После гибели Галеаццо Мария верный Чикко Симонетта выдвигается на первый план, точно так же, как Бьянка Мария после смерти Франческо. Немедленно был созван Совет, на котором восьмилетнего Джан Галеаццо провозгласили герцогом, а опекунство было поручено его матери. Будучи женщиной слабой, вернее, мягкой и доброжелательной («небольшого ума», по выражению Филиппа де Коммина), она инстинктивно полагалась на Чикко. В качестве предупредительной меры, в наиболее неблагонадежные районы герцогства были посланы войска. Непопулярность прежнего герцога сама по себе способствовала становлению новой власти — непопулярность, обусловленная скорее высокими налогами, чем характером самого Галеаццо Мария, ведь в целом миланцев нисколько не смущало великолепие его придворной жизни. Отмена нескольких налогов (прежде всего — ненавистного налога на помол зерна) и обеспечение обильного снабжения хлебом, в чем имелся некоторый недостаток, устраняли всякую опасность восстания, и без того казавшуюся не слишком серьезной, учитывая тот ужас, с которым было встречено известие об убийстве герцога. Жители Милана, в отличие от его провинций, привыкли к династической системе правления, поэтому после краха республики они уже были готовы к тому, чтобы признать Сфорца законными наследниками Висконти. Ведущие итальянские державы вновь отправили своих послов, чтобы выразить герцогине свои соболезнования и, в случае необходимости, предоставить ей свою помощь. Сикст IV особо пообещал использовать все имеющиеся в его распоряжении средства, как духовные, так и материальные, чтобы предотвратить беспорядки.

Как и следовало ожидать, Сфорца Мария и Людовико, получив известие о гибели своего брата, поспешно выехали из Франции, заботясь более о собственном участии в разделе власти, нежели о ее передаче в распоряжение опекунов их племянника. Менее всего им нравилось видеть Чикко, фактически назначенного правителем; да и сам Чикко не всегда был тактичен: впоследствии он даже занял герцогские покои в крепости Роккетта. Бону они смогли бы подчинить себе, но Чикко, с его возрастом и опытом и, помимо всего прочего, с его верностью своим обещаниям, становился для них труднопреодолимым препятствием. Действуя так, как, по его мнению, действовал бы Галеаццо Мария, он не позволил Сфорца Мария и Людовико играть активную роль в управлении герцогством в качестве членов Совета, где они могли бы использовать свое влияние и интриговать против него. Им пришлось довольствоваться руководством Совета Юстиции, не обладавшим никакой реальной властью. Они охотно воспользовались поддержкой миланской знати, возненавидевшей Чикко более, чем когда-либо. Разумеется, на стороне братьев был и Асканио, епископ Павии, вернувшийся теперь из Рима, а также младший из братьев, юный Оттавиано. Они открыто стремились избавиться от Чикко и назначить Сфорца Мария опекуном наследника.

К счастью, прибывшему в Милан с визитом Людовико Гонзага, старому другу семьи, который по завещанию Галеаццо Мария должен был стать опекуном его детей, удалось привести противоборствующие партии к согласию. По свидетельству Корио, план Гонзага состоял в том, чтобы прекрасная Бона Савойская на время осталась в замке, а братья поселились в собственных дворцах в Милане, получая каждый свою долю оставленных их матерью доходов Кремоны. Старший, Филиппо, «человек очень деятельный», как выражается Корио, — был миролюбивым и лишенным амбиций, способностей и хитрости других братьев. Он охотно вселился в предоставленный ему дворец, где провел спокойную жизнь, вдали от политических дел, и где ему посчастливилось умереть накануне французского вторжения, которое могло бы стать досадной помехой его безмятежному покою.

Но ни Сфорца Мария, ни Людовико вовсе не желали мириться со своим положением. После присоединения Генуи к герцогству они вступили в заговор против Чикко, опираясь на мощную поддержку кондотьера Роберто ди Сансеверино и Донато дель Конте. По-видимому, они намеревались провозгласить Людовико герцогом. Но вскоре Чикко арестовал Донато и, подвергнув его пыткам, добился от него полного признания, после чего заключил в замке Монца. Заговорщики потребовали его освобождения и, получив отказ Боны (или скорее Чикко), попытались поднять восстание. Но общественное мнение было на стороне властей, и мятежникам пришлось сдаться. Сансеверино бежал. Но чтобы спастись, ему пришлось прибегнуть к весьма хитрой уловке. Зная о том, кого именно пошлют в погоню за ним, он приказал коменданту первого же встретившегося ему в пути значительного замка арестовать своего преследователя, словно он сам был послан за ним в погоню. Сансеверино радушно приняли при французском дворе, где несколько его родственников нашли убежище от тирании короля Ферранте. Оттавиано Сфорца также бежал. Подъезжая к реке Адде во время разлива, он заметил позади себя нескольких всадников, один из которых был одет точно как Сфорца. Решив, что это его преследователи, Оттавиано бросился в воду, но не справился с течением и утонул. Остальные братья были высланы из Ломбардии: Сфорца Мария — в его герцогство Бари, Людовико — в Пизу, а Асканио — в Перуджу. Вскоре после этого Донато разбился при попытке бежать из Монцы.

Война, спровоцированная заговором Пацци против Медичи, в ходе которой Джулиано погиб, а Лоренцо удалось спастись бегством, имела бедственные последствия для Милана, поддерживавшего Флоренцию в качестве члена тройственного союза. Милан потерял Геную и потерпел тяжелое поражение от щвейцарцев, которые по требованию Ферранте и Папы атаковали Беллинцону, чтобы отвдечь миланские войска от помощи Флоренции. Дяди Сфорца выступили на стороне противника. В 1479 году при поддержке Ферранте они покинули места своего изгнания и вторглись на территорию Флоренции. После заключения мира их собрал Роберто Сансеверино. Они открыто заявили, что при поддержке Римского Папы и короля Неаполя намереваются вырвать герцога и герцогиню из когтей Чикко Симонетты и избавить Милан от причиняемых им несчастий.

В июле того же года внезапно скончался Сфорца Мария. «Некоторые говорят — от яда, а некоторые — от чрезмерного ожирения», — замечает Корио. После его смерти Ферранте передал Людовико все права на герцогство Бари. Быстро продвинувшись со своим войском по весьма сложной местности, Людовико внезапно осадил Тортону, которая, подобно остальным соседним городам, быстро сдалась ему и с радостью приветствовала нового герцога Бари.

Главные гибеллины Милана, такие как Пьетро Пустерла, Джованни Борромео или Антонио Марльяни, были только рады перейти на сторону мятежников — такова была их ненависть к калабрийскому выскочке. При посредничестве ее сенешаля, Джованни Ландрьяно, и других членов Совета, они попытались склонить Бону на свою сторону. Теперь это было не так сложно, как раньше. Слабая и уступчивая, она всецело доверилась некоему молодому человеку из Феррары по имени Антонио Тассино, которого ее покойный муж назначил ее стольником. О нем известно, что он был благородного происхождения и обладал изысканными манерами, хотя мнения о его внешности расходятся. Его влияние на герцогиню было столь велико, что, к огромному негодованию Чикко, не оставалось ни одной государственной тайны, которая не была бы ему известна. Коммин сообщает, что Бона верхом разъезжала с ним по Милану и тратила все свое время на танцы и другие увеселения. Тассино был заинтересован в том, чтобы его враг Чикко был отстранен от власти, и всячески способствовал примирению с Людовико. Этот шаг означал бы полное завершение гражданской войны.

Дело завершилось тем, что Людовико, оставивший свою армию в распоряжении Роберто Сансеверино, был пропущен в замок через парковый вход, тайно проведен в покои герцога и герцогини и достиг совершенного примирения с ними, а Симонетта ничего не знал об этих переговорах. Миланская знать с великим ликованием восприняла известие о перемирии. Узнав о том, что произошло, Чикко сказал своей госпоже: «Ты приняла решение, которое у меня отнимет голову, а тебя лишит государства». Это предсказание полностью сбылось.

Тем не менее Чикко попытался добиться расположения Людовико, обращаясь с ним по возможности самым дружеским образом. Людовико, по натуре своей человек довольно мягкий, едва ли мог сопротивляться силе характера Чикко, воздействию которого способствовали его детские воспоминания: ведь когда он был еще ребенком, Чикко, должно быть, носил его на руках. Более того, в душе он всегда был скорее гвельф, чем гибеллин.

Чикко настолько преуспел, что гибеллины, стремившиеся к этому перемирию, начинали проявлять беспокойство. Менее всего они желали бы объединения Чикко и Людовико. Они обратились к Роберто Сансеверино, а Людовико ясно дали понять, что они не сложат оружия до тех пор, пока Чикко остается на свободе. Вполне может быть, что Людовико просто пользовался Чикко в качестве прикрытия, хотя не менее возможно и то, что он действительно намеревался использовать его влияние и опыт; весьма сложно разобраться в истинных мотивах его поступков; но в любом случае он дал свое согласие. Чикко и его брат историк Джованни Симонетта были арестованы и отправлены в Павию. Джан Джакомо Тривульцио сделал все возможное для спасения Чикко, но тщетно. Дома верного секретаря Франческо отдали на разграбление толпы. Он имел богатую библиотеку, ведь он был ученым с характерными для того времени гуманистическими взглядами. Людовико, по-видимому, попытался завладеть его значительным состоянием, переданным на хранение флорентийскому банкиру. Он обещал Чикко освобождение при условии его отказа от имущества. Тот отклонил это предложение в весьма достойном послании, обращая внимание на то, каким образом его отблагодарили за верную службу династии Сфорца. Если он виновен в каком-либо преступлении, то готов понести наказание, писал он, но его сбережения достанутся его наследникам. Жизнь для него уже ничего не значит. Год спустя, на семидесятом году жизни, он был обезглавлен в замке Павии после жесточайших пыток. Бона радовалась его свержению, сообщая об этом французскому двору. Людовико писал, что единственной причиной смерти Чикко стала злейшая ненависть к нему Роберто Сансеверино. Его брат Джованни Симонетта, всю свою жизнь трудившийся вместе с ним, был отпущен на свободу. Говорили, что своим освобождением он обязан написанной им превосходной биографии Франческо Сфорца, хотя, скорее всего, его отпустили только потому, что, не обладая никаким влиянием, он не был опасен. Вполне возможно, что Людовико, с его врожденным отвращением к жестокости, послал Чикко на смерть против своей воли, хотя едва ли мы могли бы ожидать от него, что в то время он пошел бы на какой-либо риск ради его спасения.

Людовико Сфорца становится теперь самым важным членом своей семьи. Пятый ребенок Бьянки Марии и ее четвертый сын, он родился в Виджевано в 1451 году и был первым ребенком, родившимся после того, как Франческо Сфорца стал герцогом Милана. При крещении его назвали Людовико Маурус, но еще в детстве, когда он тяжело болел, его мать, в соответствии с традицией Висконти, изменила его второе имя на Мария, отдавая тем самым его под защиту Пресвятой Девы, подобно себе самой. Но прежнее имя запомнилось: он стал известен как Моро. Ему понравилось это прозвище, и в Милане его встречали приветственными возгласами: «Моро! Моро!» К этому же имени отсылают некоторые из используемых им эмблем: голова негра и шелковица. Кроме того, придя к власти, Людовико, подобно многим: аристократам того времени, принял к себе на службу личного слугу-мавра. Говорили, что этим прозвищем он обязан темному цвету своего лица, однако видевший его Паоло Джовио уверяет нас, что он вовсе не был смуглым, добавляя, что это имя подразумевает шелковичное дерево — самое мудрое из деревьев, поскольку оно покрывается листвой последним, но плодоносит первым. Несомненно, Моро был доволен таким толкованием своей эмблемы, ибо более всего он гордился своей прозорливостью в государственных делах.

Его отец, так же как и его учителя, был высокого мнения о его способностях. Он всегда был самым прилежным из братьев и навсегда сохранил любовь к книгам. Говорят, что, находясь в заключении во Франции, он попросил принести ему сочинения Данте «per studiare» (для изучения). Он пользовался особым расположением своей матери. Об их близости свидетельствуют его письма к ней, написанные им в Кремоне в 1466–1467 годах, в которых Людовико описывает свои посещения окрестных церквей и монастырей, а также визиты к местным дворянам. Он сожалеет о том, что теперь, после смерти отца, она оказалась в столь беззащитном положении, и высказывает свое желание чем-либо развлечь ее. Людовико обещает сделать все, что в его силах, чтобы доставить матери удовольствие, «ибо, в своей удивительной доброте и великом милосердии, вы проявляете обо мне большую, нежели я сам, заботу». Очевидно, что вираго Бьянка Мария была искренне привязана к своему чувствительному, нежному и кроткому сыну, который весьма рано проявил подлинные религиозные чувства. Ее дочь Ипполита, старшая из детей, говорила, что мать сделала все, чтобы развить в нем доброту, чувство справедливости и хорошие манеры — качества, явно более естественные для Людовико, чем для его братьев. На самом деле ее мужественную натуру привлекал довольно женственный склад его характера, а его несомненные таланты лишь усиливали ее привязанность к сыну. Кроме того, он был статен, красив и весьма изыскан в общении. Поначалу он был также самым близким из братьев для Галеаццо Мария, который питал к нему особое доверие; он собирался даже завещать ему герцогство, в том случае если он умрет, не оставив наследников; но вскоре герцог охладел к нему, узнав, возможно, об его ловкости в интригах и умению скрывать свои чувства. Галеаццо Мария использовал его таланты в разнообразных делах и дипломатических миссиях, но всегда следил — что было вполне разумно с его стороны, — чтобы никто из его братьев не обладал сколько-нибудь реальной властью.

Теперь Людовико занялся укреплением своей власти, к которой он так долго стремился. Тассино оказался первым и самым сложным препятствием на этом пути. Его влияние было весьма значительным, поскольку при поддержке увлекшейся им герцогини ему удалось назначить своих ставленников на все возможные посты. Наглость его становилась невыносимой. Даже гвардия состояла из его людей. Но Роккетта, внутренняя крепость Миланского замка, оставалась под командованием верного Филиппо дельи Эустакки, который поклялся передать ее только самому Джан Галеаццо, когда тот достигнет совершеннолетия. Пока крепость находилась под контролем Эустакки, Тассино не мог чувствовать себя в безопасности, поэтому он обратился к Боне с просьбой передать командование его отцу, которого он уже сделал членом Совета. Однако Эустакки заявил, что никто не сможет его заставить нарушить его клятву и сдать Роккетту кому-либо, кроме молодого герцога. Почувствовав опасность, Людовико со своими друзьями перевели герцога и его брата в Роккетту и оставили их на попечении Филиппо дельи Эустакки. Теперь герцогиня ничего не могла поделать. Тассино пришлось уехать, и он отправился в свою родную Феррару с доверху набитыми карманами и с пылкими рекомендательными письмами от Боны. Та, узнав об его отъезде, пришла в отчаяние и, совершенно позабыв о своем достоинстве, твердила о своем желании следовать за ним.

Гибеллины из местных дворян, помогшие Людовико прийти к власти, едва ли были довольны его отношением к ним. Они обратились к Асканио — весьма популярному в Милане прелату, ставшему к тому времени папским легатом. Людовико счел целесообразным арестовать его и выслать в его епархию в Павии, лишив тем самым городскую знать всякой власти в своем герцогстве. Асканио же вскоре вернулся в Милан.

Тем временем Людовико подвергал несчастную Бону дальнейшим унижениям, принуждая ее отказываться от все больших привилегий и прав. Несмотря на то что Джан Галеаццо исполнилось только двенадцать лет, он был объявлен дееспособным и, разумеется, мог подписать любой документ, какой заблагорассудится его дяде. Таким образом был упразднен даже двор герцогини, поскольку она постоянно жаловалась своим дамам на плохое обхождение с ней. В результате она объявила о своем желании немедленно покинуть Милан. Подписав документ, в котором она отказывалась быть опекуншей своего сына, Бона намеревалась отправиться в Пьемонт. Однако, проехав не далее Аббиатеграссо, Бона дала понять, что останется там и превратит этот замок в свою резиденцию. Представляется весьма вероятным, что вскоре после этого она участвовала в заговоре против Людовико (кто станет обвинять ее в этом?), и затем потребовалось все влияние французского двора, чтобы замять скандал. Людовико стал опекуном, и в конце 1480 года облаченный в бархатную мантию Джан Галеаццо был провозглашен герцогом на торжественной церемонии в Дуомо.

Теперь Людовико мог быть спокоен, поскольку положение его стало законным и признанным ведущими партиями. На самом деле гораздо больше его волновали старые друзья, особенно Роберто Сансеверино. Возможно, этот вспыльчивый воин полагал, что сможет управлять Моро. Его приводила в ярость одна только мысль о том, что он окажется на вторых ролях или же вовсе будет оттеснен от власти, но он не мог соперничать с Людовико в придворных интригах. Однажды в сентябре 1481 года он явился на заседание Совета и потребовал увеличить ему жалованье. Встретив возражения со стороны членов Совета, он в гневе обрушился на них с угрозами и проклятиями, затем выбежал из зала заседаний и поскакал из Милана прямиком в свой собственный город Кастельнуово — поступок, вполне соответствующий нравам прежних кондотьеров. Здесь он начал налаживать отношения с другими недовольными, в особенности с Фьески из Генуи. Для его осады был послан Констанцо Сфорца, правитель Пезаро, состоявший тогда на службе в Милане. Сансеверино был вынужден бежать в Венецию, где военного с его репутацией всегда ожидал теплый прием.

Вскоре после этого, в 1481 году, началась война за Феррару, которую рассчитывали поделить между собой Венеция и римский престол. Тройственный союз Милана, Флоренции и Неаполя выступил в защиту Эрколе д'Эсте Феррарского. Его отказ пропустить по своей территории отряды венецианцев, продвигавшихся к еще одному миланскому мятежнику, Пьетро Мария Росси, был воспринят республикой как casus belli (повод для войны). Венецианцами командовал Сансеверино, союзниками — Федериго Урбинский. Во время этой кампании Федериго, находившийся в Ферраре, скончался спустя несколько дней после Роберто Малатеста из Римини. По-видимому, причиной смерти обоих стала малярия, хотя, как обычно, появились слухи о том, что Малатеста был отравлен в Риме. Несмотря на то что они сражались за противоборствующие стороны, доверие одного из этих кондотьеров к другому было столь велико, что каждый из них назначил своего противника опекуном своих детей.

Венеция, покинутая Римом в весьма сложном положении, показала себя опасным соперником не только в сражениях, в ходе которых венецианцам удалось продвинуться вплоть до парка Феррары, но и в интригах. Папа бросил своих союзников отчасти из страха перед собиравшимся в Базеле собором, отчасти из-за нежелания способствовать усилению Венеции. В действительности он вовсе не хотел, чтобы венецианцы укрепились в Ферраре или в Романье. Они и без того были слишком сильны, чтобы считаться удобными соседями. Венеция не только старалась склонить жителей Гризонса к вторжению в Ломбардию и побудить недовольных к восстанию, но и обратилась также за помощью к Франции. Отношение Людовико к Боне возбудило немалое возмущение при дворе ее сестры, однако французский король Людовик XI не пошел дальше требования выплачивать ей пенсию и обходиться с ней в соответствии с ее рангом. После восшествия на престол несовершеннолетнего Карла VIII Венеция принялась убеждать Францию в законности претензий анжуйской династии на Неаполь, и даже в правах герцога Орлеанского на Милан. И если ответственность за обращение к французам лежит на Людовико Сфорца, то справедливости ради следует признать, что вовсе не он был первым, кто попытался это сделать.

За покушением на жизнь Людовико в 1483 году, не удавшимся только благодаря случайному стечению обстоятельств, также почти наверняка стояли венецианцы, хотя непосредственными его инициаторами были некоторые из недовольных гибеллинов. Их заветной целью было восстановление власти герцогини Боны. И снова в качестве места покушения выбрали церковь. В день Св. Амвросия герцог Бари всегда посещал мессу в церкви Св. Амвросия, и заговорщики решили убить его почти тем же способом, которым был убит его брат. Даже после смерти Галеаццо Мария члены семьи Сфорца не сочли необходимым усилить меры предосторожности, что свидетельствует о степени их доверия к преданности миланцев. Заговорщики ожидали у главных дверей храма, но там столпилось множество народа, и Людовико прошел через боковой притвор, избежав нападения. Поскольку заговор не раскрыли, было решено предпринять следующую попытку нападения в замке. Но когда Луиджи Вимеркато остановился у огня в одной из зал, под его плащом на свету стал заметен кинжал без ножен. Он был арестован и под пыткой признался во всем, раскрыв имена своих сообщников, большая часть которых бежала из города. Казнили одного только Вимеркато. Другой заговорщик, Пазино, был подвергнут пытке и приговорен к пожизненному заключению, причем каждый год в день Св. Амвросия, в очередную годовщину покушения, его секли плетью, чтобы освежить его память о преступлении.

Еще одним источником неприятностей стал Альфонсо, герцог Калабрии и наследник неаполитанского трона. По-видимому, между ним и Людовико с самого начала, со времени войны в Ферраре, возникла взаимная неприязнь. Его дочь Изабелла была обручена с Джан Галеаццо, и он видел, что Людовико претендует на герцогство. Расчетливый Людовико понимал, что Альфонсо не станет слишком активно помогать человеку, который пытается лишить его будущего зятя герцогского титула; поэтому, когда Венеция, всегда обладавшая точными сведениями относительно истинного положения дел в Милане, вступила в секретные переговоры о мире с Людовико в обмен обещая ему свою всестороннюю поддержку в укреплении его власти, он был весьма заинтересован этим предложением. Таким образом, Людовико без каких-либо консультаций с союзниками заключил соглашение с Венецией, получив значительную мзду в качестве компенсации военных издержек. Заключенный в Баньоло мир гарантировал Людовико безопасность, Венеция же достигала всех своих целей. Можно себе представить возмущение союзников. Герцог Калабрии после этого предательства затаил лютую ненависть к Моро. Более того, считается, что огорчение из-за этого несправедливо заключенного мира стало непосредственной причиной смерти Папы Сикста IV.

В тот самый год он пожаловал Асканио красную кардинальскую шапочку. Этот шаг был встречен с великим ликованием, поскольку он стал первым кардиналом в династии Сфорца.

На торжества по случаю заключения мира Людовико отправил в Венецию блестящую компанию молодых людей, среди которых присутствовали его родной сын Леоне и братья Сансеверино — Галеаццо и Фракасса. Они были сыновьями его непримиримого врага Роберто Сансеверино, которому впоследствии суждено было погибнуть в семидесятилетнем возрасте в Трентино, где он сражался на стороне Венеции. Вместе с их старшим братом, главой клана герцогом Каяццо, они вскоре стали играть ведущие роли при миланском дворе. Их бабка Элиза была сестрой Франческо Сфорца и, как легко догадаться, «donna di virili costumi» (женщина с мужским нравом). Очевидно, что ее собственные внуки унаследовали много больше старого воинственного духа Сфорца, чем внуки ее брата. Гаспарре, более известный как Фракасса (Шумливый), был просто неотесанным солдатом, совершенно незнакомым с придворными манерами своего времени; но Галеаццо представляет собой восхитительный образец ренессансного рыцаря. В турнирных поединках ему не было равных в Италии, а возможно, и в Европе, и, воспользовавшись случаем, братья увезли из Венеции ценные призы, состоявшие, как обычно, из отрезов золотой и серебряной парчи. В «Кортеджьяно», написанном уже после того, как Галеаццо покинул разбитых Сфорца и перешел на сторону Франции, Кастильоне свидетельствует, что, являясь образцом мастерства и изящества, он всегда настойчиво практиковался во всех телесных упражнениях с самыми лучшими наставниками. Он обладал также редким обаянием, которое помогло ему быстро завоевать расположение Людовико. Почести так и сыпались на него. Он был назначен главнокомандующим, получил дворец в Милане и город своего отца Кастельнуово; наконец, он женился на родной дочери Сфорца, Бьянке, и был принят в семью Сфорца.

Следующие годы отмечены несколькими нападениями на Ломбардию швейцарцев и войной между королем Ферранте и его восставшими баронами, пользовавшимися поддержкой со стороны римского престола. Однако вмешательство нового Папы Иннокентия VIII было обусловлено вовсе не жестокостью короля или его сына, но его собственным желанием получить право давать инвеституру Неаполя. Папа поддерживал также претензии французского короля на Неаполитанское Королевство и призывал его начать войну против Ферранте, что вызывало чрезвычайную обеспокоенность Людовико. Тому очень не хотелось в соответствии с условиями союзнического договора посылать помощь неаполитанскому королю, но в конце концов, прежде всего благодаря усилиям Лоренцо Медичи, на юг было отправлено войско во главе с Джан Джакомо Тривульцио. Вскоре стало ясно, что главной целью миланцев было заключить мир до начала вторжения французов. И это им удалось. Отряды Альфонсо Калабрийского выдвинулись на расстояние несколько миль от Рима, и Папа был вынужден искать мира. Переговоры в Риме Тривульцио провел в августе 1486 года. С этого времени начинается тесная связь Тривульцио с Неаполитанским Королевством. Ферранте не придал ни малейшего значения своему обещанию помиловать своих баронов. Вероломство и жестокость, проявленные по отношению к ним Ферранте и Альфонсо, даже в тот циничный век казались чрезмерными.

Следуя плану подчинения важнейших центров герцогства своей власти, Людовико захватил замок Павии. Этот шаг сразу же произвел сильное впечатление на его подданных, возбудив определенное недовольство и в самом Милане, однако этот ропот в значительной мере утих благодаря всеобщей радости, вызванной известием о подчинении им Генуи. Людовико использовал все свое дипломатическое искусство, сталкивая между собой различные партии в этом раздираемом политическими склоками городе. Его действия во владениях племянника вызывали некоторое раздражение Флоренции, но все три государства слишком хорошо осознавали необходимость действовать сообща, чтобы какие-либо пограничные инциденты или нарушение клятвы королем Ферранте могли стать причиной серьезных конфликтов между ними.

В 1489 году Моро захватил крепость Роккетту, добившись тем самым полного контроля над замком Милана. Был пущен слух, что Луиджи да Терцаго, один из секретарей Людовико, составил заговор, в который посвящен Филиппо дельи Эустакки, комендант Роккетты. Предполагалось, что они планировали захватить двух герцогов. Дядя и племянник вернулись в Милан из Павии, и когда Эустакки приблизился, чтобы, согласно обычаю, поцеловать руку Джан Галеаццо, он был арестован. Коммин сообщает, что гарнизон крепости поднял подвесной мост, после чего Людовико зажег свечу, объявив, что если Роккетта не сдастся, то он казнит пленников на месте. Этот эпизод характерен скорее для Франции, чем для Моро. Терцаго был посажен в деревянную клетку на дне башни в Павии. Он умолял дать ему хоть немного чистой соломы, но тщетно. Эустакки провел долгое время в заключении, но в конце концов его отпустили. Папский нунций Герарди, который, по-видимому, не раз легко поддавался на уловки Людовико, был убежден в том, что этот заговор был настоящим. Возможно, так оно и было на самом деле, однако сложно поверить в то, что в нем участвовал Филиппо дельи Эустакки. Герарди сообщал в Рим, что герцог Бари был серьезно обеспокоен случившимся, и выражал восхищение проявленной им при подавлении мятежа энергией.