Глава 1

Электра знала, что жизнь в Америке не будет для нее легкой. Николас вызвал ее три месяца спустя после своего прибытия, и теперь, увидев его высокую жилистую фигуру, прислонившуюся к стойке в зале ожидания аэропорта Лос-Анджелеса, она была вне себя от радости.

– Николас, о, мой дорогой, я не могу поверить, что это действительно ты, – в восторге сказала она, бросившись в его объятия.

Но встретил ее Николас неожиданно сдержанно.

– В чем дело, дорогой? – удивленно спросила она, когда он с явным смущением высвободился из ее объятий.

– Электра, позволь познакомить тебя с Эрролом, – сказал он по-гречески, указывая на огромного чернокожего мужчину, одетого в темно-красную униформу, которая была богато расшита и украшена золотыми галунами.

– Добро пожаловать в Лос-Анджелес, миссис Ники, – расплылся в широкой улыбке стоящий навытяжку негр. – Очень рады видеть вас здесь. Наш мистер Ник тает буквально на глазах. Все время только о вас и говорит.

– Это Эррол, шофер дяди Спироса. Дядя одолжил нам на сегодня свой личный автомобиль. Он хочет, чтобы ты получила полное удовольствие от приезда в эту чудесную страну.

Электра молча покачала головой, сожалея, что Николас не пришел ее встречать один. Шофер выглядел необычайно доброжелательным, но Электра была очень застенчива, и ей хотелось бы встретиться с мужем без посторонних.

Носильщик быстро пронес ее багаж, состоящий из одного-единственного потрепанного чемодана, через толпу, а они тем временем вышли на тротуар, и Электра даже рот открыла от удивления. У обочины стояла самая длинная черная машина, какую она когда-либо видела в своей жизни. На Гидре не было никакого транспорта, поэтому она вообще не видела никаких машин до приезда сюда, только когда бывала в Афинах. Она испугалась оживленных улиц, по которым на бешеной скорости мчались автомобили и автобусы, и пешеходов, которые, смеясь, казалось, бросали вызов смерти, пробегая мимо машин.

– Пошли, Электра. – Она подумала, что голос Ника стал более властным, чем раньше. – Поторопись и перестань таращить глаза. Мы должны добраться домой засветло. Тетушка Олимпия приготовила настоящий греческий пир в честь твоего прибытия.

Электра неуклюже забралась на глубокое и темное заднее сиденье «кадиллака» и почувствовала, что ее юбка задралась выше колен. Дико покраснев, она одернула ее и забилась в угол, с тревогой следя через заднее стекло, не забыл ли носильщик о ее чемодане.

Ник легко сел в автомобиль и крепко обнял жену. Он взял ее за руку и несколько минут возбужденно говорил с ней на родном языке, но потом увлекся беседой с Эрролом. Тот, видимо, рассказывал что-то забавное, и они громко смеялись. Электра откинула голову на роскошную кожаную обивку сиденья, и устало прикрыла глаза. Она не спала несколько дней. Это путешествие в Калифорнию было долгим и изматывающим, но она наконец-то добралась до другого конца света. Электра надеялась, что она так же быстро станет американкой, как и ее любимый муж, который покинул Гидру всего три месяца назад.

Олимпия Макополис была душевной, по-матерински доброй и спокойной женщиной, такой же, как все женщины Гидры. С ней Электра сразу же почувствовала себя как дома. Несмотря на состояние и положение ее мужа в Голливуде, миссис Макополис настояла на том, чтобы самой все приготовить, и сейчас на длинном обеденном столе стояли всеми любимые национальные блюда. Разнообразные овощные салаты, рыбные блюда под соусами, виноградные листья с рисом и мясом, нежная ягнятина с баклажанами, сочный салат-латук, посыпанный маленькими, в форме кубиков, кусочками козьего сыра, перемешанного с овощами, баклажанами и маслом, свежевыпеченный хлеб, аромат которого смешивался с запахом чеснока, это был специальный острый соус, такой пахучий, что считалось неприличным есть его перед выходом из дому, если, конечно, его не ели все окружающие. Кувшины с охлажденным белым вином ставили на стол как раз в тот самый момент, когда Олимпия услышала скрип колес лимузина на гравиевых дорожках.

– Добро пожаловать, моя дорогая Электра. Я так рада, наконец, увидеть доченьку моей золовки, – сказала старая гречанка, тепло обнимая Электру и чувствуя мгновенно возникшую любовь к этой робкой девушке. – Проходи, проходи, мы сядем за стол прямо сейчас, ты, должно быть, сильно проголодалась, – Она одобрительно посмотрела на пышную фигуру Электры, ее полную грудь. Электра была совершенно не похожа на худенькую, стройненькую и очень милую Вики Золотос, ее племянницу, которая стала уже американкой до мозга костей.

– Вики, это Электра, моя жена, – гордо сказал Николас.

– Ужасно рада встретиться с тобой, дорогая. Ники о тебе так много говорил, – тараторила Вики. Ее блестящие светлые волосы, подстриженные «под мальчика», зеленый габардиновый костюм, туго перетянутый ремнем, и маленькая шапочка в тон, надвинутая на глаза восхитительного бирюзового цвета, все это напомнило Электре модную вклейку из журнала «Вог».

Электра притихла. Она не поняла ни одного сказанного Вики слова, хотя Ники, чувствующий себя вполне уверенно, быстро их ей перевел.

– Вики тоже работает в отделе корреспонденции на студии, – быстро сказал он. – Ее отец работает в личной охране дяди Спироса. Она только что закончила университет. Мама у нее гречанка, она двоюродная сестра дяди Спироса. Вики помогает мне учить английский, и мы оба рабы киностудии, на так ли, Вики? – Он доверительно улыбнулся красивой девушке, рядом с которой Электра чувствовала себя грубой, неприметной и старомодной. Длинная шерстяная юбка, грубые фильдеперсовые чулки Электры и ее ужасные башмаки – все это не шло ни в какое сравнение с обтянутыми тонкими нейлоновыми чулками ножками этой американской красавицы, ее скульптурной грудью и умело накрашенным лицом. И хотя Электра знала, что они ровесницы, рядом с Вики она чувствовала себя ужасно некрасивой и несуразной.

Олимпия жила в Калифорнии уже тридцать лет, но в душе оставалась простой греческой женщиной. Вид Электры, такой маленькой, напуганной и подавленной всей этой роскошью чужого мира, напомнил ей себя, какой она была тридцать лет назад, и Олимпия твердо решила помочь этой малышке побыстрее адаптироваться к американскому образу жизни.

Гораздо позже, ночью, когда Николас нежно раздел жену, ласково нашептывая ей страстные слова на родном языке, Электра почувствовала, что наконец ее напряжение начинает спадать. Утомленные мышцы постепенно расслабились, пока чувственные пальцы мужа мягко ласкали ее тело. Руки Николаса нежно гладили ее грудь, а пальцы мягко, как крылья бабочки, касались сосков, заставляя ее буквально задыхаться от удовольствия. Николас, ее муж, единственный мужчина в ее жизни и единственный, кого она вообще любила, по-прежнему принадлежал ей. Он любил ее. Теперь ей нечего было бояться в Америке.

Николас Станополис, обладая природной способностью к языкам, на удивление быстро выучил английский. Теперь он мог не только читать и писать, почти не делая ошибок, но и болтать на американском сленге, что было совершенно необходимо в кинобизнесе.

Однако для Электры стало мукой привыкать к этой жизни. Ее смущало все: язык, бешеный темп жизни в Лос-Анджелесе, автомобили и самолеты, которые мешали ей спать. Казалось, что вся кухонная утварь попала сюда с другой планеты, а супермаркеты наводили на нее ужас. Она чувствовала себя глупой, тупой, абсолютно чужой в этом мире.

Несмотря на настойчивую помощь Олимпии, несмотря на то, что красивая, яркая и веселая Вики приходила обедать несколько раз в неделю, чтобы помочь ей с английским, Электра никак не могла запомнить больше нескольких слов. Она в отчаянии углублялась во фразеологические словари, читала журналы и газеты, но ее мозг, измученный попытками совладать с электрической плитой, стиральной машиной и холодильником, приготовить что-нибудь из консервов или незнакомых ей замороженных продуктов, просто не мог справиться с английским. Николас, Вики и Олимпия требовали, чтобы она слушала новости, спектакли и радиопередачи, но английский язык так и оставался для нее иностранным. Она храбро ходила в громадный супермаркет «Фуд Джаент», расположенный на Кэнон-драйв, в котором она по настоянию Олимпии делала покупки. Сколько раз, везя тележку с покупками по бесконечным проходам между высокими грудами красочных товаров, о которых она раньше никогда и не слышала, Электра сталкивалась с самоуверенными сильными женщинами в тонких спортивных платьях, с накрашенными лицами и перманентом под задорными шляпками. Электра не могла даже подумать о том, чтобы купить себе новую одежду, хотя Ник уже спрашивал ее, когда она сменит свои немодные наряды.

– Почему бы тебе не купить несколько новых платьев, милая? – спросил он ее однажды вечером и скривился, увидев подгоревшие биточки и баклажанные крокеты, которые она хотела приготовить как можно лучше на этой непонятной современной плите. – Мы можем себе это позволить. Я сейчас хорошо зарабатываю.

Они сидели за ярко-желтым кухонным столом в одном из многочисленных маленьких бунгало, которые Спирос снимал для своих близких. Все большое семейство Макополисов жило на территории, которая граничила с его имением. Вики Золотос вместе со своей двоюродной сестрой жила в одном бунгало, Олимпия и три сестры в другом, а тетя и дядя Спироса прямо по соседству с ними. К огромному сожалению Электры, у всех этих греческих иммигрантов, кажется, не было никаких проблем с английским. Они свободно болтали, переходя с английского на греческий с легкостью людей, усвоивших обе культуры.

Николас прилип к радио, слушая Джека Бенни и смеясь над его шутками до тех пор, пока из глаз у пего не хлынули слезы. В это время Электра молча раскладывала крутые подгоревшие биточки по тарелкам.

– Ты их так хорошо готовила на Гидре, – сказал он во время рекламной паузы. – Что случилось?

– Прости, – чуть не плача пробормотала Электра. – Я просто не могу научиться готовить на этой плите.

Николас взял еще один биточек и поморщился.

– Ты должна привыкнуть к этому миру, Электра. Сейчас сорок шестой год, война закончилась, все возвращаются назад, и каждый человек в Америке сейчас борется за работу, за положение – за все. Тебе тоже придется бороться, Электра, ты должна попытаться.

– Я не могу. – Она тяжело опустилась на стул и, уронив голову на руки, разрыдалась. – Я не могу учить английский, я не могу готовить на этой печке, я не могу привыкнуть, Николас. Я чужая в Америке. Я хочу домой, назад, на Гидру. Туда, откуда я родом.

Николас с сочувствием погладил ее по голове. Он очень любил Электру, но не мог не замечать, что она похожа на простую крестьянку по сравнению с теми эффектными женщинами, которых он ежедневно встречал на студии. Вики все время заигрывала с ним в той милой и ласковой манере, которая, казалось, была присуща всем американским девушкам. Она ему нравилась. Он ей тоже, так почему бы и нет? В конце концов, она приходилась ему двоюродной сестрой, хотя это и была седьмая вода на киселе.

– Постарайся, Электра, пожалуйста, постарайся, ради меня, – сказал он, возвращаясь к радио, откуда уже звучали новые шуточки Джека Бенни и Рочестера.

– Я попробую, Нико, – в отчаянии плакала Электра. – Я попробую, но не думаю, что у меня что-нибудь получится. У меня нет слуха.

– Ты должна быть настойчивой и больше заниматься, – жестко сказал Ник. – Ты должна, Электра, для нас, для нашей семьи. Наше будущее здесь, в Америке, в Голливуде, с этими людьми. Когда-нибудь я стану директором, Спирос обещал мне это. Я стану главным директором. Все наше будущее здесь, Электра, и мы никогда не вернемся в Грецию. Никогда!

Электра кивала головой, пытаясь сдержать льющиеся ручьем слезы.

– Я знаю, – горько произнесла она, думая о горах, о море и своем красивом острове. Она чувствовала, как к горлу подкатывает большой ком, а на сердце становится невыносимо тяжело, и поняла, что теперь они, наверное, никогда уже не увидят Гидру. – Я попробую, – прошептала она, – я буду очень стараться, Николас.

И она старалась. Каждый день она часами учила английский. Олимпия была для нее как мать, а Вики если и не походила на старшую сестру, то, по крайней мере, помогала ей разобраться с гардеробом.

– Тебе бы выбросить все это старье, малышка, – настаивала она. – Ты выглядишь ужасно старомодно. Пора наверстывать упущенное. – И она потащила Электру в «Сакс», чтобы одеть ее по-новому, хотя Электра протестовала, говоря, что они просто не могут позволить себе покупать тайне дорогие вещи. Но Вики не обращала на это никакого внимания, и они вернулись из этого похода по магазинам увешанные коробками и пакетами, в которых были чудесные хлопчатобумажные платья спортивного покроя и тонкие итальянские чулочки. Электра поклялась, что не будет носить их, они слишком нескромные.

Вики со смехом возражала ей:

– Детка, когда здесь станет жарко, тебе придется ходить в шортиках, сама будешь удивляться, как ты могла когда-то носить эти длинные черные юбки, в которых ходят только старые ворчливые бабки.

Спустя много времени Электре все-таки удалось научиться английскому, правда, говоря по-английски, она всегда чувствовала себя неуютно. Она все еще очень тосковала по родине, когда читала греческие газеты и журналы, регулярно присылаемые Олимпии Макополис. Она так и не завела друзей среди американцев, предпочитая общение с тетушкой Олимпией и ее тремя сестрами. Но она боготворила своего мужа, для нее он был царь и бог.

Вики, из которой энергия била ключом, пугала Электру своей манерой одеваться, блестящими волосами и быстрой речью. Электре казалось, что с ней она никогда не будет чувствовать себя свободно. Она чувствовала себя одиноко, когда Николас и Вики часами болтали о кино, делясь сплетнями и шутками и говоря на жаргоне, что, казалось, не составляло для них никакого труда.

Электра почувствовала себя по-настоящему счастливой только тогда, когда через год после приезда в Америку у нее родился очаровательный малыш. Теперь она оказалась в своей стихии, полностью отдавшись заботам о маленьком Алексисе, не доверяя никаким няням и сиделкам, которых ей рекомендовали Олимпия и Вики. К огромному удивлению Вики, Электра продолжала кормить малыша грудью даже после года, когда была уже беременна вторым ребенком.

Я никогда не стану американкой, особенно теперь, когда надо присматривать за моими маленькими, думала Электра, разглядывая свое отражение в стоящем на столе зеркале. У нее не было времени, чтобы сходить в парикмахерскую или торчать после обеда в «Саксе» или «Мэгнине». В этом маленьком бунгало она была по-настоящему счастлива со своими любимыми детьми и обожаемым мужем, который, к сожалению, появлялся там не так часто, как ей бы того хотелось. Его все больше и больше увлекала работа на киностудии, и, хотя он был хорошим мужем и любящим отцом, Электра знала, что скоро самым главным в его жизни станет работа.

Электра проснулась от того, что ей нечем стало дышать. Она задыхалась, ловя ртом воздух. В спальне была кромешная тьма, чьи-то сильные руки тисками сжимали ей горло, пытаясь лишить жизни. Тот, кто душил ее, был прямо над ней, гибкие пальцы плотно обхватили ее шею, чтобы она не смогла проснуться, и Электра поняла, что через несколько секунд этот маньяк убьет ее. Она попыталась позвать на помощь, но у нее ничего не получалось. Где Николас? Куда он делся? И как этот незваный гость пробрался в спальню?

Электра боролась за свою жизнь, не слыша ничего, кроме тяжелого дыхания своего противника. Она понимала, что ей надо попасть ему в глаза, пока она окончательно не потеряла сознание, но его сильное тело крепко придавило ее к постели. Она из последних сил ткнула наугад туда, где, по ее мнению, должны были быть его глаза, и услышала его жуткий крик.

– Ублюдок. Тварь недоношенная, свинья. Теперь ты у меня в руках, и сейчас я убью тебя.

Электра в панике услышала голос своего мужа, который выкрикивал эти ужасные проклятия. Николас пытался ее убить. О, Боже мой, подумала Электра, почти теряя сознание. Боже, нет. Как он может? Ее добрый, нежный Николас. Он сошел с ума! Она попыталась что-то слабо выкрикнуть, но поняла, что совершенно обессилела. Электра умирала. Умирала от руки своего собственного мужа, человека, которого она так любила. Она почувствовала, что последняя ниточка вот-вот оборвется…

– Мама, папа, что вы делаете?

Ночник, горевший в коридоре, в спальне неожиданно высветил стоящего у двери в одной пижаме маленького Алексиса, глаза которого были широко раскрыты от ужаса: он смотрел па отца, сидящего верхом на матери и сжимающего ее горло руками.

– Нет, папа, нет, – закричал мальчик и, подбежав к кровати, стал изо всех сил толкать отца.

Как будто откуда-то издалека Николас услышал голос сына и открыл сжатые в страдании веки. Когда Ник увидел, что он сделал со своей женой, то закричал от ужаса.

– Бог мой, Электра, что я наделал?

Разбуженная шумом, в спальню приковыляла их маленькая дочка, держа в руках своего плюшевого мишку. Электра застонала и глубоко, прерывисто задышала.

– Боже, Электра! О Боже, с тобой все нормально? – плакал Николас. Он плакал, в ужасе от того, что натворил. Рядом с ним плакали дети, а его любимая жена стонала от боли.

– Я… я в порядке, Николас, – выговорила Электра и попыталась встать.

Он поднес стакан воды к ее белым губам.

– Боже, я чуть не убил тебя. – Николас был как безумный: волосы растрепаны, все тело дрожит мелкой дрожью.

– Идите в постель, детки. С мамой все в порядке, – с трудом хриплым голосом выговорила Электра. – Теперь все будет хорошо.

– Это был кошмар, – плакал Николас. Он уложил детей в кровать и вернулся в спальню. Он искал защиты в ее объятиях. – Я думал, что это Скрофо, – стонал он, – это был какой-то ужас, Электра, я не хотел. Ты же это знаешь, правда?

– Конечно, – успокаивала она его, – конечно, знаю, Николас.

– Я думал о смерти мамы, – тихо сказал он. – А потом я увидел его и попытался убить, но это оказалась ты! О Боже, Электра, простишь ли ты меня когда-нибудь?

– Конечно, прощу, конечно, – нежно успокаивала она.

– Видение было таким реальным, – бормотал он. Его тело все еще дрожало и было мокрым от пота. – Как ты думаешь, где он сейчас?

– Ты имеешь в виду Скрофо? – мягко спросила она, спокойно обнимая его.

– Да, эту свинью, этого ублюдка. Начальника гарнизона Умберто Скрофо.

В слабом свете ночника глаза Ника вновь зажглись ненавистью.

Электра была удивлена, что он все еще так сильно ненавидит Скрофо. Они жили в Америке уже четыре года. Неужели его ярость до сих пор не остыла?

– Не думай о нем, Николас, – прошептала она. – Теперь уже все кончено, все в прошлом.

– О, Матерь Божья, Электра, мы в Америке, в этом прекрасном доме, у меня хорошая работа – сбылась моя Американская Мечта. – Его лицо исказилось от бешенства. – А этот долбанный засранец все еще, наверное, бродит где-то живой и невредимый. – Он со всей силой ударил по подушке. – Этот ублюдочный убийца все еще жив, ты понимаешь? Понимаешь?

Электра пыталась успокоить его, но он как будто с цепи сорвался.

– Тс-с, ты разбудишь детей, – осторожно сказала она. – Перестань думать о Скрофо, Николас, ты должен о нем забыть, иначе ты заболеешь.

– Электра! – Он поднял к ней лицо, его широко раскрытые глаза были полны страсти. – Я уже говорил это тебе в тот день на Гидре, и теперь я знаю, что в один прекрасный день я найду этого ублюдка и убью его собственными руками.

– Тс-с, нет, Николас, нет. – Она попыталась его удержать, но он вскочил с кровати и обнаженный встал перед ней, как ангел мщения.

– Я клянусь жизнью наших детей, памятью моей матери, что я разыщу Умберто Скрофо и убью его, даже если это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.

Как человек, который всегда покровительствовал своим родственникам, Спирос Макополис помогал и Николасу с Электрой. Он часто приглашал их к себе в гости посидеть за столом, который ломился от греческих яств и деликатесов. Николас довольно быстро продвигался на работе. Из отдела обработки почтовой корреспонденции его перевели в отдел рекламы, где он работал курьером; потом он стал ассистентом у заместителя начальника монтажной. Здесь он работал четыре года, пока не узнал все, что надо было знать, о монтаже, подборке сцен и звука, объединении их в единое целое, дубляже и других особенностях технического процесса производства фильмов. В конце концов, он был готов делать собственный фильм. Третий помощник директора, второй помощник, первый, организатор натурных съемок, отвечающий за выпуск и наконец, о радость, в один прекрасный день Спирос пригласил его к себе в офис и объявил долгожданную новость: он будет режиссером.

Спирос сидел за столом, заваленным сценариями, и дымил своей неизменной «гаваной».

– Взгляни-ка на это, малыш. – Он расплылся в широкой улыбке и бросил Николасу сценарий в голубом переплете. – Нечто особенное, действительно очень мило, ни на что не похоже.

Ник нетерпеливо схватил сценарий, но, увидев название, удивленно поднял глаза.

– «Маленькие девочки в космосе»? – в изумлении произнес он. – Что это, дядя? Ты хочешь, чтобы этим вот сценарием я сделал в твоем бюджете большую дырку?

– Нет! Нет! – заорал старик. – Нет, мой мальчик. Я хочу, чтобы ты поставил этот фильм.

– Поставить «Маленьких девочек в космосе»? Мой Бог! Ты обманываешь меня, дядя. – Ник не знал, смеяться ему или плакать. Уже много лет он мечтал поставить нормальный полнометражный фильм, любой полнометражный фильм. Но «Маленькие девочки в космосе»? У него все-таки еще оставалась гордость. Само название звучало как шутка, а содержание, наверное, и того хуже.

– Мой мальчик, я не шучу, – со вздохом сказал Спирос. – По правде говоря, наша студия сейчас по уши в дерьме.

– Как это? Газеты писали, что наши последние филь мы принесли миллионы. Это что, ложь?

Спирос печально покачал головой.

– Увы, мой мальчик, отдел рекламы работает безукоризненно, сообщая всему миру, что наши последние филь мы действительно прибыльны. Но тебе я могу сказать честно: это неправда. Это просто наглая ложь.

Он сделал паузу, вытирая багровое лицо топким шелковым платком, а потом, тщательно подбирая слова, сказал:

– Понимаешь ли, Нико, после войны «Коламбиа пикчерз» не ошибалась, никогда не ошибалась. Либо Спирос Макополис никогда не ошибался, – продолжил он. – Как главный владелец акций, президент и исполнительный глава фирмы я был для всех этих банкиров и брокеров «золотым мальчиком».

Ник слушал, понимая, что Спирос крайне возбужден. Он очень плохо выглядел: мешки под глазами, желтый цвет лица – свидетельство больной печени. Он тяжело наклонился вперед, опираясь на стол, чтобы зажечь потухшую сигару.

– Что произошло, дядя?

– Телевидение, – горько сказал Спирос. – Это Ти, мать его, Ви разрушает всю киноиндустрию, Ник, крушит все, налево и направо. Ты знаешь, что сразу после войны в кино еженедельно ходили девяносто миллионов человек? А сколько сейчас? – обвиняющим тоном сказал он. – Три года назад, то есть в 1950-м, уже только шестьдесят миллионов в неделю. Всего! На тридцать миллионов меньше! Это ужасно, Ник, просто ужасно. И с каждым днем положение только ухудшается.

– Но ведь не только на нашей студии? Наверное, на всех студиях так? – спросил Ник.

– Да, да, Занек, Уорнер, Кон – все мы в дерьме. Наше благополучие висит на волоске, Ник. Если количество тех, кто ходит в кинотеатры, будет падать, то к концу десятилетия киностудии в том виде, в котором мы привыкли их видеть, исчезнут.

– Я не понимаю. Получается, что эта «космическая» киношка просто-напросто еще один кусочек дерьма, – сказал Ник. – Кто же, черт побери, будет это смотреть?

– Это совсем другое! – возбужденно закричал Спирос, вскакивая из-за стола и кладя свои сильные руки на плечи племяннику. – Совсем новое, сумасбродное и чокнутое – новинка, которую полюбят и взрослые и дети. Они полюбят ее, Нико, я знаю. Теперь послушай, я понимаю, что бюджет мал, но если ты сумеешь уложиться в сто пятьдесят тысяч, то я гарантирую, малыш, что прибыль будет, по меньшей мере, в десять раз больше. Мы сделаем ее к пасхальным каникулам, студентам колледжей она тоже понравится. Ты станешь героем, мой мальчик, героем. – Он доброжелательно похлопал Ника по плечу и широко улыбнулся. – Особенно для меня.

– Однако, дядя, почему вы хотите, чтобы эту картину снимал я, если я раньше вообще ничего не снимал? Я имею в виду, что мне, конечно же, это очень лестно, но как же Уэстон или Рэтофф, у них бы это, наверное, лучше получилось?

– Я должен быть с тобой честен, Ник. Никто из них даже не притронется к этому сценарию, – признался Спирос. – Только новичок сможет его снять так, как надо, Нико. Свежий, молодой, с новыми идеями, хорошо знающий вкусы и запросы молодежи. Это твой шанс, малыш, главный шанс.

Никто не прикоснется к фильму? Это плохо, очень плохо. Николас хотел начать с недорогого фильма, это правда, но все-таки надеялся, что он будет лучше «Окна» или «Лауры». С «Маленькими девочками в космосе» он может стать посмешищем в мире бизнеса; а тогда ему уже никогда не снять ни одного приличного фильма. Голливуд жестокий снобистский мир, где к вам относятся так же, как к вашему последнему фильму. Если фильм будет неудачным, или, хуже того, совсем никуда не годным, то никто не даст ему еще одного шанса.

– Надо ли мне за это браться, дядя?

– Да, конечно, ты сможешь его сделать, мальчик, я знаю, что ты сможешь, – прорычал старик. – Это твой шанс, Ник. Я могу дать сценарий режиссеру по контракту, но я даю его тебе. Это неплохой сценарий, он вполне хорош. Ты можешь снимать его в Долине Смерти с персоналом, не состоящим в профсоюзе, и некоторыми нашими актерами, работающими по контракту. Это потребует всего четыре недели. Если у тебя все будет хорошо, ты получишь и другие сценарии, я тебе обещаю, Нико. Ради блага нашей старой страны, ради твоей матери, ради всех нас, греков, вынужденных держаться вместе, ты снимешь этот фильм, и он принесет намного больше, чем мы потратим. Обещаю тебе. Намного. У тебя есть талант, мальчик. Просто сделай это для меня и для студии.

Этим же вечером Николас скрепя сердце начал читать причудливый сценарий. Среди набивших оскомину клише, тяжеловесных шуточек и затасканных острот все-таки попадались оригинальные реплики и веселые эпизоды. Если ему удастся переработать сценарий с помощью какого-нибудь писаки и использовать несколько своих свежих идей (а они у него никогда не переводились), да еще заполучить парочку хотя бы наполовину нормальных актеров, то тогда, может быть, «Маленькие девочки и космосе» и превратятся из дерьма в конфетку.

 

Глава 2

В течение следующих семи лет Джулиан Брукс был самым знаменитым английским актером, принося невероятный кассовый успех фильмам, в которых снимался, и каждый фильм добавлял ему славы. Поклонники просто не чаяли в нем души. Почти все его фильмы были романтическо-авантюрными, и публика их просто обожала.

Его первый фильм «Веселый монарх» предопределил его амплуа героя-авантюриста, и он с успехом играл храбрых охотников за приключениями, снимаясь в Сахаре, на Амазонке, в Южно-Китайском море. Дидье Арман подписал с ним жесткий контракт, и, несмотря на то, что почти все киностудии в Голливуде хотели заполучить его, Дидье Арман просто не позволял Джулиану Бруксу уехать. В английском кинематографе он был, несомненно, звездой номер один. Брукс был открытием Дидье, и расчетливый продюсер хотел выжать все, что можно, из каждого года этого долгого семилетнего контракта. Кроме того, Фиби вовсе не собиралась ехать в Голливуд.

– Лучше синица в руках, чем журавль в небе, – огрызалась она всякий раз, когда заходил разговор на эту тему. – Здесь ты звезда, а там будешь всего лишь одним из игроков команды в крикет Обри Смита.

Первые два года контракта Джулиан чувствовал себя как рыба в воде. Кристиан, Бью Жесте, Шопен, сэр Уолтер Рэлей – он играл многих выдающихся деятелей эпохи романтизма, снимался с самыми знаменитыми актрисами мира. Хотя Дидье не собирался уступать им свою самую большую знаменитость, американские студии были рады отправить собственных актрис за океан, чтобы они снялись со знаменитым Джулианом Бруксом. Вскоре осталось всего несколько актрис, с которыми Джулиан не встречался на съемочной площадке и вне ее.

Казалось, что перед ним не может устоять ни одна женщина. Заниматься любовью с каждой новой героиней было для Джулиана так же естественно, как завязать свой галстук фирмы «Карвет». Все актрисы были настроены более чем доброжелательно, а он всегда был готов доставить им удовольствие, сохраняя, разумеется, благоразумную осмотрительность. В своих связях он придерживался одного-единственного условия. Джулиан требовал, чтобы ни один скандальный вздох не просочился на страницы сплетничающих газет и журналов. Перед тем как приступить к делу, он всегда подробно разъяснял, что у него счастливый брак, и он не собирается причинять боль своей жене и разрушать семью. Многие голливудские сирены, познав восторги любви с Джулианом, неохотно отпускали его от себя, когда режиссер произносил: «Снято. Конец».

– Ни Гэри Купер, – говорила одна актриса своей подруге, приехавшей в Лондон сыграть Роксану в «Сирано», – ни Купа, да никто вообще не заставлял еще меня кончать столько раз и с таким удовольствием. – И она зажмурилась от вожделения, припомнив все, что было.

– Так хорошо, да?

– Да, лучше, чем с Синатрой, и намного лучше, чем с Флинном.

– Ну, а жена что думает обо всех этих приключениях? – допытывалась Кандида Уиллоу, одна из самых многообещающих молодых звезд «Коламбиа пикчерз».

Ее рыжая подруга отбросила назад свои роскошные волосы.

– О, ей наплевать. Он это не афиширует. Он дает тебе понять, что это всего лишь флирт, но, милая, какой флирт! Дорогая, ты испытаешь такое удовольствие, это я тебе говорю!

– Ты думаешь, что его жена ничего не знает? Она что, даже ничего не подозревает? – спросила Кандида, недоверчиво глядя на подругу своими большими голубыми глазами.

– Конечно, знает. Но она так занята своей охотой в «Харродсе и Хартнеллсе» и общением со всякими там господами, что предпочитает не обращать на это внимания. Понимаешь, о чем я говорю? – подмигнула рыжеголовая, и Кандида захихикала.

– Я, конечно же, с нетерпением жду встречи с этим мистером Бруксом, – сказала Кандида. – Но в постель с ним не лягу, потому что стараюсь не иметь никаких дел с женатыми мужчинами, кроме того, ты же знаешь, что я люблю Джерри.

– Это пока тебя не очаровал Брукс, – рассмеялась ее подруга. – Ты будешь не в состоянии сопротивляться этим глазам цвета моря, моя милая. Поверь мне.

– Ну, может быть, я и влюблюсь в него, – улыбнулась Кандида, совершенно уверенная, что в свои двадцать два года она выглядит просто великолепно. – Тогда туфелька будет уже на другой ножке.

– Забудь об этом, дорогуша. Все пытались: и Ава, и Лана, и Лиз, и все они ушли от нашего мистера Брукса ни с чем. Ладно, малышка; большое-большое спасибо тебе, все было просто восхитительно. Встретимся на следующей картине.

– До встречи, – усмехнулась Кандида. – Я пришлю тебе открытку из старой доброй Англии и сообщу, что тут произошло. Ты же знаешь, я больше всего на свете люблю трудности.

Пока Джулиан делал карьеру и покорял главных героинь, деньги текли рекой, и Фиби их радостно тратила. Зная о романах Джулиана, она была уверена, что он никогда ее не бросит, и с еще большим удовольствием продолжала тратить, тратить и тратить деньги.

Чем больше становилась слава Джулиана, тем чаще они меняли квартиры. К 1953 году они переезжали уже семь раз и сейчас жили в красивом особняке времен королевы Анны на Конотсквер, совсем рядом с Гайд-парком. Но Фиби уже готовилась к следующему переезду: она присмотрела огромный дом всего в нескольких милях от сэра Лоуренса и леди Оливер. Бруксы считались близки ми друзьями Оливеров, Ральфа Ричардсона, Джона Джил– гада, Ноэля Коуарда и почти всех главных кино– и театральных знаменитостей Англии, не говоря уже о много численных представителях аристократических фамилий и королевской семьи.

Несмотря на красоту, сексуальную привлекательность и славу, Джулиан был таким веселым, простым в общении и милым, был так ироничен по отношению к себе, что все мужчины восхищались им, а жены были от него просто без ума. Некоторые из них хотели его слишком явно и частенько проявляли это достаточно откровенно, но Джулиан никогда не соблазнял жен своих друзей. Только актрисы и незамужние женщины из другого круга удостаивались этой чести. Поэтому, сохраняя славу «настоящего мужчины» и порядочного человека, он оставался предметом вожделения множества женщин.

Когда истекли два года его семилетнего контракта с Дидье, он согласился продлить его еще на два года с условием, что ему будет разрешено раз в восемнадцать месяцев играть в одном из спектаклей в Уэст-Энде. И тут Фиби предоставился шанс, которого она так долго ждала: она стала клянчить у Джулиана роль в каком-нибудь классическом спектакле, который он будет ставить.

Она не была потрясающей актрисой, весь ее прошлый опыт сценической деятельности сводился к участию в нескольких шутливых пародиях на сцене «Уиндмилла», но Фиби упорно работала и была еще довольно привлекательна. Полногрудая, с матовой кожей, пышными огненно-рыжыми волосами и яркой внешностью, она вполне сносно сыграла с ним в «Укрощении строптивой», «Как важно быть серьезным» и в «Настоящем смехе».

Три месяца они играли спектакль в «Олдвик» и теперь Джулиан собирался в Нормандию, чтобы сыграть главную роль в «Сирано де Бержераке». В первый раз он должен был играть не романтическую роль. Он был серьезно намерен справиться с этой трудной задачей.

Джулиан решил взять на съемки в Нормандию свой черный «бентли». Ему нравились долгие поездки, и он надеялся, что Фиби прилетит к нему на следующей неделе. В этот последний вечер они обедали в «Каприсе». Был тихий вечер, и мягко освещенные желтые стены фешенебельного ресторана выгодно оттеняли перекрашенные волосы Фиби, пока она грызла, громко чавкая, толстый стебель спаржи.

– Дорогой, я решила не ехать с тобой в Нормандию, – сказала она. Губы Фиби блестели от растившего масла, тонкая струйка стекла ей на подбородок. Джулиан перегнулся через стол и вытер его салфеткой.

– Почему не поедешь? – спросил он, кладя себе в рот кусок паштета, пока Фиби подкрашивала губы.

– Милый, как же я могу поехать в Нормандию в разгар сезона? – Она обнажила в улыбке зубы с коронками. Эта улыбка должна была подчеркивать ее девичье обаяние, но к тридцати трем годам сильно померкла.

– Я имею в виду, что на следующей неделе скачки Большого приза, два дня спустя – венчание у Кавендишей, потом Оливеры отмечают день рождения Майкла, и я обещала, что помогу Вивьен украшать дом. – Она сделала паузу, чтобы отпить вина, и Джулиан посмотрел на нее удивленным взглядом.

– Я вижу, дорогая, у тебя намечается небольшое усиление социальной активности? Раньше тебя ничто не могло удержать от того, чтобы поехать со мной на съемки. Как же я там без тебя обойдусь? – спросил Джулиан, и его сарказм достиг цели.

– О, дорогой, я знаю. Но пойми и ты меня, пожалуйста, – и она похлопала его по руке в той несколько рассеянной манере, как это порой делает няня, присматривающая за ребенком, и тут же нацелилась на отбивную с картошкой в соусе, которую ей принес официант. – Это все потому, что наступили трудные времена. Перестановки в доме, все эти вечеринки, да еще благотворительность. Актерская благотворительность, ты же помнишь, дорогой, что ты сам состоишь в комитете. Ты, конечно, тоже прилетишь для участия в нем, да?

– Да как же я смогу, Фиби? – сердито спросил Джулиан. – Я понимаю, что все это делается для хорошего, доброго дела и тому подобное… я знаю, что мы оба в правлении, но я задействован практически в каждом кадре этого проклятого «Сирано». Скорее всего, у меня не получится вырваться оттуда раньше середины той недели, даже для благотворительной деятельности.

– Отлично. – Фиби явно торжествовала – Тогда мне надо остаться здесь, чтобы представлять тебя. Девушки Рависы шьют мне сейчас просто божественное платье, все расшитое цветами из топазового бисера. Тебе оно очень понравится, дорогой, оно так подходит к топазовому браслету и ожерелью, которые ты подарил мне к премьере «Строптивой».

– М-м-м-м. – Джулиан не слушал. Он вертел в руках жареного цыпленка, и мысли его были поглощены в этот момент тем, как он будет входить в свою будущую роль. На самом деле его не волновало, будет Фиби с ним на съемках или нет. Он привык к ее присутствию, она всегда была где-то рядом, как надоевший талисман. Он даже стал постепенно привыкать к ее жалобам, которые, с тех пор как она завязала тесную дружбу с Вивьен Ли, стали звучать все громче. И хотя Фиби считала Вивьен своей самой лучшей подругой, Джулиан знал, что она просто театральная подхалимка. Фиби не была достаточно умной и веселой, чтобы стать близкой подругой этой великолепной актрисы.

– Значит, ты вообще не собираешься приезжать в Нормандию? – спросил Джулиан, которого совсем не интересовало, что ему ответит его жена.

– Ну… я попытаюсь заехать на несколько дней, дорогой, – прощебетала Фиби. – Но не забывай о скачках в Эскоте, у нас на все дни есть приглашения в разные ложи, в том числе и в королевскую. У Денхамов будет большой обед в честь Ага-хана, затем лорд Челтенхэм и графиня Рэтбоун в день Благовещения устраивают роскошный праздник на природе. И, конечно, пикник у Бинки, на котором определенно будут Ноэлль с Жерти, не могу же я все это пропустить, дорогой.

– Я полагаю, что ты там будешь представлять меня? – сказал Джулиан с еще большим сарказмом.

– Конечно, милый, – ответила Фиби, пропустив мимо ушей колкость, потому что ее мысли вертелись сейчас вокруг десятков новых нарядов, которые ей шили Норман Хартнелл, Рависа и Жак Фат.

– Но, дорогой, я должна буду съездить в Париж на примерку и обязательно заскочу на несколько дней в Нормандию, чтобы повидать тебя, хорошо, котик?

– Это будет просто великолепно, дорогая, – сказал Джулиан, делая знак официанту и видя, как Фиби капнула соусом на кремовые кружева, обрамляющие вырез ее платья. В последнее время она стала очень неряшлива, и многие туалеты были испорчены из-за жадности и неумения вести себя за столом.

– Ну, хорошо. Пусть будет так, дорогой. Тебе без меня будет неплохо. С тобой будет вся твоя старая компания, да?

– Да, конечно, – сказал он, с нежностью думая о своем гримере, костюмере и каскадере, которые работали с ним на всех съемках.

– Значит, мне не стоит сильно беспокоиться о тебе, дорогой, правда? – улыбнулась Фиби, вытирая салфеткой кружевной воротничок платья от Хартнелла. – У тебя там все будет в порядке, да?

– По-другому просто быть не может, милая, все будет в полном порядке, – с улыбкой ответил Джулиан, ставя свою витиеватую подпись на счете. – Все будет просто великолепно.

Все действительно оказалось просто великолепно. Как только его синие глаза встретились с голубыми и такими невинными глазами белокурой Кандиды Уиллоу, между ними мгновенно вспыхнула страсть. Слухи об их романе дошли до Фиби, когда было отснято уже три четверти фильма. Она была так увлечена светскими обязанностями, что не могла думать ни о чем, кроме балов, вечеринок в саду и уик-эндов с Оливерами. Она не стала утруждать себя посещением Нормандии, когда поехала в Париж на примерку. А в Париже царила в это время суматоха «маленького сезона» перед тем, как высший свет разъедется в противоположных направлениях в Довиль и на Ривьеру. Поэтому парижские друзья Фиби съели все то время, которая она отводила на посещение мужа. Но Джулиан не возражал. Он был полностью удовлетворен своей жизнью среди друзей на прелестной ферме, вдали от ярких огней Парижа, Лондона и Ривьеры. Ему ужасно нравилась роль Сирано, этого трагикомического персонажа с огромным носом, безнадежно влюбленного в красавицу Роксану. А сама восхитительная Роксана, мисс Кандида Уиллоу, была так безумно влюблена в Джулиана и оказалась такой приятной и очаровательной девушкой, что Джулиан был с ней если и не совершенно счастлив, то, по крайней мере, близок к этому состоянию.

Она снимали фильм в сельской местности, во вполне идиллической обстановке, и все шло прекрасно. Директор был сама любезность, актер, игравший Кристиана, оказался талантливым и любезным, а мисс Кандида Уиллоу – еще более привлекательной, чем ее имя, и воплощала все качества, который каждый мужчина хочет видеть в своей любовнице.

Съемочная группа, многие члены которой работали с Джулианом не первый раз, прекрасно знала о том, что происходит, но все они так любили Джулиана, что отношения двух влюбленных не стали предметом всеобщего обсуждения.

В перерыве между Эпсомскими скачками и регатой Хенли Фиби заехала на съемки, но, пробыв там один короткий уик-энд, сразу же уехала. С закрытыми глазами Джулиан послушно выполнил свой супружеский долг, и, хотя в последние годы Фиби была уже не такой страстной, он продолжал упорно трудиться над ней, все еще надеясь, что у них будет ребенок. Они были женаты уже восемь лет, однако кроме той единственной неудачно закончившейся беременности в самом начале их супружеской жизни, Фиби так ни разу и не понесла. Сейчас, в тридцать три года, молодость уходила, причем очень быстро, но Джулиан хотел иметь ребенка намного сильнее, чем она.

Фиби притворялась, что мечтает о ребенке, и не делала ничего, чтобы помешать зачатию, она прекрасно спала, и ее не мучили мысли о неудачных попытках забеременеть. У нее было слишком много дел, чтобы обращать внимание на такую ерунду.

Они как раз были в его фургоне, и Фиби собиралась ехать в аэропорт.

– Ну, хорошо, дорогой, встретимся в Лондоне через несколько недель, – прощебетала она, поправляя свою новую соломенную шляпку кремового цвета от Диора, которая была вся разукрашена шелковыми земляничками и фиолетовыми лентами.

Джулиан подумал, что эта шляпка не идет к ее рыжим волосам, которые с каждым годом становились все ярче. Но Фиби подобные вещи не волновали. Она любила яркие цвета и была искренне убеждена в том, что они соответствуют ее порывистой натуре.

– Давай, дорогая, веселись с Коузами, передавай привет Ларри, Виви и всей компании, – рассеянно ответил Джулиан, поправляя свой гигантский резиновый нос перед висевшим па стене его маленького фургона зеркалом. Был ужасно жаркий день, и грим, тщательно нанесенный Тимом на этот резиновый протез, мог вот-вот осыпаться. Черт побери, после обеда у него будут крупные планы, а это значит, что Тиму придется притащить свои пузырьки с клеем, оранжевые кисточки и несколько часов возиться с этим носом, чтобы придать ему натуральный вид. Самое главное, чтобы он выглядел как настоящий. Новая аппаратура системы «Синемаскоп» делала заметными мельчайшие поры и самые тонкие морщинки вокруг глаз. Каждая черточка его лица увеличивалась в сотни и даже тысячи раз. Нельзя представить ничего более нелепого, чем Сирано с носом, как у клоуна в цирке. В тесном маленьком фургоне было очень душно и влажно. На Джулиане был тяжелый бархатный камзол сливового цвета, бриджи, метры кружевных оборок и килограммовый парик, поэтому пот, потоками стекавший по его лбу, грозил смыть нос к чертовой матери.

– Тимми, – крикнул он, – пулей лети сюда и спасай этот идиотский нос. Мне кажется, что эта дьявольская штука вот-вот сползет с моего проклятого лица.

– Ну, все, я пошла, любимый, – сказала Фиби, не обращая никакого внимания на его проблемы. – Лимузин должен отвезти меня в аэропорт к трем. Думаю, что если я выеду сейчас, то вполне успею на самолет.

– Да, да, да, – буркнул Джулиан. Господи, когда же эта чертова баба уедет, и он сможет заняться своей дьявольской работой? Этот нос добьет его: он был сделан из толстой резины, отвратительно вонял, и, казалось, весил целую тонну. Теперь еще и кончик носа стал опускаться вниз, делая его еще более нелепым.

– Пока, дорогая. Счастливого пути. – Он безразлично поцеловал ее и снова заорал: – Тим, Тим, куда ты запропастился, черт тебя побери?

– Сейчас, шеф, дайте мне доесть. – Гример поднялся в фургон, чуть не столкнувшись с Фиби, которая, как корабль под всеми парусами, выплывала оттуда в своем белом шелковом платье. Помахав на прощание ручкой, она, наконец, ушла, и Джулиан с облегчением вздохнул. Закрыв глаза, он позволил Тиму заняться носом, и тот стал поправлять его палочками с пропитанной ацетоном ватой.

– Дьявол, Тим, этот хобот чертовски неудобен, ты же знаешь. Я скоро расплавлюсь от этой проклятой жары.

– Знаешь, старина, что по этому поводу говорила моя дорогая матушка? – ухмыльнулся Тим, ловко вынимая крошечные кусочки резины из зияющей бездны гигантских ноздрей резинового носа Джулиана.

– Да не знаю я, Тим, – тяжело вздохнул Джулиан, скосив глаза на свое нелепое отражение в зеркале. – Так что же говорила тебе твоя дорогая матушка?

– Тебе придется страдать, чтобы быть красивым, малыш.

А вечером Джулиан удобно расположился на софе в своем уютном домике, обнимая за хрупкие белые плечи Кандиду Уиллоу. Они слушали отрывки из «Богемы» по старому радиоприемнику, и Кандида нежно покусывала ухо Джулиану, а он лежал, откинув назад голову.

Длившиеся целый день съемки вымотали его, да еще этот уик-энд, который он провел с Фиби, тоже не обошелся без ставших обычными перебранок. Теперь ему хотелось мягкой и неторопливой любви с этой восхитительной главной героиней, которая так хорошо снимает напряжение… а потом долго-долго спать.

– Джулиан, давай поженимся, – неожиданно прошептала прелестная звезда, оставив в покое его ухо.

– Что, что ты сказала, дорогая? – Джулиан резко сел па кровати. Теперь все надежды на спокойный вечер потеряны.

– Я сказала, что хочу выйти за тебя замуж, Джулиан, – я ведь так люблю тебя. Я никогда никого так не любила. Ты же тоже меня любишь? Давай поженимся, пожалуйста.

Она посмотрела на него умоляющим взглядом, и ее глаза, такие лучистые и прекрасные на огромных экранах кинотеатров, наполнились крупными глицериновыми слезами.

Джулиан онемел. Неужели она забыла правила игры? Он же женат. А это всего лишь легкий роман на съемках. Он же говорил ей об этом в самом начале. Шуры-муры там всякие, к чему эти страсти, этот детский лепет о женитьбе? О, черт. Женщины, женщины, женщины – пропади они все пропадом, всем им нужно одно и то же, прав был Генри Хиггинс, думал Джулиан, Его мозг отчаянно искал выход, чтобы самому с честью выйти из ситуации и не оскорбить гордость Кандиды.

– Сердце мое, нежная моя, ты же знаешь, что это невозможно, – искренне сказал Джулиан, стараясь, чтобы это выглядело серьезно и в тоже время, чтобы в этих словах было ласковое понимание, хотя в душе у него уже нарастало раздражение.

– Почему, почему? Ты не любишь Фиби. Ты просто не можешь ее любить. Я ее видела сегодня. Она выглядит как старая потаскуха, – проговорила Кандида сквозь слезы. – Я наблюдала за вами весь уик-энд. Это чуть не убило меня. – И она разрыдалась, заливая слезами свой ангорский свитер. – А мысль о том, что вы были вместе… в постели… о, о, это просто ужасно.

– Ты шпионила за мной, моя прелесть? – нежно проворчал Джулиан. – Это же совершенно неприлично, ты сама знаешь. Очень, очень неприлично.

– Да, да, я шпионила, – не переставая плакать, сказала девушка. – Я не могла не шпионить. Я смотрела в окно вашей спальни всю ночь. Она же толстая. Как ты мог ее предпочесть мне?

Джулиан продолжал молчать с видом оскорбленного достоинства, лихорадочно обдумывая ситуацию. Кандида, как любопытная сорока, украдкой подглядывала в окно их спальни. Что же она за женщина?

– Она тебе совершенно не подходит, Джулиан, поверь мне. Я видела вас вместе. Вы друг другу совсем не подходите. Пойми, эта женщина не стоит тебя, не может быть, чтобы ты любил ее. Она такая старая, как ты можешь? – Она снова залилась слезами, и он механически протянул ей свой носовой платок.

Джулиан молчал. Душераздирающая мелодия последнего акта «Богемы» двигалась к своему неизбежному трагическому концу, как бы подчеркивая загубленный Кандидой вечер, который так хорошо начался.

– Послушай, моя девочка, – сказал он, нежно выти рая слезы с ее щеки и восхищаясь, как будто в первый раз, ее неотразимой красотой и молодостью. – Я не хочу причинять тебе боль, дорогая, но я не могу жениться на тебе и не женюсь никогда. Ты понимаешь? Это просто невозможно, дорогая.

– Нет, – упрямо ответила Кандида и, поднеся к губам бокал с вином, осушила его одним глотком. – Я не понимаю. Ты же сказал, что любишь меня, Джулиан. Неужели ты не помнишь? Ты что, обманывал меня?

Теперь уже заупрямился Джулиан и в сердцах оттолкнул свой бокал с бренди. Он, конечно же, говорил ей, что любит, но это была часть их игры, только игры, в которую он играет уже многие годы. Она должна играть по правилам. Всегда говоришь, что любишь, когда ложишься с женщинами в постель; в таких случаях просто неприлично не делать этого. Но просто так никто никогда не говорит о любви. Все его предыдущие любовницы это прекрасно понимали. О Господи, почему же эта маленькая дурочка не понимает?

– Съемки закончатся на следующей неделе. – В голосе Кандиды звучали слезы, они капали из ее глаз, и это начало его раздражать.

– Я не могу без тебя жить, Джулиан. Я не могу одна вернуться в Америку, дорогой. Ты нужен мне, я хочу быть с тобой. Я хочу быть с тобою всегда, всю оставшуюся жизнь. Везде и всюду. – Кандида бросилась ему на грудь, содрогаясь от рыданий. Она была на грани истерики. Джулиан издал долгий и тяжелый вздох и крепко обнял ее дрожащие плечи.

В течение всей этой долгой и бессонной ночи Джулиан пытался утешить Кандиду. Он терпеливо объяснял ей, почему не может на ней жениться. Джулиан говорил ей, что она должна быть взрослой и понять, что их отношения прервутся, как только кончатся съемки. К тому времени, как они заснули в широкой уютной двуспальной кровати, Джулиан решил, что ему удалось успокоить Кандиду и заставить ее принять все его доводы. Он был не прав.

Он проснулся от стука в окно и бодрого приветствия Тима:

– Пять тридцать, Джулиан, ваша мама пришла, молочка принесла. Вставай, дружище, кофе сейчас будет готов.

Джулиан обнаружил, что Кандиды в постели нет. Он пошарил рукой и обнаружил, что она была не только пустой, но и холодной. Кандида наверняка поняла все, что он ей сказал, и решила достойно уйти. Так даже лучше, подумал он. Он ненавидел сцены и скандалы, но ему нравилась Кандида, и он обожал заниматься с ней любовью, понимая, что она для него не больше чем очередное увлечение. Она была очаровательным ребенком, восхитительным сексуальным котенком, но если бы он и решил когда-нибудь расстаться с Фиби, а эта мысль время от времени приходила ему в голову, то женщина, ради которой он пожертвовал бы своим браком, должна была бы обладать более твердым характером, умом и другими достоинствами, чем эта привлекательная, но ограниченная калифорнийская милашка. Он пошарил ногой по прохладному деревянному полу и направился в ванную.

Ничто не предвещало того ужасного зрелища, которое предстало перед его глазами. В старой, с выгнутыми ножками ванне, как Офелия в прибрежном тростнике, спокойно лежала Кандида Уиллоу. Изящная рука свисала через край ванны, и из глубокого темно-красного пореза на ее запястье капала кровь, образуя на полу багровую лужицу. Глаза Кандиды были закрыты, а голова погрузилась в воду до самого носа.

– О, Боже Всемогущий! Кандида, о Бог мой, Кандида! – Джулиан бросился к девушке и подхватил ее под руки, увидев, что вода в ванне по цвету похожа на красное вино.

– Тим, Тимми! – во весь голос заорал он. – Давай сюда, ради Бога!

Через несколько секунд Тим, который нес поднос с кофе и рогаликами, ворвался в ванную и, увидев ужасную картину, уронил все на пол.

– Иисус Христос, шеф, какого черта она это сделала? – спросил он, когда они торопливо переносили девушку на кровать. Джулиан начал приводить ее в сознание, делая искусственное дыхание, пока Тим быстро и умело рвал белую рубашку Джулиана на длинные полосы, что бы остановить кровотечение. Обе кисти Кандида перерезала бритвой, которая теперь лежала на окровавленном полу ванной.

– Она жива? – хрипло выдохнул Джулиан.

Тим кивнул. Во время войны он был в гражданской обороне и поэтому имел огромный опыт обращения с тяжело раненными во время воздушных налетов.

– Еще жива, – мрачно сказал он. – Однако потеряла много крови. Мы должны немедленно доставить ее в больницу, иначе она умрет, тогда все это дерьмо всплывет на поверхность.

– О Господи, – прошептал Джулиан. – Господи, бедная, глупая, маленькая девочка.

– Если бы я был на твоем месте, шеф, я бы подумал о себе, – мрачно сказал Тим. – Девчонка, возможно, выкарабкается. Но если об этом узнают, ты окажешься по уши в дерьме. И от твоей популярности не останется и следа, ставлю на это свой последний пенни.

Каким-то образом съемочной группе удалось сделать так, что происшедшее не попало на страницы газет. Кандида была молодой и здоровой девушкой, и ей очень повезло, что Джулиан вовремя нашел ее в ванной. Ей оставалось еще два съемочных дня, и изобретательный отдел рекламы Дидье Армана быстро состряпал историю о внезапном приступе аппендицита, якобы сделавшем невозможным ее быстрое возвращение в Америку сразу после окончания съемок. Несколько дней Кандида провела в местном нормандском госпитале, а потом за ней прилетели мама, папа и долговязый молодой юрист по имени Джерри из Пасадены, который оказался ее женихом.

– Мы помолвлены, – с нарочитой медлительностью произнес он, умудрившись тем не менее улизнуть на целый час из палаты, где лежала его невеста, чтобы посмотреть на съемки.

– Сколько вы уже помолвлены? – спросил Джулиан, а Тим, услышав ответ, удивленно поднял брови.

– О, уже два года. Мы встречаемся еще со школы, но Кэнди – ее настоящее имя Кэнди Уилсон, но на студии решили, что Кандида Уиллоу звучит лучше, да, так вот, Кэнди хотела обождать со свадьбой, пока она не сделает карьеру, ну, не добьется успеха, вы понимаете?

– Да, понимаю, – сказал Джулиан, почесывая свой огромный нос, который стал зудеть и от жары вновь опустился книзу.

– Но теперь все будет по-другому, – напыщенно сказал Джерри. – Она решила, и, я думаю, к счастью, бросить всю эту киношную чепуху, вернуться назад и жить в Пасадене вместе со мной. Следующей весной мы поженимся.

– Мои поздравления будущему супругу, – сказал Тим, снова накладывая грим на растрескавшийся нос Джулиана. – Она приятная и милая девчушка, нам было очень хорошо работать с ней, да, шеф? – И он нахально подмигнул Джулиану.

– Я надеюсь, что вы будете очень счастливы вместе, – сказал Джулиан совершенно искренне, пытаясь не обращать внимания на Тима. – Кандида очаровательная девушка, совершенно очаровательная.

– Я знаю, – сказал Джерри. – Мне действительно очень повезло. – И он удивленно посмотрел на Тима, который при этих словах сдержанно фыркнул.

Хотя публике и не было ничего известно о попытке самоубийства Кандиды Уиллоу, очень скоро все те, кто имел отношение к шоу-бизнесу от Парамаунта до Пайнвуда, уже знали эту историю в мельчайших подробностях. Очарование и сексуальная привлекательность Джулиана выросли в десять раз, и он стал живой легендой. Ничто не возбуждает так общественный интерес, как попытка женщины покончить с собой из-за любви к мужчине, поэтому Джулиан стал еще более популярен и как актер и как любовник.

Он чувствовал вину и ответственность за то, что Кандида пыталась покончить жизнь самоубийством, и попытался навестить ее в госпитале, но ему сказали, что к ней допускают только ближайших родственников. Джулиан послал ей письмо и тридцать белых роз и попытался выбросить все, что произошло, из головы.

Кандида быстро поправлялась. Как только она перестала нуждаться в постоянном уходе и доктора сказали, что она может уехать, студия сразу же арендовала частный самолет, собрала ее багаж и все пожитки и отправила Кандиду в Калифорнию.

Джулиану не удалось с ней даже поговорить, а его письма, посланные в Калифорнию, всегда возвращались нераспечатанными. Впредь он решил быть более осторожным во всех своих любовных делах. И он действительно пытался быть осторожным и внимательным. Но Милашка Брукс, в конце концов, понял, что сделать это просто невозможно. Буквально через несколько педель он вернулся к случайным флиртам, а Фиби тем временем все больше швырялась его деньгами.

Несмотря на то, что в своих телефонных разговорах с Фиби из Франции Джулиан даже словом не обмолвился о попытке Кандиды покончить жизнь самоубийством, великосветская цепочка передачи сплетен и слухов сразу же сообщила ей обо всем происшедшем. Одна из подруг, с удовольствием смакуя подробности, передала ей эту новость, когда женщины обедали в «Савой Грилле». Единственное, что могла сделать Фиби в этой ситуации, эта отослать официанта, пока подруга громко рассуждала о попытке самоубийства несчастной девушки.

– В ванной Джулиана, как тебе это нравится?! Я уверена, что все это покрыла компания Дидье. Ты можешь себе представить, моя дорогая, что произойдет, если история выплывет наружу?

– Конечно, могу, – мрачно сказала Фиби, отламывая кусочек пирожного со сливками, – она уже не пыталась соблюдать диету. – Пресса уничтожит Джулиана.

– Я понимаю, что мне не следовало говорить тебе об этом, дорогая, – промурлыкала Эрмина, и то огромное наслаждение, с которым она рассказывала пострадавшей стороне, эту печальную историю, казалось, увеличивало и без того большой аппетит, с которым она поглощала жирную жареную куропатку, горы картофельного пюре и брюссельской капусты, обильно политые сухим вином «Шардонне». – Хотя и говорят, что жена обо всем узнает последней, я думаю, ты должна знать. Ты заслуживаешь того, чтобы знать правду, ты согласна со мной?

– Абсолютно, – хрипло ответила Фиби, чуть не подавившись рыбной косточкой. – Черт побери, и это они называют филе, – прорычала она. – Расскажи мне все, Эрмина, все, что ты знаешь.

– Ну, мы все знаем, какой Джулиан по натуре, не правда ли? – хихикнула Эрмина, нарочито скромно опуская ресницы и как бы намекая, что и она могла бы быть среди тех, кто имел счастье близко узнать Джулиана.

Фиби раздраженно посмотрела на нее и с сарказмом сказала:

– Так какой же он по натуре, дорогая Эрмина? Скажи мне.

– Ты такая умница Фиби, и я не думаю, что ему хоть когда-нибудь удавалось обмануть тебя, не правда ли, дорогая?

– Никогда, – отрезала Фиби, пытаясь добавить в свой бокал еще немного «Шардонне» и пролив его на льняную скатерть. Она почувствовала, как яркая краска стыда заливает шею под воротничком пурпурного шелкового платья, цвет которого сейчас не намного отличался от цвета ее лица. – Я не так глупа, Эрмина, я всегда знала о том, что он погуливает на стороне, конечно, но так поступают все мужчины, особенно актеры.

– Конечно же, ты знала, дорогая. Мы светские женщины, и мы всегда все знаем. Да, ты действительно ничего не можешь поделать, и тебе остается только притворяться, что ничего не произошло, и делать счастливое лицо, как будто так оно и есть.

– Я всегда так поступаю, – холодно сказала Фиби. – Не обращаю внимания. Надо придерживаться этого правила. Когда глаза не видят…

– То и сердце не болит, – со снисходительным смешком закончила Эрмина. – Ты права, дорогая. Моя мама говорили то же самое. Ну не забавно ли? Это помогает нам в жизни, ведь большинство мужчин именно так себя и ведут.

– Что значит «большинство»? – зло спросила Фиби. – Они все одинаковы, Эрмина. Ты должна знать это лучше кого бы то ни было, не правда ли?

– Разве? К чему это твое последнее замечание, Фиби? – Подведенные брови Эрмины вопросительно изогнулись. – Что ты хотела этим сказать, дорогая?

– Сейчас объясню. Да, это действительно плохо, когда все знают, что Джулиан вот уже несколько лет постоянно изменяет мне, – сказала Фиби, закурив сигарету и выпуская струйку дыма в лицо своей собеседнице, – но, по крайней мере, он изменяет мне с женщинами.

– Что ты хочешь этим сказать? – раздраженно спросила Эрмина, отодвигаясь и отгоняя дым кружевным платком.

– В самом деле, Эрмина, неужели ты так наивна? – Фиби громко рассмеялась, с наслаждением наблюдая, как на сильно напудренном лице Эрмины отразилось нараставшее раздражение. Она выпустила ей в лицо еще один клуб дыма.

– Я хочу сказать, дорогая, что мой муж трахает молоденьких девочек, а твой с таким же успехом трахает юных мальчиков!

– Какая чушь! – Обычно матово-белые щеки Эрмины покрылись красными пятнами. – Что за чепуху ты несешь, это чудовищная ложь, Фиби. И ты это знаешь.

– Да перестань ты, Эрмина. Ты можешь ругаться, сколько хочешь, тебе это, конечно, не может нравиться. Твой драгоценный Базиль такой же мужчина, как ты балерина. То, что он педик, знают все: и ты, и я, и наши знакомые, даже газетчики, и те знают. Ради Бога, перестань притворяться, что ты этого не знаешь. Ты выглядишь еще смешнее.

– Но я не верю, а даже если бы это было правдой, мне все равно. Это не играет никакой роли. Базиль любит меня, он просто души во мне не чает, – заикаясь, говорила Эрмина. – Он готов целовать землю, по которой я хожу.

Но Фиби уже ничто не могло остановить. Наклонившись вперед, она с язвительной злобой прошипела:

– Послушай, Эрмина, может, Джулиан и изменяет мне, но он мужчина, настоящий мужчина. И хотя он трахает других женщин, потом всегда возвращается ко мне. Именно ко мне, ты слышишь? Он занимается любовью со мной, и я хочу, чтобы ты знала, что он делает это просто обалденно. А можешь ли ты сказать то же самое о своем Базиле?

Эрмина свирепо взглянула на нее, не зная, что ответить. Посетители ресторана стали оборачиваться на них, с интересом наблюдая за горячей словесной перепалкой двух известных актрис.

– Но я же хотела только помочь, – с обидой сказала Эрмина, приглаживая свои жесткие волосы под украшенной цветами шляпкой. – В конце концов, для чего же тогда нужны друзья? Я просто хотела, чтобы ты знала, моя дорогая, что у тебя очень много друзей, и теперь, когда ты оказалась в этой ужасной ситуации, они все поддерживают тебя.

– Спасибо, Эрмина. – Фиби сделала знак, чтобы принесли счет. – Но, наверно, их не так много, как у твоего дорогого Базиля. – Размашисто подписав чек и оставив большие чаевые, она слегка коснулась своей щекой щеки.

Эрмины и процедила сквозь зубы:

– Спасибо за твой любопытный совет, дорогая… Я подумаю над этим. Надеюсь, что увижу вас обоих в воскресенье у Бинки.

Фиби так завелась, что, подходя к Конот-сквер, была вне себя от ярости. Не обращая внимания на дворецкого, который открыл ей входную дверь, она ворвалась в большую спальню и, свалив в кучу на кровати шляпку, перчатки и сумочку, стала в ярости метаться по комнате, извергая потоки брани. Ах ты, сучка проклятая! Мерзкая лживая тварь! Да какое она имеет право советовать ей, как относиться к Джулиану и его поступкам, если за милю видно, что ее муж «голубой» и он наверняка не трахал ее уже несколько лет. Естественно, он ничего не хочет, когда перед ним такая рожа. Фиби в бешенстве металась по спальне, куря одну сигарету за другой. Она понимала, что не может удержать Джулиана от флирта с другими женщинами. Она закрывала на это глаза со дня их первой встречи в театре «Уиндмилл». Он знал об этом, и она знала, что он знает о том, что она все знает. Теперь было трудно его остановить – это вошло в привычку. Но теперь его приключения становились все более и более шумными, не удерживаясь в рамках обыкновенного флирта. Эта маленькая проститутка, эта восходящая кинозвездочка, попытавшись из-за любви к нему наложить па себя руки, понизили, что Джулиан, видимо, давал ей какие-то романтические обещания, а возможно, даже вполне искренне уверял ее в своей любви. Фиби заскрежетала зубами. Боже, если он начал делать такие вещи, то теперь ее дни в роли миссис Брукс, скорее всего, сочтены. Еще до того, как она хоть что-нибудь узнает, он может обрюхатить еще какую-нибудь девочку, потерять голову и бросить ее, чтобы стать счастливым отцом, чего он всегда так хотел. Может, ей действительно попытаться родить ребенка. Она скривилась: эта идея совсем не прельщала ее. Материнство, как ни крути, свяжет руки. Но, видимо, ей все-таки придется на это пойти. В конце концов, подумала Фиби, Джулиан приближается сейчас к тому критическому возрасту, когда любая умная женщина сможет его увести, если у Фиби не будет малютки Брукса-младшего, который укрепит их брак.

– Еще не все потеряно, я себя еще покажу, – пробормотала Фиби и, ощутив прилив энергии, исчезла в гардеробной Джулиана.

Через неделю Джулиан вернулся в Лондон, однако Фиби не вышла его встретить, как это бывало раньше. Все, казалось, было в полном порядке, но когда он поднялся в гардеробную, его глазам предстала картина, способная привести в безграничный ужас мужчину, гордящегося элегантностью своей одежды. Более трех десятков костюмов от Севил Роу были аккуратно развешаны в шкафу на расстоянии трех дюймов друг от друга. Темные костюмы – слева, светлые – справа. Но на всех пиджаках были оборваны рукава, а брюки обрезаны выше колен. Джулиан громко выругался, увидев остальную часть своего дорогого и обширного гардероба: к его ужасу, рубашки от «Тенбулл энд Эссер», любимые галстуки «Карвет», кашемировые и шерстяные пальто от «Хантсмана», смокинги и фраки от «Килгора», «Френча и Станбери» – все было умышленно тщательно разрезано на тонкие полосочки. Все погибло. Ничего не уцелело, даже его боксерские шорты. Это была мелочная и злобная месть Фиби, и Джулиан понял, что это наказание за опасное и неосторожное поведение с Кандидой Уиллоу и что ему придется теперь придерживаться приличий в супружеской жизни, по крайней мере, на какое-то время.

В своем осеннем номере журнал «Лайф» назвал Джулиана Брукса «самым привлекательным мужчиной мира». На обложке журнала была его цветная фотография в костюме из фильма «Дьявол тоже мужчина». Он стоял у румпеля корабля в синих джинсах и черной рубашке, расстегнутой до пояса и открывавшей для всеобщего обозрения мышцы его широкой груди. Голова была откинута назад, он смеялся навстречу ветру, который развевал его непокорные кудри, солнце освещало знаменитый благородный лоб. Статья и фотографии, помещенные в журнале, рисовали идиллический портрет нежно любящих друг друга Джулиана и Фиби, ведущих счастливую супружескую жизнь на Конот-сквер и находящихся в центре внимания любителей театра из Вест-Энда. Там были фотографии, на которых Фиби и Джулиан веселились на скачках в Эскоте в компании Ноэлля Коуарда и сэра Криспина Пика. Они даже опубликовали фотографию, на которой Фиби стояла у плиты на кухне своего дома и что-то помешивала в дымящейся кастрюле. К огромному удивлению многих читателей, она была одета в простое платье и скромный передник. На заднем плане Джулиан нежно улыбался Фиби, гладя одного из своих персидских котов. Текст был приторно сладким. Вне всяких сомнений, женщине, написавшей эту статью, Джулиан был небезразличен. Статья воспевала его очарование, талант и физическое совершенство. В Лондоне этот журнал был редкостью, поэтому из Америки Фиби получила несколько десятков экземпляров и разослала их всем своим друзьям. Один из них даже вставила в серебряную рамку, купленную в фешенебельном магазине «Асприз», и поставила на крышку рояля.

Несмотря на то, что репетиции «Гамлета» были в самом разгаре, Фиби смогла выбрать время и дать интервью одному из знакомых журналистов из «Дейли экспресс». Она с восхищением прочитала статью, появившуюся за месяц до начала спектакля, которая должна была повысить кассовый успех. Статья была опубликована под заголовком: «Если он мне изменит, я его убью». В ней Фиби недвусмысленно предупреждала всех женщин, чтобы они держались подальше от ее мужа.

«Я хорошо знаю, что Джулиан считается самым красивым мужчиной мира, и поэтому женщины всегда будут охотиться за ним, – делилась Фиби в статье. – Но я также знаю, что он верен мне и только мне одной. О да, я, конечно же, слышала все эти глупые слухи о том, что на съемках он флиртует с актрисами, своими партнершами. Но Джулиан всегда очарователен и предупредителен с теми, с кем работает. На самом деле это ничего не значит. Мы женаты уже восемь лет, но наш брак крепок, и мы по-прежнему любим друг друга. Между нами никогда не встанет другая женщина. И если хоть кто-нибудь попробует украсть его у меня, я убью ее».

Несколько экземпляров «Дейли экспресс» ходили по рукам в тускло освещенном холле «Камберуелла», где проходили репетиции «Гамлета», и труппа не могла не смеяться над Фиби, читая ее напыщенные откровения.

– Пожалуй, в этой газетенке у нее получилось лучше, чем на сцене, – сказал сэр Криспин Пик, сидя в местном пабе во время перерыва.

– Честно говоря, если она будет продолжать снабжать газеты такими мелодраматическими откровениями, то этими дешевыми статейками сможет зарабатывать больше, чем Джулиан своими фильмами.

 

Глава 3

Сен-Тропез, 1954 год

Часто, когда холодный мистраль заводил свою заунывную песню, протяжно завывая в кронах благоухающих сосен и кипарисов, Агата Гинзберг извлекала на свет свой альбом с вырезками и начинала его рассматривать. Этот холодный северный ветер был прямой противоположностью спокойному ветру сирокко, чье горячее дуновение приносило сюда теплое дыхание Африки. Да, мистраль был сущим демоном ветров.

От маленьких суденышек, пришвартованных в крошечной гавани Сен-Тропеза, доносилось резкое и прерывистое хлопанье такелажных снастей, а большие лодки раскачивались, издавая звуки, напоминающие рев голодных зверей.

Но Агата не обращала на это никакого внимания, тихо и неспешно перелистывая страницы своего альбома и внимательно вглядываясь в лицо обожаемого мужчины. Если мистраль становился настолько сильным, что задирал длинные юбки деревенских женщин выше колен, срывая с голов платки и унося их прочь, заставляя стариков гнаться по узким тропинкам за своими черными беретами, над городом раздавались три удара самого большого церковного колокола. Когда Агата слышала доносившиеся со старой колокольни удары колокола, она испытывала облегчение, потому что это означало, что сегодня занятий в школе не будет.

Со вздохом она уютно устраивалась под своим стеганым одеялом, набитым гусиным пухом, и листала альбом с вырезками, представляя себя рядом с мужчиной, который так изменил ее жизнь. Джулиан Брукс и Агата танцевали в знаменитом Текниколоре, и их тела, постепенно сливаясь, превращались в одно целое, а оркестр Парижской оперы исполнял «Ромео и Джульетту» Чайковского. Агата испытывала легкий трепет от романтических приключений и веселых, забавных выходок Джулиана в «Веселом монархе» и многих других фильмах, принесших ему славу самого знаменитого актера Англии, и сейчас она, казалось, жила только для того, чтобы снова и снова видеть его на экране.

Здесь были десятки фотографий из самых разных французских журналов, которые она вклеивала в свой альбом. И хотя он был самой яркой звездой английского кинематографа, Франция все еще предпочитала своих собственных актеров, и лица Жерара Филиппа, Жана Габена и Фернанделя гораздо чаще появлялись на страницах французских журналов. Тем не менее, ей удалось разыскать несколько фотографий своего идола. У нее была фотография Джулиана, вырезанная из «Пари-матч», где он был в голубой водолазке, твидовом пиджаке и неизменной шляпе, лихо сдвинутой набок, что ей особенно нравилось. Иронически улыбаясь, он стоял, прислонившись к дубу. Его густые темные волосы в беспорядке падали ему на лоб, и он смотрел в камеру тем полным безумных надежд взглядом, который Агата и миллионы других любителей кино женского пола просто боготворили. Она понимала, что женщине в тридцать один год не можно питать такую страсть к кинозвезде, но не придавала этому никакого значения. Для нее он был воплощением романтичности, галантности, рыцарства и загадочности, он был ее жизнью.

С благоговейным трепетом она перевернула страницу, там Джулиан, с зачесанными назад волосами, был одет, как галантный кавалер – в белый галстук и фрак. Его рука мягко обнимала восемнадцатидюймовую талию какой-то необычайно красивой актрисы. Они смотрели друг другу в глаза и казались безумно влюбленными; искусственная луна в студии, как две капли воды похожая на настоящую, ярко освещала их восторженные лица. Агата вздохнула. Ей очень не нравилось рассматривать фотографии, на которых Джулиан был с другими женщинами. Она предпочитала видеть его одного, выходящего из бушующих волн на песчаный берег, с бронзовой грудью, мокрого и блестящего, одетого в плотно облегающие его тело белые плавки. Такие картинки всегда возбуждали у нее странное, трепетное чувство в паху, хотя она понимала, что это неприлично.

В тридцать один год Агата все еще оставалась девственницей, она так никем и не увлеклась. Порой, по вечерам, когда она смотрела фотографии Джулиана, на нее накатывал ужасный жар, она вся горела, виновато лаская себя, как когда-то в подвале, много лет назад. Но облегчение сопровождалось таким стыдом и отвращением к самой себе, что она начинала лихорадочно перебирать янтарные бусинки своих четок, моля о прощении пресвятую Деву Марию. Эти четки и молитвы всегда приносили ей успокоение, когда она восемнадцать месяцев безвылазно просидела в подвале дома Габриэль. Она была еврейкой, но все еще бережно хранила их у себя.

Незакрытые ставни монотонно и резко хлопали по обвитым плющом розовым гранитным стенам ее маленького дома. Ветер ужасной силы с корнем вырывал кусты жасмина и мимозы, которые так заботливо выращивала тетушка Бригитта. Даже нацистская оккупация не смогла уничтожить тетушкину мимозу, а теперь бледные цветки были разбросаны по земле, как конфетти.

– Агата! – Резкий голос тетушки Бригитты вывел Агату из состояния мечтательной задумчивости, и, вздохнув, она засунула свой альбом в самое безопасное место – под матрац.

– Закрой эти ставни, Агата, – прокричала ей тетя, однако ее голос едва доносился до Агаты сквозь завывание ветра. – Немедленно закрой!

Агата открыла окно, пытаясь дотянуться до ставен, и ветер тут же подхватил ее длинные белые волосы, разметал их по лицу и закружил в бешеном водовороте. Она ухватилась за тяжелые ставни, подтянула их к себе и закрыла на ржавый шпингалет.

Ее тетушка появилась в спальне с выражением какого-то сомнения па морщинистом лице, постояла, а потом отправилась прочь, что-то бормоча себе под нос. Тетушка Бригитта была увядшей женщиной шестидесяти четырех лет, тонкие волосы и печаль, сквозившая во всех ее движениях, как зеркало отражали все те страдания и лишения долгих военных лет, которые она перенесла, особенно смерть горячо любимого мужа. Теперь единственное, что у нее осталось, была племянница, которую она взяла к себе после того, как война закончилась, и с которой у нее не было ничего общего. Тетушка Бригитта вовремя сбежала из Парижа и отправилась к своим родственникам, жившим в безопасности на юге Франции.

Когда началось возвращение на родину еврейских семей, которых преследовали нацисты, Агата приехала к своей единственной оставшейся в живых родственнице. Тетка настояла, чтобы Агата осталась жить с ней, и нашла ой работу в местной школе, где она могла обучать балету миленьких девочек.

Тетушка Бригитта всегда выглядела так, как будто все проблемы мира свалились на ее хрупкие старческие плечи, и Агата часто спрашивала себя, была ли тетушка, с ее вечно недовольным лицом, хоть когда-нибудь счастлива и беззаботна. Иногда она разглядывала пожелтевшие черно-белые фотографии, лежавшие на туалетном столике тетушки, которые запечатлели когда-то огромную, но больше не существующую семью. Как много их было, и какой печально короткой оказалась их жизнь. Особенно Агата любила фотографию своего отца, на которой ему едва исполнилось восемнадцать лет. Каким красивым был ее папа, какое у него было загорелое умное лицо и густые черные кудри. На руках у него была молодая прекрасная девушка. Это была мать Агаты. Ее глаза смеялись. Было видно, что они до безумия любят друг друга. Агата вздохнула. Будет ли она когда-нибудь так же безумно любить мужчину? Или ей так и суждено оставшуюся жизнь быть бездетной старой девой, учительницей балета, и ее единственной радостью будет коллекционирование фотографий мужчины, которого она никогда не встретит.

Хорошо, сегодня занятий не будет, мистраль сделал свое дело. Теперь у нее будет целый день, пустота, которую надо как-то заполнить.

Она решила сходить в деревню, вдруг пришел новый номер «Синемонд», может, даже с какой-нибудь фотографией Джулиана, которую она еще не видела.

В ее любимом кафе на берегу моря в угрюмом молчании сидели местные жители, мрачно потягивая вино Прованса и коньяк и глядя на пенящиеся серые волны. Каждый день мистраля был потерянным для работы днем, поэтому семьям рыбаков нечего будет есть сегодня вечером. Несмотря на ветер, яркое солнце отражалось от поверхности гигантских волн, как от граней бриллианта. Воздух был свежим и чистым.

Вдалеке она увидела лодки, подпрыгивающие на волнах обычно спокойного моря в порту. Средиземное море вздымалось в неистовом бешенстве, и золотой песок на узеньких улочках закручивался смерчами, похожими на подымающийся в небо дым. Этот песок проникал даже сквозь плотно закрытые двери и окна под непрекращающийся заунывный вой ветра.

Агате ужасно хотелось покинуть Сен-Тропез, уехать куда глаза глядят, лишь бы подальше от сердитых, вечно следящих за ней глаз тетушки.

Она потихоньку пила свой кофе, грустно думая, что даже судьи на юге Франции были более снисходительны при вынесении приговора, если преступление, даже убийство, совершалось во время мистраля. Они относили это на счет «мистрального безумия», потому что непрекращающиеся ветры, как известно, часто доводят людей до полного сумасшествия. Сумасшествие – может быть, именно поэтому у нее не было друзей. Все в Сен-Тропезе считали ее слегка помешанной, сама же она думала, что это просто чудо, что она еще не сошла с ума. Если бы они только знали, что ей пришлось пережить во время войны, может быть, они бы судили ее не так строго. У нее не было друзей ни среди сверстников, ни среди других жителей. Дружба с мужчинами, как говорила тетушка Бригитта, была пустой тратой времени.

– Все эти хихиканья и перешептывания, гулянки по кафе и танцам! У тебя слишком много обязанностей, дорогая, у тебя нет времени на подобную чепуху.

Агата размечталась, глядя на море. Воображение рисовало ей пышные луга, на которых, переплетаясь друг с другом, в изобилии росли дикие цветы, а рядом протекали журчащие ручейки. Здесь она гуляла со своим другом, может быть, с любимым, надеясь и веря, мечтая о будущем. Это не значило, что Агате нравились мужчины, скорее, они пугали ее. Она чувствовала, что только с Джулианом она сможет стать по-настоящему счастливой. Недостижимый Милашка Брукс! Недостижимый, как и все ее мечты.

 

Глава 4

– Доминик, Доминик! Посмотри сюда. – Мотая из стороны в сторону косичками, девочка мчалась по вымощенной булыжником мостовой одной из улиц Сен-Тропеза, в возбуждении размахивая листком бумаги. – Доминик, остановись, пожалуйста, тебе надо это увидеть, – прерывисто дыша, кричала она своей подруге, которая широкими шагами продолжала упрямо шагать вперед. На ее крепких плечах легко подпрыгивал набитый книгами ранец.

– Не сейчас, Женевьева, – бесстрастно сказала Доминик. – Ты же знаешь, что я опаздываю на занятия и мадам снова задаст мне трепку. Черт, уже второй раз за неделю мсье задерживает меня своей болтовней на научные темы на уроках. Мне кажется, что он уже должен ненавидеть меня. – Она ускорила шаг, и то время как Женевьева, которой через два месяца должно было исполниться шестнадцать лет, и которая была на несколько дюймов ниже Доминик, очень торопилась, чтобы догнать ее.

– Посмотри, Доминик. Посмотри сюда, пожалуйста. Какая же ты упрямая идиотка, – резко сказала Женевьева, ткнув газетной вырезкой прямо в огромные зеленые глаза Доминик. – Они раздавали это прямо рядом со школой, в кондитерских, в мясных лавках и везде, по всей деревне. Какие-то американцы прибыли из Парижа и кое-кого тут ищут, – таинственно сказала она, и на ее веснушчатом лице появилось загадочное выражение, – кое-кого, похожего на тебя.

– О, Женевьева, ты такая наивная. – Услышав, как церковный колокол пробил три раза, Доминик поняла, что она уже давным-давно должна быть одета в купальник и балетки. Мадам Агата как всегда входит резкими шагами в холодный танцзал, отпуская саркастические замечания по поводу двенадцати насупившихся школьниц, которые все до единой стремились к тому совершенству, которого мадам Агата, увы, так никогда в своей жизни и не достигла. Однако Агате казалось, что Доминик подает надежды, и она постоянно ее подбадривала, помогала ей, мучила занятиями и учила новому, может быть, видя в ней юную балерину, которой могла бы стать она сама, если бы не война.

– Если ты не хочешь прочесть это, то хоть послушай, – завизжала Женевьева, едва поспевая за широкими шагами своей более высокой подруги.

– Хорошо, хорошо, я слушаю, – сказала Доминик, – но читай побыстрее, Женевьева. Эти мадам Агата и мсье Милле когда-нибудь доведут меня до белой горячки. Оба они дерьмо собачье.

– Слушай. – Женевьева даже покраснела от слов Доминик, хотя и раньше слышала подобные выражения довольно часто. – Для проб в американском фильме нужна: девушка с классической балетной и джазовой подготовкой в возрасте от пятнадцати до двадцати лет. Должен быть практический опыт, желание и возможность отправиться в Соединенные Штаты для работы. С собой принести танцевальные костюмы и ноты одной классической и одной современной танцевальной пьесы. Десять часов утра, в субботу, пятнадцатого марта. Театр «Де Комеди», Английский бульвар, Ницца.

– Вот это да! – Доминик остановилась как вкопанная и, выхватив из рук подруги лист, жадно стала читать объявление. – Как ты думаешь, это не шутка, Женевьева? Может, мальчишки из приходской школы отпечатали это, чтобы потом поднять нас на смех? Мы все оденемся в балетные трико, полные ожиданий и надежд, а это стадо прыщавых червяков будет ждать нас там, чтобы поиздеваться.

Большинство живущих в Сен-Тропезе молодых девушек ненавидели ребят или, по крайней мере, делали вид, что ненавидят. Изысканные юные мадмуазель не имели ничего общего с неотесанными подрастающими грубиянами и избегали их, как только могли. Казалось, что мальчики интересуются только мячами, копьями, футболом и борьбой на лужайках в окружении провансальских жителей. Девочки были для них настоящей тайной – такие скучные и слабые создания, созданные для того, чтобы безжалостно над ними насмехаться.

– Я думаю, что это как раз не шутка, – уверенно ответила Женевьева. – Доминик, ты просто обязана пойти!

– Да, Женевьева! – задыхаясь, сказала Доминик. Ее глаза лихорадочно блестели, длинные волосы, стянутые в «конский хвост», сверкали в лучах заходящего солнца, как черный лебединый пух, а на умном и задорном лице было написано чрезвычайное возбуждение. – Это просто фантастика, восхитительно! Пробы прямо здесь, на юге Франции!

– Ну, не совсем здесь, – по-деловому заметила Женевьева, вчитываясь в объявление. – Чтобы добраться до Ниццы, потребуется четыре часа езды на автобусе. Думаю, тебе придется поехать поездом, но папа говорит, что только Гитлер мог додуматься пустить поезда по расписанию и теперь они ходят еще хуже, чем до войны.

– Неважно, неважно, неважно, – прокричала Доминик, бросившись бежать. – Даже если мне придется встать в пять часов утра, я все равно должна быть на этих пробах. Какой шанс! Женевьева, ты слышишь, какой шанс! Я могу увидеть Жана Келли или Фреда Астера! Может быть, я сама стану звездой! Может быть, я сказала, – добавила она, когда ее подруга захихикала. – Послушай, теперь я должна идти, я и так уже страшно опаздываю. Но все равно, спасибо тебе, Женевьева, спасибо!

Доминик быстро переоделась в раздевалке. Услышав, что Агата уже начала проводить занятие, она залилась краской. От мысли о предстоящих пробах сердце ее учащенно билось. Войдя в класс, она сразу же получила нагоняй за опоздание. Доминик попыталась выполнить несколько сложных пируэтов и прыжков, которые в этот момент мадам Агата показывала своим ученицам, но никак не могла собраться. Она снова возвращалась мыслями к пробам. Фильм в Голливуде! Голливуд! Америка! Доминик часто мечтала о том, чтобы стать звездой Голливуда. Не важно, что она была француженкой: ведь Лесли Карон и Зизи Джинмайер тоже родились во Франции.

Пот ручьями стекал по ее шее прямо на тесный хлопчатобумажный купальник. Она чувствовала, какими горячими и липкими становятся ее ноги в толстых фильдеперсовых чулках.

– Будь внимательна, Доминик, – резко сказала мадам Агата и с силой постучала по паркету топкой тросточкой с серебряным набалдашником. Она всегда держала в руках эту трость, придававшую ей солидности, что было совершенно необходимо в общении со столь эмоциональными в этом возрасте девушками.

За спиной у Агаты большинство девушек отпускали шуточки по поводу ее бледного лица и белых волос, худой фигуры, вечно одетой в какие-то бесформенные одежды, по поводу ее глаз, в которых горел огонь требовательности, казалось, она испепелит на месте любого, кто допустит ошибку.

«Тот, кто умеет, делает, тот, кто не умеет, учится», – это было еще одно открытие отца Женевьевы, которое она однажды рассказала Доминик. И теперь, низко опустив голову, Доминик стояла наказанная перед всем классом, а мадам Агата с издевкой отчитывала ее за отсутствие изящества и легкости движений.

– Простите, мадам, – чуть не плача прошептала Доминик. Мадам могла быть очень жестокой, когда хотела, причем ее критические замечания всегда попадали в самое больное место. – Простите меня, пожалуйста.

– Я хочу, чтобы ты осталась после занятий, Доминик, – бесцеремонно сказала мадам. – Мы пройдем это еще раз, все то самостоятельное задание, которое, как предполагалось, вы должны были отработать в течение этой недели. Но я вижу, что вы ничего не сделали. Ну что же, вам придется заниматься здесь.

– Да, мадам, – прошептала Доминик, бросив быстрый взгляд на других девочек, которые в знак сочувствия пожали плечами.

Иногда язык мадам становился острым как бритва, и девочки шутили, что если бы она его проглотила, то порезала бы себе горло. Несомненно, мадам иногда становилась сущей мегерой, и спокойная, выдержанная внешность скрывала жестокий характер и недовольство жизнью, которые в любой момент могли вырваться на поверхность.

Наконец занятие закончилось, и класс опустел. Осталась только Доминик, которая молча слушала нотации Агаты, а когда та закончила, они повторили несколько движений. На этот раз Агата проявила просто колоссальное терпение. Ее глаза буквально светились добротой, в них уже не было слепой ярости, а только теплота и понимание.

Доминик почувствовала одновременно жалость и привязанность к этой женщине, которую деревенские ребятишки грубо обзывали «сумасшедшей старой девой», и решила поделиться с ней своими планами по поводу предстоящих субботних проб. Волнуясь, она рассказала Агате, как сильно ей хочется туда поехать.

– Дорогая, это очень, очень важно, – взволнованно дыша, сказала Агата, и на ее бледных щеках проступил слабый румянец. – Конечно же, это прекрасный шанс. Ты должна быть в отличной форме. Да что я говорю! Доминик, ты должна быть само совершенство.

– Да, мадам, – закивала головой девушка. Ее глаза вновь засияли ярким светом, она уже не чувствовала усталости. – Вы мне поможете? – выпалила она. – Мне надо репетировать гораздо больше. Я знаю, что надо. О мадам! – Она посмотрела на Агату, ее раскрасневшееся лицо буквально светилось от радости. – О, мадам, я хочу, я так хочу поехать в Голливуд. Вы можете себе это представить?

– Да, да, я помогу тебе, – просто ответила Агата. – Мы кое-что отрепетируем с тобой сегодня и будем работать те три дня, которые остались до проб. Но ты еще должна сама тренироваться дома, – строго сказала она. – Это потребует огромного напряжения сил, но ты больше, чем кто-либо в группе, способна добиться успеха.

– Спасибо, мадам, о, благодарю вас, – прошептала Доминик, взволнованная столь редкими словами похвалы своей учительницы. – Я замучаю себя этими репетициями, обещаю вам.

– Я сама поеду с тобой на пробы, – сказала Агата, с нежностью глядя на любимую ученицу. – Теперь мы будем с тобой очень много работать, дорогая, так что к субботе, к утру, ты будешь готова и… – Она сделала паузу, и ее глаза засияли каким-то непонятным светом. – И ты будешь выглядеть просто великолепно, Доминик. Тебе дадут роль, и ты поедешь в Голливуд… и, кто знает, может быть, даже так случится, что с тобой поеду и я.

Доминик была так перевозбуждена после напряженной репетиции и так увлечена мыслями о предстоящей пробе, что после легкого ужина с родителями и тремя братьями села на велосипед и направилась в центр Сен-Тропеза.

Надпись «Мороженое Гастона», сделанная фиолетовыми буквами на маленьком желтеньком фургончике с мороженым, выглядела так заманчиво, что она беззаботно бросила свой велосипед у одного из деревьев и медленно направилась туда, чтобы что-нибудь съесть.

– Я возьму малиновое, – сказала она, доставая мелочь из кармана своих шорт. – Двойное, пожалуйста.

– Это бесплатно, – сказал Гастон. Он положил ей в стаканчик еще один шарик мороженого, обнажив в приветливой улыбке превосходные белые зубы, ярко выделявшиеся на его загорелом красивом лице.

– Мерси, мсье, – улыбнулась она в ответ.

Ему очень нравилось ее озорное лицо, веселые зеленые глаза и длинные загорелые ноги. Она говорила, как аристократка, но вела себя просто и свободно, в ней не было того снобизма, который сквозил в поведении молодых туристов из Англии и Скандинавии, часто покупавших у него мороженое.

Гастон сразу понял, что это тот самый счастливый случай, который никак нельзя упустить, и что действовать надо немедленно. Он быстро закрыл дверцу своего фургончика и догнал ее в маленьком сквере.

– Я Гастон Жирандо, – сказал он, – хозяин этого заведения.

– Я так и поняла. Я Доминик де Фрей, – ответила она, слизывая быстро тающее розовое мороженое.

– Дочка директора банка?

– Да, – сказала она, искоса взглянув на него своими огромными глазами. Ну и ну, а он неплохо выглядит, намного симпатичней, чем любой мальчишка в их школе.

– У моих родителей кондитерская на Базоччи-авеню, – начал он.

– Кажется, наш повар изредка там кое-что покупает, – сказала Доминик, бросив на него быстрый взгляд сквозь густые черные ресницы, в этом взгляде были одновременно вызов и лукавство.

– Не хотите ли чашечку кофе? – Впервые за свои девятнадцать лет он чувствовал себя так неловко. Из-за его красивой внешности девушки обычно сами назначали ему свидания, но тут все было по-другому. Она вела себя очень сдержанно, такая юная, но такая уверенная в себе.

– Да, – улыбнулась Доминик, – пожалуй.

Сидя в кафе, расположенном прямо под открытым небом, они пили кофе и курили сигареты «Голуаз», проболтав таким образом до десяти часов вечера. Спохватившись, Доминик вскочила со стула:

– О, я должна бежать. Сегодня мне снова придется заниматься балетом до ночи. Мадам хочет, чтобы я тренировалась три раза в день. Она говорит, что без труда не выловишь и рыбку из пруда.

Она улыбнулась ему своей кошачьей улыбкой.

– Мы еще встретимся? – запинаясь, спросил Гастон.

– Конечно, – ответила Доминик. – Знаешь, мы с тобой встретимся… но, наверное, после моих проб. Сейчас мне придется работать как проклятой. – Она протянула ему свою изящную руку. – Пока, Гастон Жирандо.

Осторожно поцеловав протянутую ручку, он взглянул на Доминик так, как будто только что нашел бесценное сокровище.

– Завтра, на Танго Бич, в одиннадцать?

Она скромно покачала головой:

– Может быть, Гастон, может быть… Но я ничего не обещаю. – И, улыбнувшись так, что у него перехватило дыхание, она села на свой велосипед и, быстро работая педалями, исчезла в темноте. Он так и остался стоять, глядя ей вслед, в глазах его отражались яркие звезды, а в груди бешено колотилось молодое сердце.

Вечером, лежа в постели, Доминик думала о красивом юноше и той власти, которую она приобрела над ним во время их короткой встречи. Власть. Власть над мужчинами. Это приятное чувство пришло к ней впервые. Ей абсолютно не нравились местные мальчишки, но этот был таким милым, он так очаровательно улыбался, обнажая в улыбке ровные белые зубы, у него было такое загорелое лицо и такие густые черные кудри, что Доминик подумала: возможно, для него она сделает исключение.

На следующий день после тяжелой утренней репетиции с мадам Агатой она решила спуститься к Памплону, искупаться и позагорать. Доминик быстро преодолела на своем велосипеде две мили по неровной дороге на окраине Сен-Тропеза и приехала на пляж в самое удобное для купания время. Она бы очень удивилась, увидев Гастона. Казалось, что на Танго Бич отдыхают всего несколько человек. Под ногами чистый бледно-желтый песок, кое-где на волнах покачиваются парусные шлюпки и моторные лодки, темно-синее пустынное море приятно манит своей прохладой. Около десятка не занятых деревянных лежаков с полосатыми желто-белыми матрацами стояли вдоль берега, с надеждой ожидая посетителей. Она заплатила несколько франков красно-коричневому мальчику у входа, и он проводил ее к самому морю, воткнул в песок большой зонт и установил маленький дощатый столик, на который поставил стакан «кока-колы». Сняв с себя короткое летнее платье, которое она носила прямо поверх бикини, Доминик легла на матрац, позволив теплым солнечным лучам ласкать ее тело. Закрыв глаза, защищенные темными очками, она почти заснула, как вдруг почувствовала нежное прикосновение.

– Доброе утро, – сказал Гастон Жирандо, присаживаясь на песок рядом с ней. Его мускулистое, крепкое тело было янтарным в лучах солнца, на лице скромная улыбка.

– Доброе утро, Гастон. – Она улыбнулась ему, не снимая очки.

– Какой чудесный день, – сказал он.

– Да, после репетиции так приятно. Я подумала, что надо искупаться.

– Ну и чего же мы ждем? – спросил юноша. – Ну-ка, лентяйка, вставай. Побежали в море, я буду тебя ловить.

Смеясь и сопротивляясь, Доминик все-таки позволила Гастону поднять ее с лежака, и они вместе бросились в теплые волны Средиземного моря, где купались и веселились, пока не проголодались. В маленьком летнем ресторанчике с тростниковой крышей на бамбуковых столиках с клетчатыми скатертями все было накрыто для ленча, солнце проникало внутрь через бамбуковые жалюзи, которые защищали обедающих от палящих лучей, отбрасывая блики на улыбающиеся лица Доминик и Гастона. Они съели салат из креветок, провансальских цыплят с жареной картошкой и сладкий пирог с кремом, запив все это «божоле нуаве». Доминик и Гастон болтали и смеялись весь обед, и тучный хозяин ресторанчика с отеческой добротой смотрел на них, потому что знал обоих с детства.

– Почему мы раньше никогда не встречались? – спросила Доминик, которая очень вкусно пообедала и хорошо повеселилась в компании Гастона.

– Я три года провел в колледже, – сказал он. – А до этого мы, наверное, видели друг друга здесь, на пляже. – Он наклонил голову, и она почти коснулась ее. – Тогда я тебя не замечал, впрочем, так же, как и ты меня. Но если бы тогда ты выглядела так же, как сейчас, то я, конечно же, не прошел бы мимо.

Доминик покраснела и опустила глаза. Она начинала чувствовать, что этот юноша вызывает у нее какое-то приятное волнение, и позже, когда он перетащил свои лежак и матрац поближе к ней и они в полудреме лежали на солнце, почти касаясь плечами друг друга, Доминик поняла, что ей хочется видеть Гастона Жирандо чаще… намного чаще.

Лежа на своей девственно чистой узкой постели, Агата никак не могла заснуть. Она были слишком взволнована тем, что рассказала ей Доминик. Она сама прочитала одно из тех рекламных объявлений, которые распространяли в деревне, и теперь испытывала легкое волнение. Когда они говорили об этом с Доминик после занятий, Агата поняла, что предстоящие пробы могут стать прекрасным шансом покончить с той скучной жизнью, которую она вела.

Если бы Доминик победила, если бы ей дали роль в Голливуде, то она, Агата, могла бы поехать с ней. Почему бы и нет? У Доминик очень состоятельные родители. Ее папа очень богатый местный банкир. Мама занята воспитанием трех сыновей и явно беременна четвертым. Если бы… если бы… если бы…

Агата была слишком взволнована, чтобы заснуть, ее будоражили радужные перспективы. Она перевернулась на левый бок и извлекла из-под матраца свой альбом, чтобы вновь полюбоваться красивым лицом Джулиана Брукса. Встретится ли она с ним, если они поедут в Голливуд? Может, и нет: он был звездой английского кино и снимался там. Она знала, что он никогда не был в Америки. Но радость и мысли о свободе, желание покончить с этой буржуазной замкнутой жизнью в Сен-Тропезе, чтобы вырваться в настоящий мир, уехать в Америку, переполняли ее. Любой хочет попасть в Америку. Земля больших возможностей, где все мужчины и женщины обладают равными правами. Агата найдет себе там друзей, начнет новую жизнь. Она знала, что так будет.

Последние годы были для Агаты трудными. Ничто в се послевоенной жизни так и не смогло исправить тот вред, который причинили ей восемнадцать месяцев жизни в подвале, а потом несколько лет в «Элефан Роз». Видеть всех тех изменниц-проституток, которые ублажали нацистских монстров, уничтоживших ее семью, ее жизнь и ее будущее, было для нее сущим адом. Но еще ужасней было то чувство отвращения, которое она испытывала к самой себе.

Агата понимала, что ужасно уродлива. Всякий раз, когда она смотрела в зеркало и видела там худой, изможденный призрак, она вспоминала, какой была в юности. Почти такой же очаровательной, как Доминик. С хорошенькой фигуркой, чуточку полноватая, с темными искрящимися глазами и иссиня-черными блестящими волосами. Милая и необычайно талантливая. Она не была такой живой и подвижной, но в ее спокойном молчании была своя привлекательность.

Все это прошло навсегда. Все: и талант, и красота. Она нередко слышала у себя за спиной насмешливый шепот деревенских детей: «Старая дева», «Ужасная ведьма». Она видела, что и тетя относится к ней с неодобрением. Поджатые губы тетушки Бригитты и ее нежелание общаться с Агатой явно говорили о том, что она думает о своей племяннице. Но у Агаты не было денег. Что же ей было делать? Куда она могла уехать? Она могла забыться только в своем воображении, которое рисовало ей картины благоухающих лугов, по которым она гуляла со смеющимся другом, держась за руки, иногда это был Джулиан Брукс.

Только там она была по-настоящему счастлива. Все изменится, если Доминик де Фрей победит на этих пробах… и, возможно, предоставит ей возможность начать в Америке новую, нормальную жизнь.

 

Глава 5

Вернувшись в Париж через два года после окончания войны, Инес с грустью обнаружила, что она слишком идеализировала любимый город своего детства и представляла его себе гораздо более красивым, чем он был па самом деле. Она увидела, что ее соотечественники стали грубыми и бесцеремонными, хотя она вынуждена была признать, что у них на это было достаточно причин. Многие из них все еще переживали в душе долгую нацистскую оккупацию, каждый день лицом к лицу сталкиваясь с безжалостной повседневной реальностью и пытаясь хоть кик-то устроить свою разбитую жизнь. Казалось, что все здесь заняты только собой и своими семьями. Продукты, ставшие за годы войны навязчивой идеей, все еще были страшным дефицитом, хоти в больших отелях и крупных магазинах недостатки в них не было и они работали как обычно.

После нескольких лет, проведенных в Лондоне, Инес чувствовала себя чужой в Париже. Она скучала по английскому юмору и по своей очаровательной квартире на Мэйфэр. Она зашла в несколько знаменитых уютных местечек в надежде встретить кого-нибудь из своих старых друзей, но ее единственными настоящими друзьями были Ив, Габриэль и остальные члены ее «семьи» из «Элефан Роз». Когда она подошла к этому старому знаменитому клубу, то обнаружила, что ставни закрыты, а двери заперты на замок. На самом доме было написано: «Продается».

Она навела справки у соседей и к своему ужасу узнала, что Габриэль и многие из тех девочек, которые работали в клубе, были осуждены как изменницы и пособницы фашистских оккупантов после освобождения Парижа. Их публично унизили на площади, выбрив наголо головы и забросав камнями. Все это сопровождалось оскорбительными выкриками местных патриотов. Потом их навсегда выслали из Парижа. Казалось, что они исчезли без следа, и все попытки Инес разыскать их не увенчались успехом.

Почему же соседи и вся Франция не защитили их, не сказали правду? Почему не рассказали о тех жертвах, которые принесли эти женщины во время войны? Это было так несправедливо. Они так, много сделали для Сопротивления, которое использовало «Элефан Роз» в качестве конспиративной явки, а теперь их жестоко и несправедливо наказали.

Но Париж все еще о многом напоминал Инес – и о хорошем, и о плохом, и ей трудно было быстро уехать отсюда. Не спеша прогуливаясь по Монмартру, Пигаль и знаменитым узеньким улочкам левого берега, она чувствовала, что на нее накатывает ностальгия. Понимая, что у нее здесь ничего не осталось, она, тем не менее, чувствовала, что никак не может расстаться с Парижем.

Однажды Инес сидела за хрупким железным столиком летнего кафе «Де Маго», которое был забито до отказа. Туристы, смеющиеся студенты, рассевшиеся по углам старики в потертых черных беретах, которые носят только во Франции, те, кто так любит посидеть за чашечкой кофе или стаканчиком доброго красного вина, – все они были здесь, наблюдая за входящими и выходящими людьми с бульвара Сен-Жермен. Сделав глоток коньяку, Инес вспомнила, что в тот день, когда ее «снял» тот злополучный итальянский генерал Умберто Скрофо, она сидела почти за таким же столиком. Как бы дальше сложилась ее жизнь, если бы она не пошла на то роковое свидание, где ей пришлось убить его?

Осудили бы ее как изменницу, выслав с позором из Парижа, или нет? Или она просто осталась бы в Париже одной из девочек Ива? Ив. От мысли о нем ее сердце забилось чаще. Сможет ли кто-нибудь затмить воспоминания об этой безрассудной страсти юности? Уже почти три года прошло с тех пор, как он ее бросил, но каждый раз, вспоминая его, она испытывала глубокую боль.

Затуманенным взором Инес смотрела на кишащую пешеходами улицу, и внезапно ее глаза остановились на каком-то худом мужчине. Старый берет был небрежно надвинут на сальные волосы, в зубах дымилась сигарета, он медленно брел по бульвару Сен-Жермен. Этого не могло быть, не могло!

– Ив! Боже мой, Ив! – Инес вскочила с места, и сидящие вокруг люди удивленно смотрели ей вслед, когда она прямо через столы и стулья ринулась на улицу и схватила его за руку. Получилось, что стоило ей о нем подумать, и он сразу появился.

– Ив, это ты, действительно ты! – Глаза Инес сияли, лицо залилось румянцем. Мужчина повернулся и посмотрел ей в лицо.

– О Боже, Инес! – Ив широко улыбнулся, и Инес заметила, что его зубы сильно пожелтели от огромного количества сигарет «Голуаз», выкуренных за последние годы, а на лице обозначились глубокие морщины. – Что ты, черт побери, делаешь в Париже?

– Приехала посмотреть на достопримечательности, – задыхаясь, ответила Инес, – навестить старых друзей, но, кажется, здесь старых друзей больше не осталось. Но я нашла тебя. – Она видела, что у него запали щеки и он давно не брит, а его когда-то голубая рубашка давно не стирана. – У тебя есть время, чтобы выпить со мной чашечку кофе? – радостно спросила она. – Я бы хотела с тобой поболтать.

– Конечно, – ответил он. – Я абсолютно ничем не занят. Теперь у меня все время свободное, дорогая.

Они вернулись назад, к ее столику, и Ив заказал кофе и два коньяка.

– Но заплатить за это придется тебе. – И он подмигнул ей, состроил кислую мину. – Я сегодня пустой.

– Конечно. – Инес все еще радостно улыбалась. – Ну, а теперь расскажи мне о себе, Ив. Чем ты занимаешься? Ты все еще со Стеллой?

Он замотал головой, прикуривая новую сигарету. У него дрожали руки, ногти были черными от грязи, а на указательном пальце темнели желтые пятна никотина. Зная, что Ив всегда внимательно следил за собой, Инес удивлялась этим переменам.

– Стелла… паф… и ушла.

– О! – Инес не знала, торжествовать ей над старой соперницей или нет. Безусловно, Ив, этот мужчина в грязной рубашке и с трехдневной щетиной на лице, был когда-то самым красивым щеголем. – Ну а почему она ушла? – спросила Инес.

– Лучше предложили, – горько рассмеялся он. – Более выгодный «мальчик». Он ее гораздо больше возбуждает в постели.

Помимо своей воли Инес покраснела. Ив всегда был великолепным любовником, если не сказать больше.

– Это звучит нелепо, ты же всегда был так хорош в постели. Почему же она ушла?

– Спасибо, дорогая, но, к сожалению, после освобождения нашей большой страны стали возникать небольшие проблемы. – Ошибки быть не могло, в его голосе была настоящая горечь, и Инес заметила, что глаза его печальны. Он залпом выпил свой коньяк и подозвал одетого во все белое официанта, чтобы заказать еще.

– Ты действительно хочешь знать, что со мной произошло?

– Да, – прошептала она, – хочу. Расскажи мне, пожалуйста, Ив.

– Тебе это не понравится, – тяжело глядя на нее, сказал он.

– Неважно, расскажи. Расскажи мне все.

– Когда мы со Стеллой уехали из Лондона в 1944 году, как ты помнишь, война еще не закончилась, хотя Париж уже был освобожден американцами. Мы сняли квартиру, где-то тут поблизости, и Стелла начала работать. У нее хорошо получалось, но время было трудное, и с продуктами было туговато. – Он сделал паузу, и Инес наклонилась вперед, чтобы лучше слышать его голос, который теперь стал тише. – Я занялся делами на черном рынке. Ты же помнишь, что я и в Лондоне этим занимался. У меня, кстати, еще остались там кое-какие связи.

– Да, я знаю. – Инес, сделала глоток коньяку, внимательно слушая Ива и наблюдая, как его тусклые глаза постепенно оживали, пока он рассказывал свою историю.

– Случилось так, что в Париж должен был прийти из Эперни целый грузовик шампанского. Я договорился тут прикупить его по своим каналам. Десять миллионов франков – почти все деньги, какие у меня тогда были. Но это было в канун Нового года, на шампанское и вино был сумасшедший спрос; все хотели отметить его как положено. Не забывай, что, хотя люди и мучились во время войны, многие хорошо нагрели на ней руки.

– Да, я это знаю. Продолжай, Ив, – попросила Инес. Он замолчал, у него побледнело лицо и ужасно затряслись руки. Она протянула ему через стол свою рюмку с коньяком, и он мгновенно ее осушил.

– Я должен был встретить Жино. Ты помнишь Жино? Он был одним из самых моих верных парней. В одиннадцать часов на набережной Орсэ. Он был за рулем грузовика, и я передал ему деньги. Я дал их ему наличными, а затем сам сел за руль и поехал к себе на склад. Я разослал ящики клубам и ресторанам через своих ребят… и только тогда вернулся домой…

Ив снова замолчал, и Инес поняла, что наступил момент, когда ему стало трудно продолжать.

– Ну и что произошло потом? – мягко спросила она. Ив не ответил. Его руки, пока он прикуривал еще одну сигарету, тряслись, как у больного старика. Обе рюмки были уже пусты, и она жестом подозвала официанта, чтобы он принес еще коньяку.

– Не знаю, почему я рассказываю тебе все это. – Он схватил ее за руку и посмотрел на нее налитыми кровью глазами. – Тебе это не понравится, Инес.

– Это не играет никакой роли, Ив. Пожалуйста, расскажи мне, ты должен, может быть, я смогу тебе помочь.

– Помочь мне! Ха-ха-ха! Это уже слишком, отличная шутка, поверь! – Официант принес коньяк, и Ив выпил его одним глотком. Руки перестали дрожать, и он продолжил: – Три дня спустя, когда мы со Стеллой мирно спали, они пришли за мной.

– Кто, кто за тобой пришел? – прошептала Инес.

Ив пожал плечами.

– Они… какие-то парни… шайка бандитов… называй как хочешь. Пси было спланировано, и они пришли явно за мной. Они вытащили меня из кровати прямо посреди ночи. – По его лицу потекли слезы, и он сбился на шепот. – Они засунули меня в сарай, где-то рядом с рынком – я чувствовал отвратительный запах рыбы. – Он замолчал, жилы у него на шее задрожали от напряжения.

– А потом? – быстро спросила Инес.

– Эти ублюдки обвинили меня в том, что я разбавил это проклятое шампанское. Они сказали, что я все это подстроил, чтобы получить побольше прибыли. Понимаешь, Инес? В этих бутылках было совсем не шампанское, там была дешевая подкрашенная газированная вода. Кто-то, я до сих пор не знаю кто, подсунул мне три сотни коробок с этим липовым шампанским, а они обвинили меня, эти подонки во всем обвинили меня, Инес.

Никого не стесняясь, он тихо плакал.

– Ну и что же они с тобой сделали? – Инес совсем не хотела услышать ответ на свой вопрос.

– А ты как думаешь? – Он поднял на нее глаза и цинично усмехнулся. – Какую самую ужасную вещь они могли придумать для сутенера?

– Я… я не знаю, – ответила Инес, загипнотизированная этой душераздирающей трагедией мужчины, которого она когда-то так безумно любила. – О Боже, Ив. Нет, это невозможно. – Инес почувствовала, что сейчас потеряет сознание, когда мозолистые ладони Ива крепко прижали ее руки к железному столику.

– Они кастрировали меня, дорогая. – Он придвинулся к ней совсем близко и неприятно усмехнулся. – Они сделали меня евнухом. Они отрезали мне яйца и сказали, что это самое легкое для меня наказание. Чтоб их всех кастрировали, пропади они пропадом!

У Инес все плыло перед глазами. Этого не может быть, это не могло случиться с Ивом. С Ивом, который учил ее заниматься любовью, который жил тем, что занимался любовью, и который дал ей все то, что она знала о любви.

– Мой бедный Ив, я даже не знаю, что сказать. Мне так жаль… – Она тихо плакала, и люди за соседними столиками с явным любопытством следили за тем, как она, достав платок, вытирает слезы.

– Не надо так убиваться, дорогая. Я совсем не сказочный принц и, наверное, заслужил это.

– Нет! Нет! Этого никто не заслуживает! – в ужасе сказала Инес. – Это же варварство. Ты заявил в полицию?

– Полиция? – Ив горько рассмеялся. – Ты, наверное, шутишь, дорогая. Они же знают, кто я на самом деле. Они презирают тех, кто связан с черным рынком. Я бы мог рассчитывать на такую же симпатию с их стороны, как Адольф Гитлер, окажись он до смерти забитым в концентрационном лагере. Они, конечно же, отвезли меня в госпиталь, и мне там все зашили. Это не так страшно, как ты думаешь, – быть евнухом. Это не угрожает твоей жизни, ничему не мешает, только сексуальная жизнь жопой накрывается. – Он снова засмеялся глухим безжизненным смехом и закурил еще одну «Голуаз». – Член теперь мертв, кастрирован. И я ощущаю приятную вялость. Ты становишься посмешищем, но люди тебя жалеют.

– Чем же ты занимался? Что ты делаешь сейчас? Как ты живешь? – заикаясь, пролепетала Инес, и ее лицо залилось краской.

– У меня еще осталось несколько друзей, – сказал Ив. – Выполняю любую подвернувшуюся работенку, играю на скачках, перепродаю всякий хлам, так, ничего серьезного, конечно. У меня все о'кей, живу нормально. – Ив улыбнулся, пытаясь убедить в этом и ее, но Инес поняла, что коньяк уже сделал свое дело и Ив стал совсем откровенным. Было заметно, что он полностью зависит от алкоголя. Теперь он сидел прямо, руки его не тряслись, и он смотрел только вперед. – Стелла сбежала, как крыса с тонущего корабля. Не могу сказать, что я се в этом обвиняю. Ей нравился крутой секс, и она сама могла показать такое, что дух захватывало. А от меня теперь она уже ничего получить не могла. Вот так, дорогая. Все это случилось больше двух лет назад. Думаю, мы разыграли все карты, которые раздала нам судьба… мне она сдавала запачканной в дерьме рукой. Но я уже все пережил, все переборол… А как ты, благоволят ли к тебе боги?

– О, у меня все хорошо, все очень хорошо, – пролепетала Инес, хотя ее мысли все еще были заняты рассказом Ива. – Действительно, все хорошо.

– Заполучила каких-нибудь хороших клиентов? – спросил он. – Богатые дурачки?

– Да… о да, очень хорошо… Я имею в виду, они состоятельные…

– Клянусь, никто из них не сможет сделать вот так, – воскликнул Ив и, быстро подхватив своим языком горящую сигарету, засунул ее в рот. Он плотно сжал губы и, широко раскрыв глаза, посмотрел на Инес с тем комическим выражением лица, которое так веселило ее в детство. Инес с тревогой наблюдали за Ивом, а он улыбался, и из ушей у него выходили две струйки дыма.

Инес почувствовала, что ей пора уходить. Она хотела убежать, умчаться, как ветер. Ей хотелось вернуться в отель и, бросившись на постель, выплакать все слезы по бывшему любовнику, который сидел перед ней, улыбаясь, довольный собой. Ив потушил сырую сигарету и с одобрением посмотрел на нее. Инес слабо улыбнулась, и он улыбнулся ей в ответ.

– Хорошо, дорогая, очень хорошо. Ты всегда была умненькой «ночной бабочкой», одной из лучших. Ты заслужила нормальную жизнь.

Внезапно Инес почувствовала, что ей хочется уехать из Парижа немедленно, прямо сейчас. Она чувствовала себя больной, разбитой и несчастной. Глядя на этого грустного мужчину и вспоминая, как сильно она его любила, думая о всех своих друзьях и подругах, которых она теперь потеряла, ей хотелось плакать. Ив как будто прочитал ее мысли и, быстро наклонившись вперед, легко коснулся ее щеки своими сухими губами.

– До свидания, дорогая, – отрывисто сказал он, надевая берет на свои седеющие волосы. – Пора мне идти. Спасибо за коньяк. – Ив поднялся, солнце осветило его лицо, и Инес ясно увидела, как сильно он изменился. Да, годы брали свое. – До свидания, Инес.

– До свидания, Ив, – прошептала она, – до свидания. Он поправил берет и вышел на бульвар Сен-Жермен.

Его потрепанное пальтишко болталось на худых плечах как на вешалке, и Инес поблагодарила про себя Бога за то, что ее сердце больше не принадлежит Парижу и что теперь ее жизнь связана только с Англией.

На следующий день, проходя мимо отеля «Риц», она остановилась и в последний раз посмотрела на окно той комнаты, в которой она убила когда-то генерала Умберто Скрофо. Она ехала в аэропорт, ее ждал Лондон, и Инес поняла, что Париж не дал ей ничего, кроме печальных тягостных воспоминаний.

В следующие несколько лет Инес еще больше разочаровалась в том образе жизни, который вела, несмотря на то, что все ее клиенты были людьми состоятельными и достаточно привлекательными. Испуганный, безразличный ко всему окружающему подросток превратился в умудренную опытом очаровательную светскую даму, считавшую, что настоящая любовь существует только в романах и журналах для женщин. Боль от измены Ива продолжала ее мучить, и она так и не смогла найти мужчину, который заставил бы ее почувствовать, что она принадлежит только ему телом и душой.

Шли годы, доход Инес рос, и со временем она отказалась от большей части своих клиентов, оставив возле себя самых богатых и влиятельных. Кроме виконта Бенджи у нее было еще несколько так называемых наставников: в частности, три богатых англичанина средних лет. Один из них был аристократ, закончивший эту «славную войну», как он ее называл, с полным набором различных боевых наград. Двое других были буржуа из Сити: они были удачно женаты на дочерях фабрикантов, которые принесли им половину их состояния.

Они давали Инес деньги, хотя и не так много, потому что те, у кого есть «старые» английские деньги, не разбрасываются ими просто так. Но то, что они ей давали, было намного ценнее денег, драгоценных безделушек или поездок в Довиль, Канны или Нью-Йорк, они научили ее разбираться в политических процессах, ценных бумагах, акциях без фиксированного капитала, облигациях и рыночных ценах. Они делились с ней секретами по поводу вложения акций и давали ей компетентные советы на будущее. Почти ничего не значащая фраза во время делового телефонного разговора у нее в квартире, искусно заданный вопрос – и она уже могла звонить своему биржевому маклеру, чтобы тот закупал кофе в зернах, никель, олово, золото или серебро. Знание – это власть, а Инес училась очень быстро. Круг проблем, которыми она интересовалась, все время расширялся, и с присущей французским женщинам хваткой и пониманием финансовых вопросов она сделала своим основным занятием обеспечение будущего.

Инес уже смирилась с тем, что никогда не найдет своего мужчину и никогда не сможет влюбиться. Она считала, что ей предначертано судьбой так и не выйти замуж за любимого человека, создать семью и жить в спокойном благополучии, растя двоих, а может быть, троих детей. Тем не менее, вскоре у нее уже было достаточно денег, чтобы прекратить «работать» и «отойти от дел». Но что ей теперь делать с собой? На этой мысли Инес особенно не любила останавливаться. Ее квартира была забита дорогими и красивыми вещами, которые не имели никакого отношении к ее профессии. Но не было того, кто мог бы ими восхищаться. Того, кто стал бы с ней жить, когда она окончательно закончит свою «карьеру».

С тех пор как ее бросил Ив, Инес не испытывала к мужчинам никаких чувств, разве что смутную нежность – такую порой испытываешь к родственникам. Все мужчины были для нее на одно лицо: в большинстве своем похотливые животные. И чем больше они использовали ее, тем меньше добрых чувств к ним оставалось у нее в сердце. По мере того как изо дня в день, месяц за месяцем, год за годом она продавала свое тело, увеличивалось ее страстное желание испытать настоящую романтическую любовь, какой она еще не знала.

У нее было много подходящих для замужества кандидатур – молодые, красивые, умные и честолюбивые, некоторые даже с большим будущим. Но ни на одном из них она не остановила свой выбор. Безуспешно пыталась она найти любовь, испытать хоть капельку страсти, восторга и радости, которые она всегда испытывала с Дивом. Увы, она ничего не чувствовала. Порой Инес даже задавала себе циничный вопрос: а не было ли все это волшебным трюком Ива, который, когда ей было одиннадцать лет, очаровал и навеки пленил ее сердце.

Однажды после обеда она пошла на дневное представление «Пигмалиона» в театр «Олдвик». На сцене Инес увидела стройного красивого актера с густыми черными бровями и лицом, как у архангела. Его волосы были почти черными, на носу очки в черепаховой оправе, что подчеркивало его аристократичность, охотничья шляпа лихо сдвинута набок. Со своего места в зале под шелест шоколадных оберток и восторженный шепот английских матрон Инес почти физически чувствовала его глубокое внутреннее обаяние, дополненное легкостью поведения и юмором.

Его звали Джулиан Брукс, Милашка Брукс, бульварная пресса называла его Театральным Идолом, с тех пор как ее бросил Ив, ни один мужчина не производил на нее такого сильного впечатления. Джулиан Брукс поразил ее воображение. Она не сводила с него глаз. Инес поразило очарование Джулиана, его божественная сексуальность. Он был гениален. Она поняла, что у него редкий дар искренне и весело шутить. Это были шутки высокого уровня. Он не просто играл роль, как другие актеры, и Инес поняла, что хочет увидеть его еще раз.

Инес не пропускала ни одного представления «Пигмалиона» до конца сезона и стала собирать всю информацию о человеке, который теперь так занимал ее мысли и волновал пробудившееся чувство.

 

Глава 6

Лондон

По мере того как звезда Джулиана всходила все выше и выше на небосклон славы, Фиби превращалась в тот ужасный тип несносных и брюзжащих женщин, которые могут появиться только среди английских домохозяек. Превыше всего она ценила две вещи – деньги и социальное положение. Больше всего в карьере Джулиана, кроме того, что она выгрызала для себя роли в его спектаклях и фильмах, Фиби привлекали положение в обществе и деньги, которые эта карьера могла ей дать. Она редко опускалась до бесед с техническим или обслуживающим персоналом, с которым работал Джулиан, общаясь только со звездами и главными режиссерами. Артистическая сторона кино ее больше не привлекала. Ей было все равно, снимается ее муж в «Отелло» или «Тетке Чарлея». Ей нравилось быть женой мистера Джулиана Брукса и близкой подругой Оливеров и Рэдгрэйвов. Она обожала жить жизнью жены знаменитого актера: встречи в обществе, на королевских скачках в Эскоте, посещение Уимблдона, присутствие четвертого июня на празднике выпускников в Итоне, приглашение в Коуз, потом парусная регата в Хенли; благотворительные балы, уик-энды в загородных имениях аристократов, большое количество знаменитостей в черных лимузинах, люди в дорогих нарядах. Подогреваемые успехом Джулиана, ее амбиции достигли своего апогея, когда она заставила его включить ее в состав актеров, играющих в его фильмах. Если бы он на это не согласился, Фиби сделала бы его жизнь невыносимой. Появление на сцене вместе с Джулианом делало ее более высокомерной с друзьями, и она всегда настаивала на включении ее имени в титры главных исполнителей – не как жены знаменитости, а как самостоятельной звезды.

В этот период их жизни она вела себя с Джулианом очень грубо. С тех пор как он отказался дать ей роль Элизы Дулиттл в «Пигмалионе», она просто кипела от гнева.

В свои тридцать пять лет она выглядела по крайней мере на десять лет старше и никак не могла играть роль беспризорной девушки из лондонского предместья. У нее было слишком много денег, и выглядела она как человек, не привыкший себе в чем-нибудь отказывать.

– Я прекрасно подхожу для этой роли, прекрасно, и ты всегда мне это говорил, – кричала Фиби. Жирная помада размазалась по зубам, а неумеренно нанесенная косметика усиливала выражение недовольства. Хна, которой Фиби щедро пользовалась для подкрашивания волос, превратила ее голову в костер, ярко переливающийся в лучах послеобеденного солнца. Джулиан заканчивал «Пирата», еще один боевик для Дидье Армана, в самом разгаре была работа по распределению ролей в «Пигмалионе», параллельно шли первые пробы. Замученный напряженными и сложными съемками, Джулиан пытался хоть немного вздремнуть на кушетке в гардеробной, когда ворвалась Фиби, прогнала костюмера, как всегда раздраженно крича:

– Выйди вон. Меня не волнует, что он спит, я пока еще его жена, черт тебя побери!

– Фиби, ради Бога, – умоляюще произнес Джулиан, устало глядя на свою некогда привлекательную жену, которая превратилась в вечно раздраженную толстую мегеру. Она стояла перед ним, уперев руки в бока.

– Как ты мог выбрать на роль Элизы эту сучку Луизу Джеймс? – спросила Фиби, кипя от злобы. – Она же уродина! Она не сможет ее сыграть, она слишком, слишком стара для этой роли!

– Луизе двадцать лет, – спокойно ответил Джулиан. – Она получила в прошлом году первую премию на Бродвейском конкурсе. Сниматься она начала, когда ей было одиннадцать лет, и, что важнее всего, она действительно оказалась очень красивой девушкой.

– Красивой? – взвизгнула Фиби. – Ты называешь эту кошелку красивой? Да у нее лицо, как… как у дешевой фарфоровой куклы. Твоя жена Я! Как насчет того, чтобы относиться немного внимательнее ко мне, ко мне!

– Фиби, пожалуйста, прошу тебя, будь благоразумна. – Джулиан с трудом сохранял самообладание, пытаясь не сорваться. После обеда ему надо было сыграть одну сцену, в которой эмоциональный настрой играл очень важную роль, а ярость Фиби явно не способствовала его подъему. – Тебе слишком много лет, чтобы играть Элизу, неужели ты этого не понимаешь, дорогая?

– Нет, не понимаю, черт тебя побери. – И она залилась крокодиловыми слезами, к которым за многие годы их совместной жизни Джулиан привык. – Мне столько же лет, сколько и Вивьен, а она играет молоденьких девушек.

– Ну, посмотри же ты в зеркало, ради Бога. Ты же знаешь, что я прав. Тебе уже тридцать шесть. Ты просто не в состоянии сыграть восемнадцатилетнюю девочку, Фиби, это не в твоих силах, ты же сама видишь.

– Нет, в моих, – плакала она. – О, Джулиан, пожалуйста, пожалуйста, разреши мне. Я сброшу немного вес и стану такой хорошенькой… Посмотри, как я выгляжу на фотографиях «Презент Лафтер». Они написали, что я была очаровательно молодой и такой трепетной.

– Это было несколько лет назад, дорогая. – Джулиан знал, что надо оставаться непреклонным; Фиби шла на все, пытаясь манипулировать мужем, но он не мог допустить, чтобы в их браке центр власти переместился в ее сторону. Одному только богу известно, что она вытворяла все это время. Эта борьба всегда была трудной, но ему пока удавалось держать ситуацию под контролем. Он верил в то, что мужчина всегда в семье главный, и, зная, как это важно, старался следовать этому правилу.

– Еще лет пять назад, Фиби, – продолжал он, – в роли Джоанны ты была просто неотразима. Но Элиза совсем ребенок. Прости, но дело уже сделано. Я выбрал Луизу, и завтра в прессе появятся сообщения на эту тему.

Фиби прекратила плакать и осторожно посмотрела на Джулиана.

– Я понимаю, – вздохнула она, вытирая платком поплывшую тушь, – вот так всегда: испортил настроение и избавился. Ну что же, спасибо.

– Фиби, прекрати, ты выглядишь просто нелепо. У тебя ведь прекрасная жизнь. Я даю тебе все, что ты хочешь. Ты играешь практически во всех моих фильмах, но в этом тебе играть не стоит. Так что давай прекратим эти глупые споры, и дай мне, ради всего святого, хоть чуть-чуть поспать.

Фиби задумчиво крутила на пальце толстое золотое кольцо с бриллиантами от Гаррада, поправила расшитый золотом стоячий воротничок от Ван Клифа и Арпельса, начала крутить пуговицы на своем бежевом кашемировом костюме от Жака Фата. Все эти жесты были хорошо знакомы Джулиану, и он понял, что жена что-то замышляет. С усталым вздохом он откинулся на кушетку, чувствуя, как ноет все тело. Сегодня он встал в пять утра. Позавчера вечером Фиби настояла, чтобы они пошли на премьеру «Кольца вокруг Луны», а потом на шумную вечеринку у Бинки Бьюмонта. Он спал всего три часа и чувствовал себя совершенно разбитым.

– Фиби, я так устал, – тихо сказал он. – Может, ты все-таки оставишь меня сейчас одного? Мне надо хоть чуточку вздремнуть, после обеда снимается очень важная сцена.

– Да, я уже ухожу. Не волнуйся, – холодно сказала она, натягивая бежевые замшевые перчатки, отделанные по краям норкой. Она пожала широкими плечами, на которые был накинут новый отделанный соболем жакет от Бергдорфа Гудмана из Нью-Йорк Сити, и сказала:

– Не очень-то хорошо мы провели эти дни вместе, Джулиан. Думаю, я вряд ли получу удовольствие от поездки в Лондон, пока ты будешь тут репетировать с этой талантливой шлюшкой.

Джулиан снова вздохнул. Что еще ей надо? Какую еще коварную хитрость вынашивает она сейчас в своем уме? Неужели эта сучка никогда от него не отвяжется?

– Вчера вечером на обеде Эрмина сказала мне, что хочет немного прокатиться, – продолжала Фиби. – Думаю, я присоединюсь к ней. Я уверена, что нам вдвоем будет очень весело. Она такая изумительная женщина.

– Отлично, дорогая, – закрыв глаза, тихо сказал Джулиан, про себя моля Бога о том, чтобы она побыстрее убралась. Он слышал, как помощник режиссера постучал в соседнюю дверь, где отдыхала его партнерша. – И куда же вы поедете? – спросил он больше из вежливости, чем из интереса.

– Вокруг света, – выпалила Фиби, направляясь к двери. – Это, конечно, дорого, – добавила она злорадно. – Около десяти тысяч фунтов стерлингов, чтобы останавливаться в самых лучших отелях, обедать в дорогих ресторанах и всякое такое. Но иначе я ведь буду надоедать тут тебе и этой малышке Джеймс, которая трахается, наверно, как кролик, поэтому, думаю, ты не будешь сильно возражать и раскошелишься. Да, кстати, – Фиби остановилась в дверях, – ты обещал мне роль Офелии. От нее-то я уж никогда не отступлюсь. Никогда. – И она выплыла из гардеробной, хлопнув за собой дверью; Сразу вслед за ней появился костюмер Джулиана, который принес кофе.

– Все нормально, шеф? – с сочувствием спросил он, глядя на напряженное лицо Джулиана.

– Отлично, Фредди, отлично. Спасибо, старина. Скажи Тиму в гримерной, что я буду готов через пять минут.

«Офелия… чтоб тебя разорвало!» – с горечью думал он, но кофе постепенно привел его в чувство. Он надел черные кожаные туфли. Фиби сейчас так выглядит, что ей как раз впору претендовать на роль Гертруды. Или, скорее, на роль матери Гертруды, если бы такая роль существовала. Он был очень мрачно настроен, когда тяжело пошел в гримерную, где его встретила нежной улыбкой главная героиня фильма.

Вечером, когда съемки наконец-то закончились, Джулиан стал желанным гостем в гардеробной этой очаровательной капризули Ребекки Чемберлен. Здесь он дал волю своему гневу и еле сдерживаемому раздражению: они пылились в восхитительную страсть, превратившую их любовную связь в бурный роман, который длился до последнего кадра фильма.

 

Глава 7

Ницца

– Боже, что за сборище. – Блуи Рейган откинулся на спинку стула в темном зале старого театра в Ницце. Он придирчивым взглядом осмотрел сорок семь выстроившихся в ряд нервничающих девушек, которые жались друг к другу на сцене. Все они были в узких черных купальниках, штопаных трико и потрепанных балетках.

– Ни одной подходящей фигурки, – пробормотал он Николасу Стоуну, молодому талантливому режиссеру, который сидел рядом с ним, наклонившись вперед, и внимательно оглядывал девушек. Он что-то говорил своей секретарше, а та старательно стенографировала.

– У них даже сисек нет, Ник, – добавил Блуи. – Ни одна из них даже нулевой размер лифчика не носит. В декольтированных платьях того периода, на цветной пленке, с Джулианом Бруксом…

– Заткнись, Блуи, – отрезал Ник. – Ты что, не слышал? У нас в картине шестнадцатый, а не восемнадцатый век. Она по сценарию принцесса и будет одета во что-нибудь свободное. И забудь ты хоть на минуту о сиськах, если, конечно, можешь. Просто сиди и смотри на талантливые и фотогеничные лица этих непорочных, но уже таких сексуальных девушек. А если не хочешь смотреть, то пойди погуляй, приляг где-нибудь или исчезни! Я сам произведу отбор.

– Ну, хорошо, только помни, что руководишь всем ты и снимать ее придется тебе.

– Я знаю, что делаю, – твердо сказал Ник. – Если остаешься, то держи рот закрытым, Блуи. Когда мне нужен будет твой совет, я его спрошу, а сиськи в этом деле играют не самую главную роль.

– О'кей, о'кей, – сказал Блуи, откидываясь на стуле.

Он стал снова рассматривать девушек, бормоча нелестные слова в их адрес. Последнее замечание было произнесено достаточно громко, и его услышала секретарша-француженка.

– Не забывайте, пожалуйста, ми-и-истэ-э-эр Рейган, – на слове «мистер» она сделала ударение, – что мы только что пережили войну. Не прошло еще и девяти лет, – добавила она холодно. – Этим юным девушкам тогда почти нечего было есть, и поэтому они такие маленькие… в отличие от ваших хорошо откормленных американских девушек.

– Да, полагаю, несколько настоящих американских бифштексов, жаркое и шоколад быстро приведут их в форму. Они станут похожи на Мерилин Монро и Джейн Рассел быстрее, чем вы рот успеете открыть! – И Блуи нагло улыбнулся, предложив секретарше жевательную резинку.

– Не совсем, – ответила француженка, отказываясь от жвачки. – Я не считаю, что какая-нибудь из этих девочек превратится в такой тип женщины. Они все француженки, настоящие француженки, и вы увидите, что они этим очень гордятся, мсье! – Она отвернулась от него, почти не скрывая своего пренебрежения к этому американскому грубияну.

Хрупкая девушка с рыжими волосами в темно-красном купальнике и трико, цвет которых абсолютно не гармонировал с цветом ее волос, прошла через сцену и передала свои ноты пианистке. Она танцевала сцену из «Лебединого озера». Технически все было правильно, но в ее танце совсем не было страсти. Покачав головой, Ник Стоун прошептал своей секретарше, чтобы она ее вычеркнула. Это была пятнадцатая кандидатка, и впереди было еще много девушек. Они и не предполагали, что это будет так тяжело и утомительно.

Через час, когда Блуи уже громко храпел рядом, Ник взволнованно толкнул его локтем в бок.

– Ну-ка, посмотри на вот эту, – прошептал он. – Она больше всего соответствует тому образу, который у меня сложился об Изабелле. Как ты думаешь?

Блуи выпрямился и внимательно посмотрел, как Доминик исполняет фанданго из «Кармен». Она танцевала с таким изяществом и нескрываемой страстью, что заинтересовала обоих мужчин.

– Хороша чертовка, просто класс, – выдохнул Блуи. – Впечатляет, да, Ник? Посмотри-ка на эти ножки. Как у ребенка, который стопроцентно станет звездой, клянусь всем тем, что видел в жизни!

– Да, она очень хороша, – согласился Ник, быстро сделав какие-то пометки в блокноте и спрятав его в папку. – Черт, как красиво она это танцевала! Она дьявольски талантливая танцовщица, да к тому же настоящая красавица. Может быть, она здесь единственная такая, Блуи.

– Кстати о времени, – сказал Блуи, – по крайней мере, мы хоть не впустую его потратили.

Стоя в глубине зала, Агата радостно сжимала руки, видя, как превосходно танцует ее ученица. Все дополнительные репетиции полностью себя оправдали. Если только в мире есть справедливость, то Доминик должна получить эту роль и уехать в Голливуд, подальше от этого провансальского болота. И если удача улыбнется, то, возможно, Агата поедет вместе с ней.

– Ты смотри, что она умеет! – Блуи с нарастающим восхищением смотрел на Доминик, которая закончила свой второй танец – прекрасно исполненную версию чечетки Элеоноры Пауэлл из «Мелодий Бродвея».

Доминик надела короткую юбочку поверх своего черного купальника, и это еще больше подчеркнуло ее тонкую талию и маленькую упругую грудь. Собранные сзади длинные волосы распустились, и теперь, казалось, плыли по воздуху, мелкие черные кудряшки обрамляли ее раскрасневшееся лицо.

Отобранные ранее пять девушек явно ей уступали. Накинув на плечи шерстяные кофточки и шали, они сидели, закинув ногу за ногу, за кулисами и кисло говорили друг другу, что Доминик выглядит очень хорошо, намного лучше, чем любая из них. Но она была не просто лучше. У нее была волшебная, очаровательная внешность, стройная фигурка, огромное обаяние и веселая беззаботность, все это делало ее танец пылким и прекрасным.

Когда Доминик, наконец, закончила, то остановилась посреди сцены, раскрасневшаяся и немного дрожащая от волнения. С трепетом в сердце она ждала, когда мужчины подойдут к ней.

– Отлично, просто отлично, – сказал Ник. Благодаря своему недавнему успеху в кино он стал следить за одеждой, отдавая предпочтение стилю Фреда Астора. Он носил широкие габардиновые брюки кремового цвета, розовую рубашку с воротником «апаш» и темно-синий шейный платок в горошек. Несмотря на то, что его черные вьющиеся волосы были тщательно причесаны, они все равно выглядели растрепанными, еще больше подчеркивая его привлекательность. В свои двадцать семь лет он успел менее чем за два года снять два серьезных фильма, которые пользовались необычайным успехом, и сейчас считался (.ним из самых перспективных режиссеров нового поколения Голливуда.

«Маленькие девочки в космосе» стали самым популярным у молодежи фильмом 1953 года, прибыль составила более двадцати миллионов долларов, принеся Нику восторженное признание критиков, о котором он так долго мечтал. Вторым его фильмом была бурлескная комедия, которую одинаково хорошо встретили критики и зрители, хотя сценарий был довольно посредственный. Но у Ника было какое-то волшебное чутье на фильмы. Он все понимал про кино, обладил поразительной способностью прокрутить весь фильм в голове еще до начала съемок. Он стал очень известен в Голливуде, этот «золотой мальчик» «Коламбиа пикчерз», протеже Спироса Макополиса, и теперь для съемок его третьего фильма ему отдали самый лакомый кусочек – «Легенду Кортеса».

Пожав Доминик руку, Ник вручил ей белую визитку, на которой было выгравировано его имя.

– Приходи, найдешь меня после обеда в три часа в отеле «Карлтон» в Каннах. Ты можешь туда приехать? У тебя все в порядке, девочка?

Доминик чуть не упала в обморок. Она слабо кивнула головой и прошептала:

– Да, мсье, я смогу. А можно я возьму с собой свою наставницу? – И она кивнула на неясную фигуру Агаты, стоявшей в глубине темной сцены.

– Конечно, – улыбнулся ей Ник. Девушка была на самом деле восхитительна. Такая сексуальная, свеженькая и милая. – Приводи с собой и маму, и папу, и бабушку, и всех своих тетушек и дядюшек, если хочешь. Надо серьезно поговорить, маленькая леди. Думаю, тебе понравится то, что я предложу.

Доминик поправила свои длинные, достающие ей до талии волосы и посмотрела на Ника сквозь длинные густые ресницы кошачьим взглядом зеленых глаз.

– Спасибо, мсье Стоун, – прошептала она тоненьким сексуальным голоском, и мужчины сразу же поняли, что он будет еще одним ее плюсом. Какие у нее глаза! Ник чувствовал, что восхищен ею, а Блуи опытным взглядом ощупывал ее тело, как гурман, который смотрит на банкетный стол. Великолепна, да, она просто великолепна! Настоящий лакомый кусочек, достойный короля.

Агата улыбнулась сама себе в темноте зала. Она уловила реакцию мужчины на красоту ее ученицы и невольно сжала кулаки, хотя ей очень понравилось, как Доминик танцевала. С мужчинами всегда так происходит. Покажи им молоденькую симпатичную девчушку, и они сразу же начинают вожделеть. А она не молода и не хороша, и никто не удосуживался посмотреть на нее дважды. Несмотря на хорошее отношение к Доминик, Агата почувствовала укол ревности. Если бы не эта война, то на месте этой девочки могла оказаться она сама!

 

Глава 8

Рим

Весной 1954 года одна из американских кинокомпаний снимала в Риме незатейливый развлекательный фильм с участием двух известных звезд. Римона Арман и Грегори Мендельсон играли супружескую пару средних лет, которая на фоне старинных зданий Рима, романтической красоты ого улиц переживает много приключений и находит последнюю любовь.

Технический персонал кинокомпании уже установил свет и камеры па маленькой базарной площади. Было необычайно жарко, и душная комната, расположенная над кафе, которую специально сняли для отдыха Рамоны, невероятно нагрелась.

Она решила немного побродить по узким римским улочкам, где каждый новый магазинчик был, казалось, еще изысканнее предыдущего. Рамона обожала всякие безделушки, и чем причудливее они были, тем лучше смотрелись в ее роскошном доме в Акапулько. Она выглядели очень элегантно в дорогом кремовом костюме с поясом и в маленькой соломенной шляпке бежевого цвета с шелковыми лилиями на полях, из-под которой выглядывали блестящие завитки черных волос. Солнцезащитные очки скрывали ее знаменитые желтые глаза, но она все-таки щурилась на ярком солнце, лучи которого заливали площадь.

– Куда тебя несет, принцесса, – бубнил Тинто, помощник режиссера. Он торопливо шел за ней с тревожным выражением на своем вечно озабоченном лице.

– Не волнуйся, дорогой Тинто. – Рамона улыбнулась ему своей очаровательной улыбкой, за которую ее любила вся съемочная группа. – Я просто немного прогуляюсь по тенистым закоулкам Виа Бабуино. Я похожу там полчасика, а вы к тому времени закончите устанавливать свет, да?

– Да, Принцесса, – улыбнулся Тинто, восхищенно провожая глазами ее изящную, стройную фигурку. Да, Рамона все еще была красивой женщиной, хотя ей уже минуло пятьдесят. Она выглядит намного моложе своих лет.

Рамона тихо брела по жаркой пыльной улице, наслаждаясь легким ветерком, который мягко шевелил ее волосы. Каждый магазинчик был просто сокровищницей, и она задерживалась в некоторых из них, восхищаясь сделанным в восемнадцатом веке кружевным веером, ручка которого была богато разукрашена позолоченным серебром, клипсами начала века с изумрудами и бриллиантами, бронзовой скульптурой мускулистого юноши-дискобола. Когда она подошла к последнему на этой улочке магазину, у нее просто перехватило дыхание. На витрине она увидела лежащий на черной бархатной подушечке браслет, сделанный из слоновой кости и украшенный рубинами. Он поразил ее своей красотой. Опытным глазом она сразу оценила, что это музейная вещь: рубины-кабошоны были обрамлены ограненными бриллиантами, все это было вделано в широкий браслет из слоновой кости нежно-кремового цвета. Совершенно очарованная, Рамона открыла дверь и шагнула в прохладный сумрак магазина. Какой-то ужасно уродливый толстый мужчина, напомнивший ей жабу, сидел за стеклянной перегородкой и внимательно изучал через лупу бриллиантовый браслет. Как только ее силуэт появился в дверном проеме, освещенный яркими лучами дневного солнца, он поднял глаза, но не узнал ее.

– Чем могу служить? – спросил он. Его голос звучал как-то резко и грубо. Рамона подумала, что у него какой-то южный акцент – неаполитанский или сицилийский и в то же время изысканность и вежливость воспитанного римлянина.

– Меня интересует браслет из слоновой кости у вас на витрине. Я бы хотела на него взглянуть, если можно.

– Присядьте, пожалуйста, синьора. – Мужчина указал на покрытую резьбой кушетку восемнадцатого века, которая была в превосходном состоянии, как, впрочем, и все остальное в этом магазинчике.

Рамона восхищенно рассматривала все эти полочки и шкафчики, забитые до отказа ювелирными изделиями, маленькими эмалевыми и золотыми коробочками, вырезанными из кости фигурками и другими предметами искусства. У этого человека был прекрасный вкус, несмотря на его нелепую, приводящую в замешательство внешность и странный скрипучий голос.

– Браслет выглядит просто восхитительно, не правда ли? – Он нежно переложил браслет на другую бархатную подушечку, внимательно глядя, как Рамона берет его с почти благоговейным трепетом.

– Прекрасно, просто невероятно, – прошептала она и, сдвинув перчатку, с восхищением посмотрела, как красиво он выглядит на ее тонком запястье. – Такое мастерство! Сколько он стоит?

– Э-э… для вас, синьора, особая цена, – расплылся в улыбке антиквар, наконец-то узнав Рамону, когда на ее лицо упал луч света. – Для вас всего десять миллионов лир.

– Это слишком дорого, – выдохнула Рамона. – Вещь прекрасная, но… десять миллионов, вы говорите?

Он утвердительно кивнул головой. Его глазки превратились в щелочки, он сложил руки на своем внушительном животе. Рамона заметила, что прекрасно сшитый костюм скрывал его полноту, а часы и запонки у него были от Картье.

– У меня есть идея, – сказала она, наклонившись вперед и сняв очки, чтобы он увидел ее желтые, как у рыси, глаза, которые вот уже добрых три десятка лет пленяли своей красотой многочисленных почитателей. Их очарование все еще действовало: она увидела, как он сглотнул и слабый розовый румянец покрыл его желтое болезненное лицо. – Этот браслет прекрасно смотрится с этим платьем, как вы думаете?

Он кивнул головой, плененный необычайным, волшебным обаянием этой женщины.

– Мы сейчас как раз снимаем фильм на площади Барбарини. – Рамона, как взволнованный ребенок, сжала свои изящные тонкие руки с нежно-розовыми ноготками. – Позвольте мне надеть его в следующей сцене. Потом директор фильма придет сюда, чтобы определить стоимость и все, что положено. – Она уверенно посмотрела на него и продолжила: – Когда мы закончим сегодня съемки, журнал «Оджи» сделает несколько фотоснимков во время моей прогулки по Риму. Вы знаете, что это значит: бросить монетку в фонтан ди Треви, побродить вокруг Форума и по площади Испании. Если на мне будет этот браслет, я смогу настоять, чтобы журнал уделил вашему магазину в своей статье особое внимание… тогда и цена, наверно, могла бы быть намного меньше? – Она обольстительно улыбнулась, довольная своим планом, и он не мог не улыбнуться ей в ответ. Она, вне всякого сомнения, была очаровательной женщиной, женщиной в самом лучшем смысле этого слова, по-детски очаровательная, неотразимая.

Он издал притворно тяжелый вздох и покачал блестящей лысой головой.

– Синьора предлагает сложную сделку. – Он улыбнулся. – Но, так как вы, мадам Арман, такая большая звезда, – он поклонился ей, а Рамона, признавая это, по-царски склонила голову, – я не вижу никаких причин для отказа… при одном условии, конечно.

– Каком? – спросила Рамона, не в состоянии оторвать глаз от прекрасного браслета, от бриллиантов, которые сверкали, переливаясь всеми цветами радуги в полумраке магазина.

– Чтобы мне позволили сопровождать синьору во время ее поездки по Риму сегодня после обеда и, если можно, показать ей некоторые достопримечательности, которые она еще не видела. А потом, если она позволит, иметь честь пригласить ее на обед в таверну «Ливия».

Рамона внимательно посмотрела на него. Он, конечно, довольно неприятный попутчик – низкий, толстый и безобразный. Но она не могла не признать, что в нем был определенный шарм, магазин его был заполнен самыми изысканными вещами и он, видимо, обладал обширными знаниями в области искусства и наметанным взглядом на красивые вещи.

Ей наскучили заискивающие итальянские сутенеры, которые умудрялись пробираться к ее люксу в «Гранд-отеле». Надоели ей и грубоватые шуточки и ласки ее партнера по фильму Грегори Мендельсона, когда они порой случайно занимались любовью. Несколько лет назад они пережили знойный, неукротимый роман. Тогда он был еще довольно привлекательным мужчиной, идолом многомиллионной аудитории своих поклонников. К сожалению, время было неумолимо, оно нанесло урон не только его волосам и талии, но и его сексуальным возможностям. Хотя он делал героические попытки удовлетворить Рамону в постели так, как делал это в былые времена, их страсть остывала и становилась все менее нужной им обоим.

– Хорошо. – Она снова кивнула головой. – Я думаю, мне будет приятно прогуляться в вашей компании… и я с радостью принимаю ваше приглашение на обед. – Она посмотрела на часы. – О, простите, мне надо бежать, как раз сейчас должны начаться съемки, я, наверно, уже опоздала. Вы не проводите меня, синьор?

Достав из кармана связку ключей, он спокойно закрыл за собой и Рамоной двери магазинчика и вывел ее на улицу, под лучи надоевшего всем римского солнца.

Он заехал за ней в «Гранд-отель» в девять вечера. В автомобиле антиквара, открытой черной «Ланчии», его полнота совсем не была заметна, особенно в иссиня-черном свободном костюме от Карацени. На нем была белая шелковая рубашка фирмы «Бурлингтон Эркейд» и яркий малиновый галстук. Если бы не его безобразное лицо, тучная фигура и приторный запах одеколона, в котором он, кажется, искупался, перед тем как приехать за ней, он был бы вполне представительным мужчиной. Он сделал комплимент Рамоне, которая была необыкновенно элегантна. На ней было легкое платье цвета шампанского, плотно облегавшее тонкую талию и делавшее актрису такой хрупкой и стройной, что ей могла бы позавидовать сама Мерилин Монро. На шее у нее сверкало бриллиантовое колье от Фулко, а на запястье тот самый восхитительный браслет из слоновой кости с бриллиантами. Они были такой неординарной парой, что привлекли всеобщее внимание, проходя через холл отеля, и несколько человек даже открыли от восхищения рты, пораженные изяществом и красотой Рамоны.

Он был явно доволен собой. Еще никогда он не выходил в свет с такой восхитительной и знаменитой женщиной, как Рамона: ни одна красивая или хотя бы симпатичная девушка не задерживалась на нем взглядом, хотя иногда благодаря деньгам он и добивался своего. Но Рамона, казалось, не обращала никакого внимания на его низкий рост и некрасивую внешность. Создавалось впечатление, что ее больше интересуют его познания в области ювелирного дела и живописи. Пока они ехали в автомобиле по шумным улицам в направлении римских окраин, она внимательно слушала его ответы на свои многочисленные вопросы.

Рамона была прекрасной слушательницей, и это позволяло ей легко узнавать все подробности прошлого ее собеседников. Благодаря одному-двум искусно заданным вопросам ей удалось составить полную картину жизни антиквара. Когда они сидели за столиком открытого летнего ресторанчика, наслаждаясь благоухающим ночным воздухом и потягивая шампанское из дорогих венецианских бокалов, Умберто Скрофо, а это был он, рассказал Рамоне Арман почти все, что она, по его мнению, должна была знать о его прошлом.

Умберто необычайно везло в жизни. Когда головорезы мафии обрекли его на гибель в маленькой шлюпке вблизи побережья Калабрии, стояла ясная лунная ночь, а море был пустынным и тихим. Без компаса, надеясь больше на удачу, чем на свои навыки, он умудрился обогнуть мыс Калабрия, самую южную точку итальянского континента, и пройти через пролив Мессина. Здесь его и обнаружил один из местных рыбаков, который спас его, вытащив полумертвым из лодки, и привезя в свой дом в маленькой сицилийской деревушке. Когда Умберто обнаружил, что он имеет дело с одним из своих старых армейских друзей, а не с членом «коза костры», он успокоился и за несколько золотых монет благополучно добрался до Рима.

Умберто всегда был готов к неожиданностям и поэтому взял за правило ложиться спать с мешочком денег, который он привязывал к поясу и в котором хранил несколько древних золотых монет и целое состояние в виде бриллиантов, изумрудов и рубинов. Мафиози, к счастью, не обыскали его толстое тело, когда ворвались к нему в комнату. Таким образом, прибыв в Рим, чтобы еще раз начать новую жизнь, он оказался очень богатым человеком.

Спустя несколько месяцев он открыл на Виа Бабуино антикварный магазин, в котором продавал драгоценности и антикварные вещи, украденные и тайно вывезенные им из Франции и Греции во время войны. Многие из этих предметов были из малоизвестных музеев и частных коллекций Франции, поэтому вскоре его магазин стал самым красивым и богатым антикварным магазином в Риме.

Каждый год он осторожно отбирал несколько вещей и продавал их на рынке, проявляя при этом всегда необычайную осмотрительность, чтобы ни в коем случае не привлечь внимание Интерпола, который все еще продолжал поиск тысяч произведений искусства, разворованных во время войны.

Золотые кольца и браслеты всех тех несчастных, которые были замучены и брошены умирать в концлагеря, обеспечили ему колоссальный доход. У него было много икон в золотых и серебряных окладах, покрытых эмалью ваз, алебастровых фигурок и подсвечников, вывезенных из Греции и Франции, а также то, что он с улыбкой называл «мои картины». Среди них были шедевры Мане, Ван Гога, Ренуара и Сезанна, три больших, очень ценных холста Пикассо, написанных в кубическом стиле. Все они бережно хранились в подвале его нового дома возле площади Испании, спрятанные на черный день, когда ему, возможно, придется их продать.

Умберто был богатым, но скучным человеком. Плотские удовольствия, если они не сопровождались чем-нибудь извращенным, уже не доставляли ему такого удовольствия, как прежде, а просиживание штанов в магазинчике становилось для него все более и более утомительным занятием. Естественно, в деньгах он больше не нуждался. Ему нужно было что-нибудь такое, что сделало бы его жизнь более интересной, но кроме секса он ничего не мог придумать.

В тот день, когда он, проходя по площади Барберини, увидел огромные, ослепительно светившие софиты, когда он увидел толкотню и суету, царившие на съемочной площадке, где каждый, казалось, горел энтузиазмом и энергией, он, наконец, понял, что нашел ответ на тот вопрос, который так давно мучал его.

Умберто и Рамона стали настоящими друзьями во время съемок. «Одного воскресенья в Риме». Умберто, которого всегда манил Голливуд, стал проявлять еще больший интерес к восхитительному процессу создания фильмов и не вылезал со съемочной площадки. Здесь он встретился с Генри Хорнблауэром, седой легендой Голливуда, которому уже давно было пора на покой, но он еще бодро рассказывал смешные анекдоты и всякие истории о тех днях, когда еще не было звукового кино. Здесь он встретил директора картины, молодого наглого ловкача, умело карабкающегося по служебной лестнице, ужасно честолюбивого и совершенно уверенного в себе и своем таланте. Он увидел тут множество махинаторов, которые умудрялись извлекать из фильмов деньги, как подлинные чародеи. Он тщательно запоминал все их идеи и трюки, уверенный в том, что тоже смог бы раздобыть денег, чтобы финансировать съемки фильма в Италии. Почему бы и нет? В городе теперь свободно можно было снимать любые фильмы, он стал необычайно популярен в киноиндустрии Европы.

В начале 1950-х годов все дороги действительно вели в Рим. Виа Венето стала центром деловой активности. Здесь всегда было так же много народу, как на бульваре Карлтон во время кинофестиваля в Каннах. За каждым столиком в кафе «Дони», в других кафе было полно посетителей. Здесь сидели продюсеры, финансисты, писатели и антрепренеры, а также всемирно известные итальянские и американские звезды. Виа Венето была местом встреч, знакомств и заключения сделок.

Трудно было отличить молодых талантливых исполнительниц от снимающих клиентов проституток. И те и другие были одинаково привлекательны в коротеньких платьицах, плотно облегающих фигурки, с растрепавшимися волосами и обильным слоем косметики на лицах.

Создавалось впечатление, что у каждого свой фильм, который он хочет снять или уже снимает, и он готов заключить с вами сделку или подписать контракт. Рим стал маленьким Голливудом, и представители кинобизнеса толпами стекались в Вечный город со всего света.

Когда Умберто поделился с Рамоной своими планами, был вечер, они сидели в кафе «Дони» и пили из высоких розовых бокалов вкусный ликер. Выслушав его, она удивленно воскликнула:

– Но зачем, Умберто? Я никогда бы не подумала, что вас заинтересует этот сумасшедший бизнес. Когда же это случилось?

– Наверное, уже давно, так мне, во всяком случае, кажется, – засмеялся он, провожая взглядом медленно проходящую по улице блондинку с красивыми глазами, которая явно искала, чем бы ей заняться. – Во время войны мы частенько смотрели американские фильмы, в некоторых из них, кстати, играли и вы, моя дорогая. – Он галантно поцеловал ей руку, незаметно провожая взглядом покачивающиеся из стороны в сторону бедра молодой блондинки, которая медленно шла вверх по улице. – Эти фильмы всегда были моими самыми любимыми.

– Как вы любезны, мой дорогой Умберто, это очень мило с вашей стороны.

– Ну что вы, моя дорогая. Но в жизни вы намного привлекательнее.

Она кокетливо рассмеялась.

– Прошу вас, Умберто, не заходите слишком далеко, ведь мне, в конце концов, уже около сорока, – не моргнув глазом солгала она и улыбнулась.

Подыгрывая, он улыбнулся ей в ответ.

– Сорок вам или не сорок, вы все равно красивее любой из этих девушек, которые гуляют сейчас по улице.

Еще одна стройная высокая блондинка в узком, плотно облегающем ее фигурку платье, едва прикрывавшем попку, откинула назад волосы и подмигнула Скрофо, проплывая мимо их столика. Он притворился безразличным, хотя хорошо помнил их встречу на прошлой неделе. Это была очень стройная женщина. У него еще валялся где-то номер ее телефона. Вечером он позвонит ей, но это позже. Несмотря на то, что Рамона ему нравилась, он даже восхищался ею, в сексуальном плане она его совсем не привлекала. Умберто хорошо понимал, что это чувство взаимно. Ну что же, так даже лучше. Бизнес и похоть никогда не создадут прочного союза.

Рамона сразу же догадалась о том, какое отношение имеет блондинка в красном платье к Умберто, но сделала вид, что ничего не заметила. Достав из своего изящного платинового портсигара тонкую черную «Собрани», она зажала ее накрашенными ярко-красной помадой губами, ожидая, пока он даст ей прикурить красивой золотой зажигалкой.

– Умберто, у меня есть к вам предложение, – сказала она, наклонившись вперед так, чтобы он мог бросить взгляд в глубокий вырез ее шифонового платья.

– Какое, дорогая? – Он улыбнулся, зная, что за соседними столиками говорят только о ней. Ему было очень приятно, когда двое фотографов сделали несколько снимков во время их разговора. Он незаметно позировал, стараясь не смотреть в объектив. Их уже несколько раз снимали вместе для итальянских журналов, а Рамону – для журнала «Оджи» в его маленьком антикварном магазинчике. Очаровательный браслет на ее запястье сделал ему такую рекламу, что пришлось нанять помощника, чтобы справляться с работой.

– Так какое у вас предложение, дорогая? – спросил он еще раз после того, как фотографы собрались и ушли в поисках новой «добычи».

– У меня есть прекрасный сценарий, написанный специально для меня в прошлом году. Это фильм об искусстве, но в нем много возможностей для зрелищных сцен, – взволнованно объяснила она. Лицо Умберто осталось невозмутимым, он продолжал потягивать липкий светлый ликер. – У моего брата Дидье в Лондоне есть несколько друзей, которые могут дать половину необходимой для съемок суммы, нам остается достать вторую и найти режиссера, который будет снимать этот фильм. – Она говорила так громко, что сидящие за соседними столиками американские журналисты с любопытством посматривали на нее. – Ну как, вам это интересно?

– Мне… да, очень интересно, дорогая. – Умберто потушил в пепельнице сигару, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди от внезапно охватившего его волнения. Однако ему не хотелось, чтобы Рамона увидела его реакцию и поняла, что он не хотел бы выпустить из рук тот ключик, который она ему сейчас предложила. – Расскажите мне что-нибудь о фильме, что он из себя представляет, о чем он?

– Называется он «Ла Сита Педьюта», то есть «Потерянный город», – с возбуждением рассказывала она, – это прекрасный, просто великолепный сценарий. Скорее всего, в следующем году на фестивалях он соберет все первые премии. Это может быть потрясающий фильм, в нем будет на что посмотреть, к тому же современная тематика.

– И я уверен, что главная роль в нем может принадлежать только вам, – улыбнулся он, быстро прокручивая в голове все варианты.

– Естественно. – Она лукаво улыбнулась и затянулась сигаретой. – Я буду играть бабушку, правда, молодую, дорогой, – она хихикнула, – такую бедную, голодную, вечно во всем нуждающуюся, у которой есть дочь. У нее маленький ребенок без отца. Все они живут в Риме. Это история об их отважной борьбе за свою новую жизнь в Риме после войны.

– Звучит многообещающе, – сказал он, жуя кончик сигары.

– О, еще как многообещающе! Я же не полная идиотка, Умберто, я понимаю, что вокруг полно более молодых привлекательных и подходящих для этой роли актрис. Именно они сейчас играют все роли, девочки типа Грейс Келли, Авы Гарднер, Мерилин Монро. Я больше не принадлежу к числу звезд, приносящих максимальный кассовый успех. Лучше самой первой признаться в этом, но я очень люблю свою работу.

Он тихонько похлопал ее по руке с великолепным маникюром. На пальце у нее было потрясающее кольцо с бриллиантом в сорок карат, он знал, что это подарок ее мужа, таинственного князя Казинова.

– Для меня вы всегда звезда номер один, и если этот фильм хоть наполовину окажется таким, как вы его описали, то я должен сказать, что мне очень, очень хотелось бы принять в нем участие.

Рамона улыбнулась ему очаровательной открытой улыбкой.

– Прекрасно, Умберто, прекрасно. В отеле у меня есть копия сценария. Я дам вам экземпляр, чтобы вы могли прочесть его сегодня вечером.

– Минутку, – перебил он, – сколько вам надо собрать на вторую часть фильма?

– О, мелочь, дорогой, пустяки, – разливалась Рамона. – Я-то буду работать фактически бесплатно, рассчитывая, естественно, только на процент от прибыли. Мы возьмем неизвестных девочек на роли дочери и других героинь. Этот новый молодой режиссер, снимающий «Одно воскресенье в Риме», очень талантлив. Уверена, что его мы купим за бесценок. Творческая смета, таким образом, минимальная. Я думаю, что это будет где-то около четырехсот тысяч долларов…

– Простите мое невежество, Принцесса, но что значит «творческая смета»?

Рамона весело рассмеялась и сказала:

– Это жалованье для звезд и режиссера, Умберто. Я предполагаю, что в общем объем финансовых затрат не превысит одного миллиона долларов. – Она смотрела на него, моргая длинными черными ресницами. – Миллион долларов не такая уж большая сумма, которую надо заплатить за то, чтобы начать заниматься кинобизнесом, ты согласен, дорогой Умберто?

– Да, особенно если это означает работать вместе с вами, ваше Очаровательное Величество, – ответил Умберто, почувствовав выброс адреналина в кровь, сердце бешено колотилось в груди. Кино! Наконец-то. Умберто Скрофо, продюсер фильма, уже не безвестный владелец антикварного магазина, а личность, с которой снова будут считаться! Настоящий делец. Сила. Значительная фигура.

– А как насчет рекламы и распространения фильма, подготовительного периода, ну и всего прочего? – спросил он. – Я ведь совсем ничего не знаю об этом, вы же понимаете.

– О, Дидье позаботится обо всем, я уверена. В семье за это отвечает он. Он сделает все, чтобы помочь мне, и я уверена, поможет и вам. – Она улыбнулась ему ослепительной улыбкой и подняла свой бокал. Ее лицо казалось сейчас необычайно молодым и радостным, освещенное фонарями Виа Венето. – За «Ла Сита Педьюта», – сказала она. – И за долгое, удачное и выгодное сотрудничество с вами, Умберто!

Умберто Скрофо чокнулся с ней с видом победителя.

 

Глава 9

Сен-Тропез

Несмотря на то, что Доминик надо было переделать кучу дел перед отлетом в Америку, она никак не могла сосредоточиться, ее мысли постоянно были заняты Гастроном Жирандо. После того как она рассказала отцу и матери, Женевьеве, всем своим родственникам и друзьям волнующую новость, после того как все узнали, что она собирается ехать в Голливуд сниматься в кино, Доминик почувствовала, что она должна и ему рассказать об этом.

Теплым влажным вечером она примчалась на своем велосипеде на площадь де Ласи и, увидев маленький фургончик с веселой надписью «Мороженое Гастона», ужасно обрадовалась.

Приоткрыв крышку люка в фургончике, Гастон достал мороженое и обслужил двух долговязых подростков. Да, это был Гастон Жирандо, сегодня он был еще красивее, чем раньше. Глядя на него, Доминик чувствовала приятное волнение.

– Привет, Гастон… – Она простодушно улыбнулась и протянула ему пять франков. – Мне двойное малиновое, пожалуйста.

– Доминик, вот это сюрприз! – Ослепительная улыбка и загорелое лицо делали его еще более похожим на Джеймса Дина, идола всех молодых французов. – Сто лет тебя не видел, думал, ты уже укатила в Голливуд и развлекаешься там на всю катушку. – Он подмигнул ей и отодвинул деньги назад. – Это бесплатно.

– Спасибо, – улыбнулась Доминик и начала лизать мороженое своим дерзким розовым язычком. Она внимательно смотрела ему в лицо, пытаясь обнаружить хоть какое-то волнение, которое бы свидетельствовало, что он все еще испытывает к ней интерес. Признаки эти были налицо, он смотрел ей в глаза таким страстным горячим взглядом, что она почувствовала, как горячая волна прокатилась по телу под платьем и залила ярким румянцем щеки.

Она повернулась к нему спиной и медленно пошла к маленькому скверику, в котором старики курили сигареты «Житан» и играли в бильярд возле кафе «Де Ласи».

– Ты куда? – Он догнал ее и зашагал рядом. – Не хочешь прокатиться на моем новом мотоцикле?

– Да ты что, мама убьет меня, если узнает, что я села на мотоцикл, – запротестовала Доминик, но запретный плод сладок, и она уже думала об этой поездке с нарастающим волнением.

Гастон почувствовал это.

– Идем, идем, ты же со мной, – сказал он неожиданно покровительственным тоном и, схватив ее за руку, увлек через площадь, вниз по узкой, вымощенной булыжником улице. – Вот здесь, – сказал он, гордо указывая на блестящий мотоцикл зеленого цвета, гордо стоящий рядом с полицейским. – Ну как, красивый?

– Красивый, – вздохнула Доминик, вспомнив голос матери, часто говорившей, чтобы она никогда не каталась ни с какими мужчинами. Особенно на мотоциклах. – Классная штучка.

– Мы можем немного покататься, – сказал он и запрыгнул на черное кожаное сиденье, приглашающим жестом похлопав по сиденью сзади себя.

– О, нет, я не могу. – В Доминик боролись сейчас два желания. Гастон как никогда был похож на Джеймса Дина, особенно на этом мотоцикле. Сигаретный дым заставлял его щуриться, от этого он выглядел еще сексуальнее. Голубые джинсы, плотно облегавшие его мускулистые ноги, заставили Доминик поддаться искушению.

– Давай, – настойчиво повторил он, – не бойся, он же не кусается… и я тоже.

– Ну, хорошо, – осторожно сказала Доминик, садясь позади него. – Только не очень долго, Гастон. Обещай. Я должна быть дома в десять тридцать.

– Ладно, – ответил юноша. Мотор неожиданно взревел, и она крепко обхватила его руками за талию. Гастон медленно направил мотоцикл вниз по улице. – Поедем на Танго Бич, это не очень далеко.

На пляже было темно и пустынно, и только мягкий свет бледной луны освещал казавшийся черным песок.

– Черт, ну и темень, – поежилась Доминик. Вместо нервозности она ощущала какое-то новое, волнующее чувство – где-то в паху.

Десятиминутная поездка с Гастоном, во время которой она сидела, вцепившись руками в его рубашку и прижавшись головой к спине, разгорячила ее. Во рту было сухо от предчувствия чего-то неизвестного, но, как она надеялась, очень приятного.

Он выключил мотор, и несколько минут они сидели в полной тишине. Доминик казалось, что она слышит стук своего сердца, смешивающийся с тихим шуршанием набегавших на берег волн. Легкий ветерок шевелил ей волосы. Вокруг царила полная тишина.

Не говоря ни слова, Гастон взял ее за руку, и они пошли по песку к воде. Они присели на мягкий песок, еще хранивший тепло послеполуденного солнца, и просидели так очень долго, глядя на усеянное звездами небо.

– Как все-таки красиво в Сен-Тропезе, да? – прошептала Доминик, чувствуя, как сильная рука Гастона мягко легла ей на плечо.

– Да, красиво, – нежно ответил он, – но красивей тебя все равно ничего нет, дорогая. – Он наклонил к ней голову, и она увидела ставшие огромными зрачки его глаз. – Ты настоящая красавица, Доминик, – прошептал он, – ты очень красивая… очень, очень красивая.

Его губы целовали ее волосы, почти касаясь нежной мягкой шеи.

– Нет, Гастон, нет. – Доминик слышала свой слабый, уже не сопротивляющийся голос, когда его нежные губы ласково коснулись ее шеи. – Нет.

– Да, – настойчиво сказал он. – Да, Доминик, да, да. – Гастон опустил ее на теплый песок, и она почувствовала, как холодная морская вода подбирается к ее ногам, а его губы ласкают ее рот, доставляя невероятное наслаждение. Его язык был умелым и очень нежным. Казалось, он сам знает, чего она хочет. Она открыла ему губы для поцелуя и, хотя на нем была рубашка, почувствовала горячую страсть, исходившую от его тела. Она вздрогнула, когда волна захлестнула ей ноги. Гастон все ниже скользил рукой по ее блузке.

– Нет, Гастон, не здесь, – сказала Доминик, нервно рассмеявшись. – Мы прямо посреди пляжа, вдруг кто-нибудь пойдет?

– Ночью здесь никто не ходит, мой маленький котенок, – сказал он. – Хотя, думаю, ты права. Давай поднимемся в ресторан, там нам уже никто не помешает. Идем. – Он помог ей подняться на ноги, и они побежали к смутно белевшему в темноте прибрежному бару.

В помещении царила полная темнота, пахло подгоревшим чесноком и специями. Гастон крепко схватил Доминик за руку, протискиваясь между составленными столами и стульями в глубину бара. Возле стены были свалены в кучу десятки полосатых матрацев, на которых днем отдыхающие загорали на пляже.

– Ну вот, – сказал Гастон, помогая ей забраться на самый верх этой кучи. – Залезай туда, там просто класс!

– Я чувствую себя как принцесса на горошине из той сказки, – засмеялась Доминик, чувствуя себя необычайно взрослой, одновременно волнуясь и радуясь. – Лежать на такой куче матрацев… о, Гастон, мы не грохнемся отсюда?

– Я не дам тебе упасть, – прошептал юноша, занятый маленькими пуговичками на ее блузке. – Не беспокойся, Доминик, я тебя буду защищать. Обещаю тебе.

Чувствуя запах янтарного солнца и мягкого моря, Доминик отдалась пылким поцелуям и безумным ласкам юного продавца мороженого с легким вздохом удовольствия.

С тех пор они встречались по нескольку раз в неделю, и Гастон доставил Доминик еще немало удовольствия. Их тайные встречи в жалкой лачуге на берегу моря стали для них настоящим приключением, Доминик поражала Гастона своим сексуальным пылом и энтузиазмом. Она не страдала притворной стыдливостью и ложной скромностью. Единственное, чего она боялась, это забеременеть, но он умело предохранялся. О такой партнерше можно было только мечтать, и он часто говорил ей, что она «создана для любви».

Когда с киностудии «Коламбиа пикчерз» пришла телеграмма с положительным ответом, извещающая, что Доминик пора ехать в Голливуд для подготовки к съемкам «Легенды Кортеса», молодые влюбленные горько плакали.

– Я никогда тебя не забуду, обещаю, – сквозь слезы говорила Доминик, всем телом прижимаясь к Гастону в уютной темноте их любовного гнездышка. – Я буду писать тебе каждый день, каждый божий день!

– Я тоже, дорогая, – отвечал юноша, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать. – Я буду любить тебя всегда, Доминик, всю жизнь, и буду ждать, когда ты вернешься из Америки.

Несколько дней спустя Гастон Жирандо стоял на бетонном поле аэропорта Ниццы, провожая взглядом Доминик и Агату, подымавшихся на борт гигантского четырехтурбинного авиалайнера компании «Эр Франс», который должен был унести их в Нью-Йорк. Доминик была одета в строгий черно-белый полосатый костюм с блестящими черными пуговичками на пиджаке. Талию перетягивал узкий черный ремешок. Юбка была длинной, намного ниже колен. На гладких волосах – маленькая фетровая шляпка, а сами волосы туго перетянуты на затылке черной ленточкой. Под белым воротничком был приколот изящный черный бантик, на руках белые перчатки, туфельки на высоком каблуке и маленькая черная сумочка оригинальной формы. Она выглядела совсем взрослой, умудренной опытом, когда остановилась на трапе самолета, грациозно повернулась и приняла непринужденную позу, позируя для газеты «Утро Ниццы».

А за ней, гордо улыбаясь, стояла ее наставница Агата, нежно глядя на свою воспитанницу. Наконец-то они уезжают. После долгих месяцев ожидания их все-таки вызвали в Голливуд, эту таинственную страну. Через двадцать четыре часа они уже будут там, и тогда, может быть, многие мечты Агаты осуществятся.

 

Глава 10

Лондон

Аплодисменты были просто оглушительными. Это превзошло все ожидания Джулиана, шумные овации долго не смолкали. Он стоял, наслаждаясь ими. Красивый и благородный, в черных рейтузах и свободной белой рубашке, он держал за руку женщину, стоявшую рядом с ним, снопа и снова кланяясь публике под гром аплодисментов и сохраняя на лице улыбку, скрывающую его ярость. Эта проклятая сучка весь вечер выбегает на сцену вместе с ним. Всякий раз, когда он во время спектакля обращался к ней, Фиби умудрялась отойти от него на несколько шагов так, чтобы ее публика могла видеть полностью, а его нет. Звездой был он, и Гамлета играл он, Джулиан Брукс, а не она. Роль Офелии была второстепенной, а эта рыжеголовая сучка вторгалась на его территорию и тянула одеяло на себя.

Но еще больше раздражало то, что Оливеры и Джон Гилгуд сидели в первом ряду и видели все, что вытворяла Фиби. Они, конечно, вволю над ним посмеялись.

– Офелия выходит кланяться вместе с Гамлетом… До чего же дошел театр?.. – должно быть, говорили они. – Джулиан, наверно, просто сошел с ума, дорогая.

Да, лет семь назад он обещал своей жене, что если он будет играть Гамлета, то она будет Офелией. Но тогда она была, по крайней мере, в два раза тоньше. Устав бороться, он сдался после ее мстительного и необычайно дорогого путешествия с Эрминой. Чтобы сыграть Офелию, она сбросила пятнадцать фунтов и выглядела не так уж плохо в роскошном многоярусном платье и парике. Конечно, не так, как Вивьен Ли или Софи Такер. Джулиан наивно полагал, что, позволив Фиби погреться в лучах его славы, он спасет их брак. Но все вышло совсем наоборот: во-первых, все лишний раз увидели, какая она заурядная актриса, а то, что он дал ей роль Офелии, выставило его полным дураком в глазах общества. В результате от их брака осталась одна видимость.

Он прекрасно помнил историю о выдающемся актере сэре Дональде Уолфите, который как-то во время гастролей в провинции вышел кланяться на «бис» и заявил публике громогласным голосом:

– Большое спасибо, дорогие мои, за тот радушный прием, который вы оказали нам сегодня вечером. На следующей неделе мы будем играть здесь, на сцене Аламбрского театра, шекспировского «Отелло». Я сам буду играть великого мавра, а моя дорогая жена будет Дездемоной.

В это время с галерки прозвучал чей-то голос:

– Твоя жена старая корзина.

После очень долгой паузы сэр Дональд ответил:

– Да, но она все-таки сыграет Дездемону.

То же самое происходило сейчас с ним и Фиби, думал Джулиан, яростно завязывая шнурок. Он был звездой, а она развалюхой, а выбегающих на сцену старых развалюх обычно прогоняют пинком под зад.

Хотя их вызывали на «бис» одиннадцать раз, он весь кипел от негодования, сидя у себя в гардеробной и яростно стирая с лица остатки грима.

– Послушай, Фиби, я думаю, ты можешь больше не выходить на поклоны. Черт побери, сколько раз я тебе говорил, что во время моего монолога «Уйди тогда ты в женский монастырь» ты должна стоять в глубине сцены. Ты что, не понимаешь?

– О, да, я помню, ты говорил мне, дорогой, – с издевкой в голосе ответила Фиби, чувствуя себя как леопард в джунглях.

Она с насмешкой смотрела на него в маленькое зеркальце, продолжая стирать пудру и румяна со щек и осторожно удаляя тушь и тени уголком махрового полотенца. В конце концов, не было никакого смысла тратить драгоценный крем на то, чтобы все это снять, все равно придется снова краситься перед званым ужином. Плюс ко всему, она была страшно ленива. Взволнованная премьерной лихорадкой, она не обращала никакого внимания па гневную тираду Джулиана, прихорашиваясь, наряжаясь и поправляя свои морковные волосы в ожидании посетителей. Она уже слышала, как они идут по коридору театра «Хеймаркет», и думала, что это прервет недовольное ворчание Джулиана.

Вивьен и Ларри, Джонни и Ральфи, Ноэлль и сэр Криспин, обе Эрмины ворвались в гардеробную, на ходу выкрикивая похвалы:

– Дорогой, вы играли божественно, просто замечательно, – изливала свои чувства одна из Эрмин, а он стоял посредине тесной комнатушки в своем малинового лубом одеянии и скромно принимал комплименты почитателей. Одним из комплиментов был бокал шампанского, который поднес ему его костюмер.

– Самый лучший Гамлет, которого я видел, старина, – сказал Ларри, похлопывая его по плечу. – В самом деле, чертовски хорошо. – Он наклонился и заговорщически прошептал. – Лучше, чем Алек в прошлом году, намного лучше.

– Неправда, Ларри, – широко улыбнулся Джулиан, испытывая огромное удовольствие от похвалы короля артистов, – но все равно огромное спасибо.

– Дорогой мальчик, ты выглядел хорошо, очень, очень хорошо, – сказал Ноэлль, прищурив свои китайские глаза и зажав в зубах мундштук из слоновой кости. – Я еще никогда не видел, чтобы ты так хорошо играл. Ты превзойдешь Барда, хотя я слышал, что тебя пытаются переманить в Голливуд. Это правда, малыш?

Как он об этом узнал? Джулиан не удивился, потому что Ноэлль всегда знал практически все, что происходило, причем не только в Вест-энде, но и на Бродвее и даже в Голливуде. Из него как из рога изобилия сыпались восхитительные театральные слухи.

Второй звонок от голливудского представителя Джулиана последовал только вчера. Тот настаивал, чтобы Джулиан снялся в Америке. До этого он уже дважды упускал такую возможность, это была третья попытка. Селзник предлагал ему сыграть Рочестера вместе с Джоан Фонтейн в «Бабьем суде», но Дидье слишком долго колебался, и роль отдали Орсону Уэллсу. Три года назад они сделали ему еще одно предложение, на этот раз он мог сыграть с сестрой Джоан, Оливией де Хэвиленд, в «Моем кузине Рошеле», но в это время как раз в самом разгаре были съемки фильма об эпохе Реставрации с Маргарет Локвуд, и роль снова ушла, на этот раз к Ричарду Бартону. Теперь Голливуд снова звал его, предлагая выгодный контракт, заручившись благословением Дидье и суля ему кучу бешеных долларов и великолепную роль, главную роль в «Легенде Кортеса». Принять решение было трудно, Джулиана мучили сомнения. «Гамлет» должен был идти недолго, и Фиби была беременна во второй раз. Он был вне себя от восторга, она же никакого восторга не испытывали. Ей никогда не доставляло удовольствия то, что не было связано с возможностью потратить деньги или завести знакомство в высшем свете. Джулиан нежно ухаживал за Фиби, и для нее это стало «козырной картой». Первые признаки беременности – головокружения и тошнота по утрам – давали ему надежду. Она была всего лишь на втором месяце, но стала еще более обидчивой и недовольной, чем прежде.

– Голливуд! Только через мой труп! – орала она тем утром, лежа на кровати в нежно-голубом пеньюаре и ласково играя с одним из своих пяти котов. – Мы не можем бросить кошечек, и я ненавижу американцев, их ужасную, отвратительную пищу, всякие там гамбургеры, наперченные доги, о Господи, меня сразу начинает тошнить, когда я думаю об этом.

– Да какое, черт побери, все это имеет значение? – прорычал Джулиан, стоя перед ней в полосатых пижамных штанах с намыленным для бритья лицом. – Пропади оно все пропадом, мы будем выписывать эту проклятую еду из Англии. У нас будут и сосиски, и пюре, и вареное мясо, и морковка – все, что ты пожелаешь, Фиби. Но, ради всего святого, не заставляй меня отказываться от этого шанса, моего самого большого шанса, только потому, что тебе, видите ли, не нравится эта проклятая американская еда. – Фиби попыталась было что-то возразить, но он сразу же заткнул ей рот: – Если мы поедем в Голливуд, я обещаю тебе, что снимусь в трех фильмах Спироса и мы сразу вернемся в Лондон и купим этот чертов дом в Суссексе, который ты так хочешь.

– Рядом с Оливерами? – страстно спросила Фиби.

– Рядом с Оливерами, – покорно ответил Джулиан.

– Я подумаю над этим, – надув губы ответила она и натянула до подбородка пуховое стеганое одеяло с зеленым и розовым рисунком. – Я дам тебе знать завтра утром. Сейчас мне надо отдохнуть. Это рекомендация доктора. Оставь меня, пожалуйста, одну. – Как бы отпуская его, она закрыла глаза, а Джулиан Брукс, театральный идол, самая яркая звезда английского кино, беспомощно стоял посреди комнаты, кипя от ярости и разочарования.

Сегодня, окруженный сливками театрального общества, Джулиан пытался сдержать свой гнев, обращенный на надоевшую до чертиков жену. Сегодня вечером у него был необычайный успех. В этот момент все остальное не играло никакой роли.

– Дорогой, уезжай в Калифорнию, ты просто должен уехать, – сказала Вивьен, и ее кошачьи глаза вспыхнули ярким светом на неотразимом лице. – Но все-таки заезжай в монастырь Нотли на следующий уик-энд, перед отъездом.

– Я только об этом и думаю, – с улыбкой ответил Джулиан. Это должно умиротворить Фиби. Сегодня ее не будет очень сильно тошнить, он был в этом уверен, особенно в компании Ларри, Вив, Джонни, Ноэлля и Бинки Бьюмонта. Она сделает все, что в ее силах, чтобы быть центром внимания на этой вечеринке, душой общества; ей всегда это удавалось, если вечеринка ей нравилась.

– Голливуд, конечно, может оказаться самым скучным местом, которое ты когда-либо видел, но деньги, дорогой… ты не можешь, ты просто не можешь от них отказаться, – сказал сэр Криспин Пик, всегда смотревший на вещи с прагматической точки зрения. – Бери и поезжай, мой дорогой. Я купил недавно колоссальный домишко неподалеку от Виндзора и восхитительную картину Ренуара, вы её еще не видели. Так что приезжай, погостишь, если, конечно, сможешь вырваться из монастыря Нотли. И он подмигнул им с выражением хитрого понимания.

– Британское вторжение, дорогой, вот как они это называют, – прокаркала первая Эрмина. – Голливуд просто обожает британцев. Каждое воскресенье они играют в крикет у Обри, все в беленьких рубашечках, и при каждом удобном случае едят сэндвичи с огурцами.

– Этого нечего стесняться, мы все так делали, – сказала Вивьен и посмотрела на своего мужа. – Даже Ларри, который сопротивлялся, как одержимый, и тот не хотел уезжать оттуда, не так ли, любимый?

– Да, однажды мы съездили туда и чудно провели время. Погода просто великолепная, условия для работы – лучше не придумаешь, и местные жители просто очаровательные, не так ли, дорогая? – сказал сэр Лоуренс, нежно улыбаясь жене. – И женщины там такие красивые.

– Так же, как и мужчины, – хитро улыбнулась она.

– Поезжай, милый мальчик, поезжай. Ты обязательно, обязательно должен поехать, – сказал Ноэлль. – Посмотри на все сам. Англия сейчас превратилась в настоящее болото, да и кто откажется от шуршащих зелененьких деньжат, которые так легко достаются и которые так приятно тратить?

– Уж конечно, не Фиби, – ехидно сказала Эрмина. Фиби подняла на нее глаза, а сэр Криспин подавил смешок. – Она любит денежки, не так ли, дорогая? Она всегда любила презренный металл, даже в бытность свою «уиндмиллской милашкой».

– Ну, думаю, нам пора в «Айви», – сказал Ноэлль, чувствуя, что атмосфера накаляется. – Давайте начнем вечер, дети мои, настало время праздника. Давайте есть, пить и веселиться, сколько душе угодно, поднимем бокалы за успех Джулиана.

В этот праздничный вечер зал «Айви» в стиле короля Эдуарда VII увидел небывалое стечение аристократов и звезд театра и кино. Велись неторопливые изысканные разговоры. В воздухе висел дым дорогих сигар, который смешивался с запахом духов женщин в ярких и умопомрачительно дорогих платьях. Джулиан скромно принимал поздравления и комплименты друзей и недоброжелателей. Все были очень изысканно одеты. В театральном мире в пятидесятые годы актрисы не боялись показывать свои роскошные наряды. Платья всех цветов радуги из сатина, тафты и бархата прекрасно оттенялись элегантными мужчинами в смокингах и белоснежных рубашках.

Телевидение как профессия тогда еще никем серьезно не воспринималось. На тех, кто работал на телевидении, театральные актеры смотрели с определенной долей снисходительности. Это и стало причиной того, что Джулиан решил поставить «Гамлета». Он хотел добиться их уважения, которого он никогда бы не заслужил даже каторжным трудом в романтических «халтурных» фильмах. Кроме того, он нуждался (во многом из-за Фиби) в тех деньгах, которые мог заработать в театре.

По залу проплывала внушительная фигура Фиби. Ее пышная полуобнаженная грудь подпрыгивала при каждом шаге, напоминая два пышных торта. На ней было нежно-голубое платье от Норман Гартнелл. Она вела себя ужасно нетактично и грубо, распространяя обо всех грязные и неприятные слухи. Переходя от одной группы гостей к другой, она смаковала театральные слухи и неприличные шутки. За это ее многие не любили, но Джулиан был так популярен, что ради него они мирились с ее злым языком.

Он обернулся и встретил взгляд голубых холодных глаз высокой молодой женщины. Облокотившись на стойку бара, она наблюдала за ним с нескрываемым интересом. Она была невероятно красива, но в ней было еще что-то, гораздо большее, чем красота. У нее были опасные глаза, обещавшие много проблем тому мужчине, который приблизится к ней слишком близко. На вид ей было лет двадцать пять, темно-каштановые волосы мягко падали на плечи, а длинная челка, казалось, была специально уложена так, чтобы оттенить яркие голубые глаза. Они были смело накрашены и излучали тот опасный свет, который вошел в моду с появлением на экране Одри Хепберн. Ее красиво изогнутые чувственные губы были густо накрашены алой помадой. Она слегка приоткрыла их и взяла сигарету, выжидающе глядя на него.

Как все хорошие актеры, Джулиан прекрасно понимал намеки. Через секунду он уже был рядом с ней, держа наготове золотую зажигалку.

– Мерси. – У нее был низкий, немного хриплый голос свидетельство бесконечных вечеров, проведенных в табачном дыму, и долгих ночей любви. Он был заинтригован. – Сегодня вечером вы были просто великолепны. – Она улыбнулась. – Самый лучший Гамлет, какого я когда-нибудь видела. Вы лучше, чем Гиннес. Пожалуй, даже лучше, чем Оливер.

– Благодарю вас, мадмуазель, вы очень любезны. Но, мне кажется, вы используете запрещенный прием: вы знаете, кто я такой, а я не знаю даже вашего имени.

– Инес, – мягко произнесла она, – Инес Джиллар.

– Прекрасное имя для такой прекрасной женщины, – не удержался от банальности Джулиан. Он почувствовал, что краснеет, заметив у нее на губах легкую усмешку, но улыбка была теплой и зовущей. Обычно, почувствовав взаимное влечение, он действовал без промедления. Имея на своем счету немало романов за время брака с Фиби, он вовсе не собирался останавливаться. Неважно, что Фиби беременна, это его не остановит, ведь эта девушка совершенно очаровательна, она буквально излучает сексуальность.

Внезапно он испытал острое желание. Ему захотелось гладить и ласкать длинные легкие волосы, чувствовать, как эти гибкие руки с ненакрашенными ногтями царапают ему спину, ему захотелось сорвать с нее великолепное платье и почувствовать своей грудью ее соски. Все эти мысли в одно мгновение промелькнули у него в голове.

Он глубоко затянулся сигаретой, а она как раз докурила свою. Инес, конечно, мгновенно прочла все его мысли. Она слишком много времени провела среди мужчин и научилась понимать их с полувзгляда. Джулиан привлек ее внимание, когда она увидела его в первый раз в «Пигмалионе», сейчас она была рада, что он ответил на ее призыв. Но ей надо быть умнее. Намного умнее. Он безумно красив, очарователен, знаменит… и женат. Любая женщина сойдет из-за него с ума, говорят, некоторые даже пытались покончить с собой. Милашка Брукс – самый красивый мужчина в мире. Она должна показать себя с самой лучшей стороны, быть ни на кого не похожей.

– Когда я смогу увидеть вас? – прошептал Джулиан, краем глаза заметив, что один из самых надоедливых журналистов устремился к нему. – Я хочу увидеть вас, Инес, и как можно быстрее. Прошу вас.

– Гросвенор, 1734, – прошептала она, удаляясь, как прекрасное видение, и оставляя в воздухе аромат духов. – Буду ждать вас, Джулиан, буду ждать… позвоните мне в любое удобное для вас время…

Джулиан не мог ждать. Он должен был видеть Инес Джиллар. Он позвонил ей на следующее утро, и она дала ему адрес своей квартиры на Пастушьем Рынке. Он выбежал из дома на Конот-сквер и прыгнул в черный кэб еще до того, как Фиби продрала глаза после вчерашней пирушки. Он знал, что у нее случится припадок, когда она прочитает в утренней прессе отзывы на свою игру, и не хотел оказаться дома, когда она будет бесноваться. Критики не любили ее и, хваля Джулиана за роль Гамлета, одновременно разносили его в пух и прах как постановщика и режиссера за то, что он дал своей жене эту роль.

Он плотно завернулся в теплый плащ, затянул пояс и слегка сдвинул бежевую шляпу набок. Неудивительно, что кэбмен сразу же его узнал.

– Приветствую вас, мистер Брукс, – радостно улыбнулся он. – Прекрасные рецензии на ваш спектакль. Вы их видели? Даже Джеймсу Агату понравилось. – Лондонские кэбмены любили знаменитостей, зачастую возя их не за деньги, а за автограф.

Джулиан просто улыбнулся в ответ. У него не было настроения говорить с кэбменом, ему хотелось думать только об Инес. Впервые за много лет его интерес к женщине был сильнее интереса к отзывам критики. Он ждал встречи с огромным нетерпением, чувствуя себя маленьким мальчиком у елки в Рождественскую ночь. Он думал о ней с прошлого вечера. Кэбмен понял молчаливый намек и оставил Джулиана наедине с его мыслями, пока они ехали к Пастушьему Рынку.

Когда Инес открыла дверь, на ней был черный вязаный свитер и юбка в черно-белую клетку, затянутая широким лакированным ремнем, который подчеркивал изящество и тонкость ее талии. Инес была само очарование, но в ней угадывалась ранимость, которую Джулиан нашел необычайно волнующей. Свежее, ясное лицо девушки было чистым, без грамма косметики.

На стенах ее квартиры, в изысканных рамах висели картины Делакруа, Энгра и Давида. Ему показалось, что он узнал несколько ранних работ Буше и Фрагонара. Мебель была просто восхитительная, в голубых и белых вазах стояли весенние цветы. Да, у этой женщины прекрасный вкус, и она божественно красива.

Инес играла с ним так же нежно и хитро, как рыболов, поймавший огромного лосося на удочку для форели. Наконец-то он у нее дома! Джулиан, Милашка Брукс. Театральный Идол собственной персоной сидел у нее на софе, потягивая кофе из маленькой чашечки севрского фарфора и смотрел на нее взглядом, в котором горело желание.

Ни словом, ни жестом она не выдала свою профессию, не раскрыла секрета, ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю. Больше месяца она не позволяла ему даже поцеловать себя. Она заставила его доказывать, что он просто сходит с ума от любви к ней. Только тогда она позволила ему овладеть собой. Естественно, она сыграла так, что Джулиан поверил в свою победу, считая, что он завоевал ее.

После воскресного спектакля он предложил Инес поехать за город, в его миленький коттедж. Фиби купила этот дом, поддавшись мимолетному увлечению загородной жизнью, но съездила туда лишь однажды, предпочитая Сент-Джеймс и Пиккадилли грязным дорогам Глостершира. Джулиан долго уговаривал Инес, и она, наконец, согласилась.

Инес приготовила на старомодной плите такие изысканные блюда, которые понравились бы самому привередливому гурману, и открыла бутылку старого кларета.

После ужина она села у камина, в котором потрескивали сухие дрова, и нежно прижалась к любовнику.

Инес чувствовала, что настал момент близости: сначала она по-девичьи сопротивлялась и вдруг уступила его жарким поцелуям. Удобно устроившись на мягкой кровати, Инес взяла инициативу в свои руки, поразив Джулиана страстностью и умением.

Они занимались любовью всю ночь напролет, и это превзошло все ожидания Джулиана. Даже он, с его богатой практикой, не смог превзойти искусства Инес.

У Джулиана были десятки любовниц – англичанок и американок. Это были в основном актрисы, но ни одну из них нельзя было назвать по-настоящему страстной женщиной. Они вздыхали, стонали, извиваясь и произнося фразы типа: «О, Боже, дорогой, как хорошо», но он чувство-пал, что ему чего-то не хватает в этих любовных играх. Они отдавали ему свои тела с огромным энтузиазмом, но он был почти уверен, что сердца их оставались холодными.

С Инес все было совсем по-другому. Казалось, что безумный жар ее страсти испепелит его полностью, ему хотелось, чтобы это никогда не прекращалось. Он чувствовал, что это подлинное чувство, а не игра, что она отдается ему вся, без остатка. Ее кожа сводила его с ума – перламутровая, нежная, пахнущая жасмином. Когда она обвила вокруг него свои стройные длинные ноги, шепча хриплым голосом возбуждающие страстные слова, он совершенно обезумел. Никогда еще у него не было такой женщины. Еще в ранней юности Инес в совершенстве овладела всеми секретами любовного искусства. Ее сексуальное мастерство было настоящей ловушкой для мужчин: даже умудренный опытом и немало повидавший на своем веку Джулиан был сражен наповал. В конце этой бурной ночи он попытался хоть немного вздремнуть, почти ни на что уже не способный, но она нежно и осторожно, как змея, заглатывающая маленькую мышку, взяла в рот его усталый член и начала ласкать. Ее тело не уставало, страсть была неутолимой. Язык и губы доставляли ему такое удовольствие, что он опять возбудился, не в силах устоять перед ласками Инес.

Пожалуй, впервые Джулиан почувствовал, что их чувства совпадают. Ее физическое влечение к нему было таким же сильным, как у него самого. Они занимались теперь любовью все утро и весь день до его ухода в театр. Тридцатисемилетний Джулиан своим пылом и сексуальным темпераментом превосходил семнадцатилетних. Иногда он даже пугался, не скажутся ли эти любовные упражнения на его игре, но все выходило как раз наоборот. Каждый вечер его Гамлет поднимался на новые вершины, и публика кричала и хлопала так громко, что, казалось, рухнут все балки и перекрытия театра «Хеймаркет». Он часто говорил Инес, что она, как Клеопатра, никогда не насыщается его страстью, оставляя «голодным» и его.

Фиби, естественно, вскоре заподозрила, что у мужа началась очередная любовная история. У нее снова случился выкидыш, чему она в душе была очень рада. Но на людях она разыгрывала ужасное горе. Однажды, когда Джулиан предпринял робкую попытку заняться с ней любовью (он считал, что это его долг), Фиби с раздражением оттолкнула его.

– Не трогай меня своим усталым хоботом, – прошипела она. – Тебе придется ждать не меньше трех месяцев. Доктор сказал, что мне следует воздерживаться от секса, так что иди в ванную и обслужи себя сам, как хороший мальчик… или пойди куда-нибудь, где ты обычно этим занимаешься, – сказала она, жадно впиваясь зубами в шоколадный бисквит.

Такое отношение жены полностью устраивало Джулиана. Он был поглощен мыслями об Инес, своем ангеле, очаровательной французской красавице, предмете страсти. Он стал ее рабом, покорным и очарованным, причем не только сексом. Никогда раньше он не испытывал такой радости от общения с женщиной и вскоре понял, что уже не может представить себе жизнь без нее.

Инес по-прежнему удавалось скрывать от Джулиана настоящую профессию. В свои двадцать девять лет она понимала, что годы, когда проституция приносила ей большие доходы, скоро кончатся. Джулиан был красив, богат, удачлив, да к тому же очаровательный любовник. Она понимала, что этот мужчина подходит ей, хотя видела, что он ведет двойную жизнь, как большинство мужчин. С одной стороны, он ужасный бабник и волокита, но Инес это не волновало. А вот ее прошлая жизнь должна была быть безупречной, Чтобы удовлетворить его строгим требованиям. Он бы никогда не смирился с тем, что она когда-то была проституткой. Ни при каких условиях она не могла рассказать ему об этом. Как бы сильно он ее ни любил, узнав, он сразу бы порвал с ней.

Инес попала в трудную ситуацию. Конечно, шансов на то, что удастся скрыть правду, было немного, но, с другой стороны, большинство ее клиентов сами ужасно боялись огласки. Заведя роман с Джулианом, она перестала с ними встречаться, объяснив, что собирается надолго покинуть Лондон. Она наплела Джулиану кучу небылиц о своей жизни, и он охотно в них поверил. Теперь она молилась, чтобы правда не выплыла наружу.

Инес сказала, что ее родители погибли в автокатастрофе в Париже, когда она была совсем маленькой. Ее взяла к себе старая тетушка в Йоркшире. Когда Инес было двадцать, тетка умерла, оставив девушке в наследство квартиру, несколько драгоценных вещичек и достаточную сумму денег, чтобы безбедно жить на них. Джулиан поверил. Несмотря на свою неразборчивость в любовных связях, он был ужасно старомоден. Он даже не мог себе представить Инес с другим мужчиной. Она призналась ему, что до него у нее было три любовника, но наотрез отказалась обсуждать подробности, убеждая Джулиана в том, что он не должен ревновать ее к прошлому.

Ей удалось совершенно поработить его в постели, привязать к себе, запутав в хитросплетениях очаровательной лжи. Теперь Инес пыталась решить другую, более сложную проблему – оторвать его от жены. Это было самым главным. Фиби не позволит Джулиану уйти просто так. Она его, конечно, не любит, их брак не более чем пустой звук, но ей нравится быть миссис Брукс, и все, что с этим связано. Фиби была жестокой и откровенной женщиной, она была расчетлива и умна, впрочем, уступая в этом своей сопернице.

Инес как-то завела с Джулианом разговор о браке, но он никак не отреагировал. Зачем что-то менять? Ведь Фиби всегда закрывала глаза на его любовные дела, понимая, что все рано или поздно кончится, и он вернется в лоно семьи.

И она, конечно же, была права. Инес знала, что существует определенный период, когда мужчина и женщина испытывают такое страстное влечение друг к другу, что брак возможен. Если они не поженились в этот момент, то уже никогда этого не сделают.

Джулиан крепко сидел у нее на крючке, и Инес поняла, что настал момент предъявить ультиматум.

– Брак, дорогой Джулиан, вот что мне нужно, – тихо сказала она. Они сидели за столом, накрытым красивой скатертью с бахромой, и ели цыпленка в винном соусе. – Мы должны пожениться.

– Милая девочка, ангел мой, это невозможно. Я ведь уже говорил тебе об этом, – сдержанно ответил Джулиан. – Фиби ни за что не позволит мне уйти, и мы с тобой оба это знаем. Дорогая, а разве нельзя оставить все как прежде? Я так счастлив с тобой, Инес!

– Нет, Джулиан, – твердо ответила она, понимая, что становится на довольно шаткий путь. Но, как расчетливая и проницательная женщина, она знала, что должна это сделать. – Иначе я больше не смогу с тобой встречаться.

– Ну почему же нет, мой ангел? – с искренним изумлением спросил Джулиан. – Мы же так сильно друг друга любим, Инес, я не вынесу разлуки с тобой!

Инес поняла, что ей придется действовать намного жестче, чем она предполагала. Она боготворила Джулиана и мечтала выйти за него замуж, она хотела жить с ним вместе. Единственная возможность добиться этого – безошибочно сыграть свою роль в игре, где на кон поставлено все. Джулиан был ценным выигрышем, и она это знала.

На следующий день Инес исчезла. Она собрала маленький чемоданчик и, не сказав ни слова, уехала на целую неделю. Потом она послала ему в театр короткую записку, сообщая, что находится в деревне, и указав номер телефона.

Он немедленно позвонил и стал умолять ее вернуться.

– Нет, Джулиан, нет. Я не могу начать снова с тобой встречаться, – решительно ответила Инес, хотя всем сердцем рвалась к нему. – Я слишком люблю тебя, чтобы сохранить отношения без брака. Мы должны забыть друг друга, дорогой.

– Нет! – заорал Джулиан, вне себя от мысли, что может ее потерять. – Ты не сделаешь этого, Инес, ты просто не можешь… Я схожу с ума без тебя. Где ты, скажи мне? Я приеду, я должен увидеть тебя, мой ангел. Сейчас же, немедленно, я должен…

– Нет, – мягко сказала Инес. – Нет, Джулиан. Либо свадьба, либо между нами все кончено. Мы вместе уже семь месяцев. Если мы теперь не поженимся, я должна буду пойти своей дорогой. И если без тебя, что ж, пусть так и будет.

Она повесила трубку, оставив Джулиана в совершенной беспомощности. Он понимал, что Инес права. Его брак с Фиби не более чем фарс. Он разведется с ней и женится ни Инес. Развод. Когда-то это должно было произойти. Почему бы и нет. Он любит Инес. В ней есть все, что ему правится в женщине.

Для Инес это время было жестоким испытанием. «Господи, пожалуйста, пусть это получится, – молилась она. – Пожалуйста, Господи». Она хотела быть с Джулианом всю жизнь. Она должна была быть с ним.

Когда Джулиан, в конце концов, во всем признался Фиби и сказал, что хочет развестись, Фиби пришла в неистовство. Она рвала и метала, швыряла драгоценные предметы и украшения. Она бросала в мужа фарфоровые пазы и другие сокровища, которые они так долго собирали. Эта буря продолжалась целый час. Она угрожала Джулиану самыми ужасными последствиями, если он ее бросит.

– Я подниму такой скандал, что ты будешь уничтожен. История с Кандидой, этой сучкой, которая пыталась покончить жизнь самоубийством, покажется тебе просто цветочками, – орала она. От злобы ее лицо стало уродливым и дряблым, а глаза наполнились слезами. – Теперь тебе уже никогда не быть сэром Джулианом Бруксом. Даже если ты получишь развод.

– Милая моя девочка, – сказал Джулиан, стряхивая с рукава осколок разбитой фарфоровой вазы и пытаясь сохранять спокойствие, – меня абсолютно не волнует то, что ты тут вытворяешь. Мне также наплевать на всякое рыцарство. Я актер, и это единственное, что меня действительно волнует.

– Ты не актер, – с презрением произнесла Фиби. – Ты просто шут. Когда ты впервые появился на экране в роли Карла II, в парике, который делал тебя похожим на дохлого пуделя, все просто покатывались со смеху и говорили, что ты так хреново играешь, что тебе не заработать на свое хреновое существование.

– Спасибо, Фиби, – спокойно ответил Джулиан. – Спасибо за твои добрые слова. Твоя безграничная преданность так трогательна.

– А эта французская шлюха, она умеет быть преданной?

– Да, – вздохнул Джулиан, – она умеет.

– А она знает, что ты педик?

Джулиан побледнел. В тех пор как в школе у него были нежные отношения с Уилсоном, он никогда больше этим не занимался, ни словом ни жестом не позволяя усомниться в том, что он настоящий мужчина. Однажды, в первые дни их брака, он признался Фиби в своем нежном отношении к тому мальчику. Как настоящая стерва, она ничего не забыла.

– Ну и что ты хочешь этим сказать? – холодно спросил он.

– Ничего, – прокаркала она, чувствуя, что ее яд попал в цель. – Абсолютно ничего, Джулиан.

Фиби никогда не подозревала его в этом, но, может быть, мужчина, с которым она прожила одиннадцать лет, действительно склонен к гомосексуализму? Ей всегда казалось, что Джулиан флиртует с сэром Криспином Пиком, когда они смеялись, обнимая друг друга. К сожалению, у нее не было никаких доказательств. Жаль, ведь это была бы прекрасная дубинка для Джулиана! Он не пережил бы клейма гомосексуалиста.

Любовь Джулиана к этой женщине была действительно искренней. Это-то и бесило Фиби. Каким бы плохим ни был их брак, он был ничем не хуже многих других театральных браков. Фиби всегда самоуверенно полагала, что, как и все их знакомые пары, они с Джулианом проживут всю жизнь вместе, пусть не слишком романтично, но зато так удобно и прилично. А теперь он хочет изменить всю ее жизнь ради какой-то любви. Любовь! Ну и идиотизм, думала она со злостью. Ее просто не существует. Это все, как говорит Ноэлль, просто дурная шутка.

Джулиан попытался успокоить Фиби, предложив ей огромную сумму денег. Он отдаст ей дом, мебель, картины – все, что они так тщательно собирали долгие годы совместной жизни. Он отдавал ей все в обмен на свободу и возможность жениться на Инес. Но Фиби отказалась.

И только Инес, в конце концов, смогла найти способ уговорить Фиби. Она долго размышляла над этой проблемой, анализируя все варианты, и пришла к выводу, что Фиби даст Джулиану свободу в обмен на проценты от его будущих заработков, причем пожизненные проценты. Она сказала Джулиану, чтобы он предложил ей десять процентов. Поразмышляв сутки, Джулиан пришел к жене с этим щедрым предложением.

– Двадцать процентов, – выпалила в ответ Фиби. – Это мое последнее слово.

– Пятнадцать, – устало вздохнул Джулиан.

– Ну ладно, так и быть, сукин сын, – презрительно фыркнула Фиби. – Пятнадцать процентов пожизненно, не забудь. Играй до самой смерти свою роль, любимый.

– Договорились, – сказал Джулиан, чувствуя, что с души упал тяжелый камень.

Наконец-то он освободился. Освободился от Фиби. Освободился, чтобы навсегда соединиться с Инес. Теперь он может лететь в Голливуд.

 

Глава 11

Рим

Умберто Скрофо с торжественным видом вошел в студию звукозаписи кинокомпании «Чинечита». Во рту торчала сигара, он шел походкой уверенного в себе человека, думая, что скоро закончатся съемки его фильма «Потерянный город». На улицах Рима, на Виа Венето, на пляжах Остин и Фреджене, где собирались люди, имеющие отношение к кино, и даже в коридорах соперничающей киностудии «Скалера» все говорили о том; что Умберто Скрофо, этот новичок в их мире, поймал удачу за хвост, что всего этого он добился благодаря своему труду. Ну, конечно, не совсем своему, потому, что сценарий написан Ирвингом Франковичем, а Дидье Арман помог достать большую часть денег, необходимых для съемок, но в фильме было имя Умберто, и это знали все.

Он самодовольно улыбался, наблюдая за игрой актеров внутри огромного, ярко освещенного юпитерами круга. Он относился к актерам, как хозяин, как будто все они принадлежали только ему и никому другому. Они все работали практически бесплатно. Даже Рамона, в конце концов, потребовала себе жалованье, хоть и небольшое. Это было нелегко. Люди, говорившие ему, что для того, чтобы прорваться в итальянский кинобизнес, надо быть просто танком, были не дураки. Ему пришлось немало побороться, чтобы заполучить этот сценарий. Понти, Де Сиза, Феллини и Висконти, казалось, одновременно отдали кому-то свои студийные площадки, всех мало-мальски толковых техников и операторов, все кинооборудование. Пришлось ему побороться и с американскими кинокомпаниями. Вместе с угасающими звездами тридцатых и сороковых годов они ринулись после войны в Италию. Они вкладывали миллионы долларов в дерьмо, самое настоящее дерьмо, и пользовались стопроцентным успехом только потому, что в титрах стояло имя какой-нибудь увядающей американской звезды, и сама картина считалась американской. Умберто видел, как бурно развивается итальянская киноиндустрия после войны, как растут доходы создателей фильмов. Он тоже хотел добиться успеха. О, кик он мечтал об этом, как стремился в далекий Голливуд! И он не сомневался, что в один прекрасный день он там окажется.

 

Глава 12

Лос-Анджелес

Доминик полюбила Голливуд, а Голливуд полюбил ее. Каждое утро по дороге на студию она с детским восторгом смотрела по сторонам из окна лимузина, на котором ее возили, и удивлялась той радости, которую приносил ей каждый новый день. Она обожала Калифорнию и думала, что хот-доги, гамбургеры, кино под открытым небом, дискотеки, пляжи Санта-Моники и яркое калифорнийское солнце это все, что есть самого прекрасного в мире. Но особенно ей нравилось общение с другими актерами и танцорами на репетициях в студии. Она смеялась над их шутками, не совсем их понимая, и много времени занималась английским. Она без конца репетировала свой страстный танец из «Легенды Кортеса». Доминик любила праздничную суету, которая царила в ресторанчике на съемочной площадке «Коламбиа пикчерз», где она постоянно встречала звезд кино. Но особенно ей нравилось телевидение: программы «Шоу Джекки Глисона», «Парад звезд» и «Шоу Милтона Берла». В Сен-Тропезе не было ни телевидения, ни хот-догов, ни фильмов – вообще ничего, что могло бы волновать и радовать. Кроме Гастона. Теперь ей совсем не хотелось возвращаться назад. Жизнь в Калифорнии была для нее чем-то необычайным. Она была здесь своей.

Гастон написал ей несколько полных страсти писем. Она писала и ему и своим родным длинные письма, но шли дни, и Сен-Тропез, семья и Гастон Жирандо все больше отдалялись от нее. Скоро она почти забыла, как он выглядит.

Только память о ночах, проведенных на Танго Бич, удерживала в ее воображении его смутный образ. Она вспоминала, как они лежали на полосатых матрацах, вдыхая аромат янтарного солнца, и как это волновало ее. А теперь ей приходилось работать, работать и работать, времени на развлечения практически не оставалось. Киностудия хотела сделать из нее новую звезду, и она всеми силами участвовала в этой работе.

Единственной ложкой дегтя в бочке голливудского меда была ее наставница. Странная, как будто мертвая, матовая кожа, серебряные волосы, черные печальные глаза на прозрачном лице – все это заставляло окружающих чувствовать себя с Агатой неуютно. Ее лицо говорило о пережитых страданиях, глаза были вечно грустными, ей нечему было радоваться. Ее одежда была старомодной, блеклой и неряшливой. Никто в Калифорнии так не одевался. Она вела себя спокойно, находясь как бы в полусне. Ни Доминик, ни другие люди не могли даже догадаться, что Агату очень волнует ее жизнь в Лос-Анджелесе, так умело она скрывала свои чувства.

В Доминик же просто бурлила жизнерадостная энергия. В джинсах «Левис» и клетчатой рубашке, с собранными на затылке в хвостик длинными волосами она совершенно американизировалась, одеваясь по американской моде и следуя американским обычаям. Тем душным ноябрьским утром, когда они направлялись в студию на первую в ее жизни примерку, она буквально сгорала от нетерпения.

– О, Агата, я так волнуюсь, что почти не могу дышать! Это моя первая примерка… Как ты думаешь, все будет хорошо?

Агата не ответила, а машина тем временем въехала па территорию студии. Доминик зачарованно смотрела на расхаживающих вокруг знаменитостей. На всех была зимняя одежда, ужасно нелепая в калифорнийской жаре и влажности.

Направляясь в костюмерную, они проехали еще несколько улиц, совершенно не похожих друг на друга. Вот многоквартирный нью-йоркский дом девятнадцатого века, а рядом – точная копия лондонской Итон-сквер, где в мельчайших подробностях воспроизведены дома в стиле «английский ампир», платаны и какой-то золотистый кустарник. Чуть дальше средневековая французская деревушка с вымощенными булыжником улицами. В узких переулках натянуты бельевые веревки с сохнущим на них бельем. Все это выглядело так натурально, что Агата и Доминик вдруг испытали чувство острой ностальгии по Сен-Тропезу. Наконец они добрались до костюмерной, которая оказалась простым зданием, сколоченным из грубых досок, с облупившейся коричневой краской.

Пока Доминик одевалась, Агата прошлась по комнате обнаружив ряды вешалок, на которых висело невероятное количество костюмов, начиная от римских тог и кончая тысячедолларовыми вечерними платьями. После примерки Агата предложила Доминик сходить в лос-анджелесский музей изящных искусств, но у девушки были другие планы. Один из танцоров рассказал ей о ночном клубе на бульваре Сансет, где собирались молодые актеры, актрисы, танцоры и танцовщицы. Он сказал, что это самое классное заведение, и ей ужасно хотелось пойти туда и протанцевать всю ночь.

– Я ужасно устала. – Она улыбнулась Агате и притворно зевнула. – Я, кажется, просплю пятнадцать часов кряду. Подбрось меня в отель, а потом бери машину и езжай в музей. А мне надо отоспаться. Ты согласна, Агата?

– Хорошо, – пробормотала та, подумав, насколько повзрослела Доминик за несколько недель в Голливуде. Типичная французская школьница быстро превратилась в настоящего американского тинэйджера, жующего жвачку и говорящего на сленге. Почему этой девочке все так легко дается, а Агата чувствует себя как рыба, выброшенная на берег?

– Ну, все, не волнуйся, Агата, – сказала Доминик, когда машина подкатила к отелю «Шато Мормон». – Я выпью стакан молока и сразу же лягу. А завтра утром ты увидишь меня радостной и бодрой. – И, послав Агате воздушный поцелуй, Доминик помчалась по ступенькам отеля вверх, хитро усмехаясь про себя. Бедная Агата, ее так легко обвести вокруг пальца.

А Агата в это время смотрела перед собой невидящим взором, пока водитель пытался протиснуться в потоке машин на бульваре Сансет. Она чувствовала, что начинает ненавидеть свою подопечную, гнев растекался по жилам, как быстродействующий наркотик, и она презирала себя за это. Возможно, виной этому молодость Доминик, ей почти столько же лет, сколько было Агате, когда ее упрятали в тот проклятый подвал; а может быть, дело в том, что у Доминик еще вся жизнь впереди – радостная, волнующая жизнь, полная надежд и обещаний. В тридцать один год Агата чувствовала, что ее жизнь уже не имеет смысла, у нее осталась одна-единственная надежда – встретить главного героя «Легенды Кортеса» Джулиана Брукса. Когда она узнала, что он будет играть главную роль, то чуть не упала в обморок. Мысль о том, что она наконец-то увидит своего идола во плоти, так ошеломила Агату, что ей пришлось прилечь, чтобы успокоить нервный озноб. Теперь она считала каждый день до момента желанной встречи с единственным мужчиной в мире, которого считала своей судьбой.

Доминик тщательно выбирала одежду, исходя из требований моды тинэйджеров: черный свитер-безрукавку, узкие голубые джинсы дудочкой, широкий черный ремень, который стянул ее талию до неимоверных восемнадцати дюймов, и красные туфли без каблука. Она подвела глаза черным карандашом и разложила подушки и полотенца так, чтобы Агата, если она все-таки проявит свое неуемное любопытство, подумала, что Доминик спит. Она спустилась по черному ходу и вышла из отеля. Ей надо было пройти восемь, кварталов до клуба «Рок-н-ролл».

Было всего девять часов вечера, но маленькое прокуренное помещение было забито посетителями. В основном это была молодежь, которая пришла повеселиться.

В ожидании своих друзей Доминик стояла у стойки бара и пила «кока-колу», спокойно разглядывая танцующих под разноцветными лампочками ребят. Один симпатичный чернокожий парень в желтой рубашке с короткими рукавами развязной походкой подрулил к ней.

– Ну что, станцуем? – даже не глядя на Доминик, спросил он ленивым голосом и протянул ей мозолистую коричневую руку. Доминик ужасно волновалась. Она еще никогда не танцевала с черным парном: на самом деле единственное место, где она вообще танцевала, была балетная школа. Она не умела танцевать, как они, так близко, что партнеры просто трутся друг об друга.

– Конечно, с удовольствием, – нарочито медленно ответила она, стараясь говорить так же равнодушно и лениво.

– Сколько тебе лет, девочка? – спросил парень, выводя ее в центр танцплощадки. Он умело обнял Доминик и закружил в танце.

– Шестнадцать, – ответила Доминик, чувствуя возбуждение. От этого парня пахло не так, как от других. Это был запах мускуса и еще чего-то сладкого. Это был запах индейцев западных прерий, как ей казалось.

– А как тебя зовут? – спросила она.

– Кэб. А тебя?

– Доминик.

– Ну и ну. Доминик. Ты что, француженка, да? Неужели тебе шестнадцать? – Он подмигнул ей и прижал к себе. Музыка изменилась, и он так тесно обнимал ее, что она неожиданно почувствовала что-то твердое возле своего бедра. – О, уже достаточно взрослая, да? – прошептал он, почти касаясь своими губами ее уха.

– Для чего? – спросила она, спотыкаясь от непривычно медленной мелодии.

– Чтобы курнуть, милая. Баловалась когда-нибудь этим, а?

– О-о, конечно, – медленно ответила Доминик. – Сколько раз подряд, бывало.

Доминик почувствовала опасность, но это только подстегнуло ее. Ярко сияли огни. «Чертова дюжина» играла какую-то забойную мелодию, и молодежь буквально излучала задор и радость. Агата убьет ее, если узнает, а если узнает мама, ее хватит удар. Ее побьют до смерти, но это так возбуждает и манит…

– Сколько тебе лет? – прокричала она сквозь шум.

– Двадцать, – ответил он, обнажив в улыбке белоснежные зубы. – Я уже через все это прошел, детка, хочу кое-то показать тебе, пойдем. – Ансамбль закончи играть, и подростки радостными выкриками и аплодисментами выразили свой восторг. Кэб схватил ее за руку и повел через беснующуюся толпу мимо кухни к заднему выходу.

На узкой аллее, куда они вышли, Доминик, едва дыша от волнения, прислонилась к кирпичной стене, наблюдая, как Кэб достает из карманов какие-то странные предметы. Там были табак, папиросная бумага и спички. Было так темно, что она не видела, что он делает, но, когда он закурил и глубоко затянулся, Доминик почувствовала приторно-сладкий, особенный аромат и почему-то подумала о запахе джунглей.

– Курни, немного, малыш, и наступит не жизнь, а малина!

Он еще раз глубоко затянулся, и Доминик поразили его ярко блестевшие черные глаза, полуприкрытые густыми длинными ресницами, и толстые розово-лиловые губы.

Она вся горела от нетерпения и почти словила кайф, хотя еще не сделала ни одной затяжки марихуаной.

– О-ля-ля. – Доминик закашлялась, когда едкий дым попал ей в легкие. – Что это такое?

– «Ямайка Джой», бэби, – сказал Кэб, взяв у нее из рук бычок с травкой и протянув ей фляжку, которую достал из заднего кармана брюк. – Это самое лучшее… офигеешь… это то, что надо… Теперь глотни вот этого, и ты почувствуешь себя так, как не чувствовала еще никогда в жизни, девочка.

Доминик поднесла флягу к губам и сделала небольшой лоток. Это была просто гадость.

– Ой! Это что? – ловя ртом воздух, спросила она.

– Джин, естественно. Очень-очень старый. – Он посмотрел на нее в изумлении. – Ничего с тобой не будет. Ты хочешь испытать настоящий кайф, малыш? Крутой, клевый, самый-самый классный кайф?

– М-м-м. Еще бы, – кивнула головой Доминик. Неожиданно ей стало очень-очень хорошо. Она чувствовала себя на верху блаженства, в груди поднималась волна огромной необъяснимой любви ко всему миру, к Калифорнии и, особенно, к этому темнокожему зверю, дымившему своей волшебной сигаретой, глядя на нее глазами, полными тайного восхищения.

Он снова протянул ей сигарету, и она глубоко затянулась, чувствуя, что наркотик быстро распространяется по ее телу огненными струями. Он обжег ей горло горьким привкусом, но это было приятно и необычно. Голова стала легкой и совершенно пустой; казалось, что она набита пылью, шариками, какими-то легкими спорами, как у гриба. Такими были грибы-шампиньоны, которые росли на летних лужайках, и нежные ветры переносили их споры с одного места на другое. Доминик казалось, что ее голова один из таких шампиньонов, и если губы Кэба еще хоть на миллиметр приблизятся к ней, то могут раздавить этот гриб, смять ватную голову, превратив ее в мелкую пыль. Но лежала она явно не на лугу. Это был сырой и темный переулок недалеко от бульвара Сансет в Голливуде, вокруг была не сочная трава, а мусорные ящики, из которых доносилось ужасное зловоние разлагающихся отходов. Из клуба доносились хриплые ритмы рок-н-ролла.

Ей казалось, что откуда-то издалека к ней приближаются огромные губы Кэба. Они были все ближе и ближе, как в сказке про Алису в Стране Чудес. У него и было лица – только огромные, розовато-лиловые губы, которые надвигались на нее. Наконец они приблизились настолько, что, пытаясь почетче увидеть их, она скосила глаза. Губы шевелились, что-то говоря, но она ничего не понимала.

Они были ужасно смешные, эти громадные губы; растянувшись в пространстве и времени, они быстро двигались, но ни один звук не долетал до ее ушей.

И внезапно эти губы напали на нее! Но они были не одни! Влажный язык мелькнул и ворвался ей в рот, как змея, ускользающая в свою нору. Эта слизистая, скользкая гадюка наполнила ей рот слащавой влажностью, а гигантские губы тем временем пытались всосать в свою пещеру ее рот.

– Нет, нет, прекрати, мне нечем дышать! – бессвязно лепетала Доминик. Его язык все еще шарил у нее во рту, а огромные губищи липко тыкались в лицо, как половая тряпка по кухонному полу.

– Да нет же! – Она с отвращением оттолкнула его от себя. – Что ты делаешь? – она задыхалась. – Фу, мерзость какая! – Хотя Доминик уже узнала вкус власти над мужчинами, она еще не умела отказывать своим нежеланным поклонникам. Когда ее целовал Гастон, он делал это искусно и нежно, его язык ласкал и исследовал ее рот ласково и страстно. А этот парень был такой грубый, резкий и отвратительный! Ее тошнило от того, что он с ней делал.

Губы приоткрылись, обнажив огромные, как надгробные плиты, зубы.

– Это приятно, малышка, ну же, очень приятно, – губы сомкнулись, черная голова наклонилась еще ближе, и две огромные руки схватили ее за плечи. – Ты играешь не по правилам, – рычал он, тряся ее за плечи. – Я дал тебе сигарету с марихуаной, а что получил в ответ? А? Мерзость, говоришь? Я мерзость?! Это уж слишком! Я ничего не даю просто так, так и знай. Что я получу за то, что доставил тебе столько удовольствия? Ну, скажи мне, что? – Он тряс ее так сильно, что у нее потекли слезы из глаз. Потом он схватил ее за волосы и оттянул голову назад, закрыв влажной ладонью рот. – В будущем держись от меня подальше, детка, – прошипел он ей в ухо. – Знаю я вас, маменьких деточек. Притворись, что у тебя тропическая лихорадка, и все будет нормально. – Он отшвырнул Доминик к стене, чуть не вышибив из нее дух. – Я тебя запомню, так что не шляйся тут, если не хочешь нарваться на неприятности. – Напоследок он ударил ее еще раз и важной деловитой походкой, переваливаясь из стороны в сторону, направился в клуб, напевая себе под нос «Петушок-задира». Громкие звуки музыки разносились по переулку.

Несколько минут спустя Доминик поднялась и пошла вниз по бульвару Сансет к своему отелю. Ощущения были не из приятных, да и опыт оказался печальным, но ей понравилось чувство опасности и то, что этот парень явно хотел ее. Он был грубый и жестокий, но то странное, приятное чувство, которое она испытала, затянувшись сигаретой с марихуаной, все еще владело ею. Она знала, что, несмотря на предупреждения Кэба, она снова придет в этот клуб, только теперь уже с друзьями.

Проходя мимо двери Агаты, Доминик услышала звук включенного телевизора. Она быстро прошмыгнула к себе в комнату, чтобы поразмышлять над своим приключением.

– Вот это класс! – довольно хихикнула она, закрыв на замок дверь и доставая свой дневник.

Агата напряженно вглядывалась в экран телевизора. Мужчина в закрывающей нижнюю часть лица маске, зеленом сюртуке с серебряными пуговицами, черной бархатной шляпе, надвинутой до самых бровей, сидел верхом на стройном черном жеребце, наведя ствол кремневого пистолета прямо в лицо красивой и перепуганной Маргарет Локвуд. Это был Джулиан Брукс. Агата но могла оторваться от телевизора. Она смотрела очередную серию развлекательного приключенческого фильма, в котором Джулиан снялся еще в Англии сразу после войны. Тем не менее, фильм все еще был в прокате. Агата считала, что это замечательная картина. Какой он энергичный, какой красивый и обаятельный! У Агаты просто дух захватывало, когда Джулиан спрыгивал с коня и, распахнув дверцы кареты, целовал в губы испуганную героиню.

– Боже, как прекрасно, – вздыхала Агата. Ее возбуждение нарастало вместе со страстными поцелуями героев. Мисс Локвуд явно умирала от любви к Джулиану, и Агата ее хорошо понимала. Как приятно целовать мужчину, который похож на греческого бога, как хорошо в его объятиях! Ей казалось, что она видит, как между ними проскакивают электрические разряды, и, чтобы не застонать, зажимала себе рот сухими пальцами…

– О, Джулиан, я увижу тебя, любовь моя…

 

Глава 13

В огромном особняке, затерявшемся в каньонах высоких голливудских холмов, легендарная Рамона Арман готовилась к предстоящему выходу в свет. Толпа парикмахеров, слуг и гримеров в благоговейном молчании застыла вокруг мраморного с серебром столика, за которым сидела великая актриса, прикладывая к ушам серьги с изумрудами.

Эта бледная женщина с иссиня-черными волосами так долго была легендой и звездой, что начало ее жизни покрывала глубокая тайна. Журналисты создали такую романтическую версию ее биографии, что она и сама поверила в нее. Ни в одной из ее биографий не упоминался тот факт, что она, Дидье и их родители, Рахиль и Эли Левински, покинули Венгрию еще до первой мировой войны. Семье Левински повезло, они нашли в Лондоне, в Ист-Энде, каких-то родственников, и Эли торговал рыбой, пока Рамона и Дидье ходили в местную школу и изучали там английский язык и британский образ жизни. Впоследствии они сменили фамилию и оба добились в жизни большого успеха.

Рамона была маленькой женщиной с твердым характером. Плохо приходилось тому, кто не успевал выполнить приказ повелительницы, особенно во время ее тщательно подготовленных «дворцовых приемов», которые длились по три часа. Провинившегося ждал испепеляющий взгляд невероятных желтых глаз Принцессы. Несколькими ядовитыми словами она могла привести в ужас самых бесчувственных.

Лампы в ее огромной спальне всегда были притушены, что еще больше подчеркивало белизну ее прекрасной кожи, которую она умащивала кремом, специально для нее созданным самим Максом Фактором. Этот крем помогал скрывать крошечные морщинки, которые, несмотря на все ее усилия, разбегались по ее прекрасном лицу тонкими лучиками. Какое значение имеет, что ее белая кожа сейчас уже не так прекрасна, как во времена немого кино? Она все еще звезда и останется на небосклоне, пусть все относятся к ней, как к звезде. Рамона была настоящее «дитя» Голливуда и знала правила игры не хуже мистера Занека, мистера Уорнера и мистера Кона. Сегодня она собиралась сыграть с ними в свою собственную игру.

– Принеси мне мои бриллианты, Мария, – повелительно сказала она. Именно голос спас ее, когда наступила эра звукового кино. Многие ее коллеги были осмеяны за свои неприятно звучащие голоса, а мягкая интонация Рамоны, которой она была обязана английскому воспитанию, привлекала публику, и ее карьера процветала.

Изучая свое отражение в трельяже, она вспоминала некоторых своих друзей-неудачников. Бедный старина Джек Жильбер. Публика просто падала от хохота, слыша его голос. Величайший любовник, который уложил в постель так много звезд немого кино и разбил столько сердец, оставив их обладательниц рыдать по нему в кружевные подушки, этот человек думал только о Грете Гарбо, своей единственной настоящей любви. Подумав о Гарбо, Рамона заскрежетала зубами. Она действительно как комета ворвалась в звуковое кино. Невероятно, но любовь публики к ней становилась только сильнее, когда она слышала ее хриплый голосок: «Подай мне виски и имбирное пиво в придачу, да не будь таким скрягой, малыш». Вся Америка визжала от восхищения, а Грета Гарбо стала самой яркой звездой всех времен.

Рамона нахмурилась, подумав о своей главной сопернице. Ее раздражало, что та все еще привлекает внимание американской публики. То она выходила из трансконтинентального экспресса, то сходила по трапу самолета, кутаясь в длинное пальто. Фетровая шляпа, с кокетливой небрежностью сидела у нее на голове, она загадочно смотрела на мир из-за стекол темных очков, театрально шепча: «Мне хотелось бы побыть одной».

Рамона знала, что эта фраза была не более чем рекламной уловкой. Она видела, что Гарбо на самом деле обожает внимание публики. Гарбо процветала. И чем больше ей «хотелось побыть одной», тем меньше ей это позволяли. Это раздражало Рамону, приводило ее в ярость, но фотографии Гарбо по-прежнему украшали обложки журналов и газет, несмотря на то, что за последние десять лет она сфотографировалась всего один раз.

Выбрав пузырек дорогих духов «Лаликю», Рамона начала душиться, пока горничная закрепляла украшенный бриллиантами черепаховый гребень в ее блестящих черных волосах, собранных на затылке в узел. Рамона надела восхитительное изумрудное ожерелье, отделанное жемчугом и бриллиантами европейской огранки. После этого она критическим взглядом оглядела себя в зеркале.

– То, что надо, – сказала она про себя, – да, это как раз то, что надо.

Наконец-то она была готова и выглядела совершенно очаровательно.

Сегодня вечером в Голливуде будет банкет по поводу приезда знаменитого английского актера Джулиана Брукса, его будут чествовать в высшем обществе Беверли-Хиллз. Он будет вместе с Инес Джиллар, той женщиной, ради которой он расстался со своей женой. Голливуд очень хотел познакомиться с этой женщиной. Их роман не слишком афишировался из-за неизбежного развода, но, как бы странно это ни было, ни одна фотография влюбленной пары так и не появилась. Банкет должен был состояться в доме Спироса Макополиса, президента кинокомпании «Коламбиа пикчерз», одного из самых влиятельных людей в городе. Рамоне очень хотелось выглядеть как можно лучше и моложе, особенно после ее недавнего успеха в новом итальянском фильме. Сегодня вечером она покажет снобам из Беверли-Хиллз, что Рамона Арман все еще звезда первой величины, что она все еще хороша собой и что с ней надо считаться.

В гостиной ее роскошного особняка среди прекрасных абиссинских ковров сидел Умберто Скрофо, ее спутник на сегодняшний вечер и продюсер ее нового, еще не признанного фильма. Скрофо с восхищением рассматривал коллекцию картин импрессионистов, попивая шампанское и терпеливо ожидая, когда она кончит одеваться. Это был его первый выход в Голливуде, и он очень нервничал.

Ему не терпелось стать среди них своим и добиться успеха.

– Дом Спироса освещен, как рождественская елка! – сказал Джулиан Брукс, глядя в окно автомобиля. Это была сущая правда. Все окна сияли ярким светом, и белая вилла, расположенная среди аккуратно подстриженных лужаек и кипарисов, была вся увешана лампочками и представляла невиданное в Калифорнии зрелище.

– Снег! О Боже! – воскликнула Инес, прижавшись к стеклу лимузина. – Да посмотри же, Джулиан, настоящий снег! Откуда он здесь? Сегодня днем было около двадцати двух градусов тепла.

Джулиан посмотрел вниз, на толстый слой искрящегося девственно чистого снега, который мягкий ковром стлался по обе стороны дороги, и, повернувшись к Инес, улыбнулся. Она с удивлением смотрела на гигантскую желто-зеленую елку тридцати футов высотой, увешанную блестящими игрушками самых невероятных цветов и оттенков.

Дверь автомобиля им открыл распорядитель, отвечающий за парковку автомобилей. Он был одет, как один из эльфов Санта-Клауса, и это его сильно смущало. Большинство этих ребят были безработными актерами, поэтому, умело скрывая свое смущение, они вежливо помогали гостям выходить из автомобилей, сопровождая это фразой: «Добрый вечер, мэм, сэр. С Рождеством вас».

Инес с трудом удержалась от смеха, увидев Сандерсона, типичного английского дворецкого, который служил у Спироса, одетым в непривычный для него костюм Санта-Клауса. Его серьезное лицо плохо гармонировало с ярко-красной шубой и белой бородой. Он категорически отказывался надевать этот наряд, даже грозил уволиться, но Макополис в конце концов уговорил его самым тривиальным способом: при помощи денег.

– Такое было бы невозможно в Англии или во Франции, не правда ли, дорогая? – прошептал Джулиан, сжимая руку Инес. Они весело переглянулись. Инес была поражена. Десять лет общения с аристократами вы работали у нее четкие представления о том, что можно и чего нельзя. Все, что она увидела на богатой вилле Макополиса, было безобразным. Дворецкий, одетый Дедом Морозом? Это ужасно!

– Послушай, дорогой. – Инес все еще не могла разрешить предыдущую загадку. – Сегодня я загорала у бассейна. Откуда здесь мог взяться снег?

– Подделка, моя дорогая, подделка, – рассмеялся Джулиан. – Я абсолютно уверен, что Спирос озадачил свой отдел бутафории и реквизита, и они состряпали эту маленькую приятную подделку.

– Но как? – Инес думала, что знает все тайны мира, но эта сказочная страна была для нее загадкой. – Вот ты же не умеешь этого, Джулиан? Как это возможно?

– Кристаллы и вата, – объяснил он. – Отделу бутафории студии это, должно быть, влетело в копеечку. Да удивил старина Спирос. Он просто поражает своей выдумкой.

– Но зачем все это, тут и так красиво?

– Это стремление перещеголять всех, дорогая, – сказал Джулиан. – В следующем году у всех дорожки и лужайки будут усыпаны таким же поддельным снегом. А уважаемые мистер и миссис Макополис будут ликовать, потому что именно они придумали этот трюк.

Джулиан взял высокий бокал с шампанским у лакея, одетого в ужасно смешной костюм красноносого северного оленя Рудольфа, отпил из него и подмигнул Инес. Все женщины в зале украдкой бросали на него взгляды и с завистью смотрели на Инес. В комнатах стоял приглушенный рокот голосов десятков людей. В это время Спирос и Олимпия Макополис устремились к Джулиану и Инес с сияющими лицами и искренними приветствиями. Они представили их всем знаменитостям, которые сгорали от нетерпения познакомиться с «новым Оливье», как недавно, к огромному смущению Джулиана, его окрестило рекламное агентство кинокомпании «Коламбиа пикчерз».

Рамона Арман стояла немного в стороне, разговаривая со своим братом и Умберто Скрофо. Дидье внимательно изучал своего протеже, а тот пялился на очаровательную спутницу Джулиана. Она была прекрасна, просто восхитительна. Он плохо видел ее лицо, но от того, что он увидел в глубоком вырезе декольте, у него потекли слюнки. Умберто умел ценить красоту, а эта женщина была поразительно хороша. Он надеялся, что ему удастся познакомиться с ней поближе.

Дидье думал о том, что со времени их первой встречи в той мрачной старой гардеробной Джулиан многого достиг, необычайно многого. Дидье всегда интуитивно очень точно угадывал, кто может стать звездой, а кто нет. У Джулиана эти качества были выражены ярче всех. С годами талант его отшлифовался, и теперь никто уже не посмел бы усомниться в нем.

За годы работы с кинокомпанией Дидье он полностью выполнил все обязательства, предусмотренные контрактом. Он стал самой яркой звездой английского кино, ему не смогла помешать даже стерва-жена, которая, по мнению Дидье, всегда стояла у Джулиана на пути. Фиби с ее стремлением в высшее общество, с тщетными потугами стать хоть чуть-чуть аристократкой, куча проклятых кошек – все это ухудшало имидж Джулиана. Слава Богу, благодаря Инес Фиби осталась в прошлом. Влюбленные с нетерпением ждали официального постановления, которое должно было вскоре вступить в силу. Тогда последнее препятствие исчезнет, они будут свободны и смогут пожениться.

* * *

Инес наблюдала за людьми в огромной гостиной Спироса и поражалась: многих она видела в кино еще в детстве. Все женщины были прекрасны, холеные и ухоженные, как молодые лошади перед скачками. У всех была нежная загорелая кожа, гладкие тела, даже пожилые жены продюсеров, которые были затянуты в корсеты, производили прекрасное впечатление. Казалось, ни у кого здесь просто не может быть седых волос.

Вокруг было море декольте. Грудь этих женщин ходуном ходила, едва не выпрыгивая из новых, чрезвычайно смелых корсетов под названием «Веселая вдова», соблазнительно перекатываясь под сатином, шифоном и парчой платьев самых знаменитых женщин Голливуда. А их украшения! Такие вещи Инес видела только в Тауэре, на королеве Англии.

Пока Инес восхищалась женщинами, все общество пыталось рассмотреть женщину, ради которой, как говорили, Джулиан бросил все. Несмотря на все попытки Дидье и Джулиана сохранить в тайне условия его развода, все мельчайшие подробности вскоре стали достоянием мира кино. В этом маленьком, тесном кругу секретов практически не было, поэтому каждый на этом вечере знал подробности развода Джулиана.

Женщины вынуждены были признать, что Инес очень красива. Строгое прямое платье из шелка цвета шампанского, нитка жемчуга на шее, длинные темно-каштановые волосы, свободно ниспадающие на плечи, изящная стройная фигура, нежное лицо почти без косметики – все это резко контрастировало с яркой внешностью американок. Темно-красная помада и черный карандаш вокруг глаз – вот и весь ее макияж.

– От нее просто веет Францией, – сказала одна полногрудая восходящая звезда другой, когда они подправляли грим в отделанной зеленым мрамором великолепной дамской комнате.

– Да, чувствуется высший класс во всем, – ответила вторая, подкрашивая пухлые губы светло-розовой помадой.

– Бьюсь об заклад, что она принадлежит к самому высшему обществу, – вздохнула первая старлетка, засунув руку в декольте и подняв грудь так высоко, что могла бы спокойно уложить на нее подбородок.

– Да… аристократка, ничего не скажешь. Ей, небось, не надо было так вкалывать, как нам с тобой, чтобы пробиться.

– Да, – ответила ее подруга, выливая огромное количество «Soir de Paris» в глубокий вырез платья, – ей действительно очень повезло. Держу пари, ей все досталось чересчур легко. Как манна небесная…

– О, Джулиан уже здесь, – сказала Шерли Франкович, увидев английского актера. – Черт, он шикарно выглядит, правда, Ирвинг? Неудивительно, что они называют его самым красивым мужчиной в мире.

Ее муж, мрачный мужчина лет шестидесяти, кивнул головой. В самом начале своей карьеры он написал несколько книг, которые были настоящими шедеврами, в литературных кругах его считали наследником Хемингуэя. Однако после знакомства с Шерли Горович его честолюбие оказалось подавленным, а литературный стиль был окончательно испорчен ее вмешательством.

Не обращая внимания на замыслы романов и новелл, которые рождались в его душе и которые издатели чуть ли не на коленях умоляли его написать, он взял на себя роль ее наставника. Она так его окрутила, что мысль помочь ее писательской карьере стала для него навязчивой идеей, в то время как его собственная литературная карьера осталась за бортом.

В 1946 году опубликовали первую книгу Шерли. Это был роман, в большой степени обязанный своим успехом огромному литературному таланту Ирвинга и в гораздо меньшей ее неуемному сексуальному воображению. «Валентина» была историей о прекрасной французской куртизанке восемнадцатого века. Этот роман стал мировым бестселлером. Вскоре Шерли пригласили в Голливуд, предлагая написать сценарий для фильма. Шерли всегда мечтала о карьере в Голливуде. И разве мог Ирвинг с этим спорить?

Они взяли в Нью-Йорке билеты до Западного побережья и прибыли в сад Аллаха, как иногда называли Голливуд. Шесть месяцев они кутили с голливудскими знаменитостями в перерывах между серьезной работой. Результатом их труда стал фильм «Валентина» – очень плохой, но имевший успех, и более удачный фильм Ирвинга «Проклятое молчание». Оба фильма пользовались успехом у публики и дали огромный доход.

После двух фильмов, сделанных на Бродвее и в Лондоне о выдающихся политических деятелях, к Ирвингу пришел по-настоящему большой успех. Шерли в это время писала книгу «Валентина и Король» о дальнейших приключениях ее похотливой героини. Этот роман стал еще популярней, чем первый.

Благодаря непристойным описанием и умелым сценариям Ирвинга чета Франковичей заслужила репутацию людей, знающих свое дело, особенно когда речь шла об исторических мелодрамах. Кто же лучше них смог бы написать сценарий к фильму «Легенда Кортеса», который должен был стать величайшей исторической киноэпопеей со времен «Десяти заповедей»?

Шерли облизнула губы, предчувствуя встречу с героем своего фильма. Говорят, Джулиан падок на женщин, а Шерли это нравилось в мужчинах. Она никогда не была особенно хороша собой, а теперь превратилась в одутловатую, дряблую старую бабу. Шерли высоко ценила мужскую красоту, понимая, что ее фантазии вряд ли когда-либо станут реальностью. Но ведь может же она хоть помечтать? Мечты Шерли выплескивались на страницы ее романов.

На приеме было столько гостей, что познакомить Джулиана и Инес со всеми было просто невозможно.

Были приглашены знаменитые актеры; режиссеры, продюсеры и директора киностудий, пришли молодые восходящие звезды, работающие по сезонным контрактам. К девяти вечера в трех комнатах для приема гостей стало так душно и тесно, что Олимпия Макополис пригласила всех к столу.

Пятьдесят столов, каждый на десять человек, были накрыты кружевными белыми скатертями. Они стояли под огромным тентом в бело-красную полоску в глубине сада. Стены были обвиты плющом и желто-зелеными цветами с красными листьями. На потолке мигали сотни крошечных лампочек, освещая десять тысяч красных роз в серебряных плетеных корзинах. В центре висела большая люстра из горного хрусталя, около пяти футов в диаметре. Она ярко сияла, отбрасывая неровные блики на лица гостей.

Спирос был известен своими великолепными банкетами, но этот превзошел все ожидания.

Стоящий в буфетной стол, покрытый алым шелком и разукрашенный ленточками, ломился от яств. Здесь были большие хрустальные вазы с черной икрой, серебряные подносы с омарами, крабами и раками, свинина со свежими трюфелями, вяленая осетрина, доставленная прямо из Шотландии, перепелиные яйца и бесчисленное множество салатов. В другом конце зала двадцать музыкантов в красных смокингах играли популярные мелодии. Около сотни официантов и официанток, одетых феями и эльфами, выполняли заказы гостей по индивидуальным меню, которые лежали у прибора каждого гостя. Деньги в доме Макополиса не играли никакой роли: в конце концов, платила за все студия, а она в этом году получила немалую прибыль.

Инес сидела между Спиросом и сияющей Кэри Грант. Напротив нее, через стол, сидел Джулиан. Слева от него сидела Олимпия Макополис. К огромному облегчению, справа от него посадили жизнерадостную Розалинду Рассел, которая развлекала Джулиана веселыми и смешными анекдотами.

В центре каждого стола стоял гигантский рог изобилия с рождественскими подарками: крошечные коробочки с миниатюрными Санта-Клаусами, попрыгунчиками, куколками Реггеди Энн, разными феями, эльфами и леденцами. Все это было рассыпано в элегантном, но продуманном беспорядке прямо по скатерти. Напротив каждого из гостей лежал подарок, завернутый в нежно-голубую бумагу и перевязанный серебряной ленточкой с веточкой падуба. Сверху была приклеена фотография Спироса Макополиса, миссис Макополис и их пятерых скромно улыбающихся детей.

– Голливуд, дорогая, – сказал Джулиан Инес через стол и подмигнул, пока она открывала свой подарок. – Воспринимай его таким, как он есть.

Инес пила вкусное вино и улыбалась в глубине души. Джулиан прав. Это был тот самый Голливуд, к которому с таким благоговением относились кинозрители и о котором так много писали журналы, таинственный мир, который привлекал всякого, кто был связан с миром кино. Ей придется полюбить его, закрыть глаза на ужасную вульгарность, с которой она столкнулась сегодня вечером на банкете. Но она знала, что сможет полюбить все что угодно, если рядом с ней будет Джулиан. Главное стать миссис Брукс. Долго ли еще ей ждать? О Боже, сколько еще ей ждать окончательного решения о разводе, которое развяжет им руки?

В это время другой новичок Голливуда, сидя за столом для менее почетных гостей, смотрел на море человеческих лиц с нескрываемым восхищением. Умберто Скрофо провел рукой по шраму, на который давил тугой воротник рубашки. Как всегда, когда он волновался или чувствовал себя неловко, шрам начинал чесаться и гореть. Он изо всех сил пытался подавить дикое желание разорвать воротник и почесаться. Сегодня вечером он должен вести себя как настоящий джентльмен, хотя ему неуютно среди этих людей. Он чувствовал себя деревенским олухом, когда его представляли Грейс Келли, Мерилин Монро и другим звездам. Его переполняли чувства, и он с трудом подбирал слова в разговоре, чувствуя, что превращается в «лишнюю фигуру». Он злился на Рамону Арман, которая как будто избегала его с того самого момента, как они приехали сюда. Она порхала от одной группы к другой, смеясь жеманным смехом и останавливаясь возле брата, чтобы изобразить нежную семейную сцепу. Было известно, что эта парочка не разлучалась, когда Дидье приезжал в Америку, и они даже получили кличку «венгерская мафия». Он со злостью отметил, что Дидье усадили на самое почетное место, рядом с Джулианом, а Рамона сидела за соседним столом, очень далеко от Умберто. Проклятая сучка.

Однажды я буду сидеть вместе с ними, за главным столом, думал Умберто, откусывая бутерброд с черной икрой. Когда эти киношники увидят мой последний шедевр, они будут восхищаться мной так же, как Джулианом Бруксом и его спутницей, хотя она даже не его жена.

Он еще раз мельком взглянул на профиль Инес, на ее темные волосы, свободно лежащие на плечах, на улыбку. В ней было что-то очень знакомое, такое, что болезненно отозвалось у него в мозгу. Он хотел бы рассмотреть ее поближе, но, к сожалению, они сидели в окружении Гарри Купера, Эррола Флинна и Кларка Гейбла, весело смеясь и рассказывая друг другу истории, которые красавцы-мужчины, кажется, всегда рассказывают друг другу, и он не мог к ним приблизиться.

Умберто перебросился несколькими фразами с сидящим напротив него Ирвингом Франковичем, который написал такой великолепный сценарий для «Потерянного города», а потом обратил внимание на сидевшую рядом с ним женщину, полную, похожую на чудовище в своем лиловом платье с блестками. Он явно пыталась выглядеть красивой и нарядной и наверняка приложила для этого немало усилий, но результат был просто ужасающий. Пудра какого-то непонятного оранжевого цвета забила поры на лице, седые волосы были завиты и уложены в старомодную прическу, да еще она залила их лаком. Но его опытный глаз ювелира сразу же оценил ее редкие украшения с бриллиантами и сапфирами необыкновенной красоты. Значит, она богата и с ней надо считаться. Да здесь, наверное, каждый что-то из себя представляет.

Ему надоела ее болтовня, к тому же он терпеть не мог уродливых женщин, но, когда Ирвинг Франкович заговорил с ней, Скрофо понял, что это его жена. Пока Ирвинг писал в Риме сценарий, Шерли жила в Нью-Йорке, поэтому Умберто никогда с ней не встречался. Теперь он понял, что это к лучшему. Шерли Франкович была той силой, которую можно было использовать в своих интересах. В этом городе она считалась прекрасной писательницей и знаменитой женщиной. Умберто решил, что ему стоит поддерживать с ней знакомство. Она могла помочь ему взобраться на вершину славы.

Шерли усиленно напивалась. Четыре бокала «Крага» перед обедом и три рюмки «Столичной» она опрокинула быстрее, чем моряк во время увольнения на берег. Она подозвала официанта, довольно мило выглядевшего в костюме эльфа, и велела наполнить бокал. К тому времени, когда Спирос начал приветственную речь, она была уже хороша. Ирвинг попытался остановить ее, но она грубо его оборвала. Она себя прекрасно чувствует, ей всегда нравилось напиваться до чертиков, это была ее стихия.

В юности Шерли так много не пила, но с возрастом это стало ее второй натурой. У нее были тяжелые воспоминания о годах, прожитых в Нью-Йорке, когда она была еще начинающей писательницей. Она пила каждую ночь и всегда в компании мужчин, ни один из которых ни разу даже не посмотрел на нее. Тогда Шерли была такой робкой и застенчивой, такой запуганной, что сознательно пряталась в тех романтических грезах, которые сама придумывала и потом излагала на бумаге. Протрезвев, она повсюду встречала отказ. Ей отказывали издатели и мужчины. Только ежедневная порция розового ликера, сухой мартини или коктейль с шампанским могли вселить в нее уверенность, что она хоть что-то значит. Иногда ей удавалось закончить вечер в постели кого-нибудь из своих собутыльников. Утром она всегда просыпалась с дикой головной болью. Мучило похмелье. Порой она обнаруживала, что лежит поперек кровати на скомканных белоснежных простынях где-то на верхнем этаже манхэттенского небоскреба, но чаще всего Шерли видела загаженный мухами потолок с осыпающейся штукатуркой в какой-нибудь захудалой квартирке среднего уровня. Объект ее ночного внимания, типичная скотина с пьяными глазами и прокуренными зубами, даже не смотрел на нее. Это было просто невыносимо.

Было бы большим преувеличением назвать Шерли даже симпатичной, но ей тоже хотелось получать удовольствие, быть любимой и соблазнять мужчин длинными стройными ногами и большой грудью. Иногда поздно вечером пьяные мужчины теряли чувство реальности и удовлетворяли свое желание с Шерли. Она прекрасно понимала, что ей никогда не сыграть ни главную, ни даже второстепенную роль в сердце своих так называемых любовников, но старалась не сильно горевать по этому поводу. Вместо этого, оказавшись на вечеринке, в клубе или баре, она старалась стать душой компании и центром всеобщего внимания. Она накачивала себя коктейлями, и ее юбка задиралась все выше, открывая подвязки и белые чулки, которыми она надеялась кого-нибудь соблазнить.

Случалось, что какой-нибудь парень оставался с ней неделю или даже месяц, но никогда дольше. Красивых ног, пышной груди и непристойного юмора было мало, чтобы пользоваться постоянным вниманием.

К тому времени, как Шерли Горович встретилась с Ирвингом Франковичем, она была толстой тридцатипятилетней женщиной, озлобленной на жизнь, которая обошла ее стороной. Ирвинг, скромный и непривлекательный, но очень талантливый писатель из Хобокена, безумно в нее влюбился. Шерли казалась ему самой остроумной, самой веселой и самой сексуальной женщиной в мире. Опыт его общения с женщинами был очень мал, в основном из-за скромности и непривлекательной внешности, но Шерли это совсем не волновало. Наконец-то она подцепила мужика.

Их родители в Бруклине и Хобокене с облегчением вздохнули, когда дети поженились. На типично еврейской свадьбе гостей кормили вяленым лососем и осетриной, вареной и жареной картошкой, пирогами и поили дорогим красным вином и французским шампанским. Шерли напилась в стельку. Когда Ирвинг кончил говорить свадебный тост, она встала, поправила криво сидящую на волосах фату, все время цепляясь за украшавший ее флердоранж, и, нарочито растягивая слова, обратилась к собравшимся:

– Вы все, наверное, думаете, что Ирвинг выглядит не очень-то классно, но зато он теперь принадлежит только мне! Так что руки прочь, девочки, здесь я командую.

Некоторые ее подружки захихикали, а старые Франковичи неодобрительно заворчали. Мать Шерли предупреждающе подняла брови. Но невеста, сделав несколько больших глотков шампанского, уже не могла остановиться. Казалось, что ее массивная грудь, сжатая тесным бюстгальтером, вот-вот выпадет из платья. Она несколько раз громко икнула и сказала:

– Да, я знаю, что у него тело, как у сморщенного карлика, но в постели он настоящий зверь… такой знойный мужчина.

Молодые представители обеих семей громко расхохотались, а родители, дядюшки, тетушки, пожилые кузены и кузины сидели молча, с явным неодобрением на лицах. Ирвинг смущенно потупился, его обычно болезненно бледное лицо залила яркая краска стыда. Держа мужа за руку и чувствуя поддержку смеющихся гостей, Шерли уже не могла остановиться. Ее понесло. Схватив бокал Ирвинга, она одним глотком опрокинула его и взвизгнула.

– Вы все тут, наверное, думаете, что у него лицо, как у большого кролика с длинными ушами, которого можно подергать за смешной красный нос… но я вам скажу, ребята, – ее голос перешел в таинственный шепот, – я им просто восхищаюсь, потому что он и трахается, как этот кролик!

Шерли завизжала от восторга и выпила еще один бокал вина. Все, кроме родителей Ирвинга, покатывались от хохота. Новобрачная чувствовала, как на нее накатываются волны их любви. Эти хохочущие лица смотрели на нее с восхищением. Она упивалась этим чувством. Не обращая внимания на дурацкое положение, в которое по ее милости попал Ирвинг, игнорируя разъяренные взгляды его родителей, Шерли выложила изнемогающим гостям последнюю пикантную деталь:

– Скажу вам по секрету… – Она оперлась руками о стол и зашептала таким тихим голосом, что многим гостям пришлось, наклониться вперед или встать, чтобы расслышать каждое ее слово. – Между нами, девочками, говоря, он самая разрушительная сексуальная машина, какую я когда-либо видела, а я, поверьте мне, немало повидала мужиков… Он может работать всю ночь и все утро, и, хотя его маленькому попрыгунчику не хватает нескольких дюймов, чтобы подробно все исследовать там, он с лихвой компенсирует недостаток длины напористостью и энергией… О, он может пыхтеть всю ночь напролет, а потом и весь день…

Она совершенно покорила аудиторию. Шерли еще никогда не было так хорошо. Не обращая внимания на неодобрительно насупившихся тетушек, призванных наблюдать за юными членами семей на этой свадьбе, прямо на виду у гогочущих официантов (некоторые прибежали из других залов, чтобы послушать ее), Шерли повернулась к своему раскрасневшемуся, сконфуженному супругу и жадно поцеловала его взасос.

– Этот маленький поц самый великий сексуальный инструмент в моей жизни, а я их повидала черт знает сколько!

Весь зал разразился аплодисментами, за исключением отца Ирвинга, который обмахивал платком находившуюся в глубоком шоке жену. Они не могли понять, почему их единственный драгоценный сын выбрал себе в жены эту пьяную вульгарную проститутку. В конце стола хохотали племянницы и племянники, которые, даже не понимая, что сказала тетушка Шерли, по реакции взрослых видели, что это было что-то очень и очень смешное.

Вечером, когда они остались одни в шикарном люксе, где начался их медовый месяц, Ирвинг дал волю своему гневу и начал супружескую жизнь с ссоры.

– Ты вела себя как дешевая шлюха, Шерли, – выговаривал он ей. Его лицо было спокойным, единственным признаком ярости и стыда была пульсирующая жилка на шее. – Хуже, чем бездомная бродяжка. Я знаю, что это не твой настоящий облик, и поэтому прощаю тебя, но я прошу тебя только об одном, ты должна бросить пить. Это тебе не к лицу, Шерли, это недостойно женщины.

– Почему это я должна? – фыркнула Шерли, сбросив на пол украшенную цветами фату и с облегчением освобождаясь от тесных туфель, которые весь вечер жали ей ноги. Ирвинг портил ей все удовольствие. Он заставлял ее спускаться с небес выдуманного блаженства на землю. Зачем ему надо разрушать ее мир иллюзий именно теперь, когда все ее так любят?

– Это унизительно, – мягко сказал он. – Ты по-дурацки выглядишь, Шерли.

– По-дурацки, не по-дурацки, черт возьми, кого это волнует? Они меня просто обожали… все эти люди, наши родственники, друзья и даже папочка с мамочкой. Они обо мне никогда раньше плохо не отзывались, у них даже головы от смеха тряслись, ты видел, Ирвинг? Видел?

– Да, я видел, Шерли, – терпеливо сказал Ирвинг, видя, что она понемногу успокаивается и приходит в себя, видимо, алкоголь постепенно прекращал действовать. – Я действительно видел, как они смеялись, но они смеялись над тобой, а не вместе с тобой, дорогая. Есть все-таки какая-то разница, ты не находишь, Шерли?

– Нет, не нахожу. Я прекрасно провела время, а ты портишь мне настроение, Ирв.

С глазами, полными слез, Шерли бросилась в ванную и хлопнула дверью. Ирвинг услышал, как ее вывернуло, и пожал плечами. Он был терпеливым человеком и любил эту женщину, свою новую жену, понимая причину ее страха и сомнений. Но воинственность, в которую она впадала в пьяном состоянии, пугала его. Он уже думал о том, что хорошо бы ей было бросить пить, но был уверен, что после свадьбы он сможет справиться с этой проблемой.

Когда Спирос начал речь, Ирвинг взглянул на Шерли. Никаких сомнений, она снова нажралась. Судя по тому, как она смотрела на окружающих, он понимал, что она вот-вот взорвется. Он уже мысленно пристегнул ремень безопасности – сейчас начнутся «ухабы» – и вздохнул.

После обеда Спирос представил Джулиана, который встал и скромным поклоном поприветствовал аплодирующих ему гостей. О, в Голливуде очень любили настоящих драматических актеров из Англии. Самые популярные актеры кино всегда проигрывали тем, кто играл классические роли в театре. У киноактеров есть слава, красота и богатство, но многие звезды сомневаются в своих театральных способностях, завидуя Джулиану и его безупречной театральной репутации.

Многим понравилось то, как решительно он обошелся с Фиби. Немногие смогли бы отказаться пожизненно от части своих доходов, дома и всего имущества из-за любви к женщине. Об Инес ходили самые невероятные предположения и слухи, большинство из которых рассеялось, как только голливудская элита выставила ей высший балл. Она была красива, прекрасно одета, безупречно воспитана – ее приняли бы в любом обществе. Это была женщина экстра-класса. Все находили ее очаровательной, остроумной и воспитанной. Придраться было не к чему.

Джулиан встал и обратился к присутствующим. Гости были в восторге от его мелодичного баритона и забавных шуток. Многие смехом выражали свое одобрение. Инес молча смотрела на него, упиваясь бархатным голосом и красотой.

Шерли обвела зал раздраженным взглядом. Все взоры, казалось, были прикованы к Джулиану и сидевшей рядом с ним женщине. На нее никто не смотрел. Это почему же? Она тоже была звездой! Звездой-писательницей, звездой-новеллисткой. Это она написала сценарий, который привел Джулиана в Америку. Это она поддерживала на плаву «Коламбиа пикчерз» в трудное для компании послевоенное время, когда публика сама не знала, что бы она хотела видеть на экране. Но все они любили фильмы, снятые по ее сценариям, разве не так? Особенно серии «Валентины». Если бы не было сценаристов, то не было бы и Голливуда. Но, судя по всему, никто здесь не мог по достоинству оценить, какую важную роль они играют в создании фильмов… никто.

– Да, ему повезло, что у него такая женщина, – с восхищением сказал Ирвинг.

– Ну и что в ней такого выдающегося? – заикаясь от возмущения, спросила Шерли. Вид у нее был воинственный. – По мне так она похожа на мороженую рыбу.

Ирвинг не обратил на ее слова внимания, потому что в этот момент Джулиан отпустил еще какую-то шутку и гости весело рассмеялись.

Да пропадите вы все пропадом! Неожиданно Шерли в ярости поняла, что она сидит даже не в начале этого стола. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Какие свиньи! Так, значит, ее посадили с Занеком и Орсоном Уэллсом! И хотя они оба были известными личностями в кино, она восприняла это как персональное оскорбление. Она столько вкалывала на Спироса, и вот как он ее отблагодарил! В ней боролись два существа: каждое выдвигало яростные аргументы, доказывая свою правоту. Хорошая девочка Шерли отчитывала плохую маленькую Шерли, но плохая, кажется, побеждала. Шерли чувствовала, что теряет контроль над собой. Голова была как будто набита ватой, рот пересох. Она быстро опрокинула еще один бокал шампанского и обвела зал вызывающим взглядом.

Ирвинг глаз не сводит с Джулиана… или это он пялится на его французскую шлюху? Шерли попыталась определить, кто же так заворожил мужа. Да, ты была права, торжествующе сказала «плохая» Шерли. Он таращится на эту самодовольную француженку, у которой такой вид, как будто у нее во рту никак не растает кусок масла. Ирвинг должен смотреть только на нее, да, только на нее!!! Он все-таки се муж, черт бы его побрал! Если он ее любит, то должен обращать внимание только на нее.

Разозленная Шерли схватила сигарету «Лаки страйк» и повернулась к Ирвингу, чтобы тот дал ей прикурить. Он не обращал на нее внимания. Он тебя игнорирует, Шерли, сказал гадкий внутренний голос. Как будто ты никто и ничто. Ох уж это проклятый англичанин!

– Дай мне прикурить, Ирвинг, – сказала она так громко, что Джулиан тут же замолчал и посмотрел на нее.

Ирвинг жестом показал, что у него нет спичек, и снова повернулся к Джулиану. В поисках спичек Шерли стала яростно рыться в роге изобилия, который стоял как раз напротив нее. Некоторые из гостей зашикали на нее. В новогодней коробочке Санта-Клауса спичек не оказалось, а за столом Шерли никто не курил.

– Ах, вашу мать! Где же эти треклятые спички?! – закричала она.

Джулиан опять замолчал, и все головы повернулись в ее направлении. Весь Голливуд выражал свое молчаливое неодобрение этой женщине с осоловевшим взглядом. В одной руке она держала пустой стакан, в мокрых губах зажата незажженная сигарета – она окончательно и бесповоротно испортила свою репутацию.

Джулиан снова заговорил, а очаровательный эльф-официант Шерли незаметно принес ей спички. Глубоко затянувшись, она туманным взором обвела лица этих льстецов, которые все как один внимательно слушали выступление английской знаменитости. Какое они все дерьмо, думала она. Все они набиты дерьмом, все до единого, все они ублюдки…

Не обращая внимания на то, что о ней подумают, Шерли неожиданно встала и произнесла язвительным скрипучим голосом:

– Все, что вы тут несете, полная чушь, ваша светлость. В этом зале все сделаны из дерьма. Любой в Голливуде – всего лишь кусок дерьма! – Она громко рыгнула и покачнулась. Ирвинг схватил ее за руку и усадил на место.

– Что ты вытворяешь? – яростно прошептал он. – Ради Бога, Шерли, возьми себя в руки. Ты ведешь себя неприлично и снова выставляешь себя на посмешище.

Теперь уже на нее смотрели все, некоторые даже встали, чтобы получше рассмотреть. Все сидевшие под этим проклятым тентом – пять сотен пар любопытных глаз – в шоке смотрели на нее, испытывая при этом в глубине души тайное удовольствие от того, что завтра им всем будет о чем посплетничать.

Все так и должно быть, думала Шерли, довольная своим поведением. Она с жадностью осушила еще один бокал шампанского. Они должны говорить о ней! Внезапно ее передернуло от такой сильной отрыжки, что шампанское из бокала пролилось на платье. Когда вежливый официант бросился к ней, чтобы хоть как-то помочь, то случайно зацепился за край высокого зеленого ковра и под смех гостей плюхнулся лицом в глубокий вырез декольте Шерли. Затем, к огромному смущению Ирвинга и к неописуемому восторгу гостей, Шерли еще раз унизили. Два официанта взяли ее под мышки и потащили, как мертвую, по полу прямо к двери, причем один из них был такого маленького роста, что почти скрылся под складками ее платья.

Голливуд, естественно, замял эту историю, впрочем, здесь всегда старались улаживать скандалы и мелкие шалости своих обитателей, чтобы это не выплыло наружу. Пресса промолчала. Но уже на следующий день все телефонные линии на Хиллз-оф-Хомби и Беверли-Хиллз раскалились добела: их хозяева чесали языками, рассказывая пикантные новости о скандальном поведении Шерли тем друзьям и знакомым, которым не повезло быть в числе приглашенных на главный банкет сезона.

Историю приукрашивали и дополняли. К концу недели ее раздули неимоверно. «Шерли Франкович не просто напилась до беспамятства, но еще и скинула с себя платье и стала полуголой танцевать на столе. Потом она затащила под стол официанта и попыталась заставить его работать сверхурочно». «Олимпия Макополис была в истерике, и доктору Золотосу пришлось дать ей успокоительное». «Спирос пригрозил Шерли, что больше никогда не прибегнет к ее помощи и отстранит ее вместе с Ирвингом от съемок «Легенды Кортеса». Сплетни и скандалы. Как этот город любил их, он ими просто упивался! Слухи, власть и кинобизнес – вот три кита, на которых держалась жизнь этого города и благосостояние его жителей.

По пути домой Инес не переставала болтать и смеяться над этим банкетом, над тем, какие они все вульгарные.

– Не волнуйся, дорогая, – улыбнулся Джулиан, – не все так плохо. У многих здесь великолепный вкус. В Голливуде живут многие знаменитые коллекционеры Америки. Хочешь верь, а хочешь нет, но многие из них даже снимаются в кино.

– Кто они? – удивилась Инес. – Джулиан, мне очень хочется с ними познакомиться. Некоторые картины, которые я видела у Макополиса, самая настоящая подделка. И никто этого не замечает. Оригинал картины, которая висит у него над камином в библиотеке, хранится в Лувре! Это Ренуар. Как мистер Макополис может быть таким легковерным?

– Добрый старина Спирос. Он знает практически все о фильмах, но слабоват в живописи. Вот что я тебе скажу, дорогая. Поедем-ка на следующей неделе к Эдди Робинсону или Винсенту Прису. И тот и другой знают о картинах все, что только можно знать, к тому же у них замечательные коллекции.

– М-м-м, с удовольствием. – Инес положила руку Джулиану на плечо, пока они шли по темной и безлюдной Беверли-Хиллз к своему отелю. – Но сейчас единственное, чего я хочу, любимый, это прийти домой и заняться с тобой любовью.

– Ну что ж, мадмуазель, вы сделали свой выбор, – с серьезным видом сказал Джулиан, – и теперь вам никто не позволит взять ваши слова обратно.

 

Глава 14

Стоял декабрь, но на улице было необычайно жарко. Доминик играла в волейбол на пляже Санта-Моники. Вокруг были молодые веселые лица. Она оставила Агату в отеле, и старая дева могла либо загорать, но она ненавидела это занятие, либо пообедать, но она уже ела. Агата решила немного прогуляться. Она медленно брела по тротуару рядом с пляжем и думала, думала, думала, не обращая внимания ни на проносящиеся мимо автомобили, ни на яркое солнце: ее мысли были заняты Джулианом Бруксом, она могла думать только о нем.

Наконец-то они познакомились! Ну, не совсем познакомились… Агата, Доминик и Киттенз, ее костюмер, сидели за завтраком в ресторанчике «Коламбиа пикчерз», когда к ним подошел Джулиан и представился. Агата почувствовала, что вся залилась краской, пока он стоял рядом с их столом, болтая с девушками. У нее сладко заныло в паху, и она понимала, что все можно прочесть у нее на лице.

Она даже не осмелилась поднять на него глаза и просто сидела, слушая мелодичный голос, пока он смеялся и разговаривал с Доминик и Киттенз. Агата молчала, но их спокойная, непринужденная беседа – как будто они были знакомы сто лет – привела ее в бешенство. В ней закипала ревность. Джулиан стоял перед ними легко и непринужденно, небрежно опираясь рукой на спинку стула Доминик, а девушки хихикали и болтали, не останавливаясь ни на минуту. Агата оцепенела. Она не могла заставить себя поднять на него глаза, чувствуя, что по спине у нее течет холодный пот, лицо горит, а в паху разливается истома. Да, он видел это, конечно же, он все видел. Но почему же он не обращает на нее внимания? Джулиан приподнял шляпу, прощаясь с ними, и Агате стало легче. Доминик вцепилась зубами в свой гамбургер. Лицо ее было счастливым и румяным.

– Ей-богу, он чертовски привлекателен для своего возраста, как ты считаешь, Агата?

Киттенз согласно кивнула головой.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сухо ответила Агата.

– Да, он очень красивый, – вздохнула Доминик, а затем, наклонившись к своей наставнице, прошептала: – Я слышала, что практически все актрисы, которые с ним снимались, были в него влюблены!

– Не говори так! Думать об этом для девочки твоего возраста просто неприлично, – резко сказала Агата. – Ешь свой ланч.

Доминик про себя усмехнулась. Если бы только Агата знала, о чем она думает, то бедную старушенцию, наверное, хватил бы удар.

Инес проснулась, когда весь Беверли-Хиллз был залит солнцем. Оно пробивалось в комнату отеля через плотные темно-зеленые занавески. Голова была тяжелая, ее немного тошнило. Странно, от шампанского у нее еще никогда не болела голова. Джулиан с самого утра уехал на ранчо Малибу на свою первую тренировку по верховой езде. Для него было очень важно стать опытным наездником. За восемь дней тренировок он должен научиться обращаться с лошадью лучше, чем самые опытные конюхи на ранчо.

Зазвонил телефон. Его пронзительная трель отозвалась в голове сильной болью. Джулиан звонил с ранчо.

– Дорогая, – у него был теплый голос, – как ты себя чувствуешь?

Она солгала, сказав, что чувствует себя прекрасно.

– Прекрасно, дорогая. Я тут на ранчо столкнулся с Флинном. Он пригласил нас сегодня вечером на обед в ресторан «У Романова». Ты не против, мой ангел?

– Конечно, нет, дорогой. Он мне очень понравился вчера вечером. Мне всегда хотелось сходить в этот ресторан.

– Отлично, мне надо бежать, любовь моя. О Господи, я уже стер весь зад об этих проклятых лошадей! Да, надо быть суперменом, чтобы ездить без седла, как тогда.

– Я поцелую его, когда ты приедешь домой, – со смехом сказала Инес.

– Не дождусь, дорогая! Увидимся позже. Обед в восемь. С Эрролом мы встретимся прямо там.

День прошел спокойно и скучно. Инес тщательно выбрала черное шелковое платье с длинной, ниже колен, юбкой. Единственным украшением было обручальное кольцо с бриллиантом, подаренное Джулианом, и браслет-талисман. Она выглядела очаровательно, и Джулиан всю дорогу говорил ей об этом.

Ресторан «У Романова» был расположен на Родео-драйв. Один из самых знаменитых ресторанов в мире принадлежал князю Михаилу Романову, якобы высланному из России. Сам князь обладал безупречными манерами и невероятным обаянием. В ресторане не было столов для избранных, князь Романов умудрялся собирать у себя половину Голливуда, ни разу никого не обидев. Даже звезды всегда садились там, куда указывал князь Михаил, и никто никогда не жаловался.

Сейчас он шел навстречу Джулиану и Инес, чтобы лично их поприветствовать. Как только они вошли, большинство обедающих повернули головы в их сторону. Несмотря на маленький рост князь Михаил выглядел очень представительно. Когда он поцеловал ей руку, Инес почувствовала, что в этом человеке таится огромная сила.

Он сказал Джулиану:

– Красавица, парень. Ты как всегда не ошибся… Ах, какая красивая девушка, да к тому же француженка. Восхитительно! Я очень рад за тебя, мой мальчик, пойдем, Эррол уже ждет вас.

Он повел их по ступенькам, устланным коврами, в зал, где все смотрели вслед Джулиану и Инес. Создавалось впечатление, что в ресторане сидят одни зеваки и болельщики. Столики не были отделены друг от друга перегородками, поэтому сидевшие за ними люди Могли свободно болтать с теми, кто сидел сбоку или позади. Естественно, весь зал был виден как на ладони.

Джулиан кивнул Кэри Гранту и Деррилу Занеку, направляясь к своему столу, за которым сидел Эррол Флинн с хорошенькой девочкой. Она была слишком юной, чтобы быть его дочерью.

Князь Михаил быстро произнес тост и, зажав в зубах мундштук с сигаретой, покинул их, чтобы встретить восхитительную Грейс Келли и ее спутника.

Царящий в зале легкий гул мгновенно стих. Все женщины оценивали, стараясь запомнить, каждую деталь ее прически, макияжа и туалета, а мужчины любовались красотой ее лица. Инес подумала, что Грейс выглядит просто потрясающе. Да, она заслужила титул королевы Голливуда. Она была само совершенство, да и актриса великолепная!

Обед прошел очень живо и весело, Эррол был в прекрасной форме, хотя и напился. Его юная спутница говорила мало, ела все подряд и все время хихикала над его шутками, хотя и не все понимала. Эррол в красках описывал скандал, учиненный Шерли Франкович на приеме у Спироса вчера вечером, безумно их веселя.

Некоторые влиятельные руководители студии, проходя мимо столика, останавливались, якобы для того, чтобы поприветствовать Эррола, но было видно, что их интересует только Джулиан. К концу вечера его карман был набит визитками самых влиятельных людей города с просьбой звонить, когда ему будет удобно.

Флинн не получил ни одной карточки. Хотя ему еще не было и сорока пяти, его карьера в Голливуде уже закатилась. Он был настоящей звездой, но выпал из обоймы, оскорбив моральные принципы средних американцев своими любовными приключениями с несовершеннолетними, пьяными скандалами и наплевательским отношением к обывателям. Отдел рекламы студии был не в состоянии замять его скандальное поведение, и из него сделали козла отпущения, почти изгоя. Но он все равно чертовски хорош, думала Инес, такой остроумный собеседник и хороший рассказчик. Когда-то, в зените славы, он, наверное, был неотразим, подумала Инес.

Когда Инес спустилась в дамскую комнату, настоящий зеркальный рай, там была всего одна девушка. У нее было глубокое декольте, почти оголившее сильно загоревшую грудь. Платье так плотно облегало фигуру, что пухлый зад слишком выпирал. Пухлые губы были густо накрашены, на голове копна взбитых, сильно начесанных платиновых волос. Инес подумала, что у этой девочки, видимо, немало проблем с внешностью, если она так отчаянно старается быть похожей на Джейн Мансфилд, одну из самых сексуальных актрис Голливуда. А эта восходящая звездочка просто пустая куколка. Она с восхищением посмотрела на строгое черное платье Инес, продолжая опрыскивать лаком свой платиновый шлем.

– Я видела вас вчера вечером у Макополиса на приеме, – дружески сообщила она Инес, доставая еще какую-то косметику из своей розовой пластиковой косметички. Она так сильно наклонилась, что Инес увидела ее соски. – О, как мне нравится ваше платье. Оно такое шикарное, настоящий французский шик! – изливала она свои чувства.

Инес сухо поблагодарила. Какая жалкая девчушка, явно проститутка; Инес всегда точно определяла профессионалок. А эта, к тому же, и собой не хороша. Бедняга, подумала Инес. Хорошо, что ей хватило ума вложить деньги, а не потратить их попусту. Интересно, у кого это такой дурной вкус, что он приходит к Романову с женщиной, у которой на лице написано, что она проститутка. Скоро она это узнает.

Рядом с туалетной комнатой стоял высокий молодой мужчина. Он повернулся к Инес, и ужас сковал ее тело, она узнала его. Инес резко отвернулась, но было слишком поздно. Узнав ее, он сразу же подбежал.

– Инес! Привет. Глазам не верю! Как ты тут оказалась, старушка?

– Бенджи. – Голос Инес сорвался на хриплый шепот. – Какой сюрприз. Дорогой Бенджи, мне очень жаль, ты должен меня простить, но я должна вернуться за столик. Меня ждут. – И она повернулась, чтобы уйти. Но Бенджи схватил ее за руку. К своему огромному ужасу, она заметила, что они уже в фойе ресторана, на виду у всего зала. Что Бенджи здесь делает? Он же никогда не уезжал из Лондона, разве что в свое имение или в Монте-Карло. Беверли-Хиллз – это для него слишком экстравагантно.

– Нет, не уходи, я не позволю тебе снова исчезнуть. Я по тебе соскучился, нянюшка! – Он склонил к ней голову, и она осторожно, бочком, начала пятиться от него. От него несло джином, который всегда прибавлял ему смелости в любовных играх.

– Бенджи соскучился по своей нянечке, очень-очень соскучился. – Он сюсюкал детским голосочком, и Инес чувствовала себя ужасно неловко. – Бенджи был плохим, очень непослушным мальчиком. Надо, чтобы няня как следует его отшлепала, – умильно глядя на нее, прошептал он. Его длинные костлявые пальцы цепко держали ее за рукав. Не могла же она вырываться на глазах у всех снобов Голливуда! Бенджи никогда бы не посмел так себя вести в клубе «400», «Кафе де Пари» или в баре, где они так любили собираться с друзьями в Лондоне. Там он всегда вел себя безупречно, как настоящий английский джентльмен. И только оказавшись в постели или напившись в стельку (что он, впрочем, делал почти каждый вечер), он сбрасывал с себя аристократическую маску.

Дверь туалетной комнаты открылась, и оттуда, поправляя свою прическу, выплыла Барби Долл. Бенджи ослабил железную хватку на руке Инес и улыбнулся платиновой блондинке.

– Было очень приятно снова тебя увидеть, Инес, очень приятно… – хитро улыбнувшись, сказал он и обнял девицу, как свою собственность. Инес была поражена. В Лондоне он бы никогда не позволил себе появиться в обществе с вульгарной проституткой.

– Нам надо встретиться. Я буду здесь до воскресенья, на Бель-Эр. А ты где остановилась? – спросил он.

– Э-э-э… я с друзьями, – ответила Инес. – Они уже ждут меня. Мне надо идти, пока, Бенджи.

В этот момент к ним подошел князь Михаил, чтобы проводить Бенджи с дамой к их столику. Но, перед тем как уйти, Бенджи взглянул на Инес и, подмигнув, вполголоса сказал:

– Передай мои самые лучшие пожелания нянечке!

Инес чувствовала, что у нее горит лицо от этой неожиданной встречи. Кажется, прошлое всегда будет преследовать ее. Бенджи узнал ее мгновенно. Она всегда так выглядела в Лондоне: нежно-матовое лицо, яркие губы, подведенные черным карандашом глаза и длинные, гладкие темно-каштановые волосы. Сейчас большинство женщин делали перманент или коротко стриглись, становясь похожими на пуделей или задорных мальчишек. Инес не меняла свой облик больше десяти лет.

Она расслабленной походкой подошла к столику, и Джулиан удивленно посмотрел на нее. Она казалась взволнованной, а Инес трудно было вывести из равновесия.

– О чем это вы болтали со стариной Бенджи Спенсер-Монктоном? – спросил он. – Я встречался с ним несколько раз в «Уайтсе», лондонском клубе консерваторов.

– Да так, ни о чем, – сказала она, делая большой глоток содовой и с ужасом заметив, что Бенджи со своей проституткой расположились за столиком прямо напротив них.

– Ты никогда о нем не упоминала, – продолжил Джулиан. – Откуда ты его знаешь?

– Я его не знаю, – солгала Инес, – Вернее, почти не знаю. Мы встречались однажды во время уик-энда, за городом. Я даже удивилась, что он помнит меня. – Она рассмеялась, и собственный смех зазвенел у нее в ушах маленькими колокольчиками. Она смотрела в лицо Джулиану, пытаясь понять, поверил ли он ей. Но его, очевидно, удовлетворило то, что она сказала. На этот раз.

Блондинка взглянула на Инес и расплылась в радостной улыбке. Несомненно, она спросила у Бенджи, кто такая Инес, так же, как Джулиан спросил ее о Бенджи. Вот только сказал ли ей Бенджи правду? Осмелился он или нет? Если он расскажет этой шлюхе, что Инес была проституткой, в какие извращенные игры она с ним играла, как занималась любовью сразу с тремя его друзьями и сплетни пойдут гулять по Голливуду, Джулиан сразу о них узнает, и все будет кончено. Инес было невыносимо даже думать об этом. Она не знала, что Бенджи делает в Голливуде, что он сейчас шепчет на ухо своей спутнице. Единственное, что она сейчас чувствовала, была надвигающаяся опасность, которая могла разрушить всю ее жизнь.

Предчувствия Инес, к сожалению, оправдались. Немного позже, пожелав Эрролу и его подруге спокойной ночи, Инес с Джулианом стояли у входа в ресторан и ждали, пока портье подгонит их машину. Неожиданно она вздрогнула от ужаса. Это невозможно! Этого просто не может быть, потому, что не может быть никогда!

Вместе с одетой в соболя Рамоной Арман из ресторана вышел маленький толстый яйцеголовый мужчина. Он был совершенно лыс. Инес боковым зрением увидела его профиль и окаменела. К своему неописуемому ужасу, она сразу узнала этого человека и его отвратительное лицо, столько лет преследовавшее ее во сне. То же короткое толстое тело, та же бычья шея, та же лысая, как колено, голова – она никогда, его не забудет. Одиннадцать лет унесли остатки волос. Он стал еще толще, на лбу, в уголках рта и вокруг носа залегли глубокие морщины. Мясистые губы совершенно вывернулись. Наклонившись к Рамоне, он что-то прошептал ей на ухо, скривив в гримасе уродливое лицо, которая должна была означать очаровательную улыбку.

Но он же умер! Она убила его, разве не так? Она помнила, как смывала его кровь с рук в отеле «Риц», А потом вытерла их о белое полотенце. Она хорошо это помнит! Это было именно то лицо, которое так часто являлось ей в ночных кошмарах. И все-таки это Умберто Скрофо. А она думала, что убила его в отеле «Риц». Убила мужчину, одетого в форму итальянского генерала. Убила жестокого садиста, который издевался над ней и бил так, что одна только мысль о возможном повторении всего этого толкнула ее на убийство.

Она была уверена, что он мертв. Тогда как он оказался здесь, возле ресторана «У Романова», на Родео-драйв, возле Беверли-Хиллз? Неужели она сошла с ума? Или это еще один ночной кошмар? Какая-то ужасная, невозможная галлюцинация? Или это реальность?

Инес чувствовала, что вот-вот потеряет сознание. У нее вспотели ладони, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Ее охватила такая сильная паника, что она едва дышала. Умберто Скрофо… здесь… живой и невредимый… Инес повернулась к нему спиной, чтобы он не заметил ее лица. Узнает ли он ее? Она молила Бога, чтобы не узнал. Конечно, она очень сильно изменилась с 1943 года, но достаточно ли этого, чтобы не быть узнанной?

– Я хочу выглядеть приблизительно так. – Инес указала парикмахеру на фотографию Грейс Келли, которую она вырезала из журнала «Лук».

– Но вы прекрасно выглядите, – удивленно сказал парикмахер. – Зачем вам что-то менять, мадам?

– Пожалуйста, приступайте, – просто ответила Инес. – Я так хочу, вот и все.

Парикмахер безразлично пожал плечами. Всю жизнь он пытался понять женщин. Перед ним сидела настоящая красавица, особенная, редкая, элегантная европейская женщина, которая хотела превратиться в жалкое подобие Келли. Хорошо, подумал он, что она хоть не хочет выглядеть, как Мерилин Монро, еще одна звезда пятидесятых. В конце концов, какое ему до этого дело? Он ведь получает деньги за свою работу, а не за психоанализ.

Пока он смешивал краску, Инес читала, не глядя, как он стрижет и красит ее длинные темные волосы. И только когда парикмахер закончил, она подняла глаза и критическим взглядом посмотрела на себя в зеркало. Эффект был просто невероятным. Из темноволосой европейской леди она превратилась в самую заурядную американку. Она изменилась почти до неузнаваемости, оставшись, правда, такой же красивой, как прежде. Волосы были подстрижены очень коротко и открывали мочки ушей, пробор был сделан низко, а челка мягкими волнами падала ей на лоб. Цвет был подобран мастерски. Бледно-червонное золото цвета шампанского, не такой ярко-желтый, как в юности, а нежный мягкий тон со слабым бронзовым отливом. Стиль был настолько новым, что сделал Инес неузнаваемой для тех, кто знал ее в прошлом.

Остаток дня Инес провела в салоне Элизабет Ардан, завершая свое перевоплощение. Там же она купила новую косметику: пудру, голубые тени для век, яркую помаду, бледные румяна и новую одежду для предстоящих съемок в Акапулько. Платья из легкого голубого шифона и хлопчатобумажные платья розового, темно-синего и лимонно-желтого цветов. Она больше не будет носить столь любимые ею строгие платья. Черный и белый цвета забыты. Она перевоплощается. Новая жизнь. Новая внешность. Новая Инес.

Куртизанки Инес Джиллар больше нет. Через несколько недель она собирается стать женой Джулиана Брукса. Ни один человек из ее прошлого не сможет теперь узнать ее, никто и никогда не сможет причинить ей боль – в этом она была уверена.

 

Глава 15

Умберто Скрофо хмуро сидел в своем хилтонском люксе в ожидании телефонного звонка. Со времени своего приезда в Калифорнию он обзвонил уже всех президентов кинокомпаний, пытаясь устроить просмотр своего фильма. Но ни один из них не захотел даже говорить с ним. Он всегда разговаривал с одним из ассистентов, который мягким вкрадчивым голосом приносил тысячу извинений, объясняя, что президент сейчас очень занят и не может с ним встретиться.

– Ну и что из того, что в фильме снималась Рамона Арман? – ворчал Спирос Макополис на одного из своих помощников. – Кого это сейчас волнует? Она намного старше, чем Гарбо, и никто не станет интересоваться этим проклятым итальянским фильмом об искусстве, даже если окажется, что он лучше любого фильма Росселлини.

– Мистер Макополис сообщит вам свое решение, – информировал Умберто ласковый голос секретаря. То же повторилось с мистером Занеком, и с мистером Уорнером, и с мистером Коном, и с мистером Шери. Все прохладно намекали ему на отказ. Он был ужасно разочарован.

Дидье Арман, который отвечал за финансовую сторону вопроса, видел смонтированный «Потерянный город» и считал, что это маленький шедевр. Хотя Дидье был самым влиятельным продюсером Англии, здесь он такой власти не имел и не смог убедить финансовых магнатов проявить внимание к фильму.

Умберто яростно чесал набухший на шее шрам, пока тот не стал кровоточить. Даже несовершеннолетняя проститутка, которую прошлой ночью привел ему коридорный, оказалась не в состоянии успокоить его гнев. Он колотил ее нежное дрожащее тело, пока она не закричала от боли, и ему пришлось надавать ей пощечин, чтобы она заткнулась. Он ни разу не попытался повторить то, что много лет назад проделал с той маленькой французской проституткой и с Сильваной в Калабрии. Кара, постигшая его за это, была ужасна. То, что он выжил после двух попыток уничтожить его, было просто чудом. Всякий раз, когда его извращенное воображение разыгрывалось, подталкивая ко всяким садистским штучкам, он вовремя останавливался. Воспоминания о тех днях, которые он провел без воды и еды в рыбацкой лодке, дрейфуя по бескрайнему морю и думая о смерти, мысли о светловолосой французской проститутке, полоснувшей его бритвой по горлу, все это мучило и преследовала его всю жизнь. Полиция ее так и не нашла. Жива ли она? Наверное, только превратилась в старую потаскуху, продающую за несколько су свое сифилисное сморщенное тело в закоулках Монмартра. Прошло одиннадцать лет, но он ничего не забыл. И никогда не забуду, думал Умберто, ожесточенно царапая то место, которое всегда напоминало ему о ней.

Он взглянул на нежно-голубое декабрьское небо, но оно его не радовало. Все его попытки поселиться в лучших номерах отелей «Беверли-Хиллз», «Беверли-Уилшир» и «Бель-Эйр» закончились полной неудачей. Деньги играли в Голливуде не главную роль. Главным здесь были власть и слава. У Умберто было полным-полно денег, но здесь его никто не знал, и ни у кого не возникало ни малейшего желания знакомиться с ним. Единственное, что ему удалось, это получить люкс в «Хилтоне», из которого ни черта не было видно, да и мебель была мерзкого оранжевого цвета. Да и то лишь за огромную взятку.

Он решил подышать свежим воздухом и вышел прогуляться по бульвару Уилшир. Совсем недавно он так любил гулять по улицам Рима. Там он был известным человеком. Люди останавливали его на улице и в кафе, почтительно здоровались.

– Здравствуй, Умберто, как дела? – спрашивали они, и их голоса свидетельствовали об уважении и восхищении. С тех пор как мир узнал о «Потерянном городе», он стал новым королем кино на Виа Венето. Здесь же к нему относились как к куску дерьма. Он надел зеленую мохеровую кофту, точь-в-точь как у Дина Мартина, когда он играет в гольф. Туго обмотав вокруг шеи ядовито-зеленый шарф, чтобы скрыть шрам, он водрузил на нос огромные солнцезащитные очки и надел старую шляпу, больше похожую на панаму. В таком виде он был невероятно вульгарен.

Умберто не спеша шел по бульвару Уилшир к отелю «Беверли-Хиллз», улыбаясь тем немногим пешеходам, которые проходили мимо, не обращая на него никакого внимания. Проходя мимо ярко-красных дверей салона красоты Элизабет Ардан, он остановился поглазеть на изысканное женское белье, спортивную одежду и косметические наборы, живописно разложенные на витрине.

Пока он стоял, глазея на товары, двери салона открылись, и его окутал волшебный запах чьих-то прекрасных духов. Умберто обернулся и увидел изящный профиль, блестящие волосы цвета шампанского и стройную, хрупкую фигурку в темно-голубом платье. Женщина быстро прошла мимо него в направлении Магнина. Пораженный, он смотрел ей вслед. Что-то в ней было ему очень знакомо. Ему показалось, что на банкете у Макополиса он видел женщину, похожую на незнакомку, но та была брюнеткой, а эта – блондинка. Но она чем-то задела его память. Где же он мог ее раньше видеть? Умберто пожал плечами. Не так уж это и важно. Его сейчас волновало, как заставить Занека, Макополиса или Джека Уорнера посмотреть его фильм. Если это ему не удастся, останется только убраться из этого мерзкого города и вернуться назад в Рим.