Монк Хантер был пилот-щеголь, единственный пилот-щеголь, какого мне приходилось встречать. Щегольство было в покрое и фасоне его мундира, щегольство в фасоне начищенных, как зеркало, ботинок, щегольство в манере помахивать тросточкой. Щегольство сквозило в посадке его великолепной темноволосой головы, в дрожании ноздрей и в блеске живых черных глаз, в резких, энергичных движениях и бурной, прерывистой, богатой интонациями речи, которой он стрелял в вас, как во время войны стрелял из пулемета в самолеты противника, — он сбил их тогда девять штук.
Особенно щегольски выглядели усы Монка. Только он и мог носить такие усы. Один раз я видел его без них, и казалось, он что-то утратил, как Самсон, когда ему обрезали волосы. И выглядел голым и беспомощным.
Усы были большие, такие усы можно увидеть на старых фотографиях провинциальных сердцеедов. Они торчали кверху, и когда Монк крутил их особым, ему одному известным, способом, на него стоило посмотреть.
Однажды бедный Монк вылетел на истребителе с аэродрома Сэлфридж. Он и это сделал щегольски. Оторвавшись от земли, он некоторое время летел совсем низко, а потом начал ровно, плавно уходить все выше в голубое небо.
Мы все заметили, как за его самолетом потянулась полоса белого дыма. Потом, затаив дыхание, мы увидели, как изящное движение корабля нарушилось, он медленно осел в воздухе и стал неудержимо падать носом вперед, прямо на лед замерзшего озера Сент-Клэр.
Парашют Монка расцвел за падающей машиной, и в мгновение она скрылась за лесом.
Мы ринулись к автомобилям и бешено покатили туда, где, по нашим расчетам, должен был упасть самолет. Мы нашли Монка, он был цел, только ушибся немного о лед, он размахивал руками и орал, что самолет загорелся и вот что, чортов сын, сделал. Мы посмотрели на самолет, но Монк не переставал взволнованно жестикулировать, и тогда мы посмотрели на него. Он и имел в виду — что самолет сделал с ним. Мы разразились отчаянным хохотом. Собственно, мы смеялись не над Монком, а вместе с ним. И он это понимал.
Один ус у него сгорел до основания.
