В пятницу утром Дайан тихонько ушла, пока дочь еще спала. Нужно было готовить мистеру Даймонду завтрак. Тот недавно объявил, что отныне еду ему готовит только она и никто другой. Можно себе представить, как к этому отнеслась кухарка Мей. Из слуг пожилая крупная негритянка Мей работала у него дольше всех.

— Это что еще за выдумки? — возмутилась Мей, топая ногой. — Старому идиоту моя еда уже не хороша? У нас теперь новые порядки?

Дайан кое-как удалось ее успокоить, хотя это оказалось нелегко. Обе знали трудный и деспотичный характер хозяина: со всеми у него одно обращение, грубое и неуважительное.

Иногда Дайан казалось, что она понимает его лучше остальных. Уж во всяком случае, лучше худосочной белой женщины, несколько лет как угнездившейся в его жизни. То есть — леди Джейн Бэнтли. Титул, которым ведьма так гордится, достался ей в награду за то, что она побывала замужем за немощным английским стариканом, оказавшимся лордом. Прислуга ее дружно не любила, ведь леди Джейн считала, что слуги только для того и существуют, чтобы выполнять ее прихоти, а ее британский акцент на манер Мадонны мало кого мог ввести в заблуждение. Эта дамочка их не нанимала, зато вела себя так, будто они работают исключительно на нее.

Сплетни были излюбленным развлечением слуг на кухне, обычно Дайан пропускала их мимо ушей, но сегодня разговор шел о трех сыночках Реда Даймонда, рассевшихся в библиотеке, и она навострила уши. Слуги были хорошо осведомлены о делах мистера Даймонда. Все знали, что с детьми он почти не общается, и их появление в доме пробудило всеобщее любопытство.

— Такие все симпатичные! — вздохнула Летти, молоденькая горничная ирландского происхождения, подававшая им напитки. — На хозяина совсем не похожи.

— Это потому, что мистер Д. всегда брал в жены самых красивых женщин, — со знанием дела объяснила Мей, не отрываясь от нарезки фруктов. — Я их всех помню, несчастных девочек. Помню, как они приходили и как уходили. Уж поверьте мне, все были красотки как на подбор.

— Мей, сколько же ты тут работаешь? — удивилась Летти и взяла кусочек яблока.

— Да почти всю жизнь, — ответила та, шлепая девушку по руке. — Я этим мальчикам с пеленок еду готовила. Тогда они и вправду были хорошенькие. Пойду-ка взгляну, что из них выросло.

— С ними там леди Бэнтли, — предостерегла Летти.

— О чем, интересно, ей с ними говорить? — спросила Мей таким требовательным тоном, будто ей забыли доложить о том, что она непременно должна знать.

— Я туда только на секунду зашла, услышать толком ничего не успела.

Их болтовня навела Дайан на размышления о сыновьях мистера Даймонда. Ей было известно, что каждому в свое время досталось. Ред со всеми бывал крут, а с детьми и подавно.

Приготовив яйца в точности, как любит старик, она поставила их на поднос и попросила Летти отнести завтрак в спальню, объяснив, что ей надо вернуться к себе.

— А что такое? — удивилась Мей, которой всегда до всего было дело. — Плохо себя чувствуешь?

— Нет, Мей, — терпеливо отвечала Дайан. — Ко мне на выходные дочь приехала.

— Малышка Либби! — воскликнула Мей, ловко разрезая ананас. — И как поживает наша красавица?

— Подвернула ногу на работе, — сказала Дайан. — А в остальном все в порядке.

— Вам надо чаще бывать вместе, — сказала Мей. — Неправильно, что ты ее отсюда спровадила.

— Я ее никуда не спроваживала! — обиделась Дайан. — Ты прекрасно знаешь, что у меня не было выхода.

— Я должна видеть эту девочку! — объявила Мей, вытирая руки о передник. — Либерти никогда не была как все, вечно пела и плясала по всему дому. Я по ней соскучилась, по нашей красавице.

Дайан промолчала. Она вообще не любила болтать. Да и зачем ей слушать, что скажет Мей о ее дочери?

Поговорить с мамой Либерти пока так и не удалось. Накануне вечером Дайан примчалась, наскоро поменяла ей повязку на руке и заспешила назад, готовить мистеру Даймонду ужин. Когда она вернулась, дочь уже спала.

«Всегда она так! — подумала Либерти с горечью. — На первом месте всегда мистер Даймонд». Так было неизменно, с тех пор как они стали жить в этом доме.

Сейчас она сидела у телевизора и чуть не упала, когда объявили, что в программу «Вид» приглашена принцесса Ташмир Доннел, жена Деймона П. Доннела.

Черт! Какого дьявола делать на телевидении жене мистера Доннела? Ведь это он знаменитость!

Она напряглась и уставилась в экран. Да уж, неделя выдалась — хуже не бывает. Если эта Ташмир еще и певичкой окажется, тогда она ее убьет!

Однако, когда Ташмир появилась на экране в своем экзотическом наряде индийской принцессы, выяснилось, что она занимается бизнесом — торгует украшениями.

«Ха! — обрадовалась Либерти. — Жена Деймона торгует побрякушками! Что за дешевка!»

На столике перед четырьмя гостями ток-шоу были выложены горы ожерелий, колец и сережек, все с камнями — рубинами, бриллиантами, изумрудами.

«Можно подумать, кто-то может себе это позволить», — подумала Либерти, не отрываясь от экрана.

После короткого обмена ничего не значащими репликами одна из участниц программы перешла к делу.

— Ну, сколько, например, стоит вот эта штучка? — поинтересовалась она, взяв в руки великолепное колье и крутя его перед камерой.

— Ах, это… — рассеянно бросила Ташмир. — Точно не помню. Восемь или девять.

— Сотен? — оживилась другая участница и подалась вперед.

— Тысяч, — самодовольно поправила Ташмир.

В студии раздались вздохи и ахи, последовало еще несколько вопросов и ответов на тему украшений, после чего ведущая, Стар Джонс, наконец перешла к существу дела и спросила, каково это — быть женой Деймона Доннела.

Ташмир, облаченная в фиолетовое с золотом сари, держалась с подчеркнутой грацией.

— Мой муж не дает мне сидеть без дела, — сказала она. — Деймон — воплощенная энергия. Я только следую за ним, стараясь не отставать.

«Ну да, — подумала Либерти. — Ты сначала выходишь из своей трехкомнатной гардеробной в квартирке за несколько миллионов, после чего садишься в сделанный на заказ темно-синий „Бентли“ — а уж потом следуешь за ним».

Она ненавидела эту Ташмир. Несправедливо, да? Как можно ненавидеть незнакомую женщину лишь за то, что она замужем за человеком, способным помочь тебе прославиться? Вот если бы только он обратил внимание на ее существование…

Да о чем она вообще думает? «Прославиться»! Сидит в маминой квартире с забинтованной рукой. Жалкое зрелище!

С другой стороны, он же видит только, как она подает яичницу и наливает кофе. Он же не знает, что она поет, с чего бы ему ее замечать? Для него она официантка, не более того. Подавальщица. Небось ее отсутствия даже не заметил.

Либерти резким движением схватила пульт и выключила телевизор. Зачем себя мучить? Вид этой жеманной принцессы не поднимет ей настроения.

Через несколько минут вернулась Дайан.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась она, поднимая с пола плед.

— Дерьмово! — раздраженно огрызнулась Либерти и внимательно оглядела мать. Сбросила бы несколько килограммов да привела себя в порядок — была бы еще хоть куда. — Руку дергает, а нога вроде получше. Ходить, во всяком случае, могу. — Она бросила на мать настороженный взгляд. — Ты можешь не волноваться, к понедельнику меня здесь не будет.

— Спешить некуда, — возразила Дайан, взбивая диванную подушку. — Я рада, что ты здесь.

— Еще бы! Я тут все раскидываю, выходные тебе испортила — ты прямо в восторге.

— Синди сказала, если тебе станет лучше, в понедельник перед работой она за тобой заедет. — Дайан убрала два грязных стакана с журнального столика. — Кажется, как раз и парень твой вернется?

— Да, вечером в понедельник.

— Может, мне с ним познакомиться?

— Зачем? — Либерти округлила глаза. — Я за него замуж не собираюсь.

— Но вы уже давно встречаетесь, или я ошибаюсь?

— Послушай, — перешла в наступление Либерти, не желая вступать с матерью в дискуссию на тему личной жизни, — раз уж начался вечер вопросов и ответов, могу я тебя тоже кое о чем спросить?

«Приехали», — подумала Дайан и набрала полную грудь воздуха, подготавливая себя к неприятным расспросам.

— Конечно, — сказала она, сохраняя спокойствие. — Я давно хотела с тобой поговорить.

— Хотела? — не поверила Либерти.

— Да. В последнее время мы совсем не видимся.

— Это не моя вина.

— Что ж, — осторожно проговорила Дайан, боясь рассердить дочь, — в последние два раза, когда мы назначали встречу, ты сама ее отменяла.

— Я очень занята.

— Понимаю, но…

— Мама, — перебила Либерти, твердо решив сегодня докопаться до правды, — ты не думаешь, что мне пора знать, кто был мой отец? Я больше не могу делать вид, что это неважно и что меня не волнует, что мы никогда не поднимаем эту тему. Ты сама понимаешь: мне надо это знать.

Ну, вот. Она свое сказала. Теперь слово за мамой. Дайан присела на край дивана и глубоко вздохнула.

— Либби, есть причина, почему я тебе об этом никогда не рассказывала, — сказала она, прикусив губу. — Это… это трудно.

— Мама, что тут трудного? Я имею право знать.

Дайан молча кивнула.

— Я очень долго считала, что это Леон, — продолжала Либерти. — Потом до меня дошло: этого не может быть! У него слишком темная кожа, как у тебя. Тогда я стала думать: кто я? Черная, как ты мне всегда твердила? Полукровка? Кто я, мама? Ты не можешь больше от меня скрывать. Мне девятнадцать лет. Ты сама знаешь: пора.

— Когда я ушла из дома, мне было меньше, чем тебе сейчас.

— Эту историю я слышала тысячу раз, — нетерпеливо перебила Либерти.

Короче, я сошла с автобуса в Нью-Йорке с двумястами долларами в кармане и с заоблачными амбициями. — Дайан сокрушенно вздохнула. — Семнадцать лет, а воображала, что стану новой Анитой Бейкер.

— И стала бы, если бы не загубила свой талант.

— Нет, не стала бы.

— Нет, стала, — твердила Либерти. — Ты хорошая певица. Этот талант у тебя никто не отнимет.

— Талант… Так, талантишко.

— Зачем ты сама себя вечно унижаешь? — возмутилась Либерти. — Я помню, как ты меня привела в тот джаз-клуб. Ты пела потрясающе.

— Да что ты понимала-то? Тебе лет семь было. Или восемь.

— А по-твоему, откуда взялся мой талант?

— Либби, из моего таланта так ничего и не вышло, — сникла Дайан.

— Это оттого, что ты его предала.

— Нет, не так. Это меня жизнь предала. Я много лет таскалась по ночным клубам и студиям грамзаписи, прежде чем понять: ничего из меня не выйдет. К тому же надо было о тебе подумать.

— Прости, — оскорбилась Либерти. — Я не просила производить меня на свет.

— Прекрати. Ты же знаешь, я не это имела в виду. Я всегда любила тебя, Либби, но настал момент, когда дела пошли совсем туго. Тебе было почти девять, и в один прекрасный день я поняла, что нам просто необходима какая-то стабильность, а не борьба за существование, когда с трудом сводишь концы с концами и никогда не знаешь, будет ли у тебя, чем заплатить за квартиру.

— Тогда почему ты не вышла замуж за какого-нибудь ухажера? Насколько я помню, у тебя в них недостатка не было.

— Да, не было, и все как один оказались неудачниками. Мне предложили постоянную работу, и отказаться от такого предложения было грешно. Я согласилась и пожалела об этом ровно один раз — когда мне пришлось отправить тебя к тете Арете.

— Из-за мистера Даймонда, — бесстрастно поддакнула Либерти. — Старый мерзавец заставил тебя меня отослать.

— Нанимая меня на работу, мистер Даймонд предупредил, что не потерпит в доме ребенка. Я обещала, что тебя и слышно не будет.

— Отлично! Ребенок-невидимка.

— Либби, ты была своенравная девочка. Я не могла за тобой следить денно и нощно. При каждом удобном случае ты начинала обследовать дом.

— А чем еще мне было заниматься, мама? — вспылила Либерти. — Мне же совсем не с кем было играть, район не тот. Ты оторвала меня от друзей и отдала в шикарную новую школу, где меня так и не приняли.

— Ты сама перешла границы дозволенного. Когда мистер Даймонд обнаружил тебя спящей в его постели, он пришел в ярость. Я ничего не могла поделать.

— Нет, могла, — возразила Либерти, сверкнув глазами. — Ты могла уволиться.

— Ты меня слушаешь или нет? Нам же надо было на что-то жить. Интересно, как бы ты справилась на моем месте — с ребенком на руках и без каких-либо перспектив?

— Уж во всяком случае, в горничные я бы не пошла, — ответила с вызовом Либерти.

— В экономки.

— Экономка, горничная — какая разница? Я бы как-нибудь… выкрутилась.

— Я поступила, как умела, — тихо проговорила Дайан. — Арете я каждую неделю посылала на тебя деньги, а немного погодя уговорила мистера Даймонда пустить тебя назад, но не стала тебя дергать — мне казалось, тебе хорошо у тети Ареты, да и вдвоем с сестренкой повеселей.

— Арета мне никогда не говорила, что ты присылаешь деньги.

— А ты что же, решила, что я тебя совсем бросила? Кто, по-твоему, оплачивал твои занятия музыкой и танцами?

— Я… я об этом не думала. Арета ни словом мне не обмолвилась.

— И немудрено. Ей нравилась роль твоей мамы. — Долгая пауза. — Тебе никогда не приходило в голову, что я чувствовала, когда приезжала к тебе каждое воскресенье, а ты меня встречала, как самозванку?

— Наверное, тебе было неприятно, — проговорила Либерти.

— Да уж поверь.

— Насчет моего отца, — снова начала Либерти. — Им был один из твоих неудачников? Ты поэтому мне никогда о нем не рассказывала?

— Нет, — возразила Дайан. — Он был не из неудачников.

— Тогда кто же он? — воскликнула Либерти. — Почему ты не хочешь мне сказать?

— На самом деле, я его почти не знала.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мне было восемнадцать лет, я была на гастролях в Европе, на подпевках у Айзека Хейза.

— Ты мне никогда не говорила, что была в Европе, — упрекнула Либерти.

— Помню, я тогда думала: «Ну, вот, карьера вроде в гору пошла», — сказала Дайан. И после паузы продолжила: — И тут в Берлине я знакомлюсь с одним ударником. Красивый был парень — мать немка, отец черный. Веселый, симпатичный… Вечер закончился в постели.

— Да? — Либерти жадно ловила каждое слово.

— На следующий день группа уехала из Берлина. — Дайан отвернулась. — А чуть позже я узнала, что беременна.

— Мной, — уточнила Либерти.

— Да, тобой. — Еще один тяжкий вздох. — Я ужасно испугалась. Хотела с ним связаться, но было уже поздно.

— Поздно? Для чего?

— Либби, я ведь не просто так тебе ничего не рассказывала. На то есть причина.

— Причина?

— Я… я узнала, что на другой день после моего отъезда он погиб в автокатастрофе.

— Ты… ты хочешь сказать, он умер? — пролепетала Либерти. В голове вихрем неслись мысли. — Мой отец умер? И это ты столько лет от меня скрывала? Мой отец умер!

— Прости меня, дочка, — сказала Дайан и протянула руку.

— Ради бога, мама! — Либерти отдернула руку. — Почему ты столько лет от меня это скрывала?

— А ты думаешь, легко признаться ребенку, что он — плод случайного знакомства? Я хотела для тебя большего. Я искренне думала, что тебе лучше этого не знать.

Зеленые глаза Либерти сверкнули праведным гневом.

— Это я должна была решать, а не ты!

— Ты права. — Дайан опустила голову.

— Как его звали?

— Это неважно.

— Для тебя, может, и неважно, — огрызнулась Либерти. После долгой паузы Дайан сказала:

— Мервин.

— А фамилия?

— Браун.

Мервин Браун. Теперь она хотя бы знает, как звали ее отца. Сколько лет мама от нее скрывала правду! Это нечестно. Она давно должна была все знать.

— Как он выглядел? — спросила она, сдерживая слезы.

— Я же тебе сказала, он был симпатичный.

Либерти помолчала, стараясь переварить ошеломляющую информацию. Да, отец у нее был. Но он умер.

— Я хочу видеть его фотографию, — наконец сказала она.

— Прости…

— Перестань! — вдруг рассердилась Либерти. — От него ничего не осталось? Даже фотографии?

— Прости.

— Перестань повторять одно и то же!

Дайан беспомощно развела руками.

— У него же были родственники, — сказала она, чувствуя, как все внутри переворачивается. — Ты им когда-нибудь говорила о моем существовании?

— Нет.

— Но почему?

— Либби, он был женат. Женат, понимаешь?

— Так. Час от часу не легче.

— Я подумала, его семье и так досталось, что я еще буду усугублять?

— Господи, мама, они же и моя семья тоже! — воскликнула Либерти, глотая слезы обиды. — Значит, у меня есть бабушка и дедушка. Мне следовало бы их разыскать.

— Даже не думай.

— Почему? — рассердилась она. — Почему нет, черт возьми?

— Если уж говорить всю правду, то я им звонила.

— И?

— Они обозвали меня чернокожей американской шлюхой и велели никогда больше не напоминать о себе.

— О боже!

— Ну вот. Теперь ты все знаешь. Больше мне тебе сказать нечего.

Либерти мотнула головой, будто не веря услышанному. Внутри образовалась пустота. Почему-то до сих пор в ней жила сказка о том, что где-то есть человек, готовый признать ее своей дочерью, что он станет ее любить, заботиться о ней и будет ею гордиться.

И вот эта мечта рухнула.

Черт, она не даст себе раскиснуть. Так или иначе, но она добьется успеха. Никто и ничто ее не остановит!