкоголя способствуют развитию рака, однако куда менее известно, что риск заболевания раком повышается при избыточном весе. По некоторым данным, среди умерших от рака мужчин около 14 % имели лишний вес, а для женщин этот показатель еще выше – 20 %. Считается, что многие случаи заболеваний раком груди, матки, толстой кишки и почек связаны с излишней полнотой, и часть вины лежит на «тучной» микрофлоре.

Величайший парадокс в здравоохранении состоит в том, что в XXI веке, когда над свирепыми инфекционными болезнями давно одержана победа, для того чтобы оставаться здоровыми, нам нужно иметь не меньше, а больше микробов. Пора переходить от гипотезы гигиены к гипотезе «старых друзей»: мы страдаем не от недостатка инфекций, а от недостатка полезных микробов, которые тренируют и успокаивают иммунную систему, пока она находится на стадии развития.

В первой главе я задавала вопрос: может ли существовать какая-то связь между, казалось бы, совершенно разными болезнями XXI века – между ожирением и аллергиями, между аутоиммунными болезнями и психическими расстройствами? Ответ – да, это скрытая сила, стоящая за всеми перечисленными болезнями, а именно – воспаление. Наша иммунная система, вместо того чтобы почивать на лаврах, торжествуя победу над инфекционными болезнями, развивает гораздо более бурную деятельность, чем прежде. Она оказалась перед лицом бесконечной войны не потому, что ее атакуют враги, а потому, что, с одной стороны, у нее испортились отношения с микробами, которые должны быть нашими союзниками, а с другой – мы лишились миротворческих сил, которыми раньше эти микробы командовали.

Поэтому, если вы действительно хотите укрепить, а точнее – нормализовать свою иммунную систему, то завязывайте с дорогими «чудо-ягодами» и «особыми» соками. В первую очередь позаботьтесь о своей микрофлоре: остальное придет само.