1.

В происшедшем Кристен винил только себя, ибо он отвечал за операцию.

— Шеф, — раздался за его спиной голос Кампонари, — какой ужас!

— Дай свет! Найди фонарь Кемпа, нужно выяснить, что случилось. Ты видел Исмея?

— Нет, он исчез.

— Если бы только это, Кампонари!

— Если бы только это? А что еще, шеф?

— В любую минуту на тот свет можем отправиться и мы. Прикрывай меня сзади и стреляй в любого, без предупреждения!

Комиссар не был трусом, но в такой ситуации не мог действовать иначе. Он полез в западню, полагая, что вчетвером они смогут предупредить преступление. Но сейчас не время было раздумывать. Свет фонаря озарил лицо Кемпа. Тот ещё подавал признаки жизни, но кровавая пена в уголках губ предвещала скорый конец.

— Кемп, Кемп, Вы слышите меня? — негромко произнес комиссар ему на ухо, нащупывая запястье. Пульс едва бился и слабел с каждой секундой. У комиссара перехватило дыхание. С трудом овладев собой, он спросил снова:

— Вы слышите меня, Кемп?

Неустрашимый Кемп был без сознания. Темное пятно у него на груди расплывалось все шире.

— Господи, Кемп!

Губы Кемпа шевельнулись, но застыли снова. кристен, склонившись к нему, подставил ухо к губам раненого. Сквозь хрип прорывались обрывки имен.

— Невозможно… нет, это невозможно, — шептал Кристен, поддерживая голову Кемпа. — Сандра Секки? Это невозможно…

Вскочив, он обернулся и заметил озиравшегося Кампонари.

— Кампонари! — энергично приказал комиссар. — Немедленно обыскать окрестности. мы должны найти Исмея… И Сандру Секки.

— Жену Джулио Секки?

— Ее имя произнес Кемп. Как правило, если жертва узнает убийцу, то прежде всего произносит его имя. И Кемп… Кемп назвал её.

— Тише, комиссар.

Кристен почувствовал, как сжались на его руке пальцы Кампонари.

— Послушайте!

Где-то вблизи затихал детский плач. Звучал он так грустно, что Кристен вздрогнул и комок подкатил к его горлу. Плач доносился от ледника, с того самого края, где тот круто обрывался вниз. Так круто, что на скате невозможно было удержаться. Кристен шагал осторожно, каждым шагом подвергая опасности свою жизнь. Замерев на краю, он всмотрелся. Там внизу, пятью метрами ниже, было видно тело, распластанное на камнях. оно лежало неподвижно, только пальцы судорожно сжимались и разжимались, будто пытаясь что-то ухватить.

— Кампонари, вы рискнете спуститься вниз?

— Я смогу, но это не Исмей…

Да, это был не Исмей. Это был могильщик Амелотти, то ли сильно разбившийся, то ли в стельку пьяный. Последнее казалось более правдоподобным, поскольку перегар долетал и сюда.

2.

Кристен немилосердно тряс старика. Вначале казалось, что тот просто пьян, но теперь комиссар видел, что это глубокий обморок. Он снова похлопал его по лицу, и Амелотти пришел в себя. Слабо застонав, он схватился за голову. Только теперь при свете фонаря Кристен заметил на затылке могильщика огромную шишку.

— Амелотти, Вы в состоянии говорить?

Но Амелотти был способен только на невнятные жалобы и приступы тошноты, вызванные не только алкоголем. Ему изрядно досталось, и Кристену предстояло выяснить, от кого. Н, черт возьми, где же Исмей? Куда он исчез и чем кончил? Неужели таинственному автору записок удался его трюк? Множество вопросов вертелось у комиссара в голове, и ни на один из них он не находил ответа.

Казалось, главная опасность должна была грозить Исмею, но теперь лежал тяжело раненный Кемп, которого уже не спасти, хотя Кампонари и пытался ему помочь. И серьезно пострадал Амелотти, тоже распростертый перед ним.

Кристен вгляделся в его искаженное лицо. Таким он его ещё не видел. Там властвовал страх, пережитый в последние мгновения.

Наклонившись над стариком, Кристен все ещё пытался привести его в себя. Он светил фонарем ему в глаза, тер запястья — все напрасно. Амелотти оставался неподвижен. Кристен не сдавался. После долгих усилий ему показалось, старик пытается дать понять, что ещё жив. Он заморгал, открыл рот и попытался что-то сказать, но выдавил из себя лишь неразборчивое бормотание. Склонившись к самым губам могильщика, комиссар вдруг подскочил как ужаленный. Ошеломленный, Кампонари испуганно спросил, что происходит.

— Сандра Секки, — повторил Кристен имя, слетевшее с уст Амелотти, то же имя, что несколько минут назад произнес умирающий Кемп. — Сандра Секки, — повторил он снова, — нам надо её найти, даже если придется поднять на воздух всю эту гору. Кампонари, — комиссар вдруг сорвался на крик, — мы должны найти её во что бы то ни стало и показать ей Кемпа и Амелотти! Она должна сказать нам, где Исмей…

Кампонари непонимающе покачал головой, но послушно последовал за начальником. Но сначала шагнул к лежащему Кемпу и накрыл его лицо своим большим носовым платком.

— Кемп… — Комиссар хотел что-то спросить, но Кампонари его перебил:

— Кемп уже никогда ничего не скажет, комиссар.

Сжав кулак, Кристен погрозил им во мрак. Два луча света прорезали тьму, но натыкались лишь на валуны, образовавшие гряду перед ледником, и несколько расщелин между ними.

Это не была погоня за Сандрой Секки. Кристен был уверен, что найдет её, и свет фонарей, освещавших проход к леднику, должен был укрепить его уверенность. Он не хотел устраивать охоту на Сандру, как на дикого зверя, хотел лишь найти её, и был убежден, что сумеет это сделать. Вооружившись фонарем Кемпа, он двинулся между валунами. Там она и стояла, прямо против Кристена. Как белый призрак, как видение, которое может исчезнуть в любую минуту. Кристен безжалостно посветил ей в лицо. Лоб был покрыт каплями пота, лицо выдавало смятение. И страх тоже, ибо она дрожала всем телом. Но не от холода, так как была тепло одета.

— А теперь скажите мне, почему Вы это сделали?

Резкий, грубый голос комиссара потряс Сандру. Соскользнув с камней, она едва не рухнула в пропасть, где, вероятно, исчез и Исмей.

Ярость Кристена была сильна, но сильны были и его руки, которыми он подхватил Александру, помешав ей покончить с собой прыжком в ледяную бездну.

3.

— Можете быть свободны, Сандра, — сказал комиссар, выслушав её. Узнал он немного, поскольку Сандра замкнулась в угрюмом молчании, не в силах справиться с мыслями.

Всю ночь он не заглядывал ей в лицо и ужаснулся, когда ночная тьма сменилась сиянием утра. Лицо её стало неузнаваемым, это было лицо человека, лишенного и воли, и сил. Теодор Кристен и сам разрывался от тысячи противоречивых чувств, где преобладали ужас перед открывшейся действительностью и одновременно желание безжалостно покарать виновника этих жестоких преступлений. Но ещё сильнее было ощущение беспомощности и бессилия.

Думая о дьяволе Молчащих скал, Кристен постепенно поддавался влиянию фантастического, но убедительного суеверия. И не он один. Могильщик Амелотти давно уже прошел через это.

Комиссар кисло усмехнулся. Как низко он пал! Он, человек, который из нематериальных вещей верил лишь в справедливость, впал в суеверия! Впал, потому что перестал верить сам себе. С отвращением он взглянул на старика Амелотти, но в его презрительном взгляде было и ещё что-то. Какое-то любопытство, все возраставшее раз от раза. Нет, это лицо, испитое и застывшее в пьяном сне, не было лицом безумца с бессознательно искаженными чертами. Люди с нарушенной психикой проявляют свое состояние даже во сне. Но лицо могильщика, посиневшее от холода и опухшее до неузнаваемости, казалось, как ни удивительно, умиротворенным, а губы даже сложились в ехидную усмешку. Кристен не мог отвести взгляд.

— Шеф, — услышал он за спиной тихий голос Кампонари, — что с ним, собственно, произошло?

Кампонари, невысокий, ловкий итальянец, показал взглядом на лежащего, и Кристену пришлось его успокоить. Они коротко условились о дальнейших действиях. Когда могильщик придет в себя и будет в состоянии двигаться, Кампонари спустится вниз и приведет судью Бюргена и санитаров с носилками для Кемпа. Но сначала он позвонит в Понтрезину спасателям, чтобы объявили тревогу. Исмей, видимо разбился. Падение с высоты трехсот метров и удары о твердые выступы скал не могли кончиться иначе.

Даже солнце в то утро светило каким-то холодным светом. Только мозг Теодора Кристена перегрелся от лихорадочных мыслей.

Кампонари исчез внизу за пеленой легкой мглы. Сандра Секки сидела, опершись на валун и блуждая взглядом по горизонту; похоже было, что она не замечала комиссара, стоявшего перед ней. И молчала… Глаза её были широко раскрыты, но теперь Кристену показалось, что их взгляд погас и отупел, словно умер.

Этого взгляда Кристен не выдержал. Схватив женщину за плечо, он встряхнул её.

— Я слышала голос… голос издалека, из недр земли, с высоты небес, он звучал во мне… я была так далеко, а голос так ласков… и он повлек меня за собой. Иди уда, где Джулио, он ждет тебя, поговори с ним… ждет тебя… ждет меня…

Глаза Сандры закрылись.

— Это был голос Джулио. Не такой грубый, нежный, как когда-то… Иди сегодня вечером, выйди за час до заката будешь на леднике вовремя… будь там вовремя…

Сандра содрогнулась всем телом. Лоб, виски, все лицо окропил пот. Рукой она пыталась нащупать опору.

— Я пришла вовремя, но там был не Джулио, а дьявол Молчащих скал, я его видела: широкополая шляпа, широкий плащ и руки, ужасно длинные, и коготь, коготь!

Она задохнулась, стиснула руку Кристена, и это прикосновение вернуло её из страшного сна в не менее ужасную действительность.

Рассказ могильщика Амелотти казался Кристену таким же безумным: казалось, все здесь обезумели. Амелотти возвращался из Пошии и, устав, присел на тропинке, шедшей вдоль ледника. Посидел с полчаса, сколько точно — не помнил. Уже стемнело, когда он собрался тронуться дальше. Едва он поднялся, как его ударили по голове, скорее всего дубинкой. Он упал и понятия не имел, что было дальше.

В Пошии он немного выпил у знакомого таможенника, потом зашел в заведение старика Карботти, там добавил ещё пару стаканчиков, но отнюдь не был в стельку пьян, как показалось комиссару. Голова у него все ещё раскалывалась, но скорее от удара. Да, он назвал имя Сандры Секки, но не берется утверждать, что именно она его ударила. Вначале ему показалось, что она, — судя по фигуре и по движению руки, замахнувшейся на него.

От Сандры тоже не приходилось ожидать толкового ответа. Нужно было ждать, пока она успокоится. Комиссар просто расхаживал по поляне, усеянной валунами, и искал, сам не зная что. В руках он сжимал лист бумаги и ручку. Порой он останавливался и чертил на листе расположение валунов. Было похоже, что Кристен рисует план места происшествия. Потом он опять вернулся к Сандре и заговорил с ней, но поскольку та молчала, снова зашагал меж валунов. От них в этот момент было больше проку.

Неожиданно к нему подошел Амелотти. Говорил он все ещё хрипло и неразборчиво, но удивительно твердо.

— Я согрешил, Кристен, и зло. постигшее меня, — это благо, ибо послано Господом как искупление и кара.

Мозг Кристена уже заработал нормально и искал в словах Амелотти скрытый смысл, так что, глядя на могильщика, чье лицо неожиданно посвежело, комиссар решил, что в конце концов с ним стоит серьезно поговорить.

— Как же Вы согрешили, Амелотти? — спросил Кристен, и могильщик воздел очи к небу.

— Мой грех неподсуден людскому суду, комиссар, а лишь тому, кому все подвластно.

Присев на валун перед Кристеном, Амелотти скрестил на груди худые руки. Уставившись в землю, он упорно разглядывал островок зеленой травы у подножия валуна.

— Я похитил людскую душу и присвоил её себе. Я стал как дьявол, который наслаждается чужими страданиями. Я стал как дьявол Молчащих скал, такой же сильный и всемогущий.

— Господи, да говорите же по-человечески, как иначе Вас можно понять! — не выдержал комиссар, которому показалось, что старик над ним издевается.

— Люди такие слабые, такие хрупкие, они как железо, которое можно ковать тяжким молотом и которое можно притянуть магнитом. А если слабый встретит сильного — конец ему. — И после краткой паузы Амелотти твердым голосом продолжил: — и я это сделал, ибо я сильный. Я похитил слабую душу она теперь моя, и я могу делать с ней все, что угодно.

— Право защищает слабых, а не таких, как Вы, Амелотти.

— Верно, кРистен. Слабые нуждаются в справедливости. Сильному нужна власть. Свое право он возьмет сам! Как я! Сандра Секки, встань!

Голос Энрико Амелотти прогремел, как колокол, и Сандра, послушная, как ребенок, встала, повернувшись к нему.

— Сандра Секки, иди!

Женщина сделала несколько шагов по тропе. Комиссар Кристен преградил было ей путь, но его старания были напрасны. Сандра отшатнулась от него, как от змеи, и, даже не взглянув на него, медленно зашагала вниз.

Загадочный человек, уделом которого было провожать мертвых и возвращать их в утробу матери — земли, тоже, не взглянув на бледного дрожащего комиссара, уверенным шагом направился следом.

Комиссар Кристен остался наедине с телом старого товарища.

4.

Официальное заключение о смерти Кемпа и Исмея было кратким. Кристен подписал его в ужасном настроении. Он весь дрожал от гнева и готов был ехать в Цюрих и подать в отставку. Все, что случилось, разыгралось у него на глазах, но он ничему не смог помешать.

Неудачи сыпались одна за другой, так что он не удивился, когда вернувшиеся с ледника спасатели, сообщили: тело Исмея не обнаружено. Один из альпинистов рассказал, что нашли следы падения тела, кровавые следы ударов и даже шляпу, но само тело, несомненно, провалилось в одну из расщелин, которых там предостаточно.

— Подъем на ледник, — сказал другой, — был очень трудным, ведь вся его поверхность — сплошные провалы и трещины, многие из них бездонные. Тело явно упало в расщелину, и его будет трудно найти, потому что, вероятно, при падении оно наткнулось на выступ или ледовую перемычку и было отброшено далеко в сторону или упало на темную скалу и слилось с ней по цвету.

До сей поры Теодору Кристену не приходилось жаловаться на излишнее внимание, поскольку большинству населения трагедия на стене Малого Дьявола казалась чистой случайностью, тем более так заключил и судья Бюрген. Но теперь, когда в Сент — Мориц примчался черный катафалк и болтливые носильщики раззвонили о своей ноше, сенсационная весть разнеслась по всему городу. И посыпались вопросы, вначале только от любопытных знакомых, но потом его атаковали редакторы трех местных газет, а этим палец в рот не клади. Их напор и профессиональная дерзость раздражали издерганные нервы комиссара Кристена как удары бичом.

Истинным спасением для него оказался визит итальянских полицейских, прибывших в то же утро. Комиссар провел с ними целых два часа, завидуя той легкости, с которой продвигалось их расследование. Сам он не видел ни малейшей возможности им помочь, хотя и обещал сделать все возможное. Ему приходилось рассчитывать только на свою небольшую команду, включавшую несколько старательных и искушенных криминалистов.

И вот, дав им несколько указаний, он снова оказался один на один с грозившей поглотить его бездной. Сколько ужасных жертв! И в конце длинного ряда — Сандра Секки. Кристен ощущал, как стучит в висках, голова готова расколоться, он задыхался от бессилия.

Все чаще он думал о Сандре, словно надеясь, что она окажется ключом к разгадке тайны. Он не мог понять, почему для него Сандра оставалась женщиной, которую постигло несчастье, о котором со временем та могла бы забыть. Теперь, он чувствовал, над ней нависла ещё большая опасность, которая могла привести к трагедии. И тогда это будет окончательным крахом, который сметет и Сандру.

Амелотти завладел её душой и, казалось, безжалостно подчинил её своему влиянию. Но Кристен все же верил, что найдет в себе силы для отпора и недолго будет блуждать в потемках. Он должен вырвать Сандру из пут могильщика. С ней нужно объясниться обстоятельно, на свежем воздухе, в спокойной обстановке. Нельзя терять времени.

К своему плану он приступил на следующий день.

Было восемь утра. Комиссар Кристен, миновав последний дом Понтрезины, вступил на тропу, ведущую в Мортерачи. Его окружили ароматы соснового леса. Кровь застучала в висках. Он шел уверенным шагом и не моргнул глазом, когда из-за поворота ему навстречу показались его сотрудники — Кампонари и Шмиц, которые вели Амелотти на допрос в Сент — Мориц.

Амелотти, сняв шляпу, остановился. Кристен не собирался с ним заговаривать, но взгляд могильщика заставил его задержаться. Остановившись, они молча глядели друг на друга. Кристен сгорал от нетерпения, Амелотти был спокоен и сдержан.

— Кристен, если что-то случится с Сандрой Секки…

— С ней ничего уже не случится, Амелотти. Все худшее, что могло с ней случиться, уже случилось, — глухо ответил комиссар, кивнув Кампонари, чтобы продолжал путь.

— Послушайте, — настаивал Амелотти, — Сандре ничего не осталось…

— Ничего… кроме самого худшего.

Отойдя от них, он ускорил шаг. За Мортерачи пришлось карабкаться наверх среди валунов. К хижине на Монтпарсе он добрался весь взмокший, с сердцем, рвавшимся из груди.

На стук в дверь никто не ответил. Решительно шагнув внутрь, комиссар обнаружил Сандру, сидевшую на постели в крохотной комнатке, предназначенной для гостей. Она тупо глядела перед собой.

— Я ждала вас, Кристен, наконец-то вы пришли.

— Вы меня ждали? — обрадованно воскликнул Кристен, сделав шаг вперед.

— Целый лень. Грустила, что вы не идете.

— Вам плохо? — Комиссар всмотрелся в её лицо. Оно казалось неживым, черты его ничего не выражали. — Я могу вам в чем-то помочь?

— Нет, Кристен, у меня все есть. Амелотти очень добр ко мне. Я всегда думала, он злой человек, но ошибалась. Я его плохо понимаю, он такой странный, но очень добрый, и он оставил меня в покое. Надеюсь, он излечит мою душу.

Кристен вздрогнул. Глядя на Сандру, он не узнавал её — так она изменилась.

— Давайте выйдем. Тут так холодно.

Она направилась к двери, но остановилась.

— Здесь такой беспорядок! В доме давно не было женщины.

Сандра вышла на солнце. Перемена в ней потрясла комиссара. Перед ним на фоне голубого неба стояла высокая стройная фигура, освещенная светом раннего утра. Солнце сверкало на её почти белых волосах, уложенных в высокую корону, черное платье плотно облегало фигуру. Насколько помнил Кристен, Сандра всегда была хороша собой и теперь, вырвавшись из-под гнета Джулио, вновь стала Александрой Грози.

— Почему вам было грустно, Сандра, почему вы ждали меня? — Кристен, наконец, обрел дар речи.

— Словами это не объяснить, комиссар. Вас никогда не охватывало ощущение, что наступает что-то необычное и оно может произойти в любую минуту?

— Послушайте, Сандра, перебил комиссар, показав рукой через ущелье на склоны хребта. — Там, наверху, вы мне кое-что рассказали. О голосе, который заманил вас на ледник. Это был голос Амелотти?

— Господи, нет! Это был голос Джулио… так мне показалось, ведь я как раз о Джулио думала. У меня что-то с головой…

— Голос велел вам идти туда, где Джулио. Вы думали встретиться с ним?

— Не знаю, о чем я думала. Все было, как весне. Я только знала, что должна повиноваться и что мне нужно увидеть вас. Еще мне нужно было зайти в Понтрезине к Гриммихам и сказать, что вечером не приду. О вас я вспомнила, когда встретила Кемпа. Знала, что он из полиции Сент — Морица и что знаком с вами. Не знаю, что я говорила, наверное, показалась ему ненормальной. Он любезно предложил мне что-то успокоительное. Боюсь, я вела себя очень глупо и от него сбежала. Конечно, он решил, что я ненормальная.

— Так вы говорили с Кемпом, прежде чем отправиться на ледник?

— Да, но не знаю, поверил ли он мне.

Теодор Кристен снова услышал замирающий голос Кемпа, шепчущий имя Сандры. Он просто забыл передать, что говорил с ней. Не была ли эта забывчивость причиной новой трагедии на леднике?

— Когда вы слышали голос, утром?

— Снег на Мюракле горел огнем. Солнце ушло за вершины, вместе с ним ушли и мои видения, Кристен. Только голос остался, слабый, зовущий голос…

— Вы поняли, откуда он мог звучать?

— Да. Я сидела у открытого окна. Мы часто сиживали там с Джулио и детьми. Голос донесся не изнутри, а скорее с улицы. — Сандра произнесла это медленно, словно с трудом вспоминая. — Вы думаете…

— Я о многом думаю, Сандра. И к леднику вы пошли за час до заката?

— До заката я успела дойти до Розовой скалы.

— Зачем вы шли? Хотели увидеть Джулио?

— Не знаю. Помню только огни и громкие голоса. Потом вы позвали меня…

— Вы мне сказали, что видели не Джулио, а дьявола Молчащих скал. В широкополой шляпе, широком плаще и с острым когтем на очень длинной лапе.

Сандра задрожала:

— Зачем вы напоминаете мне?

— Вы говорили это?

— Господи… Да, но я его не узнала.

— Он был похож на Исмея, или на Амелотти. или на Джулио?

— Ни на кого не похож… только на дьявола!

— А его коготь… Это не мог быть кинжал?

Сандра закрыла лицо руками и зарыдала.

— Комиссар Кристен, не мучайте меня!

— Знаю, вам больно, но верю, все скоро кончится. Чей это был кинжал?

— Не знаю. Кристен.

— Сандра, вы знаете. Это был длинный и тонкий кинжал. Говорите!

Сандра, всплеснув руками, опустилась на траву.

"Сандра, — говорил в душе комиссар, — вы очень нравитесь мне, но если станете что-то скрываться вас замучаю. Вы знаете, чей это был кинжал. Это кинжал убийцы, он отнял жизнь у нескольких людей. Этот кусок смертельной стали, сделанный в Венеции, может уничтожить и вас! Уничтожить остаток вашей жизни. А у вас ещё многое впереди. Вы молоды, Сандра. И я хочу узнать всю правду. Ради вас самой".

Склонившись к ней, он обнял её за плечи.

— Скажите правду, Сандра, и помогите мне. Поверьте мне и положитесь на меня.

Чувствовалось, что Сандра борется с собой. Потом она заговорила, торопливо, срываясь на крик.

— Это кинжал моего сына, Нино. Но кто-то его украл. Джулио был ужасно зол…

— Вы знаете, кто его украл.

— Клянусь, не знаю.

— Если вы не знаете, то я вам скажу: украл его тот, кто ненавидел вас за вашу любовь к Элмеру Ханту.

— Нет, это неправда! — закричала Сандра, но Кристен её не слушал.

— Кто был еще, кроме Джулио?

— Клянусь, никто…

Комиссар Кристен зловеще усмехнулся, и Сандра Секки удивленно подняла на него глаза.

5.

Кристен, вернувшись в хижину, неторопливо расхаживал по жилищу Амелотти. Флакон с перекисью был на месте, из него, похоже, не убавилось ни капли. Но в шкатулке появилось несколько предметов, которых он раньше не видел. Прекрасно вырезанные фигурки и головки горцев, невероятно искусной и изящной работы. Недавно он что-то слышал про резьбу по дереву. Амелотти, помнится, что-то рассказывал. Да ведь этим занимался Вантер, студент-медик, живший у могильщика в комнате для гостей! У него с собой была уйма книг, а ещё он резал по дереву. Божий дар, говорил Амелотти.

Вантер… резные фигурки… шприц, который он забыл. Как это может быть связано с происшедшим? Комиссар ещё раз взглянул на дивную резьбу. Вот, например, добродушно, но солидно выглядевшее лицо, почему-то знакомое. Но откуда? Лица были словно живые. Вот Джулио Секки, вот Кристиан Исмей. Лица были вырезаны предельно точно, анфас и в профиль. А вот оба сына Секки, тонкий и грустный профиль Нино. А вот — о Боже! — и он сам, Кристен. Что все это значит?

Джулио, Нино, Исмей мертвы. Второй сын Джулио и он, Кристен, пока живы. Но мертвы ещё Элмер Хант и Кемп. С дрожью комиссар поискал на дне шкатулки, но ничего не нашел.

Сходство головки Исмея было поразительным. Сжимая мастерски обработанный кусочек дерева, комиссар вдруг почувствовал, как его мозг заработал на полные обороты, словно фигурка излучала таинственную силу.

Кристеном овладело то же чувство, что и ночью, на краю ледника. Теперь он начал кое-что понимать, появилась догадка, которую он боялся додумать до конца, чтобы опять не сбиться с пути. Тогда она казалась слишком дикой, теперь же по куску обработанного дерева он видел, что ничто на этом свете не может быть слишком…

Прикрыв глаза, он задумался. Потер небритый подбородок, потом, машинально сунув фигурку в карман, вышел из комнаты.

На солнце было прекрасно. А сегодня Кристен был особенно восприимчив к теплу и свету и наслаждался ими.

Сандра, сжавшись в комочек, лежала на цветущей лужайке среди красных, синих и белых цветов. Для неё солнце все ещё не было источником радости жизни. Как же она должна была перестрадать, чтобы не ощущать его теплого и ласкового прикосновения!

— Сандра, — окликнул её Кристен, — скоро вы будете свободны и войдете в прекрасный мир, где снова станете Александрой Грози, и начнете новую жизнь, став богаче из-за пережитого, умудренное из-за страданий и ещё достойнее любви за свои муки.

Кристен возвращался, уверенный, что Сандра достаточно сильна, чтобы противостоять влиянию могильщика. Легко ступая по склону, он вдыхал влажные ароматы леса и вдруг, по удивительному совпадению, снова встретил своих сотрудников с Амелотти на том же самом месте. Он не остановился и не заговорил. Это было ни к чему.

К себе на службу комиссар не вернулся, опасаясь, что спертый воздух и серые стены подорвут его решимость. Он пошел домой, в похожую на сад солнечную квартиру. Усевшись в мягкое кресло, положил на стол резную фигурку Исмея. Но смотрел на неё недолго. Вдруг вскочил, хлопнул дверью и, ворвавшись в кабинет, извлек из толстого пакета несколько писем.

Вантер-медик.

Потом комиссар неторопливо вернулся домой, нашел большой лист бумаги и написал на нем крупными цифрами две даты. Одна — годичной давности, другая — десятидневной.

"Откуда Вантер знает внешность Исмея, — спрашивал себя Кристен, — если тот утверждал, что был тут впервые? Где эти двое могли встречаться?"

6.

В какой-то книге Кристену запомнился эпиграф: "Неужели после мрачной ночи кошмаров никогда не взойдет солнце?" Его солнце начало всходить. Кристен даже снова начал радоваться жизни. С удовольствием он погрузился в размышления. Интересно, как Амелотти объяснит происхождение разных фигурок? Он может смело утверждать — и наверняка так и сделает, — что Вантер оставил их у него за ненадобностью. Терять время на старика комиссар не будет, пошлет к нему Кампонари, он парень способный и сумеет разговорить Амелотти. Кристен решил загадку лопнувшего троса, не вставая из-за стола и логически рассуждая. Ему только казалось странном, что он не нашел фигурки при первом осмотре.

Это будет одним из вопросов, на которые Кампонари должен получить ясный ответ. Фигурку придется вернуть на место, так что Кампонари нужно будет подложить её к остальным. Да, нелегкая у него задача.

Кристен снова отправился в город, на этот раз к местному умельцу, который мог не только починить часы или переплести книгу, но и скопировать пейзаж Коро или отреставрировать скульптуру. Это был старый усатый чудак, плативший больше шести тысяч налога на имущество. Человек, который подобные вещи делал охотно и бесплатно, за комплименты его попугаям, обезьянке и дрессированной гусыне, которая любила "пьяные вишни" и как раз в этот момент с наслаждением копалась в коробке с конфетами.

Кристен сел рядом с хозяином, сжимая в пальцах деревянную фигурку.

— Это мистер Исмей, ваш свидетель-англичанин, — вдруг сказал комиссару умелец. — Я слышал, с ним что-то случилось.

— Говорят. Вы его знаете?

— Я, как и вы, комиссар, интересуюсь всем на свете. От разбитого фарфора до государственных переворотов. А он с неделю назад был у меня, просил починить трость.

— Трость? — воскликнул Кристен.

— Да, прогулочную трость, тяжеловатую, сучковатую, с красивым набалдашником.

— Что же вы в ней ремонтировали?

— Закрепил кольцо под рукояткой, — пояснил умелец. — Сразу помочь ему я не смог, потому что кольцо лопнуло и его нужно было сварить. Пообещал, что будет готово сегодня вечером, но, к несчастью, не получилось, потому что при сварке кольцо расплавилось и мне пришлось изготовить новое. Старое где-то здесь…

Порывшись в ящике, он положил перед Кристеном полумесяц с каплями металла на обоих концах. Изящное кольцо внутри было выбрано до половины и на остатке нарезана резьба. К чему такая сложность?

— Гм, — пробурчал комиссар, не желая, чтобы старый чудак знал, что он думает. — Я хотел бы попросить вас сделать отливку вот этой головки.

— Это несложно. Если хотите, можете посмотреть. как это делается.

Кристену было безразлично как, но приятно, что можно было получить копию. Через полчаса он уже упаковывал в коробку гипсовую отливку, сопровождаемый благодарностями за то, что дал мастеру возможность попрактиковаться в такой интересной работе.

По дороге комиссар зашел в магазин, где купил дешевые акварельные краски и кисточку. Дома он беспомощно уставился на все это, вспоминая свои школьные годы. По рисованию он двоек не получал только потому, что умел различать основные цвета — синий, зеленый, желтый и красный. Но кисть в его руке означала примерно то же, что хирургический скальпель в руке кузнеца.

Кристен чувствовал, что готовится к главному делу своей жизни. И поэтому с радостью решил свою затею, в которой краски играли главную роль, отложить на потом, ибо, по правде говоря, боялся последствий. Последствий как покраски так и всей затеи.

7.

В этот вечер Кристен лег спать пораньше. Предыдущие ночи выдались беспокойными, и он быстро уснул, даже не вспомнив, что не озадачил Кампонари. Вопросы вместе с деревянной фигуркой остались на столе.

Кристен спал крепким здоровым сном уставшего ребенка. Лицо его было спокойным и счастливым, морщины на лбу и у глаз разгладились, губы не были крепко сжаты, как обычно.

Размеренное дыхание спящего сливалось с тиканьем часов. Правда, ход их был не столь равномерным, как можно ожидать от швейцарского механизма; временами в них что-то скрипело и щелкало.

Впрочем, это было не в часах — те спокойно шли, это что-то шевельнулось у окна. Оно всегда было открыто, и днем, и ночью, только на ночь Кристен натягивал тонкую сетку от комаров и мух. Нож, разрезавший её сейчас, скрипел, но не так сильно, чтобы разбудить спящего.

Легкую штору трепал сквозняк, она вдруг отлетела до самого стола словно отброшенная невидимой рукой, а когда опала снова, на её фоне показалась тень щуплой фигурки в черном.

Незваный гость, видимо, не ориентировался в комнате. Тонкий лучик света пробежал по стенам, упал на лицо комиссара и тут же погас. Но теперь незнакомец уже знал, куда ему двигаться. Сделав несколько осторожных шагов, он взял со стола то, за чем пришел.

И опять словно невидимая рука приподняла трепещущую штору. Раздался слабый лязг, когда незнакомец зацепился одеждой за край металлической сетки, потом звук прыжка на мягкую землю.

Комиссар проснулся поздно, основательно выспавшись. Следы вторжения он обнаружил только во время завтрака, когда трепетавшая штора зацепилась за край вырезанного в сетке отверстия. Кристен, забыв про яичницу с ветчиной, молча смотрел на зияющую дыру. Он не свистнул, не выругался, только окинул взглядом стол и усмехнулся, увидев краски и коробочку, которую дал ему давешний умелец. Содержимое коробки было на месте, но деревянная фигурка исчезла. "Видно, тут побывал Амелотти", — подумал Кристен, подбирая со сковороды последний кусок ветчины. Выспался он прекрасно, а это на сегодня было главным.

Пришла хозяйка и, увидев распоротую сетку на окне, отвела душу крепкими словами. Ее только удивило, что грабитель не тронул бумажник Кристена и те несколько золотых украшений, которые комиссар никуда не прятал. Не понимала она воров, интересующихся только куском дерева, похожим на фигурку из кукольного театра. "Ну что ж, мало ли чудаков на свете", меланхолично заключила хозяйка и занялась делом: доставая из карманов одежды комиссара всякую всячину, она раскладывала её на столе.

— Посмотрите, да он ничего не украл! — неожиданно воскликнула она, положив на стол перед Кристеном деревянную фигурку, извлеченную из кармана куртки, в которой тот ходил накануне. В этот миг комиссар был похож на дрессированную гусыню чудаковатого умельца.

— Где вы это нашли? — воскликнул он.

— У вас в кармане… вот в этом…

Но это была не резная головка Исмея, ту и в самом деле унес неизвестный гость. Перед комиссаром лежал портрет Нино, старшего сына Джулио. Видимо, он машинально сунул его в карман. Кристен, улыбнулся: все-таки Кампонари придется карабкаться к Амелотти в гости.

Но до этого не дошло. Кампонари остался дома, потому что новая находка означала для комиссара далеко идущее открытие. Но всему свое время, и Кристену ещё предстояло пережить немало неожиданных сюрпризов.

В тот день он как никогда сожалел, что не стал пастором и был вынужден в такое чудесное утро тратить время в запущенных коридорах полицейского участка.

Кампонари уже сидел в приемной, уставившись в документ, только что переписанный набело, чтобы ублажить итальянских полицейских.

— Шеф, я положу вам на подпись рапорт насчет Буоначчини. Розыск в Самадене, Целлерине и Сале-Марни не дал результатов. Думаю, участок в Малойе тоже нам подаст информации, — доложил Кампонари, входя следом за Кристеном в его кабинет.

— Буоначчини… кто это? — без особого интереса спросил Кристен, у которого была своя точка зрения на итальянскую полицию.

— Какой-то тип, который перешел границу, забыв оставить дома ключи. Семья его ищет, потому что не может попасть в квартиру. Вот здесь документы, сравните с рапортом.

Кристен нехотя пробежал сообщение на итальянском языке, отметив мельком, что некий Аугусто Квинтино Буоначчини из Бри в Италии двенадцатого числа текущего месяца ушел из дома и на следующий день пересек итало-швейцарскую границу в Кампоколонье у Тараны. С того временно нем не было никаких известий. Он никому не сообщил, куда собрался, из дома взял только альпеншток. Таможенники в Кампоколонье прекрасно его знали, потому что в последние годы он неоднократно пересекал границу, чтобы предпринять попытки восхождения на северо-западную часть Бернинского хребта. Буоначчини был крепким парнем, входившим в число лучших альпинистов клуба «Адижелло».

— Послушайте, Кампонари, Буоначчини прибыл со стороны Тараны. Если он собирался добраться до Целлерины и Сале-Марни, то должен был преодолеть с полсотни километров. Пробовали искать его в Брозио, Альп-Гриоле, звонили на станцию Бернина?

— Это ни к чему, шеф, потому что итальянцы сами прошли всю трассу, и даже пешком. А Буоначчини ехал поездом.

— Значит, он где-то вышел.

— Я тоже так думаю.

— Вы не обижайтесь, но рапорт я не подпишу, пока он не будет полон. Поезда в Кампоколонью идут каждые два часа. Поезжайте туда, вечером вернетесь. Поспрашивайте в основном вокруг озера, — посоветовал Кристен, возвращая бумаги. Заодно он спросил Кампонари, послал ли тот запрос в британскую полицию и ещё один — по известному адресу в Лондон. Кампонари подтвердил, и Кристен занялся своими делами.

Резьба головки, которую он по ошибке прихватил из хижины Амелотти, казалась ему много тоньше, чем фигурки Исмея. Дерево, которым пользовался резчик — им, несомненно, был Вантер, — было твердое, слои располагались почти вертикально, да и черты лица не были рубленными, как у первой фигурки. Поверхность отшлифована и даже словно бы покрыта лаком. "Прекрасная работа, но к чему все это?" — подумал комиссар.

Швырнув в досаде маленький шедевр на широкий диван, он подошел к окну, чтобы прикрыть его. Где-то гремела музыка, бившая по нервам. Потянувшись, Кристен опустился в кресло, затрещавшее под его весом, и закрыл глаза, но не столько от усталости, сколько от желания унестись куда-нибудь из этого невеселого помещения.

Но тут же он снова вскочил и заходил по комнате. Сосредоточиться не удавалось. Походив по скрипучему полу взад-вперед, Кристен решил снова открыть окно. Черт с ней, с музыкой! Плюхнувшись на диван, он закрыл глаза и привольно раскинул руки. Что-то кольнуло его в палец. Ах, это та головка Нино… Но нет, её дерево гладкое и колоться не может…

Комиссар вскочил как ужаленный и уставился на вещицу, валявшуюся на диване. Так, значит, у этих головок есть и иное предназначение?

Присев к столу, он порылся в ящике и, достав отвертку, нацелил острие на основание фигурки.

При падении тонкая крышечка на основании отлетела. Видно было, что она держалась на воске, заполнявшем внутренность фигурки. Выковыривая отверткой кусок за куском, Кристен извлек всю восковую заливку, накрошив кучку матово блестевших обломков. Он попробовал размять некоторые из них. Постепенно воск размягчался под его пальцами, и ему становились понятными старания ночного визитера вернуть себе фигурку, изображавшую Исмея. Но почему незваный гость забыл об этой головке?

Еще раз взглянув на восковые комочки, комиссар отодвинул их в сторону, прикрыл крышкой коробки и что-то написал на листке своим корявым почерком. Его запись кончалась словами: "…как я и думал с самого начала. Тропа через Мортерачи, по леднику, через Молчащие скалы и перевал Грози всегда была маршрутом контрабандистов. Но я не верю, что случай с лопнувшим тросом, погубивший Элмера Ханта и Джулио Секки, как-то связан с моей находкой. Нет, в это я не могу поверить. Что-то подсказывает мне. Что причины всех этих событий лежат гораздо глубже. Энрико Амелотти — одна из этих причин, хотя теперь мне кажется, что в трагедии он играет второстепенную роль. Все внимание следует направить на цепочку Сандра Джулио — Хант — Немей — Амелотти. Разобраться в её хитросплетении — дело техники, верного подхода и правильной оценки известных фактов. Но боюсь, что мое открытие, указывающее на Амелотти, может отвлечь мысли от цели, ибо какое отношение имеет кучка бриллиантов, залитая воском в пустотелой деревянной фигурке, к трагедии лопнувшего троса?"

8.

День уже клонился к концу, когда Кристен нашел свой клад. Он ещё не опомнился от неожиданного сюрприза, когда зазвонил телефон, и звонить ему пришлось долго, прежде чем комиссар обратил на него внимание. Звонил Кампонари, отправившийся к озеру Бьянко, чтобы продолжить расследование.

— Шеф, с Буоначчини дела обстоят так. Я отыскал его следы в харчевне между озерами Бланка и Перо. По описанию это был явно он, и хозяин утверждает, что он продолжил спуск.

— Подождите, какой спуск?

— Ну, в Брегалью. Я думал ещё что-нибудь узнать в том месте, где проходит первый железнодорожный туннель под Флатцбахом. Не знаю, о Буоначчини ли шла речь, но рабочие, чинившие там телефонные кабели, видели какого-то человека. Ничего больше я не узнал…

— Тогда возвращайтесь, — равнодушно ответил Кристен и уже собирался повесить трубку, когда из неё донеслось:

— Шеф, подождите, я не потому звоню. Я говорил с Сандрой Секки. Она крайне взволнована и просила передать, что Амелотти уже два дня не было дома.

Теодор Кристен лишь кисло усмехнулся и покачал головой. Да, Амелотти заполучить будет непросто. Он До сих пор не мог против него ничего предпринять, потому что не было ни малейших улик. А одни подозрения — это то же самое, что незаполненный ордер на арест.

Закончив разговор, комиссар бросил все дела и отправился домой. Проходя через палисадник, он не внимал, как обычно, музыке цветов и листьев, а обратил внимание на поломанные стебли и растоптанные листья на клумбе под окном. Изучив следы в рыхлом грунте, он проследил их до сетчатого забора, где они исчезали. Махнув рукой, Кристен ушел к себе в комнату и опустился на диван.

Кофеварка сипела и посвистывала. Этот звук напомнил отдыхавшему с закрытыми глазами Кристену шум ветра в тот день, когда он встретил Амелотти на леднике. Тогда могильщик нес жертву дьяволу Молчащих скал. И тут мысли Кристена повернули в другом направлении. Шипение кофеварки превратилось в шипение дьявола, поглотившего Исмея там, на леднике.

Он с трудом оторвался от своих мыслен. Встав, словно в полусне, подошел к столу, открыл ключом средний ящик и извлек оттуда коробку с гипсовой копией статуэтки Исмея и акварельные краски. Потом затеял неуклюжую возню с тарелками и баночками, разлил воду. Дрожащими руками Кристен взял фигурку, сиявшую белизной, и почувствовал, как в нем нарастает страх. Кисточкой, зажатой в правой руке, он долго болтал в банке с водой, ещё дольше искал в коробке краску телесного цвета. При этом в голосе его крутились обрывки из Бог весть когда прочитанных книг: "…белизна её тела… лицо, покрытое нежным румянцем… загорелое морщинистое лицо, выдававшее, откуда он родом…"

— Вот этот цвет, — решил вдруг комиссар, вытаскивая кисть из банки. Та при этом перевернулась на скатерть, но Кристен не уделил ни малейшего внимания наводнению. Он нашел, как ему казалось, краску, соответствовавшую загорелому лицу Исмея.

Наконец, он с удовлетворением взглянул на дело своих рук. Белизна гипса исчезла, лицо фигурки походило теперь на лицо человека, пораженного тяжелой болезнью. Еще немного серого для глаз и охры — на волосы. Кристен делал успехи, и пятна на скатерти, одежде и носу множились, как грибы после дождя.

С гордостью он глядел на свое творение. Получился настоящий Кристиан Исмей, и комиссару даже дурно стало, когда он посмотрел в его бесцветные, неживые глаза. Он выглянул в окно в поисках кого-нибудь, перед кем можно было похвастаться шедевром, но никого не заметил, кроме почтальона и садовника с соседней виллы, беседовавших друг с другом; но тех звать не стоило — они Исмея не знали.

Окрыленный успехом и побуждаемый внезапно возникшей надеждой, Кристен принялся за дальнейшую обработку своего детища. Он начал красить в грязно-серый цвет вату, которую высушил на ещё теплой кофеварке, потом достал флакон клея — если верить рекламе, тот склеивал фарфор, стекло, бумагу, кожу и даже металл и ткани. Сердце его стучало, как Большой Ури колокол в Люцерне, который ежегодно в ночь на 17 ноября гулко звонит в честь союза трех кантонов.

Дошла очередь и до ножниц. Безжалостно обкорнав прядь своих редеющих волос, он заодно сбросил локтем на ковер тюбик с клеем и, не заметив, тут же раздавил его каблуком. Прядь волос он настриг как можно короче, только цыкал, когда накалывался на острия ножниц. А потом, с прилипшим к каблуку тюбиком, стал разыскивать его по всей комнате.

Наконец все было готово. Чрезвычайно довольный, комиссар расхаживал вокруг своего творения, сплошь заросшего теперь подобием густой щетины. Если раньше он любовался сходством фигурки с Кристианом Исмеем, то теперь, после всех его ухищрений с волосами, на него смотрело другое лицо, которого он никогда не забудет.

Это было лицо могильщика Амелотти.