32. Такие — выстоят

В арабском мире полным ходом шли приготовления к военным действиям. Столица Египта бурлила. В полночь с 14 на 15 мая по каирскому радио был исполнен государственный гимн Египта, а затем диктор объявил о введении в стране военного положения, и шейх мечети мусульманского университета "Аль-Азхар" провозгласил:

— Час священной войны настал!

В своем бейрутском доме Рияд Солх, премьер-министр Ливана, разбудил спящих дочерей, чтобы они послушали радио. Когда Ум Хальсум закончила балладу о восхождении Мухаммеда на небо со Скалы, старшая дочь ливанского премьер-министра Алия увидела в глазах отца слезы.

— О Аллах! — шептал он. — Пусть Скала останется в наших руках навсегда.

Правительство Сирии закрыло границы страны, объявило о введении военного положения и распорядилось, чтобы дамасское радио передавало исключительно военные марши.

Нури Сайд, премьер-министр Ирака, недавно бахвалившийся, что через две недели его армия возьмет Хайфу, послал на палестинский фронт лишь две тысячи солдат и офицеров.

Главнокомандующим этими войсками был назначен генерал, про которого сэр Алек Керкбрайд сказал, что это "невежественный идиот, не способный командовать даже взводом".

Аззама Пашу, прежде питавшего отвращение к войне, захватил всеобщий воинственный азарт.

— Это будет молниеносная война на уничтожение! предрекал он (еще много лет ему будут припоминать эту злосчастную фразу).

— О нашем вторжении будут говорить, как о побоищах монголов и о походах крестоносцев!

Ахмед Шукейри, один из первых помощников Хадж Амина Хусейни, четко определил цель войны как "уничтожение Еврейского государства".

В пять минут первого ночи 15 мая первая колонна Арабского легиона покинула свою базу и двинулась к Иордану. Проезжая по мосту Алленби, капитан Махмуд Русак, находившийся в головном джипе, пережил, по его словам, "самый волнующий момент в своей жизни". Он был уверен, что через две недели вернется по этому мосту в составе победоносной армии, наголову разбившей евреев и навеки похоронившей план раздела Палестины.

14 мая Бен-Гурион, как обычно, рано лег спать. Однако в час ночи его разбудил телефонный звонок: поступило сообщение из Нового света. Еврейскому лидеру сообщили, что Соединенные Штаты Америки официально признали новое государство.

Бен-Гурион понял, что этот жест будет огромной моральной поддержкой для еврейского народа. О своем намерении признать Израиль президент Трумэн официально объявил в Вашингтоне накануне в 6 часов 12 минут пополудни — то есть через двенадцать минут после того, как истек срок британского мандата на Палестину.

Не только это известие помешало Бен-Гуриону спать в эту ночь. Несмотря на яростные протесты Поли, жены Бен-Гуриона, в четыре часа утра в его спальню вторгся Яаков Янай, начальник отдела связи Хаганы, и попросил Бен-Гуриона выступить по радио для Америки, Сонный Бен-Гурион выбрался из постели и накинул пальто поверх пижамы, пока Поля подавала ему носки и ботинки.

Едва он начал свою речь перед тайным передатчиком Хаганы, как в небе над Тель-Авивом появились египетские самолеты.

Здание радиостанции задрожало от взрывов, которые были слышны и в микрофоне.

— Звуки, которые вы только что слышали, — сказал Бен-Гурион своим американским слушателям, — это взрывы первых бомб, сброшенных на новое государство в его Войне за Независимость!

Окончив речь, Бен-Гурион сел в машину и отправился в город.

Проезжая по улицам, он видел людей, выглядывавших из окон, и вспоминал лондонцев во время "Битвы за Англию".

"Боятся ли они?" — спросил себя Бен-Гурион. Он увидел на лицах жителей Тель-Авива тревогу и озабоченность, но не страх и не отчаяние. Возвратившись домой, Бен-Гурион записал в дневнике два слова, в которых выразил то, что думал о своих соотечественниках:

"Эйле яамду. Такие — выстоят".

В то время, как семь арабских армий направлялись в Палестину, одна арабская армия двигалась им навстречу. Это были войска Фаузи эль Каукджи, которому — после того как он потерпел поражение — было приказано вывести свою армию за Иордан и распустить ее. По пути из Палестины Каукджи встретился с частями Арабского легиона, которые шли в Палестину, чтобы занять оставленные им позиции.

Западнее Иордана теперь оставались лишь две сотни ополченцев под командованием Гаруна Бен-Джаззи. Расположившись на холмах, окружавших поля и виноградники Аялонской долины, Бен-Джаззи надеялся держать под своим контролем самый важный участок дорог в Палестине. Здесь скрещивались пути, ведущие с юга, севера и запада. Здесь же пролегало шоссе, поднимавшееся через ущелье Баб-эль-Вад к Иерусалиму.

Здесь, в районе Латруна, с библейских времен решалась судьба Святого города. Здесь Иисус Навин приказал солнцу остановиться, чтобы успеть завершить битву и одержать полную победу над ханаанеями. Отсюда филистимляне нападали на евреев в эпоху Саула. Здесь Иехуда Маккавей начал войну за освобождение своего народа от гнета сирийцев. Здесь разгромил иудеев царь Ирод, и здесь стояли легионеры Веспасиана. Ричард Львиное Сердце построил здесь крепость, которую позднее, двигаясь на Иерусалим, разрушил Саладин. И здесь же девять веков спустя, в 1917 году, пруссаки и турки безуспешно пытались сдержать наступление генерала Алленби. И только то обстоятельство, что здесь стояли не арабы, а англичане, помешало Хагане сделать Латрунские холмы ареной операции "Нахшон".

Теперь, когда солнце Иисуса Навина поднималось над Аялонской долиной в первое утро Еврейского государства, отступление Каукджи предоставило Израилю блестящую возможность захватить долину, которая была воротами в Иерусалим.

В неярких лучах рассвета король Абдалла сидел на молитвенном коврике и, поглаживая одноглазую кошку — свою любимицу, беседовал с иностранным репортером.

— Что ж, — сказал он, — арабские страны объявили войну, и мы, естественно, вынуждены присоединиться к ним, но все мы совершаем ошибку, за которую придется дорого заплатить.

Когда-нибудь мы пожалеем, что не согласились на требования евреев. Мы вступили на неверный путь.

Король помедлил. Затем, еле заметно улыбнувшись гостю, он добавил:

— Если вы публично процитируете мои слова, я опровергну их и назову вас лжецом.

В Иерусалиме Хагану больше всего беспокоило отчаянное сопротивление Баджхата Абу Гарбие в квартале Мусрара у северо-западной стены Старого города. Окруженный со всех сторон, Абу Гарбие наотрез отказался покинуть квартал, в котором он родился. Однако никакие сражения в Иерусалиме в первый день еврейской независимости не повлияли так на исход борьбы за город, как сделанное евреями открытие, что Каукджи ушел с Латрунских холмов. Подразделение бригады "Гивати" Пальмаха, удивленное тем, что никто не ответил на пробный обстрел, начало осторожно продвигаться вверх по склону.

Никто не оказал им сопротивления. Через несколько минут они оказались в хорошо укрепленном британском полицейском форте, контролировавшем Иерусалимскую дорогу.

От полицейского участка бойцы бригады двинулись через рощу оливковых деревьев и кипарисов к Латрунскому монастырю траппистов. Там они подверглись яростному нападению — но не арабов, а сотен пчел из монастырских ульев. С опухшими от укусов лицами пальмаховцы благоразумно отступили в здание полицейского училища и радировали в Тель-Авив, что дорога, за которую они так отчаянно сражались, неожиданно оказалась свободной от неприятеля.

Генерала Глаба, пришедшего на смену Каукджи, Иерусалимская дорога мало заботила. Однако и у командиров Хаганы Латрун сейчас не вызывал большого интереса. Как выразился начальник штаба Израильской армии, новое государство в то утро напоминало "голую девушку, у которой для того, чтобы прикрыться, был только носовой платок". Игаэлю Ядину приходилось решать, что именно в первую очередь оборонять. В субботу 15 мая 1948 года молодой археолог был убежден, что наибольшая опасность грозит Израилю с юга.

Отказав Ицхаку Рабину, который просил усилить его измотанный Пятый батальон одним из батальонов бригады "Гивати", Игаэль Ядин приказал всей бригаде двигаться на юг навстречу армии Фарука. На несколько часов Латрун, покинутый и арабами, и евреями, остался совершенно пустым. Но пустовать ему предстояло недолго.

На расстоянии многих тысяч километров от только что созданного Государства Израиль, в номере отеля "Уолдорф Астория" в Нью-Йорке, небольшая группа друзей окружила постель больного Хаима Вейцмана. Старейший лидер сионизма, долгие годы боровшийся за создание Еврейского государства, был удостоен чести, которую по праву заслужил. Подняв бокал шампанского, секретарь Вейцмана Джозеф Линтон сказал:

— За здоровье первого президента Еврейского государства!

 

33. Самый прекрасный месяц в году

Уединившись в комнате с видом на здание Австрийского монастыря, оставшийся без работы арабский чиновник терпеливо крутил ручки своего портативного радиоприемника. 14 мая Аладин Намари назначил самого себя министром информации арабского Иерусалима. Два дня, в течение которых Намари выполнял свои новые обязанности, были ознаменованы сплошными поражениями иерусалимских арабов. Однако хриплые голоса, раздававшиеся из приемника в то время как Намари включал то одну, то другую арабскую радиостанцию, сулили поддержку и близкую победу.

Выключив радио, Намари тотчас же принялся составлять бюллетень, который затем размножил на мимеографе. В это воскресенье, 16 мая, в бюллетене Намари появилось сообщение о том, что, согласно данным Палестинского центра радиовещания в Рамалле, арабские армии продолжают наступление на всех фронтах, одерживая одну победу за другой.

Багдад сообщил: "Иракские вооруженные силы овладели электростанцией имени Рутенберга, которая снабжает электроэнергией большую часть Палестины".

Каир объявил: "Египетская армия, двигаясь через Хан-Юнис, достигла сектора Газы и оттуда продолжает успешное наступление".

Бейрут гордо заявил: "Ливанская армия продолжает свое триумфальное продвижение вглубь территории противника, разрушая на своем пути укрепленные еврейские поселения".

К этому хору арабских победных реляций Намари прибавил одно сообщение местного характера — отчаянный призыв вносить пожертвования для пополнения истощившихся запасов Австрийского монастыря, расположенного под его окнами. Во всем бюллетене за 16 мая это было единственное сообщение, которое полностью соответствовало действительности.

Электростанция имени Рутенберга, "захваченная" иракскими войсками, на самом деле находилась на территории Трансиордании, а Хан-Юнис и сектор Газы были заселены одними лишь арабами.

Прочитав бюллетень Намари, а затем выслушав сообщения о прочих арабских "победах" под Беер-Шевой, Хевроном и Вифлеемом, Джордж Диб в ярости спросил одного из своих друзей:

— Они что, не могут разобраться в картах, которые я им посылаю? Все их "победы" одержаны на арабских землях!

Однако хотя арабские победы в тот момент существовали лишь в воображении самих арабов, положение Еврейского государства оставалось крайне серьезным. Записи в дневнике Бен-Гуриона в это воскресенье были — по крайней мере по тону — вполне под стать бюллетеню Намари. На севере, писал Бен-Гурион, "на батальон численностью в пятьсот человек потери в живой силе составляют в среднем сто пятьдесят человек". В Верхней Галилее, по словам Бен-Гуриона, положение было "отчаянным".

Боевой дух во многих подразделениях упал. Египетские войска, согласно сообщениям, атаковали Нир-Ам, Нирим и Кфар-Даром, и жители этих поселений, писал Бен-Гурион, не надеются удержать свои позиции. Запись Бен-Гуриона заканчивалась сообщением о появлении "египетских отрядов на побережье" и о том, что "юг не защищен".

С египетским авангардом двигался и лейтенант Мохаммед Рафат, двадцатишестилетний офицер разведки шестого батальона. Он был в замешательстве. Ему приказали подгототовить к рассвету атаку на еврейский киббуц, который даже не значился на полевой карте. Без разведывательных данных, во главе с полковником, у которого не было никакого боевого опыта, Рафат и его солдаты отправились на поиски неизвестного еврейского поселения. Пройдя по пустыне километров пятнадцать, они наконец уже на рассвете наткнулись на киббуц. Этот образец "беззащитного еврейского поселения", через которое арабская армия дружна была без труда двигаться на Тель-Авив, оказался огороженным рядами колючей проволоки и укреплениями из мешков с песком. Траншеи вокруг киббуца встретили Рафата и его солдат лавиной огня. Припав к рвскаленному песку, египтяне весь день не отваживались поднять головы; наконец наступил вечер, и под покровом темноты они побрели через пустыню назад к своей базе. Там их ожидал новый удар: в лагере не было воды. Совершенно обессилевший, умирающий от жажды, озлобленный юный лейтенант понял, что "увеселительная прогулка" на Тель-Авив окончена.

Битва за Иерусалим превратила в полнейший хаос жизнь той части его жителей, которые посвятили себя служению религии.

Священники, монахи и монахини уже до отказа забили свои подвалы вещами, которые миряне отдавали им на хранение; теперь в церкви и монастыри толпами хлынули беженцы.

События, происходившие в городе, заставили общины, покинувшие суетный мир, столкнуться с самыми жестокими его проявлениями.

Ужасное потрясение пришлось пережить двадцати девяти французским монахиням, которые, на свою беду, оказались в эпицентре боя за Иерусалим. Архитектор, строивший монастырь, придал ему вид крепости, фасад которой выступал за пределы стены Старого города, а задняя часть находилась на его территории. Здесь, неподалеку от Новых ворот, жили монахини Ордена сестер-утешительниц. Они вели столь затворнический образ жизни, что на протяжении полувека видели лишь одного представителя мужского пола — монастырского священника. И вдруг — буквально в один день — их мирный приют оказался центром столкновения враждующих сторон. Затворницы-монахини, которые уже почти забыли, что представляет собой мужчина, теперь неожиданно увидели, как десятки евреев и арабов проносятся через их обитель. На протяжении сорока восьми часов здание монастыря и стратегически выгодные точки на его крыше были захвачены сначала арабами, затем бойцами Хаганы, а затем снова арабами. И при каждом очередном вторжении мать-настоятельница и ее помощница мать-экономка мужественно пытались выдворить нападавших, тщетно заверяя их в своем нейтралитете.

И наконец в воскресенье святой Троицы, когда Хагана готовила новую атаку на здание монастыря, мать-настоятельница решилась нарушить обеты своей общины. Война вынудила сестер-утешительниц на пять минут вернуться в мир. Пробежав по улицам Иерусалима, они достигли резиденции Латинского патриархата. Там их провели в приемный зал архиепископа.

Каждой монахине было предоставлено огромное кресло, обитое красным бархатом; они повернули эти кресла к стене, чтобы, отгородясь от дольнего мира широкой и высокой спинкой, создать себе какое-то подобие временной кельи, где можно читать положенные по уставу молитвы. Вечером сестры стояли в часовне патриархата и, молитвенно сложив руки, перебирали четки. С искренней радостью они запели старый французский гимн:

Фаузи эль Кутуб готовился начать свой личный крестовый поход против Еврейского квартала Старого Города. Для осуществления своего плана он изготовил двадцать пять самодельных мин.

Каждая из них представляла собой металлическую банку, начиненную двадцатью пятью фунтами динамита и снабженную детонатором, приобретенным Кутубом на базаре в Дамаске.

Кутуб собирался пробить дорогу в Еврейский квартал, взрывая одно здание за другим. Первой его целью был пост Хаганы в Варшавских домах — буквально в сотне метров от того места, где Фаузи родился. Чтобы подать личный пример двадцати пяти добровольцам, из которых он создал свою диверсионную группу, Кутуб закурил сигарету, зажал ее в зубах, схватил одну из своих мин и устремился вперед. В тот же момент в лицо ему брызнули осколки металла от взорвавшейся мины-ловушки. Кутуб поджег мину от своей сигареты, швырнул ее в намеченную цель и опрометью бросился в укрытие. Лицо его было залито кровью, а сам он находился в состоянии истерического возбуждения. Он вытащил вторую мину и сунул ее Кадуру Мансуру, вечно пьяному тунисцу — водителю грузовика. Направив пистолет на трясущуюся голову Мансура, Кутуб приказал ему бежать к цели.

Мансур неуверенно побрел вперед, неся мину на голове, как африканский носильщик. Трижды заставил его Кутуб повторить этот маневр. Но после третьего раза Мансур заявил:

— Можешь меня расстрелять! Плевать я на это хотел! Больше я не пойду.

Кутуб обратился к другому бойцу своей группы — четырнадцатилетнему мальчику по имени Сабах Гани — и приказал ему идти. Дрожа, как лист, мальчик устремился вперед. Но тут, не выдержав, вскочил один из взрослых: он выхватил мину из рук мальчика и с криком "Аллах акбар!" ринулся вперед. Двое бойцов Хаганы, укрывшихся в узком проходе между домами, скосили его очередью из автомата.

Затем они ураганным огнем вынудили остаток группы Кутуба ретироваться в укрытие.

Но это была лишь временная победа. Арабские ополченцы со всех сторон наступали на осажденный квартал. Самые серьезные атаки велись на западном фланге, там, где смыкаются еврейский и армянский кварталы. Арабы успели занять крестообразную колокольню церкви св. Иакова, с которой подразделения Хаганы, защищавшие Старый город, отступили по приказу штаба Шалтиэля. Приказ этот был отдан вследствие бурных протестов со стороны армян. В результате важная позиция Хаганы у Сионских ворот оказалась под перекрестным огнем противника, и ее тоже пришлось оставить. Тогда арабы устремились вниз по склону холма, к самому сердцу квартала — Еврейской улице, на которой жил рабби Вейнгартен, По мере своего продвижения они пытались выманить евреев из домов на улицу, предлагая им хлеб и помидоры. За каждый перекресток, за каждый дом, даже за каждую комнату шли ожесточенные бои; однако, несмотря на упорное сопротивление бойцов Хаганы, арабы продолжали наступать. За день непрерывных боев арабам удалось захватил, почти четверть территории Еврейского квартала.

Перепуганные жители улиц, оказавшихся в руках арабов, сбились в Стамбульской синагоге. Отношения между ними и бойцами Хаганы после ухода англичан испортились. В субботу 15 мая некоторые из жителей Еврейского квартала отказались копать оборонительные укрепления, заявив бойцам Хаганы:

— Сегодня шаббат! Шаббат!

Теперь они были в панике. Сгрудившись в кучу, они затянули псалмы. Испуганные матери разыскивали пропавших детей.

Раздались крики:

— Сдавайтесь! Вывешивайте белые флаги! Спасите наши души!

Бойцам Хаганы они твердили:

— Всю жизнь мы жили с арабами в мире. Если мы уступим, мы снова сможем жить с ними в мире.

Эти непрестанные мольбы о капитуляции и успехи, которых добились арабы, возымели свое действие: боевой дух руководителей Хаганы упал. Сообщения, посылаемые в новый город, становились все более трагичными.

"Положение отчаянное, — говорилось в одном из них. — Противник прорывается со всех сторон". "Немедленно шлите помощь, — гласило другое сообщение, отправленное несколько позже, иначе мы не сможем удержаться".

В этой атмосфере растущего отчаяния раввины Вейнгартен, Минцберг и Хазан явились в штаб Хаганы и стали убеждать командира гарнизона Моше Русснака начать переговоры о капитуляции.

— Дальнейшее сопротивление бесполезно, — доказывал рабби Вейнгартен. — Мы должны сдаться, чтобы избежать ненужного кровопролития и гибели ни в чем неповинных мирных граждан.

Русснак, ужаснувшись мысли о своей ответственности за возможную бойню, обескураженный явным, с его точки зрения, непониманием ситуации и отсутствием должного руководства со стороны штаба Шалтиэля, в конце концов уступил.

— Ладно, — почти шепотом сказал он раввинам. — Действуйте!

Спустя полчаса Вейнгартен позвонил итальянскому священнику Альберто Гори, служившему в Терра Санкта (управление по надзору за святыми местами), и попросил его выяснить, на каких условиях арабы примут капитуляцию. Для арабского штаба это неожиданное предложение было словно дождь для иссушенной зноем земли. Положение в остальных районах Иерусалима не сулило арабам ничего хорошего. Необученные ополченцы расходовали боеприпасы с ужасающей быстротой. А непрерывные призывы о помощи к Арабскому легиону не поколебали твердой решимости Глабба держать своих солдат подальше от Иерусалима.

Воодушевленные мыслью о первой своей победе в Иерусалиме со времени ухода англичан, арабские лидеры сообщили Гори, что гражданское население кварталов сможет беспрепятственно покинуть Старый город под охраной представителей Красного Креста, а солдаты Хаганы должны сдаться в плен. Когда Гори передал Вейнгартену условия арабов, раввин пал духом. Как и все жители его квартала, он не мог забыть, какую резню учинили арабы в Кфар-Эционе. Он хотел сдаться солдатам регулярной армии Джона Глабба, а не людям муфтия.

— Где же Арабский легион? — в растерянности вопрошал рабби.

Другого еврейского руководителя отсутствие в Иерусалиме Арабского легиона несказанно радовало. Он со страхом ждал появления на холмах над Шейх-Джаррахом песочного цвета бронемашин Легиона, и каждый час отсрочки казался ему чудесным подарком, приближающим его к овладению городом.

Операция "Вилы" — запланированная в трех направлениях атака, приуроченная к уходу англичан, — в основном была уже завершена. Шалтиэль готовился бросить своих бойцов на штурм Старого города. Объектом штурма Шалтиэль выбрал пункт, казавшийся наиболее неприступным, — Яффские ворота, над которыми возвышалась крепость Сулеймана с тремя высокими башнями. Однако для штурма крепости Шалтиэль собирался применить военную хитрость. От жены одного из штабных офицеров, которая по профессии была археологом, Шалтиэль узнал, что у подножия крепости, в наружной части стены Старого города, находится почти незаметная железная решетка, прикрывающая забытый подземный ход двухметровой высоты и метровой ширины, ведущий во внутренний двор крепости.

План Шалтиэля был прост. Он собирался послать свои "бронированные части" — два английских броневика и разведывательную машину под командованием Иосефа Нево — к Яффским воротам. Эти машины должны были открыть огонь и отвлечь на себя внимание защитников крепости, чтобы в это время группа саперов успела взорвать решетку. После этого пехотинцам предстояло пройти потайным ходом и атаковать арабов в крепости с тыла. Шалтиэль решился на этот план из-за отчаянных донесений, которые весь день поступали в его штаб из Старого города. В одном из донесений содержалось предупреждение, что Еврейский квартал не продержится более четверти часа. Понятия не имея о том, что рабби Вейнгартен ведет с арабами переговоры о капитуляции, и убежденный, что каждая минута промедления может оказаться роковой, Шалтиэль отказался от более логичного плана окружить весь Старый город. Шалтиэль считал, что если его бойцы захватят крепость Сулеймана, им будет уже сравнительно нетрудно пробиться через армянский квартал к еврейскому. Чтобы помешать арабам сосредоточить силы у Яффских ворот, Шалтиэль задумал две отвлекающие атаки: одну слева от Новых ворот — ее должны были провести, бойцы Эцеля и Лехи, а другую — справа на гору Сион силами Пальмаха.

С самого начала Шалтиэль столкнулся с целым рядом трудностей. И эцелевцы, и лехиевцы, и пальмаховцы — все они подозревали, что Шалтиэль посылает их в отвлекающие атаки, чтобы слава захвата Старого города досталась ему и его бойцам. Командиры Пальмаха Ицхак Рабин и Иосеф Табенкин не верили в успех операции. По мнению Рабина, атаковать Яффские ворота означало "биться головой о каменную стену". Рабин и Табенкин настаивали на том, чтобы объединенными силами атаковать северо-восточный сектор Старого города со стороны дома Мандельбаума. Они считали, что это даст им возможность взять под свой контроль главные подступы к Иерусалиму, — Я не спрашиваю у вас совета, как мне вести военные действия, — сказал им Шалтиэль. — Я спрашиваю только, готовы ли вы совершить отвлекающий маневр или нет.

Даже офицеры его штаба не разделяли уверенности Шалтиэля в успехе операции. Ицхак Леви предупреждал, что всего один арабский пулемет на башне Давида может полностью расстроить боевые порядки атакующих. Когда Шалтиэль попросил одного из офицеров, Залмана Марта, возглавить операцию, тот отказался, сказав, что из этого плана ничего не выйдет.

Однако все это не поколебало Шалтиэля. Он настолько верил в успех задуманной им операции, что предусмотрел даже, как отметить победу. Он приказал принести государственный флаг Израиля, который собирался водрузить на башне Давида, и велел держать наготове ягненка, недавно привезенного в штаб Хаганы, Ягненка ожидала возвышенная участь — Шалтиэль собирался принести его в жертву у подножья башни Давида, как только укрепления Старого города снова окажутся в руках евреев.

 

34. Спасай Иерусалим

В четыре часа утра в понедельник 17 мая в спальню короля Абдаллы ворвался один из его адъютантов. Ему только что позвонили из Иерусалима. Ахмед Хильми Паша, один из членов Верховного арабского комитета, чуть не плача, умолял прислать на помощь Арабский легион, иначе, уверял он, падение Иерусалима неминуемо. "Еврейский флаг будет развеваться над могилой твоего отца", — сказал он королю.

Эти слова не оставили Абдаллу равнодушным. При всем его несогласии с воинственными идеями его арабских братьев проект интернационализации Иерусалима Причинял ему боль не меньшую, чем Бен-Гуриону. Лишь постоянное давление Великобритании — его главного союзника — удерживало Абдаллу от отправки бедуинских воинов в Эль-Кудс, святой город Иерусалим. Захват Иерусалима евреями был бы для короля тяжелым ударом, который к тому же нанес бы непоправимый урон его престижу. Какой в конце концов прок в том, что в распоряжении Абдаллы была лучшая армия арабского мира, если эта армия не могла завладеть третьим по значению городом ислама?

Дворец Абдаллы не был единственным местом, где в ту ночь обсуждалось будущее Иерусалима. В окрестностях Аммана, в военном лагере Зерка, где находились руководители Арабской лиги, появился ополченец-египтянин из Иерусалима. Он сообщил, что у арабов почти не осталось боеприпасов.

— Одна массированная атака евреев — и они завладеют всем Иерусалимом! — заявил ополченец.

Поднятые с постелей, в пижамах, лидеры Арабской лиги начали обсуждать положение; в пылу спора страсти накалились, посыпались взаимные обвинения. Наконец Аззам Паша повернулся к принцу Абдулу Илла, наследнику иракского престола, племяннику Абдаллы.

— Немедленно отправляйся к своему дяде, — с яростью сказал Аззам Паша, — и убеди его послать войска в Иерусалим. Если он этого не сделает и Иерусалимом завладеют евреи, я заявлю на весь мир, что хашимитский правитель — предатель арабского дела, и пусть потом он хоть повесит меня за это!

Руководители Лиги решили отправиться к Абдалле. Представ перед трансиорданским монархом, Аззам Паша снова повторил — прямо в глаза Абдалле — свою угрозу, но добавил, что если Арабский легион спасет Иерусалим, то он, Аззам Паша, рискуя даже впасть в немилость у своего собственного повелителя, готов провозгласить Абдаллу королем Иерусалима и лично надеть ему на голову иерусалимскую корону.

Король встал и обнял Аззама Пашу.

— Я не разочарую тебя, — сказал он.

Тем временем в штабе Давида Шалтиэля в Иерусалиме молодой офицер Эфраим Леви, которому было поручено возглавлять атаку на Старый город, проводил инструктаж офицеров. Бойцы Эцеля и Лехи нанесут удар у Новых ворот, бойцы Пальмаха — на горе Сион, а основные силы Хаганы сконцентрируются против Яффских ворот. Когда саперы взорвут решетку подземного хода, бойцы Хаганы ринутся туда под прикрытием огня броневиков Иосефа Нево. Первая группа бойцов Хаганы захватит северную башню крепости, вторая — южную башню и находящееся за ней здание полицейского участка. Затем Шалтиэль вручил офицерам флаг нового государства.

— Завтра утром, — обещал он, — этот флаг будет развеваться над крепостью Давида.

Джон Глабб рассматривал красную бумагу — на бланках такого цвета в Арабском легионе писались донесения особой срочности.

— Его Величество, — сказал он, — приказывает начать продвижение от Рамаллы к Иерусалиму. Эта операция послужит предостережением для евреев и вынудит их согласиться на перемирие.

На всех остальных участках Глаббу удавалось сохранять лишь видимость участия Легиона в войне. Более сорока восьми часов Легион находился на территории Палестины и пока не вступил ни в одну серьезную стычку. Некоторые полки не истратили ни единой обоймы. Невзирая на оказываемое на него давление, Глабб был намерен любой ценой держаться подальше от Иерусалима. Он надеялся, что Консульская комиссия добьется в Иерусалиме перемирия и спасет проект интернационализации.

Меньше всего Глабб хотел, чтобы его бедуины приняли участие в уличных схватках. Однако он не мог ослушаться приказа своего монарха. Он решил послать в Иерусалим — в качестве символического предостережения — одно из двадцатипятифунтовых орудий, приобретенных Легионом на субсидию из Лондона; это должно было показать евреям, какие силы скрываются за Иудейскими горами. Может быть, несколько выстрелов из этого орудия остудят головы командиров Хаганы и избавят Глабба от необходимости посылать в Иерусалим войска.

Отряд Хаганы под командованием Нетаниэля Лорха с боем продвигался через развалины торгового центра, чтобы занять форпост перед Яффскими воротами для атаки на Старый город.

Моторизованное подразделение Иосефа Нево также двинулось на свои позиции. В синагоге "Иемин Моше" четыре неполных взвода Пальмаха, которым предстояло нанести отвлекающий удар, ждали приказа начать атаку на Сионские ворота; ими командовал Узи Наркис, который недавно овладел Кастелем. Четыре взвода — это было все, что осталось от Четвертого батальона бригады "Харель" после шести недель постоянных боев.

По всему Старому Иерусалиму раздался клич древний, как сам Святой город:

— К стенам!

Камала Ирката этот клич застал полуодетым; он помчался к Яффским воротам, за ним едва поспевали два босых адъютанта.

Когда он добежал до ворот, кто-то завопил:

— Евреи идут! Ворота открыты!

Самые широкие ворота Старого города были защищены лишь несколькими мешками с песком, даже обычный грузовик мог преодолеть такую преграду. Иркат огляделся по сторонам и увидел дюжину подвод для уборки мусора. Это был буквально дар провидения. Иркат и его люди принялись нагромождать подводы в воротах, спешно воздвигая импровизированную баррикаду. Со стен в это время арабы поливали евреев огнем и швыряли самодельные гранаты, которые Фаузи эль Кутуб лихорадочно изготовлял в помещении турецкой бани. Передовая машина колонны броневиков Иосефа Нево была подбита и остановилась, загородив дорогу; колонна застопорилась, а за ней остановился автобус с бойцами, которые должны были устремиться в подземный туннель. Наконец подбитую машину удалось столкнуть с дороги.

В здании школы "Рауда", в арабском штабе, царила паника.

Патроны были на исходе. Штабная телефонистка Нимра Таннус позвонила во дворец в Амман. К ее удивлению, трубку взял сам король.

— Ваше Величество! — закричала Нимра. — Евреи у ворот! Через несколько минут они возьмут город!

Евреи действительно были у ворот, но их атака готова была вот-вот захлебнуться. Однако и на стенах положение было отчаянным. Башня Давида у Яффских ворот была усеяна мертвыми и умирающими, Иркат бегал от одной группы бойцов к другой, умолял беречь патроны, но его никто не слушал. Арабы беспорядочно стреляли, почти не целясь, как будто надеялись отпугнуть евреев шумом.

Иосеф Нево увидел из своего броневика, что бойцы Хаганы выскакивают из автобуса и бегут в укрытие. Он понял, что атака сорвалась. Леви пришел к тому же мнению. Теперь у него были две задачи: во-первых, вынести раненых из застрявшего автобуса и, во-вторых, перевезти в укрытие броневики Иосефа Нево.

В захлебнувшемся наступлении лишь одна операция развивалась по плану. Взводы Пальмаха под командованием Узи Наркиса заняли гору Сион и находились теперь рядом с армянским кладбищем, буквально в двух десятках метров от гробницы царя Давида, основателя Иерусалима.

Было около двух часов ночи, когда в штабе Абдаллы Таля зазвонил телефон. Молодой офицер дрожащей рукой передал Талю трубку.

— Это Его Величество, — прошептал он.

Король решился. Его глубокая привязанность к Иерусалиму наконец возобладала над сознанием государственных интересов и необходимостью соблюдать соглашение, заключенное с англичанами. Поняв, что Иерусалим действительно может пасть и что еврейский флаг будет развеваться над мечетью, в которой похоронен его отец, Абдалла решил отказаться от тактики угроз и двинуть свои войска в бой. Он намеренно пренебрег установленным в армии порядком подчинения и отдал приказ не англичанину-главнокомандующему (который мог бы выдвинуть разумное возражение), но своему соплеменнику-арабу: Абдалла знал, что, побуждаемый эмоциями, а не рассудком, Таль будет действовать решительно и быстро.

— Хабиби, дорогой друг, — сказал король Абдалла Талю, — мы не можем больше ждать. Спасай Иерусалим!

В Иерусалиме временное прекращение обстрела не успокоило арабов; они ждали новой атаки. Сотни напуганных жителей собрались у ворот святого Стефана, готовые обратиться в бегство при первом же новом натиске евреев. С горы Скопус бойцы Хаганы видели, как беженцы уже идут по направлению к Масличной горе.

А в еврейской части города Шалтиэль спорил с Эфраимом Леви о том, стоит ли возобновлять атаку. Хотя атака захлебнулась, евреи понесли небольшие потери. Шалтиэль считал, что надо снова идти в наступление. Леви возражал. Он не знал, как мало боеприпасов осталось у противника, и считал, что новая атака приведет к серьезным потерям. Шалтиэль скрепя сердце согласился.

Лишь через двадцать лет еврейский флаг взвился над башней Давида.

Через несколько минут после того, как Шалтиэль принял решение не возобновлять атаку, в арабском штабе в школе "Рауда" зазвонил телефон, и из Аммана сообщили, что Арабский легион движется к Иерусалиму. Отчаявшиеся было арабы снова воспряли духом. Командир арабского гарнизона Мунир Фадель отдал своим людям на стенах приказ:

— Держитесь любой ценой! Помощь подходит Наши братья — на пути к Иерусалиму.

 

35. Печаль целого поколения

Со склона Масличной горы майор Абдалла Таль смотрел на окутанный вечерними сумерками город. Время от времени взрыв гранаты высвечивал очертания домов. "Нет города в мире важнее, чем Иерусалим", — думал Таль, на которого была возложена задача спасти этот город для арабов. Таль знал, что именно здесь, на вершине этой горы, халиф Омар, сын раба-негра, стал преемником Магомета, принял капитуляцию Иерусалима и впервые поставил его под власть ислама.

"Сколько крови впитала за минувшие столетия иерусалимская земля", — думал Таль, понимая, что вскоре и ему предстоит проливать здесь чью-то кровь.

С заходом солнца одна из пехотных рот майора Таля подошла к Масличной горе. С ее вершины бойцы могли наблюдать за кипевшей внизу битвой у Яффских ворот. Таль сперва не собирался распылять свои силы, бросая батальон по частям в иерусалимское сражение, но, подчиняясь настоятельным требованиям короля Абдаллы и вняв мольбам арабских ополченцев, посылавших к нему из Иерусалима на Масличную гору одного гонца за другим, он приказал капитану Махмуду Муссе отправить в Иерусалим подкрепление из пятидесяти солдат. Таль полагал, что их присутствие поддержит слабеющий боевой дух защитников города до тех пор, пока не прибудут остальные части.

Таль и Мусса следили за тем, как смутно различимые фигуры солдат медленно продвигаются вниз к Гефсиманскому саду и к воротам святого Стефана. Через сорок минут, в 3 часа 40 минут утра, во вторник 18 мая в черное небо Иерусалима взвилась зеленая ракета. Хотя Джон Глабб все еще не знал об этом, солдаты его армии, которых он так старался удержать от похода на Иерусалим, уже были под стенами Старого города.

Примерно в это же самое время в штаб Давида Шалтиэля поступило лаконичное донесение всего из четырех слов: "Мы взяли гору Сион". Если атака на Яффские ворота провалилась, то, по крайней мере, маневр Узи Наркиса увенчался успехом.

Теперь в руках евреев был идеальный трамплин для вторжения в Старый город, от которого пальмаховцев Наркиса отделяло каких-нибудь пятнадцать метров. Слыша отчаянные призывы своих товарищей, находившихся всего в нескольких метрах от него, Наркис решил как можно скорее прорваться в Еврейский квартал. Усталость бойцов и арабский снаряд, попавший в грузовик с его "Давидкой", вынудили Наркиса отказаться от плана дневной атаки. Однако он был уверен, что проведет наступление под покровом темноты. Он обещал Шалтиэлю, что пробьется через Сионские ворота и обеспечит доступ к Еврейской улице вдоль задней части Армянского квартала.

После этого командующему еврейскими войсками в Иерусалиме осталось бы только прислать Наркису подкрепление, чтобы удерживать ворота и освобожденные улицы Старого города.

Наркис объявил своим бойцам, что все в порядке: Шалтиэль пришлет помощь, чтобы закрепить успех. На этот раз сомнений не было. Этой ночью они прорвут блокаду Еврейского квартала.

Примерно в то же время по другую сторону стен Старого города капитан Мусса сделал удивительное открытие. По форме напоминавшие башню Сионские ворота, через которые бойцы Узи Наркиса собирались ворваться в Старый город, никем не охранялись. Их защитники-ополченцы бежали после того, как евреи захватили гору Сион. Мусса поспешил снова занять позиции у ворот и в зданиях, примыкавших к ним.

Иосеф Атийе как раз собирался отправиться домой обедать, когда его вызвали во двор школы Шнеллера. Пройдет почти год, прежде чем Иосефу Атийе удастся добраться до дома.

Один из офицеров Шалтиэля заявил, что Иосефу вместе с группой едва обученных людей предстоит "спасти Старый город". Некоторые из собравшихся во дворе школы даже не умели обращаться с винтовкой, но это был единственный отряд, который Шалтиэль мог изыскать, чтобы развить успех атаки Узи Наркиса у Сионских ворот.

Мордехай Газит, офицер, которому Шалтиэль поручил командовать этим отрядом, ужаснулся при виде кучки людей в штатском, не имеющих никакого представления о военных действиях. Газит выбрал из них того, кто показался ему наиболее молодцеватым, и назначил его старшиной. Выбор оказался неудачным: через несколько часов этот человек дезертировал.

Шалтиэль выдал каждому новую чешскую винтовку, восемьдесят патронов и четыре ручных гранаты. Атийе заметил, что некоторые из его товарищей впервые в жизни держат в руках оружие. Они получили также мундиры, захваченные в Бевинграде после ухода англичан, и шлемы американских моряков. Эти шлемы полагалось надевать на специальные наушники, и сейчас они болтались на головах бойцов, как суповые миски.

С самого начала возникла путаница относительно поставленной перед отрядом задачи. Газит полагал, что им надлежит закрепиться на горе Сион. Узи Наркис ожидал, что они займут позиции у Сионских ворот и двинутся к Армянскому кварталу.

Большинство бойцов думало, что их задача состоит лишь в том, чтобы доставить боеприпасы к Старому городу. К вечеру они собирались вернуться домой.

Было время, когда роскошные рестораны-сады "Гранд-отеля" в Рамалле манили иерусалимских гурманов. Однако во вторник 18 мая не марокканский кус-кус и не цыплята по-мусагански привлекли на террасу отеля группу людей в военных мундирах.

В красных флигелях "Гранд-отеля" помещался штаб первого заместителя генерала Глабба — бригадного генерала Нормана Лэша.

Получив приказ короля Абдаллы двинуть войска на Иерусалим, Глабб весь день обдумывал стоявшую перед ним дилемму.

Разумеется, он не мог пренебречь приказом короля и отозвать Таля из Иерусалима. Следовательно, чтобы исключить возможность поражения, нужно было бросить в бой достаточное количество войск. "Я решил ввести войска в Иерусалим", — телеграфировал он Лэшу. Позднее он написал по этому поводу:

"Жребий был брошен".

Решено было послать в Иерусалим тысячу с лишним солдат Арабского легиона, бронетанковые части и артиллерию, Атака, которую горстка измученных пальмаховцев готовилась предпринять у Сионских ворот, была последним шансом Давида Шалтиэля захватить Иерусалим. На исходе следующего дня надежда Хаганы завладеть древними стенами Старого города рухнула. На сей раз не у арабов, а у Шалтиэля катастрофически таяли боеприпасы; а за спиной у него был голодный город. Шалтиэль отчаянно цеплялся за иерусалимские камни, дожидаясь подмоги.

Держа под мышкой, как стэк, туго скрученную карту Палестины, генерал Глабб с мрачным видом вошел в резиденцию сэра Алека Керкбрайда, британского посланника в Аммане. Керкбрайд и Глабб были старыми друзьями. Не обращая внимания на ядовитые намеки злопыхателей, убежденных, что он приходит сюда получать приказы от правительства Его Величества, Глабб продолжал навещать дипломата, ум и опыт которого он высоко ценил.

В этот день Глабб, как никогда, нуждался в утешении. Его надежды избежать серьезных столкновений с противником рушились.

Глабб аккуратно разложил тщательно вычерченную английскую армейскую карту на столе в гостиной Керкбрайда. На карте была нанесена линия, соединявшая Вифлеем, Рамаллу и Наблус.

Эта линия проходила в достаточном удалении от Иерусалима.

Вводя свои войска в Палестину, Глабб поставки перед ними весьма ограниченные задачи — он не собирался выступать за пределы территории, предназначенной для арабского государства планом ООН. Двумя неделями ранее Глабб тайно сообщил командованию Хаганы, что он надеется остановиться на этих позициях и выждать до тех пор, пока дипломатам не удастся заключить соглашение между воюющими сторонами. Но кризис, возникший в Иерусалиме, создал совершенно новую ситуацию. Глаббу пришлось послать в Иерусалим своих людей, и теперь Арабскому легиону предстояло бороться за Святой город.

Как показала партизанская война, которую ранее вел Абдул Кадер, ключ к Иерусалиму находился в ущелье Баб-эль-Вад.

Глабб угрюмо спросил Керкбрайда, что тот думает о сложившемся положении.

Керкбрайд склонился над картой.

— Ну что ж, — сказал он после недолгого размышления, — вам приказано идти на Иерусалим. Но судьба Иерусалима решится в Латруне. По-видимому, вам придется двинуться туда.

Какое-то мгновение Глабб колебался. Если его Легион займет позиции на этих исторических холмах, евреи вынуждены будут реагировать. Им придется выбирать — либо выбить легионеров с этих высот, либо уступить Иерусалим.

— Вы правы, — спокойно произнес Глабб. Но если я займу Латрун, это будет означать, что мы вступаем в настоящую войну.

Согнувшись под грузом амуниции, Иосеф Атийе взбирался в темноте на гору Сион. Тяжело дыша от непривычной физической нагрузки, восемьдесят пожилых людей и юношей-новобранцев, призванных спасти Старый город, с трудом тащились вслед за ним. Увидев это воинство, Узи Наркис пришел в ярость.

— И это тот самый боевой отряд, который обещал мне Шалтиэль?

— спросил он Газита.

Вне себя от гнева, Наркис связался с Шалтиэлем. Командующий иерусалимским гарнизоном ответил, что у него у самого не хватает солдат.

— Не взваливай на меня свои проклятые заботы, у меня их и без того хватает! — заорал Наркис. — Себя ты никогда не обидишь!

— К черту! — сказал он Газиту. — Ладно, бери своих людей, и пусть они закрепляются на внутренних позициях.

Газит запротестовал, уверяя, что его люди совершенно не готовы к бою, что их обещали отпустить домой не позднее чем через сутки. Наркис пожал плечами. Теперь было поздно что-либо обсуждать. Он приказал Газиту закрепляться на горе Сион с тем, чтобы он, Наркис, мог собрать своих усталых пальмаховцев для атаки.

От четырехсот бойцов, шесть недель назад посланных в Иерусалим для проведения операции "Нахшон", осталось сорок человек. Впервые Давиду Элазару, молодому офицеру, руководившему атакой на монастырь в Катамоне, пришлось вызывать добровольцев. Он выбрал двадцать два человека — двадцать мужчин и двух девушек. Как все пальмаховцы, они уже мною дней держались исключительно на таблетках новадрина и дошли до такой степени изнеможения, что теперь эти таблетки действовали на них не сильнее, чем аспирин.

В двадцать минут третьего "Давидка" и три двухдюймовых орудия открыли огонь по Сионским воротам. Один из снарядов разорвался слишком близко, и атакующие лишились еще двух товарищей. Когда заградительный огонь поднялся выше, двое саперов ринулись вперед и заложили под основание ворот шестьдесят пять килограммов динамита. Раздался взрыв, и кирпичная кладка с грохотом взлетела на воздух.

— За мной! — крикнул Элазар своим пальмаховцам, укрывшимся у ограды Армянского кладбища.

Но когда Элазар бросился вперед, он с отчаянием обнаружил, что за ним никто не последовал. Оглянувшись, он увидел, что ею люди по-прежнему жмутся к ограде. Элазар подбежал к одному из них и услышал странный звук. Это был храп. Все бойцы спали. Элазар добежал вдоль цепочки, расталкивая людей пинками. Затем он повел двадцать засыпающих на ходу бойцов в новую атаку.

Из окна Армянского монастыря лейтенант Наваф Джабер эль Хамуд увидел, как его люди покидают башню Сионских ворот. — Назад! Назад! — закричал он. — Не оставлять башню!

Но было поздно. Башню уже захватили бойцы Элазара. Двадцать измотанных мужчин и две женщины сделали то, что не удавалось ни одному еврейскому воину со времен Иехуды Маккавея, они прорвались через стены Старого города.

Лейтенант эль Хамуд колебался, начинать ему контратаку или нет. Незадолго до того капитан Мусса, получив три легких ранения, эвакуировался на Масличную гору, оставив командование на лейтенанта. Эль Хамуд решил ждать возвращения Муссы.

Бойцы Элазара расчистили проход в Еврейский квартал. Тем временем Газит повел своих людей с горы Сион к Сионским воротам. Появление освободителей вызвало в Еврейском квартале взрыв восторга, все высыпали на улицу. Когда Мордехай Газит — теперь старший по званию офицер в Старом городе — появился в штабе, Моше Руснак заявил ему:

— Я ложусь спать. Я не спал пять дней.

Его заместитель Мордехай Пинкус немедленно последовал примеру своего начальника. Газит пытался их растолкать, но безуспешно. И тут он услышал худшую весть этого дня: по приказу Наркиса пальмаховцы Элазара отходили назад на гору Сион.

Это решение Наркис принял с болью в сердце, но измученные бойцы Элазара валились с ног. Наркис боялся, что если сейчас оставить их у Сионских ворот, это приведет лишь к бессмысленным жертвам. Шалтиэль не прислал ему на подмогу боеспособного отряда, который мог бы удерживать ворота, и Наркис считал, что вынужден оставить позиции.

Иерусалиму пришлось дорого заплатить за соперничество и отсутствие координации действий между Пальмахом и Хаганой.

Шатаясь от усталости, пальмаховцы на заре ушли от Сионских ворот. Еврейский квартал снова оказался в осаде. Только через два десятилетия еврейский солдат снова оказался в Старом городе. Как выразился Давид Элазар — первый человек, ворвавшийся туда, — это была "печаль целого поколения".

 

36. Иосеф спас Иерусалим

В темноте над Иудейскими горами гремела канонада. Орудия Арабского легиона били по Иерусалиму — это была артиллерийская подготовка перед массированной атакой.

Колонна броневиков с заведенными моторами готова была в любую минуту ринуться на приступ. За ней, в грузовиках и пикапах, напряженно ожидали приказа о наступлении пехотинцы.

Следуя тактике, которой их обучили британские военные инструкторы, артиллеристы Легиона перенесли огонь вперед, направив его на квартал еврейских ортодоксов — Меа-Шеарим.

Артподготовка продолжалась; к грохоту пушек присоединилось глухое ворчание трехдюймовых минометов. Толпа напуганных, полуодетых людей высыпала на улицы Меа-Шеарим. Обстрел поднял людей с постелей; пытаясь найти укрытие понадежнее, они ринулись к центру города. Повсюду раздавались истошные крики:

— Легион идет!

Обстрел и угроза атаки повергли в панику не только мирных обитателей квартала. Некоторые бойцы Эцеля, защищавшие здание полицейского училища у подножья холма Шейх-Джаррах, тоже обратилась в бегство.

В четыре часа тридцать минут утра (когда последние пальмаховцы по приказу Узи Наркиса отходили от Сионских ворот) обстрел кончился, и майор Боб Слейд дал приказ двинуться на Иерусалим. Тяжелые броневики ползли по направлению к центру города так торжественно, словно это был парад.

Из окна своего штаба, оборудованного в верхнем этаже здания "Типат халав" в Меа-Шеарим, Ицхак Леви увидел колонну броневиков. Он связался с Шалтиэлем и попросил прислать ему "бронированные силы" Иосефа Нево.

Не успев отдохнуть от сражения у Яффских ворот, бойцы Иосефа Нево снова заняли свои места в бронированных автомобилях и с грохотом двинулись в Меа-Шеарим. Поднявшись в штаб Ицхака Леви, Нево увидел, что бронеколонна арабов приближается.

Разглядывая ее в бинокль, Нево почувствовал, что спина у него покрывается холодным потом.

— Если они так же будут идти и дальше, сказал он, — то через час они достигнут Сионской площади. Кроме полицейского училища да цепи стрелков в Меа-Шеарим, никто их не сможет остановить, на их пути нет ни одной преграды.

Внимательно всматриваясь в приближающуюся колонну, Нево заметил, что арабы нарушают одно из кардинальных правил британской тактики: пехота двигалась позади броневиков с большим разрывом. "То ли Глабб хочет свести до минимума свои потери, — размышлял Нево, — то ли он считает, что у Хаганы нет противотанковых орудий, и поэтому рискует пустить броневики вперед". Во всяком случае, Нево был уверен, что судьба Иерусалима зависит сейчас от того, выполнят ли арабы другое тактическое правило англичан: двигаться утром, а закрепляться на позициях после полудня. "Если Легион последует этой тактике и закрепится на холме Шейх-Джаррах перед тем, как двинуться к городу, Хагана получит несколько часов передышки и постарается организовать оборону. Если же Легион сразу двинется вперед, — думал Нево, — то мы их остановить не сможем; тогда Иерусалим будет для них открыт".

Он позвонил Шалтиэлю и сообщил ему свои соображения.

Шалтиэль реагировал быстро и решительно: он тут же возложил на Нево командование всем сектором и приказал ему во что бы то ни стало отразить атаку арабских броневиков.

Нево положил трубку и объявил растерянным и напуганным штабистам, что отныне здесь командует он. Затем он бросился к своей машине, чтобы еще раз проверить и пересчитать людей и имевшиеся в его распоряжении боеприпасы, с помощью которых он должен был остановить броневики Арабского легиона.

У здания полицейского училища майор Слейд почти не встретил сопротивления, но дальше он наткнулся на импровизированную баррикаду, сложенную из камней, бревен и колючей проволоки.

Майор выскочил из своего автомобиля, чтобы помочь солдатам разбирать баррикаду. В этот момент у его ног разорвался снаряд. Это был недолет из его собственного миномета.

Шрапнелью майору разорвало спину и ягодицы, и он без чувств свалился на землю; рядом с ним, убитый наповал, рухнул другой офицер.

С крыши одного из зданий Меа-Шеарим изумленный Иосеф Нево увидел, как колонна бронемашин Легиона неожиданно остановилась, а затем повернула назад — к высоте Шейх-Джаррах. Начатое столь успешно, арабское наступление застопорилось, когда колонна лишилась двух своих старших офицеров. Нево, конечно, не знал, почему колонна перестала продвигаться вперед, но ему было наплевать на причины. Важно было одно: Арабский легион преподнес ему драгоценный подарок, в котором Нево больше всего нуждался, — передышку.

К утру капитан Махмуд Мусса, которому сделали перевязку, вернулся в город вместе с бойцами своей роты. Он немедленно приказал контратаковать оставленные пальмаховцами Сионские ворота. Защитники Еврейского квартала не устояли перед натиском и отступили на Еврейскую улицу. Отряд Мордехая Газита успешно участвовал в схватке, но сам Газит неосторожно подставил себя под пулю арабского снайпера и был тяжело ранен.

Тем временем Иосеф Нево готовился отразить атаку бронированной колонны Арабского легиона. По его расчетам, Легион мог наступать в одном из двух направлений: либо от здания полицейского училища через открытое поле к кварталу Санхедрия, граничившему с Меа-Шеарим на севере (это был кратчайший путь к центру еврейского Иерусалима), либо от холма Шейх Джаррах к стратегически важному перекрестку у дома Мандельбаума и оттуда вглубь Меа-Шеарим. На этом направлении у арабской колонны был один незащищенный фланг; вот здесь-то Нево и решил ее атаковать. Он разделил свои силы — половину послал в Санхедрию, а другую половину оставил у дома Мандельбаума, причем лучшие орудия он сконцентрировал на второй позиции.

Отряд, оставшийся у дома Мандельбаума, состоял главным образом из подростков — членов молодежной организации Гадна; ими командовал Яаков Бен-Ур. В темноте Нево надеялся укрыть в непосредственной близости от перекрестка наиболее эффективную часть своих жалких "бронированных сил": два броневика, две базуки и "Давидку". Кроме того, Нево приказал заминировать два дома у дороги на подходе к своим позициям; он рассчитывал взорвать эти дома после того, как пройдет несколько машин, и таким образом отрезать головные броневики от остальной части колонны. На подходе к Санхедрии были установлены два пулемета. Нево приказал пулеметчикам держаться, пока не подойдет подмога. К полуночи Нево в основном закончил подготовку к обороне.

Незадолго до рассвета минометы Арабского легиона снова начали методичный обстрел Меа-Шеарим. На холмах над Меа-Шеарим майор Джон Бьюкенен, заменивший Слейда, собрал силы для нового броска на город.

Иосеф Нево наблюдал, как арабские броневики медленно и грузно двинулись через Шейх-Джаррах. "Эти мерзавцы думают нас напугать! — подумал он. — Им кажется, что они непобедимы".

Однако арабы действительно напугали тех бойцов — их было три десятка, — которых Нево оставил в резерве в здании "Типат халав". Некоторые из них так тряслись от страха, что не могли стоять на ногах. Они отказались выйти из безопасного штабного подвала на обстреливаемую улицу. Нево вынул пистолет и направил его на ближайшего к нему бойца.

— А ну, вылезай отсюда! — приказал он. — Считаю до трех, а потом стреляю.

При счете "два" боец двинулся к выходу. Когда все бойцы оказались на улице, Нево построил их в две шеренги по стойке "смирно" и произнес краткую, но выразительную речь. Затем дрожащими голосами бойцы запели "Хатикву". Под крепнувшие звуки песни Нево развел всех по местам.

Пулеметчик, засевший по приказу Нево на окраине Меа-Шеарим, открыл ураганный огонь — Нево хотел создать у неприятеля впечатление, что у евреев достаточно боеприпасов. Головные машины Легиона были уже так близко, что пулеметчик различал фирменные клейма на покрышках. А неподалеку, на втором этаже дома Мандельбаума, подросток из Гадны громко закричал:

— Вот они!

Юноши зажали в руках бутылки с горючей смесью и прижались к стене. Яаков Бен-Ур считал бронемашины Легиона, выползавшие на дорогу. Перепуганные подростки повторяли за ним каждую цифру. Когда счет достиг десяти, кто-то спросил:

— А там, внизу, сколько у нас снарядов для базуки? — Три, — ответил чей-то голос.

— Нет, — прозвучал другой, более оптимистический ответ, — семь.

Бен-Ур продолжал считать. Броневиков было уже семнадцать.

Мишка Рабинович, двадцативосьмилетний ветеран британской армии, родом из России, присел со своей базукой за грудой камней. Да, в распоряжении Рабиновича имелось семь снарядов, но артиллерийский расчет не мог сегодня воспользоваться мастерством лучшего наводчика Хаганы: несколькими днями ранее преждевременно разорвавшийся снаряд ранил Рабиновича в правую руку. Сегодня утром он явился в отряд Иосефа Нево, сбежав из госпиталя.

Однако если Рабинович и не мог стрелять из базуки, он мог по крайней мере ее наводить. Глядя в прицел, он навел его на дорожный знак, находившийся в пятидесяти метрах ниже позиции. Знак гласил: "Иерусалим — 1 км". Повернувшись к Эли, молодому еврею из Польши, он шепнул:

— Когда первая машина закроет надпись "Иерусалим — 1 км", стреляй!

С крыши своего штаба Иосеф Нево наблюдал за продвижением арабских броневиков. Колонна достигла перекрестка улицы святого Георгия и Шхемской дороги. Там она минуту помедлила.

Нево затаил дыхание. А затем он почувствовал комок в горле: броневики двинулись по улице святого Георгия, прямо в его ловушку.

Эли следил, как головная машина неторопливо приближается к его позиции. Он не знал, что эта машина, по замыслу арабского командования, вовсе не должна была оказаться в прицеле его базуки. Однако, горя нетерпением скорее ворваться в Святой город, водитель — бедуин Мохаммед Абдалла повернул не в ту сторону, куда следовало. Перед бронированной колонной Арабского легиона, двигавшегося в то утро от вышины Шейх-Джаррах, вовсе не стояла задача захватить еврейский Иерусалим. Бьюкенен приказал своим людям дойти до Дамасских ворот, чтобы создать непрерывную линию арабских позиций от Шейх-Джарраха до стен Старого города.

Эли нажал на спусковой крючок, и Рабинович затаил духание.

Снаряд вылетел из жерла, и подбитая головная машина опрокинулась набок на обочину дороги. И тут, как вспоминал потом Нево, "начался ад кромешный", Выстрел базуки вынудил арабов начать операцию, которую они вовсе не планировали.

Полдюжины броневиков двинулись на помощь подбитой машине.

Лейтенант Нагиб, наводчик этого броневика, и его шофер Мохаммед Абдалла были убиты. Реувен Тамир из своего краденого британского бронированного "даймлера" смотрел, как другие броневики движутся к дымящейся машине. Он зажмурился и дал выстрел из своей пушки. Открыв глаза, он увидел лишь большой пролом в стене дома напротив. Тогда он выстрелил снова — и снова промазал. Но после третьего выстрела Тамир издал торжествующий клич: второй арабский броневик вспыхнул ярким пламенем.

А вокруг дома Мандельбаума тем временем закипел бой.

Пехотинцы Легиона кинулись вперед, на помощь своим. Увидев красно-белые скуфии арабов, подростки из Гадны стали швырять в них бутылки с горючей смесью, а Бен-Ур обстреливать их из своего единственного пулемета.

Удивленные тем, каким яростным отпором была встречена их незапланированная атака, арабы начали оттягиваться назад, надеясь перегруппироваться и восстановить первоначальную линию продвижения. Когда арабские броневики стали разворачиваться, дом Мандельбаума огласился ликующими криками.

Иосеф Нево тоже с удовлетворением наблюдал за отходом арабов. Солдаты Глабба дорого заплатили за то, что дали заманить себя в ловушку. Около позиций Иосефа Нево у дома Мандельбаума лежали две выведенные из строя арабские бронемашины, а несколько дальше на дороге застряла еще одна, подбитая пулеметчиком.

Буквально за несколько минут новость о победе Нево разлетелась по всему Иерусалиму. Она имела для жителей огромное психологическое значение. Кучка зеленых юнцов из Гадны сумела остановить грозною врага, которого евреи больше всего боялись, — бронированную колонну Арабского легиона.

Евреи поверили в свои силы — и этому подъему боевого духа суждено было сыграть огромную роль в битвах следующих дней.

То, как евреи Иерусалима восприняли победу у дома Мандельбаума, лучше всего выразила одна из подруг Наоми Нево — жены Иосефа. Подруга вбежала к Наоми, плача от радости.

— Наоми, Наоми! — закричала она. — Иосеф спас Иерусалим!

 

37. Захватить Латрун

В двух тысячах километров от Иерусалима, в Чехословакии, неутомимый Эхуд Авриэль сумел получить в свое распоряжение авиационную базу, и 20 мая, в то время как Соединенные Штаты и Советский Союз были заняты ведением холодной войны, с аэродрома в Судетах, который обслуживался в основном американским персоналом, поднялся, взяв курс на Израиль, первый купленный Авриэлем "мессершмитт" В том же месяце в Хайфу прибыло судно "Изго", и с него съехали на причал купленные Зилем Федерманом в Антверпене грузовики, доверху набитые разнообразным снаряжением.

Хагана отчаянно нуждалась в вооружении и обмундировании.

Сколь ни мужественно сражались евреи, однако значительное преимущество арабов в количестве бронированных машин и в огневой мощи давало себя знать. Серьезнее всего было положение на юге, где в Палестину вторглась египетская армия численностью в десять тысяч человек, поддерживаемая пятнадцатью самолетами-истребителями, танковым полком и двадцатипятифунтовыми полевыми орудиями. У евреев на Южном фронте было всего две бригады Хаганы. Одна из них — бригада "Негев" — состояла из восьмисот человек и имела два двадцатимиллиметровых орудия и два миномета "Давидка" с десятью снарядами. Во второй бригаде, дислоцированной на побережье, насчитывалось две тысячи семьсот человек, но зато там не было ни одного противотанкового орудия — только мины и бутылки с горючей смесью.

Египтяне наступали двумя колоннами. Первая шла на север, к Тель-Авиву. Ее командующий решил по возможности обходить стороной все киббуцы, если только они не мешали продвижению египтян по прибрежной дороге. Сейчас колонна вела осаду киббуца Яд-Мордехай: обойти его было невозможно. Вторая колонна двигалась через Негев по территории, населенной исключительно арабами, которые, естественно, не оказывали египтянам сопротивления. Это, впрочем, не мешало командующему войсками полковнику Ахмеду Абдул-Азизу слать в Каир реляции о "победе" из каждого арабского города, в который он вступал. Абдул-Азиз уже проходил Хеврон, и поскольку Кфар-Эцион находился в руках арабов, не оставалось ни одного еврейского укрепления между египетскими войсками и киббуцом Рамат-Рахель, находившимся всего в трех километрах от Иерусалима.

А на севере сирийская армия, у которой были броневики и несколько французских танков, заняла три еврейских поселения и угрожала Дгании.

Давид Бен-Гурион в отчаянии глядел на груду донесений, громоздившихся на его письменном столе. Весь день с фронтов поступали срочные сводки, и каждый командующий считал, что именно он находится в самом трагическом положении. Продукты питания и боеприпасы истощались с ужасающей быстротой, сирийцы и Арабский легион угрожали Израилю на севере, египтяне — на юге. Положение в Иерусалиме было отчаянным.

Бен-Гурион понимал, что если не будет найден способ немедленно помочь городу, катастрофа неминуема. Бен-Гурион не терял надежды найти такой способ "Наконец-то у нас было государство, — писал он впоследствии, — но возникла угроза, что мы вот-вот потеряем свою столицу".

Ему казалось, что командование Хаганы недооценивает опасности, нависшей над Иерусалимом. "Они не понимают, какое значение имеет Иерусалим, — с горечью думал Бен-Гурион. — Они привыкли защищать деревни".

"Я понимал, — вспоминал он впоследствии, — что если наш народ узнает о падении Иерусалима, он потеряет веру в победу".

Прежде Бен-Гурион никогда не вмешивался в тактические решения командования Хаганы. Теперь он собирался это сделать. Невзирая на поздний час, он вызвал к себе Игаэля Ядина и старших офицеров Хаганы.

Тремя неделями раньше, во время поездки в осажденный город, Бен-Гурион изучил характер тактических проблем борьбы за Иерусалим. Подобно Глаббу и сэру Алеку Керкбрайду, Бен-Гурион был убежден, что ключ к Иерусалиму — это Латрун.

Бен-Гурион заявил Игаэлю Ядину:

— Я хочу, чтобы твои части заняли Латрун и открыли Иерусалимскую дорогу.

Ядин замер. Ему, командующему всеми операциями Хаганы, положение на других фронтах представлялось гораздо более серьезным. Если египтяне возьмут Яд-Мордехай, возникнет непосредственная угроза Тель-Авиву. В Галилее наступают сирийцы. Ядин считал, что Иерусалим сумеет продержаться.

Если бросить основные силы на Латрун, можно спасти столицу, но потерять государство. Остановив сирийцев и египтян, можно будет снова заняться Иерусалимом.

— Как бы то ни было, — сказал он Бен-Гуриону, — Латрун невозможно взять фронтальной атакой. Нам нужно хорошо подготовиться и ударить по арабам с флангов.

Но Бен-Гурион не согласился с тактикой Ядина. Между ними разгорелся жестокий спор.

— Иерусалим не удержится! — заявил Бен-Гурион. — К тому времени, как мы захватим Латрун по твоему плану, будет уже поздно спасать его.

При этих словах Ядин побледнел и с силой ударил кулаком по столу, разбив лежащее на нем стекло. Он поднял руку, вытер кровь и посмотрел прямо в глаза Бен-Гуриону.

— Вот что, — сказал он негромко, но в голосе его слышалась трудно сдерживаемая ярость. — Я в Иерусалиме родился. В Иерусалиме моя жена. В Иерусалиме — мои родители. Там все, что мне дорого в жизни. Я первый должен был бы согласиться послать в Иерусалим все наши силы. Но я против. Я убежден: Иерусалим может продержаться теми силами, какие у него есть. Нам нужны войска, чтобы сдержать неприятеля на других фронтах, где положение куда опаснее.

Пораженный этой неожиданной вспышкой, Бен-Гурион втянул голову в плечи, как борец, который получил сильный удар, зашатался, но все же намерен устоять. Сметя осколки стекла со стола, Бен-Гурион откинулся в кресле. Некоторое время он молча смотрел на Ядина. Затем он произнес тоном, не терпящим возражений:

— Приказываю захватить Латрун!

 

38. Билет в землю обетованную

В Иерусалиме части Арабского легиона продолжали осаждать Еврейский квартал Старого города. Абдалла Таль расположил на Масличной горе свои броневики и шестифунтовые противотанковые орудия. Они обрушивали на Еврейский квартал по двести снарядов в день.

Первым крупным узлом сопротивления Хаганы, захваченным арабами, была синагога "Нисан-Бек" — красивое здание, купол которого был построен на пожертвования императора Франца-Иосифа. Синагога несколько раз переходила из рук в руки, в ней успели помародерствовать арабские ополченцы, но в конце концов там закрепились солдаты Легиона. Арабы заняли Сионские ворота, и две попытки евреев прорваться сквозь них оказались безуспешными. Ночью, после падения синагоги "Нисан-Бек", два наиболее уважаемых раввина обратились к раввинам Нового города с отчаянным призывом: "Наша община гибнет! Во имя жителей Старого города, которые вопиют о помощи, сделайте все возможное, поднимите все правительства и целый мир, только спасите нас!" В это время в Хайфском порту пришвартовалось ветхое, задолго до войны построенное судно под названием "Каланит".

Рассчитанное на восемьсот пассажиров, оно доставило сейчас из Европы две тысячи новых репатриантов. Осуществилась, наконец, давняя мечта этих людей — мечта, зародившаяся в сердцах семь, восемь, девять лет назад, когда Гитлер начинал свой "дранг нах остен". Некоторые из тех, кто сейчас при был в Хайфу, подолгу скрывались в лесах, где их травили, как диких зверей; другие боролись в отрядах антифашистского сопротивления; третьи томились и концлагерях и чудом избежали газовых камер, где на их глазах погибло шесть миллионов их братьев.

Победа союзников, которой евреи Европы так долго ждали, снова привела многих из них в лагеря — на этот раз в лагеря для перемещенных лиц; там их нашла Хагана. Сионисты и антисионисты, религиозные фанатики и атеисты, коммунисты и капиталисты — все они жаждали только одного: покинуть Европу, которая предала их в руки нацистов, и ступить на берег Земли обетованной.

Хагана предоставила им эту возможность. У причала Хайфского порта новоприбывших не встречали красивые девушки с букетами цветов, не было ни фанфар, ни торжественных речей. Сойдя на берег, иммигранты увидели лишь поджидавшую их колонну потрепанных желтых автобусов.

Через два часа после того, как "Каланит" причалил к Хайфе, молодой офицер Хаганы Матти Мегед, сопровождавший репатриантов, сидел в кабинете Бен-Гуриона в Тель-Авиве.

— Сколько их? — спросил Бен-Гурион. Он хотел знать все; что это за люди, откуда они прибыли, каков их возраст, получили ли они какую-нибудь военную подготовку. Выслушав ответы на свои вопросы, Бен-Гурион вдруг поднял массивную голову и в упор взглянул на Мегеда.

— Ты знаешь, почему они здесь? — спросил он. И когда Мегед кивнул, Бен-Гурион сам себе ответил:

— Потому что они нам нужны.

— Но не сразу же?.. — произнес молодой офицер обескураженно.

Только теперь он понял, какой оборот принимает разговор.

— Это тебя не касается, — сказал Бен-Гурион.

Мегед знал, что доставленные им сегодня люди не готовы к борьбе. Нельзя заставлять их покупать право на въезд в страну такой ценой. Мегед принялся умолять Бен-Гуриона не бросать их в бой.

— Это не тебе решать! — отрезал Бен-Гурион. — Ты не представляешь себе всей серьезности положения. Затем он добавил с грустью:

— Они нужны нам все до единого.

Прямо из Хайфского порта всех мужчин-иммигрантов, которые были в состоянии носить оружие, отвезли на сборный пункт, расположенный в помещении больницы "Тель-Хашомер" под Тель-Авивом, и зачислили рядовыми в пехотный батальон Цви Гуревича.

Их набралось четыреста пятьдесят человек — евреев из Польши, Венгрии, Румынии, Чехословакии, Болгарии, Югославии, России.

Все они были одинаково худы, И у всех в глазах таилась какая-то настороженность след перенесенных страданий.

Гуревич выстроил своих рекрутов и произнес краткую приветственную речь. Но едва начав говорить, он понял по растерянным взглядам новобранцев, что его не понимают. Люди говорили на всех языках, кроме одного — иврита. Гуревич послал за сержантом, который был родом из Польши. Тот перевел речь командира на идиш и на польский.

— Добро пожаловать в ряды армии Израиля! — снова начал Гуревич. — Мы с нетерпением ожидали вашего прибытия. Время не ждет. Иерусалим в опасности. Мы идем ему на помощь.

Когда сержант перевел последние слова, бледные лица несчастных, чудом уцелевших людей внезапно ожили. Раздались нестройные возгласы торжества. Гуревича охватило волнение.

Он разбил своих солдат на четыре роты, а роты — на взводы и отделения, стараясь по возможности, чтобы люди, говорившие на одном и том же языке, оказались вместе. Затем им выдали ружья, с которыми, как выяснилось, они совершенно не умели обращаться.

Самая большая трудность заключалась в том, что командиры отделений и взводов сплошь были сабрами и говорили на иврите, которого репатрианты не знали Как офицер поведет своих солдат в бой, если они не понимают его приказов?

Гуревич собрал офицеров, обсудил с ними положение и постановил: "Вот что. Времени у нас мало. Придется заставить их вызубрить основные команды".

Вскоре он услышал, как с площади "Тель-Хашомера" звучит странный разноголосый гул. Это сотни голосов на все лады по слогам повторяли непонятные слова чужого языка. Чтобы спасти Иерусалим, новобранцы 72-го батальона должны были выучить язык Судей и Пророков.

С огромным трудом поднятые на стены Старого города, две шестифунтовые пушки Глабба выставили свои жерла в древние бойницы, прорезанные в этих окнах четыреста лет назад архитекторами Сулеймана Великолепного для ведения войн совсем другого характера. Несколько дальше, возле Дамасских ворот, на городской стене было установлено два пулемета. Под ними, у подножья стены, расположилась батарея из восьми двухдюймовых минометов. А перед воротами Ирода, под защитой естественного склона, стояла мощная двадцатипятифунтовая пушка.

Был полдень воскресенья 23 мая, и вся эта разнокалиберная артиллерия была нацелена на одну мишень здание монастырской гостиницы "Нотр-Дам де Франс". Накануне здание "Нотр-Дам де Франс" после ожесточенного кровопролитного боя было захвачено Хаганой. Теперь его обороняла группа юношей из Гадны, в подкрепление которым прислали отряд гражданской обороны, состоявший из пожилых врачей, юристов, бизнесменов, имевших весьма слабое представление о военном деле.

Джон Глабб считал, что "Нотр-Дам де Франс" — это стержень обороны Иерусалима. Он был убежден, что его солдаты не сумеют овладеть новым городом, пока "Нотр-Дам" остается в руках евреев. На штурм этого здания и двигались те броневики, которые попали в ловушку Иосефа Нево у дома Мандельбаума. Для Глабба здание "Нотр-Дам" было своего рода пробным камнем. Глабб считал, что если бедуины сумеют захватить его без больших потерь, значит, они умеют и могут вести уличные бои и их можно бросить на штурм нового города.

А если они не сумеют взять "Нотр-Дам", значит, уличные бои не для них и для захвата Иерусалима придется разработать какую-то иную тактику.

23 мая солдаты Арабского легиона двинулись на штурм "Нотр-Дам". Вскоре все вокруг было окутано клубами пыли и дыма. Однако наметанный глаз Глабба вскоре отметил, что пушки причиняют увесистой кладке здания весьма незначительный ущерб — как будто стреляют из духового ружья.

— Кажется, — хмуро заметил Глабб, — святая католическая церковь строила свои храмы в расчете на вечность.

Однако для тех, кто был внутри здания, все выглядело совершенно иначе. Нетаниэлю Лорху обстрел напоминал "непрерывное землетрясение". Юноши из Гадны и их старшие товарищи задыхались в пыли и в дыму; от непрекращающегося грохота закладывало уши. Все это продолжалось два часа без перерыва: арабские пушки выпускали по шесть снарядов в минуту. Величественный фасад здания покрылся выбоинами и проломами.

Когда наконец огонь прекратился, защитники "Нотр-Дам де Франс" услышали еще более неприятный для себя звук: от Дамасских ворот по улице Сулеймана двигалось четыре арабских броневика.

На третьем этаже, скорчившись за единственным в здании противотанковым орудием, Мишка Рабинович, у которого рука все еще была в гипсе, вел наводку для юноши из Гадны, как он это делал раньше в засаде у дома Мандельбаума. Подпустив броневики поближе, Мишка дал знак стрелять. Раздался выстрел, и первый броневик опрокинулся набок. Юноша из Гадны загнал в орудие второй снаряд и выстрелил еще раз, остановив второй броневик. Тем временем стрелки, сидевшие в броневиках, обнаружили, что они не могут поднять дула орудий под достаточно высоким углом, чтобы обстреливать верхний этаж здания. Командир приказал экипажам подбитых броневиков выбраться из машин и отступить, а оставшиеся броневики отвел от здания на безопасное расстояние — вне досягаемости огня Мишкиного орудия.

Тогда лейтенант Гази эль Харби повел в атаку пехотинцев.

Форсировав садовую ограду, они добрались до стен здания. Из окон на них посыпались ручные гранаты. Несмотря на огонь, пехотинцам удалось ворваться в нижний этаж, и в комнатах закипели рукопашные схватки. Юноши из Гадны, немногие из которых были старше шестнадцати, приняли бой и сдержали натиск арабов. Этаж удалось отстоять.

Тем временем один броневик Легиона снова приблизился к зданию и был подбит бутылкой с горючей смесью. Команда ретировалась в укрытие, а водитель — иерусалимский араб, — решив, что с него хватит войны, бежал домой в Старый город.

К югу от города резервам Шалтиэля удалось отбить у арабов киббуц Рамат-Рахель, Они застали солдат Абдул-Азиза за грабежом. Затем, обеспокоенный арабской осадой здания "Нотр-Дам де Франс", Шалтиэль решил, что не имеет права держать два боевых взвода так далеко от центра города. В Рамат-Рахель оставили ополченцев. Арабы двинулись в контратаку и вторично захватили киббуц.

Бойцы Шалтиэля снова атаковали киббуц. Ворвавшись в Рамат-Рахель, они с изумлением обнаружили, что арабы опять мародерствуют, хватая то, что не успели разграбить в прошлый раз. Арабов еще раз выбили из киббуца, и на заре над почерневшей трубой разрушенного здания столовой опять развевался израильский флаг.

В это же время Арабский легион сделал еще одну попытку взять "Нотр-Дам". И снова евреи устояли. Арабские потери принимали угрожающие размеры. Из двухсот человек, принимавших участие в осаде, половина была убита или ранена. Тогда Глабб принял решение.

— Наше дело — сражаться в открытом поле, а не пробиваться из комнаты в комнату, — сказал он и приказал своим людям прекратить атаку и отойти в Мусрару.

Неудачная попытка Арабского легиона захватить "Нотр-Дам" стала поворотным пунктом в битве за Иерусалим. Глабб уверился в том, что его бедуинам не под силу уличные бои.

Однако он понимал, что существуют и другие способы овладеть Иерусалимом. Например, блокировать город. Для этого необходимо захватить ключевой перекресток, о котором несколько дней назад они говорили с сэром Керкбрайдом. Там, в долине под Латрунскими холмами, бедуины Легиона встретятся с неприятелем в открытом поле. Тактика такого боя была им известна.

 

39. Выполнить задачу любой ценой

Хабес Маджели, командир 4-го полка Легиона, с высоты своего наблюдательного пункта на Латрунских холмах не торопясь разглядывал в полевой бинокль развернувшуюся под ним панораму и пытался уяснить себе планы противника. Разгадать их было не так уж трудно. Чтобы спасти сто тысяч евреев осажденного Иерусалима, Хагане придется атаковать его позиции. Иначе ей не удастся освободить Иерусалимскую дорогу. Теперь, в полдень 24 мая, Маджели чувствовал, что еврейская атака неминуема.

Уже несколько дней солдаты Арабского легиона готовились к ее отражению. Склоны холмов, недавно оставленных Каукджи, ощетинились пулеметными гнездами. Старые окопы, в которых турки сражались с армией генерала Алленби, были расширены, углублены и защищены минными полями и заграждениями из колючей проволоки. Противотанковые орудия держали под обстрелом подходы к вершинам холмов. На крыше бывшего здания полиции, находившегося к западу от монастыря траппистов, были установлены три пулемета. В деревне Ялу (библейский Аялон) Маджели спрятал три трехдюймовых миномета. В долине он выставил передовые патрули, чтобы вовремя обнаружить появление неприятеля: кроме того, в ночь с 24 на 25 мая он собирался послать отряд подрывников в Артуф — деревню, расположенную по дороге на Беер-Шеву в пяти километрах от Латруна. Маджели решил взорвать мост, чтобы евреи не могли воспользоваться беер-шевской дорогой в качестве подъездного пути к Иерусалиму.

Помимо собственного полка, Маджели имел в своем распоряжении вспомогательные отряды, состоявшие из людей Гаруна Бен-Джаззи и жителей окрестных арабских деревень. Основная часть сил Маджели отсиживалась в хорошо замаскированном укрытии в оливковой роще около деревни Бейт-Нуба. Роща находилась на возвышенности, с которой шесть двадцатипятифунтовых орудий контролировали все окрестные дороги, сходившиеся, подобно притокам большой реки, к единственной ленте асфальта, ведшей в Иерусалим.

Пока Маджели разглядывал в полевой бинокль простиравшуюся перед ним долину, один из его адъютантов принес полученное по радио донесение из штаба бригады. Штаб сообщал, что к Маджели движется подкрепление — три роты 2-го полка Арабского легиона.

Тем временем силы Хаганы под командованием Шломо Шамира находились в стадии формирования в киббуце Хульда. Атака на Латрун была назначена на полночь. В поисках кодового названия предстоящей операции командование Хаганы, как оно это часто делало, обратилось к Танаху. Операцию назвали "Бин-Нун" — в ознаменование того, что именно здесь, в Айялонской долине, Иехошуа, сын Нуна (Иисус Навин), остановил солнце, чтобы успеть при свете дня разбить врагов Израиля. Сейчас офицерам современной израильской армии следовало молиться о том, чтобы солнце вовсе не вставало над долиной, которую предстояло завоевать, ибо успех операции зависел от ночной темноты.

Сначала операцию предполагалось начать в полночь 23 мая, но в Хульде царил полнейший хаос, и атаку пришлось отложить на сутки. Пехотный батальон Пальмаха, который должен был стать ударной силой атакующей бригады, к шести часам вечера все еще не прибыл в Хульду. Автоколонну, которой предстояло принять участие в операции, еще не успели снабдить боеприпасами и рациями. Только что появившиеся новобранцы-иммигранты Цви Гуревича пока не получили ни вещмешков, ни фляг для воды. Когда в полдень 24 мая прибыли наконец пальмаховцы, Шломо Шамир вздохнул было с облегчением. Но, увидев бойцов, он схватился за голову.

Пальмах еще не свыкся с тем, что из нелегальных партизанских сил он превратился в часть регулярной армии суверенной страны; и вот перед отбытием в Хульду командиры (как они это привыкли делать при англичанах из-за постоянных обысков) отобрали у бойцов оружие. Пальмаховцы предстали перед Шамиром без единой винтовки. Как выразился Герцог, это был "батальон нищих".

Игаэль Ядин, приехавший 24 мая инспектировать бригаду перед операцией, обнаружил, что некоторые подразделения, на бумаге именуемые батальонами, в действительности представляют собой всего лишь роты, у которых нет ни резерва, ни огневой поддержки, ни средств связи. Вся артиллерия бригады состояла из двух дышащих на ладан французских пушек, прозванных "наполеончиками", одного двадцатипятифунтового орудия, украденного для Хаганы майором Майклом Скоттом, четырех трехдюймовых минометов без прицелов да одного '"Давидки", из которого никто не умел стрелять. В довершение всего медицинское обслуживание было поставлено из рук вон скверно: в бригаде не было ни врачей, ни санитарных машин, не хватало даже носилок. В отчаянии Ядин позвонил Бен-Гуриону и попытался снова уговорить его отменить приказ, но услышал категорическое "нет". Тем временем прибыли наконец пулеметы; однако потребовалось несколько часов, чтобы снять с них слой защитной смазки. И еще больше времени ушло на то, чтобы загнать сваленные грудой патроны в гнезда пулеметных лент. У солдат и офицеров бригады было столько дел, что некого было даже послать в разведку — изучить оборонительную линию неприятеля.

Ядин оставался в Хульде до вечера, наблюдая за приготовлениями. Затем он снова послал Бен-Гуриону депешу с отчаянной просьбой отложить операцию еще на сутки и с тяжелым сердцем улетел в Тель-Авив, убежденный, что 7-я бригада обречена.

В семь часов вечера Шамир собрал своих офицеров и объяснил им детали боевого задания. Основная цель операции была ясна: занять трехмильный участок дороги от Латруна до Баб-эль-Вада, закрепиться на нем и провести в Иерусалим огромную автоколонну с припасами, уже ожидавшую на шоссе между Кфар-Билу и Реховотом. В разгар совещания поступило срочное сообщение из Тель-Авива. Разведка Хаганы засекла значительные арабские силы, двигавшиеся из Рамаллы в поддержку Маджели (сто двадцать машин, среди них много броневиков и самоходных орудий); они ожидались в Латруне примерно через час.

— Товарищи! сказал Шамир. — Мы должны начать атаку раньше, чем новые силы противника закрепятся на позициях.

Затем он продолжал инструктаж. Когда Шамир закончил, прибыл сержант батальона пальмаховцев и сообщил о еще одном непредвиденном обстоятельстве. Когда бойцы бригады "Гивати" десять дней назад покинули Латрун, они заминировали дорогу на Хульду. Прежде чем доставить бойцов в автобусах к плацдарму, необходимо было обезвредить эти мины. Однако без миноискателей эта работа могла занять несколько часов.

У Шамира не было выбора. Он снова передвинул час начала атаки на полночь, в душе надеясь, что возникнет еще какое-нибудь непреодолимое препятствие, которое позволит вовсе отменить операцию. Вместо этого в двенадцать часов тридцать минут пришла еще одна депеша из Тель-Авива. Игаэль Ядин препроводил Шамиру приказ Бен-Гуриона, полученный в ответ на просьбу отложить наступление. Текст его был краток:

"Приказываю выполнить задачу любой ценой".

 

40. Пшеничные поля Латруна

Стояла мертвая тишина, которую нарушали только металлический звон цикад да доносившийся временами лай собак. Однако безмолвие этой душной, безветренной ночи было обманчивым.

Вскоре после того, как монахи-трапписты начали заутреню, бригада Шломо Шамира вышла на захват Иерусалимской дороги.

Начало операции задержалось, было потеряно три драгоценных часа. Для участия в атаке Шамир в конце концов смог выставить четыреста человек — куда меньше, чем, по мнению Бен-Гуриона, было необходима для захвата важнейшего стратегического перекрестия дорог в Палестине. За два часа до выступления командирр батальона Пальмаха — лучшей части шамировских сил — на почве переутомления впал в состояние шока. Пришлось поручить командование Хаиму Ласкову, который совершенно не был знаком с бойцами.

При свете полной луны Ласков со своими тремя ротами двинулся через долину, чтобы выполнить самую важную задачу операции — взять возвышенность, на которой помещался бывший британский полицейский участок, и захватить холмы над монастырем.

Следом за ним Цви Гуревич со своими репатриантами двинулся вверх по долине на восток к узкой дороге, огибащей подножье Иудейских гор и ведущей от Артуфа в Баб-эль-Ваду. Задача заключалась в том, чтобы, дойдя до этой дороги, повернуть на север, подойти к горловине ущелья и атаковать находящиеся над ним высоты и деревни.

Офицер пехотного полка Арабского легиона Касем Айяд, которому было поручено со своим взводом взорвать мост у деревни Артуф, заметил в долине слева подозрительные тени.

Вглядевшись, он различил колонну людей, двигавшуюся к Баб-эль-Ваду. Айяд кинулся к рации, вызвал штаб и доложил:

"Евреи идут в атаку". Обнаружив отряд Цви Гуревича, Айяд лишил израильтян их наиболее важного преимущества внезапности. Было четыре часа утра вторника 25 мая.

Битва за Латрун началась.

Арабский офицер не поверил своим глазам, когда увидел, как через пшеничные поля Латруна, прямо под дулами арабских орудий, двигаются десятки евреев Со склона холма забили орудия пушки, минометы, пулеметы. Ураганный огонь застал евреев на открытой местности. Их фигуры освещались первыми лучами солнца, которое на этот раз не пожелало стоять на месте, как во времена Иехошуа, Продвижение евреев застопорилось. Ни одна из намеченных задач не только не была выполнена, но бойцы даже не успели приступить к их осуществлению. Солдаты головной роты Хаима Ласкова не достигли еще дороги, ведущей от Латруна к Баб-эль-Ваду. Они кинулись спасаться от огня в огород монастыря. Слева от них вторая рота попала под огонь на подступах к полицейскому училищу. Выше по дороге, около Баб-эль-Вада, солдаты Айяда при поддержке местных феллахов обрушились на незащищенный фланг отряда Гуревича. На командный пост в Хульду к Шломо Шамиру полетели мольбы об артиллерийском прикрытии. Жалкая батарея Хаганы открыла огонь и делала все возможное, чтобы заставить замолчать орудия Хабеса Маджели. Но боеприпасов у евреев было в обрез, и их огонь продолжался недолго. Вскоре еврейские пехотинцы снова оказались беззащитными под арабским обстрелом.

Шломо Шамир, оценив ситуацию, понял, что битва, не успев начаться, проиграна. У него было слишком мало сил, чтобы захватить Латрун дневной фронтальной атакой. Единственное, что оставалось делать, — это организовать немедленное отступление и постараться свести к минимуму потери. Шамир выждал некоторое время, надеясь, что передовой роте Хаима Ласкова все-таки удастся обойти с фланга деревню Латрун и достичь дороги Латрун — Рамалла. Однако ураганный огонь с крыши полицейского училища и контратака Арабского легиона не позволили Ласкову выполнить эту задачу. Шамир дал приказ отступать.

Вся долина была усеяна бегущими и ползущими людьми, пытающимися спастись от огня. Чтобы прикрыть отступление, Ласков приказал роте, засевшей в саду монастыря, занять скалистый холм высоту 314, прямо против Латруна. Но как только рота показалась из сада, арабы открыли по ней огонь, и пшеничное поле, в которое когда-то Самсон пустил лисиц с пылающими хвостами, теперь снова загорелось, подожженное арабскими снарядами. Пока рота добралась до высоты, она понесла тяжелые потери.

Со своего наблюдательного поста Хабес Маджели и Махмуд Русан следили за сражением. "Боже мой! — подумал Русан. — Должно быть, евреям действительно позарез нужно взять Латрун, если они кидаются прямо под наши пушки!" Особое уважение у Русана вызвало стремление израильтян во что бы то ни стало эвакуировать с поля боя убитых и раненых. Русан видел, как группа евреев шесть раз спускалась с высоты 314, пытаясь добраться до лежащих у подножья холма тел своих товарищей.

"Каждая такая попытка приводила к дополнительным потерям", — вспоминал впоследствии Русан.

Маджели приказал своим минометчикам сконцентрировать огонь на высоте 314, а полевым орудиям стрелять по тропам, находившимся за ней. По этим тропам пытались пробраться назад в Хульду иммигранты из отряда Гуревича. За ними по пятам, как стая волков, гнались арабские феллахи; они добивали ножами раненых и упавших от усталости. Под обстрелом иммигранты забыли даже те немногие слова на иврите, которые успели выучить. Маги Мегед, два дня назад умолявший Бен-Гуриона дать людям время отдохнуть и подготовиться к сражению, пытался теперь собрать уцелевших и отвести их в укрытие. Но люди превратились в испуганное стадо. "Они не знали даже, как ползти под огнем, — вспоминал потом Мегед. — Некоторые из них не умели пользоваться винтовками, полученными за несколько часов до наступления.

Командиры отделений под пулями бегали от бойца к бойцу и показывали, как отводить затвор А те, кто знал, как спускать курок, все равно не умели целиться".

Остатки головной роты Ласкова и отряда Гуревича собрались в конце концов на склонах высоты 314. Им было приказано двигаться в деревню Бейт-Джиз, которая, по сведениям Ласкова, была занята евреями и где можно было наконец найти воду (иммигрантам так и не выдали фляжек). Однако, когда измученные бойцы добрались до Бейт-Джиза, оказалось, что евреев там нет. Деревня встретила беглецов огнем. В два часа они наконец добрались до оставленных ночью автобусов. Весь день машины Хаима Ласкова прочесывали под арабским огнем почерневшие от огня поля в поисках раненых.

В арабском штабе Махмуд Русан перебирал десятки удостоверений личности, найденных у убитых солдат противника.

— Да здесь евреи со всего света! — заметил удивленный офицер. — Они приехали сюда, чтобы сражаться за свою землю, текущую молоком и медом!

Никто так и не узнал, сколько иммигрантов заплатило в тот день своей жизнью за право ступить на землю Палестины. В хаосе, который предшествовал началу операции, не было времени составить списки подразделений. По официальному сообщению Хаганы, погибло семьдесят пять человек. Позднее признавалось, что потери были значительно больше. Арабский легион объявил, что в сражении было убито восемьсот евреев.

Доподлинно известно, что арабы захватили двести двадцать винтовок. Сами они почти не понесли потерь.

Каковы бы ни были действительные цифры, несомненно одно: батальон иммигрантов потерял в этом сражении больше людей, чем какое бы то ни было израильское подразделение во всех трех войнах Израиля против арабов.

 

41. В огне и в крови

Победа под Латруном была не единственной арабской победой. В тот же день на юге под натиском египетской армии после пяти дней героической обороны пал кибуц Яд-Мордехай. Только на севере израильская армия нанесла арабам серьезное поражение, оттеснив из Галилеи сирийские войска.

Уже начиная с 14 мая Соединенные Штаты пытались добиться через Совет Безопасности прекращения огня. Этому противилась Великобритания. Полагая, что арабы вот-вот добьются серьезных успехов, британское правительство вовсе не собиралось способствовать прекращению боев.

— Нужно позволить событиям развиваться естественным путем, — заявил британский дипломат своему американскому коллеге.

Наконец 22 мая Соединенные Штаты и Советский Союз, преодолев сопротивление Великобритании, добились резолюции Совета Безопасности о прекращении огня.

Бен-Гурион в Тель-Авиве собрал высших офицеров Хаганы и попросил их высказать свое мнение о призыве Совета Безопасности. За последние дни положение с оружием у израильской армии несколько улучшилось. Из Праги прилетели еще пять "мессершмиттов", и в Хайфский порт прибыла первая крупная партия оружия. Однако командование Хаганы единодушно высказалось за прекращение огня.

Арабские лидеры, собравшиеся в Аммане, были другого мнения.

Убежденные в скором падении Иерусалима, они категорически отвергли призыв Совета Безопасности и вместо него выдвинули свой собственный ультиматум: они дали миру сорок восемь часов на то, чтобы найти новое решение палестинского вопроса — такое, которое не предусматривало бы создание Еврейского государства.

Тем временем в Еврейском квартале Старого Иерусалима раввины, которые четырьмя днями раньше призывали поднять в их защиту "все правительства и целый мир", теперь убеждали Моше Руснака капитулировать.

— Мы все время читаем псалмы, но бои все продолжаются, — сказал Руснаку один из раввинов. — Значит, Бог хочет, чтобы мы сдались.

Положение в Старом городе было действительно безнадежным.

Солдаты Абдаллы Таля захватывали одну позицию за другой.

Половина территории Еврейского квартала была уже в руках арабов. Электричество давно не работало. Запасы воды почти истощились. Канализация не действовала, и вонь экскрементов смешивась с запахом разлагающихся трупов: мертвых негде было хоронить. В больнице кончилась кровь для переливания, не было обезболивающих средств, и операции производились без анестезии, при свете карманных фонариков.

И все же Моше Руснак решил не сдаваться. Он убеждал раввинов, что сегодня должно прийти подкрепление. Однако никто не спешил к нему на помощь. Зато Абдалла Таль, недовольный малой эффективностью артилллерии, решил перевести орудия с Масличной горы в Старый город. Талю удалось провести два броневика по улице Виа Долороза (Крестный путь), где прежде передвигались только ослы да козы.

Появление броневиков у самого Еврейского квартала совершенно ошеломило его защитников. У евреев не было ни одного противотанкового орудия. Теперь, 27 мая, их могло спасти только чудо. Проверив все свои посты, Моше Руснак обнаружил, что из двухсот бойцов, с которыми он начинал оборону квартала, и восьмидесяти, пришедших позднее с Газитом, в строю осталось лишь тридцать пять — остальные были убиты или ранены. На каждого приходилось по десять патронов.

Пулеметные ленты вышли все до последней. Дома стояли пустые.

Население пряталось в подвалах трех древних синагог. Одна из них — "Хурва" ("Руина"), главная синагога ашкеназийских евреев, была самой красивой в Иерусалиме и во всей Палестине.

Желая спасти здание синагоги от разрушения, Абдалла Таль двумя сутками ранее предупредил представителя Красного Креста, что если Хагана не сдаст своих позиций в "Хурве" и прилегающем дворе, он вынужден будет атаковать. Синагога была последним опорным пунктом Хаганы на оставшейся территории. Руснак отказался оставить здание. С падением "Хурвы" тысяча семьсот жителей квартала оказались бы в руках арабов. Руснак решил драться до конца.

Абдалла Таль собрал ротных командиров на оперативное совещание. Арабы не сомневались, что еще одна массированная атака — и Еврейский квартал падет. Таль знал, где следует ударить. Он считал, что, написав представителю Красного Креста и не получив никакого ответа, он может быть свободен в своих действиях.

— Приказываю взять "Хурву" к полудню!

— Обещай, что если мы это сделаем, — сказал капитан Мусса, — мы будем вечером пить чай в синагоге.

— Иншалла! Да свершится воля Аллаха! — ответил Таль.

Разрушение синагоги "Хурва" было последним подвигом Фаузи эль Кутуба. Четверо арабов подложили под стены синагоги заряд взрывчатки. В образовавшийся пролом устремись солдаты Арабского легиона. Отстреливаясь и бросая самодельные ручные гранаты, десяток бойцов Хаганы сдерживали их натиск еще сорок пять минут. Наконец у евреев кончились патроны, и арабы ворвались в синагогу. Там, к своему изумлению, они обнаружили редкую добычу — целый штабель винтовок. В Еврейском квартале было больше оружия, чем людей. Винтовки некому было держать в руках. Захватив синагогу, арабы овладели еще четвертью территории Еврейского квартала. От полного уничтожения квартал спасло только то, что в этом месте было много лавок, и захватчики бросились грабить их.

Воспользовавшись передышкой, Руснак пытался перейти в контратаку и захватить небольшое здание, примыкавшее к "Хурве". Арабы без труда отразили эту последнюю атаку защитников Еврейского квартала. Через несколько минут раздался чудовищный взрыв: из центра Старого города взвилось к небу облако черного дыма, и на улицы Еврейского квартала посыпались обломки кирпичей. Офицерам Абдаллы Таля не суждено было пить чай в "Хурве". Фаузи эль Кутуб считал, что его месть евреям, с которыми он воевал всю жизнь, будет неполной, если синагога уцелеет. Собрав остатки взрывчатки, он взорвал здание. Красивейшая синагога Иерусалима взлетела на воздух; город лишился одной из своих главных достопримечательностей.

Еврейский квартал держался еще два часа. Моше Руснаку пришлось выдержать еще одно, последнее сражение — на этот раз с раввинами Реувеном Хазаном и Зеевом Минцбергом, которые настаивали на капитуляции. Положение действительно было совершенно безнадежным: боеприпасов не осталось, и арабы находились буквально в нескольких метрах. В конце концов Руснак решил немного протянуть время и послал раввинов к Талю с просьбой о прекращении огня для выноса мертвых и раненых.

Таль велел раввинам прислать вместо себя рабби Вейнгартена и представителя Хаганы. Руснак медлил, но в конце концов послал к Талю Шаула Тавила — офицера Хаганы, говорящего по-арабски. Присутствовать при переговорах Таль пригласил представителя Красного Креста Отто Ленера и Пабло де Азкарате.

"Ни словом, ни жестом, — писал Пабло де Азкарате, — Таль не оскорбил и не унизил побежденных". Однако и в пререкания он не собирался вступать. Его условия были просты: все здоровые мужчины будут взяты в плен; дети, женщины и старики отпущены в Новый город; раненые будут либо взяты в плен, либо отпущены — в зависимости от тяжести ранения. Таль знал, что в Хагане служили и женщины, но он не собирался брать их в плен.

Пока шли переговоры, произошли события, убившие последнюю надежду Руснака на отсрочку капитуляции. Когда люди в подвалах узнали, что к Талю посланы парламентеры, раздались крики радости и благодарственные молитвы. Отпихивая часовых Хаганы, люди ринулись из подвалов на улицы. Не прошло и минуты, как арабы и евреи, недавно убивавшие друг друга, стали обниматься; старые знакомые узнавали друг друга со слезами облегчения на глазах; солдаты Легиона оставили свои посты и смешались с солдатами Хаганы; евреи-торговцы кинулись открывать свои лавки. Видя, что творится вокруг, Руснак понял, что капитуляция неизбежна и остается лишь официально подписать ее. Закурив последнюю оставшуюся у него сигарету, Руснак созвал своих офицеров. Все, кроме представителя Эцеля, высказались за капитуляцию. Получив согласие большинства, Руснак надел берет, прицепил к поясу парабеллум и отправился сдавать арабам древнейшую в мире еврейскую землю.

Евреи боялись, что после капитуляции солдаты Арабского легиона устроят в квартале резню. Их опасения оказались напрасными. Единственными жертвами Таля оказались не евреи, а мародеры, проявившие неумеренную ретивость при грабежах.

На закате печальная процессия покидающих Старый город евреев двинулась к Сионским воротам. Солдаты Легиона на всем пути охраняли их от возбужденной толпы, помогали старикам нести узлы и чемоданы, а женщинам — маленьких детей.

Среди тех, кто двигался сейчас к Сионским воротам, были такие, которые впервые в жизни выходили за стены Старого города. Один столетний старик ненадолго выходил из Старого города девяносто лет назад — ему хотелось взглянуть на новые дома, появившиеся вне стен, — но с тех пор он ни разу не покидал Еврейского квартала. Грустное зрелище являли собой седобородые старцы, всю жизнь проведшие за изучением Торы и Талмуда. Проходя мимо своих домов, они останавливались и в последний раз целовали мезузу на двери.

У себя в штабе Абдалла Таль дождался финального аккорда своего славного дня. Король Абдалла позвонил из Аммана и теплым отеческим тоном поздравил с победой молодого офицера, которого он десять дней назад послал в Святой город.

Когда наступила ночь, единственными евреями, оставшимися в Старом городе, были сто пятьдесят три раненых, ожидавших врачебного осмотра и решения своей судьбы: кому из них будет позволено остаться в Иерусалиме и кому придется отправиться вслед за товарищами в лагерь для военнопленных?

Лежа на полу в темноте, Иехошуа Коэн вспомнил гимн, который он слышал в детстве. Он запел, сначала тихо, потом все громче. Другие раненые подхватили, и под высоким сводчатым потолком зазвучали слова:

— В огне и в крови пала Иудея, — пели они, — и в огне и в крови возродится она.

 

42. Спокойной ночи из Иерусалима!

Захватив Старый город, Абдалла Таль собирался ударить по Новому Иерусалиму. Однако, помня о потерях Легиона при штурме "Нотр-Дам", генерал Глабб отверг его план. Тогда Таль решил доконать евреев с помощью артиллерии. Расположив свои орудия на трех ключевых высотах вокруг Иерусалима — Шейх-Джаррахе, Неби Самуэле и Масличной горе, — Таль ежедневно обрушивал на новый город до ста пятидесяти снарядов. Этого было достаточно, чтобы жизнь иерусалимцев превратилась в сущий ад.

Против артиллерии у евреев не было защиты. Городским зданиям обстрелы мало вредили. В 1920 году сэр Роналд Сторс, губернатор Иерусалима, издал указ, согласно которому дома в городе разрешалось строить только из иерусалимского камня.

Но день за днем, по мере того, как арабские пушки обстреливали город, жертвы среди гражданского населения умножались; пропорционально к численности населения потери были в пять раз выше, чем потери лондонцев от немецких бомбардировок в самый тяжелый для Англии год Второй мировой войны.

Хагане нечего было противопоставить этим обстрелам: боеприпасов было катастрофически мало, артиллеристы обязаны были отчитываться за каждый выпущенный снаряд, пулеметчики не имели права открывать огонь без особого разрешения штаба, защитникам "Нотр-Дам" запрещалось стрелять по объектам, находящимся на расстоянии более тридцати метров.

Не хватало продовольствия и воды; нормы выдачи сведены до минимума. Иерусалимцы питались одной треской, запасы которой Дову Иосефу удалось загодя накопить на складах. Из-за обстрела доставка продуктов в магазины нередко задерживалась, и хлеб, в скудных количествах выдаваемый по карточкам, порой оказывался настолько черствым, что его приходилось прежде размачивать в воде, а потом уже есть.

Город был полон больных детей. В больницах, переполненных ранеными, для них не хватало коек. Запасы воды истощались.

Колокольчики, извещавшие о прибытии водовоза, казались иерусалимцам райской музыкой. Не хватало бензина для мусорных машин, и отбросы гнили под солнцем, а сжигать их было опасно из-за арабского обстрела. Не хватало медикаментов. В больницах, рассчитанных на пятьдесят — шестьдесят коек, лежало по триста — четыреста больных и раненых. Шатаясь от голода, профессор Эдуард Джозеф и его ассистенты делали больше двадцати операций в сутки; они работали двадцать четыре часа подряд, потом восемь часов спали и снова приступали к работе. Сигареты исчезли совсем.

Их не было даже у Шалтиэля — заядлого курильщика. Как-то его адъютант Иешурун Шифф нашел на улице бесценное сокровище — три окурка. Он прибежал к Шалтиэлю. Счастливые, они вытряхнули табак на бумагу и свернули одну самокрутку, которую курили по очереди.

Но при всем этом город старался поддерживать нормальную жизнь. Радиостанция "Кол Иерушалаим" ("Голос Иерусалима"), перебравшись с улицы Королевы Мелисанды в район Рехавии, регулярно вела передачи на иврите, по-арабски, по-английски и по-французски. Оркестр иерусалимского радио в составе тридцати музыкантов продолжал давать свои традиционные концерты по вторникам — правда, теперь он играл не в студии, а на улице перед зданием радиостанции, поскольку электрического тока на трансляцию музыкальных передач не хватало. Каждый, кто не боялся обстрела, мог прийти и послушать музыку. Если обстрел усиливался, оркестранты и слушатели переходили в коридор студии, и там концерт продолжался при свечах.

Радиостанция поддерживала в жителях уверенность, что они выстоят. Изо дня в день спокойный голос диктора повторял привычную фразу: "Шалом ве-лайла тов м'Иерушалаим" — "доброй ночи из Иерусалима".

Туфик Абу Хода, премьер-министр Трансиордании, взял с письменного стола лист бумаги и с печальным видом протянул генералу Глаббу. Это была депеша из британского военного министерства. В ней указывалось, что правительство Его величества чрезвычайно обеспокоено происходящим в Палестине и считает нежелательным, чтобы кто-нибудь из подданных британской короны оказался в плену. Посему всех офицеров Арабского легиона, являющихся подданными Великобритании, надлежит немедленно перевести на восточный берег Иордана.

— Разве так поступают союзники? — с горечью сказал Абу Хода.

Одним росчерком пера Лондон лишил генерала Глабба более двух третей его офицеров, благодаря которым Арабский легион был столь эффективной военной силой. Но — мало того — через несколько часов пришло еще более скверное известие:

Великобритания наложила эмбарго на поставку оружия на Ближний Восток. Сообщалось также, что денежное субсидирование Арабского легиона станет невозможным, если Транс-Иордания своими действиями и в дальнейшем будет бросать вызов Организации Объединенных Наций. Столь крутой поворот в британской политике был результатом американского давления. Соединенные Штаты намекнули даже на прекращение экономической помощи Великобритании, если она не изменит своих позиций в ближневосточном вопросе.

Для Глабба это решение было, как он выразился, "совершеннейшей катастрофой". Если Арабский легион останется без офицеров и боеприпасов, поражение неизбежно — занятые территории придется оставить.

 

43. Мы проложим новую дорогу

Пожилой лысоватый мужчина, ворвавшийся в помещение киббуцного детского сада, где Шломо Шамир орудовал штаб своей 7-й бригады, был не израильтянином, а американским евреем. Дэвид Маркус, выпускник Уэст-Пойнта, участник высадки союзных войск в Нормандии, кавалер многих американских и британских орденов, появился в Хульде с целью осуществления одного из секретных планов, задуманных Бен-Гурионом еще давно — во время подготовки к вооруженному конфликту, грозившему стране. Понимая, что для ведения современной войны требуется не только оружие, но и знающие, опытные люди, Бен-Гурион дал указание подыскать в Соединенных Штатах профессиональных военных высокого ранга, согласных приехать Палестину и войти в ядро генерального штаба Хаганы.

Одним из выдающихся военных, предложивших свои услуги молодому государству, был бригадный генерал Уолтер Беделл Смит, начальник европейского штаба американской армии во время Второй мировой войны. Но Министерство обороны США запретило американцам служить в армиях других стран, и генералу Смиту пришлось отказаться от своего намерения.

Однако полковник Маркус отважился нарушить запрет, ушел с занимаемого им высокого поста в Пентагоне и приехал помогать своим братьям в Палестине.

Положение, в котором находился Иерусалим, требовало срочных и решительных действий, и в это майское утро Бен-Гурион дал Маркусу то же задание, что недавно Ядину: взять Латрун и открыть для движения Иерусалимскую дорогу. В кармане гимнастерки Маркуса лежал приказ о назначении его командующим Иерусалимским фронтом: таким образом, в его подчинении оказывались все израильские вооруженные силы от Иерусалима до Латруна. Тем же приказом американскому полковнику был присвоен только что созданный чин алуфа: таким образом, он стал первым генералом еврейской армии со времен восстания Маккавеев. Маркус приехал в Хульду, чтобы вместе с Шамиром подготовить новую атаку на Латрун.

Маркус и Шамир решили придерживаться той же тактики, которая была разработана для операции "Бин-Нун", с одной лишь существенной разницей: на этот раз руководители операции собирались во что бы то ни стало со скрупулезнейшей точностью придерживаться намеченной диспозиции.

Начали они с захвата двух арабских деревень, находившихся на линии планируемой атаки: Бейт-Джиза и Бейт-Сусина. Офицеры тщательно изучили характер местности и, выслав ряд разведывательных групп, получили сведения об арабской обороне (чего не было сделано в первый раз). Измотанный батальон бригады "Гивати" был заменен батальоном бригады "Александрони" под командованием Яакова Прулова, и ему были приданы оставшиеся в живых бойцы из отряда Цви Гуревича.

Для участия в операции была сформирована колонна бронированных автомобилей (тридцать две полугусеничные машины, купленные Федерманом в Антверпене, и двадцать два старых "сендвича" Хаганы); этой колонне, командиром которой был назначен Хаим Ласков, предстояло провести первую в истории израильской армии "бронетанковую" атаку. При захвате здания бывшей британской полицейской школы Шамир собирался использовать новое, только что поступившее к нему оружие — мощные огнеметы, изготовленные по чертежам Ласкова в мастерских Хаганы в Тель-Авиве. Огнеметы стреляли напалмом, но они имели один серьезный недостаток, которого Ласков не учел и за который евреям пришлось жестоко поплатиться во время сражения.

Операция "Бин-Нун-2" началась в отличие от операции "Бин-Нун-1" точно в назначенное время — в 23 часа 00 минут в воскресенье 30 мая. Минометы и "наполеончики" открыли заградительный огонь по Латруну, и одновременно бойцы Прулова двинулись к Баб-эль-Ваду, а колонна бронемашин Хаима Ласкова — к Латруну.

В темноте арабские артиллеристы не могли обнаружить движение колонны. Под прикрытием дымовых шашек машины Ласкова спокойно перевалили через самое опасное место, взятое под прицел арабских пушек, — небольшой хребет на подступах к полицейской школе. В это время батальон Прулова взял первый рубеж — деревню Деир-Аюб, откуда уже открывался вид на Баб-эль-Вад; но дальше Прулов натолкнулся на серьезное сопротивление.

В самом Латруне операция пока развивалась согласно плану, и все шло как нельзя лучше. Передовая машина сумела подойти очень близко — на пятьдесят метров — к полицейской школе.

Пока солдаты Легиона с крыши школы забрасывали евреев гранатами, группа саперов ринулась к железной двери здания и подложила под нее заряд динамита. Это было излишним: дверь оказалась незапертой. В десятке метров от школы командир арабской роты прикрытия капитан Иззат Хасан, имевший в своем распоряжении минометы и противотанковые орудия, с досадой следил за схваткой: в темноте он едва различал силуэты сражающихся и поэтому не решался стрелять, опасаясь попасть в своих.

В это время заработали ласковские огнеметы, и внезапно все вокруг озарилось ярким пламенем, так что фасад здания стал отлично виден. С диким грохотом взорвался динамит. Из второй машины выскочил штурмовой отряд, который ринулся к двери. В первом этаже завязался рукопашный бой; пошли в ход автоматы, гранаты и ножи. Однако события развивались не так, как рассчитывал Ласков, Огнеметы, которые, по замыслу Ласкова, должны были подавить арабскую оборону на крыше, вместо этого подожгли фасад. Над зданием поднялись языки огня, и вокруг стало светло, как днем. Капитан Хасан увидел перед собой ряд отлично освещенных мишеней — еврейские бронированные машины... Он не заставил себя долго ждать и открыл по этим машинам огонь прямой наводкой из противотанковых орудий.

Одна за другой машины Ласкова вспыхнули, как факелы.

И тут произошло еще одно несчастье. Саперы предварительно очистили от мин дорогу, по которой следом за бронеколонной следовали автобусы с пехотинцами, но не разрядили мины, а просто сложили их в кювете. Первый солдат, выскочивший из автобуса, спрыгнул прямо на эту груду мин. Раздался страшный взрыв, двадцать человек было убито, а остальные обратились в бегство.

Через несколько минут Ласков получил по радио сообщение о том, что арабы остановили продвижение Прулова. Мощные огнеметы превратили возможную победу в поражение. Из тех, кто ворвался в здание школы, никому не удалось уйти живым.

Уцелевшие машины стали отходить, лавируя под арабским огнем, Хагане и на этот раз не удалось вытеснить арабов из Латруна.

Пять дней прошло со времени первой атаки. Запасы на складах Дова Иосефа продолжали таять, и надежда на спасение с каждым часом слабела. Не могло быть и речи о том, чтобы бросить потрепанную бригаду Шамира в третью атаку на позиции Легиона. После двух поражений стало очевидным, что взять Латрун не удастся.

Джип надрывно фыркал, тарахтел и буксовал, словно протестуя против возложенной на него непосильной задачи. В машине сидели Дэвид Маркус и Вивиан Герцог. Молодой офицер Пальмаха Амос Хорев вел джип, как ведут байдарку через речные пороги.

Машина спустилась в овраг и стала натужно карабкаться наверх по противоположному склону; запахло жженой резиной и горелым автомобильным маслом. На последних метках подъема Маркус и Герцог вылезли из кабины и принялись подталкивать джип сзади.

Выбравшись из оврага, они остановились, чтобы перевести дух и оглядеться. В четырех километрах от них вырисовывался в лунном свете холм, который 7-я бригада безуспешно пыталась взять прошлой ночью. Внизу под холмом извивалась Иерусалимская дорога, выше терявшаяся в ущелье Баб-эль-Вад.

Крутая каменистая тропа, по которой только что проехал джип Амоса Хорева, шла параллельно Иерусалимской дороге. Миновав покинутую арабами деревню Бейт-Сусин, тропа, почти неразличимая среди густых зарослей дикой горчицы, тимьяна и цикламена, пересекала несколько глубоких вади и по крутому склону поднималась в Иудейские горы. С древнейших времен это была тропа пастухов. Вздохнув, Амос Хорев взглянул на черные очертания гор впереди.

— Если бы только найти здесь дорогу! — задумчиво сказал он.

— По ней можно было бы пробраться в Иерусалим.

— Какая же здесь может быть дорога? — недоверчиво покачал головой Герцог.

— А почему бы и нет? — усмехнулся Маркус. — Прошли же мы когда-то через Красное море...

Хорев, Маркус и Герцог прилегли вздремнуть возле джипа.

Внезапно их разбудил рокот мотора. Они схватили свои автоматы и укрылись в оливковой роще. С противоположной стороны холма — со стороны Иерусалима — по крутому склону медленно взбирался джип. Хорев осторожно пополз вперед, пытаясь выяснить, кто это едет. Неожиданно он радостно вскрикнул бросился вперед — он узнал водителя джипа и его спутника. Это были товарищи Хорева — пальмаховцы из бригады "Харель", и приехали они из Иерусалима.

Для всех пятерых эта случайная встреча в Иудейских горах явилась радостным открытием. Каждый из джипов покрыл половину расстояния, отделявшего еврейскую столицу от побережья. Если путь, по которому проехали джипы, удастся приспособить для грузовых машин, то Иерусалим будет спасен.

Вернувшись наутро в Тель-Авив, Маркус, Хорев и Герцог немедленно отправились к Бен-Гуриону и доложили ему о происшествии.

Бен-Гурион понимал, что тропа, по которой с трудом проезжает джип, не может спасти город со стотысячным населением.

— Нужна дорога, настоящая дорога, — сказал Бен-Гурион.

Однако, понимая, какое огромное психологическое значение может иметь для осажденных появление даже одной машины, Бен-Гурион приказал Хореву этой же ночью повторить путешествие и доехать до самого Иерусалима.

На следующее утро Амос Хорев лихо подъехал в своем джипе к иерусалимской базе Пальмаха в Кирьят-Анавим. А в десять часов вечера Ицхак Леви, начальник отдела разведки штаба Шалтиэля, вместе с десятком иерусалимских пальмаховцев сел в джип, чтобы проделать тот же путь в обратном направлении. В пять часов утра после долгой и утомительной дороги джип Ицхака Леви въехал в Реховот. Усталый после бессонной ночи, он вошел в первое попавшееся кафе и попросил чашку кофе.

— Откуда ты? — спросил хозяин кафе.

— Из Иерусалима, — ответил Леви.

— Из Иерусалима?! — не поверил хозяин. Все, кто был в кафе, кинулись к Леви я принялись обнимать его, целовать, поздравлять, словно он был покорителем Эвереста. Когда толпа успокоилась, хозяин поставил перед Леви тарелку с совершенно неслышным лакомством — клубникой со сливками. Съев клубнику, Леви отправился прямо к Бен-Гуриону.

— Сможем мы удержать Иерусалим или нет? — в упор спросил Бен-Гурион.

— В городе голод, — ответил Леви. — Можно ожидать, что скоро люди начнут умирать. Но судьба Иерусалима еще в большей степени, чем от пищи, зависит от боеприпасов. Одна массированная арабская атака — и город падет. Арабы сомнут нас.

— Передай Шалтиэлю, — сказал Бен-Гурион, — что нужно держаться. Мы вам поможем. Ради того, чтобы спасти Иерусалим, мы проложим новую дорогу.

Через час Леви вошел в помещение склада оружия Хаганы в Хульде.

— Господи! — воскликнул он, увидев горы боеприпасов. — Если бы все это было у нас в Иерусалиме!

Как ребенок, попавший в кондитерскую лавку, Леви ошалел от восторга и не знал, что ему взять. Наконец, он загрузил в свой джип тридцать чешских пулеметов и сто трехдюймовых минометных снарядов и отправился назад в Иерусалим.

В штабе Хаганы шло совещание под председательством Дэвида Маркуса и Иосефа Авидара — обсуждались опросы, связанные со срочной прокладкой новой дороги в Иерусалим. Дорога должна быть проходимой не только для джипов, но и для тяжело груженых грузовиков. Строить придется под постоянной угрозой арабского обстрела из Латруна.

На этот раз командиры Хаганы не стали обращаться к Танаху в поисках кодового названия для операции. Вспомнив, как китайские кули построили дорогу длиной в семьсот пятьдесят миль через джунгли Бирмы, решили назвать новую трассу Бирманской дорогой.

 

44. Арабский народ никогда не простит нам

В пятницу 4 июня Дов Иосеф послал Бен-Гуриону самое мрачное сообщение из всех, какие ему приходилось отправлять в Тель-Авив. Он писал, что если даже сократить выдачу хлеба с двухсот до ста пятидесяти граммов в день, запасов муки хватит только на пять дней. "Мы не можем рассчитывать на чудо, — предупреждал он Бен-Гуриона. Я прошу любым способом доставить в Иерусалим хлеб. Мне безразлично, на чем его привезут — на джипах или на верблюдах".

Вопреки мнению Дова Иосефа именно чуду предстояло спасти Иерусалим; и орудием этого чуда стал единственный имевшийся в распоряжении Дэвида Маркуса бульдозер, принадлежавший строительной фирме "Солел Боне".

Американский полковник указал на Иудейские горы.

— Через эти горы, — сказал он водителю бульдозера, — мы должны проложить дорогу.

За одну ночь деревня Бейт-Джиз превратилась в строительный лагерь. Бульдозер, скрежеща, врезался в почву, за ним шли люди: из-за отсутствия машин приходилось использовать человеческие руки. Обливаясь потом, задыхаясь в красной пыли, поднятой бульдозером, армия каменотесов, землекопов, корчевщиков следовала за бульдозером, засыпая ямы, разравнивая почву, убирая камни, выкорчевывая пни, топорами и пилами расчищая трассу, прорезанную ножом бульдозера. Люди работали круглые сутки; спали тут же, на месте, чтобы, проснувшись, тотчас, не теряя ни минуты, снова взяться за работу. Днем их деятельность выдавали вздымавшиеся к небу облака пыли, а ночью — клацанье и тарахтенье бульдозера, раздававшееся на всю округу, вплоть до Латруна.

Конечно, весь этот шум и лихорадочная суета не могли не привлечь внимания арабов в Латруне. Маркус выставил вокруг места работы патрули, дозоры и засады, чтобы Арабский легион не застал строителей врасплох. Вскоре Маркусу удалось раздобыть второй бульдозер. Однако почва была столь каменистой, а склоны — такими крутыми, что приходилось прокладывать добрых триста метров дороги вместо ста. Маркус начал отчаиваться. Чудо требовало слишком много времени.

В Иерусалиме к обстрелам с Масличной горы добавилась еще одна опасность. Полевые орудия египетской армии стали обрушивать на город ливни шрапнели. Количество убитых и раненых росло. Дана Адамс Шмидт, корреспондент газеты "Нью-Йорк Тайме", писал, что за все четыре года Второй мировой войны он не видел ничего подобного обстрелу Иерусалима. Снаряды не разбирали жертв. Один снаряд влетел в окно парикмахерской и убил хозяина и сидевшего в кресле клиента; человек, ожидавший в очереди, остался цел и невредим. Разрыв другого снаряда тяжело ранил женщину, которая несла домой с трудом добытое сгущенное молоко для своей беременной сестры; молоко даже не пролилось. Това Гольдберг, шестнадцатилетняя девушка из Гадны, бежала по улице с донесением с одного поста Хаганы на другой, когда около нее разорвался снаряд. Това потеряла сознание. Придя в себя, она увидела, что ей оторвало кисть правой руки; оторванная кисть лежала рядом, и пальцы судорожно сжимали листок с донесением. Това подобрала кисть другой рукой и, спотыкаясь, побрела к тому месту, куда ее послали.

Добравшись туда, она протянула какому-то парню свою оторванную кисть и сказала:

— Вот донесение. А теперь, пожалуйста, вызови врача.

Каждый день на стенах появлялись все новые и новые листки с именами и фотографиями убитых. В начале июня на одном из таких листков написали имя девушки, погибшей на южной окраине города. На следующее утро отец этой девушки, Дов Иосеф, как обычно, занял свое место за рабочим столом. Даже гибель дочери не могла заставить его прервать работу.

Нормы выдачи продуктов снова были урезаны В субботу 5 июня иерусалимцы получили по сто пятьдесят граммов хлеба и по восемь унций сушеных бобов, гороха и крупы на неделю.

Полковник Маджали заметил в нескольких километрах от своих позиций подозрительную активность; он понял, что евреи прокладывают новую дорогу в Иерусалим. Он послал капитана Русана к командиру бригады полковнику Эштону. Маджали предлагал начать артиллерийский обстрел зоны строительства.

Эштон, выслушав Русана, равнодушно, пожал плечами.

— Местность непроходимая, — сказал он. — Горы, пропасти. Им никогда не удастся построить там дорогу.

И он отправил Русана обратно с приказом: "Ни в коем случае не расходовать боеприпасы в секторе Бейт Джиз — Бейт-Сусин".

В понедельник 7 июня Дов Иосеф потерял последнюю надежду.

Он, правда, знал, что Хагана, учитывая бедственное положение Иерусалима, готовит еще одну атаку на Латрун, но боялся, что, даже если Латрун удастся взять, иерусалимцев это уже не спасет. Дов послал Бен-Гуриону отчаянную телеграмму, которая кончалась словами:

"Что будет, если операция провалится? Если к пятнице мы не получим хлеба — это смерть".

До пятницы оставалось слишком мало времени, чтобы ждать окончания строительства дороги. Бен-Гурион собрал своих ближайших соратников. Доставить в Иерусалим продовольствие можно было только одним путем. От того места, где теперь работали бульдозеры, до пункта, куда могли подойти грузовики из Иерусалима, было пять километров — пять километров крутых каменистых спусков и подъемов. Никакая машина не могла пройти здесь, и Бен-Гурион решил положиться на древнейший способ передвижения — пеший. Советники Бен-Гуриона подсчитали, что шестисот человек, которые на плечах будут переносить мешки с мукой по этому участку, будет достаточно, чтобы спасти иерусалимцев от голодной смерти.

В тот же вечер в помещении Гистадрута в Тель-Авиве собралась разношерстная публика — чиновники, банковские клерки, рабочие, лавочники (среди них оказался популярный исполнитель народных песен Мордехай Зеира). Это были коренные горожане, которым никогда не приходилось путешествовать в горах, к тому же все они были людьми немолодыми. Их погрузили в автобусы и отвезли в Кфар-Билу.

Там они увидели женщин, наскоро собранных из окрестных киббуцев, поспешно упаковывавших в мешки муку, рис, сахар, сушеные фрукты и шоколад. Иосеф Авидар, главный "завхоз" Хаганы, вкратце объяснил растерянным людям стоящую перед ними задачу, Кончив говорить, он указал на груду мешков и добавил:

— Каждый из вас доставит такое количество пищи, горого хватит, чтобы сто евреев в Иерусалиме прожили еще один день.

Авидар приготовил еще один сюрприз. Триста заплечных каркасов, купленных Федерманом в Антверпене в канун минувшего рождества, нашли наконец свое применение. Авидар приказал новоявленным грузчикам положить мешки на каркасы и садиться в автобусы. Затем автобусы тронулись в путь к Иудейским горам.

Переход дался нелегко — один из его участников умер в пути от сердечного приступа. Но тридцать, тысяч евреев Иерусалима получили пищу еще на один день. Во вторник 8 июня Арье Белькинд, заведующий иерусалимскими продовольственными складами, позавтракав несколькими ломтиками мацы, отправился на работу. По пути его ни на минуту не оставляли мысли о надвигавшейся трагедии. Войдя к себе на склад, он вдруг обнаружил на полу груду мешков. Пораженный, Белькинд опустился на колени, развязал один мешок и запустил туда пальцы. Там была мука. Белькинд не выдержал и заплакал.

Существовал еще один способ спасти Иерусалим, и Бен-Гурион был намерен, если удастся, им воспользоваться. После того, как арабы отвергли первый призыв ООН о прекращении огня, Великобритания внесла в Совет Безопасности предложение о перемирии на месяц. Однако для евреев были неприемлемы два условия британского плана: воюющие стороны в период перемирия не должны ввозить в Палестину оружие и боеспособных мужчин. А это и было главной задачей израильтян.

Арабы, несмотря на охлаждение к ним Великобритании, тоже не приняли призыва Совета Безопасности, и задача найти решение, приемлемое для обеих сторон, была возложена на посредника ООН графа Фольке Бернадотта. Шведский дипломат посетил Каир, Бейрут, Амман и Тель-Авив и в понедельник 7 июня предложил Арабской лиге и Израилю новый план, в котором была сделана одна уступка: людям призывного возраста разрешался въезд в Палестину, но при условии, что до перемирия из них не будут сформированы воинские подразделения.

У Бен-Гуриона не было иного выхода, как согласиться. Он понимал, что Израиль держится из последних сил. Запасы истощились. Хагана потерпела два поражения под Латруном, потеряла Старый город в Иерусалиме и отступала под натиском иракских войск. Египтяне стояли в тридцати семи километрах от Тель-Авива. Только на севере евреям сопутствовал успех: они взяли Акко, дошли до ливанской границы и оттеснили сирийцев из Галилеи. Но все подразделения были измотаны, и передышка была необходима. Нужно было произвести перегруппировку и реорганизацию частей и пополнить оснащение. Смертельная угроза нависла над Иерусалимом.

Несмотря на героические усилия строителей новой дороги и ночных носильщиков, Бен-Гуриона все чаще терзало опасение, что арабы завладеют Иерусалимом. И он сообщил графу Бернадотту о своем согласии в надежде, что противник тоже примет условия перемирия.

Лидеры Арабской лиги снова собрались в Аммане, чтобы обсудить предложение графа Бернадотта. На этот раз мнения резко разошлись. На первый взгляд казалось, что арабам нет смысла соглашаться на перемирие. Хотя их успехи на самом еле были куда скромнее, чем утверждала арабская пропаганда, они все-таки почти на всех фронтах теснили евреев. Однако будущее не представлялось таким уж многообещающим. Египтяне, правда, оккупировали большую территорию, но еврейских поселений они захватили сравнительно мало. Многие поселения остались в тылу у египетской армии и представляли для нее серьезную потенциальную угрозу. Испытывая острую нехватку оружия и боеприпасов, они тем не менее оказывали отчаянное сопротивление. Египтяне понимали, что захватить их будет совсем не так просто. Решительной контратакой израильтяне остановили египетское продвижение к Тель-Авиву. Кампания обнаружила неподготовленность египетской армии и продажность ее поставщиков. Всего не хватало: медикаментов, продовольствия, воды, бензина, боеприпасов. Винтовки то и дело давали осечку, а гранаты взрывались раньше времени прямо в руках у бойцов. Старшие офицеры предпочитали отсиживаться в тени своих палаток вместо того, чтобы жариться со своими солдатами под палящим солнцем. Моральное состояние войск с каждым днем ухудшалось. Младшие офицеры с горечью поняли, что их бросили на убой в ненужную им войну, к которой армия была совершенно не подготовлена, в ю время как правители в Каире продолжают жить в роскоши.

Иракская армия, не сумевшая развить достигнутый успех, полностью разочаровала арабов. Ливанцы, проведя 14 мая несколько маневров, рассчитанных на внешний эффект, бездействовали. Сирийцы были полностью разгромлены. Один лишь Арабский легион достиг заметных успехов, но и он не сумел взять Иерусалима. Ирак, Египет и Трансиордания зависели от поставок оружия из Великобритании — из-за британского эмбарго они могли остаться без боеприпасов, оборудования и запасных частей. Великобритания, которая 14 мая не ударила палец о палец, чтобы предотвратить войну в Палестине, теперь оказывала активное давление на своих ближневосточных союзников, убеждая их согласиться на прекращение огня.

Как ни странно, из арабских лидеров, собравшихся в Аммане, наиболее воинственно были настроены руководители как раз тех стран, которые меньше всего сделали для арабской победы: Сирии и Ливана.

Верховный Арабский комитет — детище муфтия — тоже яростно противился перемирию, опасаясь, что за месяц у арабов пропадет всякое желание воевать и их непрочное единство, возникшее в борьбе против общего врага, рухнет.

Такую же позицию занял и Аззам Паша; он считал, что войну нужно продолжать хотя бы потому, что передышка пойдет на пользу евреям. Аззам Паша понимал, что мировое общественное мнение на стороне Израиля. За время перемирия арабские страны не смогут серьезно пополнить свои арсеналы, а Израиль сможет.

Генерала Глабба перспектива прекращения огня устраивала.

"Арабский легион понес незначительные потери, — писал он, — а добились мы куда большего, чем можно было рассчитывать, начиная военные действия в столь неблагоприятных условиях".

Решающую роль сыграла позиция бывшего профессора истории, египетского премьер-министра Нукраши Паши, который с самого начала был против этой войны и согласился на нее лишь под сильным нажимом. Египетский король Фарук, который, вступая в войну, мечтал о молниеносной победе, был теперь глубоко разочарован ходом кампании, и поэтому Нукраши Паша получил наконец возможность высказать свое мнение.

— Мы увязли в войне, которую не следовало начинать, — заявил он. — Сейчас мы должны согласиться на предложение ООН о прекращении огня и за этот месяц улучшить состояние наших армий. Тогда мы, возможно, победим.

— Чепуха! — взорвался Аззам Паша. — Твоя армия стоит в двадцати пяти милях от Тель-Авива. Она побеждает, но ты хочешь передышки! По-твоему, евреи в это время будут сидеть сложа руки? Они сделают все, что смогут, и через месяц станут вдвое сильнее тебя!

Аззам Паша опасался, что для египетского премьер-министра прекращение огня — всего лишь удачный предлог вовсе выйти из войны. Разгорелся спор, но Нукраши Паша непоколебимо стоял на своем. Когда стало ясно, что продолжать войну хотят только сирийцы, а большинство проголосует за прекращение огня, Аззам Паша в ярости написал заявление об отставке с поста Секретаря Арабской лиги. Затем, поддавшись увешеваниям Нукраши Паши, он взял свое заявление обратно.

— Ну ладно, — сказал он, я останусь. Но знайте: арабский народ никогда не простит нам того, что мы намерены сделать.

 

45. Тост за живых

В ночь с 9 на 10 июня Хагана снова попыталась взять Латрун — до того, как вступит в силу соглашение о прекращении огня. И снова она потерпела неудачу: атака была отбита. На девятнадцать лет Латрунская долина останется в руках арабов.

Когда до Иерусалима дошли известия о третьем поражении Хаганы под Латруном, жителями овладело отчаяние. Тех продуктов, которые добровольцы из Тель-Авива каждую ночь приносили но тропе в Иудейских горах, не хватало, чтобы поддержать истощенных людей. Жителям грозила голодная смерть. Стали раздаваться голоса, требовавшие капитуляции. С каждым днем они усиливались. Особенно настаивали на капитуляции восточные евреи. Если бы в городе начался голодный бунт, это продемонстрировало бы арабам, насколько отчаянным является положение в Иерусалиме, и могло бы побудить их отказаться от перемирия, которое, по мнению Дова Иосефа, было для города единственным шансом на спасение.

Архитектор Дан Бен-Дор предложил увеличить нормы выдачи продуктов выходцам из восточных стран за счет остальных.

— Европейцы — народ более сознательный, — сказал Бен-Дор. — Они лучше понимают, как важно держаться до конца.

— Что? — вскипел Дов Иосеф. — Чтобы за свое малодушие они еще и премию получили? Никогда!

Шел двадцать шестой день непрерывных обстрелов, и отчаявшиеся жители надеялись теперь только на месячное перемирие, о котором договорился граф Бернадотт. Перемирие должно было вступить в силу на следующий день, в пятницу 11 июня, в десять часов утра. Но ликовать было рано. Граф Бернадотт уже дважды назначал день и час прекращения огня, и дважды оно срывалось.

В тридцати пяти километрах от кабинета Дова Иосефа, неподалеку от ущелья Баб-эль-Вад, по колдобинам, и рытвинам, ухабам и косогорьям переваливался джип; в нем, хватаясь за что только можно, тряслись двое американских корреспондентов; их немилосердно болтало и бросало во все стороны. Корреспонденты ехали по новой трассе, которую бульдозеры Дэвида Маркуса прогрызли в Иудейских горах. Эта поездка ознаменовала формальное открытие Бирманской дороги.

Дорогу открывали не потому, что она уже была готова. Отнюдь нет — тяжелые грузовики по ней по-прежнему не могли пройти.

Евреи решили оповестить мир о своей "дороге жизни" по сугубо политическим причинам. Провезя по ней иностранных корреспондентов, Израиль официально зафиксировал тот факт, что Бирманская дорога вступила в строй до начала прекращения огня и, следовательно, не подлежала юрисдикции Инспекторов ООН по надзору за соблюдением соглашения.

А в нескольких километрах от Бирманской дороги, возле церкви в христианской арабской деревне Абу-Гош, в этот вечер прозвучал винтовочный выстрел. Еврей-часовой на командном посту сил Хаганы, действующих между Иерусалимом и Баб-эль-Вадом, ринулся к закутанной в белое фигуре, в которую он только что стрелял. Дэвиду Маркусу не суждено было дожить до завершения строительства дороги. Первый генерал еврейского государства был мертв. Часовой принял Маркуса за араба — тот вышел из своей палатки помочиться, завернувшись в белую простыню.

В пятницу 11 июня в восемь часов утра в штабе Таля зазвонил телефон. Король Абдалла лично сообщал молодому майору, что в десять часов вступает в силу соглашение о прекращении огня.

— Ваше Величество! — застонал Таль. — Да как же я их удержу? Они чувствуют, что победа почти достигнута.

Именно потому, что Абдалла отлично понимал, как трудно будет Талю заставить своих людей и особенно ополченцев муфтия прекратить огонь, король лично позвонил ему по телефону.

— Ты солдат, и я отдаю тебе приказ, — сказал Абдалла. — Ты должен прекратить огонь ровно в десять часов.

В течение двух часов после этого Иерусалим словно обезумел: повсюду шла непрерывная, отчаянная пальба, будто обе стороны перед началом перемирия стремились начисто опустошить свои арсеналы. В десять часов перестрелка достигла своего апогея, но это были уже последние залпы. Затем пальба начала смолкать, как затихающая гроза. И в десять часов четыре минуты в Иерусалиме воцарилась странная, непривычная, гнетущая тишина.

Дову Иосефу было не до отдыха; его рабочий день продолжался.

Не успели стихнуть последние выстрелы, как он тут же отправил Бен-Гуриону донесение с подробным перечислением всего, что было в первую очередь необходимо Иерусалиму.

В том же здании Еврейского агентства, за несколько комнат от кабинета Дова Иосефа, Давид Шалтиэль собрал у себя в штабе офицеров. Из ящика стола он вынул бутылку французского шампанского, найденную в каком-то доме во время продвижения Хаганы еще 14 мая, и налил всем по стакану. Затем он торжественно предложил тост:

— За тех, кому нынешнее перемирие спасло жизнь!

Для Давида Бен-Гуриона, встретившего начало перемирия в своем кабинете в Тель-Авиве, дарованная Израилю тридцатидневная передышка была "голубой мечтой". Но так же, как и в ночь голосования в ООН, и в торжественный день 14 мая, у Бен-Гуриона не было времени праздновать. На его письменном столе лежало только что полученное донесение от Эхуда Авриэля об отправке третьей партии оружия из Югославии. Во Франции удалось закупить стомиллиметровые минометы. Чехи согласились обучать еврейских летчиков, парашютистов и танкистов. Авриэль закупил новые самолеты, которые скоро своим ходом должны были прибыть из Праги в Тель-Авив. Еврейское государство выжило, положение стало изменяться в пользу евреев, и Бен-Гурион верил, что теперь в истории ею народа начинается новая эпоха. Враги Израиля совершили в тот день роковую ошибку.

 

46. Тридцатидневная передышка

Для встречи между двумя людьми, целый месяц яростно боровшимися за овладение Иерусалимом, было выбрано весьма подходящее место. Посреди улицы, названной в честь воина, который девять веков тому назад тоже мечтал об овладении Иерусалимом, — герцога Готфрида Бульонского, предводителя первых крестоносцев, — сошлись Давид Шалтиэль, еврей из Гамбурга, и Абдалла Таль, молодой араб из Трансиордании. Оба немного помедлили, окидывая друг друга оценивающим взглядом.

Затем противники отдали друг другу честь и обменялись рукопожатием. Им предстояло определить демаркационную линию между позициями воюющих сторон в одном из районов Святого города — арабском квартале Мусрара. Накануне вечером Хагана предприняла здесь свою последнюю атаку и оттеснила арабских ополченцев на двести метров. Шалтиэль настаивал на том, чтобы захваченный участок остался за евреями.

— Если ваши позиции здесь, то где же у вас укрепления? — скептическим тоном спросил Таль по-английски.

— Наши укрепления — это наши окровавленные рубахи, — сказал Шалтиэль.

На Таля этот ответ произвел впечатление. — Хорошо, — сказал он своему противнику, — как офицер и джентльмен я принимаю ваши условия.

В еврейской части города жизнь постепенно возвращалась в нормальное русло. Открылись магазины, с улиц убрали мусор и битое стекло. Снова начала выходить газета "Палестайн Пост", на улицах появились первые автобусы. Но важнее всего было то, что прекращение огня устранило угрозу голодной смерти.

Главная забота Дова Иосефа заключалась сейчас в том, чтобы установить сотрудничество с представителем ООН графом Бернадоттом. Представитель ООН настаивал на том, чтобы снабжение Иерусалима оставалось таким же, каким оно было в первые дни после прекращения огня, и чтобы продовольствие, подвозившееся по Бирманской дороге, включалось в общий подсчет. Дов Иосеф не имел ни малейшего намерения соглашаться на это условие. Кошмар последних дней осады не должен был повториться. За четыре недели перемирия Дов Иосеф собирался ввезти в Иерусалим столько продовольствия, сколько физически удастся доставить.

— Бирманская дорога не подлежит юрисдикции ООН, — заявил он шведскому дипломату. — И, как бы там ни было, не вам указывать, сколько мы должны есть после стольких недель голода.

Давид Шалтиэль дал указание своим специалистам подсчитать, сколько потребуется оружия, боеприпасов и оборудования, чтобы после окончания перемирия сразу же начать наступление и захватить весь Иерусалим.

Бен-Гурион в Тель-Авиве собрал на совещание высших офицеров Хаганы, чтобы обсудить ситуацию. Повсюду были разного рода нехватки, и за тридцать дней все это следовало восполнить.

Почти везде не хватало оружия и боеприпасов, тогда как на складах Хайфского порта лежали нераспакованные ящики со всем необходимым. Особенно не хватало противотанкового оружия.

Бойцы сражались босиком, одетые во что попало, иной раз даже в пижамы, с непокрытой головой. Выслушав все эти жалобы, Бен-Гурион взял слово.

— У нас есть, — сказал он, — тридцать дней передышки, и нужно предельно использовать каждый из этих дней. Тридцати дней достаточно, чтобы обучить солдата еврейской армии. Невзирая на условия перемирия, мы ввезем оружие и людей из Европы и с Кипра. Главная наша беда — не отсутствие обуви и головных уборов, а отсутствие дисциплины. Сколько позиций из-за этого потеряно, сколько упущено возможностей! Если бы у нас была одна армия, а не несколько, если бы мы действовали по единому стратегическому плану, мы бы добились гораздо большего. Дальше так продолжаться не может. Необходим единый план кампании, иначе нам грозит поражение. Если бои возобновятся а надо полагать, это случится, они будут решающим этапом нашей борьбы.

Джон Глабб надеялся, что бои не возобновятся. У него были основания верить, что так оно и будет. Примерно в то же время, когда Бен-Гурион в Тель Авиве собрал на совещание офицеров Хаганы, премьер-министр Абу Хода в Аммане категорическим тоном заявил Глаббу:

— Военных действий больше не будет. Нукраши Паша и я намерены не допустить продолжения войны. Хватит умирать, и хватит тратить деньги впустую!

Глабб придерживался того же мнения. Бои показали, что арабы не в силах выиграть эту войну. По словам Глабба, главная причина неудач заключалась в том, что "в этом вооруженном конфликте европейское население, находящееся на уровне современных знаний, противостояло населению более многочисленному, но не обладавшему техническими познаниями и соотвстствующим образованием, однако легко возбудимому и не поддающемуся контролю". Глабб считал, что до тех пор, пока арабское общество не достигнет должного уровня развития, нечего и думать тягаться с евреями. Самое лучшее, что можно сделать, это воздержаться от войны.

Однако что бы там ни думал о евреях генерал Глабб, наиболее значительных успехов за эти четыре недели они добились не благодаря своей образованности, а благодаря упорству и неутомимой энергии. Лихорадочные работы на Бирманской дороге продолжались, появились новые бульдозеры, новые рабочие и мощные трелевочные тракторы и грейдеры. И к 19 июня — меньше чем через три недели после начала строительства Бирманская дорога была уже по-настоящему готова и открыта. В этот день по ней прошло сто сорок доверху нагруженных трехтонных грузовиков. Поскольку инспекторы ООН придирчиво проверяли у Латруна все еврейские продуктовые автоколонны, желая удостовериться, что евреи не доставляют тайком оружия в Иерусалим, первые грузовики, пущенные по Бирманской дороге, везли "товар" для Давида Шалтизля.

Когда движение наладилось, пошли грузы и на склады Дова Иосефа. За первую неделю в Иерусалим по Бирманской дороге было доставлено две тысячи двести тонн продовольствия (этого количества хватило бы, чтобы кормить город четыре месяца по скудным нормам военного времени). Символом того, что арабам не удалось "задушить Иерусалим", как угрожал полгода тому назад Абдул Кадер Хусейни, явилась колонна грузовиков, доставившая 22 июня давно забытое иерусалимцами лакомство — апельсины. Вдоль дороги полтораста человек прокладывали двадцатипятикилометровый водопровод, который мог обеспечить Иерусалим водой. Работали по четырнадцать часов в сутки.

Водопровод был сооружен за девятнадцать дней.

В нарушение условий перемирия Израиль начал получать из-за границы крупные партии оружия. 15 июня в Хайфе пришвартовалось судно, на борту которого находилось двадцать девять пушек, четыре зенитных орудия, сорок пять тысяч снарядов и десять танков. Второе судно доставило сто десять тонн тола, десять тонн бездымного пороха и двести тысяч взрывателей. Из Мексики корабль "Кефалос" привез тридцать шесть пушек, пятьсот пулеметов, семнадцать тысяч снарядов, семь миллионов патронов и вдобавок тысячу четыреста тонн сахара, в котором и был хитроумно спрятан этот груз оружия на случай, если бы англичанам вздумалось обыскать "Кефалос" в Гибралтаре. Из США поступили джипы, грузовики, пикапы, химикалии для производства взрывчатки, радарная установка и оборудование для производства базук. Неутомимый Иехуда Арази купил в Италии еще тридцать танков. Эхуд Авриэль отправил из Праги восемь миллионов патронов, двадцать два легких танка и четыреста пулеметов. Израильский воздушный флот, начавшийся с нескольких спортивных машин, состоял теперь из семидесяти трех боевых самолетов разных типов. Соотношение сил действительно менялось в пользу евреев и менялось быстро.

За то же время арабские государства, лишенные поддержки Великобритании и симпатий мирового обшественного мнения, сделали весьма незначительные закупки оружия. Арабы возлагали надежды на успешное завершение миссии полковника Фуада Мардама в итальянском порту Бари. После долгих трудов Мардам привел в порядок часть винтовок, поднятых с затонувшего корабля "Лино". Вычищенные и смазанные, винтовки лежали на складе, но Мардаму не удавалось найти судно для отправки груза на Ближний Восток. Наконец ему посчастливилось связаться с судовым агентством "Менара" в Риме, которое за миллион лир зафрахтовало для Мардама двухсотпятидесятитонный корвет "Аргиро". Мардам погрузил свои винтовки на корвет и протелеграфировал в Дамаск, что груз отправлен. Груз действительно был отправлен, но не в Александрию, а в Тель-Авив. В агентстве "Менара" Мардаму забыли сообщить одну существенную подробность: корвет "Аргиро" принадлежал Израилю.

Давид Бен-Гурион и его товарищи могли теперь уверенно смотреть в будущее. С каждым днем перемирия силы евреев росли, и надежда на победу в случае возобновления боев становилась все более реальной. Однако оптимизм Бен-Гуриона оказался преждевременным. Израиль столкнулся с опасностью, куда более серьезной, чем арабское вторжение, — внутренние распри, которые некогда привели к гибели древнего еврейскою государства, снова угрожали подорвать силы и единство ишува.

Организация Эцель, заявившая о себе в Иерусалиме уничтожением деревни Деир-Ясин, теперь старалась усилить свою боевую мощь. В Израиль прибыло грузовое судно "Альталена", в трюмах которого находилось пять тысяч винтовок, пять броневиков и триста автоматов. Кроме того, на борту "Альталены" в страну прибыло девятьсот человек, членов Эцеля. Высадка людей и выгрузка оружия с "Альталены" была бы открытым вызовом правительству Бен-Гуриона.

Закон о создании израильской армии запрещал существование самостоятельных военных организаций, и членам Эцеля и Лехи было предложено предоставить своих людей в распоряжение Хаганы. Однако командир Эцеля Менахем Бегин, назвавший перемирие "позорной капитуляцией", не хотел подчиниться этому решению, и Эцель продолжал действовать как независимая армия.

Бен-Гурион считал, что разгрузки "Альталены" нельзя допустить. Он предложил Бегину отправить находившееся на судне оружие на правительственные склады. Бегин отказался.

Он заявил, что оружие с "Альталены" будет доставлено на склады Эцеля, и двадцать процентов этого оружия будет отправлено его бойцам в Иерусалим. Несмотря на предупреждение, что его самовольные действия могут привести к серьезным последствиям, 20 июня Бегин отдал приказ разгружать "Альталену" у Кфар-Вигкин. Шестьсот бойцов бригады Пальмаха окружили место выгрузки. Вспыхнула перестрелка. "Альталена" поспешно ушла в море.

Увертываясь от правительственных судов, посланных на перехват, "Альталена" вышла на траверс Тель-Авива. Капитан решил посадить судно на мель как можно ближе к берегу. Он подошел на сто метров к тель-авивскому пляжу, но тут "Альталена" напоролась на остатки старого судна нелегальных иммигрантов, затопленного англичанами еще до войны.

Появление "Альталены" на тель-авивском рейде вызвало кризис.

Начальник оперативного отдела штаба Эцеля спешно мобилизовал своих людей на разгрузку. Бен-Гурион созвал заседание правительства. Он предупредил, что действия Эцеля "ставят под угрозу само существование государства". Затем он обратился к Игалу Алону, командиру Пальмаха.

— Тель-Авив может оказаться в руках мятежников. Сейчас ты должен будешь выполнять самое трудное задание в своей жизни.

Тебе придется стрелять в евреев.

Алон выполнил задание. Целый день в Тель-Авиве шел бой.

Восемьдесят три человека было убито и ранено. На несколько часов власть в Тель-Авиве практически перешла в руки Эцеля.

У Бегина в городе было численное преимущество над Алоном, но положение спасла артиллерия — точным попаданием "Альталена" была взорвана и потоплена. Лишившись людей и оружия, Бегин не мог продолжать борьбу. Бен-Гурион ликвидировал угрозу раскола в молодом государстве. Впоследствии он заявил, что "орудие, потопившее "Альталену", стоило бы поместить в военный музей Израиля".

Сломив сопротивление Эцеля, Бен-Гурион позаботился о том, чтобы в стране существовала только одна армия, руководствующаяся единым стратегическим планом. Указом от 29 июня был и официально созданы израильские вооруженные силы — Армия Обороны Израиля с табелем воинских чинов и званий, шкалой денежного содержания и нормами пищевого довольствия, как во всякой другой армии. Строптивые отряды Пальмаха были поставлены под строгий контроль новой военной организации.

Основой единого стратегического плана стала борьба за Иерусалим. Несмотря на все старания инспекторов ООН ограничить поставки, за время перемирия город получил семь с половиной тысяч тонн продовольствия и две тысячи восемьсот тонн горючего. Теперь Иерусалим мог выдержать любую блокаду.

Но задача заключалась не только в этом.

— Царь Давид выбрал для своей столицы одно из самых труднодоступных мест в стране, — сказал Бен-Гурион своим министрам.

Сионисты-пионеры не сумели связать Иерусалим с прибрежной равниной цепью еврейских поселений. Поэтому после возобновления военных действий задача израильской армии заключалась в том, чтобы занять широкий коридор территории от Иерусалима к морю и дать городу возможность существовать.

— Война дает нам возможность исправить то, что было упущено в мирное время, сказал Бен-Гурион.

Пока длилось перемирие, граф Бернадотт разработал мирные предложения, основанные на новом плане раздела Палестины. Он предлагал передать Трансиордании весь Иерусалим, Негев, зону в порту Хайфы и зону в аэропорту Лод, а взамен оставить Израилю западную часть Галилеи (которая по плану ООН отходила к арабскому палестинскому государству). Короля Абдаллу такое решение, естественно, более чем устраивало, но премьер-министры стран Арабской лиги, собравшиеся 27 июня в Каире, единогласно отвергли план Бернадотта: никакой план раздела, предусматривающий существование ненавистного еврейского государства, не мог быть одобрен ими.

Поспешный отказ Арабской лиги принять план графа Бернадотта избавил израильтян от неприятной необходимости возражать против неприемлемого для них раздела. 6 июля Моше Шарет вручил графу Бернадотту формальное отклонение нового плана раздела Палестины. Тогда граф Бернадотт предложил продлить перемирие. Евреям не было никакою смысла принимать это предложение. Обе стороны нарушали условия соглашения как только могли; но Израиль преуспел в этом гораздо больше.

Великобритания ясно дала понять, что в случае возобновления боев никакою оружия арабы от нее не получат. Израиль мог выставить армию численностью в шестьдесят тысяч человек. Впервые у евреев был перевес как в живой силе, так и в военной технике. Анализируя ситуацию, Бен-Гурион позднее писал: "Я знал, что вопрос решен. Мы победили. Арабы уже не смогут нас разбить.

Вопрос был лишь в том, какую территорию мы сумеем захватить". Однако Бен-Гурион понимал, что международная репутация его государства и идеалы, которые оно провозглашало, требовали от него именно того решения, против которою восставало все его существо. Он принял предложение графа Бернадотта. Израиль согласился не возобновлять военных действий.

— В тот день я боялся только одного, — вспоминал Бен-Гурион два десятилетия спустя. — Я боялся, что арабы тоже согласятся продлить перемирие.

Бен-Гурион беспокоился напрасно. Как уже нередко случалось, арабы и на этот раз услужили ему. В последней безуспешной попытке предотвратить новую вспышку военных действий король Абдалла пригласил к себе в Амман Рияда эль Солха, Джамиля Мардама, Нукраши Нашу и Аззама Пашу. Сейчас Абдалла хотел избежать войны ничуть не меньше, чем в мае, но он понимал, что ничего не добьется в одиночку. Он обязан был убедить остальных арабских лидеров не поддаваться воинственному угару. Абдалла напомнил им, что они согласились на перемирие из-за нехватки вооружения. Он подчеркнул, что, согласно полученной информации, за истекшие четыре недели неприятель получил огромное количество оружия, тогда как Арабский легион почти не восполнил своих потерь.

— Может быть, — спросил Абдалла, — у вас имеются сведения о каких-либо новых поставках, позволяющих нам возобновить военные действия против многократно усилившегося врага, которого мы не сумели победить даже тогда, когда имели над ним явное преимущество?

— Мы должны продолжать войну! — взорвался Рияд эль Солх. — Этого требует наш народ. Этого требует наша честь и достоинство. Если не хватит боеприпасов, мы будем сражаться голыми руками, мы будем швырять в евреев апельсинами, но не смиримся!

Когда Рияд эль Солх закончил свою страстную речь, наступило молчание. Король Абдалла вздохнул.

— Спасибо, Рияд-бей, — сказал он. — Спасибо за твои высокие чувства и за то, что ты так тонко выразил свойства нашею национального духа. Однако я вынужден напомнить тебе об одном обстоятельстве, о котором ты, видимо, забыл. Сейчас июль. А апельсины появятся в Палестине только к сентябрю.

 

47. Трубы, которые не прозвучали

Зазубренный осколок металла был еще теплым. Майор Абдалла Таль вертел его в руках и изучал его с таким видом, с каким служащий ломбарда оценивает ювелирное изделие. Талю потребовалось несколько секунд, чтобы понять: этот осколок знаменует конец одной эры и начало второй. Он осознал, что надежда арабов овладеть Новым Иерусалимом развеялась, как дым. Таль держал в руке осколок снаряда шестидюймового миномета.

Прошел всего какой-нибудь час с тех пор, как истек срок перемирия, и вот опасения Таля, что отныне его артиллерия будет не единственной в Иерусалиме, подтвердились. Теперь арабскому населению города тоже предстояло испытать прелести обстрелов. Пушки Шалтиэля посылали в Старый город снаряд за снарядом. Теперь уже в здании Австрийской монастырской гостиницы, где помещался арабский госпиталь, некуда было девать раненых. Обстрел продолжался всю ночь. К утру подавленные иерусалимские арабы поняли, что окончание перемирия не приблизило их к победе. 9 июля, которого они с таким нетерпением ждали, принесло лишь тяжкие испытания и страдания.

Минометный обстрел в Иерусалиме был лишь частью того, что происходило по всей стране. Израильская армия всюду наступала. На юге она выбила египтян из нескольких еврейских поселений. На севере четыре израильские колонны ударили по сирийцам, которые удерживали еврейское поселение Мишмар-Хаярден, а другие части обратили в бегство Палестинскую освободительную армию и взяли древний город Назарет.

Пожалуй, наиболее важная победа была одержана к западу от Латруна. В течение трех дней были захвачены населенные арабами города Лод и Рамле с окрестностями.

Неожиданные победы израильтян тотчас вызвали панику среди арабов, и тысячи беженцев устремились к Рамалле. Израильтяне всячески содействовали этому бегству. Молодому государству нужна была свободная, никем не заселенная земля. По улицам Лода и Рамле разъезжали машины с громкоговорителями, призывавшие арабов уходить в арабские страны. Деревенских старейшин вызывали в штабы израильской армии и прозрачно намекали им, чтобы они посоветовали жителям убираться. Армия предоставляла арабам автобусы, которые отвозили их к линиям арабских укреплений.

Вечером 14 июля на небольшом ливанском горном курорте Алей царило необычайное оживление. Сюда съехались лидеры Арабской лиги. Они собрались на срочное совещание, чтобы обсудить настоятельный призыв Совета Безопасности ООН к воюющим сторонам на Ближнем Востоке: немедленно и на неопределенный срок прекратить военные действия.

На этот раз у арабских лидеров было достаточно причин желать перемирия, и споров не возникло. Арабские войска терпели поражение на всех фронтах. Мечта арабов завоевать Палестину развеялась. Около полуночи Аззам Паша послал Генеральному секретарю ООН Трюгве Ли короткую телеграмму, в которой сообщалось, что Арабская лига согласна немедленно и на неопределенный срок прекратить военные действия в Палестине.

Быстрота арабского ответа на призыв Совета Безопасности лишила начальника штаба Иерусалимского округа Хаганы самого важного фактора — времени. Шалтиэль думал, что у него в запасе имеется минимум месяц, но утром 15 июля он неожиданно узнал, что в его распоряжении осталось меньше двух суток. По договоренности с представителем ООН перемирие в Иерусалиме должно было начаться в пять часов утра в субботу 17 июля — за сорок восемь часов до прекращения огня в остальных частях страны.

Подготовленный Шалтиэлем план захвата Старого города предусматривал два широких маневра с целью окружения, сопровождаемых мощным огневым валом, который принудил бы арабов бежать. Но для осуществления этого плана требовалось три-четыре дня, а их у Шалтиэля не было.

Другим способом взять Старый город была лобовая атака — чрезвычайно рискованная и чреватая серьезными потерями. Как выразился Иешурун Шифф, адъютант Шалтиэля, лобовая атака напоминает покер: "За один кон либо срываешь большой куш, либо проигрываешь все, что имеешь". Он знал, что Шалтиэлю с его склонностью к драматизму этот план импонирует. И хотя почти все офицеры штаба были против этого плана, Шалтиэль объявил:

— Другого выхода нет — мы будем атаковать Старый город.

Как и у всякого хорошего игрока в покер, у Шалтиэля был припрятан про запас козырь. Это было большое пустотелое взрывчатое устройство, названное "конусом" (из-за своей конической формы); оно весило сто тридцать пять килограммов и было смонтировано на металлической треноге. Конструктор "конуса" знаменитый физик Иоэль Раках уверял, что его сооружение произведет страшное разрушительное действие: если "конус" взорвать в двух метрах от стены Старого города, он проделает в стене огромный пролом. Операция получила название "Кедем" (древность). Подобно тому, как некогда, во время другой древней битвы, от звуков труб Иисуса Навина пали стены Иерихона, так в двадцатом веке изобретение молодого профессора физики должно было сотворить новое чудо — разрушить стену Иерусалима и позволить евреям вернуться в Старый город.

Человек, который решил помешать Шалтиэлю захватить Старый город, нервно шагал взад и вперед по своему кабинету в помещении школы "Рауда". Для Абдаллы Таля, как и для Шалтиэля, эта ночь была решающей. Таль понимал, что противник скоро начнет атаку. Вскоре после десяти часов вечера на Старый город упал первый минометный снаряд. Через десять минут снаряды стали ложиться один за другим. Вскоре на город обрушился такой ураганный огонь, какого Таль еще в жизни не видывал: это явно была прелюдия к атаке. Таль немедленно велел передать на все арабские позиции боевой приказ: "Пусть каждый правоверный будет исполнен решимости выстоять или погибнуть. Мы будем защищать Святой город до последнего человека и до последнего патрона. Отступления не будет".

За последующие три часа на Старый город обрушилось пятьсот артиллерийских снарядов. Для врачей Австрийской монастырской гостиницы это была "ночь в преисподней". Ходячие больные спустились в подвал, лежачих вывезли из палат в коридоры.

Один снаряд попал в санитарную машину, другой поджег дерево в саду перед больницей; сад запылал, и санитары не могли выйти наружу. "Повсюду визжали женщины, — вспоминал впоследствии доктор Хабиб Булос. — По всему городу лежали мертвые, умирающие и легко раненые, но мы не могли до них добраться".

В новом Иерусалиме командующий операцией Цви Синай завершил последний инструктаж перед боем. Атаку предполагалось вести тремя отрядами: сто пятьдесят эцелевцев должны были взять Новые ворота (кодовое название "Париж"), столько же бойцов Лехи — Яффские ворота ("Москва") и основные силы — батальон из пятисот человек под командованием Авраама Зореа, гору Сион ("Берлин"). Командиром одной из атакующих рот был Рабинович; рука у него уже зажила. Когда он инструктировал своих солдат перед атакой, кто-то спросил:

— А что, если мы дойдем до Стены плача и до Храмовой горы? (На Храмовой горе стоят две святыни ислама — мечеть Омара и мечеть "Аль-Акса".) — Мы снимем ботинки и будем сражаться босиком, — ответил Рабинович.

С огромным трудом, под огнем арабов солдаты роты Рабиновича подняли треногу с "конусом" на гору Сион и установили ее рядом со стеной. В это время было уже два часа ночи пришло известие, что эцелевцы завладели "Парижем". Цви Синай по телефону приказал батальону на горе Сион идти в атаку, как только "конус" проделает пролом в стене. Треногу укрепили на нужном расстоянии от стены и присоединили к ней три запала.

— "Конус" готов! — доложил Рабинович. Чудовищный взрыв потряс город, и к небу взметнулся фонтан огня.

— Вперед! — крикнул Авраам Зореа бойцам штурмовой роты. — Я веду батальон следом за вами.

Но когда Зореа ринулся через Армянское кладбище, он вдруг увидел, что от места взрыва навстречу ему бежит растерянный командир штурмовой роты.

— Ничего не понимаю! — закричал он. Такой грохот, и никакого пролома! Только черное пятно на стене.

Нового чуда не произошло. Трубы не прозвучали. Чудесное взрывное устройство, на которое возлагалось столько надежд, оказалось лишь шумной хлопушкой.

Когда об этом сообщили Шалтиэлю, он, как выразился Иешурун Шифф, "постарел на десять лет". Он был так уверен в своем конусе, что не подготовил никакого запасного плана атаки.

Совершенно убитый неожиданной неудачей, Шалтиэль негромко сказал:

— У нас нет выбора. Мы должны выполнить соглашение о прекращении огня.

Цви Синай стал умолять Шалтиэля разрешить ему взять батальон с горы Сион и прорваться в город через захваченные эцелевцами Новые ворота. Но это значило нарушить соглашение о прекращении огня. Шалтиэль положил руку на плечо молодого офицера.

— Приказ ясен, сказал он. — Мы обязаны ему подчиниться.

Чувствуя себя так, словно он только что потерял самое дорогое в жизни, Цви Синай поднял телефонную трубку и приказал своему батальону прекратить огонь в назначенное время.

Небо на востоке посветлело, и канонада сделалась глуше. В Иерусалим начал неуверенно возвращаться мир. Прислушиваясь к затихающим выстрелам, Шалтиэль сказал Шиффу:

— Слава Богу, по крайней мере сегодня уже никто не умрет. Но Старый город нам взять не удалось.

А в это время Абдалла Таль подсчитывал убитых и раненых. Он удержал Старый город, но его радость омрачилась мыслью о том, что "так много людей погибло напрасно".

Последние выстрелы в Иерусалиме прозвучали возле Новых ворот, захваченных бойцами Эцеля. Окруженные, лишенные всякой поддержки, они в конце концов вынуждены были отступить, оставив Старый город Арабскому легиону. От Шейх-Джаррах на севере до Рамат Рахель на юге юрод оказался расколотым на две части. Исполнилось древнее пророчество Исайи: Иерусалим "выпил из длани Господней чашу Его ярости".

Черте, которая пролегла через сердце Иерусалима, предстояло разделять Святой город еще мною лет.