Реакция прессы превзошла наихудшие ожидания Прайса Вашингтона. «Сенсационные» новости появились в сводках новостей всех трех телевизионных сетей, попали на первые полосы «Лос-Анджелес таимо и „Ю-Эс-Эй тудэй“, и даже в „Нью-Йорк тайме“, которая поместила громкий материал на третью полосу.

Бульварные газетенки взахлеб писали о его пристрастии к наркотикам, от которого он давно избавился, и даже публиковали снимки Мэри Лу, где она позировала обнаженной, хотя и они были новостью много лет тому назад и не имели никакого отношения к ее трагической гибели.

В одночасье его имя снова оказалось у всех на устах, и Прайс Вашингтон был в ярости. Проклятье!

Не так он хотел прославиться. Если бы его мать — бабушка Тедди — узнала о том, как он влип, она бы выбралась из могилы и хорошенько накостыляла и своему внуку, и самому Прайсу.

И неизвестно, кому досталось бы больше.

Теперь у ограды его особняка день и ночь дежурили десятки журналистов, фоторепортеров и кинооператоров, жаждавших разжиться цитаткой для утреннего номера газеты или запечатлеть его черную физиономию для очередного выпуска новостей.

И это было хуже всего. Они оказались в настоящей осаде, и Прайсу пришлось запретить Тедди выходить из дома.

— И не вздумай высовываться в окна, — предупредил он. — Иначе твое лицо снимут длиннофокусным объективом, а фотографию поместят в газете и напишут, что это задница!

Мила по-прежнему была в тюрьме, хотя Ирен несколько раз просила Прайса внести за нее залог.

— И не подумаю! — взорвался он наконец. — В конце концов, Тедди и я оказались в дерьме именно из-за нее, так что пусть посидит за решеткой. Может быть, это ее хоть чему-нибудь научит!

— Если мне удастся увидеться с ней, я заставлю ее рассказать правду! — убеждала его Ирен, но Прайс уперся всерьез.

— Черта с два эта маленькая шлюха скажет правду! — рявкнул он. — К тому же я не верю, что ты готова пожертвовать дочерью ради того, чтобы Тедди не привлекали к судебной ответственности. И вообще, Ирен, твое присутствие в моем доме в этих обстоятельствах нежелательно. Собирай-ка вещички — ты у меня больше не работаешь.

— Не может быть, чтобы после всех этих лет ты мог меня так просто уволить, — глухо сказала Ирен. — После всего, что было…

— А что мне прикажешь делать?! — выкрикнул Прайс. — Что мне с тобой делать после всего, что здесь произошло? Как я могу оставить тебя, когда у тебя такая дочь?

Ирен ничего не сказала. Она даже не заплакала.

Вернувшись в свою комнату, она села на стул и, уронив руки на колени, погрузилась в раздумья.

В тот же день, когда в прессе появились первые сообщения о произведенных полицией арестах, адвокат Говард Гринспен привез в дом Прайса его бывшую жену. Оказавшись в гостиной, Джини по-хозяйски огляделась и, подойдя к камину, стала перебирать расставленные на полке статуэтки. Потом она обошла комнату и, плюхнувшись на диван, довольно хмыкнула.

— А ты неплохо устроился, — сказала она, ощупывая плюшевую обивку дивана. — Я вижу, у тебя новая мебель. Сколько отвалил за обстановочку, муженек?

Прайс поморщился. Он согласился на этот визит только ради Тедди и не собирался обсуждать с Джини свои доходы.

— Смотри не проболтайся Тедди о нашем уговоре, — сказал он, чувствуя почти физическую

дурноту при мысли о том, что эта бабища снова оказалась в его доме. Самим своим присутствием она вторгалась в его личное пространство, которое Прайс обычно тщательно оберегал от посторонних. — И не дави на него, — добавил он, отходя от Джини подальше. — Тедди очень расстроен и подавлен всем этим…

— Черт! — воскликнула Джини, и ее тройной подбородок заколыхался, как студень. — Кто из нас должен быть расстроен, так это я, а не он. Подумать только: я — мать преступника!.. Что будет теперь с моим добрым именем, с репутацией?

— Мы заключили с тобой сделку, — снова напомнил Прайс. — Если ты исполнишь свои обязательства, я исполню свои.

— Ну, ну, не надо так волноваться! — вступил Говард Гринспен, никогда не забывавший о необходимости производить впечатление внимательного и заботливого адвоката, от внимания которого не ускользает ни одна мелочь. — Вы оба должны делать вид, что отлично ладите, не только перед присяжными, но и перед мальчиком. В особенности — перед мальчиком.

Прайс кивнул.

— Прайс и я всегда ладили между собой, нам нет никакой нужды притворяться. — Джини ослепительно улыбнулась адвокату и выпятила внушительную грудь. — Я могу это доказать — у меня остались копии чеков, которые он мне посылал.

Прайс наградил ее взглядом, в котором смешивались раздражение и досада. Он изо всех сил старался сдерживаться, хотя на душе у него было неспокойно и тревожно. Только сегодня утром Прайсу позвонил его импресарио и сказал, что руководство студии приняло решение отложить на неопределенное время начало съемок фильма, в котором Прайс должен был играть главную роль.

— Что это, черт возьми, значит? — заволновался Прайс.

— Ничего особенного, — ответил агент. — Просто они выжидают — смотрят, как дело пойдет дальше.

Если тебе удастся вызвать сочувствие общественности, это будет означать повышенные сборы, и съемки начнутся немедленно. Если же нет, то фильма скорее всего вообще не будет.

— Черт бы побрал эту студию! — взорвался Прайс.

— Совершенно с тобой согласен, — согласился агент. — Но тут уж ничего не попишешь.

— Что нужно сделать симпатичной девчонке, чтобы ей принесли чего-нибудь выпить? — игриво поинтересовалась Джини, и Прайс звонком вызвал Ирен.

— Бог мой, ты еще здесь, старая селедка! — воскликнула Джини, когда Ирен появилась на пороге. — Хотела бы я знать, чем ты так приворожила моего муженька? Уж не своей ли славянской задницей?

Ирен упорно избегала смотреть на Джини, хотя тот факт, что ее бывшая хозяйка набрала несколько десятков лишних фунтов, не укрылся от ее внимания.

— Что будет угодно мисс? — спросила она.

— Принеси мне черного кофе и добавь побольше «Самбуки», — распорядилась Джини и повернулась к Гринспену. — Эта история с Тедди совершенно выбила меня из колеи. Мне необходимо прийти в себя…

Адвокат с готовностью кивнул, гадая про себя, как мог Прайс Вашингтон быть мужем этой горы жира.

Ирен выскользнула из комнаты. На ее взгляд, Джини не выглядела расстроенной-. Лучше всего она чувствовала себя, когда оказывалась в центре скандала.

Тедди в очередной раз уложил волосы и озабоченно взглянул на себя в зеркало. Он был вполне доволен тем, как выглядел.

Сегодня, впервые за двенадцать лет, он должен был встретиться со своей родной матерью, и от волнения и страха у него постоянно сосало под ложечкой.

Будет ли она любить его после того, как он попал в эту дурацкую историю? Любила ли она его вообще? Правда ли все то, что говорил о ней отец?

Накануне вечером Прайс позвал его к себе в кабинет и сказал: «За прошедшие годы твоя мать здорово изменилась и набрала несколько лишних фунтов. Ни под каким видом не заговаривай с ней об этом, иначе она взовьется до небес».

Неужели отец хотел сказать, что его мать — толстая? Что ж, если его это и волновало, то Тедди было совершенно наплевать. Гораздо больше его волновало то обстоятельство, что за все двенадцать лет мать ни разу не приехала навестить его.

И все же… все же он был рад этой встрече. Это было все же лучше, чем ничего, поскольку общаться с отцом Тедди больше не мог. Неуправляемый гнев Прайса Вашингтона способен был смертельно напугать и гораздо более храброго подростка.

Между тем с экрана телевизора снова и снова звучало имя Мэри Лу. Ее миловидное лицо глядело на Тедди с первых полос газет, напоминая о той страшной ночи, когда Мила нажала на спусковой крючок и изменила его жизнь. Ему было жаль убитую актрису, до слез жаль, но еще больше Тедди жалел себя.

Ведь он был ни в чем не виноват, а его собирались судить.

Правда, в глубине души Тедди сознавал свою вину и ненавидел себя за то, что он совершил, но еще больше он ненавидел Милу. Она запудрила ему мозги, она использовала его. Убила Мэри Лу. А теперь пыталась свалить на него всю ответственность.

Как он мог до такой степени поддаться ее чарам?

Почему не остановил ее, пока не стало слишком поздно? Даже в последний момент, осознав, что через секунду раздастся выстрел, он мог броситься на Милу и постараться либо выбить у нее револьвер, либо отвести ствол от груди Мэри Лу, но он не сделал ни того ни другого.

И за это он заслуживал наказания, даже если это означало, что его упрячут за решетку и он будет теперь существовать рядом с ворами и убийцами.

Отец был прав — он должен был сам пойти в полицию. Это был его единственный шанс.

Но он не воспользовался им. Теперь настало время расплачиваться за трусость.

Оказавшись в камере вместе с еще несколькими девушками-заключенными, Мила очень быстро поняла, что здесь ей не место. Особенное отвращение вызывали в ней уродливая тюремная одежда и хмурые надзирательницы, которые, казалось, вообще разучились улыбаться. «Старые лесбы, — решила Мила. — Ну ничего, со мной вам ничего не обломится. Я выйду отсюда раньше, чем вам удастся трахнуть меня».

На вторую ночь своего пребывания в камере Мила поссорилась с пухлой брюнеткой, которая посягнула на ее порцию вечерней баланды. Началось все со словесных оскорблений, а закончилось грандиозной дракой, в которой Мила до крови разбила сопернице нос и выдрала клок волос. Двадцатичетырехчасовое заключение в карцере, являвшееся обычной наградой за подобные подвиги, привело Милу в бессильную ярость, но, вернувшись в камеру, она с удовольствием обнаружила, что ее авторитет среди товарок значительно возрос. Очень скоро она уже чувствовала себя в тюрьме как дома и готова была считать своих сокамерниц «отличными девчонками». (Избитую ею брюнетку, оказав первую помощь, перевели в другой блок.) Особенно по душе пришлась Миле ее соседка по нарам, которую звали Мейбелин Браунинг. Мейбелин была худенькой светловолосой девушкой двадцати с небольшим лет, с румяным, кукольным личиком и ярко-синими, словно нарисованными акварелью глазами. Самой запоминающейся ее чертой был не правильный прикус, который, однако, нисколько ее не портил, а, напротив, придавал некоторую пикантность невыразительному лицу Мейбелин.

— Что ты натворила? — поинтересовалась Мейбелин, машинально жуя прядь волос, свисавшую ей на лицо. Сначала эта привычка Мейбелин казалась Миле отвратительной, но потом она поймала себя на том, что ей это даже нравится.

— Да так… пристрелила одну черножопую, — ответила она с показной бравадой. — А ты?

— Я-то?.. — На кукольном личике Мейбелин показалась бледная улыбка. — Меня взяли за то, что я несколько раз ткнула свою бабку кухонным ножом, пока та спала. Жаль, что эта подлая сука не сдохла. Ну ничего, в другой раз я обязательно доведу дело до конца. Либо я, либо мой брат — один из нас обязательно ее прикончит.

— Что же твой брат не помог тебе в этот раз? — спросила Мила небрежно, хотя от рассказа Мейбелин ей стало не по себе.

— Дюка не было, он бы точно нарезал ремней из этой старой коровы.

— Что она вам такого сделала, что вы хотите ее убить? — поинтересовалась Мила.

— Осталась в живых, после того как умер наш дед.

Это было сказано искренне и серьезно, и Мила Почувствовала, что Мейбелин нравится ей все больше и больше, хотя интуиция подсказала ей, что с такой крутой девчонкой даже ей надо держать ухо востро.

Так проходили монотонные дни. Мила, которая каждый день ждала, что Ирен внесет за нее залог, начала нервничать. Она была уверена, что Прайс Вашингтон пришлет ей своего адвоката, но и этого тоже не случилось. Вместо этого Милу вызвали однажды в комнату для допросов, где ее ждал государственный защитник — сорокалетний неряшливый мужчина в потрепанном пиджачке. У Милы этот тип никакого доверия не вызвал.

— Я хочу выйти отсюда, — хмуро заявила Мила, разглядывая потертый воротник его белой рубашки. — И поскорее. Я ничего не сделала — эту чернозадую суку застрелил Тедди Вашингтон. Я могу это доказать.

— Как? — живо поинтересовался адвокат.

— Увидите — Тебе лучше все рассказать. — Адвокат доверительно склонился к девушке, обдавая ее запахом гнили изо рта. — Расскажи мне все, что тебе известно.

— Когда придет время — расскажу, — надменно бросила Мила, разглядывая фамилию на пропуске, прикрепленном к лацкану коричневого пиджака Адвоката звали Уиллард Хоксмит. Сам он так и не представился.

— Что ж, посмотрим, что здесь можно сделать, — сказал адвокат и ушел. С тех пор Мила его не видела.

А дни шли один за другим, и внутри Милы сменяли друг друга ярость и отчаяние. Временами ей начинало казаться, что весь мир ополчился на нее — весь мир, включая ее собственную мать, которая даже ни разу не пришла ее навестить.

Потом ей стало на всех наплевать. «Они заплатят мне за все, — решила Мила. — И Тедди, и Прайс, и Ирен тоже…» Как это сделать. Мила давно обдумала.

У нее в руках было секретное оружие, решающая улика — револьвер Прайса с отпечатками Тедди на рукоятке и барабане. Мила надежно спрятала его, боясь, как бы оружие не попало в руки копам, которых Прайс мог легко купить со всеми потрохами. Достать его она намеревалась только тогда, когда наступит решающий момент. И тогда револьвер выстрелит во второй раз, только не пулями, а дерьмом, которое полетит и в самого Прайса, и в его недоделанного сыночка-размазню.

Пока же она решила выждать. Выждать, пока настанет этот решающий момент.

И тогда-то они заплатят ей за все. Все до единого.

— Иди поздоровайся со своей матерью, — бросил Прайс Вашингтон небрежно, появляясь в дверях комнаты сына. При этом он машинально потирал свою чисто выбритую голову, что говорило о его сильном волнении. Прайс Вашингтон был встревожен, но Тедди понял, в чем дело, лишь когда спустился в главную гостиную.

— Мама?.. — Нерешительно остановившись на пороге комнаты, он полувопросительно обернулся и посмотрел на отца. Что ему делать дальше? И кто эта расплывшаяся женщина, которая развалилась на диване? Неужели это его мать? Тедди помнил ее совсем другой. Эту живую гору, которая смотрела на него слегка удивленными глазами, он не знал и не имел никакого желания знать.

— Как поживаешь, Тедди? — спросила женщина, не переставая при этом жевать жвачку, и он увидел, что ее передние зубы измазаны в губной помаде.

— Нормально, — осторожно ответил Тедди и снова оглянулся на отца. Ему никак не удавалось найти в этом лице сходство с фотографией, которая стояла на столе в его комнате. Женщина на снимке была настоящей красавицей. Сейчас же перед ним сидела располневшая старуха, лицо которой было неузнаваемо под слоем вызывающе яркой косметики.

— Пожалуй, нам лучше оставить вас на время вдвоем, — заявил Говард Гринспен и, подтолкнув Прайса к дверям, вышел следом.

В комнате повисла неловкая тишина. Наконец Джини произнесла как можно задушевнее:

— Я слышала, у тебя неприятности, малыш? — При этом она внимательно рассматривала небольшую статуэтку на столике, которую Прайс получил в качестве приза за лучшую телепрограмму года. — Ну, не стесняйся, расскажи мамочке, в чем дело.

— Неприятности? Да… В общем, да, — ответил Тедди, разглядывая ее ноги в ярко-красных открытых босоножках на высоченном каблуке. Пальцы Джини торчали из этих босоножек, словно сосиски.

— Я уверена, что ты ни в чем не виноват, — уверенно заявила Джини. — Во всем виноват этот безалаберный и безответственный тип — твой отец. Наверняка он плохо за тобой смотрел. Впрочем, возможно, что безответственность — это ваша наследственная черта… — Она протяжно вздохнула, обмахиваясь ладонью. Ногти у нее были такими длинными, что загибались внутрь наподобие куриных лапок.

«Интересно, — подумал Тедди, — как она может что-то делать — с этакими-то когтищами?»

— Расскажи мне, как все случилось, — продолжила Джини расспросы. — Наверное, эта девчонка схватила тебя за мошонку, и ты так возбудился, что уже не отдавал себе отчета в том, что делаешь, — так было дело?

— Она… она плохо на меня влияла, — осторожно сказал Тедди.

— Ну разумеется! — тотчас согласилась Джини и заворочалась на диване, что пружины жалобно застонали. — Все шестнадцатилетние подростки с легкостью поддаются дурному влиянию девчонок, стоит им только приоткрыть для них переднюю дверку. И все таки, — добавила она, играя с одной из своих больших золотых серег, — тебе давно пора было научиться думать не яйцами, а головой!

Тедди машинально кивнул, хотя этот разговор ему явно не нравился. Но может быть, именно так и должны разговаривать матери со своими сыновьями? Он этого просто не знал.

— Прайс наверняка уже сказал тебе, что дело будет расследоваться окружным прокурором, — сказала Джини. — Это означает, что мне придется каждый день ездить в суд и торчать там часами. Другая женщина на моем месте не пошла бы на это. Но я сделаю это ради тебя. Я, правда, не могу позволить себе терять столько времени, но твой отец обещал мне компенсировать ущерб. Ну что, это его обязанность.

— А почему ты никогда не навещала меня, мам? — неожиданно спросил Тедди. — Разве тебе не хотелось повидаться со мной?

— Ради бога, Тед!.. — простонала Джини, и на ее лице появилась недовольная гримаса. — Нечего строить из себя маленького сиротку. Твой отец мне никогда бы не позволил. Единственное, что его заботит, — это деньги и бабы, а вовсе не ты… — Она постучала по подлокотнику своими длинными ногтями. — Прайс — настоящий сукин сын, если хочешь знать. Он заплатил мне за то, чтобы я оставила его и тебя. Конечно, можно было решить это дело и через суд, но я подумала, что лучше мы разойдемся с ним полюбовно.

«Почему? Почему он заплатил тебе?» — хотел спросить Тедди, но промолчал.

— Ты и сам мог бы навещать меня, если б захотел, — добавила Джини.

— Я. я не думал, что тебе хочется меня видеть, — пробормотал Тедди.

— В общем, все это уже история, — подвела итог Джини. Общение с сыном явно ей наскучило. — К тому же мне нужно сменить свой гардероб, и эта компенсация будет весьма кстати. — Она посмотрела на часы, казавшиеся крошечными на ее мощном запястье. — Мне пора, — объявила Джини, вставая с дивана с поразительной для такой туши легкостью. — Увидимся в суде, медвежонок!

Тедди стоял как оглушенный. Что это было? Неужели та самая встреча с родной матерью, о которой он столько времени мечтал?

Похоже, подумал он, отец был прав. Его мать была жадной, равнодушной шлюхой. Даже красоту свою она растеряла, превратившись в вульгарную, жирную старуху.

А ведь она была ненамного моложе Прайса…

Да, отец был прав, снова подумал Тедди. Тысячу раз прав. Этой женщине было начхать на него с самого высокого небоскреба.

Полтора месяца спустя