Глава 1

Этот город основали двести шестьдесят с лишним лет назад люди, бежавшие от нетерпимости своих родных стран. Расположился город в самом устье реки — камнем добросить до той огромной бухты, что первая гостеприимно встретила поселенцев, явившихся в этот странный и новый мир. Близость города к воде вылепила его будущее, как детство лепит судьбу человека.

С самых первых дней судьбу города определяли паруса — и люди, которые бороздят волны. Ко временам Американской революции тут уже был морской порт и верфи, на причалах и улицах шла торговля, законная и не слишком. Торговые компании оседлали береговую линию, вывозя табак, муку, индиго и рыбу в Европу, а ввозя темный человеческий груз с Золотого Берега и его окрестностей.

Шли годы, и жизнь города еще теснее привязывалась к морю и впадающим в него рекам, время от времени грозящим поглотить постройки людей. Шло время, и корабли уже делались не только из дерева, а потому понадобились сталелитейные и нефтеперегонные заводы, строились броненосцы и сухогрузы паровой эры.

Шли годы, складываясь в десятилетия, в века, и город — поначалу первобытный и грубый, как все порты, — приобретал космополитический лоск. Взрослея, он приобретал вкус к более утонченным удовольствиям, рождая оперы, музеи, стадионы. От семинарии пошел выводок колледжей, потом университетов. Бывали у города взлеты и падения — пожары, наводнения, рецессии и инфляции, — но он всегда выздоравливал, как выздоравливает от лихорадок и болезней тело человека.

Паразиты-симбионты, считающие город плодом собственного успеха, порождали звезд спорта, философов, хирургов, газетчиков, государственных деятелей и поэтов. Колеса прогресса, промышленности и экономики вертелись в такт, не заедая, не скрежеща зубчатыми передачами. У города было и прошлое, и будущее.

Но тут пришло настоящее.

Сорок лет назад обитатели внутреннего города стали покидать булыжные мостовые и грубые дома своих предков ради просторных и зеленых обиталищ в его пригородах. И вскоре остались лишь те, кто был слишком беден или бездеятелен, чтобы съехать. Район стал загнивать, и рабочий класс сменился рабочей беднотой.

Прошло еще десять лет, и колеса прогресса и промышленности провернулись снова. Прогресс технологий снизил необходимость в грубой силе. На верфях появилась механизация, не отстали от них сталелитейные и нефтеперегонные заводы. Все меньше становилось работы для необразованных и неквалифицированных.

Двадцать лет назад нефтяное эмбарго взметнуло цену на нефть от двух до тридцати двух долларов за баррель. Американцы, не имея возможности позволить себе и дальше ездить на жрущих бензин детройтских машинах, набросились на импорт. Резко упал спрос на отечественную сталь. Смазка для колес прогресса высохла, и шестерни оглушительно заскрежетали, рассыпая снопы искр. Докеров и кораблестроителей, сталеваров и нефтяников увольняли пачками. Даже образованным стало трудно найти себе достойную зарплату, когда инфляция приравняла диплом колледжа к свидетельству об окончании средней школы. Целые кварталы города пустели и рассыпались.

Пятнадцать лет назад федеральное правительство урезало помощь для бедных и необразованных жителей, застрявших в городах. Город бросили — пусть сам разбирается с грядущими годами запустения коммунальных служб, забытых и заброшенных. Экономика, бывшая индустриальной, сменилась экономикой услуг. Выпускники колледжей оглядывались по сторонам в поисках работы по специальности, а тем временем стряпали гамбургеры и меняли скатерти. Нищие и безработные угрюмо смотрели на «вольво» и «БМВ» биржевиков, банкиров и риэлторов, заезжающих к ним в трущобы в поисках кокаина. Уровень преступности взлетел до небес. Коррупция проникла всюду. Банды росли, расширяли свои территории, и все ожесточеннее становились войны за землю. И где-то в этих жарких битвах гангстеров с автоматами получил смертельную рану сам город.

Города — они живые. Они рождаются и растут, мужают и стареют. Иногда даже умирают. Но они в отличие от органических существ, созданных из плоти и крови, жил и костей, не знают, что мертвы. Симбионты, кишащие в трупе, зачастую твердо намерены продолжать подобие жизни, когда сама жизнь города давно отлетела.

И Город Мертвых стал самым крупным из червяков, кормящихся останками.

Мало кто из живущих в городе людей знает, что есть такой сектор, которого — по мнению избранных руководителей — просто нет. Его нет на карте города. Ни патрульные машины, ни пожарники, ни «скорая» не заезжают в заброшенный район возле реки. Из темных переулков и кривых улиц часто слышны призывы о помощи, но редко кто на них откликается — и не без причины, потому что здесь — гниющее сердце живого когда-то города. И где же еще собираться детям ночи, как не в городе, который сам уже стал живым трупом?

* * *

Неизвестная шагнула из темноты на Улицу-Без-Названия, задумчиво оглядела древние кирпичные здания, неровные булыжники мостовой, фонарные столбы девятнадцатого века и молча кивнула. Она попала правильно.

«Затейливые» фонарные столбы могли бы вызвать у несведущего туриста иллюзию какого-то торгового центра в стиле яппи, но такая иллюзия продержалась бы не дольше секунды. Кучи гниющих отбросов в устьях переулков, изможденные пепельные лица обитателей свидетельствовали, что в здешних краях «Крабтри и Эвелин» не открывали магазинов.

И все же для района, который формально не существует, Улица-Без-Названия была на удивление оживленной. Хотя почти все витрины были закрыты щитами, горстка бодегас обслуживала постоянный поток одиноких мужчин и женщин.

Неизвестная остановилась перед витриной, вглядываясь в потемневшие коробки с хлопьями и банки детского питания с истекшим сроком годности, воздвигнутые как баррикада от любопытных глаз. Что бы там ни продавали внутри, но явно не бакалею.

Внимание ее привлекло какое-то движение и вспышки неона в конце улицы. Она направилась в ту сторону, поглядывая осторожно на затемненный выход переулка, где что-то хныкало, или мяукало, или шелестело, как высохшая листва.

Посередине квартала расположились пара баров и винная лавка — единственные, кажется, процветающие предприятия в округе. Один был веселый бар под названием «Данс макабр», на вывеске — змея с прыгающим неоновым языком на руках у женщины. Напротив — бильярдная под названием «Стикс». Перед каждым заведением кучковалась группа молодых людей, одетых в цвета своих банд. Они топтались у поребрика, злобно переглядываясь через булыжную мостовую.

Неизвестная остановилась, чтобы разглядеть этих молодых людей повнимательнее. Они разговаривали друг с другом, пили виски из литровых пакетов, курили вонючие самокрутки. Из-за пояса торчали рукоятки пистолетов. Обе группы были примерно равны и состояли из смеси парней белых, черных и коричневых — что удивительно, учитывая склонность города к неофициальной сегрегации.

Банда, тусовавшаяся перед «Данс макабр», была одета в черные кожаные куртки с хромовыми заклепками, складывающимися в пятиконечные звезды на спинах. Те, что вертелись возле «Стикса», одевались в такие же кожаные куртки, только на спине у них был «Веселый Роджерс». Но нависал он не над скрещенными берцовыми костями, а над скрещенными ложками. Несмотря на накал злобы, сквозившей во взглядах, ни одна сторона не проявляла намерений вторгнуться на территорию другой.

Из-за угла вынырнул «кадиллак» конца пятидесятых, подняв хвостовые обтекатели, как плавники акулы. Колонки размером с чемодан гремели хип-хопом так, что у неизвестной ребра завибрировали в ритме музыки.

— Ребята, «бэтмобиль»! — объявил юнец латинского вида с россыпью цветущих угрей на лице. Шпана возле «Данс макабр» побросала пакеты и косяки, вытаскивая пистолеты и становясь коридором.

Навороченный «кадиллак» остановился у тротуара. Тонированные стекла казались зеркалами. Первой из машины вышла эффектная высокая женщина, одетая в тугие кожаные штаны и сапоги со стальными носками. Она повернулась к автомобилю, черная куртка распахнулась, открывая голые груди с колечками нержавейки в сосках. Половина головы у женщины была выбрита, а на другой половине волосы висели до талии занавесом черного шелка. Резкие и крупные черты лица казались бы классическими, не будь они так увешаны обручами и заклепками, пронзающими губы, нос и брови. В правой руке женщина держала заряженный арбалет. Быстро оглядевшись, она рукой показала сидящим в машине, что все чисто.

С заднего сиденья выбралась невероятно бледная молодая женщина с волосами пепельного цвета. Одета она была в белое — от атласных туфель и шелкового вечернего платья до норкового манто, в которое она вцепилась, как в спасательный круг. Лицо настолько совершенное, что больше подошло бы фарфоровой кукле, чем живой женщине. Но при всей этой красоте что-то в ней было неправильное. Когда первая женщина подтолкнула ее к двери клуба, куколка задвигалась резко и напряженно, как марионетка. Голубые глаза остекленели и смотрели в никуда, как у газели под наркозом.

— Мама, мама!

Женщина в белом застыла с поднятой ногой, и какая-то тень эмоции пробежала по безмятежному лицу.

— Райан?

— Мама!

Мальчик не старше пяти лет метнулся среди леса ног гангстеров. Тощий и оборванный, но, несомненно, с тем же цветом волос и кожи, что у молодой женщины. Он попытался схватиться за ее платье, едва сумев уклониться от стального сапога арбалетчицы. У женщины в белом затрепетали веки, как у просыпающегося лунатика. Арбалетчица выругалась и попыталась поймать мальчишку, но он проскользнул у нее между ног на пустую улицу.

Арбалетчица стрелой указала на гангстера с мордой сутенера, который открывал ей дверцу.

— Кавалера, мать твою! Я вам, мудакам, велела с этим мелким пидором разобраться или нет?

Гангстер, к которому она обратилась, дернулся и встал почти «смирно».

— Ты слышал, что Эшер говорил, если это отродье еще раз около нее появится? Так не стой столбом, блин, в заднице ковыряясь! Взять его! Ты и Кро-Ман. Быстро, мать вашу так и этак!

Она еще оглянулась, злобно скалясь, через плечо, подталкивая свою подопечную к открытой двери, и блеснула здоровенными белыми клыками и глазами цвета вина.

Кавалера и Кро-Ман быстро помчались по улице за мальчиком. У парнишки была фора в полквартала, но у бандитов ноги были вдвое длиннее, и они через несколько секунд его догнали.

Тот, кого звали Кро-Ман, массивный англосакс с квадратной челюстью, сделал подкат и подсек перепуганного мальчишку на асфальт.

— Ну, ты даешь класс, Ман! — прозвенел Кавалера, тощий латино с угреватой кожей. — Может, не надо было тебе бросать футбол?

— Не. Читать не умею. Чтобы остаться в команде, надо было в школу для дебилов. Ну их в жопу. — Кро-Ман осклабился, вставая. Мальчишку он держал за ворот рубашки, подняв над мостовой, как крольчонка. — Что с этим мелким засранцем делать будем?

Кавалера пожал плечами, доставая из-за пояса револьвер тридцать восьмого калибра.

— Ты же слышал, пацан, что Децима говорила?

— А ну отпусти его, сука!

Кро-Ман и Кавалера обернулись на голос. Выругавшись себе под нос, Кро-Ман выпустил мальчишку на асфальт. Ребенок тут же вскочил на ноги и быстро метнулся в тень.

Белый намного постарше, с пегой от седины бородой, с развевающимися серебряными волосами, свисающими почти до пояса, вышел из переулка на улицу, сократив расстояние между собой и бандитами. Если бы не вылинявшая футболка, выцветшие джинсы и высокие ботинки со шнуровкой, он вполне мог бы сойти за Гэндальфа Серого. А обрез у него в руках смотрел уверенно и твердо.

— Вот молодец. Правильно поступил, и вовремя. А ты, с пистолетом, тоже поступишь правильно или как?

— Да пошел ты, старый хрен! — сплюнул Кавалера, очень стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Может, и старый, панк, но обоняние сохранил и засранца за милю чую. Бросай ствол, или я тебе ноги по колено отрежу!

Кавалера закусил губу, чтобы не дрожала. При всей своей браваде он готов был вот-вот заплакать.

— Ну, бля, ты еще пожалеешь, гад ползучий! — предупредил он, бросая револьвер на тротуар. Мальчик, не ожидая приказа, метнулся и подобрал оружие. У него в руках оно казалось злобной огромной игрушкой. — Ты знаешь, бля, с кем ты завелся, мудак? Со «звездниками» ты завелся, кретин, с Эшером!

— Дрожу — аж коленки трясутся. Так, теперь ты, здоровый, — толкни-ка мне ногой свой пистолет!

Кро-Ман, ворча, сделал как ему сказали.

— Была бы у вас, мальчики, хоть половина тех мозгов, что дал вам Бог, вы бы из этого гадючника умотали ко всем чертям и забыли бы, что слышали имя Эшера, — вздохнул бородатый. — Только что-то мне подсказывает: размышления — не ваш конек. Мотайте отсюда, и если я вас еще увижу возле этого пацана, получите из обоих стволов! И предупреждать тогда уже не буду.

Кро-Ман и Кавалера повернулись, будто собираясь идти. Как только старый хиппи с облегчением вздохнул и опустил оружие, они на него бросились. Кро-Ман схватился за ствол, Кавалера нырнул за пацаном.

— Кончай упираться, старик! — осклабился Кро-Ман, показывая кривые зубы. — Кав тебе правильно сказал — ты не с той кодлой завелся.

Пронзительный, высокий крик прорезал ночь — и это не был крик мальчика. Кро-Ман, оглянувшись, успел увидеть, как его друг падает в канаву, и из груди у него торчит рукоять пружинного ножа.

— Кав!

Старый хиппи размахнулся и вдвинул приклад в челюсть верзилы. Кро-Ман отшатнулся с недоуменным видом. Потрогал рукой капающую изо рта кровь и возмущенно посмотрел на старика:

— Больно же!

— Так и было задумано, — пояснил хиппи, изо всей силы вгоняя приклад между глаз Кро-Мана. На этот раз бандит упал и остался лежать.

Бородатый так и стоял на краю тротуара с обрезом в руке, глядя на поверженного им Голиафа. Руки у него дрожали, дышал он часто и прерывисто.

— Смелый, очень смелый поступок. Идиотский, но смелый.

Бородач повернулся на каблуке, вскидывая обрез на стоящую за ним незнакомку. Перед ним предстала женщина лет двадцати с небольшим: драные джинсы, пухлые кроссовки, черная кожаная куртка и зеркальные очки. Одной рукой она держала мальчика, прижавшегося к ее ноге.

— Мадам, право же! — с трудом выдохнул старик, опуская обрез. — Не надо ко мне так подкрадываться!

— Это я лучше всего умею, — ответила она и поставила ребенка на тротуар. Мальчишка стрелой метнулся вперед, обхватил старика тонкими ручонками.

Старый хиппи взъерошил ему волосы, потом отодвинул от себя, глядя с недовольной укоризной.

— Когда ты уходил, я тебе говорил, чтобы ты был поосторожнее? А ты что сделал, Райан? Ты снова пытался увидеть маму?

— Я видел ее, Клауди! На этот раз я даже до нее дотронулся! Она меня по имени назвала!

Бородач закатил глаза:

— Господи Иисусе, пацан! Ты нас обоих под пулю подведешь, если будешь так вышивать!

Незнакомка переступила через растянувшуюся тушу Кро-Мана и наклонилась, чтобы вытащить пружинный нож из груди Кавалеры. Обтирая лезвие об штанину, она, чуть нахмурясь, пошевелила тело Кро-Мана носком сапога.

— Этот еще жив. Я бы на вашем месте пустила ему пулю в сердце.

Бородатый покачал головой:

— Я таким гадством не занимаюсь. Разве что когда деваться некуда.

Женщина пожала плечами:

— Дело ваше.

— Послушайте, леди, я очень благодарен, что вы так вот вступились...

— Благодарности могут подождать. Вы так и собираетесь держать нас всех на тротуаре всю ночь, или пойдем где-нибудь спрячемся? Я подозреваю, что дружки этих горилл уже сюда направляются.

Старик кивнул и подхватил мальчика на руки:

— Вы правы. Лучше нам поторопиться. Я здесь живу недалеко.

Незнакомка пошла за седым хиппи по узкому вонючему переулку, выходящему на параллельную улицу, еще более запущенную, чем Улица-Без-Названия, если только это возможно. Хиппи быстро спустился по ступенькам к подвальной двери обшарпанного жилого дома. Отодвинув мальчишку за спину, он достал из кармана ключи и открыл тяжелую железную дверь. Оказавшись внутри, он стряхнул мальчика со спины и, быстро захлопнув дверь, задвинул засов, сделанный из железнодорожного костыля.

Незнакомка повернулась, оглядывая интерьер подвала. Прихожая была довольно велика и со всех сторон заставлена книгами, кое-как запиханными на узкие полки, которые тянулись вдоль стен до самого потолка. Здесь пахло гнилью старой бумаги и заплесневелой кожи.

Старик с облегчением выдохнул и чуть расслабился, но обрез разряжать не стал. Вместо этого он посмотрел на незнакомку с любопытством.

— Вообще-то у меня правило: здешние люди не должны знать, где я живу. Вы — первая, если не считать мальчика, кого я сюда пустил за многие годы. Так вот, леди, попытаетесь что-нибудь устроить — и я ваши мозги расплескаю по стенам. Только мне бы этого не хотелось, учитывая, что вы спасли этого парнишку и что убирать я терпеть не могу.

— Я это учту.

— Хотелось бы.

— Клауди? — шепнул мальчик, дергая старого хиппи за рубашку. — Клауди?

— Чего, малыш?

— Я хочу печенья.

Старик потрепал преждевременную седину мальчишки.

— Да? Может быть, тогда надо попросить как следует?

Мальчик закатил глаза и демонстративно вздохнул:

— Можно мне взять себе печенья?

— Думаю, да. Только оставь и мне на этот раз!

Он улыбнулся снисходительно, глядя, как мальчик бросился по узкой тропе среди куч книг куда-то в глубь квартиры.

— Это ваш сын?

Хиппи засмеялся и покачал головой.

— Да нет! Не знаю, кто его папочка — и есть ли таковой. Но не мог же я бросить его на улице погибать от голода — а то и хуже.

— А его мать — это та женщина, которую я видела? Которую сопровождает вампирша?

— Одетая в белое?

— Да.

— Да, это и есть Никола. А вампирша эта — такая прикинутая тетка с бирюльками на сиськах и на морде?

— Да.

— Это Децима. Подручная Эшера.

— А кто такой этот Эшер, про которого все тут говорят?

Он посмотрел на нее странно:

— Вы в самом деле не знаете?

— Я недавно в городе. Вы меня не просветите?

— Да, конечно, — только зайдем внутрь. Там можно посидеть, и я за кофе вам расскажу, что знаю.

На кухне было куда уютнее, чем в прихожей, хотя и там книги соперничали за пространство со скудной утварью. Мальчик сидел в углу на поддоне от пакетов молока, держа на коленях сложенную пополам книжку комиксов. Подбородок у него весь был в крошках печенья.

— Извините за беспорядок, — хмыкнул старик, смахивая с единственного стула груду книг в бумажных обложках. — У меня последнее время бывает мало гостей. Обычно я никого не пускаю через порог, но я привык доверять своим инстинктам.

— И что говорят ваши инстинкты обо мне?

Он смотрел на нее долгую секунду, будто пытаясь прочесть что-то, видное только ему.

— Думаю, что вам можно верить. Почему — бог его знает. Надеюсь только, что это у меня не кислотный флэшбэк.

— Ваше доверие для меня комплимент. — Незнакомка взяла книжку журнала «Фэйт», сдула пыль с вылинявшей обложки. — И давно вы здесь живете, если можно спросить? Кстати, я, кажется, не расслышала ваше имя...

— Эдди Мак-Леод. Друзья зовут меня Клауди. Малыша зовут Райан. Фамилию его я не знаю, как и он. И спросить можно: я в Городе Мертвых с конца шестидесятых.

— И здесь всегда было так?

Клауди покачал головой, зажигая газовую плитку.

— Так сурово не всегда было, но жутко было всегда. Понимаете, шесть кварталов Нигде посреди большого города! И Нигде — это и в самом деле Нигде! Слышал я кое-какие байки, что в колониальные времена здесь было убежище для контрабандистов, и с тех пор здесь неофициальная «нейтральная зона» для тех, кто по ту сторону закона.

В Гражданскую здесь болтались сторонники конфедератов и прочие крутые ребята. К концу прошлого века тут полно было иммигрантов и босяков. Я лично здесь оказался где-то в шестьдесят восьмом — перебрался, чтобы откосить от призыва. Холодную зиму я не выношу, так что насчет Канады даже и не задумывался.

Незнакомка удивленно приподняла бровь:

— Вы прячетесь здесь, в Городе Мертвых, уже тридцать лет?

Клауди пожал плечами, насыпая растворимый кофе в щербатые чашки.

— На самом деле уже не прячусь — не от призыва по крайней мере. Несколько лет назад я воспользовался амнистией и на этот счет уже не имею трудностей с законом. Но я привык тут жить, и к тому же вряд ли где-нибудь в стране — или в мире — можно найти такое дешевое жилье. Я же не плачу аренду — никто здесь не платит. Община сквоттеров.

— А откуда вода и электричество?

— Ходят слухи, что у мэрии с Городом Мертвых что-то вроде сделки. Может, для того, чтобы отсюда самое худшее не расползалось по окрестностям.

— Если вас послушать, то удивительно, что здесь больше народу не живет.

— Живет, и еще как. Вы просто их не видите! — Клауди сухо и коротко засмеялся. — Те, кто называет этот угол своим домом, знают, как полезно быть невидимыми. Но верно, здесь уже не столько народу, сколько было когда-то. Город Мертвых всегда брал свою цену за проживание — только такой высокой она никогда еще не была.

— Вы в смысле банд?

— Банды, шманды! Я про тех гадов, что за ними стоят.

— Про вампиров?

Клауди скривился:

— Это слово здесь слышится нечасто. Сами себя они называют «Свои». Да, они тоже были здесь с самого начала. Вот почему это место не переполнено бездомными! Здесь нечисто. Когда я сюда переехал, то сперва не верил рассказам. Но как-то ночью, в семидесятом это было, один из них взял моего друга. У меня на глазах. Я жутко перепугался, но Вьетнама я боялся еще больше, так что просто взял себе за правило после заката оставаться дома. К тому же тогда еще не было так плохо.

Поцарапанный чайник пронзительно засвистел, и Клауди быстро снял его с огня. Продолжая говорить, он стал разливать кипяток по чашкам.

— Очень долго здесь всем заправлял только один кровосос. Синьджон его зовут. А потом где-то лет пять назад заявился сюда этот новый вамп — называет себя Эшером. И тут же они схлестнулись, а этих психов-подростков используют как пушечное мясо!

Мальчики Синьджона — это «черные ложки». Они у него на переднем крае в торговле наркотиками. Ходят слухи, что вся торговля серьезным товаром на Восточном побережье в руках Синьджона. Ребята Эшера — это банда Пяти Углов. Они себя называют «звездниками». Занимаются в основном торговлей оружием. Эшер в этом деле большой человек. Все что угодно — от дамских пистолетиков до самонаводящихся ракет, если параши не врут. И я бы не стал ручаться, что термоядерные бомбы ему не под силу. Как только солнце садится, здесь последние признаки «нормальности» исчезают начисто, и высовываться наружу можно только на свой риск. Хотя и днем ненамного безопаснее, зато под солнцем хотя бы Своих на улицах нету.

Незнакомка кивнула на Райана, который бросил свой комикс и свернулся на куче старых одеял под умывальником.

— А что там с его матерью?

Клауди приложился к своей чашке и скривился.

— Ее зовут Никола. Была экзотической танцовщицей в клубе «Розовый пони» — это за несколько кварталов от Города Мертвых. Наверное, хорошо танцевала, потому что слух об этом дошел до Эшера. Как-то он явился в клуб посмотреть танец, и следующее, что она помнит, — как он решил сделать ее гвоздем своего шоу. Эшер же первым делом, когда перебрался в Город Мертвых, отобрал у «черных ложек» бар на той стороне улицы и сделал в нем дансинг «Данс макабр». Конечно, она понятия не имела, на что подписывается. Но, наверное, скоро узнала. На следующий день к ней заявились несколько «звездников», заставили быстро собраться и отвезли в крепость Эшера.

— А мальчик?

— Ему нужна была женщина, а не ее ребенок. Его просто бросили — без денег, без родственников, без друзей, что могли бы помочь. Надо отдать парню должное — он силен! Куда сильнее многих, кто вдвое старше. Когда он понял, что мама не вернется, то пошел ее искать — так я на него и наткнулся. Он пасся в мусорном ящике рядом с моим домом. И я знал, что, если я ничего не сделаю, он либо помрет с голоду, либо его убьют гориллы Эшера. Бедняга! Почти все время он наблюдает за домом, где держат его мать, стараясь ее увидеть. — Хиппи поежился, будто от холода, отгоняя какое-то неприятное воспоминание, и протянул гостье вторую чашку. — Прошу прощения! Совсем утратил всякие манеры. Вот ваш кофе. Хотите черный или с молоком?

Незнакомка улыбнулась, не показывая зубов, и жестом отказалась от протянутой чашки.

— Не беспокойтесь, я кофе не пью. — Она встала и склонилась рядом с раковиной, глядя на тонкие и бледные черты мальчика. Протянув руку, она погладила вихор у него на лбу. Мальчик что-то пробормотал во сне и крепче завернулся в одеяло. — Нежить детей не любит — разве что как добычу. Дети неприятно напоминают вампирам, что они застыли во времени, исключены из цепи Природы, недоступны переменам. Хотя на словах вампиры выражают отвращение к способу размножения людей, втайне они завидуют. Мальчику повезло, что Эшер не приказал убить его на месте.

— Ага, — вздохнул Клауди, выливая лишнюю чашку кофе в раковину. — Действительно повезло. — Он подозрительно посмотрел на гостью. — Что-то вы много знаете о вампирах, леди. И я, кажется, не расслышал вашего имени?

Незнакомка встала, обтирая руки об куртку.

— Я его не говорила.

У Клауди резко засосало под ложечкой, волосы на руках и на шее зашевелились.

— Ты из них? — шепнул он, отступая от раковины, пятясь в прихожую, где поставил рядом с дверью обрез. Незнакомка повернулась к нему, но не двинулась с места.

— А, блин! Как я не догадался? Кто твой хозяин? На кого ты работаешь — на Эшера или на Синьджона?

— Я никому не служу, кроме себя.

— Не верю, кровопийца! Или отвечай честно, или выметайся отсюда к хренам собачьим! Я хоть не Ван Хельсинг, но знаю, что, если я тебе башку отстрелю на фиг, ты хрен оживешь!

Незнакомка снова улыбнулась, на этот раз не скрывая клыков.

— Ты действительно смелый. Мы оба знаем, что я тебя могу свалить куда раньше, чем ты дотянешься до ружья, Клауди. Ладно, хорошо. Если я тебе докажу, что я не такая, как другие, — ты меня выслушаешь?

Клауди посмотрел на Райана, спящего под раковиной, потом снова на женщину.

— О'кей.

Незнакомка полезла в карман куртки и достала пружинный нож, которым убила Кавалеру. Рукоятку украшал китайского вида золотой дракон. Палец женщины потер рубиновый глаз дракона, и лезвие выскочило из рукоятки. В тусклом свете нож был похож на замерзшее пламя.

Брови Клауди удивленно поползли вверх.

— Я раньше не рассмотрел — но это же настоящее серебро! И что-то тут еще в нем особенное. У меня от него мурашки ползут по коже.

— Заговорен. Специально против Своих. Для человека, который вроде бы не Ван Хельсинг, ты много знаешь.

— Кто выживает в Городе Мертвых, учится быстро, — сухо ответил он.

— Тогда мне не надо будет тебе объяснять, что это значит.

И она полоснула себя лезвием по левой ладони. Порез был глубоким, темная, почти черная кровь выступила из раны и закапала между пальцами. Потом на глазах Клауди, стоящего разинув рот, края раны стали сходиться, затягиваться, оставив шрам, пульсировавший яркой краснотой секунду или две. Потом он резко побледнел и исчез.

Клауди сдвинул брови:

— Леди, кто вы, черт побери?

Незнакомка пожала плечами, защелкивая лезвие обратно в рукоять.

— Долго рассказывать. Пока что запомни одно: есть не один вид вампиров, мой друг. И не один вид охотников за вампирами.

 

Глава 2

Никола сидела перед зеркалом, таращась на черную краску, покрывавшую стекло, и подводя глаза. За последние месяцы она привыкла краситься без помощи отражающих поверхностей. Лорд Эшер не одобрял зеркал. Все же ей удавалось иногда глянуть на себя в магазинах и окнах машин, и она знала, что уже не похожа на себя.

Кем бы она ни была.

Она знала, что ее зовут Никола, что она танцовщица и что она помолвлена с лордом Эшером. А в остальном был сплошной туман со смутными искорками воспоминаний. Было у нее смутное подозрение, что когда-то в ее жизни было больше ориентиров, чем сейчас, но стоило ей попытаться вспомнить, как начинала болеть голова и гуще становился туман, обволакивающий мысли.

Иногда — но не часто — туман на миг рассеивался, и она до боли четко вдруг понимала, что с ней происходит. В эти краткие моменты ясности ужас и беспомощность наваливались на нее так, что она сама старалась уйти в туман. Тогда было уже не так страшно.

Как вот сегодня возле клуба. Когда уличный мальчишка бросился к ней и дотронулся — она будто проснулась от жуткого сна. Глядя на чумазое лицо ребенка, она узнала его. Но даже сейчас эти черты будто пытались выплыть из тумана, будто он тонул там и отчаянно тянулся к ней. У этого лица было имя. И где-то на уровне инстинктов она понимала, что должна это имя знать.

Никола отложила тушь, боясь, что дрожащие руки смажут косметику на лице. Лорд Эшер всегда особое внимание обращал на то, как она выглядит, когда танцует. Нельзя вызывать его недовольство. Никола поморгала глазами и обнаружила, к собственному удивлению, что плачет.

Как странно.

Почему бы ей плакать? Она невеста лорда Эшера. Разве она не самая счастливая женщина на свете?

Хотелось бы ей знать.

Открылась дверь, и вошел лорд Эшер в сопровождении своей помощницы Децимы. Повелитель вампиров был одет в обтягивающие кожаные джинсы, черную трикотажную рубашку, черные ковбойские сапоги и черный кожаный плащ до пола. Темные прямые волосы падали намного ниже широких и мускулистых плеч. Хотя и ослепительный с виду, вампир не слишком отличался от смертных, населяющих самые жуткие районы города. Единственное, что выдавало его принадлежность к Своим, был черный с золотом эмалевый тотем клана — сплюснутый по бокам круг, охвативший треугольник, — приколотый к левому лацкану, а еще — хромированный череп младенца, который заменял пряжку пояса.

— Добрый вечер, дорогая моя, — улыбнулся он, становясь за спиной Никола, положив сильные руки на ее обнаженные плечи и чуть прижимая пальцами сонные артерии. — Ты готова к сегодняшнему представлению?

— Почти. — Голос ее был сух и хрупок, как папирус.

— Ты очаровательна, моя красавица. Разве не так, Децима?

Вампирша пожала плечами. Сложив руки на голой груди, она звякнула кольцами в сосках.

— Вам виднее, милорд.

У Никола кожа похолодела под взглядом Децимы. Вампирша не пыталась скрыть презрения к новой невесте своего сира. Пробыв двадцать пять лет его наложницей, Децима получила отставку ради смертной танцовщицы. Она слишком была порабощена Эшером, чтобы взбунтоваться открыто, но получала огромное удовольствие, изо всех сил портя жизнь Никола.

— Ты взволнована, Никола, — заметил Эшер, гладя ее волосы. — Что-то беспокоит мою милую?

Никола замялась на миг, потом заговорила тихо и неуверенно, как дитя:

— Там, на улице... возле клуба... был мальчик. Лицо его знакомо. Кто он, милорд? У меня такое чувство, будто я его знаю.

Эшер повернул Никола вместе с креслом лицом к себе. Глаза его блестели влажно и красно, как свежие раны. Когда он заговорил, в его голосе рокотал отдаленный гром.

— Ты не знаешь этого мальчика! Ты его никогда раньше не видела! Он не знаком тебе! И вообще ты сегодня никакого ребенка не видела! Ты меня понимаешь, Никола?

— Не было ребенка, — проговорила она, глядя в никуда.

— Очень хорошо! Правда ведь, так лучше? И тебе куда лучше, когда ты не думаешь о всякой ерунде.

— Да, милорд. Так гораздо лучше.

— Теперь поторопись! Не стоит тебе опаздывать на собственное представление! — Эшер улыбнулся. — Мы не будем мешать тебе готовиться. Пойдем, Децима!

Повелитель вампиров вышел в холл, но как только закрылась дверь, добродушная улыбка сменилась гримасой гнева.

— Почему ты мне не сказала, что появлялся мальчик?!

Децима неловко поежилась, уставясь на собственные сапоги, не желая встречаться взглядом с хозяином.

— Я... я не сочла это важным, милорд. Послала пару «звездников» разобраться.

— Кого именно?

— Кавалеру и Кро-Мана.

— И они это сделали?

— Н-нет. Кро-Мана нашли в канаве — без сознания, почти все зубы выбиты. Кавалера убит. Ударом ножа в сердце.

— Учитывая, что послали врожденного дебила и неграмотного дурака, я не удивлен таким жалким провалом! — Эшер с отвращением фыркнул. — Есть предположения, кто это сделал?

— Кро-Ман что-то сказал про какого-то старика, но не знаю, насколько можно полагаться на его слова. У него сильное сотрясение, мозг поврежден...

— Будто это кто-то заметил бы! Проследи, чтобы сегодня он стал Примером.

— Слушаюсь, милорд.

— И чтобы этого ребенка уничтожили раз и навсегда! Как я могу довести до кондиции новую невесту, если это ее мерзкое отродье путается у меня под ногами? Я ее почти уже обратил, только не там, где дело касается этого мальчишки. Пока он жив, он угрожает всему процессу в целом! Не для того я потратил на Никола столько сил и времени, чтобы мою работу погубила такая мелочь, как человеческое отродье. Я ясно выражаюсь, Децима?

— Совершенно ясно, милорд.

* * *

В прежние, если не лучшие времена «Данс макабр» был баром, куда часто заглядывали моторизованные банды и прочие антиобщественные элементы. Сейчас это был экзотический танцевальный клуб, обслуживающий вкусы более темные, чем могло присниться даже самым отмороженным из его прежней клиентуры.

Интерьер клуба был поделен на три яруса: просторный танцпол, где бледные Свои и люди тусовались за столами, комбинация пандуса и сцены, где выступали перед публикой танцоры, и верхний балкон, отведенный Эшеру и его свите. Был обычный бар, где подавали алкоголь, и куда более разработанная система для тех, чьи вкусы требовали жидкости погорячее вина.

С дюжину человек, мужчин и женщин, стояли прикованные у дальней стены, привязанные к кольцам толстой цепи из нержавейки, как для собак. На сгибе правой руки у каждого торчал внутривенный катетер, а в капельницу на левой руке накачивались антикоагулянты. Кто-то из них был напуган до безумия, другие будто не замечали, где находятся, а некоторые были поглощены экстазом. И все необычайно бледны.

Эшер остановился у перил балкона, глядя вниз. Вечер вроде бы начинался удачно. Возле приготовленных к еде людей он заметил пару новых лиц. «Данс макабр» привлекал Своих даже из Нью-Йорка и Атланты и очень был удобен для вербовки бесхозных вампиров. Вскоре анклав Эшера станет не меньше выводка Синьджона — если не больше.

Довольный ходом дел Эшер вернулся в кресло — трон красного дерева с алой бархатной обивкой, подаренный ему человеком-магом Кроули. Этот шарлатан рассчитывал узнать у Эшера пути Тавматургии, но быстро потерял интерес, узнав о цене такого знания. Хотя Эшер и сам не стал бы предлагать Объятие этому жадному до власти дилетанту.

Он щелкнул пальцами. Личная корова вышла вперед и встала у его ног на колени. Сегодня это была женщина, из-за бледного и изможденного лица казавшаяся старше своих девятнадцати лет. Не ожидая ни жеста, ни слова, она автоматически подняла правую руку. Эшер быстро снял крышечку с катетера и вставил в разъем иглу, от которой шла трубка внутривенной капельницы. Конец трубки он поднес ко рту и стал сосать. Личная корова закатила глаза под лоб и глубоко и шумно вздохнула. Голова закачалась взад-вперед.

Как только кровь коровы затемнила трубку, Эшер пережал ее наглухо и жестом велел Дециме подать ему бокал. Корова тяжело вздохнула, словно на грани оргазма, и обмякла, положив голову на сапоги Эшера. Повелитель вампиров недовольно хмыкнул и оттолкнул ее, как надоедливую собаку. Корова никак на это не отреагировала. Судя по слабой густоте крови, она была почти пуста. Надо будет напомнить Дециме, чтобы выбрала в погребе новый сосуд.

Попивая свежую кровь из бокала, Эшер устроился на троне мага поудобнее и позволил себе на миг расслабиться. Глаза его обежали ряд телевизионных мониторов под потолком. Один давал крупный план танцпола, другой показывал сцену, а еще два — вид улицы перед дверью. Эшер любил за всем присматривать. Эта черта и помогла ему стать одним из самых сильных повелителей Восточного побережья.

В свои сто девяносто один год Эшер по меркам Своих был почти юношей. Обычно Свои только к третьему веку существования успевали накопить такую власть, как он. Ну, он ведь во всем был исключителен, даже когда еще был смертным. Достаточно только посмотреть на впечатление, которое произвел он на своего неофициального «биографа».

Он родился в аристократической семье через тридцать лет после подписания Декларации независимости. Подпись его деда со стороны матери стояла под этим документом. Эшер, воспитываемый восхищенными черными няньками, не знал пределов своим желаниям. То любознательный, то жестокий, он проявил некоторые признаки интереса к профессии врача, а потому был отправлен в университет Виргинии продолжать образование. Оказавшись там, он пустился в разгул, который в конце концов и привел к исключению из университета.

Там он того поэта и встретил.

Они познакомились у игорных столов. Эшера молодой студент заинтересовал, потому что у них обоих был один и тот же болезненный склад ума. Хотя Эшер находил неспособность своего друга удержать в себе алкоголь то забавной, то отвратительной, они оставались приятелями и после того, как игорные долги поэта заставили его прервать учебу.

Из них двоих Эшер с самого начала был более сильной личностью. Чувствительного юного поэта и завораживало, и отталкивало хладнокровие его старшего друга. Эшер считал, что мир и чудеса его принадлежат тому, у кого хватит силы их взять. Нет пощады неумелому, слабому и тому, кто не желает или не умеет выжать максимальную выгоду из любой ситуации.

Хотя поэт горячо спорил с Эшером на эти темы снова и снова, заставить себя прервать эту дружбу он не мог. Как будто сила харизмы Эшера заставляла поэта искать его общества. Но были и другие, более прозаические причины таких отношений: не приходилось сомневаться, что поэт завидовал деньгам Эшера, его положению, его обаянию. Они вместе взрослели, общий интерес к смерти и умиранию продолжал их объединять, но одержимость поэта проявлялась причудливыми новеллами и стихами, а Эшер побрел по пути оккультизма. Шли годы, и они все реже и реже виделись. Поэт находил какие-то случайные редакторские заработки по всему Восточному побережью, иногда публикуя какой-нибудь томик готической поэзии. Эшера исключили из университета Виргинии, потом из медицинской школы Гарварда. В обоих случаях его обвинили в изъятии органов у трупов в оккультных целях.

После изгнания из Гарварда Эшер решил предпринять кругосветное путешествие для «расширения кругозора». В изолированной области Румынии, которая называется Трансильвания, он впервые узнал о кровавом культе Тремере. По слухам, это была группа бессмертных чародеев, практиковавших весьма темную, но исключительно мощную ветвь магии, известной как Тавматургия. Говорили, что ритуалы этой оккультной дисциплины требуют питья крови и игры с ней.

Заинтригованный Эшер почувствовал, что обязан узнать побольше об этих «вампирских колдунах». Поначалу его расспросы насчет культа Тремере встречали уклончивые, если не прямо враждебные ответы. Крестьяне, которые работали в полях, и важные бояре, которые ими правили, явно не желали помогать кому бы то ни было, кто интересуется Тремере. В некоторых деревнях было достаточно произнести это слово, чтобы все двери захлопнулись у него перед носом. Но Эшер был не из тех, кого могут обескуражить суеверные крестьяне.

Услышав рассказы о старом православном священнике по имени отец Магнус, о котором говорилось, что он эксперт по самым темным тайнам Румынии, Эшер решил найти его. Отец Магнус оказался стариком, кривым на один глаз, и предавался пьянству в местном трактире, но выяснилось, что древний клирик потрясающе сведущ насчет темных искусств. Вопреки физической слабости ум его был силен и являл собой практически энциклопедию оккультного.

Сперва старый поп отрицал все свои знания насчет Тремере, но после нескольких стаканчиков стал куда разговорчивее. Он утверждал, что Тремере — не просто колдуны, но истинные создания ночи — вриолода. Вампиры. Согласно легенде, тысячу лет назад группа честолюбивых магов занималась поисками бессмертия с помощью любых возможных средств. Эксперимент за экспериментом кончался неудачей, пока однажды в отчаянии члены ковена не поймали древнего вампира из клана, который издавна господствовал в крае. Состряпав зелье из его крови, колдуны смогли стать нежитью, как их жертва. Вернувшись в свой монастырь, они обратили и своих товарищей-колдунов, возрастая в числе и силе, пока не набрали ее столько, что провозгласили себя кланом, имеющим право на власть.

Магнус же и сказал ему, что Тремере больше не живут в Трансильвании, но перебрались в Вену незадолго до Возрождения. Еще он сказал, как узнать их по тотему — квадрат с закругленными углами, заключенный в нем треугольник.

Не теряя времени, Эшер тут же поехал в Австрию. На пути к городу Габсбургов он написал своему другу в Штаты о пережитых приключениях и о планах внедриться в секту культа крови. Это было глупо, как он потом сам понял, но тогда ему хотелось кому-то рассказать о событиях — на случай, если никогда уже не придется рассказывать.

Пробыв в Вене меньше недели, он вышел на колдуна крови по имени Каул: очевидно, его расспросы в Трансильвании остались хоть и безрезультатными, но не незамеченными. Совет Семи — по слухам, тех самых адептов, которые основали культ, — дал Каулу задание заинтересоваться любознательным иностранцем и прояснить его намерения. На Каула явно произвели впечатление сила личности и честолюбие Эшера, потому что именно он предложил Совету Семи взять американца в ученики секты под его руководством.

Вот так Каул — красавец с белокурыми волосами и молочно-белой кожей — стал его наставником. Тремере в отличие от иных вампирских культов много времени тратили на воспитание своих «рекрутов» перед их фактической трансформацией. Очень важно было, чтобы любой смертный, избранный вступить в их число, сперва был посвящен в колдуны, а потом только подвергся обряду, который сделает его Своим.

Под руководством Каула Эшер учился семь лет, пока не наступило время, когда решили, что он готов воспринять Объятие. Совет Семи вызвал Эшера на свое августовское собрание в 1838 году и велел вернуться в последний раз на родину, привести свои дела в порядок и оставить свое имущество в наследство «дальнему родственнику» — на самом деле себе под вымышленным именем. Эшер повиновался и вернулся в Америку. Корабль привез его в порт Нью-Йорк, и здесь он в предпоследний раз увиделся с поэтом.

Они встретились в мрачной и зловещей пивной, в печально знаменитом Бауэри. Эшер не слишком понимал, зачем он организовал эту встречу, — разве что где-то в его душе теплилось желание попрощаться. За рюмкой абсента он разговорился о своем порыве подчинить смерть своей воле и о стремлении к «запретному знанию». Через несколько минут Эшер понял, что собеседник смотрит на него с напряженным беспокойством, если не страхом, и запоздало сообразил, что не стоило пускаться в откровенность с товарищем былых времен. Он быстро нашел предлог для ухода, надеясь, что поэт забудет его рассказ или спишет на бред любителя абсента.

Приведя в порядок свои земные дела, Эшер быстро вернулся в венскую часовню. Там его встретил Каул. Одет он был в кроваво-красные одежды посвященного и представил Эшера пред очи Совета Семи. Клан Тремере гордился своими тщательно продуманными связями, что так не похоже было на другие общины вампиров. Остальные выбирали новообращенных случайно и по капризу, порождая создания, не ведающие о своем темном наследии. Клан Тремере держал все под тщательным контролем.

Каулу как его наставнику в ученичестве была предоставлена честь осушить кровь жизни Эшера. Когда он лежал на алтаре, Семеро один за другим выходили к нему. Эшер колол их в палец священным ножом, хранимым для этих обрядов, и выдавливал каплю их зараженной крови себе на губы. Когда через три ночи он очнулся, ему показали свидетельство о его смерти и некролог. Так кончилась его смертная жизнь и началась жизнь нежити.

И лишь через несколько лет после этого он узнал, что его последний разговор с поэтом принес плоды — своего рода. Взволнованный и потрясенный тем, что ему было рассказано, поэт написал два рассказа, в которых главные герои носили отнюдь не поверхностное сходство с Эшером. Совет Семи был недоволен тем, что счел несдержанностью Эшера, подвергающей весь клан опасности, но Эшер убедил всех, что беспокойство здесь излишне. В конце концов, люди, прочитавшие рассказы поэта, сочтут их за плод воображения и ничего больше. А склонность поэта к пьянству оттолкнет и тех немногих, кто мог бы хоть как-то воспринять рассказы всерьез. И вообще еще десяток-другой лет, и кто вспомнит писанину пьяницы в белой горячке?

Прошло десять лет, в течение которых Эшер оттачивал оккультное мастерство, изученное еще при жизни, становясь адептом Тавматургии. Он умел подлизываться и добился от Семерых поручения расширить силу клана на Америку.

В 1848 году он вернулся еще раз на родину, но на этот раз сильно переменившись. Объявив права на свое «наследство», он поехал по городам Восточного побережья, шпионя за конкурирующими кланами и собирая сведения впрок. И в одной из таких поездок он в последний раз встретился с поэтом.

Эшер заметил поэта на выходе из распивочной в городской трущобе. Был поэт до изумления пьян и выглядел невероятно больным. Эшер решил проследить за товарищем былых времен, продолжавшим свой кутеж. Он держался в тени, не давая себя заметить ни своей дичи, ни случайным прохожим. Почти все старались обходить поэта подальше, потому что он что-то бормотал, произнося имя своей жены и сам себя цитируя заплетающимся языком.

Эшер последовал за своей дичью в переулок и смотрел из укрытия, как поэт шумно блюет, уткнувшись в стенку. Только тогда он вышел вперед и похлопал однокашника по плечу:

— Старина, вам нехорошо?

Поэт вытер усы и повернулся, шатаясь, стараясь изо всех сил не упасть. Долгим взглядом он вперился в Эшера.

— Я знаю этот голос — я знал его когда-то!

— Старина, вы меня оскорбляете! Неужто вы не узнаете меня?

Брови поэта сдвинулись еще сильнее и вдруг разошлись, а глаза широко раскрылись.

— Боже мой! Ведь писали, что вы умерли в Вене от тифа!

— Не всему верьте, что читаете, да и тому, что пишете, старина! — Эшер засмеялся, хлопнул поэта по спине. — Пошли выпьем абсента! Я угощаю! Нам столько надо друг другу рассказать!

Он без труда затуманил сознание завсегдатаев пивной, потому что оно и так было затуманено достаточно. И все же Эшер не хотел, чтобы кто-нибудь заметил, что поэт свои последние часы провел в компании не только зеленого змия. Поэт пил и рассказывал Эшеру свою жизнь — то, что от нее осталось. Хотя его опусы имели некоторый успех, но скандал с одной поэтессой и процесс о клевете лишил его накопленных скудных сбережений. Вскоре после этого умерла от туберкулеза его жена. Он вернулся туда, где родился, в надежде преодолеть искушение пьянства и в этом, в общем, преуспел. Но один друг позвал его на день рождения, он поднял бокал в честь хозяйки — а дальше ничего не помнит.

Глядя, как поэт рыдает и бормочет над своей рюмкой, Эшер на самый краткий миг подумал, не обратить ли его, но быстро отбросил эту мысль. Чтобы ввести поэта в клан Тремере, его надо везти в Вену, а он явно умрет еще на корабле. Во-вторых, он не прошел долгой подготовки, необходимой, чтобы войти в круг волшебников крови. И, что всего важнее, поэт слишком романтичен и слабоволен для такого превращения. И вообще даровать бессмертие художникам больше в духе других кланов, вроде этих дегенератов Тореадоров.

Так что когда у поэта случился удар и он рухнул в канаву, Эшер просто оставил его умирать. Были у него дела поважнее.

Все это случилось сто пятьдесят лет назад.

За годы, прошедшие с его возвращения в Америку, Эшер утвердил себя как Понтифик всех Тремере в Северной Америке. Власть его росла с каждым поколением, он становился одним из самых почитаемых Своих в Америке, одним из тех, кого сильнее всего боялись. Но лишь пять лет назад, возвратившись в свои привычные земли, он решился на самый смелый свой ход.

Город Мертвых был вотчиной вампира Синьджона уже почти два века. Синьджон был принцем Вентры — клана, гордящегося своим аристократическим происхождением. Целью Эшера было сокрушить власть старого дурака, самому стать принцем. Поскольку закон Тремере запрещал создание потомства без разбора, план низложения врага предусматривал вербовку как можно большего числа бесхозных вампиров и привязку их к себе клятвой крови. К счастью, в сыром материале недостатка не было.

В годы перед Первой мировой число небрежно зачатых юнцов выросло впятеро. По миру шлялось куда больше, чем раньше, необученных новичков — спасибо взлету современных технологий и упадку суеверий. Большинство из них было побочным продуктом бездумных совращений. Вызванные к не-жизни, в которой они ничего не знали о своем наследии, они так и мотались по земле, бессмертные и одинокие, ища в своем существовании какой-нибудь смысл. Эшер был более чем рад им этот смысл дать.

Мертвый Город отличался от других городов Америки тем, что проклят был уже очень давно. Здесь Эшер мог действовать открыто, не опасаясь разоблачения людских властей. Отбросив к черту осторожность, он затеял прямую кампанию против местного принца. Открыл «Данс макабр», привлекающий как свободных дикарей, так и бунтовщиков-анархов. Новичков не-жизни было проще всего ловить. Они с жалким отчаянием искали кого-нибудь, кто скажет им, что делать, и объяснит тонкости общества Своих, а потому тут же соглашались дать клятву крови. Три раза испив крови Эшера, они оказывались связанными с ним, пойманными в сети родства куда более сильного, чем между ними и создавшими их сирами. С этой минуты они принадлежали ему умом, сердцем и душою — если у них таковая имелась.

Эшер считал себя слугой своего клана. Все, что делалось им с момента Становления, делалось к славе и процветанию Тремере. И все же даже самый преданный из сыновей может согрешить против отца. Так Эшер и нарушил один из самых важных законов: он стал создавать потомков вне ритуалов Тремере.

Как любой из Своих, он создавал их из комбинации любви и одиночества. Первую ему пришлось уничтожить. Он запретил ей создавать собственный выводок, как запретили ему Семеро, но однажды поймал ее на приеме человека в Объятие. Как ни горько ему было, но другого выбора не было — он поглотил ее, отобрав дар бессмертия, которым ранее ее же наградил. После этого он никогда не называл ее имени, и слуги его знали, что произносить это имя нельзя под страхом смерти.

Децима была второй попыткой, и он позаботился установить с ней связь крови сразу после создания, устраняя все возможные неприятные проявления свободной воли с ее стороны. А сейчас он готовил воспринять Объятие свою бесценную Никола. Впервые будут существовать одновременно два его птенца.

Эшера выхватило из мечтаний мигание света и грохот включенной диско-музыки. Выпрямившись, он подался в кресле вперед. Начиналось представление.

— Добро пожаловать и добрый вечер всем вам, дети ночи и наши гости! Милости просим на премьеру в «Данс макабр»! Сегодня мы приготовили для вас потрясающее представление, раз даже я это говорю! Дойдет до каждого! Кровавые развлечения, красивые женщины, превосходные мужчины и танец нашей Никола — все это еще до первых петухов! Не хочу отнимать ваше время пустыми разговорами — начнем с сегодняшнего Примера!

Занавес за спиной конферансье раздвинулся, открывая фигуры двух мужчин на центральной сцене: черного и белого. Оба совершенно голые, если не считать бойцовских кожаных поясов и тяжелых кандалов вокруг запястий и лодыжек, за которые они были прикованы к вбитому в пол штырю.

— Леди и джентльме-е-ены! Слева от вас — не кто иной, как башня ужаса ростом шесть футов четыре дюйма, весом в двести тридцать три фунта по имени Скальд! Группа крови — АБ минус! Три победы!

Справа от вас — ростом шесть футов три дюйма, весом двести двадцать фунтов, соискатель и сегодняшний Пример — Кро-Ман! Группа крови — 0 плюс!

«Звездники» в толпе беспокойно поежились, увидев своего приятеля, но ничего не сказали.

Они только переводили глаза с Кро-Мана на Скальда, у которого пасть ощерилась в постоянном оскале из-за шрама от левой щеки до места, где было когда-то ухо. Голову он выбрил наголо, включая брови. Если присмотреться, на всем его африканском теле не было вообще ни одного волоска.

Кро-Ман, тоже внушительного вида, таким страшным не выглядел. На лбу у него красовался здоровенный багровый кровоподтек, правый зрачок не шевелился. Он казался пьяным и держался на ногах нетвердо, пенис болтался белым питоном между колоннами ляжек. У обоих руки были в перчатках, усаженных бритвами.

Скальд воздел над головой оснащенный бритвами кулак, оскал его стал еще напряженнее. Глаза блестели как у человека по ту сторону здравого рассудка. Вампиры в публике заорали и захлопали. «Звездники» мрачно смотрели, но молчали.

Конферансье махнул кому-то за сценой, и к уже и без того заметному шуму присоединились выхлопы дизеля. С потолочных балок опустилась большая металлическая клетка. Прутья казались ржавыми, но такими не были. Конферансье достал из широкого рукава ключи, быстро расстегнул кандалы на бойцах и открыл дверь клетки. Как только гладиаторы туда вошли, дизель переключил скорость и поднял клетку высоко в воздух, раскачивая над танцполом.

Скальд холодными глазами смотрел на Кро-Мана, пока они оба держались за покрытые запекшейся кровью прутья. Кро-Ман все встряхивал и встряхивал головой, будто пытался прояснить зрение.

Конферансье улыбнулся, обнажив жемчужно-белые клыки.

— Танец начинается!

И снова врубилась музыкальная запись, громче даже, чем раньше. Скальд кинулся из угла, бритвы на кулаке полоснули голое тело Кро-Мана. Воздух наполнился запахом насыщенной адреналином крови. Завсегдатаи клуба взвыли и заулюлюкали от чистой радости.

Кро-Ман влепил удар в челюсть Скальда, аккуратно срезав почти всю его нижнюю губу. Черный пошатнулся назад, оскал превратился в алую ухмылку. Но Кро-Ман еще не успел просмаковать свой удар, как Скальд схватил противника за мошонку и дернул.

Кро-Ман взвизгнул и инстинктивно прикрыл раненый пах, давая Скальду возможность вдвинуть кулак с бритвами в незащищенное лицо, почти начисто срезав нос. Глаза Кро-Мана полезли из орбит, пока он отплевывался и откашливался, чтобы не задохнуться от заполнившей пазухи крови. Зрители заржали и завыли, отпихивая друг друга в борьбе за лучшие места под клеткой, запрокинув головы к разинув рты. Даже кое-кто из «звездников», захваченный кровавой горячкой, ржал и аплодировал. И вообще Кро-Мана никогда особенно не любили.

Кро-Ман проигрывал и знал это. Он схватился за безволосый пах Скальда. Чернокожий попытался уклониться, но места для маневра не хватало, и Скальд взревел, как бык в кастрационном станке. Толпа завопила от восторга, когда половые признаки чернокожего хлопнулись на танцпол. Произошла небольшая давка — кто-то из вампиров постарался подобрать ошметок.

Обезумев от боли, Скальд немилосердно лупил Кро-Мана в лицо, выбивая глаза, пропахивая борозды на лбу и скулах. Алым дождем хлестала кровь из подвешенной клетки, брызжа на бешено пляшущих под ней вампиров.

Ослепленный и смертельно раненный, Кро-Ман подставил Скальду горло в ритуальном жесте поражения. Смертельный удар был быстр и — если сравнивать с предыдущим побоищем — почти безболезнен. Кро-Ман упал на сетчатый пол клетки, жизнь его уходила толчками через вспоротую яремную вену, заливая танцующих. И последняя мысль у него была такая: может быть, всего лишь может быть, не дошло бы дело до такого конца, научись он только читать.

Клетку опустили на сцену, где стоял позади конферансье мужчина в белом халате и с докторским чемоданчиком. Теперь, когда жажда убийства ушла, Скальд стал ощущать последствия своего увечья. Он свалился поперек тела Кро-Мана, глаза его остекленели, руки впились в остывающую плоть противника. Вызванные наступающим шоком подергивания создавали впечатление, что он оплакивает павшего врага.

Ветеринар вошел в клетку и присел рядом с изувеченным бойцом. Глянув на конферансье, он покачал головой. Как бы то ни было, а это был последний бой Скальда.

Конферансье выступил вперед, взмахнул руками, призывая публику к тишине.

— Ну, леди и джентльмены, каков ваш выбор для нашего бравого бойца? Да — или нет?

Секундная тишина, потом публика ответила как один человек, и голоса слились в примитивном мотиве:

— Он — наш! Он — наш! Он — наш!

Конферансье кивнул, показывая, что понял, и повернулся в сторону балкона Эшера. Повелитель вампиров, вздохнув, встал и оперся на перила. Заведенная публика, что люди, что Свои, задрали головы, скандируя:

— Эшер! Эшер! Эшер!

— Итак, милорд? Что будет с ним? — спросил конферансье.

Эшер посмотрел на умирающего чемпиона, потом кивнул. Вопль радости вырвался из груди всех зрителей. Ветеринар сунул в карман стетоскоп и положил шприц с приготовленным смертельным снадобьем обратно в чемодан.

— Делай, — приказал Эшер.

Ветеринар погрузил клыки в шею Скальда, вознаграждая его призом, за который борется каждый претендент в этой клетке, — бессмертием.

Эшер отвернулся. Ему уже наскучило.

— Вряд ли Скальд будет рад вечности без своего штыря, — ухмыльнулась Децима.

— А зачем ему штырь? — ответил Эшер, небрежно пожав плечами. — Он войдет в число Своих.

— Старые привычки умирают трудно. Вы это знаете лучше других, милорд.

Эшер застыл, потом медленно повернулся к своей подручной.

— Придержи язык, отродье! Если хочешь сохранить его во рту.

Децима почтительно опустила глаза, но никаких других извинений не добавила. Эшер мысленно завязал себе узелок — проследить, чтобы ее как следует наказали, и снова переключил внимание на сцену.

«Данс макабр» призывал под его знамена бесхозных вампиров, но служил не только этой цели. Когда-то Свои пользовались бандами парий общества, цыган, например. Но после Второй мировой цыгане стали редкостью, да и слишком Заметны были. К счастью, конец двадцатого века позаботился снабдить Своих отмороженными городскими юнцами, болтающимися по улицам городов Европы и Америки. Всегда есть такие, кто готов продать свой род в надежде приобщиться к силе Своих. И они даже зачастую так рвались в вампиры, что готовы были привести еще и родственников и друзей. Вот и сейчас клуб был набит такими охочими к запретным наслаждениям козлами, ведущими на бойню баранов.

Эшер из многолетнего опыта знал, что лучший способ привязать к себе служителей из людей — потворствовать их порокам. Наркотики, алкоголь, секс, насилие — вот инструменты, которыми он чаше всего гнул людей по своей воле. И даже то, что на их глазах забили до смерти одного из них, их не отрезвило.

Снова открылся занавес, на этот раз на сцене был мягкий диван с кожаными путами и стременами, как на гинекологическом кресле. Рядом стоял большой барабан лототрона, набитый пластиковыми номерками.

— А теперь — развлечение с участием публики! — объявил конферансье, махнув в сторону кулис.

Двое «звездников» вытащили на сцену отбивающуюся женщину. Она была одета в дорогой, если не безупречный деловой костюм, а на голове у нее была наволочка. Конферансье шагнул вперед и содрал эту наволочку прочь, открыв спутанные белокурые волосы и перекошенное от ужаса лицо секретарши лет тридцати. Женщина пыталась крикнуть, но ей мешал резиновый кляп.

Ее подтащили к дивану. Когда державшие попытались ее усадить, у нее случился припадок отчаянной силы, и она одного из них смогла лягнуть так, что он ее выпустил. Второй этого не ожидал, и она сумела вывернуться из его хватки и броситься к двери.

Вдруг перед ней оказался конферансье. Схватив женщину за рукав, он тыльной стороной ладони отмахнул ее так, что она покатилась на пол и осталась лежать, оглушенная. Конвоиры бесцеремонно схватили ее за локти и подтащили к дивану, потом стали грубо сдирать с нее одежду и выдернули кляп. «Звездники» в публике стали вопить и притоптывать ногами в такт:

— Трах! Трах! Трах! Трах!

Раздев и привязав жертву, двое «звездников» подошли к барабану. Один из них дернул ручку, барабан завертелся, включилась барабанная дробь, прервавшаяся звоном цимбал. Второй открыл люк и запустил туда руку. Вытащив номерок, он подал его конферансье.

— Сегодня наш счастливец — номер 467!

Минута тишины — люди в публике смотрели на корешки своих билетов, потом раздался хриплый рев триумфа. «Звездник» с бритым черепом и вытатуированной на нем паутиной стал проталкиваться вперед к сцене, взметая в воздух кулак, а приятели на ходу хлопали его по плечам.

— Ну, везунчик, Уэбб! — взвыл кто-то одобрительно, толкнув его в плечо.

Когда Уэбб вылез на сцену к своему призу, Эшер уже потерял интерес к зрелищу. Что-то его беспокоило — но он не мог понять, что именно. В этот момент секретарша очнулась, увидела над собой Уэбба и завопила. Эшер поманил к себе Дециму.

— Ты сказала, что Кавалера получил удар ножом. Кто это сделал?

— Кро-Ман утверждал, что старик, хотя по его описанию это невозможно. Мог пырнуть ножом ребенок, но я в этом сильно сомневаюсь.

— Почему?

— Я видела тело Кавалеры. Грудь вся в синяках, и несколько ребер сломано — будто нож загоняли в него кувалдой. Может быть, он и погиб от руки человека, но я так не думаю.

— Ты считаешь, что его убил кто-то из выводка Синьджона? Но зачем? Зачем кому-то из них бросаться на помощь человеческому ребенку и старику?

Децима пожала плечами. Ее глаза не отрывались от сцены ритуального изнасилования, разыгрывавшейся внизу.

— Синьджон — ваш враг. Кавалеру убили за то, что он — «звездник», а не чтобы помочь ребенку. Наверняка птенец считал, что оказывает услугу своему сиру, убивая вашего служителя.

Эшер кивнул. В ее словах был смысл. Он откинулся назад, задумчиво поглаживая подбородок.

— Кавалера был жалким идиотом, но его смерть — оскорбление моей чести. Оставить ее неотомщенной нельзя. Кроме того, «звездники» не допускают мысли, что я оставлю безнаказанным такое нарушение границ. Завтра ночью убейте в возмещение кого-нибудь из «черных ложек».

Эшер глянул вниз на сцену. Уэбб уже кончил и теперь натягивал штаны. Лицо секретарши было избито, изо рта текла кровь, глаза опухли от слез. Уэбб подмигнул, осклабился приятелям, столпившимся у сцены, и поднял большой палец. Толпа взревела голодным зверем, и снова началось скандирование с притоптыванием.

— Трах по балде! Трах по балде!

Рядом с Уэббом возник конферансье, держа в руках поднос с различными тупыми орудиями — от разводного ключа и до обрезка бейсбольной биты. Уэбб задумчиво оглядел экспозицию и выбрал традиционную свинцовую трубу.

— Трах! По! Бал! Де! Трах! По! Бал! Де!

Секретарша увидела, что сейчас будет, но не стала отбиваться или молить о пощаде. Она поняла, что ее окружают чудовища — люди и нелюди, — и положение безнадежно. Вместо вопля она просто отвернула голову и закрыла глаза. После пятого удара от ее черепа почти ничего не осталось. Довольный своей работой Уэбб взметнул в воздух окровавленный обрезок трубы на обозрение шайке. Публика одобрительно завопила.

Уэбб спрыгнул со сцены, его приветствовали приятели, поздравляя с удачным выступлением. Команда уборщиков быстро унесла тело секретарши за кулисы. Их обязанностью было проследить, чтобы на теле не осталось ничего, позволяющего его опознать, когда оно с грузом уйдет в реку. Эшер не с каждым призом был так осторожен — только с теми, кого могут искать.

Свет померк, и оглушительный ритм электронной музыки вдруг прервался. Эшер наклонился вперед, мощными руками вцепившись в подлокотники. Теперь все его внимание было приковано к расположенной внизу темной сцене. Переминавшиеся на танцполе люди и вампиры замолкли, разговоры забылись, и тут колонки вновь ожили, на этот раз начальными нотами саундтрека «Мисихимы» Филиппа Гласса. Ярко-синее цветовое пятно возникло на сцене, высветив одинокую фигурку, свернувшуюся клубком на полу.

Это была женщина, одетая в классическую пачку белого газа. Ниже было белое атласное трико, подчеркивавшее сложение танцовщицы. На ногах — красные пуанты, и ленты тщательно завязаны ниже колен. Волосы убраны в мягкий пучок, расположившийся ниже затылка шелковым облаком. И без того бледная кожа стала еще бледнее от по-клоунски белого тонального крема, щедро присыпанного тальком.

Музыка взлетела, и танцовщица томно подняла голову, глядя на публику. Глаза ее были густо подведены, как у принцесс Древнего Египта, а губы вымазаны ярко-алой помадой.

Взгляд Никола прошел по поднятым лицам — и бледным, и людским, но все они были голодные, — и вдруг сомнение и смятение, заполнявшие голову, пропали. У нее есть зрители, и пора танцевать.

Глаза Эшера прищурились, лицо стало сосредоточенным. На его глазах будущая невеста поднялась и встала на пуанты, будто поддерживаемая невидимыми ниточками. Ее грация когда-то притянула его к ней и с тех пор не переставала поражать.

Двигаясь со спокойной легкостью дикой кошки, Никола показала публике катетеры, введенные в локтевые сгибы. Покачиваясь под музыку, она медленно открыла клапаны. Несколько вампиров возбужденно ахнули — это воздух наполнился запахом крови. Ритм учащался, движения танцовщицы ускорялись, скольжения сменялись пируэтами, арабесками и фуэте, уносившими ее вдоль сцены, как юную газель, а кровь летела алыми дугами в толпу.

«Звездникам» танцы Никола казались скучными, если вообще не противными, но они смотрели, боясь оскорбить Эшера. А вот Свои собрались у края сцены, и темные винного цвета глаза блестели в предвкушении. Для созданий, уже десятки, если не сотни лет лишенных человеческой сексуальности, этот танец был вершиной эротики. Те, кому повезло попасть под брызги крови, стонали и заходились от наслаждения, слизывая с пальцев драгоценную жидкость.

Музыка приближалась к кульминации, и Никола завертелась по сцене, как дервиш. На последнем пируэте она споткнулась и чуть не потеряла равновесие. Снежно-белую пачку и трико так залило яркой кровью, что невозможно было отличить, где кончается трико и начинаются пуанты. Она опустилась на сцену. Грудь ее тяжело вздымалась, набирая воздух. Запах свежей крови манил неодолимо, и Эшер почувствовал, что возбуждается.

Как и кое-кто из публики, если судить по доносящимся снизу звукам. Один из вампиров, анарх в клетчатой рубашке и бейсбольной кепке козырьком назад, вскочил на пандус, обнажая клыки в предвкушении утоленного вожделения.

Публика дружно ахнула, когда Эшер прыгнул на пандус с балкона. Схватив анарха за шиворот, он поднял его на вытянутой руке, как нашкодившего щенка.

— Я не убью тебя, птенец, потому что ты новичок в Городе Мертвых и еще не знаешь его правил. Но запомни раз и навсегда: эта женщина Никола — моя! Я понятно говорю?

— Д-да, милорд!

Удовлетворенный Эшер метнул юного вампира обратно в толпу. Повернувшись к публике спиной, он нагнулся поднять Никола, закрыл клапаны на ее катетерах и бережно взял на руки. Лицо ее прижималось к его груди, и была она тиха и прекрасна, как фарфоровая куколка.

 

Глава 3

Заслышав крики, отец Эймон поднял глаза от молитвенника. Прищурившись, он попытался определить расстояние и направление. Свет, отбрасываемый поставленными свечками, играл и дрожал, отчего шевелились и колебались окружающие тени. В церкви Сент-Эверхильд звуки имели тенденцию порождать эхо, и даже проведя в ней столько лет, он не до конца выработал умение точно определять источник шума, приходящего с улицы. Хотя это и было не важно. После заката он за дверь ни ногой.

Колени хрустнули, когда он встал с молитвенного коврика, и четки качнулись в руках, как плотничий отвес. Почти ни одна полночь не проходила без того, чтобы мессу не прервали крики или выстрелы с улицы. И опять-таки, раз двери святилища забаррикадированы, какая разница? Никакой — для епархии, которая много лет назад лишила освящения церковь Сент-Эверхильд. Точнее сказать, просто вычеркнула.

Приход исчез из всех книг, но продолжал существовать как слух — городская экклезиастическая легенда, если хотите.

Впервые он услыхал о «приходе проклятых» еще в семинарии, где о нем говорили шепотом, каким рассказывают истории о привидениях. Тогда он и помыслить не мог, что однажды будет искать этот приход и сделает его своим.

Он скривился, когда ревматизм стрельнул острой болью в правое колено. Спать на груде рогож в неотапливаемом помещении с протекающей крышей — не лучшее в его состоянии, но у него не было большого выбора жилья — да и желания выбирать. Ковыляя по проходу, он поглядел на ряд тяжелых деревянных скамей, поваленных как костяшки домино, и напомнил себе, что надо бы их поставить, а молитвенники, разбросанные по всему полу, собрать, отряхнуть пыль и положить на место. То, что храм Сент-Эверхильд оставлен Церковью, еще не значит, что он забыт Богом.

Когда отец Эймон дошел до лестницы, ведущей на колокольню, крик стал громче. Кажется, он доносился со стороны Черной Ложи. Отец Эймон застыл в нерешительности, потом стал подниматься по скрипучим деревянным ступеням. Идя вверх по узкому и пыльному колодцу винтовой лестницы, он знал, что не в силах изменить исход чего бы то ни было, что происходит внизу. Может быть, это и была его кара — видеть ужас на ужасе и оставаться бездеятельным. Когда-то, давным-давно, он поддался наущению Сатаны — думать, что действует как орудие Господа. Из-за своей греховной гордыни сейчас он годился лишь на служение у алтаря церкви Сент-Эверхильд.

С усилием выдохнув, он открыл люк звонницы. Эти восхождения на колокольню были ближе всего за последние десять лет к выходу наружу после заката. Колоколов, которые когда-то висели на звоннице, не было уже тогда, когда он здесь появился, но, судя по толщине сгнивших веревок и размеру одного оставшегося языка, были они внушительными. На колокольне было четыре больших и узких окна, выходящих на стороны света, открывающих ничем не заслоненный вид на Город Мертвых. Отсюда смотрел отец Эймон на жизнь своего «прихода».

С востока текла река, темно поблескивая, как священное вино в отраженном свете города. К северу располагалась территория «звездников». К югу — Улица-Без-Названия, неофициальная нейтральная зона округи, где теснились несколько еще оставшихся здесь лавок. А к западу, почти прямо через улицу от Сент-Эверхильда, стояла Черная Ложа.

Отец Эймон не знал, что здесь появилось раньше — храм или масонская ложа. Оба здания были очень старые. Быть может, Святой Надзор был избран воздвигнуть церковь Сент-Эверхильда как вызов антипапскому порождению франкмасонов. А может быть, масоны построили свою ложу как оскорбление Папе. Только одна личность в Городе Мертвых знала это точно — Синьджон, но его отец Эймон не собирался спрашивать.

Священник посмотрел на улицу и увидел источник криков. В свете луны поблескивал серебряный оскал мертвой головы на куртке «черной ложки» — владелец куртки держал пистолет у головы вопящей женщины. Это была либо проститутка, либо злополучная туристка, по ошибке забредшая сюда, потому что среди граждан Мертвого Города не было такого дурака, чтобы вылезать после заката из относительной безопасности своей норы.

Что-то отвлекло внимание отца Эймона от сцены грядущего изнасилования — какое-то движение в переулке напротив. Раздался звук, будто захлопнули книгу, и «черная ложка» дернулся и выпрямился, как если бы внезапно растянул мышцу на спине и пытался ее успокоить. Он бросил пистолет, забыв о своей жертве, стараясь засунуть руку за спину и вытащить из спины арбалетный болт, потом свалился с придушенным бульканьем. Женщина уставилась на своего насильника, потом посмотрела туда, откуда прилетела стрела. Не успела она поблагодарить своего спасителя, как раздался тот же щелчок, и второй болт вонзился ей в горло, приколов к стене, как бабочку.

Отец Эймон не видел, кто стрелял, но насмешливый хохот убийцы заполнил ночной воздух, и отец Эймон затрясся, как мокрая собака. Он перекрестился и пробормотал молитву об умерших. Потом поспешил вниз, в относительный уют церкви. Ему не хотелось думать о том, что он только что видел, но не удавалось избавиться от мысли, что это было начало чего-то страшного даже по меркам Мертвого Города. То, что подручная Эшера осмелилась убить одного из людей Синьджона прямо возле дверей церкви, было плохо.

Нога разболелась так, что в глазах темнело. Потянувшись за кафедру, он достал квартовую бутылку бурбона с желтой этикеткой. Проклиная собственную слабость, отец Эймон сделал приличный глоток. Выпивка обожгла изнутри почти так же жарко, как стыд.

Первый глоток за ночь — всегда самый стыдный. А потом они становились мягче и легче, как и воспоминания, как и боль. Отец Эймон устроился на единственной скамье, которую он удосужился поднять за десять лет, прошедших с его прибытия в церковь, изогнул больную ногу так, чтобы ее поддерживала скамья. Дешевое виски притупляло чувства, и отец Эймон подумал, что надо будет поставить и остальные скамьи.

Прямо завтра.

* * *

Райан очень старался вести себя тихо. Клауди велел ему не беспокоить чужую даму, пока она спит. Хотя чего там ее беспокоить — она же мертвая.

Ну, может, не совсем мертвая. Как та крыса, которую он как-то нашел в переулке. Эта чужая дама — та, что помогла ему и Клауди, — она из Своих. Вроде Своих. Клауди ему сказал днем, когда Райан проснулся, что она другой породы, не той, что вампиры в Мертвом Городе. Что это значит, Райан толком не понял, но раз Клауди так говорит, значит, так и есть. Насколько мог судить Райан, Клауди знал все. Иногда он думал, был ли его настоящий отец такой же умный и хороший, как Клауди, но почему-то ему казалось, что нет, иначе мама разрешила бы ему с ними остаться.

А о маме он думал все время. Иногда он вспоминал в мечтах, как оно было, пока не пришли чудовища и не забрали ее. Они тогда все время переезжали, в основном из одной грязной однокомнатной квартирки в другую. Мама днем спала, а всю ночь работала, и потому Райан много времени проводил с няньками. Если няньку найти не получалось, мама запирала его одного в квартире. Он рано научился сам о себе заботиться. В три года он уже умел звонить 911 и разогревать лепешки в микроволновке. Почти все время он сидел и смотрел телевизор, пока не приходила мама. Сделав себе что-нибудь поесть, она ему читала рассказики вроде «Любопытный Джордж едет на велосипеде» или «Майк Муллиган и его паровая лопата». Потом они ложились спать. До последнего времени Райан редко спал отдельно от матери. Они жили все время за день до извещения о выселении, но Райан никак этого знать не мог. Для него это была нормальная и счастливая жизнь.

А потом явились чудовища.

Райану до сих пор еще снились об этом кошмары. Это случилось перед самым рассветом. Они с мамой только легли спать на день — потому что из-за ее расписания они спали обычно до двух-трех часов дня, — когда раздался страшный треск, и дверь вылетела напрочь, и вошли какие-то чужие люди и страшная женщина. Мама закричала Райану, чтобы он бежал, но он слишком испугался и не хотел ее оставлять; он просто вцепился покрепче ей в руку и держался изо всех сил.

Страшная женщина показала рукой на маму, и чужие люди стали стягивать ее с кровати. Райан держался, и потому его тоже стянули. Страшная женщина схватила его и оторвала от мамы, держа за волосы и глядя на него, как на вошь или что-то в этом роде. Райан закричал, больше от страха, чем от боли, и мама вырвалась из рук держащих ее мужчин и стукнула страшную женщину, обозвала ее нехорошим словом и велела его отпустить.

Страшная только засмеялась и ударила маму наотмашь. Мама упала на кровать, хотя удар был несильный.

Райан слишком испугался, чтобы драться или плакать, он мог только забиться под диван, как всегда делал, когда по телевизору показывали что-нибудь слишком страшное. Вроде бы никто его не заметил. Мужчины схватили маму и поволокли к выходу, а страшная шла за ними. Уже закрывая дверь, она обернулась и глянула прямо туда, где прятался Райан, и улыбнулась. Вот тут он и увидел остроконечные зубы и красные глаза. Райан понял, что маму забрали чудовища.

По телевизору в такую минуту всегда появлялись полисмены, но сейчас их не было. Через день Райан понял, что мама не вернется.

Тогда он уложил немногие вещи, которые у него были — несколько предметов одежды и пару кукол с лицами телевизионных персонажей, — и отправился искать маму на улицах Мертвого Города.

Почти все время он проводил, прячась от подростковых банд, разыскивая еду в мусорных ящиках и на свалках и ища себе нору, где спрятаться. Маленький, он умел заползать туда, куда почти никому не пришло бы в голову заглянуть. В отличие от прочих жителей Города Мертвых Райан бродил по ночам — только так он мог иногда увидеть мать. Он здорово научился прятаться позади строя «звездников» — это было захватывающее ощущение: проделать что-нибудь, что не должно было никак удаться. Но это была не игра — неудача стоила бы жизни.

Проведя несколько недель на улице, Райан встретил Клауди. Немногие из жителей Города Мертвых оставляли для него объедки и старую одежду у своих дверей. Хотя эти вещи были явно предназначены ему, Райан стал настолько осторожным, что всегда ждал, чтобы никого не было, и лишь тогда выскакивал из укрытия и брал оставленное. Однажды, когда он с волчьим голодом вцепился зубами в недоеденный бутерброд, оставленный для него, открылась дверь, и пара мужских рук втащила его внутрь.

Первым инстинктом Райана было вырваться, и он стал лягаться и вопить, вцепляться зубами в эти руки, пока они его не выпустили. Тогда он забился в угол, под стол, стараясь стать как можно меньше. Оттуда он сердито глядел на белобородого мужчину в вылинявшей футболке, который стоял между ним и дверью. Райан достаточно смотрел телевизор, чтобы понять, что перед ним хиппи.

— Черт побери, пацан! Я тебе помочь пытаюсь, ничего больше. И не надо кусать меня за руки! — рявкнул мужик, высасывая кровь из ранки.

Он не казался особенно страшным, но Райан на горьком опыте убедился, что в Мертвом Городе вещи бывают обманчивы. Злость сошла с лица хиппи, когда он пригляделся к Райану получше.

— Боже мой, пацан! Я видал уличных кошек пожирнее тебя! Послушай, прости, что я тебя напугал, я просто не хотел, чтобы ты смылся, сечешь? Я тебя давно уже засек, и мне стало не по себе, что такой мелкий тип болтается сам по себе. Где твоя мама, малыш?

— Ее забрали чудовища.

— Да? Какие?

— Те, что с пятью лучами.

Бородатый скривился:

— Так твоя старушка у Эшера?

— Моя мама не старуха!

— Я знаю, малыш. Это просто такой оборот речи, не обращай внимания.

Что-то в этом бородатом Райану нравилось. Может, то, что он был немного похож на Тима Вышибалу, который работал в одном клубе, где танцевала мама. У Тима Вышибалы тоже была борода, но не белая, и такая же линялая крашеная футболка. Еще у него была кожаная куртка, и он ездил на мотоцикле. Мама говорила, что Тим Вышибала — ангел, хотя Райан не видел у него ни крыльев, ни ореола. Может, этот дядька тоже ангел?

Уже не боясь нападения, Райан огляделся впервые с момента, как сюда попал, и увидел, что в комнате полно книг. Он медленно выполз из-под стола, вертя головой во все стороны.

— Это все ваши книги, мистер?

— А чьи же еще? Ты любишь книги, малыш?

Райан энергично закивал. Глаза его расширились, когда он увидел знакомую обложку. Вытащив из кучи «Уступи дорогу утятам», он держал книжку, как сокровище. Глаза его блестели, будто он встретил старого друга.

— У меня была такая книга! Мне ее мама читала на ночь!

— Хотел бы ты прочитать эту книгу, сынок?

— Я... я еще не умею читать.

Бородатый улыбнулся и жестом попросил Райана принести ему книгу:

— Ничего, я тебе ее почитаю, если хочешь.

Райан посмотрел на хиппи, потом на книгу, потом опять на старика.

— Меня зовут Райан.

— Отлично, Райан. А меня друзья называют Клауди.

Райан засмеялся — впервые за очень долгое время. И ему это понравилось.

— Смешное имя.

Клауди расхохотался. Кажется, он тоже давно этого не делал.

— Ага, правда?

С этой минуты Клауди стал другом Райана. Мальчик полюбил старика и поверил ему так, как никому на свете — кроме мамы. И если Клауди говорит, что чужая дама хорошая, — значит она хорошая.

Даже если она взаправду чудовище.

Райан отложил книжку с картинками, которую делал вид, что разглядывает, и подошел получше рассмотреть чужую тетю. Она лежала на полу, на старом армейском одеяле. Клауди отодвинул книги, чтобы освободить для нее место. Она была одета в то же, что и на улице, — даже не потрудилась снять сапоги или куртку. Руки она сложила на груди и вроде бы не дышала. Не видно было, открыты у нее глаза или нет, потому что она была в темных очках. Райан наклонился ближе и вгляделся в свое двойное отражение. Он чуть набрал веса с тех пор, как стал жить у Клауди, но все еще был худой. От этого он казался старше своих пяти лет. Он скосил глаза и высунул язык, захихикав, когда его отражения повторили эту гримасу.

— И тебе доброе утро.

Райан пискнул и откатился назад, когда чужая тетя опустила руки и села. Она повернула голову, следя за его движением, но глаза по-прежнему не были видны за темными очками.

— Я вас не дразнил! Честно!

— Я тебе верю, Райан. Не надо меня бояться. — Она встала и потянулась, кожаная куртка заскрипела. — А где Клауди?

— Пошел по делам. Скоро вернется. Через час будет уже темно. — Он замолчал, глядя на нее задумчиво. — А вы в самом деле чудовище?

Чужая тетя кивнула, охлопывая свои карманы. Вроде бы вопрос ее не обидел.

— Можно сказать и так.

— А какой породы чудовище?

Чужая усмехнулась мальчику, показав жемчужные клыки.

— Можно сказать, что я — чудовище для чудовищ.

— Вот это да!

— Покажи тех, кого обычно ставят на охрану, — шепнула незнакомая.

Райан на миг прищурился, потом показал на молодого парня, у которого на бритой голове была вытатуирована паутина.

— Вот этот. — Он надолго замолчал, потом показал в сторону коренастого чернокожего с тугими косичками и зловещего вида мачете на поясе. — И вот этот обычно тоже. Я думаю, они друзья.

Они наблюдали за домом, где Эшер держал Никола, когда она не танцевала в клубе и не составляла ему компанию. Хотя Райан и неизвестная были всего в тридцати футах, кучка «звездников» у входа их не заметила, потому что они стояли в ливневой канаве на той стороне улицы. Райан встал на пластиковый ящик от молочных пакетов, чтобы выглядывать из-за бетонного края канавы.

— Ты за ними каждую ночь отсюда следишь?

— Почти. Когда дождь идет, тогда нельзя. Вот почему я так легко убегаю от «звездников» — ныряю в старые канавы и ухожу от них.

— А крыс ты не боишься?

Райан пожал плечами:

— Сперва боялся — они на меня шипели и всякое такое, но я понял, что, если взять палку или что-нибудь в них бросить, они от меня отстанут. А Клауди говорит, что они меня больше боятся, чем я их. И вообще они всего лишь животные.

— Ты смелый мальчик, Райан. Смелее многих мужчин.

Неизвестная улыбнулась и потрепала его по волосам. Райан окаменел. Сперва она подумала, что это из-за ее прикосновения, но потом она глянула в сторону и увидела, что дверь дома открывается. Вчерашняя вампирша — с арбалетом — вышла и махнула рукой чернокожему с мачете, а тот коротко хлопнул в ладоши. «Звездники» вытянулись по стойке «смирно». Один из них достал сотовый телефон, и через секунду черный «кадиллак» пятьдесят седьмого года подкатил к тротуару.

— Это Децима, — шепнул Райан, показывая на вампиршу. — Я ее ненавижу. Она злая.

В голосе мальчика звучала не по годам зрелая ненависть.

Децима повернулась к дверям дома и нетерпеливо повела арбалетом. Из двери вышла Никола и встала в свете лампы над крыльцом, моргая, как спросонья. Она была одета в облегающее платье из белого бархата, обтягивающее ее, как вторая кожа, обнажающее достаточно высоко бедра и с глубоким вырезом. Один из «звездников» бесстыдно осклабился. Обладатель мачете заметил это и скатился к нему по ступеням.

Ухмылка «звездника» слиняла, сменившись неподдельным страхом. Он попятился, подняв руки, будто пытаясь закрыться от удара.

— Обиа, я ничего такого не думал! Вот богом тебе клянусь!

— Нет смысла клясться мне своим богом, дурак! — прогремел Обиа. — Здесь Город Мертвых, и только дьяволы услышат твои молитвы!

При этих словах мачете обрушилось вниз мощным ударом. «Звездник» вскрикнул, когда мощный фонтан крови ударил из обрубка, где только что была правая кисть. Его товарищи попятились, бормоча ругательства, но никто не бросился ему на помощь, и он, зажимая руку, свалился на тротуар.

— Ты оскорбил лорда Эшера если не словами, то помыслами! — снова загремел голос Обиа. — Подобная наглость не остается безнаказанной!

Удар был быстр как молния. «Звездник» заорал от боли, когда мачете отделило его нос от лица чище хирургического скальпеля.

На незнакомую это произвело впечатление, но не потрясло.

— Значит, Эшер поставил сторожить свою будущую тонтон-макута. Интересно.

Вдруг вспомнив о Райане, она посмотрела на мальчика. А тот созерцал разделку «звездника» с жутким спокойствием. Когда она снова повернулась к сцене действия, недисциплинированный бандит лежал в расплывающейся луже, а Обиа тщательно вытирал клинок.

Децима ухватила Никола выше локтя, потащила вниз по ступеням и впихнула на заднее сиденье поджидавшего автомобиля. Обиа влез следом за ней, а татуированный скинхед сел спереди рядом с водителем.

Как только захлопнулись дверцы, Райан соскочил с молочного контейнера и подхватил его на руки.

— Побежали — за ней!

Он вильнул в устье водостока, толкая перед собой контейнер, пока не вышел к магистральной канаве. Там он аккуратно положил контейнер на узкую дорожку — две такие дорожки шли по обеим стенам канавы.

— Мы под землей. Как мы можем за ними следовать, если не видим, куда едет машина?

— Четверг! — объяснил Райан, торопясь дальше по водостоку. — Она по четвергам всегда ездит к нему! А по средам и субботам — всегда в клуб!

— К нему — это к кому?

— К Эшеру, конечно! — ответил Райан, закатывая глаза под лоб.

 

Глава 4

Дом Эшера поражал размерами — когда-то люди строились с размахом. Что отличало его от соседних домов квартала — так это то, что соседних домов не было — остались только кучи щебня да зияющие симметричные ямы там, где были фундаменты. Тут дело было не в реконструкции города — Эшер сам приказал их снести. Он любил идущих к нему гостей видеть загодя. На границах квартала стояли часовые, и ставили туда более старших и опытных членов банды, вооружив их «узи» и помповиками.

Но все же жители в квартале имелись. Мерцали свечи, дымок от косяков поднимался туманом из разрушенных подвалов, которые «звездники» использовали как ночлежки или казармы. Но самые ближние к дому ямы были полностью затемнены, и обитали там существа более жуткие. Эти ямы служили входами и выходами для дома, соединяясь с ним подземными туннелями, и доступ туда был разрешен только Своим. Многие бесхозные птенцы и те, кто еще не привязал себя к Эшеру до конца, пережидали там дневное время.

Улица перед домом жила своей жизнью — там бесцельно толпились «звездники», щеголяя цветными шмотками и татуировками. Некоторые развалились на широкой лестнице, ведущей к зданию, остальные устроились на импровизированных стульях из пластиковых ящиков. Старшему из них на вид было не больше двадцати пяти, младшему вряд ли было больше тринадцати. Женщин среди них заметно не было, зато навалом было огнестрельного оружия, торчащего из-за пояса у каждого.

— Интересно, — пробормотала про себя незнакомая, разглядывающая эту улицу с шестого этажа дома за два квартала от нее. — Этот Эшер организовал себе небольшую армию социопатов.

— А как ты так далеко видишь в таких очках? — спросил Райан, прищуриваясь в ту же сторону, куда смотрела она. — Мне отсюда ничего не видно!

— У меня глаза не такие, как у тебя. Я ночью вижу лучше, чем люди днем.

— Класс! Как котеночек?

— Вроде того.

— У меня был котеночек по имени Коко, но хозяин квартиры узнал и заставил его отдать. Он сказал, что у Коко блохи. Он был злой, я его не любил. Хозяина, а не Коко.

Неизвестная встала на колени и положила руки Райану на плечи. Ключицы его на ощупь были как распорки воздушного змея.

— Райан! Мне надо, чтобы ты сделал то, что я скажу, понимаешь? Я попытаюсь проникнуть в твердыню Эшера и посмотреть, как можно выручить твою маму. Но мне никак не пробраться туда незаметно.

— А как же вы попадете внутрь?

— Я попрошу у него работу.

— Как?

— Ясно, что он ищет наемников — и людей, и Своих. Если он будет считать меня другом, я, быть может, смогу его захватить врасплох. Но он не должен узнать, что мы с тобой знакомы. Поэтому ты сейчас со всех ног дуй к Клауди и там оставайся, о'кей? А если увидишь меня на улице, не подавай виду, что ты меня знаешь, понял? От этого зависит жизнь твоей мамы.

Райан не по-детски серьезно кивнул:

— Я понял. Вы будете внедряться, как копы по телевизору.

— Ты понял. Теперь давай обратно к Клауди. Здесь небезопасно.

Райан направился к слуховому окну, потом обернулся к ней.

— Леди, у вас есть дети?

Неизвестная кивнула, грустно улыбнувшись:

— Давно когда-то были. Девочка.

— А что с ней сталось?

Незнакомка замолчала на долгую секунду, глядя поверх крыш на звезды, тускло мерцающие сквозь нечистый воздух и зарево городских огней.

— Она выросла, и я стала ей не нужна. Райан на миг замялся, держась за ручку дверцы.

— Мне вы нужны, леди. И моей маме тоже.

Неизвестная глубоко вздохнула, медленно выдохнула, потирая лоб.

— Мальчик, это не телепередача. Я не для того приехала в Город Мертвых, чтобы выручать твою мать.

— А зачем тогда?

— По своим причинам. Вряд ли ты их поймешь. Иногда я сомневаюсь, понимаю ли их сама. — Она долгим взглядом посмотрела на оборванного мальчишку, потом улыбка чуть тронула углы ее рта. — Только я ничего не обещаю, понимаешь? Ты это запомни. А теперь беги, пока тебя никто не увидел!

Райан усмехнулся. Глаза его горели неподдельным восторгом. Впервые с момента, как она его увидела, он был похож на настоящего, живого ребенка.

* * *

Убедившись, что Райан ушел, неизвестная расправила плечи в кожаной куртке и вышла из дверей жилого дома. Не надо было, чтобы он видел ее в действии. У него были все причины ненавидеть и страшиться таких, как она, и ей не хотелось пугать его зрелищем своей вампирской натуры. И более того: не надо было, чтобы он понял, как ей самой трудно подавлять свои наклонности. Не дай Бог, еще этот ребенок окажется лицом к лицу с Другой.

Она шла по пустынной улице к кварталу Эшера. Иногда мелькали огоньки фургона или испуганное лицо выглядывало из окна второго этажа, но с виду Мертвый Город действительно вымер.

Только в этом случае внешность была, разумеется, обманчивой. Вдруг путь ей заступили три фигуры. Двигались они легко и быстро, как крадущиеся пантеры. Неизвестная застыла как вкопанная, но не попыталась бежать.

— Я ж вам говорил, что мы ее найдем, если выждем время, — сказал один из вампиров голосом сухим и шелестящим, как пустой кукурузный початок.

— Это я сказал, что она пытается отсюда выбраться! — зарычал второй.

— Заткнитесь оба! Насчет заслуг будем спорить, когда отнесем ее голову Синьджону! — рявкнул третий.

— Ну-ну, — ухмыльнулась презрительно неизвестная. — Что у нас тут? Трое козлят из семерых выросли в наглых козлов?

Первый вампир возмущенно фыркнул и вытянулся в полный рост.

— Прошло твое время оскорблять Вентру, тремерская сука!

Незнакомка улыбнулась и покачала головой:

— Слушайте, ребята, вы бы лучше поискали, кого ищете.

— Не пытайся сбить нас с толку, ведьма! — зарычал второй вампир. — Мы знаем, что это ты казнила одного из служителей принца! Твоя визитная карточка торчала у него из спины! Ты оскорбила нашего Мастера, убив одного из его людей на самых ступенях Черной Ложи! И подобная наглость должна быть покарана!

— До вас, дебилов, никак не дойдет? Повторяю: я не та, кого вы ищете! А сейчас я еще раз по-хорошему вас прошу дать мне дорогу...

— Хватит! — загремел третий вампир, и они на нее набросились.

Первый зашел сзади, второй прыгнул вверх, третий бросился пригнувшись. Неизвестная встретила третьего четким ударом подкованного сапога в челюсть, да так, что он повис на сапоге, как сорванная садовая калитка, вывесив язык розовым червем. Второй со всего размаха налетел на пружинный нож, проколовший ему легкое, как детский шарик. Вообще-то для Своих такие раны — пустяк, но не тогда, когда нанесены специально заговоренным против них оружием.

Второй вампир завизжал, как кастрируемый жеребец, судорожно пытаясь слезть с ножа. Рванув на груди рубашку, он обнажил бледную безволосую грудь. Кожа вокруг раны уже почернела и распухла, на глазах становясь гангренозной.

— Это что еще за тремерское чернокнижие? — прохрипел первый.

Второй закашлялся и рухнул на булыжники мостовой — мертвый по-настоящему. Неизвестная, не теряя ни секунды, уже повернулась к первому вампиру, погружая нож ему в правый глаз. Вампир заверещал, и почти тут же левый глаз у него полез из орбиты, распухая, как у персонажа из мультфильма, потом лопнул.

Третий попытался удрать, но путь ему загораживала та, кого он секунду назад считал добычей. Воздев руки, он, брызгая слюной, забормотал что-то вроде мольбы о пощаде, но тут нож вошел ему в брюхо. Вампир рухнул наземь и задергался у ее ног, как червяк после дождя на горячем асфальте. Умер он почти так же быстро, как от выстрела в сердце или в мозг.

Со скучающим видом неизвестная переступила через последнюю жертву и направилась куда шла, пока ее не отвлекли. Она сделала три шага и застыла, заслышав щелканье патронов, загоняемых в стволы автоматов.

— Стой! — велел женский голос.

Из тени выступили несколько «звездников» с «АК-47» в руках. Во главе их шла уже знакомая вампирша — та, которую звали Децима. Она была одета в черную кожаную куртку, кожаные джинсы, в руках держала заряженный арбалет. Оглядев бойню, она нахмурилась, потом снова посмотрела на неизвестную.

— Что тут происходит?

— Уже ничего.

— Ты со мной не умничай, юница!

Она кивнула ближайшему из «звездников», и тот носком сапога перевернул мертвых вампиров. Они уже почти наполовину сгнили.

— Из выводка Синьджона, Де... то есть миледи!

Децима нахмурилась еще сильнее и снова обратила пристальный взор к незнакомке.

— Ты убила Синьджоновых отпрысков — зачем?

— Я их не трогала, они на меня напали.

— Почему?

Неизвестная криво улыбнулась, показывая глазами на арбалет Децимы.

— Очевидный случай неправильной идентификации личности. Они решили, что я — это ты.

Децима возмущенно выпрямилась, будто позвоночник у нее стал стальным стержнем:

— Обхохочешься!

— Ага. Так вообрази себе, что я должна чувствовать!

— Бесстыжая сука! — рявкнула Децима, размахиваясь в молниеносной хлесткой пощечине.

Неизвестная перехватила ее руку в миллиметре от своего лица.

— А это такой способ благодарить за серьезную услугу?

— Чего ты хочешь, юница? — прошипела Децима, вырывая руку. Черты ее лица свело яростью. Она была в гневе, но в голосе ее звучала солидная доля неуверенности — и еще чуточка страха. Неизвестную вампиршу она невзлюбила с первого взгляда, но бросать ей вызов сейчас не хотела. Не зная, на что та способна, Децима не могла рисковать поражением на глазах у своих людей.

Неизвестная улыбнулась, чуть наклонив голову. В линзах ее очков отразилось взбешенное лицо Децимы.

— Я слыхала, вы работников набираете.

* * *

— Кто идет? — рявкнул охранник, наставляя ствол на вышедшие из тени фигуры. Часовые на блокпостах считали себя элитной гвардией Эшера и к своей работе относились всерьез.

Децима даже не подумала отозваться на оклик. Часовой подобрался, но тут же узнал правую руку Эшера.

— Ах, это вы, миледи!

Децима прошла мимо него, не отреагировав на подобострастное обращение, будто часового здесь и не было. Неизвестная проследовала за ней. Взгляд «звездника» следовал за ней несколько секунд, но, когда она повернулась, блеснув темными очками, часовой быстро отвел глаза и стал смотреть в темноту за пределами поста. Когда дело касалось таких же людей, агрессивность и злоба «звездников» могли бы сделать честь волчьей стае, но Своих они уважали инстинктивно.

Дом Эшера возвышался над взорванным ландшафтом гигантским надгробием. Неизвестная вгляделась в дом, переключившись в спектр зрения Притворщика, — и ей пришлось прикусить язык, чтобы не выругаться вслух. Силовые поля, окружающие крепость, пульсировали и дрожали сдержанной силой.

Здесь явно поработала магия — что подтверждало слухи о принадлежности Эшера к колдунам на крови из клана Тремере. Неизвестной приходилось раньше иметь дело с вампирами огромной силы, но эта сила лежала в области дисциплины ума, а не оккультизма. Магию она знала по своим делам с наемными алхимиками и заклинателями вроде кицунэ Ли-Лиджинга и малого демона Мальфеиса — это Мальфеис придал ее пружинному ножу заклинание против Своих, — но никогда она в темном искусстве сама ничего не делала серьезного. Здесь же по заплетенным цепям эфирной энергии, окружающей дом Эшера, было ясно, что у хозяина связи в сверхъестественном мире весьма серьезные. Значит, работа будет хитрой. Очень хитрой.

Завидев Дециму, «звездники», ошивающиеся возле твердыни Эшера, вытянулись по стойке «смирно». Вампирша, поднимаясь по ступеням, даже на них не глянула. Она остановилась у порога, положив руку на дверную ручку в виде рычащей львиной головы.

— Вот дом моего принца, сердце его владений. Это сила его, ставшая материей. Я тебя предупреждаю в первый и последний раз, юница: не уклоняйся от центрального коридора, иначе ты обречена.

Произнеся это ритуальное предупреждение, Децима распахнула дверь и жестом пригласила неизвестную войти.

Пол здания вдруг ушел вниз, как дно «Гравитационной бочки» на ярмарке, и интерьер завертелся каруселью. Прижатая к стене центробежной силой, неизвестная увидела мелькание многочисленных дверей, превращающихся в ящериц, потом в птиц, потом снова в двери. Кое-какие из дверей находились прямо над головой, другие под ногами, третьи висели в воздухе.

Из ниоткуда и отовсюду зазвучал голос Децимы:

— Не двигайся. Не пытайся открыть двери, которые ты видишь. Безопасен только коридор. Он всегда ведет к Эшеру, где бы он ни был. Закрой глаза. Ты видишь коридор?

Неизвестная послушалась. Головокружительная карусель дверей исчезла, сменившись изображением совершенно обыкновенного коридора, декорированного тщательно подобранными обоями и портретами в золоченных рамах. Когда неизвестная сосредоточила зрение на коридоре, перед ней появилась Децима и нетерпеливо взмахнула рукой:

— Побыстрее! Я не могу тут с тобой возиться всю ночь, юница!

Неизвестная с крепко зажмуренными глазами шагнула вперед. Она шла за Децимой, следуя всем извивам коридора. Иногда коридор поворачивал обратно, и оказывалось, что она идет туда, откуда пришла. Приходилось подавлять головокружение, когда коридор извивался и склеивался, образуя лист Мебиуса. И все же она не могла не восхищаться искусством и знанием, необходимыми для создания такой большой магической конструкции. Много ушло силы и времени, чтобы так тщательно запутать пространство. По сравнению с твердыней Эшера дом, названный Ловушкой Призраков, казался кукольным домиком в башмачной коробке.

Наконец Децима остановилась перед массивной дубовой дверью с эмблемой Тремере и обратила к неизвестной сердитый взгляд:

— Здесь зал аудиенций. Наш господин ждет внутри. Скажи мне твое имя и линию крови, чтобы я могла о тебе объявить.

Неизвестная покачала головой:

— Если он захочет узнать мое имя и как звали моего папочку, сам спросит.

У Децимы задергалась челюсть.

— Ты дерзкий птенец! С каким удовольствием я тебя раздавлю!

— Хорош трепаться, открывай эту дверь на фиг.

У Децимы глаза налились алым — но она все же открыла дверь.

Зал аудиенций застилали бархатные драпри и кроваво-красные гобелены с оккультными символами, вышитыми золотой нитью. Освещали зал несколько церковного стиля канделябров, каждый размером со взрослого мужчину и каждый поднимал к небу сотню свечей. Принц этих владений сидел на кресле пятнадцатого века в стиле Савонаролы, а за ним располагалась точная копия знаменитого Окна Роз собора Нотр-Дам, висящая на стальных тросах и подсвеченная сзади. У ног его свернулась в позе спящей кошки Никола, полузакрывшая глаза от ласки вампира, который гладил ее волосы.

Эшер, наклонившись вперед, обращался к двум «звездникам», служившим стражей для Никола, — белому с паутинной татуировкой и гаитянцу по имени Обиа. Говорил он тихо, но внушительно.

— Мне все равно, кого вы найдете, — хотя я предпочел бы, чтобы это был кто-то из невысоких, если вы меня понимаете. Не из тех, которых потом сильно не хватало бы и кто мог бы оказаться полезным. — Эшер обернулся на звук вошедшей Децимы и жестом отпустил «звездников». — Идите и делайте что должны.

Неизвестная оглядела прошедшую мимо пару. Тот, что с татуировкой, в отличие от охранника на блокпосту открыто встретил ее взгляд и осклабился, выходя из зала. Очевидно, еще не все служители Эшера были доведены до кондиции.

Эшер откинулся в кресле, положив руку на шелковистые волосы Никола, будто это была верная собака у ног.

— У тебя есть что доложить, лейтенант?

— Сегодня ночью уничтожены трое из выводка Синьджона. Они искали меня, чтобы отомстить за убитого мною «черную ложку».

— Отличная работа, Децима.

— Это не она их свалила, а я.

Эшер выпрямился, вгляделся в неизвестную.

— Кто этот птенец, Децима? И почему ты ее не объявила?

— Она не позволила.

Эшер приподнял бровь и снова посмотрел на вампиршу в темных очках.

— В самом деле? Кто ты, юница? И чьей крови объявляешь ты себя?

— Моим сиром был сэр Морган, Лорд Утренней Звезды, кажется, Вентра. Но он бросил меня почти сразу после Объятия. Я не принадлежу ни к одному клану.

Эшер наклонился вперед, в глазах его выразился интерес:

— Ты анарх?

— Точнее было бы сказать «ронин», милорд, — криво улыбнулась она.

— Ты утверждаешь, что убила троих из выводка моего врага. Зачем?

Неизвестная пожала плечами:

— Я ж говорила вот этой леди с крючками в сиськах: перепутали. Они на меня наехали — я их положила. Все просто.

— Зачем ты здесь?

— Дошли слухи, что вы народ набираете. Поговаривают, джихад заваривается между вами и Синьджоном.

Эшер порывисто встал, заставив Никола резко отодвинуться в сторону.

— Джихад? В Городе Мертвых никакой джихад не идет, моя милая! Я просто защищаю свои интересы. И глупо было бы с моей стороны этого не делать, учитывая агрессивность моего оппонента. Ты со мной согласна?

— Полностью, милорд.

Сапоги Эшера застучали по красному дереву пола — он обходил нового рекрута, пристально рассматривая.

— Даже людскому глазу ясно, что ты — женщина необычайных сил и способностей. Ты пышешь силой, как только что выкованный меч — жаром. Я был бы рад, если бы ты вступила в мой анклав, незнакомка. Не иметь клана — это среди Своих не считается великим достоинством, юница! И ты, несомненно, уже узнала эту горькую правду. Тебя многое ждет в грядущие годы: Город Мертвых — всего лишь ступень, у меня планы на всю страну! Брось свой жребий на мою сторону, моя милая, и в новом тысячелетии ты можешь оказаться во главе целого города — если не целого региона!

— Соблазнительно. И что я должна сделать, чтобы вступить в клан?

— Поклясться в верности мне как своему сюзерену, принеся клятву крови.

Незнакомка застыла камнем:

— Ты меня сделаешь траллсом?

Эшер улыбнулся и поднял руку умиротворяющим жестом.

— Ты не поняла меня, друг мой! Я прошу всего лишь клятвы — у меня нет желания привязывать тебя ко мне. Нет, мне нужна твоя служба, но полностью по твоей свободной воле! Только путем взаимного согласия мы можем получить выгоду от нашего сотрудничества! Принесение клятвы крови — всего лишь формальность, если ты на нее согласишься. Но я твердо верю в обряды и традиции нашего рода: именно они отличают нас от более бестиальных видов.

— Тогда ладно, я согласна. А то надоело мне, что всякий панк с клыками на меня наезжает. Хватит мне уже быть самой по себе.

Эшер улыбнулся и хлопнул ее по плечу:

— Мне приятно это слышать, моя дорогая! Ты приняла разумное решение. — Он щелкнул пальцами, и Никола встала, покачиваясь, как тростинка. — Никола! Принеси клинок!

Танцовщица нырнула за трон и вытащила кинжал в богато украшенных ножнах. Двигаясь как лунатик, она подала клинок принцу вампиров. Эшер снисходительно улыбнулся и погладил ее пальцем по щеке.

— Правда, она несравненна, мой друг?

— Ну, в общем, красивая.

Эшер вперился в незнакомку тяжелым взглядом:

— Она моя и только моя. Это понятно?

— Совершенно понятно, милорд.

Закатав левый рукав, Эшер обнажил внушительное мускулистое предплечье. Вытащил кинжал из ножен. Рукоятка из чистой платины, огромный кусок красного железняка в головке рукояти — лезвие блестело в свете свечей, как лед. Одним движением Эшер распорол внутреннюю сторону руки от локтя до запястья. Края раны выпятились, раскрылись, обнажив несколько слоев тканей. Будь Эшер живым, жизнь его хлынула бы алым фонтаном, но так ему пришлось сжать себе руку чуть ниже локтя, выдаивая рану, чтобы пошла кровь. Через несколько секунд вязкая красная жидкость, больше похожая на патоку, чем на кровь, выступила из пореза.

— Прими сие, кровь мою, о дочь Моргана! Испей моей сути и поклянись в верности мне, Эшеру, принцу Города Мертвых. Испей и стань сама моей крови! — мощно раскатился эхом голос Эшера.

Незнакомка встала на колени.

— Я клянусь тебе в верности, Эшер, принц Города Мертвых, — ответила она. — Кровью твоею да будет существование мое посвящено службе и славе твоей.

Прижав губы к ране, она стала сосать предложенную кровь. Веки Эшера затрепетали, глаза закатились, и стон человека на грани оргазма вырвался из его горла. С внезапным прерывистым вздохом он вырвал руку и шагнул назад, моргая, как со сна.

— Хватит!

Неизвестная кивнула и встала. Эшер опустил рукав, и вид у него был какой-то неспокойный.

— Теперь поди. С этой ночи ты под моей защитой и у меня на службе. Для начала я прошу своих новых рекрутов быть всегда наготове и поблизости.

Неизвестная поклонилась, прижав левую руку к сердцу.

— Как пожелаете, милорд.

Эшер хлопнул в ладоши, призвав вампира в рваных одеждах и с всклокоченной бородой алкаша. Тот боязливо поклонился своему хозяину:

— Чего изволите, милорд?

— Покажи новенькой катакомбы, Торго. Проследи, чтобы она хорошо устроилась.

— Слушаюсь, хозяин.

Следом за шаркающим слугой неизвестная вышла из зала, а Децима глядела ей вслед, не скрывая враждебности. Как только дверь за ними закрылась, подручная Эшера повернулась к хозяину, дрожа от ярости:

— Зачем вы ее взяли? Я этим блядским глазам под очками ни на цент бы не поверила!

— Ревнуешь, милая? — ухмыльнулся Эшер, возвращаясь на свой трон.

— К кому тут ревновать? — фыркнула Децима. — Языкатый выблядок, ищущий, где напакостить!

— Ты сама знаешь, милая, что это не так, — упрекнул ее Эшер. — Ты, как и я, ощутила ее силу. Кем бы ни была эта неизвестная, она в любом случае — ходячее оружие.

— Она опасна, Эшер! Вы играете с солнцем, принимая ее в анклав! По-моему, ее надо бы просто убить!

— Слишком много беспокоишься, Децима. И дурак я был бы, если бы дал такому сильному агенту уйти на службу Синьджону! А вообще я считаю, что друзей надо держать близко от себя, но врагов — еще ближе. Вот почему я велел, чтобы она жила в катакомбах: потому что собираюсь тщательно проследить, когда и куда будет она уходить и приходить. К тому же, если от нее будет слишком много хлопот, я либо поставлю ее под полную связь крови, либо наложу заклинание, от которого у нее мозг сварится, как капуста.

— И вы уверены, что поводок у вас в руках? Мне не понравился ваш вид, когда она пила от вас.

Тыльная сторона ладони Эшера ударила Дециму в щеку. Вампирша отлетела к стене с такой силой, от которой у человека сломался бы позвоночник.

— Забыла свое место, юница! Последнее время это слишком часто стало с тобой случаться. Не будь ты моим потомком, ты бы уже была истинно мертва!

Децима поднялась, шатаясь, вытирая с лица кровь.

— Простите меня, сир.

— Возможно, и прощу. Но сначала отнеси от меня послание в Черную Ложу. Скажи ему, что произошли некоторые прискорбнейшие недоразумения между его и моими силами. Скажи, что я заинтересован в перемирии и что приглашаю его сегодня в полночь на переговоры в «Данс макабр».

— Как прикажете, милорд. Чем-нибудь еще могу служить?

— Оставь нас, — коротко бросил Эшер, протягивая окровавленную руку к Никола. — Я останусь наедине с моей будущей невестой.

— Как пожелаете, мой принц, — прошептала она, пятясь прочь из зала аудиенций.

Когда закрылись тяжелые дубовые двери, Децима про себя поклялась, что еще увидит, как и эта человечина, и эта сука-анарх жизнью своей поплатятся. Десятки лет Эшер принадлежал ей — и вот теперь ее выбросили ради этой балерины из музыкальной шкатулки! И ясно, что новенькая рвется заменить ее на месте лейтенанта у Эшера, а этот паразит ею настолько очарован, что вполне согласен! Ладно, пусть эта сука строит свои козни.

Дециму она врасплох не застанет.

 

Глава 5

Закрыв глаза от клубящегося вокруг хаоса, неизвестная шла за вампиром по имени Торго по внутренностям дома Эшера.

— Затейливо, блин, — пробормотала она, спускаясь вслед за своим гидом по левой винтовой лестнице. — Как вы тут дорогу находите?

— Когда привыкнете, не так трудно выходит, миледи, — ответил Торго. — Принц Эшер — всегда в сердце дома, где бы он ни был. Как его найдете, так дальше уже все просто.

— Найду? А как я его буду искать в этом дурдоме? — фыркнула она.

Торго оглянулся на нее через плечо:

— Вы же его кровь пили, нет? Кровь зовет кровь. Только и дела, что ее слушать.

Неизвестная остановилась на миг, прислушиваясь к себе. Что-то в ней вибрировало, как отвечает тонкий хрусталь на звук камертона. Ощущение было слабым, но постоянным и чуть-чуть зловещим.

— Понимаю, — пробормотала она напряженно.

И они пошли дальше вниз, пока не добрались до обширного подвала с каменными стенами и земляным полом. Подземелье было просторно и занимало вдвое больше места, чем стоящее над ним здание. Его загромождали выброшенные диваны, старые кушетки, негодные матрасы и испачканные подушки — как в подземном притоне бродяг. Видна была сеть туннелей, расходящихся от центрального зала, как спицы от колеса, самых разных размеров — от выложенных кирпичом коридоров и до почти что крысиных нор. Если не считать нескольких крыс и мокриц, в подземелье было пусто.

— Главные катакомбы, — объяснил Торго. — Рекруты нашего хозяина живут здесь.

— Похоже, никого нету.

— К рассвету будет полно. Я бы советовал найти место, пока народ не набился.

— А если я не захочу здесь спать?

— Ты же слышала, что сказал хозяин: останешься поблизости с остальными рекрутами!

— Тогда тебе не повезло, Торго.

Рука ее выстрелила, схватив вампира за волосы. Хотя Торго был куда сильнее, чем казался, прежняя жизнь алкаша и опыт драк с бывшими собутыльниками никак не делали его подходящим противником для вампирши такой силы. Он взвыл, как кот, когда серебряное лезвие пружинного ножа вошло между ребрами и нашло сердце, а потом свалился кулем мокрого белья. Неизвестная затолкала уже разлагающееся тело вампира под старый диван красного бархата, вонявший испариной и мочой, чтобы его не сразу заметили.

И понеслась по туннелю, по которому, судя по виду, чаще всего ходили. У нее не было никакого желания оставаться в казармах Эшера, и чем раньше она окажется подальше от них, тем лучше. У повелителя вампиров была мощная харизматическая личность. Оставаться близко от него — это только усилит связь между ними, что очень четко осознавал Эшер.

Она и клятву крови давать не собиралась, но, похоже, избежать этого никак нельзя было. Отказаться — значило бы вызвать у него подозрения. Ей трудно было удержать себя в руках. Десятки лет ее инстинктивной реакцией на встречу с другим вампиром было убить его на месте. Играть по их правилам и в их игры — это была изнурительная работа. Зато она узнала, где находится мать Райана. Да, но отобрать ее у Эшера будет хитрой задачей. Этот гад держит женщину в тяжелом трансе — и наркотиками наверняка накачал по самые уши. От этого невольные невесты становятся куда более сговорчивыми.

Через несколько минут неизвестная вышла из тоннеля в открытый подвал возле дома. Яма была усеяна разбитыми бутылками, брошенными презервативами и высохшими тушками обескровленных крыс и собак. Развалившийся марш деревянной лестницы вел наверх. Поднимаясь, неизвестная услышала голоса. Она инстинктивно переключилась в овердрайв — эти дураки Свои называют такой режим быстрохождением, — выходя из области людского восприятия. Овердрайв изнуряет и требует много энергии, но на ее уровне мастерства он фактически делал ее невидимой для нетренированного глаза.

Она взлетела по лестнице как бабочка, быстро, почти не касаясь ногами. Для ее зрения трое людей, собравшихся возле горящего мусорного ящика, застыли, как восковые фигуры. В воздухе дрожал звук, больше похожий на подводные серенады горбатых китов, чем на человеческую речь. Неизвестная узнала «звездника» с паутинной татуировкой на черепе, рядом с ним человека по имени Обиа и решила, что стоит, наверное, послушать. Найдя темный угол, она обернула себя тенью — давно уже она овладела вампирским фокусом быть невидимой, оставаясь на открытом месте. Удовлетворившись маскировкой, она отключила овердрайв.

Застывшие бандиты немедленно задвигались, голоса их вернулись к нормальной скорости. Говорил «звездник» с татуировкой:

— Так ты с нами, кореш?

— С вами, Уэбб! — осклабился третий «звездник», белый, высокий, с шипами волос и татуировкой НЕУДАЧНИК на левой руке.

— Только чтобы не дрейфить, усек? Очко у тебя сыграет, я тебе тут же маслину в лоб, понял? Врать не буду, кореш, — тут можно и не вернуться. Но если вернемся, на всю жизнь бабок хватит. А то и дольше. Эшер бывает очень щедр, когда ему такая блажь вступит.

Неудачник кивнул в знак понимания.

— Я в игре, Уэбб. Ты мне только скажи, что надо будет делать.

Уэбб усмехнулся и кивнул Обиа, чтобы тот передал ему рюкзак.

— Вроде бы один из братьев Борхес сегодня ночью ждет «ложек» в доках. Только «ложки» этого не знают. Эшер расколол код, которым они пользуются, когда сговариваются насчет продажи дури. И Борхес сегодня ждет дела, только он думает, что дело у него с ребятами Синьджона. — Он открыл рюкзак и достал кожаную куртку — на ней была эмблема «ложек» с Веселым Роджером. — И уж не нам его разуверять, верно?

Неудачник нахмурился при виде куртки вражеской банды.

— Это чего, мне одеться по-ложечному?

— Только ненадолго.

— Не врубился. Почему просто не выйти, завалить этого фраера и забрать товар?

— Лорду Эшеру не надо, чтобы братья Борхес наезжали на него! Ты насчет «разделяй и властвуй» слыхал, дубина?

— Не.

— В общем, так велел Эшер, а потому мы так и будем делать. Просек? А теперь надевай куртку на фиг и поехали работать!

Ворча себе под нос, Неудачник повиновался, сняв куртку «звездника» и нацепив облачение «ложки».

Неизвестная смотрела из укрытия с живейшим интересом. Что у Эшера в рукаве? Он какое-то крупное дело задумал на эту ночь. И не стоит пропускать представление, обещающее стать гвоздем сезона.

* * *

— А где Пико? — буркнул Дарио Борхес, оглядывая юнца в куртке «ложки». — Обычно он покупает.

— Пико пострадал при несчастном случае пару дней назад, — ответил «черная ложка» с татуировкой на бритом черепе. — Очень печально. Мы все еще никак не можем прийти в себя.

Разговор шел в складе номер 69, на берегу реки между городом и Городом Мертвых. Здесь пахло кофейными бобами и машинным маслом. Представитель «ложек» стоял, прислонившись спиной к джутовым мешкам «арабики», зажав в руке кейс. Борхес, маленький человечек с прилизанными усиками и брюшком, выдающим его средний возраст, стоял напротив, держа спортивную сумку. По обе стороны от него стояли двое массивных мужиков в темных костюмах. Под мышками у них слегка оттопыривалось.

Борхес пожал плечами:

— Мои соболезнования. Деньги у вас с собой?

«Ложка» осклабился и открыл кейс, показывая Борхесу аккуратно сложенные пачки сотенных.

— Две сотни штук за четыре кило, как договаривались. Хотите пересчитать?

Борхес напряженно улыбнулся и качнул головой:

— Не требуется. Я верю Синьджону. По крайней мере в этом.

Он щелкнул пальцами, давая одному из телохранителей знак взять кейс.

Уэбб отдернул кейс и отступил на шаг.

— У вас так, а у Синьджона по-другому. Сначала снежок, потом сахарок, амиго.

Телохранитель полез было под пиджак, но Борхес положил тщательно наманикюренную ручку ему на локоть.

— Франкмасон отлично вышколил своих слуг, — печально произнес он. — Что ж, как хотите.

Он шагнул вперед, протягивая сумку. Уэбб улыбнулся и шагнул навстречу, поднимая руку, будто хотел сумку взять, но вдруг свалился на пол.

Первая пуля попала Борхесу точно в сердце, свалив как лося на водопое. Телохранителей нафаршировали пулями, прежде чем они успели дотянуться до кобуры. Уэбб поднялся с окровавленного пола, ухмыльнулся своим компатриотам, скрытым за мешками с кофе, и поднял большой палец в знак победы.

Обиа и Неудачник выползли из укрытий, смеясь и вопя боевые кличи.

— Как, блин, конфетку у ребенка отнять, на фиг! — заорал Неудачник, пиная все еще кровоточащий труп одного из охранников, да так, что тот перевернулся на спину. Уэбб опустился на колени, выдернул из мертвой руки пистолет и стал его тщательно рассматривать.

Приток адреналина стал спадать. Неудачник поглядел на трупы и поскреб голову.

— Я вот чего не понял: на фиг я вам понадобился? Вы бы с Обиа могли вдвоем завалить этого лоха одной левой.

— А знаешь что? Ты прав, — согласился Уэбб, всаживая пулю в живот товарища.

Неудачник застыл, раскрыв рот, в тупом удивлении глядя на дыру в животе, и только потом рухнул. Уэбб наклонился и вложил пистолет в руку мертвого охранника, потом встал, глядя на следы бойни, и отряхнул штаны.

— Эй, Обиа! Пора заняться той вудуистской штукой, что у тебя так классно получается!

Обиа кивнул и полез в ранец. Оттуда он вытащил мачете, завернутый в промасленную тряпку. Уэбб смотрел, как колдун держит клинок с обрядовой бережностью.

— А правду говорят, что ты этой штукой отсек сотню рук, пока был тонтон-макутом?

Обиа рассмеялся — сочным, темным смехом.

— Безбожно врут! Я две сотни оттяпал!

С этими словами он замахнулся и опустил мачете на шею Борхеса, отделив голову одним ударом. Тщательно стерев кровь, он снова завернул оружие в ткань и вернул в рюкзак. После этого вытащил оттуда герметичный контейнер «таппер-вэйр» и бросил его Уэббу.

Уэбб улыбнулся и вставил косяк в рот, снимая резиновую крышку. Обиа поднял голову Борхеса за волосы — хотя их и было мало — и бросил внутрь. Уэбб полез в нагрудный карман куртки и вытащил две металлические ложки. Хихикая от удовольствия, он поставил перед собой контейнер, а Обиа достал одноразовую зажигалку. Уэбб осклабился еще шире, когда друг зажег сигару, а потом поднес бутановое пламя к ложкам, коптя их нижнюю сторону. Потом Уэбб бросил ложки туда, где была голова, и наклонился закрыть крышку.

— Как бы не прокис наш друг, пока домой попадет по почте, — сказал он озабоченно и сплюнул в коробку остаток косяка.

Всю дорогу до машины они с Обиа ржали над этой шуткой.

* * *

С наблюдательного пункта под крышей склада неизвестная проводила их взглядом. Думая о виденном, она должна была отдать должное Эшеру — хитер, зараза. Он знал, что открытый джихад между ним и Синьджоном привлечет нежелательное внимание и Своих, и людей. Рисковать открытым объявлением войны он не хотел — пока не будет уверен, что сможет разгромить врага быстро, наголову и с минимальным риском для себя. А какой лучший способ уничтожить врага, как не натравить на него других?

 

Глава 6

С балкона Децима озабоченно озирала помещение клуба.

— Вы думаете, он примет приглашение?

— Конечно, примет, — уверенно ответил Эшер. — У него нет выбора! Этикет Вентра требует ответить. К тому же старый ящер любопытствует узнать, что я задумал. Нет, меня больше волнуют «звездники». Ты уверена, что их обезоружили?

— Пистолеты я отбирала сама. Но могу вам доложить, что им это очень не понравилось. От мысли, что сюда припрется Синьджон и отряд «черных ложек», у них слюна закипает. На всякий случай я поставила охранять арсенал пять рекрутов.

— Если им не нравится, могут метить свою территорию мочой, — фыркнул Эшер. — Я слишком много вложил в это сил, чтобы мне все обгадил какой-нибудь дебил, у которого палец на курке чешется. — Эшер оглядел весь танцпол, потом на миг замолчал. — Ага, вот и новенькая пришла. Распорядись, чтобы ее прислали ко мне, Децима. Я хочу с ней поговорить.

— Слушаюсь, милорд.

Неизвестная стояла в толпе завсегдатаев клуба, вампиров и людей, оглядывая расположение комнат в «Данс макабр». Хотя молодых мужчин в зале было где-то около полусотни, женщин была всего лишь горстка — и в основном либо прикованных к стене, либо нежити. Она ощущала на себе взгляды «звездников», но никто даже не пытался с ней заговорить, не говоря уже о том, чтобы начать клеиться. Явно они на горьком опыте научились не фамильярничать с женщинами из Своих. И все же комната воняла тестостероном и безумием, которое заражает толпы людей, отказавшихся от свободной воли. Запах средний между запахом тренажерного зала и дурдома. Наверняка так когда-то пахли Джонстаун и Берлин эпохи нацистов.

Обернувшись, неизвестная оказалась лицом к лицу с Децимой. Вампирша глядела с нескрываемой враждебностью.

— Эшер хочет с тобой говорить.

Неизвестная подняла глаза наверх, к балкону.

Повелитель вампиров сидел на чем-то вроде деревянного трона, рядом с ним Никола.

— Чего он хочет?

— Это не важно. Он сказал, чтобы ты к нему пришла. Ты к нему идешь.

Неизвестная направилась вслед за Децимой за сцену и вверх по винтовой лестнице. Наверху вампирша попыталась подставить неизвестной ножку, но та ловко уклонилась.

— Ты это брось, подруга, — шепнула она. — Я тебе не танцовщица под кайфом, которую ты можешь щипать, когда папочка не видит!

Клыки Децимы клацнули, как игральные кости в стаканчике, но она сумела сохранить спокойный голос:

— Новенькая здесь, милорд. Теперь прошу меня извинить — мне надо присмотреть за охраной.

Неизвестная проводила вылетевшую Дециму глазами, криво улыбаясь.

— Кажется, этот ваш потомок не слишком меня любит.

Эшер засмеялся.

— Децима вообще очень мало кого любит! Боюсь, она слишком большая собственница.

— Она что-то говорила насчет охраны — что-то там происходит?

— Я пригласил Синьджона. Его прибытие ожидается в полночь.

— Синьджона? Я думала, вы с ним заклятые друзья.

— Действительно, раньше у нас бывали конфликты.

— Так в чем же дело?

— Я решил, что настало время объявить между нашими домами перемирие. Ни один из нас не может сейчас позволить себе джихада. Слишком много времени и сил мы тратим на мелочные споры и территориальные претензии. Я хочу попытаться, так сказать, наладить отношения.

— И думаете, Синьджон пойдет навстречу?

— Он — человек разумный. Был по крайней мере, пока был человеком.

— Так, а я вам зачем нужна буду?

— Я хочу твоего присутствия на переговорах, моя милая. Мне кажется, что ты вполне можешь оказаться связующим звеном между домом Эшера и Черной Ложей, — как ты думаешь?

— Я вообще-то не знаю... вы думаете, это удачное решение?

— То есть? — сверкнул глазами Эшер.

— Вы только не поймите меня неправильно, милорд! Я же не отказываюсь от работы, и я ценю ваше доверие, но не будет ли это, ну, как сказать... недипломатично? Я-то ведь только сегодня завалила троих его потомков. Может, он еще не остыл.

— Ты права — я совершенно об этом забыл! Наверное, действительно лучше будет для всех заинтересованных сторон, если ты не будешь сегодня слишком заметной. Я введу тебя в игру, когда пройдет время, и у Синьджона будет возможность забыть инцидент. — Он улыбнулся, чуть показав клыки. — Я уже вижу, что ты весьма ценное приобретение анклава, милая моя... Прощу прощения, но, кажется, я еще не слышал имени?

Неизвестная собралась ответить, но внимание Эшера отвлек один из мониторов.

— Ага! Машина Синьджона подъехала к дверям клуба.

— Я тогда лучше пойду, милорд, — сказала она.

Гремящая из динамиков музыка резко оборвалась. Встревоженные завсегдатаи повернули головы к красной виниловой двери. Отряд «черных ложек», двигающихся с осторожностью тигра в львином логове, вошел в клуб, образовав коридор. Банды-соперники мерили друг друга взглядами, позы их выражали явную враждебность, но никто не сказал ни слова и не сделал угрожающего жеста.

И как только пробило полночь, вошел в здание Синьджон.

По сравнению с затянутыми в кожу телохранителями вампир выглядел весьма изящно. Он был одет в приталенный двубортный темно-синий фрак с высоким воротником и остроконечными лацканами. Батистовые кружевные манжеты виднелись из рукавов. Короткий кровавого цвета жилет под фраком спереди образовывал вырез в виде буквы V. На шее у вампира было жабо, и двойная пена снежно-белого шелка струилась на жилет. Наряд дополняли обтягивающие атласные черные бриджи, расширяющиеся ниже колена, и белые длинные шелковые чулки. Вокруг талии блистал золотой бахромой синий с белым шелковый кушак, и спереди на нем был вышит символ франкмасонов — глаз в пирамиде. Напудренный парик на голове вампира заканчивался косичкой с красной лентой, а сверху была надета треугольная шляпа. На цену затейливых бриллиантовых пряжек на туфлях мог бы год прокормиться небольшой городок. В руке вампир нес тросточку с массивным янтарным набалдашником, увитым шнуром. В общем, очень шикарно и по моде — 1776 года.

Эшер приветствовал соперника посередине танцевального зала, окруженный элитой своей гвардии.

— Милости прошу в мой клуб! Я несказанно рад твоему присутствию, Синьджон! — улыбнулся он.

— Я не мог не откликнуться на столь любезное приглашение, Эшер. Ты прав, у нас многое есть, что следует обсудить.

Эшер кивнул, жестом приглашая Синьджона идти с ним.

— Пойдем в мою личную берлогу — там никто нас не побеспокоит.

— Я не сомневаюсь, что твои люди не вооружены.

— Разумеется. Как, не сомневаюсь, и твои.

— Конечно.

Неизвестная наблюдала этот сложный ритуал демонстрации сердечности между соперничающими феодалами. Вопреки собственной злобности — или, быть может, благодаря ей — правящие классы Своих соблюдали в общении весьма жесткие правила, и одним из них была ритуальная вежливость. Поскольку неизвестная была выходцем своего века, она никогда не была принята в общество Своих и сама не принимала этих извилистых кодексов поведения. Но зато научилась использовать их к своей выгоде.

Из прошлого опыта она вынесла еще одно: вампиры вечны и потому не сторонники перемен. Почти все они подобны Синьджону — старики, предпочитающие давно отжившие костюмы и обычаи костюмам и обычаям века, в котором они обитают. Со временем почти все они становятся жертвами таких эксцентричных анахронизмов. Кому, в конце концов, не надоест следовать за людской модой? Те, кто оставался в прошлом слишком долго, отставали от жизни — и попадали под пяту более молодых и более энергичных Своих.

Глядя, как Эшер и Синьджон обмениваются ритуальными любезностями, она сразу поняла, кто из них сильнее. И Синьджон это тоже, несомненно, знал. Что и было главной причиной его приезда.

Неизвестная отвернулась от сцены и направилась к выходу. Она уже, в общем, поняла, что делает — или пытается сделать — Эшер со своим соперником. Теперь надо было посмотреть, не может ли и она эту ситуацию повернуть к своей выгоде.

* * *

Отец Эймон сидел на колокольне Сент-Эверхильда, баюкая в руках бутылку своего безымянного бурбона и глядя, как переливаются городские огни на черной поверхности реки. Невозможно было не восхищаться, как близко и как в то же время далеко находится остальное человечество от Города Мертвых. И священник испытывал возбуждение, не так уж непохожее на ощущение от порнографии или самоудовлетворения, когда думал о том, как легко было бы ему выйти из дверей Сент-Эверхильда, пройти по разбитым улицам и вернуться в мир брокеров, домохозяек, универсальных магазинов и биг-маков. Этот исход надо было бы совершить днем, но он был возможен. Единственное, что нужно, — это решимость бросить церковь Сент-Эверхильда.

Только этого никогда не будет. Он привязан к Городу Мертвых крепче, чем мать к своему нерожденному ребенку. И не более способен уйти из своей церкви, чем взлететь с колокольни. Он прикован цепями вины и греха, как Христос был прикован к своему кресту.

И все же приятно щекотали мысли — нет, не мысли, — фантазии об уходе.

Внимание отца Эймона привлекла мелькнувшая через улицу тень внизу. Поглядев снова, он увидел, что на самом деле это не тень, а создание материальное. И по коже поползли мурашки, когда он понял, что видит одного из демонов, блуждающих по Городу Мертвых после темноты. За годы служения в Сент-Эверхильде он видал не одного монстра, но еще не утратил способность ужасаться, завидев их на их нечестивых путях. Иногда они, как эта тварь внизу, принимали облик симпатичных женщин, иногда надевали на себя плоть красивых мальчиков, но отец Эймон знал, кто они такие на самом деле: живые мертвецы.

Вампирша на миг приостановилась, тусклый свет блеснул на ее темных очках, но отец Эймон успел ее разглядеть. Сперва он думал, что это ведьма Эшера, но теперь убедился, что ошибся. У него на глазах женщина-вампир нырнула в переулок, ведущий на задворки Черной Ложи. Кто бы ни была эта неизвестная, она не может быть из миньонов Эшера.

— Будь как дома, Синьджон, — предложил Эшер, протягивая приветственный бокал с кровью. — Угощайся, это из моих личных погребов.

— Ты слишком любезен, — ответил Синьджон, принимая бокал с грациозным наклоном головы. Он понюхал содержимое, как нюхает знаток тонкое вино, и кивнул в знак одобрения. — Ах! Какая тонкая порода! Кег, если не ошибаюсь? Я просто поражен!

— Я польщен.

Но улыбка Эшера и близко не дошла до глаз.

Синьджон отставил бокал, закинул ногу на ногу и положил переплетенные пальцы на колено.

— Теперь, Тремере, когда мы соблюли все формальности, давай поговорим. Зачем ты пригласил меня?

— Я хотел бы предложить перемирие.

Синьджон приподнял бровь, но ничего не сказал.

— Вопреки тому впечатлению, которое могло у тебя сложиться, у меня нет желания быть кронпринцем Города Мертвых, как и желания начинать против тебя джихад, Синьджон.

— Тогда у тебя действительно странный способ это проявлять! Мне точно известно, что твой потомок, эта женщина, сразила одного из моих «ложек» у самой моей двери!

— Децима? Этого не может быть. Никогда она бы не сделала ничего такого без моего ведома! Насколько мне известно, ходят слухи, что его смерть была возмездием за гибель одного из моих «звездников». Я подозреваю, что это работа смертных, Синьджон. Ты же знаешь, насколько эти ребята бывают глупы.

— Да, — задумчиво ответил вполголоса Синьджон, глядя на своих «черных ложек», кучкующихся внизу и злобно поглядывающих на «звездников». — Боюсь, что знаю. Плохи настолько, насколько цыганам даже не снилось быть.

— Ты понял, Синьджон. Это часть той проблемы, что я пытаюсь решить! Неприязнь между твоим лагерем и моим исходит от наших смертных служителей. В сердце своем мы люди дела — ты и я. И наше дело — выживание. Однако наше взаимное недоверие и ненависть друг к другу приводят к постоянным стычкам и дракам. Я столько же времени и сил трачу на снабжение оружием своих людей, сколько и на торговлю им, а это плохо для бизнеса. И мы с тобой слишком много времени проводим, планируя друг другу вред и строя друг другу козни. А ведь без этого можно обойтись! У меня нет намерений влезать в твой рэкет, Синьджон. И стыд и позор, что мы не пришли к пониманию до сегодняшнего вечера.

— Я не очень уверен, что мы сейчас друг друга понимаем, — возразил Синьджон. — Ты честолюбив, Эшер. И я должен поверить, что тебя не интересует принадлежащее мне?

— Да, я действительно честолюбив. Но с каких пор это качество стало пороком в глазах Вентра?

— Мне надо выработать свою позицию, колдун. Я был принцем Города Мертвых еще в те времена, когда ты сперматозоидом плавал в яйцах отца своего. Город Мертвых — мой домен, и ты нагло бросаешь вызов моей власти над ним! Такой афронт я не могу оставить без возмездия, и ты об этом знаешь не хуже меня.

— Я это понимаю. Вот почему я предлагаю ритуал примирения, который докажет мою добрую волю.

Бровь Синьджона поднялась еще выше.

— Примирение? Какого рода?

Эшер улыбнулся, разведя руки великодушным жестом:

— Это я предоставляю выбрать тебе.

Синьджон потер подбородок, надолго задумавшись. Потом он улыбнулся и показал на Никола, свернувшуюся под пологом трона Эшера, как под шелковой пелериной.

— Я возьму эту девушку.

Лицо Эшера окаменело.

— Только не ее! Я тебя отдам все что угодно, только не это!

При виде смятения соперника улыбка Синьджона стала острее битого стекла.

— Нет. Ее я хочу. Отдай мне ее, или я буду знать, что лжешь!

— Ты называешь меня лжецом?

— Скажем так, колдун: я сомневаюсь, что ты говоришь правдиво. А теперь, если ты меня великодушно извинишь, в этот вечер меня ждут и другие дела.

— А мое предложение?

— Я буду считать его искренним, только если ты дашь мне то, о чем я попросил, — твою ручную танцовщицу. До тех пор нам не о чем говорить. — Опершись на трость, Синьджон встал с кресла, слегка поклонившись, и поднес руку к треуголке. — Adieu, мой начинающий друг. Ты потрясающе любезный и гостеприимный хозяин.

Эшер смотрел, как соперник спускается по винтовой лестнице и, окруженный телохранителями, невредимый уходит из «Данс макабр». Видя, как закрывается за ним дверь, Эшер изо всех сил старался смирить ярость. Напасть на старого ящера физически было бы не мудро.

Раздался треск, и он, посмотрев вниз, увидел, что стиснутые пальцы превратили подлокотники трона в щепу.

Децима вышла из тени, наклонилась губами почти к его ушам.

— Почему вы не отдали ему девушку?

— Старый мерзавец хитер — надо отдать ему должное! Чтобы дожить до его возраста, приходится усвоить кое-какие трюки. Он и не собирался соглашаться на перемирие — но ему надо было сделать так, будто это он получил отказ, а не я. Потому он и попросил в дар то единственное, с чем я, как он знал, не расстанусь. Хитрая лиса! Но не важно. С перемирием было бы легче его раздавить, не устраивая хаос настоящего джихада. Он бы не ждал тогда беды, когда на него налетели бы братья Борхес. А теперь мне придется заключать союз с этим картелем. Ты известила власти о местонахождении тел?

— Да, милорд. У меня нет сомнений, что об этом будет сказано в утренних новостях. Может быть, даже по Си-эн-эн.

— Голову Дарио Борхеса им послали?

— Ночным экспрессом. Она должна прибыть в Майами в десять утра.

— Ты не стала паковать ее в лед? Я хочу, чтобы они насладились полным эффектом. — Эшер глянул на Никола, которая жалась у его локтя с непонимающим видом. Он взял ее бледную руку в свои, приласкал вены кончиком языка. — Ты не беспокойся, милая, — прошептал он. — Я никому тебя не отдам. Даже вечной смерти.

* * *

«Дуссенбург» затормозил у тротуара перед Черной Ложей. Юноша в куртке «черных ложек» подлетел открыть заднюю дверцу. Оттуда вылез Синьджон, улыбаясь, как пресловутый кот.

— К-как там было, хозяин? — спросил мальчишка.

— Безупречно, — ответил Синьджон. Потом поглядел в непонимающие тупые глаза, глубоко вздохнул и пояснил: — Все о'кей.

Мальчишка улыбнулся и закивал:

— Это очень хорошо, хозяин! Очень хорошо!

Синьджон со вздохом отвращения прошел мимо «ложки». Непонятно, в генах дело или в наркотиках, но качество сегодняшних служителей просто омерзительно. Да, разумеется, цыгане тоже не были гигантами интеллекта, но по сравнению с тем, что приходится использовать в конце этого, двадцатого века, они просто были мастерами эпохи Возрождения. При мысли о том, каким станет человечество в новом тысячелетии. Синьджона передернуло.

Впрочем, у американцев тупость всегда была природной чертой. Уж кто-кто, а он должен знать — на его глазах эта страна из конгломерата кое-как сляпанных коммерческих предприятий превратилась в единственную оставшуюся в мире сверхдержаву. Да, конечно, он тоже принимал участие в рождении этой нации.

До воскресения он был третьим сыном мелкого дворянчика. Старший брат унаследовал титул и то имущество, что можно было унаследовать, и вложил, дурак, почти все состояние в колонию сэра Уолтера Рейли на острове Роанок с условием, что один из членов его семьи поедет присмотреть за этим вложением. Несчастливый жребий выпал Синьджону — который незадолго до этого опозорил фамилию. Если правду сказать, его разыскивали за убийство, и выбор у него был таков: либо покинуть Англию, либо кончить жизнь в Тауэре. Так что в 1587 году девятнадцатилетний Синьджон начал новую жизнь в Новом Свете.

Колония Роанок оказалась хуже ада. Летом было жарко и стояла вонь. Зимой леденили холод и сырость. Между этими временами года на остров налетали свирепые бури, ломавшие деревья, как щепки. Насекомые, ядовитые змеи, аллигаторы и прочая докучная фауна имелась в изобилии. Болезни не прекращались, как и голод — поскольку мало кто из колонистов хотя бы понятие имел о земледелии. Они же, в конце концов, все были джентльменами.

Очень немногие из колонистов могли выдержать такие суровости и лишения. Разумеется, представители высших классов сидели и ждали, что для них сделают существа низшие, в том числе несколько выживших женщин. Однако Роанок — не Лондон, и запас представителей низших классов не был неисчерпаемым. Когда англичане попытались обратить в рабство местных жителей, кроатоанов, у тех хватило наглости воспротивиться, и к бедам колонии прибавилась еще и война.

Синьджон в течение двух лет смотрел, как сокращается и гибнет колония. Кого-то из колонистов свалили болезни и недоедание, женщины в основном погибали от родов и перемежающейся лихорадки. Люди заходили слишком далеко в болота и не возвращались, став пищей аллигаторов и змей. А отчаянные крики тех, кто попадал в руки кроатоанов, разносились по лесу в течение нескольких дней. Синьджон молился о дне возвращения кораблей Рейли с провизией, чтобы удрать из этого зеленого ада, куда сослал его брат. Все что угодно, даже виселица, было лучше этого страшного места под названием «Америка».

Но его мечтам не суждено было сбыться. В одну из безлунных ночей 1589 года подошел к острову Роанок корабль, но это не сэр Уолтер Рейли привез свежую провизию.

В ту ночь Синьджон проснулся от криков и топота убегающих в панике людей. Первой мыслью было, что напали кроатоаны. Схватив шпагу, он выпрыгнул в ночной рубашке и увидел, что деревню захватили пираты!

Казалось, они были повсюду, вытаскивая за волосы немногих уцелевших колонистов. Синьджон прыгнул вперед, проткнув шпагой печень одному из пиратов. Но тот не упал замертво, а только заржал — показав клыки острые и белые, как у волка, и глаза цвета свежего вина. Синьджон не успел ничего сделать, как вампир ударил его наотмашь, и он потерял сознание.

Проснувшись, он понял, что находится в оковах с другими колонистами и несколькими захваченными кроатоанами, всего двадцать человек, — в железной клетке, укрепленной на палубе корабля под черными парусами. Вскоре он узнал, что корабль зовется «Осирис», а экипаж его — почти целиком нежить. Днем корабль вели несколько слуг-людей, но приходил вечер, и вываливались из трюма Свои — кланы Ласомбра, Вентра и Бруха, занимая места на палубе и на снастях.

Судьба захваченных колонистов оказалась воистину жестокой. Одного за другим их вытаскивали на палубу и выпивали всю кровь. Обескровленные тела отдавали слугам, которые либо разделывали их на мясо, либо скармливали акулам, плывшим за «Осирисом», как верные псы. Была бы такой же и судьба Синьджона, не улыбнись ему удача. Она пришла в лице капитана Блада, сурового предводителя команды вампиров. Может быть, старый пират заглянул в глаза перепуганного мальчишки двадцати одного года от роду и разглядел в них убийцу. Как бы там ни было, но ему взбрело в голову сделать Синьджона боем при своей каюте.

Капитан Блад, утверждавший, что плавал когда-то с Одиссеем, одевался во все красное, а темные волосы заплетал в косу, которая спадала до талии. Хотя и перепуганный поначалу, Синьджон вскоре научился отвечать на холодную ласку капитана. И немного прошло времени, пока он начал помогать своему хозяину планировать набеги на европейские колонии Нового Света.

В 1591 году капитан Блад наградил своего преданного боя даром Объятия. И когда Синьджон восстал, возрожденный, вступив в ряды Своих, его сделали первым помощником на «Осирисе». Так прошло еще лет десять — пока «Осирис» не встретил достойного противника в лице папского военного корабля, команду которого составляли сплошь инквизиторы, получившие от папы Иннокентия IX прямой приказ: истребить нелюдскую мерзость на всех морях. Воины-монахи были вооружены орудиями, метавшими ядра из освященного серебра, и так же освящены были у них клинки и мушкетные пули.

Капитан Блад стоял на снастях, выкрикивая громовой вызов, когда его свалила освященная пуля мушкета. На глазах у Синьджона тело его любовника рухнуло в воду, и там его разорвали акулы. Море вскипело алой пеной.

Синьджон спасся, выбросив за борт водонепроницаемый гроб из трюма. Забравшись в него, он крепко задраил крышку. Через два дня его прибило к берегам Франции. Два года он странствовал по большим городам Европы, вращаясь в обществе и Своих, и людей, пока не получил вестей о кончине королевы-девственницы. Тогда Синьджон вернулся в Англию и убил брата, который послал его на Роанок почти двадцать лет назад. Наследников брата постигла столь же быстрая и загадочная смерть, и тогда Синьджон, объявив себя дальним родственником, предъявил права на древний титул и земли. В этой маске он снова вошел в высшее общество, где прославился как дворянин, любящий ночную жизнь Лондона.

В следующем веке Синьджон организовал для себя множество личин, меняя социальные слои, чтобы его вечная молодость не слишком привлекала внимание. Зачастую он выдавал своих слуг-людей за себя самого постаревшего, а сам сопровождал их в виде собственного сына или внука. Иногда, как было во время правления Кромвеля, ему приходилось бежать из Англии на континент на годы и возвращаться, выдавая себя за собственного отпрыска.

Это была пора больших перемен, политических и общественных, которые несли с собой контрреформация и просвещение. Стала слабеть удавка религии на умах человечества, и столетние предрассудки начали уступать науке. Росла популярность рационального мышления, и все больше людей переставали верить в таких созданий, как вампиры и вервольфы. Тем легче было Синьджону вращаться в обществе людей без страха разоблачения.

Хотя догма, породившая когда-то Инквизицию, поблекла, но человеческое общество еще не было готово выйти нагим на холодный и беспощадный свет Рациональной Вселенной. И росло в эти времена число тайных обществ и их членов, как не бывало со времен Цезаря, когда таинственные культы процвели в Риме.

Синьджон, как и многие его сотоварищи из Своих, увидел в возникновении розенкрейцеров, франкмасонов и прочих квазимистических братств уникальную возможность делать то, что всегда было их целью, — править людьми из-за кулис, но на этот раз используя для прикрытия сложности и ухищрения самих людей.

В 1717 году Синьджон вступил в Великую Ложу Лондона, гроссмейстером которой был Дезагилер, основатель современного масонства. Вскоре после этого он стал членом печально знаменитого Клуба Адского Пламени — тайного общества, куда входили в основном вольнодумцы, либертины и философы, играющие в сатанизм и иногда с удовольствием устраивающие оргии. Через эти организации Синьджон и познакомился с американским изобретателем и дипломатом Бенджаменом Франклином.

Это случилось в 1757 году. Франклину было пятьдесят, а Синьджон приближался ко второму уже веку. Печатник представлял в Лондоне законодательное собрание Пенсильвании, прося права на сбор налогов на землях семьи Пенн с целью повысить доходы от колонии, которая страдала от последствий индейской и французской войн. За шесть лет до того он опубликовал «Эксперименты и наблюдения над электричеством», где подробно описал свои запуски воздушного змея в грозу, и приобрел мировую славу как один из передовых научных мыслителей.

Как правило, Синьджон считал американских колонистов деревенщиной худшего сорта — выскочками, которые воображают себя космополитами. Но у этого Франклина был быстрый ум и спокойное достоинство, а еще — гений, который на вампира произвел такое же действие, как на любого человека. Он обнаружил, что радуется обществу американца и наслаждается разговорами с ним. Больше всего Франклин любил говорить о своем родном городе, Филадельфии. Чем больше он говорил о колониях и об идущей там бурной деятельности, тем четче понимал Синьджон, что Америка стоит на грани рождения новой страны — такой, в которой потенциал развития и успеха для смелых позволит реализовать любые мечты.

И чем больше Синьджон об этом думал, тем больше ему такая перспектива нравилась. Европа была стара. Не так стара, как Африка, где, по слухам, существовала нежить, родившаяся еще до потопа, но достаточно стара, чтобы среди Своих встречались такие, кто помнил времена до Троянской войны. Конкуренция между этими старшими вампирами шла беспощадная — за место принца, герцога или маркграфа. Для сравнительно молодого вампира шансов здесь было мало. А вот если оказаться там, где конкуренции еще нет...

Синьджон знал, насколько медленно старшие воспринимают перемены. Америка появилась на карте уже триста с лишним лет назад, но он был уверен, что они ее еще не заметили. Еще лет пятьдесят пройдет, пока они решат сделать ее частью своей Скрытой Империи. И хотя Синьджон слыхал сплетни о том, что Саббат, соперничающая секта Камарильи, организовала в Америке плацдарм, этих ночных сопляков он мало опасался.

Используя свои масонские связи, Синьджон снова променял веселый ночной Лондон на Новый Свет. На этот раз там ему показалось куда приятнее, чем на острове Роанок, хотя окружала его та же колониальная деревенщина. Франклин с охотой ввел своего высокородного друга-эмигранта в высшее общество, куда входили люди вроде Вашингтона, Джефферсона, братьев Адамс, Гамильтона и Пола Ривера. Джефферсон посмотрел на Синьджона более пристально, чем это могло бы Синьджону понравиться, но в остальном он так же легко проник в американскую элиту власти, как это бывало в Европе.

Заваруха революционной войны дала удобный повод снова убить свою бывшую личность и возникнуть как феникс собственным наследником.

Оставив Филадельфию, он стал искать город, где его не так легко было бы узнать. Закончились поиски в морском порту, лежавшем возле устья реки, рядом с большой бухтой, манившей многих из поселенцев, прибывших в этот чужой новый мир. Здесь ему и пришла в голову идея Города Мертвых.

Под разными именами, создавая различные подставные фирмы, Синьджон стал покупать недвижимость. Это было нетрудно. Округа, которой предстояло стать Городом Мертвых, уже тогда была в мерзости и запустении. Снова воспользовавшись масонскими связями, подкрепленными щедрыми взятками, Синьджон добился, что в хартию города внесли особые пункты об этой округе — пункты, на которые никто никогда не взглянет, кроме горстки мэров да олдерменов. После этого людские агенты Синьджона следили, чтобы нужные деньги попадали в нужные руки и нужное время, и Город Мертвых оставался в «слепой зоне» почти два века. Синьджон, используя масонские рукопожатия, организовал подачу света и воды в ту часть города, которая официально не существовала.

Город Мертвых был самым лучшим достижением Синьджона. Он был повелителем и господином Города в течение многих поколений. Те, кто смел бросить вызов его главенству, вкушали Смерти Вечной. И вот теперь против него выступил этот выскочка, колдун крови, Эшер — и впервые за четыреста тридцать пять лет своей послежизни Синьджон испугался.

Не то чтобы он это как-то проявил. Если служители-люди заподозрят, что он боится, они побегут от него стаями. В отличие от цыган прошлых времен, на чью племенную верность можно было рассчитывать, «черные ложки» идут за тем, у кого больше власти, тверже сердце, холоднее кровь. Любой признак слабости будет причиной вотума недоверия.

Так думал Синьджон, проходя по Черной Ложе. Он направлялся по мраморной лестнице на второй этаж, где располагался его любимый будуар. Вспомнив хрупкую балеринку Эшера, он покачал головой. Желания к собачке Эшера у него не было — он попросил отдать ее, лишь чтобы поставить колдуна в затруднительное положение и заставить сбросить маску. Хотя он не мог поставить сопернику в вину привязанность к человеческой любовнице. В конце концов, в самой натуре Своих — любить живое.

Синьджон распахнул дверь, бросил треуголку на пурпурное атласное покрывало кровати.

— Вир! Папа пришел! Где ты, моя крошка!

За китайским экраном в углу комнаты послышалась возня, и оттуда выступил шестнадцатилетний мальчик с лицом перезревшего Купидона.

— Вот ты где! Зачем ты там прятался, глупый мальчик? — тихо засмеялся Синьджон. — Хотел сделать папе сюрприз?

— Нет, — ответил женский голос. — Сюрприз хотела сделать я.

Вир неуверенно шагнул вперед, открывая стоявшую за ним вампиршу. Одной рукой она держала его за руку выше локтя, а другой прижимала к шее раскрытый пружинный нож. Глаза Синьджона загорелись, и он двинулся к ней, обнажив клыки и шипя, как клубок обозленных кобр.

— Назад! — рявкнула чужая, выворачивая мальчишке руку так, что он взвизгнул. — Еще шаг, и я ему отрежу голову на месте!

Синьджон подался назад, бешено сверкая глазами.

— Кто ты, женщина, и что ты делаешь в моем доме? Ты из мерзких траллсов Эшера?

— Так ему хочется думать, но я ему не принадлежу. Я пришла оказать тебе услугу.

— Почему-то я сомневаюсь в твоей искренности.

— Может, вот это тебе докажет, что я не замыслила зла, — отрезала она, толкнув испуганного Вира к Синьджону. — На, возьми своего песика. И кстати — Эшер тебя здорово подставил!

Мальчишка споткнулся, но сумел удержать равновесие, повернуться и показать ей средний палец.

— Вот тебе, сука! Папочка, убей ее!

— Замолчи и сядь, Вир, — ответил Синьджон. — Я поговорю с нашей гостьей.

— Но, папочка...

— Замолчи и сядь! — прошипел вампир, обнажая клыки. — Итак, что вы сказали, миледи?

— Сегодня вечером, примерно в то время, когда тебя пригласили к Эшеру в клуб, я проследила трех из его горилл до берега. Самое забавное, что они оделись в цвета «черных ложек». Представляешь себе? Они пошли туда на встречу с твоим другом, которого зовут Борхес. Гориллы завалили его вместе с его телохранителями и обставили все так, будто его убрали «ложки». Классная работа на подставу, приятель. Такую в Лувре повесить не стыдно.

Синьджон с абсолютно неподвижным лицом опустился в ближайшее кресло.

— Понимаю, — пробормотал он так тихо, что это был почти шепот. — Что еще тебе известно?

Незнакомка подошла к камину, прислонилась к полке.

— Что еще? Что люди Эшера взяли у Борхеса товар — примерно на пол-лимона по уличной цене. Сейчас он в лапах у Эшера. Он организует встречу с убитыми горем братцами Борхес. Считает, что они рвутся отомстить за смерть брата, но побоятся выступить против тебя, если на их стороне не будет кого-нибудь из Своих. Когда тебя на картинке уже не будет, он им вернет снежок, скажет, что вырвал его из твоих холодеющих пальцев, и будет держать и оружие, и дурь по всему Восточному побережью, а Город Мертвых будет принадлежать ему и только ему.

Вир наклонился и шепнул прямо в ухо Синьджону, настороженно поглядывая на неизвестную.

— А откуда мы знаем, что она все это не врет?

— Я знаю, что она не врет! — рявкнул на него Синьджон. — Поживи с мое, тоже будешь чуять, что правда, а что нет. В ее словах я костями правду чую. И это многое объясняет — особенно его смехотворную попытку перемирия! Эшер не из тех типов, что боятся цензуры Камарильи. Но чего я не понимаю, красавица, так это что ты будешь с этого иметь?

Неизвестная пожала плечами:

— Радость от помощи своему клану.

Синьджон нахмурился, чуть наклонил голову и прищурился, будто определяя породу редкой бабочки.

— Ты Вентра?

— Моим сиром был Морган, Лорд Утренней Звезды.

— Морган? — Синьджон нахмурился еще сильнее. — А разве его не убили недавно? Ходили слухи, что его свалил кто-то из его собственных потомков. Черной магией самого мерзкого разбора.

Неизвестная попыталась принять грустный вид.

— Это было ужасно. Мне его очень не хватает. Вот почему я решила тебе помочь, принц Синьджон. Мы, Вентра, должны держаться вместе в эти ненадежные времена.

— Да, как это верно!

— Я передам тебе весть, как только узнаю, где и когда Эшер собирается встретиться с братьями Борхес. Моим посыльным будет ребенок по имени Райан. И я хочу, чтобы твои подчиненные, и Свои, и люди, ясно понимали: никакого вреда этому мальчику. Если они увидят, что кто-то из миньонов Эшера его тронет, они должны вступиться. Это ясно?

— Абсолютно. Но что он для тебя значит, этот ребенок?

— Ничего. Он сын будущей невесты Эшера. И Эшер хочет его смерти.

Синьджон осклабился, показывая клыки.

— Ни слова более, дорогая! Если существование этого ребенка — заноза в боку у Эшера, то я лично прослежу, чтобы он дожил до седин! Но что ты предлагаешь делать нам?

— Я бы напала на Эшера на его встрече с братьями Борхес. По необходимости это произойдет вне Города Мертвых, и у него не будет возможности сбежать в свою хитрую берлогу. Пока вы свяжете его и его «звездников», я поищу в его доме спрятанный товар. Только вернув кокаин, ты можешь надеяться обелить свое имя перед братьями Борхес. В таких ситуациях они доверяют вампирам еще меньше обычного, если это только возможно.

Синьджон встал и подошел к стоящей у камина незнакомке.

— А когда, ты думаешь, будет у Эшера встреча с братьями?

— Ты согласился сегодня на перемирие?

— Нет.

— Тогда скоро. Может быть, даже завтра вечером. Эшер действует быстро — и боится, чтобы его не разоблачили.

Синьджон рассмеялся без всякого веселья:

— Ты хочешь сказать, он боится, что откроются его действия? Я уже говорил: он не из тех, кто боится Камарильи!

— Ну, Синьджон! Для того, кто столько времени провел в тайных обществах, ты как-то туго соображаешь. Неужели ты не понял, кого он на самом деле боится?

У Синьджона расширились глаза:

— Ну конечно! Венский Совет!

— Вот именно. — Неизвестная улыбнулась, чуть похлопав себя по ноздре. — Он боится, как бы семья не узнала, чем он тут занимается.

* * *

Солнце уже освещало утреннее небо, когда Клауди подошел к двери посмотреть, кто там. Фактически смотрел обрез, высовываясь в щель между косяком и взятой на цепочку дверью, как рыло осторожного зверя.

— Какого там хрена принесло?

— Клауди, это я.

Обрез быстро убрался. Дверь закрылась и открылась снова, пропуская женщину внутрь. Клауди стоял в своей заваленной книгами передней, одетый в драные джинсы и рубашку, расстегнутую до пояса, а седые косматые волосы были растрепаны со сна. Кроме обреза, у него был охотничий нож на поясе. В Городе Мертвых безопасного сна не бывает.

— Где Райан?

— Спит. Обычно он сваливается за час или два до рассвета. Мог бы быть ночным животным, учитывая часы его активности. — Клауди показал рукой на кухню. — Пойдем, кофе выпь... опа! Прошу прощения. Забыл. Ну, тогда посмотришь, как я кофе пью.

Неизвестная опустилась на свободный стул, пока Клауди наливал воду и включал газ. Кровать Райана под раковиной была завешена выброшенной портьерой, создавая мальчику какое-то уединение.

— Как успехи?

— Проникла и к Эшеру, и к Синьджону. Из этих двух Эшер явно опаснее. Он молодой — для Своего — и крайне властолюбив.

— "Тощий и голодный Кассий"?

— Вот именно. А такие вампиры всего опаснее в конкуренции. Им очень мало есть чего терять и много чего приобрести. Синьджон же из тех, кого можно назвать «умеренным монстром». У него есть то, что он хочет иметь, но он боится это потерять. Поэтому им легко манипулировать. Он музейный экспонат, но признаться в этом даже сам себе не хочет. С этой породой я много имела дела: анахронизмы, которые цепляются за эпоху своей наивысшей славы. Но дурой я была бы, если бы его недооценивала. Старшие вампиры вроде Синьджона пришли из времен куда круче, чем могут себе даже представить родившиеся в нашем веке. Под его фатовством — воля из железа и сердце из угля.

— Звучит как любовная песнь. — Клауди понизил голос, глянул на уголок Райана. — А его мать ты видела?

Незнакомка постаралась сохранить безразличное лицо.

— Видела.

— И как она?

— Она жива.

Клауди приподнял бровь, но ничего не успел сказать — засвистел чайник. Старик быстро сдернул чайник с огня, чтобы не разбудить Райана. Сыпанув растворимый кофе и сухие сливки в треснувшую кружку с надписью «ЛУЧШАЯ В МИРЕ БАБУШКА», он сел напротив гостьи.

— Плохо, да?

— Хочешь прямой ответ?

— А у меня есть выбор?

Незнакомка запустила пальцы в волосы, и на долю секунды Клауди увидел ее невероятную усталость. Как бывает у ветеранов окопной войны.

— Думаю, я могла бы ее забрать у Эшера. Но если правду сказать — это может оказаться без толку. Она в тяжелом трансе. Плюс он ее наверняка накачал лекарствами — и не обычной уличной дрянью. На него работает бокор.

— Кто?

— Колдун-вудуист. Сволочной гад по имени Обиа, который ходит с мачете. Бывший тонтон-макут. Мерзкая рожа.

Клауди побледнел, и кружка в его руке чуть дрогнула.

— Знаю я этого сукина сына. Но при чем тут лекарства?

— Эшер держит Никола на зомбийной пыли.

— Зомбий... а, ладно! Ты меня разыгрываешь?

— Слушай, ты живешь в округе, где кишат живые мертвецы, и не можешь поверить в зомби? Но это все не так, как в кино. Колдуны используют для этого вытяжку из иглобрюхих рыб.

Эта дрянь — нейротоксин. Обычное действие — паралич, когда сердце не может биться, и дышать ты не можешь. Но в должных дозах это мощный наркотик, который в определенных обстоятельствах можно применять для приведения человека в состояние, сходное со смертью.

Допустим, бокор схлестнулся с каким-нибудь хмырем и наложил на него заклятие при всем народе. Потом он втихаря подсыпает бедному хмырю зомбийную пыль в овсянку. Следующее, что мы имеем, — это мертвый хмырь, но он не совсем мертвый, а только с виду. Бокор тащится на кладбище, выкапывает хмыря из могилы и дает ему антидот. И что ты видишь? Идет мертвец, хотя на самом деле он и не мертвец. Но он уже зомби.

Обычно у них чертовски сильные мозговые поражения от кислородного голодания под землей, так что они оказываются туповатыми — да чего там, в доску тупыми! Ни боли не чувствуют, ни говорить толком не могут. Единственное, чего они хотят от жизни — если это еще можно назвать жизнью, — жратвы и зомбийной пыли. Я думаю, это для них единственные оставшиеся удовольствия. И ради этих двух вещей они готовы на все. А так как зомбийная пыль есть только у бокора, они становятся его рабами на остаток его или своей жизни — что раньше кончится.

— И это вот Эшер старается проделать с Никола?

— Не совсем. Он ее подсадил на эту пыль, но не хочет делать из нее зомби. Он ее хочет обратить.

— Обратить?

— Многие повелители, когда решают взять себе невесту или компаньона, выбирают человека, в котором чувствуют потенциал к злу или порче. Иногда темная сторона человека охотно откликается. Бывает, что она спрятана так глубоко, что лишь тщательная кампания, тянущаяся многие годы, может вскормить и проявить эту сторону личности. Но не все эти обращения удачны. Есть люди, которые отказываются дать победить себя темной стороне и умирают от собственной руки. Подозреваю, что таков же может быть случай с Никола — вот почему ее держат под дурманом. Эшер хочет сохранить ее восприимчивость к своему влиянию, но боится того, что она могла бы сделать, когда его нет и он ее не контролирует.

— Значит, если так, то для нее еще может быть надежда, — заметил Клауди.

— Возможно. Но пока Эшер рядом, она целиком и полностью его создание. Такой вид управления разумом оставляет серьезные повреждения. Если я ее у него отберу, она может остаться — как бы это сказать? — в высшей степени восприимчивой к тому, у кого сильная воля. Скажем так, что у кенгуру Скиппи воля будет сильнее, чем у нее.

— Ты что-то не в розовом свете рисуешь, — вздохнул Клауди.

— Ты просил прямого ответа.

— Ну да, что было, то было, — вздохнул он еще раз, допивая кофе. — Так что ты предлагаешь сделать?

— Единственный способ, чтобы и Райан, и его мать были в порядке, — это чтобы Эшер был надежно и воистину мертв.

Клауди поставил кружку, глядя на собеседницу так, будто у нее вдруг выросла вторая голова.

— Ты собираешься его убить?

— Таково было мое намерение с самого начала, еще до того, как я встретила тебя и Райана.

— Лапонька, может, я не заметил, и у тебя в сумке есть целая армия? — хихикнул Клауди сам для себя неожиданно.

Незнакомка подавила зевок, вставая и потягиваясь по-кошачьи.

— Убить его — это легко. Чтобы меня при этом не убили — вот в чем фокус! А теперь, если ты не возражаешь, ночь была длинная, и мне надо отдохнуть, чтобы выдержать то, что будет вечером. Есть еще сквоттеры в здании?

— Теперь уже нет. Как тут стало горячо, народ перебрался на окраины Города Мертвых. В заваруху никто попадать не хочет.

Незнакомка собрала свое имущество и направилась к двери.

— Я посплю на чердаке, если тебе все равно. Люблю быть поближе к крыше. Это удобнее, чем черный ход, когда приходят незваные гости.

Клауди нахмурился и стал играть ключами:

— Но ведь сейчас день!

— Я вполне отдаю себе в этом отчет, — ответила она.

— Но солнце светит!

— Как правило, днем именно так и бывает. Так что?

— Ну... ты точно уверена, что хочешь прямо сейчас выйти?

— Клауди, спасибо за заботу, но открой эту дурацкую дверь, о'кей? Я не вспыхну и не сгорю.

Она явно его не убедила, но дверь он все-таки отпер. Неизвестная потрепала его по плечу и нырнула через порог в утреннее солнце.

— Ты не волнуйся, — бросила она на ходу, — я кремом от солнца намазалась.

* * *

На чердаке воняло пылью, крысиным пометом, сухой гнилью и плесенью. Посередине мог бы встать прямо взрослый мужчина, но в углах даже мыши пришлось бы пригнуться. Не Тадж-Махал, но и не самое худшее из мест, где ей приходилось пережидать день. Вытащив из-под свеса крыши весь в пятнах матрас, она скинула с него использованные шприцы и пустые ампулы из-под крэка. От матраса еще воняло мочой и другими выделениями, но сойдет.

Единственным окном было слуховое окошко на петле, и его можно было распахнуть для вентиляции. Присев на корточки, чтобы порыться в сумке, неизвестная выглянула из окна — и увидела прямо напротив колокольню.

Хотя до нее было квартала два, вид ничего не загораживало: окружающие дома были не выше трех-четырех этажей, а она сейчас находилась на чердаке шестиэтажного здания. Смутно вспомнилось что-то вроде церкви по дороге к Черной Ложе, но она тогда не сообразила, что это так близко от логова Клауди.

Хотя сильный свет резал глаза чуть ли не до боли, зрение женщины все равно было в пять раз острее человеческого. Прищурившись против солнца, она смогла разглядеть, что колокола сняты. Бог мог повернуться к Городу Мертвых слепым глазом, но не его представители на земле.

Что-то шевельнулось в глубокой тени звонницы — не птица и не летучая мышь, слишком большое. Неизвестная пригляделась получше. Ей сразу было ясно, что кто-то хочет скрыться от любопытных взглядов. Сперва она решила, что Эшер разгадал ее двойную игру и послал кого-то из своих миньонов за ней шпионить, но тут же отказалась от этой мысли. За ней точно не было хвоста, по крайней мере люди за ней не следили. А этот бездельник на колокольне — никак не Свой. Нет, кто бы ни следил за ней, это кто-то из несчастных обитателей Города Мертвых.

Но она была слишком усталой, чтобы проблема, кто там за ней подглядывает, занимала мысли дольше нескольких секунд. То, что она умеет передвигаться днем и иммунна к солнечному свету, еще не значило, что он ей приятен. Ей надо бросить кости горизонтально, чтобы подзарядить батареи и дать телу покой — пусть залечит все раны или травмы. К тому же ночь была длинная и полная сыщицкой работы, теперь надо отдыхать.

Когда женщина рухнула на матрас, кровяное давление у нее полетело камнем вниз, как и частота дыхания и сердцебиения. По всем внешним признакам она была мертва.

По крайней мере до захода солнца.

 

Глава 7

Во сне она видела, как садится в машину.

Только это была на самом деле не она, это была личность, существовавшая до ее создания и породившая ее, когда умирала, изнасилованная и выброшенная из жизни принцем демонов, Дениз Торн.

В этом сне она видела, как Дениз садится в машину. Она сама — всего лишь призрак, немой и неощутимый, глядящий, как ее прежняя личность медленно топает к своей судьбе, и не в силах изменить ход событий. Да, таким должен быть на вкус Ад.

В тысячный раз смотрит она, как ослепительный и изысканный джентльмен и плейбой лорд Морган превращается в оскаленного вампира. На ее глазах чудовище с рубиновыми глазами завладевает юными разумом и телом перепуганной Дениз, насилует ее и безжалостно выбрасывает на дорогу. Вот он удовлетворяет свою неестественную похоть, входя и впиваясь в нее одновременно, наполняя ее утробу мертвым семенем и заражая кровь заразой нежити.

На ее глазах рассыпается разум и погибает душа Дениз Торн, и рождается она, восставая, как Афина из головы Зевса. Вот Морган выбрасывает ее голое использованное тело с сиденья своего «роллс-ройса», как пустую обертку от чипсов, и покидает мертвой в сточной канаве лондонского Ист-Энда. Ей лишь несколько мгновений от роду, но она уже начинает понимать смысл этой игры: выживание наиболее приспособленных.

Окружающий мир коробится, время ускоряется, как бывает в снах. Хотя она не видит, что проваливается в эти щели времени, она знает, что происходит за сценой. Ведь это же произошло с ней, разве не так? Вот она стоит на крыше Эмпайр-Стейт-Билдинга. Прошли уже десятки лет. С ней лорд Морган — только он уже не ослепительный изысканный плейбой, столько лет назад соблазнивший Дениз Торн. И лицо у него искажено страхом. Губы искривлены в постоянном уродующем оскале, левый глаз белый, как у вареной рыбы. Неизвестная смотрит, как она же ласкает изуродованное лицо повелителя вампиров, ласково, как любовница, потом погружает клыки ему в горло. Морган поражен — потом напуган, а она высасывает силу его жизни. Он отбивается и хочет вырваться из ее объятий, но бесполезно — конечности уже начинают увядать и гнить. Он вопит и беспомощно машет остатками руки и ног, пока она превращает его в еще живое воронье пугало.

Небо наверху наливается цветом кровоподтека, стежки молний распарывают подбрюшье туч. Удовлетворенная своей работой неизвестная бросает иссушенные останки. Морган больше похож теперь на марионетку, чем на человека. Хотя она высосала из него самую его суть, у повелителя вампиров еще остались силы, чтобы молить о пощаде. Неизвестная смотрит, как сама поднимает ногу и опускает каблук на череп своего сира, обрывая нить зла, протянувшуюся через семь с лишним веков.

Она понимает, что должна испытывать восторг, радость, хотя бы извращенное наслаждение — ведь она как-никак двадцать пять лет разыскивала этого гада, лишившего ее человеческой сути. Но нет чувства конца работы, а есть лишь ярость, кипящий вихрь ярости. Во сне она глядит на кипящее небо, на зловещие грозовые тучи, и вдруг она больше не видит себя. Она смотрит в сердце надвигающейся тьмы и там видит пару глаз. Они кроваво-красные, без зрачков, без белков — просто огромные налитые кровью глаза. И она знает, как всегда знают сновидцы не сказанное во сне, что смотрит она в глаза Другой — вампирской стороне собственной личности, той стороне, что наслаждается чужой болью, радуется страданию врага, упивается жестокостью. Это та сторона ее личности, которой она боится, но без которой ей не выжить.

Другая смотрит прямо на нее, и голос ее сотрясает небеса.

— Берегись.

Неизвестная зажимает уши руками, хотя и знает, что это все во сне.

— Берегись колдуна крови.

Алое исходит из век Другой и начинает литься с неба. Там, куда оно льется, раздается шипение и поднимается пар, как от выкипающей из котла воды. И немного этого плещет на руку, обжигая. Она вскрикивает и отдергивает руку от боли...

А над ней — бледное лицо Райана, и глаза его расширены от страха. Судорожно вздохнув, она выпустила его горло.

— Прости, малыш, — прохрипела она, пытаясь унять дрожь, бившую ее, как наркомана в ломке. — Я... мне, наверное, что-то плохое приснилось.

Мальчик отодвинулся подальше к окну, глядя на нее настороженно и потирая горло. Она застонала, думая про себя, можно ли чувствовать себя хуже, чем сейчас. Скатившись с матраса плавным движением, она подобрала свою кожаную куртку.

— А говорила, что ты не такая, как они! — Осуждение и обида звучали в его хриплом голосе. Как бы ни был он закален на улицах, он был всего лишь ребенком. И очень обиженным.

Неизвестная вздохнула и кое-как расчесала пальцами спутанные волосы.

— Почти всегда, Райан. Я стараюсь держать свою плохую сторону в руках — но иногда она вырывается. И когда так бывает, я не хочу, чтобы рядом был кто-нибудь, кто мне дорог, потому что боюсь сделать им плохо.

Райан наклонил голову и посмотрел на нее:

— А я тебе дорог?

— Да. Да, наверное. Потому что я не хочу делать тебе больно, Райан. Ни сейчас, ни когда-нибудь. Вот почему я пытаюсь вернуть тебе твою мать.

Мальчик бросился вперед, обнял ее за талию, зарылся лицом ей в живот. Несмотря на хрупкое сложение, объятие у него было как у анаконды.

Давно уже ни один ребенок так ее не обнимал. Очень давно. Она улыбнулась и погладила его по голове.

— Ну-ну, не слишком пока надейся. Это еще только предстоит сделать. Мне за много веревочек еще придется тянуть — и мне нужна будет твоя помощь, чтобы все получилось.

— Я сделаю все, что ты мне скажешь! — Райан задрал голову, глядя на нее.

Неизвестная пальцем погладила его по подбородку и взъерошила ему волосы.

— Не сомневаюсь. Ты смелый мальчик, Райан. И чтобы спасти твою мать от Эшера, тебе твоя храбрость понадобится до последней унции. Сегодня мне надо будет передать Синьджону, что собирается делать Эшер, и передавать будешь ты. Не бойся — я взяла с Синьджона обещание, что он тебя не тронет. Ты теперь под его защитой, это поможет тебе, когда меня рядом не будет. Но, чтобы было вернее, надень вот это.

Она сунула руку под футболку и вытащила тонкую серебряную цепочку. На конце висел серебряный крестик, концы его напоминали колючки шиповника. Неизвестная надела крест на шею мальчику, обмотав цепочку дважды, чтобы распятие висело на груди, а не внизу живота.

— Это заговоренное распятие, специально против Своих. Вампиры боятся его больше всего на свете. Никто тебя не тронет, пока оно на тебе.

Райан подошел к окошку — рассмотреть ожерелье при свете гаснущего дня. Неизвестная выглянула в окошко и вспомнила тень, которую заметила перед тем, как залечь.

— Райан, а что это там за здание?

Мальчик выглянул по направлению ее руки, потом пожал плечами:

— Какая-то церковь с чудным названием. Вроде святого Эвереста.

— Там кто-нибудь живет?

— Есть там один старик. Ходит в длинном черном платье, и на груди что-то белое. Клауди говорит, что он чей-то отец, но я с ним никогда никаких детей не видел. Выходит только в винную лавку. Он вроде психа, но не буйный, а как бездомные бывают. Когда я еще спал на улицах, он мне объедки оставлял.

Неизвестная загляделась на колокольню, задумчиво постукивая себя ногтем по клыкам в легком недоумении. Священник? В Городе Мертвых? Интересно.

Ход ее мыслей прервал Райан, потянув за пояс. Он показывал ей распятие в виде колючек.

— Это дорого стоит?

— Наверное. Не знаю точно. Мне его дал мой сир.

— А он не разозлится, если узнает, что ты его дала мне, а я его потерял или еще что?

— Ничего, все в порядке. Он не будет против — я его убила.

* * *

При втором заходе в дом Эшера голова кружилась так же, как и в первый раз. Интересно, сколько еще раз нужно будет это проделать, чтобы привыкнуть? Может быть, лишь полностью порабощенные повелителем вампиров нечувствительны к этой магии?

Шагая по перекрученным коридорам дома, она ощущала, что его хозяин притягивает ее к себе, как магнит притягивает железные опилки. Она не стала говорить Клауди о клятве крови — отчасти потому, что он не понял бы важности этого акта, но больше из страха, что это разрушит доверие, возникшее между ними. Сохраняя собственную силу воли, она не могла все же не признать, что Эшер — повелитель харизматичный. Легко понять, почему вампиры послабее, менее уверенные в себе к нему льнут.

Эшер оказался в зале аудиенций, давая прием нескольким своим новым рекрутам. В основном это были бродяги или неосторожные путешественники из пригорода — самая легкая добыча для современного городского вампира. Ничем не примечательные в жизни, они остались такими же и в не-жизни. Не имея ни клана, ни класса, они нуждались в ком-то вроде Эшера, чтобы придать их жизни смысл. Они жадно следили за каждым его жестом, движением, как смотрят голодные в окно булочной. Эшер сидел на своем переносном троне, символе власти, а Децима стояла сбоку от него. Никола нигде не было видно.

— Я призвал вас предстать передо мной, друзья мои, — заговорил Эшер, и голос его отдавался колоколом, — потому что мы накануне великих перемен! Через два часа я встречусь с представителями могучего людского наркокартеля. И результаты нашей встречи скажутся широко — и в Городе Мертвых, и вне его. У меня есть все причины считать, что эти люди заинтересованы в устранении Синьджона и его «черных ложек» раз и навсегда — и они получат в этом деле мою помощь!

Собравшиеся Свои загомонили. Один из них, одетый в кожу молодого преуспевающего руководителя, позволил себе спросить.

— Но, милорд, не приведет ли это к джихаду?

Собравшиеся рекруты забормотали еще громче. Все они знали, что объявление открытой войны между принцами — дело серьезное. Скрытая война — дело обычное между соперничающими кланами вампиров в городских трущобах двадцатого века, но настоящий джихад встречается все реже и реже. В прежние времена джихад между повелителями вампиров случался сплошь и рядом, но изобретение спутников связи, персональных компьютеров и видеокамер сделал такую традиционную деятельность крайне рискованной. И этот риск еще увеличивался тем, что на джихады косо смотрел правящий совет Своих, так называемая Камарилья, следившая, чтобы существование разных кланов скрывалось от мира людей, на котором они кормились. С теми, кто преступал кодекс поведения Камарильи, поступали жестоко. И неотвратимо.

— Формально это не то же самое, что джихад, — ответил Эшер, терпеливо улыбаясь. — Если третья сторона, например — в нашем случае, — наркобароны людей, объявляет войну принцу из Своих и официально запрашивает помощи другой группы Своих против своего врага, то это не есть истинный джихад. Настоящий джихад между Своими объявляется ритуальной посылкой букета из дюжины черных роз.

Итак, сегодня ночью я хочу взять с собой нескольких из вас на встречу с наркобаронами. Не потому, что я их боюсь, но чтобы показать им, что я тот, кем себя объявляю, — принц Своих! — Новобранцы снова заговорили между собой, но Эшер хлопнул в ладоши, призывая к молчанию. — Децима известит вас, кого я возьму в свою свиту. До тех пор вы будете ждать моего прибытия в «Данс макабр».

Новобранцы поклонились как один, приложив левую руку к горлу в знак почтения, и повернулись уходить. Неизвестная направилась вместе со всеми, но раздался голос Эшера, и она остановилась.

— Минутку, если не трудно. Я хотел бы поговорить с тобой.

— Как пожелаете, милорд, — ответила она, изобразив улыбку.

Эшер наклонился вперед, положив подбородок на кулак, и внимательно на нее посмотрел.

— Мне сказали, что тебя нигде не могли найти в казарме в период спячки. И Торго никто не видел с тех пор, как отослал его с тобой в катакомбы. Он мой траллс, и я призвал его, кровь призвала кровь, но он не откликнулся.

Неизвестная пожала плечами:

— Я не очень люблю спать вповалку. А Торго я последний раз видела, когда он шлялся по переулку в поисках выпивки.

Эшер вздохнул и покачал головой:

— Вполне вероятно. Жажда — это жажда, пьет он алкоголь из горлышка бутылки или из горла алкоголика. Не удивлюсь, если этот пьяный дурень попался под солнечный луч. Но это не оправдывает твоего неповиновения. Смотри у меня, незнакомка! Я скор в награждении тех, кто хорошо мне служит, но еще более скор в наказании тех, кто вызывает мое неудовольствие. Не стоит тебе узнавать меня с плохой стороны.

Она поклонилась, приложив руку к горлу:

— Ваша воля — закон, милорд.

— Не думай, что ты избежала взыскания, юница! — сурово произнес Эшер, грозя пальцем. — Я прослежу за этим. Но сейчас есть более срочное дело.

— Эти наркобароны явятся к вам в Город Мертвых? — спросила она, меняя тему.

Эшер рассмеялся лающим смехом:

— Они не посмеют сюда войти даже днем! Суеверные дураки, рожденные невежественными крестьянами! Но даже страх не удерживает их от торговли с дьяволами. Нет, я встречусь с ними в ресторане, который служит прикрытием для их операций.

— Вы им доверяете?

Эшер пожал плечами:

— Чего бояться мне от людей? Они — орудия в моей руке, не более того.

— Я буду сопровождать вас, милорд?

— Нет, ты останешься здесь. Я послал за Никола, ей надлежит ожидать моего возвращения у меня в покоях. Поскольку Децима будет сопровождать меня на встречу, я поручаю тебе сторожить мою невесту от Синьджона.

— Но я думала, что ее все время стерегут Уэбб и Обиа.

— Стерегут, но они — всего лишь люди. Мне нужен часовой из Своих для их поддержки — на случай, если Синьджон натравит на нас свое потомство. А у меня есть все причины думать, что Синьджон желает похитить мою драгоценную танцовщицу!

Неизвестная приподнял бровь:

— Почему вы так полагаете?

— Я был настолько глуп, что предложил старому ящеру любой приз, который он пожелает, — и он выбрал Никола! Конечно, я отказал ему, и теперь он утверждает, что я нарушил этикет Своих!

— Формально он прав, милорд...

— Мне все равно, прав он или нет! Сперва я его увижу в аду! — рявкнул Эшер, вставая с трона. — Ты будешь охранять ее до моего возвращения, это ясно?

— Совершенно ясно, милорд.

* * *

— Райан, где ты? — прошептала незнакомка, поводя глазами.

— Здесь я, — отозвался голос.

Она посмотрела под ноги и увидела бледное лицо мальчика, выглядывающее из-под канализационной решетки. Присев на корточки, неизвестная сделала вид, что поправляет шнурок, и передала мальчику сложенный клочок бумаги.

— Мне полагается вести обход, так что разговаривать некогда. Отнеси это Синьджону.

— А ты?

— Эшер велел мне оставаться здесь и следить за Никола.

— И ты ее уведешь у него?

— Попробую. С ней будут Обиа и Уэбб.

— Ты их легко убьешь!

— Вот что, малыш, — ты отнеси записку, ладно?

Она встала и пошла к дому. Не надо было говорить Райану о матери. Теперь мальчик будет надеяться, что все случится сегодня.

Подходя к блокпосту, она заметила, что сегодня людей мало. Эшер послал «звездников» к «Данс макабр», чтобы агенты Синьджона не заметили уменьшения численности охраны перед клубом.

Когда неизвестная быстрым шагом подходила к дому, дверь отворилась, и вышла Децима.

— Я уже собралась идти за тобой, — ледяным голосом произнесла подручная Эшера.

— Я только что кончила обход периметра. Все чисто.

— Лорд Эшер через пять минут будет выходить из одного из вспомогательных туннелей, и он не желает, чтобы видели, как он уезжает из Города Мертвых. Тебе следует дождаться прибытия его невесты, потом проследить, чтобы ее провели в личные покои лорда Эшера. Тебе понятно?

— Вроде бы.

— Лучше пойми как следует, сука! — зарычала Децима. — Если что-нибудь с ней случится, за это ответишь ты!

Неизвестная помахала вслед Дециме и посмотрела на часы. Уэбб и Обиа должны были выйти из убежища вместе с Никола через пять минут. Времени будет в обрез. Впритык. Хоть бы мальчишка ни во что не влип, добираясь до Синьджона.

* * *

Райан осторожно выглянул из темной двери, осматривая улицу. Потом посмотрел себе на грудь, на серебряный колючий крест. Распятие было тяжелое и на бегу болталось. Секунду подумав, Райан осторожно переложил его между драной курткой и рубашкой. Рука его вцеплялась в записку незнакомки, как в спасательный круг. Глубоко вдохнув, он стрелой бросился из укрытия в темный переулок на той стороне улицы. Он давно научился держать голову пониже и сутулить плечи, чтобы стать поменьше, и если кто-нибудь из «звездников» заметит его краем глаза, то примет за бродячую собаку. Хотя теперь на улицах Мертвого Города бродячих собак тоже не много.

Он все еще задерживал дыхание, перескакивая поребрик и влетая в переулок, — но оно вырвалось из него одним вздохом, когда он влетел головой в пару ног. Хотя ему и пришлось растянуться, записку он не выпустил из сжатых пальцев.

Плечистый чернокожий в куртке «звездника» с выбритыми сбоку головы буквами БМФ посмотрел на Райана злобно:

— Ты чего, охренел, свиненок? — прорычал он и нахмурился сильнее. — Стой! Да ты же тот пацан...

Райан вскочил и бросился бежать. Оставшийся позади здоровенный мужик выругался и отшвырнул банку с пойлом, бросаясь в погоню. Райан был моложе и быстрее, но у этого БМФ ноги были длиннее втрое. Оставалась лишь надежда найти разбитое окно подвала или люк для угля.

Повернув за угол, Райан понял, что выскочил напротив церкви. Это уже близко к Черной Ложе — почти там. Но когда он оглянулся через плечо на преследователя, нога его запнулась, и он рухнул на мостовую, ободрав коленки и разбив себе нос.

Первой инстинктивной реакцией было заплакать — но не слезами ребенка, который упал и расшибся, играя. Это были слезы горя. Он не смог доставить Синьджону записку и теперь из-за этого никогда не увидит мать. В глазах все расплывалось, но он поднял голову, чтобы взглянуть в лицо своему убийце. Только вместо темной морды БМФ на него смотрело лицо подростка чуть старше шестнадцати.

Лицо у подростка светилось трупной белизной, но губы были красные и полные, как спелые помидоры.

— Ну-ну, что у нас тут? — проворковал юноша-вампир. — Птенчик?

Появился второй, с таким же бледным лицом, еще даже моложе первого на вид.

— Смотри, Тристан! У него кровь! — произнес он, задыхаясь от страсти.

— Я вижу, Этан. Какой аппетитный мальчишечка! Так бы и съел его!

— А ну назад, мать вашу! Этот свиненок мой!

Тристан и Этан посмотрели на БМФ, который стоял от них в двадцати футах, наставив полуавтоматический пистолет сорок пятого калибра.

— И не залупайтесь тут на меня, мудилы, а то я фосфорные пули всажу в этого поросенка!

Тристан улыбнулся, показывая клыки, и поднял руки:

— Только не стреляйте, мистер Гроза Улиц! Райан лежал, переводя взгляд с Тристана и Этана на БМФ и обратно, — как вдруг Этана не стало. Будто кто-то щелкнул выключателем, и он исчез. Через миг БМФ заорал, и рука с пистолетом полностью вывернулась у него из плеча. Раздался треск, как будто грохнулся на землю планер бальсового дерева. Этан появился снова, только теперь он стоял за спиной БМФ, держа пистолет «звездника». Деланная улыбка исчезла, сменившись выражением неподдельного гнева, когда он приставил дуло пистолета к буквам, выбритым на голове БМФ.

— Урок номер один: люди не угрожают Своим. Особенно когда находятся в меньшинстве.

Он спустил курок. Голова «звездника» исчезла взрывом пламени. Этан переступил через труп, отряхивая ладони.

— Так, на чем мы остановились?

Тристан наклонился к Райану, внимательно его разглядывая, и мальчик видел лишь его неестественно красные губы. Язык вампира выстрелил изо рта и слизнул кровь, размазанную по щеке мальчика. Из пасти у него воняло, как у пса. Вдруг Тристан ахнул и подался назад, шипя, как разозленный кот.

— Магия!

Райан глянул себе на грудь и увидел, что распятие, которое дала ему незнакомка, выбилось из-под одежды.

— Это тот, про которого говорил нам Синьджон! — сказал Этан, показывая на Райана. — Мы должны доставить мальчишку к нему!

Тристан глядел на Райана с нескрываемым отвращением.

— Зачем бы нашему принцу был нужен этот мерзкий ублюдок?

— Я знаю только одно: он под защитой лорда Синьджона.

Этан наклонился, схватил Райана за ворот, тщательно избегая касаться креста или цепочки, и вздернул мальчика на ноги. Через две минуты Райан уже бежал по коридорам Черной Ложи. Другие вампиры, любопытствуя, что делает в их гнезде ребенок, высовывали головы из дверей, но, увидев талисман у него на шее, вздрагивали и быстро прятались.

Наконец Райана привели к комнате, где восседал в большом золотом кресле вампир, одетый как человек на долларовой банкноте. На коленях у него сидел подросток, очень похожий на Тристана и Этана, только пока еще человек.

Синьджон улыбнулся и протянул руку с изящным маникюром.

— Добро пожаловать, маленький человек! Я — Синьджон, принц Города Мертвых. Насколько я понимаю, ты мне кое-что принес?

* * *

— Не нравится мне это, — буркнул Обиа с заднего сиденья «бэтмобиля». — Уж как я терпеть не могу эту вампирскую суку, но она нужна нам на переднем сиденье, охранником.

Он посмотрел на Никола, сидевшую между ним и левой дверцей, уставился на ее отражение в густо тонированном окне. Если она его и слышала, то это никак не проявилось.

— Эшер сказал, что нас будет кое-кто ждать у тротуара. Все будет пучком, друг, расслабься! — рассмеялся Уэбб. Он сейчас занимал место охранника рядом с водителем.

— Потому и жив до сих пор, что не расслабляюсь, — огрызнулся Обиа. — Кого он там поставил нас ждать?

— Не знаю. Небось эту новую. Которая в темных стеклах.

— А, мать ее! Она еще похлеще Децимы!

Уэбб обернулся и осклабился:

— Ты чего? Я бы ей засадил с удовольствием! Клевая телка.

— Ага, если ты любитель мертвечины.

— Фигня! Баба есть баба, хоть температуры тела, хоть похолоднее.

Уэбб еще смеялся над собственным остроумием, когда чья-то рука ударила в пассажирское окно, ухватила его за ворот и вытащила из машины.

Водитель выругался и схватился за «глок», висевший на приборной доске, но не успели его пальцы обхватить рукоять, как горла его коснулось что-то холодное и острое. Кровь из яремной вены обдала его резким приливом тепла, залив ветровое стекло.

Никола глядела, как от крови водителя салон машины становится ярко-красным, и начинала понимать, что что-то здесь не так. Она повернулась к Обиа, а тот пытался перелезть на переднее сиденье и ухватиться за руль. Тем временем потерявший управление «бэтмобиль» запрыгнул на тротуар и понесся к кирпичной стене. По крайней мере это было что-то вроде кирпичной стены — через ветровое стекло уже мало что было видно.

Раздался громкий хруст — это шикарный «кадиллак» врезался в стену, и Обиа полетел сквозь ветровое стекло в дожде стеклянных брызг. Капот подбросил его вверх, как трамплин, и Обиа тяжело рухнул на тротуар. Никола бросило на спинку переднего сиденья, она сильно ушибла плечо, но больше никак не пострадала. Так она и сидела на полу неподвижно, слушая шипение радиатора. И продолжала сидеть на полу, когда заднюю дверцу сорвало с петель и отбросило в сторону. Только тут Никола отреагировала — съежилась при виде женщины, которую она посчитала Децимой.

— Никола, ты цела?

Кто бы ни была эта незнакомка, Децимой она не была. Вампирше было совершенно наплевать, цела она или нет.

— Никола, ты меня слышишь?

Никола кивнула.

Незнакомка тихо что-то пробурчала со вздохом, схватила танцовщицу за руку и вытащила из разбитой машины. Никола безмятежно посмотрела на растянувшегося перед машиной Обиа, с волосами, набитыми осколками закаленного стекла. Кровь залила его лицо и одежду, но он еще дышал. Уэббу повезло меньше. Череп его развалился пополам от удара об поребрик, и мозг выступил из паучьей татуировки, как паста из тюбика.

— Трах по балде! — хихикнула Никола.

Незнакомка затащила ее в ближайший переулок, потом взяла за плечи и повернула лицом к себе. Сняла очки, и под ними оказались глаза цвета свежей крови.

— Никола, слушай меня! — Никола подергивалась и моргала, но не вырывалась. — Скажи мне, где он.

— Сказать где кто? — спросила она голосом тонким, как у ребенка.

— Кокаин. Который Уэбб и Обиа забрали у Борхеса. Где он?

— В комнате Эшера.

— Где именно?

— В китайском сундуке.

— Молодец, Никола! — Незнакомка наклонилась вперед и указательным пальцем ткнула танцовщицу в шею сзади. — Спи.

Она подхватила обмякшую Никола, забросила на кожаное плечо, как мокрый мешок. Кажется, не оставалось выбора, кроме как переключиться в овердрайв и прихватить с собой Никола. Она не знала, как это может сказаться на спутнице. В конце концов, овердрайв, он же форсаж, или быстрохождение, как называют его мудаки вроде Эшера, вызывает стресс даже у вампиров. Но другого выхода на данном этапе не было.

Глубоко вдохнув, она собралась и шагнула в сторону во времени и пространстве. Для невооруженного глаза она просто мигнула и исчезла, но оставалась еще мельканием тьмы на краю поля зрения. Обычно она в овердрайве двигалась не спеша, но сейчас даже в это время между временем она спешила. Неизвестная пролетала переулки и боковые улицы, всеми силами избегая тех, которые должны были патрулировать траллсы Эшера. Из овердрайва она вышла только у дверей Черной Ложи, появившись прямо из воздуха перед пораженными часовыми из «черных ложек».

— Синьджон меня ждет, — бросила она на ходу, отпихнув молокососа, который даже не успел навести на нее «Калашников».

Синьджон оказался у себя в покоях. Он с болезненным любопытством смотрел, как Райан поглощает шоколадное молоко и мороженое — так смотрит человек на кормление боа-констриктора. Вир, фаворит Синьджона, сидел на оттоманке в углу, и вид у него был весьма обиженный. Как только Райан увидел, как незнакомка снимает с плеча Никола и кладет ее в ближайшее кресло, он забыл обо всех лакомствах и вскочил, заливая шоколадным молоком персидский ковер восемнадцатого века.

— Мама!!

Он бросился через всю комнату, зарылся лицом в колени Никола, размазывая шоколад и сливочный наполнитель по белой атласной юбке. Никола вдруг заморгала, будто резко пробужденная от сна, и посмотрела на вцепившегося в нее ребенка. Она протянула к нему дрожащую руку и слегка коснулась головы, разглаживая преждевременную седину, такую же, как у нее самой.

— Р... Райан? — шепнула она.

— Ты сказала мое имя! — просиял он.

Но тут же его улыбка исчезла, как только он заглянул в лицо Никола. Он посмотрел на незнакомку с недоумением в глазах, потом снова на мать.

— Райан. Тебя зовут Райан. Я помню, правда ведь? — произнесла Никола, не замечая реакции сына. — Я это знала еще до Эшера, правда?

Она повернулась и улыбнулась неизвестной, показав лицо, очень похожее на то, с которым она сегодня проснулась. Только оно было на десять лет старше.

Незнакомка внутренне содрогнулась, но кивнула и ответила улыбкой на улыбку танцовщицы.

— Конечно, ты знаешь Райана, Никола. Он твой сын.

Синьджон отвел неизвестную в сторонку, криво улыбаясь.

— Ты показала себя настоящим союзником, моя дорогая. Сначала предупредила меня о двойной игре Эшера, потом доставила мне его ручную танцовщицу! Теперь, если ты только сможешь доставить мне наркотик...

Незнакомка покачала головой:

— Не выйдет, родич. Товар у него. Он собирается заявить, что один из его шестерок отобрал снежок у твоего курьера, а потом отдаст братьям в знак доброй воли...

— Лопни его глаза! — выплюнул Синьджон.

— Мне сдается, есть только один способ очистить твое доброе имя, и это — вломиться на его небольшое суаре с твоими бывшими партнерами. Ты получил записку?

— Да. И точно знаю, какой ресторан имеется в виду.

— Так чего же ты ждешь?

— Уже ничего. А ты, любезная? Ты поедешь с нами?

Она покачала головой:

— Если ты не против, я бы предпочла пока не раскрывать карты и не показывать, на чьей стороне мои симпатии. Если что выйдет не так, как мы задумываем, тебе понадобится агент в стане противника.

— А что с этими? — спросил Вир, показывая на Райана и Никола, сидящих на диване у камина.

— Они остаются под моей защитой! — объявил Синьджон, беря треуголку и трость. — Эта женщина может оказаться не слишком большим козырем в игре, когда Эшер разглядит ее при хорошем свете, но откуда ему об этом знать?

* * *

Лет десять назад здесь были только рассыпающиеся склады, обжорки да ночлежки, но пару лет назад риэлторы окрестили округу «кварталом богемы». Склады подкрасили и превратили в «мансарды художников», которые никакому художнику не были бы по карману, обжорки стали изысканными столовыми, специализирующимися на современной кухне, юго-западной кухне или суши, а ночлежки сменились бутиками и дорогими сувенирными лавками.

Ресторан, служивший прикрытием колумбийцам, был переделан из старой обжорки под названием «Л'Эмеро». Внизу располагался общий зал и бар, а наверху — кабинеты для больших компаний и особых случаев вроде свадебных приемов, дней рождения — и встреч между нарковоротилами и главарями вампиров.

Верхний банкетный зал был со вкусом убран драпировкой — зеленой в цвет морской пены и желтовато-белой, а три балкона выходили на узкую галерею, откуда при хорошей погоде открывался вид на городские огни, отраженные в бухте. Но сегодня занавесы закрыли наглухо, и у окон стояли охранники с мощным оружием и в дешевых костюмах. Служебная лестница, ведущая в кухню, тоже охранялась очень плотно.

Братья Борхес сидели у конца стола в окружении нескольких вооруженных мужчин. Их предводителем был Антонио Борхес — приземистый, с сединой на висках и убранными в пучок волосами, выпущенными на пиджак от «Армани». Главной базой сил его картеля был город Кали и его окрестности, но операции он вел из Майами. На другом конце стола сидел Эшер в компании Децимы, четырех членов своего анклава и полудюжины «звездников».

— Вы оказали мне честь, встретившись со мной, лорд Эшер, — сказал Борхес.

— Честь оказана мне, сеньор Борхес, — улыбнулся Эшер, не показывая зубов. — Позвольте принести мои соболезнования по поводу безвременной кончины вашего брата.

— Дарио был не просто моим братом — он вел значительную часть наших дел. Но действительно, вы более других знаете, насколько ценна кровь.

— Да, я это знаю, — согласился Эшер. — И что бы вы предложили, сеньор Борхес?

— Союз между вашим анклавом и нашим картелем. Мы хотим вашей помощи против Синьджона.

— Когда вы говорите о помощи, вы имеете в виду...

— Да. Уничтожить его.

Эшер на секунду задумался, потирая подбородок, потом наклонился и шепнул что-то Дециме, а та покачала головой. Он снова обратился к Борхесу:

— И что же я получу от этой сделки?

— Смерть вашего врага.

Повелитель вампиров рассмеялся, постаравшись, чтобы на этот раз наркобароны заметили его зубы.

— Если бы мне было достаточно этого мотива, чтобы выступить против Франкмасона, он бы уже много лет как был мертв! Нет, сеньор Борхес. Вы знаете, что Свои не вмешиваются в дела людей, если это не приносит какой-либо выгоды.

Ну же, амиго, какая есть у вас побрякушка, что могла бы соблазнить такого, как я?

— Мы вам поставим столько кокаина, что вы станете вдвое богаче Синьджона.

Улыбка Эшера стала шире, резче.

— Вот это действительно что-то. Кажется, вы обеспечили себе сделку, сеньор. Однако есть некоторые... ш... формальности, которые следует соблюсти.

Эшер достал из кармана сложенный кусок пергамента и старомодную авторучку с обсидиановым корпусом. Кончик пера сверкал как острие бритвы.

— Формальности?

— Я бы хотел, чтобы все было оформлено письменно.

Борхес нахмурился:

— То есть чтобы я подписал контракт?

— Я бы предпочел слово «пакт», мой друг, — объяснил Эшер, обходя стол и приближаясь к Борхесу. Развернув пергамент, он подложил его наркобарону, придерживая пальцами.

Борхес принял чистый лист и что-то буркнул по-испански своим товарищам, а те нервно поежились. Он поднял глаза на Эшера, изо всех сил стараясь скрыть отвращение.

— Это... это не бумага.

— Браво! Восхищен человеком, который умеет распознать человеческую кожу на ощупь.

Эшер протянул перо Борхесу, который, переглянувшись со своими спутниками, неуверенно потянулся за ним.

Быстрее кобры Эшер всадил кончик пера в палец Борхеса, пустив кровь. Наркобарон отдернул руку:

— Что за игру вы затеяли, наглый идиот?!

— Никаких игр, сеньор! Ни сейчас, ни когда-либо. Если вам нужна моя помощь против Синьджона, то сделайте как я говорю — поставьте на этом пергаменте свою подпись своей кровью. Если нет — что ж, пусть вам помогут небеса. Потому что моя помощь будет исходить совсем не с той стороны.

На лице Борхеса было выражение человека, увидевшего свою вечную погибель, но знающего, что спасение потеряно давным-давно. Дрожащей рукой он взял у Эшера перо и подписался внизу листика человеческой кожи.

— Превосходно! — улыбнулся вампир. — Нотариальное заверение сделаем позже.

Он начал складывать документ, чтобы вернуть в карман, но тут раздался звук, как от внезапно поднявшегося ветра, и балконные двери вдруг распахнулись, пропуская Синьджона в его шутовском костюме, а с ним несколько вампиров и дюжину «черных ложек».

— Добрый вечер всей честной компании! Кажется, мне забыли прислать приглашение на это маленькое суаре? Надеюсь, вы не в обиде, что мне пришлось вынести ворота?

Люди Борхеса, «звездники» и «черные ложки» наставили оружие друг на друга. «Ложки» взяли на мушку людей Борхеса и «звездников», «звездники» — «черных ложек», а люди Борхеса, не зная, за кем им следить, пытались держать на прицеле обе банды.

— Ах ты мерзкий кровосос! — заревел Борхес на Эшера, отталкиваясь от стола и вытаскивая из кармана пиджака от «Армани» хромированный револьвер тридцать восьмого калибра. — Ты меня подставил! Антонио Борхеса никто не подставит безнаказанно, никто!

Он выстрелил в упор, но вампир превратился в темную дымку и миг спустя появился у другого конца стола. Однако пуля, предназначенная Эшеру, не пропала зря, потому что нашла себе другую цель — официанта, который только что вошел с подносом кофейных чашек. Злополучный служитель свалился в пламени и треске, и кровь его смешалась с кипящей жидкостью.

Яростное возмущение вспыхнуло в глазах Эшера.

— Фосфор? Ты взял на переговоры зажигательные пули?

— А ты как думал? — злобно оскалился Борхес. — Что я на переговоры с таким кровососом пойду с голой задницей?

— Пакт разорван! — прорычал Эшер, сминая пергамент в комок.

У Борхеса глаза полезли из орбит, он схватился за грудь. Из уголков рта побежали ручейки крови. Борхес свалился на пол, истекая алым из ноздрей, ушей, глаз, рта и ануса.

Люди Борхеса открыли огонь по обеим бандам, и вмиг вся комната наполнилась фосфорными пулями. Эшер, взревев от гнева, перевернул стол переговоров, придавив кого-то из подручных Борхеса. Воздух стал тугим, как оболочка мыльного пузыря перед тем как лопнуть, и вампиры исчезли все как один, оставив только людей.

«Звездники» и «черные ложки» отлично знали, что означает этот массовый исход, и сдвинулись потеснее, чтобы не подставлять спину. Люди Борхеса просто заморгали и стали озираться в недоумении. Вдруг один из них дико вскрикнул — кто-то невидимый оторвал ему руку. У другого голова отделилась от тела и запрыгала по полу. Прошло всего несколько секунд, а дюжина телохранителей наркобарона валялась на полу, как останки цыплят после налета хорька на курятник.

Вампир, находясь в овердрайве, легко может отступить с пути летящей в воздухе пули. Слуги вампирских принцев таких возможностей не имели. «Звездники» и «черные ложки» усеяли пол, зажимая дымящиеся раны и умирая. Трудно было что-нибудь разобрать, но вроде бы подручные Синьджона брали верх.

Вдруг снова появилась Децима. Она стояла в балконной двери, зажав в захвате горло любимца Синьджона, Вира, и острие арбалетного болта упиралось ему под подбородок.

— Папочка! — взвыл Вир. — Перестаньте!

Синьджон в покосившемся напудренном парике и окровавленном жилете дал сигнал остальным выйти из овердрайва. Он сделал пару шагов к своему любовнику, но Децима заворчала и замотала головой:

— Не подходи, старик! А то я насажу его мозг на копье, как маслину на вилку!

Снова появились силы Эшера. Сам колдун крови был невредим, но о его рекрутах нельзя было сказать того же. Хотя анклав у Эшера был больше, чем у Синьджона, в основном его членами были Свои из новых и необстрелянных. А в выводке Синьджона бойцы были старше и опытнее. Они не один десяток лет провели в аду Города Мертвых, и эта закалка сказывалась.

— Отличная работа, Децима! — похвалил ее Эшер. — Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

— Отпусти мальчика! — зарычал Синьджон. — Он тебе не нужен!

— Напротив, дорогой мой Синьджон, — ответил Эшер. — Он мне весьма полезен — как щит! Прикажи своим подчиненным перестать драться, или Децима сделает этому твоему малышу что-нибудь очень неприятное.

— Слышали? — рявкнул Синьджон на своих. — Прекратить!

«Черные ложки» неуверенно переглянулись и опустили оружие. Децима протащила Вира мимо старого вампира, остановившись, чтобы тот мог бросить взгляд на своего любовника.

— Не смей трогать мальчика! — предупредил Синьджон. — Иначе очень пожалеешь, колдун! Запомни мои слова...

— Почему, старина? — ухмыльнулся Эшер. Синьджон впился во врага холодным взглядом, зловеще улыбнулся и произнес:

Божья коровка,

Лети домой на небо,

Детки твои

Там сидят без хлеба...

Торжествующую улыбку Эшера будто тряпкой стерли. Раздался звук сирен полиции и «скорой помощи», и оба вампира зашипели в досаде. В Городе Мертвых люди не вмешивались в их дела.

Через несколько секунд полисмены грохотали ботинками по лестнице, сопровождаемые санитарами. Наверху они обнаружили дюжину частично обугленных тел, некоторые начинены пулями, другие разорваны на части. И, будто чтобы еще сильнее замутить картину, из этих трупов некоторые были куда как не свежи. Прямо на глазах они съеживались и опадали, как сгнившие на плети тыквы. Что-то бормоча про себя, полисмены и санитары стали тревожно оглядываться. Но если кто-то и заметил тени, мелькавшие на краю поля зрения, то ничего об этом не сказал.

 

Глава 8

Неизвестная осторожно пробиралась по перекрученным коридорам твердыни Эшера. Надо было спешить, Эшер мог вернуться в любой момент. Если он увидит, как она шарит в его покоях, это будет конец — ей придется схватиться врукопашную не только с колдуном крови, но и со всем его анклавом. Рисковать она была согласна, но на такой идиотизм идти не хотелось. И все же, как ни трудно было передвигаться по дому, когда там был Эшер, в его отсутствие это было еще труднее. Все двери казались одновременно и знакомыми, и чужими, издеваясь над ее чувством направления. Некоторые из них, которые она пробовала, открывались во вполне прозаические комнаты, другие — в зловещую межразмерную пустоту. Их она захлопывала, не теряя времени. Кто знает, что таится в углах дома, где пространство складывается, как детская бумажная игрушка?

Она попробовала еще одну дверь, ожидая, что та откроется в пустоту, но на этот раз перед ней предстала комната, явно принадлежавшая к личным покоям Эшера. Помещение было просторным и убрано такими же гобеленами и канделябрами, как зал аудиенций. Дикая мешанина антикварной мебели всех веков, от ампира до югенденстиля, загромождала комнату, и найти китайский сундук, о котором говорила Никола, оказалось не так легко, как думалось вначале.

Он обнаружился в нише, спрятанный за занавесом разноцветных стеклянных бус, образующих изображение рычащего тигра. Сундучок оказался черной лаковой шкатулкой в форме пагоды, на бронзовых драконовых ногах и с изображением улыбающегося дракона на крышке. Подняв крышку, неизвестная увидела два пятифунтовых пакета сахара марки «Джек Фрост». Улыбнувшись, она покачала головой. Эшер не стал тратить время на перепаковку украденного кокаина. Похищенный наркотик она быстро сунула в потайные карманы, специально пришитые к подкладке куртки. Контрабандой ей приходилось заниматься уже давно, хотя товары бывали куда более эзотерические, нежели простой наркотик. Когда имеешь дело с демонами и прочей сомнительной сверхъестественной публикой, части тел казненных убийц и другие темные тотемы пользуются спросом гораздо большим, чем деньги.

Проверив, что пакеты не выпадут, она вытащила из заднего кармана надушенный платочек. Ничем не примечательная тряпочка, если не считать своеобразного запаха и масонской эмблемы, вышитой в углу. Неосторожно со стороны Синьджона — разбрасывать такие личные предметы. Ухмыльнувшись, она бросила платочек в ларец и захлопнула крышку.

Теперь надо было спешить в зал аудиенций и ждать Эшера. В одном не приходилось сомневаться — он вряд ли вернется в радужном настроении.

* * *

Дверь в зал аудиенций распахнулась настежь, ударившись о стену так, что весь дом задрожал. Незнакомка двинулась приветствовать Эшера.

— Где она?! — загремел Эшер. — Где Никола?!

— Ее здесь нет, милорд.

С нечеловеческой быстротой правая рука Эшера тисками сомкнулась у нее на горле. Тело неизвестной напряглось — она боролась с почти непобедимым желанием всадить лезвие в повелителя вампиров. Напасть на Эшера открыто — это было бы приятно, но никак не мудро. Завязшая в сложной кадрили с обоими принцами вампиров, она должна была соблюдать рисунок танца — любой неверный шаг вел к катастрофе. Внутри нее заворочалась Другая, реагируя на агрессию и враждебность, исходящую от Эшера, как змея в зимней спячке реагирует на первые признаки теплой погоды. Меньше всего ей сейчас было нужно, чтобы вылезла Другая, сломав в психотической ярости так тщательно разработанный план. Она сказала себе, что очень скоро получит кровь Эшера, но пока что он ей нужен живой. Или хотя бы не до конца мертвый.

— Со сломанной шеей я вам ничего не смогу сказать! — прохрипела она. Подняв руки, она попыталась отодрать пальцы Эшера от своей шеи. Эшер отпустил ее, и она пошатнулась, растирая гортань. Когда она заговорила, голос ее был тверд и холоден, как черное стекло.

— Никогда больше не прикасайтесь ко мне так.

— Ты угрожаешь мне, юница? — зарычал повелитель вампиров.

— Не угрожаю. Предупреждаю.

Он презрительно скривил губы, сверкнув клыками.

— Здесь говорю только я, женщина! И ты это запомни, если хочешь сохранить голову на плечах! Где Никола?

— Ее забрал Синьджон.

— Как?!! Как это случилось?

— Я поступила как мне было сказано — ждала снаружи прибытия «бэтмобиля». Когда он не показался, я пошла его искать и нашла на полдороге. Он свернул с мостовой и въехал в стену дома. Водитель и Уэбб были мертвы. Обиа был жив, хотя ранен и без сознания. Никола нигде не было.

Я принесла Обиа сюда и поставила несколько «звездников» за ним присматривать. Я так поняла, что вы захотите его допросить, что там случилось.

— Он в сознании?

— Я думаю, да.

Эшер, злобно топая, взбежал на свой помост и встал рядом с троном.

— Привести его сюда!

Через минуту появился Обиа, конвоируемый двумя «звездниками». Широкое темное лицо пересекали накрест красные рубцы, в толстых косичках блестели осколки закаленного стекла. Он опирался на импровизированную трость из обрезка свинцовой трубы, оберегая правую ногу. Нос у него был сломан, левый глаз почти полностью заплыл, но, если не считать этих травм, он был на удивление в хорошей форме для человека, который пролетел сквозь ветровое стекло и слетел с капота.

— Ты меня подвел, бокор, — угрюмо сказал Эшер.

— Это не моя вина, милорд! — объяснил Обиа. — Не знаю, кто на нас налетел, но это не был человек! Обычно, когда с нами бывала леди Децима, нас бы это не смутило, но сегодня мы ехали без ее защиты! Их было двое, может, трое! Я смотрю — Уэбба нет! Его выдернули через это гадское окно, будто машина не ехала, а стояла! А потом они коцнули водителя! Я, значит, на заднем сиденье, да? Так я пытаюсь схватиться за руль, и ни хрена не выходит, а потом — бац! — и лечу сквозь ветровое стекло! Значит, прихожу в себя — а в волосах стекло, на морде стекло, полный рот стекла! И вот эта зараза в зеркальных очках меня трясет и орет, куда, к чертям, девалась Никола. Я ей говорю, значит, Синьджон украл.

— Ты уверен, что это были миньоны Синьджона?

— Они на этом были... ну, когда двигаются как призраки, так что разглядеть я не мог. Быстро все было: вот я еду на заднем сиденье — и тут же лечу через ветровое стекло! Но наверняка это был Синьджон — я в том смысле, кто ж еще мог бы?

Эшер надолго задумался, потом жестом велел тонтон-макуту выйти вперед. Тот повиновался, хотя глаза его сверкали страхом. Эшер наклонился, положил ладонь на руку Обиа.

— Каковы бы ни были оправдания, ты обманул мое доверие, Обиа, не выполнив приказа. А те, кто не выполняют мои приказы, должны нести кару за свои ошибки. Вопрос дисциплины — ты согласен?

— Д... да, милорд.

— Я рад, что мы друг друга поняли, бокор, — чуть улыбнулся Эшер.

Он выдернул у Обиа обрезок трубы и приложил тонтон-макута точно по коленной чашечке. Раненый завопил от боли и свалился, зажимая ногу. Эшер щелкнул пальцами. Двое угловиков подняли Обиа под мышки и вытащили из зала.

— Проследите, чтобы его полечили. Дайте ему героину, чтобы заткнулся. Только не сразу! — крикнул он вслед ушедшим и рухнул на свое кресло, скривившись в свирепой гримасе. — Старый ящер посильнее, чем я думал, раз сумел пронюхать про мою встречу с Борхесом и украсть мою невесту у меня из-под носа! Да, недооценил я Франкмасона, но второй раз такой ошибки не будет. Все-таки он не так умен, как ему думается, — у него хватило глупости прихватить своего песика, когда он вломился на наш тет-а-тет в «Л'Эмеро».

— Что он сделал? — спросила незнакомка с недоуменным видом.

В зал вошла Децима, волоча за собой Вира на кожаном поводке, пристегнутом к строгому ошейнику. Руки юноши были скованы сзади наручниками. У Вира глаза полезли на лоб, когда он увидел незнакомку, но он промолчал — в основном потому, что во рту у него торчал резиновый кляп.

— Я хочу, чтобы ты отнесла Синьджону мое послание, — сказал Эшер, показывая на незнакомку.

— Я? — переспросила она, стараясь не выдать голосом подозрения.

— Дециму Синьджон знает и ей не доверяет. А ты для него — tabula rasa. В твоих словах у него нет резона сомневаться. Скажи Синьджону, что я обменяю Вира на Никола через час на Улице-Без-Названия. Оружия чтобы не было. И никаких фокусов. Если он не покажется — или если я увижу хоть один пистолет, — он получит своего мальчонку по частям.

Незнакомка повернулась к Виру. Это полностью ломало ее планы. Она собиралась тайком вытащить Никола и Райана из Города Мертвых на рассвете, но эта идея теперь горела синим пламенем. А если она не поторопится, то Вир наверняка выдаст ее. Изо всех сил стараясь скрыть разочарование, она поклонилась и поднесла руку к горлу в знак почтения.

— Считайте, что ваше послание уже у Синьджона, милорд.

* * *

Когда неизвестная вернулась в Черную Ложу, Синьджон был крайне возбужден. Он расхаживал по гостиной, сцепив руки за спиной. Когда он посмотрел на вошедшую, глаза его вспыхнули, как шлифованные рубины.

— Вир у Эшера!

— Знаю. Я его видела.

— Что с ним?

— Невредим, насколько я могу судить. Но это может оказаться ненадолго. Эшер послал меня организовать обмен заложниками.

— Он тебя не подозревает?

— Если подозревает, то виду не подает.

— Каковы условия обмена?

— Через час на Улице-Без-Названия. Без оружия. Без ненужных попыток. Вир в обмен на Никола. Кстати, где она?

— С ней все в порядке, не беспокойся, — ответил Синьджон. — Ее стерегут двое моих ребят для надежности. Гавроша отпустили. Скажи Эшеру, что я согласен на его условия.

— Синьджон — ты обещал девушку мне.

Синьджон упал в кресло рококо, положил ногу на ногу. Вытащив надушенный кружевной платочек из рукава, он промокнул верхнюю губу.

— Что было раньше, то было. Что есть теперь, то есть. Ты ее не получишь.

— Вир настолько для тебя важен?

— Все мои мальчики для меня важны, — ответил вампир. — Я же их сир как-никак.

* * *

Через час Улица-Без-Названия была забита народом. «Звездники» и «черные ложки» выстроились вдоль границ своих кварталов, тусуясь со своими и злобно поглядывая на чужих, сверкая эмблемами своих банд и стараясь выглядеть как можно круче.

В назначенное время одновременно отворились двери «Данс макабр» и «Стикса». Из двери бильярдной показался Синьджон в своем напудренном парике и в туфлях с бриллиантовыми пряжками. Эшер, одетый в черный кожаный пыльник, с хромированным черепом на поясе, решительным шагом вышел из бара. Собравшиеся бандиты повернулись к своим вожакам, как подсолнухи к солнцу. Когда Эшер и Синьджон шагнули вперед, «звездники» и «черные ложки» расступились. Два принца вампиров встретились лицом к лицу посреди дороги.

— У тебя есть то, что принадлежит мне, — презрительно фыркнул Синьджон.

— Показывай товар или проваливай, Франкмасон, — прорычал Эшер.

Синьджон вытащил надушенный кружевной платок из-за обшлага рукава и промокнул верхнюю губу. По этому сигналу юноша-вампир Тристан вышел из «Стикса», ведя Никола на стальной цепочке-удавке.

— Удовлетворен, выскочка? Я тебе показал твое, покажи мне мое.

Не отрывая глаз от Никола, Эшер щелкнул пальцами. Красная виниловая дверь «Данс макабр» распахнулась еще раз, и появился Вир, все еще в оковах и с кляпом. Арбалет Децимы упирался прямо ему в спину.

Синьджон кивнул, подтверждая, что узнал своего.

— Хорошо. Начнем обмен.

Эшер показал на собравшихся «черных ложек».

— Предупреждаю, Синьджон: если увижу хоть какое-то оружие, хоть зубочистку, Децима насадит твоего любимчика на стрелу, как оливку на вилку! Обещаю.

— Позволь и мне тебе напомнить, Эшер: если твои «звездники» попытаются напасть, у Тристана приказ тут же удушить твою любимую танцовщицу. Одно движение — и у нее сломанная шея. Ты понял?

— Я думаю, мы поняли друг друга, — каменным голосом произнес Эшер.

Он кивнул Дециме, и она резко подтолкнула Вира арбалетом. Перепуганный мальчишка шагнул вперед. Синьджон кивнул Тристану, и тот двинулся навстречу, таща за собой Никола — как красивую собаку с грустными глазами.

Когда заложники были в нескольких футах от точки обмена, какое-то волнение случилось на стороне Синьджона.

— Мама!

Райан, весь в слезах, метнулся мимо «черных ложек» и бросился к Никола. Бледная танцовщица повернулась к нему, и грусть в ее глазах растаяла.

— Райан, мальчик мой! — крикнула она.

Уходя от тянущихся к нему рук, как регбист с мячом, мальчик бросился к матери, охватил ее талию и зарылся головой в ее юбку. Никола попыталась нагнуться и обнять его, но ее остановил рывок удавки.

— Децима! Убрать этого мальчишку, раз и навсегда! — рявкнул Эшер.

Децима оттолкнула Вира с дороги и схватила Райана свободной рукой за ворот рубашки. Оторвав лягающегося мальчика от земли, она держала его на вытянутой руке, как блохастого щенка.

— Мой мальчик! — крикнула Никола, пытаясь вырвать ребенка у вампирши. — Не смей трогать моего ребенка!

— Заткнись, корова! — презрительно бросила Децима и наотмашь ударила Никола рукой с арбалетом. Никола пошатнулась, стараясь не упасть и не задохнуться в удавке.

— Не трогай маму! — пронзительно закричал Райан.

— А то ты что мне сделаешь, малыш? — ухмыльнулась Децима, подтаскивая мальчика поближе к лицу и роняя слюну изо рта.

Райан с силой, порожденной страхом, схватил зачарованный крест, который дала ему незнакомка, сорвал его с шеи одним рывком и ткнул Дециме в лицо.

Вампирша завыла, когда серебро обожгло ей кожу. Уронив и мальчика, и арбалет, она схватилась за обожженное лицо. Райан упал и тут же бросился бежать, стараясь уклоняться от нацеленных в него кулаков и ног. Он был быстр и решителен, но врагов было слишком много. Коренастый «звездник» схватил Райана сзади за штаны и поднял вниз головой, держа за лодыжку, как рыбу призового улова.

— Поймал! Поймал! — ухмыльнулся победно «звездник», показывая отсутствующие передние зубы. — Я его...

И внезапно исчезли остальные его зубы — вместе с головой. Тело бандита рухнуло на землю, открыв стоящего Клауди с дымящимся обрезом в руке. Райан спрятался за друга и выглянул из-за его ног.

— Оставьте мальчика в покое! — крикнул Клауди. — Кто попытается наложить на него лапы, должен будет пройти через меня!

Эшер стоял и хохотал, упирая руки в боки.

— Старик, ты глупец! Ты в безнадежном меньшинстве! И вообще я могу отобрать твой обрез и засунуть тебе в задницу раньше, чем ты успеешь глазом моргнуть!

— Чего же не попробуешь, кровосос?

Кожаный рукав обхватил сзади шею старого хиппи и придушил. Клауди от удивления вскрикнул, обрез разрядился в воздух. Райан выкрикивал имя своего друга, а тот безнадежно пытался оторвать от горла руку с когтями.

— Отличная работа, моя милая, — улыбнулся Эшер. — Будь хорошей девочкой и убери этих двоих, ладно?

— Будет сделано, босс! — ухмыльнулась в ответ неизвестная, утаскивая своих отбивающихся жертв в темноту.

— Райан! — кричала Никола, вырываясь из удавки так, что даже губы посинели.

— Обиа! — рявкнул Эшер.

Бокор выбрался вперед, хромая на поврежденную ногу во временной шине, и достал из кармана колдовской мешок. Насыпав его содержимое в горсть, он сдул пыль прямо в лицо Никола. Та отчаянно закашлялась, потом обмякла. Эшер быстро подхватил заблудшую невесту на руки, чтобы она не задохнулась в удавке. Никола застонала, голова ее откинулась назад, и тут Эшер впервые увидел гусиные лапки возле ее глаз и складки у губ.

— Это что за фокусы, Синьджон? — зарычал он. — Что ты с ней сделал?

— Я не виноват, если твоя драгоценная не выдерживает жизни на скоростной полосе, Эшер! — осклабился Синьджон. Тут его потянули за рукав, и он сердито обернулся к Тристану, держащему на поводке Вира. — А, это ты. В чем дело?

— Не прикажете ли освободить его, милорд?

Синьджон долгую минуту смотрел на дрожащего юношу, потом улыбнулся. Не очень приятной улыбкой.

— Нет, оставь как есть. Это ему за то, что позволил себя схватить. А я с ним поговорю позже.

«Звездники» расступались перед неизвестной и ее пленниками, но явно никто из них не собирался идти за ней. Выбравшись из толпы, она нырнула в ближайший переулок, без особой нежности затолкав туда пленников.

— Какого черта вы двое тут устроили? — зашипела она. — От Райана я еще такого могла ожидать, но ты, Клауди? Блин, ты же не идиот!

— Я пытался присмотреть за парнишкой. Я знал, что он попытается увидеть мать, и не мог его отпустить одного.

Неизвестная быстро оглянулась, потом полезла под полу куртки и достала мешки с «сахаром». Их вместе со сложенной бумажкой и стодолларовой купюрой она отдала Клауди.

— Времени мало! Все развивается слишком быстро. Вот это оттащи к себе в логово.

— Без проблем. А что это?

— Примерно десять фунтов чистого кокаина.

— Блин!

— Засунь на чердак с моими шмотками. За ними потом кое-что зайдет.

— То есть — кое-кто?

— Нет, кое-что. Еще я тебя попрошу позвонить по номеру, который вот на этой бумажке. Все, что тебе нужно знать, там написано. Заказывать разговор будешь сам. Покойного президента хватит на это и на поездку на такси. Бери с собой Райана — чтобы он тут больше не шатался без привязи! И помни: вы оба должны остаться живыми! Теперь проваливай. Мне надо вернуться, пока никто ничего не заподозрил.

Райан успел поймать ее за рукав:

— А мама?

Она улыбнулась и потрепала его по волосам.

— Я делаю все, что могу. Я верну тебе маму, Райан, — обещаю. Но ты делай как я говорю и иди с Клауди. Понятно?

— Да.

— Вот и хорошо. А теперь — чтобы духу вашего здесь не было! У меня еще есть дела.

Она смотрела вслед Клауди, быстро уводящему Райана за руку из переулка. Колеса завертелись, и возврата не было. Оставалось надеяться, что ее не раздавит этот запущенный ею джаггернаут. Ну ладно, все-таки не в первый раз.

* * *

Автомат видал и лучшие дни. Он стоял рядом с винной лавкой, которая, кажется, была единственным легальным заведением на Улице-Без-Названия. Монетоприемник взломали еще в прошлой жизни, и он висел, как сломанный подъемный мост разрушенного замка. Хотя это было не важно. Никто в здравом уме не сунул бы в него четвертак. Металлический кожух украшали эмблемы банд, шнур, соединяющий трубку с корпусом, перекусили кусачками, а наушник развалился пополам.

Неизвестная взяла мертвую трубку и постучала по клавишам. В наушнике раздался звук, похожий на завывание погибших душ, потом отозвался грубый мужской голос:

— Гриль-бар «Монастырь».

— Привет, Грендель. Дай-ка мне Мальфеиса.

Бармен что-то буркнул, и его сменил молодой голос.

— Киска! Как жизнь молодая?

— Маль, мне некогда. У меня для тебя есть дело.

Молодой голос стал хриплым и низким, как у заядлого курильщика.

— А когда у тебя его не было, девонька? Ты никогда не звонишь просто язык почесать. Так что у тебя для меня есть?

— Четыре кило снега. Чистого.

— Ну-у, — протянул демон на том конце линии. — За экзотикой в трущобы, что ли? Честно говоря, я думал, у тебя для меня что-нибудь поинтереснее, красавица. Та пыль от взрыва из Оклахома-Сити — вот это была штучка!

— На этом грузе кокаина висит не меньше дюжины трупов.

— Вот как? — По голосу было слышно, что Мальфеис насторожил ушки. И наверняка хвост у него начал подергиваться, как у заинтересованного кота.

— Мне нужны наличные, и в эту же ночь, утром — самое позднее.

— Я пошлю к тебе ученика.

— А что, я у тебя на радаре?

— А ты как думала? Мы гордимся полнотой своего сервиса. Но все-таки точный адрес мне нужен для обмена.

— О'кей. Только условие: на этот раз никого не есть!

— Ладно, раз ты настаиваешь, — вздохнул Мальфеис.

Повесив трубку, она заметила в себе какое-то странное ощущение. Как будто легкое, но постоянное давление, тяга слабого магнита. Это Эшер звал тех, кто привязан к нему кровью. Она могла повернуться к этому зову спиной, но не слышать его не могла.

* * *

«Данс макабр» был набит под завязку Своими и людьми. Неизвестная знала, что Эшер собрал приличный анклав, но до сих пор не имела понятия, насколько он на самом деле велик. Никогда она не видала столько вампиров под одной крышей, и от этого вида у нее руки зачесались.

Почти все это были молодые бесхозные вампиры, которых Свои называли дикарями. Конечно, слово «молодой» у нежити имеет не то значение, что у живых. Некоторые были одеты в кожу сбежавших подростков, другие — в тела почти развалившихся уличных бродяг. Все они были нежитью не больше года или двух, все были созданы неосторожными хищниками, может быть, Своими такого же типа, как они сейчас, и брошены в городских джунглях без помощи и совета, как было с ней когда-то лет тридцать назад. Анклав Эшера напоминал ей нечто среднее между школой Фэгина для воров и семьей Мэнсона — армия начинающих воров и разбойников с вывихнутыми душами, которых собирает и которыми вертит мощная и полностью лишенная морали воля.

Пробираясь через забитый народом клуб, она заметила, что «звездники» сбиваются в кучку и беспокойно поглядывают на собравшихся Своих. Хотя эти бандиты поставили себя на службу Эшеру, очевидно, происходящее даже для них было чуть слишком жутковато. По вампирам пробегали ощутимые вибрации «лев у водопоя», когда они жадно разглядывали кормильцев, прикованных к стенам.

На ее глазах двое Своих — один в обличье молодого преуспевающего руководителя, другой — уличного трансвестита — стали шипеть друг на друга, соперничая за высокого и тощего человека. Кормилец был так бледен, что вены его напоминали путаницу синей пряжи. В нем осталось очень мало соку, и вампиры это знали, потому и схлестнулись в открытую. У молодого руководителя волосы на шее поднялись, как у кота на загривке, а трансвестит зарычал, как рассерженный горный лев, так сильно обнажив клыки, что губы будто срезали. После нескольких секунд такой демонстрации руководитель уступил, и трансвестит получил кормильца в свое распоряжение.

Неизвестная смотрела, как победитель осушал умирающего кормильца, потом резко отвернулась. Вид и запах крови заставляли ее нервничать. Она уже не пила день или два. Обычно она в сумке носила пару криоконтейнеров с цельной кровью, но при возможности предпочитала стандартные холодильники и потому оставила их у Клауди в морозильнике. Когда она снова посмотрела на сцену, служители бара отцепляли пустого кормильца, чтобы заменить его свежим.

Грохот танцевальной музыки из колонок промышленной мощности стал затихать, и толпа повернулась лицом к сцене. Из-за кроваво-красного занавеса вышел Эшер, обнаженный до пояса, и жестом подозвал публику поближе.

— Приблизьтесь, дети мои.

Собравшиеся Свои забормотали и пододвинулись к сцене и пандусу, подняв бледные лица к своему предводителю.

— Я зову вас «дети мои» — пусть вы созданы не мною, кровь моя струится в жилах каждого из вас. Вас, не имеющих семьи, вас, выброшенных на улицу, я принимаю с радостью! Вы, не имеющие клана, — найдите свое место рядом со мной! Скоро настанет время великих бедствий, друзья мои! И если мы хотим пережить его, то должны доказать силу свою перед лицом вражды — и единство свое перед лицом сомнений! Вот почему призвал я вас к себе сегодня, дети мои, — сплотиться и укрепить связи, соединяющие меня с вами.

Из-за занавеса возникла Децима, несущая ритуальный клинок и золотую чашу. Райан прижал к ней крест не так надолго, чтобы ее убить, но след остался. Рана на лбу пылала, как свежий след тавра. Хотя неизвестную разозлил дурацкий поступок мальчишки, не восхищаться им она не могла.

Эшер взял у Децимы клинок, прижал острие к правому запястью и распорол предплечье до локтя. Из разреза выступила бордовая жидкость, больше похожая на вино, чем на кровь. Она была гуще человеческой крови, но текла все же быстрее обычного. Эшер должен был сильно набить брюхо, чтобы заставить кровь течь так охотно. Децима встала перед ним на колени и подставила чашу — не потерять ни капли драгоценной влаги. Как только чаша наполнилась, Эшер взял ее у Децимы и поднял вверх, показывая всем.

— Воззрите! Кровь моя — ваша кровь! Придите ко мне, дети мои! Придите и испейте того, что есть Жизнь!

Свои застонали в один голос и хлынули на сцену, отшвыривая друг друга в страстном стремлении к власти своего сюзерена. Кто-то предприимчивый попытался перелезть через рампу; Децима пинком отправила его назад.

— Жди очереди, трупный червь! — рявкнула она. — Попробуй только еще раз, и у тебя глаз из затылка вылезет!

Неизвестная оказалась между уличным торговцем наркотиками и каким-то туристом. Турист-вампир выглядел весьма свежим, потому что у него еще болтался на шее фотоаппарат, и глядел он остекленелым, потрясенным взглядом только что восставшего. Неизвестная беспокойно оглянулась, но избежать причастия без того, чтобы привлечь к себе ненужное внимание, никак было нельзя. Если у кого-то еще из причащающихся были сомнения насчет укрепления кровной связи с Эшером, они этого не показывали. В основном они тряслись как нарки в предвкушении дозы.

Когда настала ее очередь, Эшер улыбнулся и протянул ей чашу.

— Испей, и будем мы с тобой связаны кровь с кровью!

Собравшись, она подняла чашу к губам. На вкус это было как тончайшее коллекционное вино, густое и питательное, как молоко матери. Неизвестная почувствовала, как кровь побежала по жилам, расползаясь теплом. Ничто не могло с этим сравниться: ни секс, ни еда, ни питье. Это было куда лучше, чем все эти вещи, и при том было то же самое, что и они. Закрыв глаза, она стала наслаждаться моментом, борясь с искушением полностью раствориться в этом восторге.

Она очнулась от грезы, когда Эшер вынул чашу у нее из рук, и заморгала, приходя в себя. Ее охотно сменил тот самый турист, а она сошла со сцены вниз. Кровь Эшера гудела в ней, как крохотное динамо.

Очередь к причастию подходила к концу, когда распахнулась дверь и вошел некто в алом плаще с капюшоном. «Звездники» не остановили его, сочтя за опоздавшего члена анклава, но поведение вошедшего не оставляло сомнений, что он не траллс.

— Эшер! — прогремел голос из-под алого капюшона.

Повелитель вампиров застыл и вгляделся в толпу:

— Я знаю этот голос. Кто произносит мое имя?

Пришелец откинул капюшон, обнажив медово-светлые волосы до плеч, увязанные в пучок на затылке, и столь совершенные черты лица, что он мог бы послужить натурщиком греческому скульптору.

— Много ли времени прошло, что ученик забыл своего учителя?

Эшер шагнул вперед, еще сильнее сдвинув брови:

— Каул? Совет послал тебя?

— Кого же еще? Именно я несу ответственность за посвящение тебя в гильдию — и естественно, что именно меня послали привезти тебя в Вену, отступник!

— Отступник? Что за неудачные шутки, старый друг! Все, что я делаю, делается к вящей славе Тремере!

— Лги себе как хочешь, Эшер, но мне не лги! Твои действия не во имя нашего клана, Эшер, — это интрига, чтобы ниспровергнуть Совет и прийти самому к власти! Ты на грани джихада — и если ты объявишь войну Синьджону, долг чести вынудит его соплеменников Вентра выступить против Тремере во имя его! Не то время и не та причина, чтобы воевать с одним из самых мощных кланов Камарильи, Эшер!

— Заверяю тебя, старый друг, у меня такого и в мыслях не было!

— Даже если так, ты нарушил священный завет Тремере, создав эту женщину, Дециму. Не отрицай свое отцовство, Эшер, — я вижу ее наследие ясно, как буквы в книге!

— Существование наше долго и одиноко, Каул, а я много времени был отрезан от моих соплеменников по клану. Я создал лишь одну юницу. Неужто Совет поставит мне в вину создание единственной спутницы?

— Ты знаешь правила, Эшер! Никто из Тремере не создает потомства своею волей. А насчет «единственной спутницы» — что ты скажешь о женщине, которую звали Бакиль?

Тревога мелькнула на лице Эшера. Он не ожидал, что Совет знает о предшественнице Децимы.

— Ее более нет! Я усвоил этот урок! Дециму я не посвящал в таинства, как было с Бакиль, — в этом я клянусь. Она не владеет искусством крови, и по правам своим она не истинный член клана Тремере.

— А эта смертная — Никола? Танцовщица? Ты разве не собирался даровать ей Объятие как своей невесте?

Эшер злобно прищурился, лицо его стало враждебным.

— Я устал от твоих вопросов, Каул! Мы были друзьями — даже более чем друзьями, — но те ночи миновали! Было время, когда ты был мастером, а я учеником, но я обрел такую власть, на которую ты никогда не дерзнул посягать. Не угрожай мне, Каул, — ибо я не остановлю руку свою!

— Ты за многое и на многое должен ответить, Эшер, хочешь ты это слышать или нет. Совет мог бы закрыть глаза на порождение потомства, раз оно уничтожено, но высокомерие твое нетерпимо! В клане Тремере ценятся честолюбие и энергия, это так, но такая неприкрытая жажда власти опасна не только для клана, но и для всех Своих по всему миру! Ты хочешь подвергнуть всех нас риску разоблачения ради владения Городом Мертвых? Конфликт в ресторане сегодня вечером не прошел незамеченным, могу тебя уверить! В Святом Надзоре есть фракции, только и ждущие такого свидетельства деятельности Своих, чтобы оправдать возрождение Инквизиции, и это ты можешь дать новую жизнь охотникам за ведьмами!

— Пусть приходят ко мне солдаты вопрошания! — осклабился Эшер. — Пусть тыкают в меня своими иголочками-ведьмоуказателями!

Каул безнадежно покачал головой.

— Я надеялся, что смогу воззвать к твоему разуму, Эшер. Но у тебя, я вижу, его совсем не осталось! Что ж, у меня нет иного выхода, кроме как увезти тебя обратно в Австрию.

Эшер засмеялся, но без капли веселья в голосе:

— Я не предстану перед судом, Каул! Не тебе и не твоему Совету судить меня!

— Ну что ж, — вздохнул светловолосый вампир. — Ты не оставляешь мне выбора.

Каул вспрыгнул на пандус движением по-тигриному быстрым и грациозным, руки его запылали, будто в них вспыхнули угли. «Звездники» и Свои бросились к выходу, а Эшер двинулся навстречу бывшему товарищу, оскалив клыки и испуская из пальцев искры красной энергии.

Колдуны крови бросились друг на друга, вцепились друг другу в плечи. Для непосвященных это выглядело так, будто они сплелись в схватке греко-римской борьбы, но искаженные болью лица борцов говорили другое.

Воздух в «Данс макабр» сгустился, неизвестная почувствовала покалывание на коже, будто перед ударом молнии. Раздался треск, как от вспышки сварочной дуги, и язык красной энергии обвил дерущихся колдунов. Неизвестная выругалась и вынуждена была прикрыть глаза рукой. Ноздри забивал запах горящей крови, и лицо неизвестной скривилось от омерзения. Она слыхала рассказы о Тремере и об оккультных искусствах этого клана, но впервые видела магию крови в действии. Говорили, что адепты этого искусства умеют вскипятить кровь врага одним прикосновением, управлять другими с помощью всего лишь нескольких капель влаги их жизни, вызывать кровоизлияния и закупорку сосудов с помощью произнесенного шепотом заклинания. Будучи вампиром, она знала силу крови — но никогда не видела ничего подобного на сцене.

Эшер и Каул давили друг друга, и алые слезы бежали у них из глаз. Падая на пол, кровавые слезы шипели. Кровь потекла из носов, запузырилась из ушей.

— Отпусти, Каул! — прорычал Эшер. — Или я сварю тебя, как омара!

— Только если ты согласишься вернуться со мной в Вену.

В ответ Эшер закрыл глаза, выставил подбородок и надавил еще сильнее. Каул вскрикнул и полетел на сцену, проехав через весь пандус на спине. Глаз у него не было — орбиты пузырились кровью, как пузырится сахар на огне. Хлещущая из носа, ушей и рта кровь превратила его лицо в алую маску.

С неподдельным сожалением встал Эшер над своим умирающим другом, вытирая рукой кровь с лица.

— Почему ты? Черт побери, почему они послали именно тебя? Ладно, когда они пошлют следующего, я буду готов. Меня не остановит горстка древностей!

Каул попытался засмеяться — у него в груди влажно забулькало.

— Дурак, — выдохнул он. — Слепой дурак! Тремере и пальцем не шевельнет, чтобы тебя низвергнуть. Твой рок уже навис над тобой, но ты не видишь его. Ты змею пригрел на груди, Эшер.

— О чем ты говоришь? — зарычал Эшер, но Каул уже ушел от ответов на все вопросы.

 

Глава 9

— Клауди, открывай! Это я!

Глаза старого хиппи, выглянувшего из-за взятой на цепочку двери, лезли на лоб от страха.

— Блин, чертовская жуть, даже для Города Мертвых! — шепнул он, когда неизвестная проскользнула в дверь.

— Ты получил, что я просила?

— Да — они там были, — ответил Клауди, показывая на упаковку из цветочного магазина. — Странные у тебя друзья, леди. Тетка, которая держит эту дурацкую круглосуточную цветочную лавку, — я бы мог присягнуть, что она под всей своей косметикой зеленая!

— Гея — она такая. Ты мог бы ее назвать Мать-Земля, — усмехнулась неизвестная. — Кто-нибудь приходил сюда или выходил отсюда?

Клауди кивнул, и лицо у него стало такое, будто он проглотил лимон.

— Ага. Еще одна жуть на лапках! Тот хмырь уходил, как раз когда мы с Райаном возвращались, выполнив твое поручение. Здоровый мужик. Не меньше семи футов ростом. Одет в шинель и шляпу с полями. Самое забавное, что у него вроде бы нет руки. Зато клыки — как у кабана. А в остальном — совершенно нормальный.

— Похоже, Маль послал Гренделя. Он тебе что-нибудь говорил?

— Нет, но на Райана как-то очень подозрительно глянул. Как собака на бифштекс. У меня от него мурашки поползли по коже.

— Это что, видел бы ты его подружку... Минутку, Клауди, мне надо подняться и кое-что посмотреть.

Клауди нахмурился и сгреб в горсть свою бороду.

— Ты говорила, что тут все пойдет быстро...

— Колеса Джаггернаута завертелись, Клауди, и я теперь очень стараюсь, чтобы никто из нас под них не попал. Больше ничего я сейчас не могу тебе сказать.

Через несколько минут она вернулась со своей сумкой. Встав на колени посреди книжного развала, она достала оттуда несколько пачек сотенных банкнот и положила на пол рядом с собой.

Клауди присвистнул и наклонился рассмотреть получше.

— Ни хрена себе!

— Мне надо, чтобы ты это спрятал до моего возвращения.

— Без проблем!

Неизвестная вынула из коробки букет черных роз. Неодобрительно глянув на длинные стебли, она подрезана их, чтобы розы вошли в сумку. Несколько колючек укололи ее при этом, но она будто не заметила капающую из ранок кровь.

— Где Райан? — спросила она, направляясь в кухню.

— Вот я! — радостно заверещал мальчик, высовывая голову из-под раковины.

— Ты должен был спать! — укорил его Клауди.

— Да, и все пропустить!

— Именно так, — подтвердила незнакомка, открывая холодильник. Вытащив контейнер с плазмой, она встряхнула его в руках. Потом посмотрела на мальчика, который глядел на нее во все глаза. — Малыш, тебе не надо смотреть, как я это делаю.

— Нет надо!

— Райан! — произнес Клауди, и детская головка тут же исчезла под раковиной.

Незнакомка сорвала печать с контейнера и перевернула его, глотая охлажденную плазму, как работяга — пиво из горлышка. Кровь утоляла голод, но мало что давала, кроме этого. По сравнению с влагой жизни прямо из жилы продукт в бутылках казался пресным и затхлым. Разница как между шампанским «Дом Периньон» и перебродившим пивом.

Допив, неизвестная облизнула губы, как кошка, напившаяся молока, потом повернулась и увидела, что Клауди смотрит на нее с плохо скрытым отвращением. Он, смутившись, тут же отвернулся — она сделала вид, что не заметила.

— Час еще до восхода солнца, — сказала она, берясь за ремень сумки. — Жди меня до завтрашнего рассвета.

— А если ты не придешь?

— Тогда бери деньги, хватай мальчика, рви ко всем чертям из Города Мертвых и никогда не возвращайся.

* * *

Обиа сидел и мрачно таращился в телевизор. Обычно, когда бывало скучно, они с Уэббом перекидывались в картишки или дремали по очереди. Но Уэбба больше не было — его мозги украшали улицу, на которой он провел почти всю свою короткую жизнь, — и Обиа не с кем было играть в карты. Он скривился от боли, стрельнувшей вверх от разбитого колена. Ругаясь себе под нос, он вытащил флакон из нагрудного кармана и принял две таблетки обезболивающего. Он надеялся, что боль пройдет раньше, чем иссякнет этот источник.

«Звездники» где-то дней десять назад разгромили аптечный склад, чтобы пополнить запасы импровизированного «лазарета». К сожалению, ребята-налетчики академий не кончали и потому настоящих пилюль притащили всего несколько флаконов, а остальное все суппозитории с сульфатом морфина. Обиа всегда мог влезть в свою колдовскую сумку, если уж очень припечет, но ему надо было быть в сознании, и к тому же при малейшей неосторожности зомбийная пыль может тебя здорово перепахать.

Взяв пульт, Обиа начал щелкать каналами. Одним из преимуществ положения охранника Никола было наличие спутникового телевидения.

Очередной приступ боли заставил его снова выругаться по адресу Эшера, но не слишком громко: мало ли кто или что может подслушать. Эшер был единственным, кого он уважал и боялся больше, чем Папу Дока. В конце концов, Папа Док только притворялся, что служит Барону Субботе, Повелителю Кладбищ. Эшер... этому притворяться не надо было.

Хоть Обиа и служил в тонтон-макутах, он не был уроженцем Гаити. Он родился и вырос в Новом Орлеане, сын неграмотного портового рабочего. Мать его прибыла с Гаити молодой девчонкой поискать своего счастья в мире белых людей. Нашлась же для нее только работа прачки. Гордая женщина, она рассказывала своему единственному сыну истории об оставленной земле. В середине шестидесятых Обиа получил повестку, приглашающую его пожаловать во Вьетнам. Не желая вести войну за белых, Обиа уехал из Штатов на родину матери — и вскоре оказался активным членом вудуистских обществ, что и привело его на выгодную службу в тайной полиции Папы Дока.

За годы с 1968-го и до 1986-й, когда Бэби Док сбежал во Францию, Обиа уже потерял счет совершенным им убийствам, изнасилованиям, увечьям и избиениям. В одном налете он со своим коллегой тонтон-макутом ворвались на собрание оппозиции и отрубили руки всем, кто был в доме, — мужчинам, женщинам и детям без разбора, а отрубленные конечности свалили в кучу на улице на обозрение соседям. Он помнил, как это было смешно до колик — когда пальцы на свежеотрубленных руках дергались, будто махали на прощание. Хорошие были дни.

Сейчас он оказался в стране, из которой уехал почти тридцать лет назад. Последние десять лет оказались суровыми — Бэби Док сбежал, и жители Порт-о-Пренса, которых он так долго терроризировал, вдруг получили возможность отомстить. В результате Обиа вдруг оказался без работы, а дом его — сожжен до основания. Хотя в 1988 году власть захватил генерал Авриль, толку Обиа с этого было мало, потому что у него в прошлом были с Аврилем стычки. Опасаясь за себя, Обиа сбежал с Гаити, и самое смешное, что ему пришлось прятаться среди тысяч «людей в лодках», старавшихся добраться до Флориды в дырявых лоханях, кое-как законопаченных отчаянием и сургучом.

Пока его не было, в Америке тоже все поменялось. Родители давно умерли — отец попал под сорвавшийся контейнер, а мать надорвалась, стирая белье чужим людям. На командира эскадрона смерти спрос на рынке труда был не слишком большой, и Обиа стал профессиональным убийцей — а попутно еще и колдуном.

Потом — это было несколько лет назад — он встретил Эшера. В ту минуту, когда белый вошел в забегаловку, служившую прикрытием для бизнеса убийств по найму, Обиа понял, кто это. Двадцать лет прослужив в «невидимках», научишься чувствовать Невидимый Мир. Повелитель вампиров искал наемника со знанием оккультного дела, а рекомендации у Обиа были отличные. Два года назад они составили классную команду с Уэббом, и белый парнишка делал почти всю грязную работу, которую надо было сделать. Полгода назад Эшер поставил их телохранителями своей новой невесты.

Работа была не бей лежачего. Почти все время они торчали в особняке, который служил тюрьмой для Никола, смотря телевизор, играя в карты или болтая о всякой ерунде. Вроде бы эта паршивка ничего не пыталась делать — теперь. Первые недели она старалась удрать, а когда стало ясно, что это не выйдет, она пару раз пыталась с собой покончить. Тогда Эшер велел ему травить ее зомбийной пылью, и работа стала еще проще, чем была. Обиа это вполне устраивало. Уэбб, более молодой, скучал и тяготился монотонностью, но Обиа был уже в том возрасте, когда постоянные опасности и необходимость действовать теряют свою привлекательность. Все же Эшер иногда давал им работу, которую никому больше не мог доверить, — вроде этой разборки с Дарио Борхесом.

Обиа глянул на часы и скривился. Время проверить, что там делает эта мерзавка.

Он попытался встать с кресла, опираясь на свинцовую трубу, служившую ему тростью, но ногу тут же пронзила боль. Он вскрикнул и упал обратно. А, хрен с ним, никуда гадюка не денется.

Хотелось бы думать, что Эшер найдет достойную замену Уэббу, но надежды на это было мало. Эта банда «Пять лучей» — такая здоровенная куча мудаков, какую он еще в жизни не видел. По сравнению с его ребятами на острове это просто сопляки в широких штанах и дорогих кроссовках, строящие из себя крутых. Время от времени кто-нибудь из этих панков залупался с вудуистом, стараясь показать, какой он отвязанный. Кончалось это всегда тем, что панку приходилось попробовать мачете, и ему еще везло, если он отделывался носом или ухом. Они, паразиты мелкие, как щитомордники: если не держать все время у них ногу на шее, вывернутся и ужалят. Мало кто из них годился на что-нибудь большее, чем пушечное мясо. И этим, не умеющим подтереть собственную задницу, он доверит прикрывать себе спину? Уэбб был полным психом, зато хоть что-то умел.

Он скривился и глотнул из бутылки виски, заткнутой между ним и обивкой кресла. Хреново стало оборачиваться дело. Эшер пролетал по-крупному. Нет, он был силен как никогда и мог еще устраивать все по-своему — не в этом была проблема. А в той мерзавке. Эшер не хотел думать о ней трезво. И чего ради? Хрен знает, что с ней стряслось, когда ее украли, годков ей это добавило. Да, с виду она еще вполне ничего, но ей уже не двадцать пять. Даже за тридцать не сойдет. И к тому же ясно, что никаким чертом Эшеру не выскрести этого пацана у нее из мозгов. Если она так реагировала сегодня ночью, после хорошего глотка пыли, то и никогда вообще она этот кусок себя не отдаст. Кабы решать ему, Обиа, он бы вошел сейчас в спальню, всадил бы маслину этой дуре в череп — и абзац. Но такой глупости он не сделает. В конце концов, он с колдуном крови подписал контракт собственной кровью. И отлично знал, что бывает с теми, кто после такого контракта дезертирует.

Помимо страха за свою жизнь, у Обиа была еще и гордость — он гордился своей верностью. Несмотря на боль и унижение, которые он претерпел от рук Эшера, Обиа благоговел перед ним. И еще — он слишком далеко зашел, чтобы сейчас бросить своего сюзерена. Слишком он стар, чтобы стать кем-то иным, кроме того, кем был всегда — убийцей, киллером. Всю жизнь неотъемлемой частью его личности была склонность к зверству и врожденный инстинкт подчинения главному псу с самыми большими клыками. Душа его принадлежала дьяволу со всеми потрохами, как говорила когда-то его мама, и поздно было давать задний ход. Никуда не деться до самого конца — своего или Эшера.

Обиа глянул туда, где обычно сидел Уэбб, и беспокойно заерзал. Что-то ему не нравилось в этом похищении, но что — он никак не мог уловить. И это «что-то» беспокоило, как застрявшая между зубами чешуйка поп-корна. Никак не удавалось избавиться от ощущения, что он какую-то мелочь упустил из виду. Последнее, что он видел от Уэбба, — подошвы, мелькнувшие в окне машины, когда его выдернули. Но ведь было что-то еще — что же? Он это видел, но не видел.

Всегда его восхищала и поражала способность Своих к мгновенным передвижениям. Вот почему Децима обычно ездила с ними из хранилища и обратно. Человек не может увидеть вампира в этом самом быстрохождении, но другой вампир — может. Именно поэтому единственный момент, когда они действительно были телохранителями, приходился на поездку в «бэтмобиле».

Но Обиа когда-то лично говорил с гуэде — духами мертвых — и бывал одержим лоа — божествами древней Африки. Пройдя через такое, человек перестает быть как все. Боги что-то оставляют в нем от себя — повышенную чувствительность, следы внутреннего зрения, которые бокор умеет вызывать, когда они нужны. Сейчас он знал, что увидел что-то за миг до и через миг после катастрофы, но что?

Опустив руку, он погладил рукоять мачете. Клинок стоял возле кресла справа, острием вниз, и в любой момент его можно было схватить. Рукоять из лучшего черного дерева. Оружие презентовал ему сам Папа Док на специальной церемонии. Из всего своего имущества более всего Обиа ценил клинок.

В дверь постучали. Обиа скривился и снова глянул на часы. Почти восход, так что за дверью, наверное, человек. Продолжая кривиться от боли, он встал с кресла, стараясь не упасть и не потерять сознание. Самодельная шина не слишком увеличивала мобильность. Обиа, зажав в руке мачете, захромал к двери, в которую стучали все громче. Полуавтоматический девятимиллиметровый пистолет с фосфорными патронами торчал за поясом.

— Иду, блин! Не хрен колотить! — буркнул он.

Выглянув в «глазок», Обиа удивленно хмыкнул. Посетитель был из Своих — эта новенькая в очках. Эшер в хранилище редко присылал вампиров — это было бы как поставить медведей сторожить медовые соты. Подозрительно хмурясь, Обиа отодвинул пять засовов и приоткрыл дверь, оставив ее, однако, на цепочке толщиной в два дюйма.

— Чего надо? — буркнул он.

— Я от Эшера. Срочно! — Она подняла сумку на уровень глаз. — Меня послали дать ей какой-то эликсир, который Эшер сляпал по-быстрому, чтобы обратить старение вспять. Надо ей дать его до рассвета.

— А почему он мне не позвонил, что ты едешь?

— У тебя мобильник накрылся в той аварии. Забыл, что ли?

— А, да. Забыл, извиняюсь.

Успокоенный Обиа снял цепочку и впустил незнакомку внутрь. Она оглядела переднюю и кухню, пока Обиа закрывал дверь.

— Где Никола?

— Дрыхнет в спальне, — буркнул Обиа, показывая рукой на дверь в том конце прихожей.

— Нашли тебе кого-нибудь вместо Уэбба? — спросила она, проходя внутрь.

— Нет пока.

— Безобразие. В таком деле тебе нужен напарник.

При этих словах она повернулась, и что-то в этом движении включило у Обиа память. Он снова лежал на улице, растянувшись среди стеклянной крошки, кровь на лице, кровь во рту, кровь в глазах. Он плавал на границе миров сознания и темноты, глядел сквозь завесу красной боли, и что-то над ним нависало, расплывающееся на краях, как изображение на захватанной фотографии. Последнее, что он видел перед тем, как его поглотила тьма, — зеркальные очки.

— Ты! Это была ты! — заревел он, замахиваясь мачете.

Незнакомка вскинула руку отбить удар, рыча как разъяренная пантера. В тот же миг она выбила мачете у него из руки сумкой. Обиа вскрикнул от боли, падая на пол: больная нога подвела. Незнакомка прижала ему шею ногой, приставив каблук к гортани. Выхватив у него пистолет, она проверила обойму, потом щелкнула ею, вставляя обратно. И посмотрела на Обиа. Тот лежал, пытаясь вдохнуть и молясь всем своим богам.

Было искушение осушить его — плазма лишь слегка заморила червячка, — но не стоило оставлять столь явные следы Своего. Пусть лучше Эшер считает это работой штурмовой группы «черных ложек».

Сняв ногу с шеи Обиа, она одним пинком перевернула его на живот. Боль должна была быть неимоверной, но он лишь тихо и отчаянно застонал. Обиа достаточно долго служил в эскадронах смерти и знал, что будет дальше. Последней мыслью перед тем, как пуля вошла ему в затылок, была горечь, что нельзя сказать маме, как ему жаль, что он обманул ее надежды.

Незнакомка подошла к двери спальни. Попробовала ручку — не заперто.

— Никола?

Ответа не было.

Она осторожно вошла внутрь.

В комнате было абсолютно темно, потому что окна выкрасили темной краской, светильники убрали. Очевидно, Эшер хотел приучить свою невесту к будущему отсутствию солнца. Для неизвестной темнота ничего не значила, потому что она даже в своих очках видела все как в полдень. Темная комната была убрала исключительно белым — белые плюшевые дорожки, белые шторы, белый туалетный столик, белый комод и шифоньер. А посреди круглой огромной кровати свернулась Никола, закрутившись в белые атласные простыни, как в кокон.

Неизвестная поставила сумку у изножия кровати и чуть пошевелила холмик под простыней.

— Никола! Проснись!

Из-под простыни донесся звук, тело зашевелилось, будто желая уползти, потом затихло. Незнакомка схватилась за край матраса и потянула, сбросив Никола с кровати на пол. Там она и осталась, голая, если не считать пары кружевных трусиков, и голова у нее болталась, как у куклы.

— Пора танцевать? — кое-как простонала она, пытаясь приподнять опухшие со сна веки.

Незнакомка схватила ее за руку и поставила на ноги.

— Пора рвать когти! Я тебя отсюда выведу.

Она подошла к шифоньеру, таща за собой опоенную женщину, как игрушку на веревочке, и стала выбрасывать вещи на кровать. Выпустив руку Никола, она открыла сумку, вытащив дюжину черных роз. Букет она бросила на кровать, и он приземлился возле изголовья. Сунув какие-то вещи Никола в сумку, она повернулась к танцовщице — и увидела, что та свалилась на пол, свернувшись в позе эмбриона. Наклонившись, неизвестная энергично ее встряхнула.

— Никола, очнись! Ты же можешь! Ты должна! Ты разве хочешь, чтобы Райан увидел тебя такой?

— Райан? — Веки ее затрепетали, голова приподнялась. — Он здесь?

— Нет, но если хочешь его увидеть, делай что я говорю, Никола. Ты хочешь к Райану?

— Д... да.

— Так докажи это! Встань и оденься.

Танцовщица с трудом поднялась. Ее шатало, но она была в сознании. Сначала она натянула через голову белое атласное платье, потом встала в туфли на шпильках. Когда она оделась, незнакомка взяла ее за руку и вывела в гостиную. Никола заморгала на солнечный свет и подняла к лицу бледную руку. Кожа вокруг глаз у нее набухла, покраснела, и слезы хлынули по щекам. Впервые за много месяцев она увидела солнце.

Неизвестная направила ее в обход тела Обиа и к двери. Если Никола и видела труп своего бывшего сторожа, то никак на это не отреагировала. И не показала никаких эмоций, увидев с полдюжины «звездников», валяющихся на тротуаре и на лестнице.

— Где Райан? — спросила она, оглядываясь по сторонам улицы.

— Ждет тебя в доме одного друга.

* * *

— Господи! — прошептал Клауди, увидев Никола.

Шагнув в сторону, он пропустил незнакомку, которая ввела свою подопечную в дом.

— Мама! — завизжал Райан, выбираясь из-под раковины и в буквальном смысле слова прыгая в объятия матери. Никола пошатнулась, но не упала. Она крепко обняла сына, зарывшись лицом в его волосы.

Клауди наклонился к неизвестной и шепнул:

— Вы уверены, что это она и есть?

— Так же уверена, как в том, что стою здесь.

— Что с ней стряслось? У нее такой вид, будто она на десять лет постарела!

Неизвестная закашлялась в кулак и несколько смутилась.

— Это потому, что так оно и есть. Я сделала ошибку, взяв ее с собой, когда перешла в овердрайв. Быстрохождение встряхивает организм Своего, но я даже не думала, что оно может... в общем, от этого стресса она в буквальном смысле старела на год за каждую минуту, что я была в овердрайве. Я бы много чего отдала, чтобы это исправить, но ничего здесь сделать нельзя.

— Тут я опять не понял, леди, — замотал головой Клауди. — Я думал, что привык к странному, живя в Городе Мертвых, но как я тебя встретил, так узнал столько всякой новой чертовщины!

— Клауди, Клауди! Это мама!

Райан схватил мать за руку, а свободной рукой потянулся к своему другу.

Клауди попытался улыбнуться, шагнув вперед и протягивая руку Никола, которая смотрела на него, как лань на водопое.

— Рад познакомиться, мэм. Райан только о вас и говорил с той минуты, как мы встретились. Я Эдуард Мак-Леод.

— Вы... вы присматриваете за моим мальчиком?

— Когда он мне это позволяет.

Тут улыбнулась и Никола, и что-то от той женщины, которой она должна была быть, сверкнуло в ее глазах. Она взяла руку Клауди и потянулась поцеловать его в щеку.

— Спасибо вам, что позаботились о нем. Как я могу вас отблагодарить?

— Не за что, мэм. Я делал то, что считал своим долгом, ничего больше. Карма — никуда не денешься.

— Слушайте, люди, не хочу прерывать счастливую сцену воссоединения, но времени у нас мало, — вмешалась незнакомка. — Если мы хотим вас переправить из Города Мертвых, то надо это делать, пока все Свои завалились на день, а люди-шестерки еще не продрали глаза. Значит, у нас только час, от силы — два. — Она повернулась к Клауди. — Где деньги, что я тебя просила сохранить?

Клауди скрылся за штабелями старых книг и вернулся через миг, неся здоровенный оксфордский словарь. Раскрыв обложку, он показал полость, забитую деньгами.

— Я всегда считал, что вор не полезет читать книгу — тем более словарь, — ухмыльнулся он.

Неизвестная расстегнула сумку и стала запихивать деньги среди вещей Никола.

— Три сотни штук дали мне за кокаин, который я сперла у Эшера. Вам я даю сотню штук наличными. Этого должно хватить, чтобы убраться подальше от Города Мертвых и начать новую жизнь. Такую, где не надо будет тревожиться, кто тебе заплатит в следующий раз, и не надо будет работать ночью и оставлять Райана одного. Клауди я даю пятьдесят штук за беспокойство — годится, друг?

— Ты слышала, чтобы я жаловался?

— И не рассчитывала услышать. Остальное я беру себе. Я все это, знаешь, не бесплатно делаю.

Никола посмотрела на содержимое сумки, снова на неизвестную. Она казалась остолбенелой, но непонятно, от вида денег или от наркотиков. Заморгав, она замотала головой, будто стараясь проснуться.

— Зачем ты это делаешь? Зачем ты мне помогаешь?

Зеркальный взгляд неизвестной опустился к поднятому лицу Райана, потом дальше, в пол.

— Может быть... может быть, ты мне напоминаешь одну девушку, которую я знавала давным-давно. Ей нужна была помощь — и никто не помог.

Никола посмотрела на незнакомку долгим взглядом, на своего сына, отвела волосы с его высокого бледного лба.

— Я тебе обязана жизнью, душой и сыном. Да благословит тебя Бог за все, что ты сделала.

Улыбка неизвестной была тоньше разреза в бумаге.

— Боюсь, этот вопрос даже не рассматривается.

— Черт побери! — выпалил Клауди. — Когда это с тобой случилось?

Незнакомка глянула на свою левую руку и только тут заметила, что у нее нет мизинца целиком и двух фаланг безымянного пальца. Она развела пальцы, рассматривая рану. Надо было отдать должное Обиа — мачете был таким острым и быстрым, что она даже не заметила удара.

— Это ж, наверное, больно? — сочувственно скривился Клауди.

— Боль — различное понятие для разных людей. У меня болевой порог высок исключительно.

— Ладно врать!

— У нас нет времени на такие мелочи, — сказала она, отмахиваясь изувеченной рукой от этой темы. — Надо мотать.

— Но у тебя же двух пальцев нет! — протестовал Клауди.

— Отрастут, куда денутся. Что сейчас важно — это убрать Никола и Райана подальше от Города Мертвых. — Она повернулась к Никола, которая все так же таращилась на деньги в сумке. — Ты придумала, куда хочешь ехать?

— У меня... у меня родственники есть в Сан-Луис-Обиспо. Сестра.

— Значит, Сан-Луис-Обиспо. — Незнакомка повернулась к Клауди. — Тебе придется поехать с ними. В Городе Мертвых тебе оставаться нельзя. К тому же есть шанс, что завтра утром его уже не будет.

— Не могу, — покачал головой Клауди. — Здесь мой дом.

Райан высвободил руку из руки матери и схватил Клауди за большую мозолистую ладонь.

— Ты же поедешь и будешь жить с нами, Клауди, правда?

Старый хиппи грустно улыбнулся и присел, чтобы его глаза оказались вровень с глазами Райана.

— Малыш, я тронут твоим предложением. Нет, правда. Но я не могу с вами ехать. Здесь мое место, мой дом. Может, я когда-нибудь заеду вас навестить — как ты на эту тему?

Райан обхватил друга за шею и начал всхлипывать. Клауди притянул мальчика к себе, осторожно, чтобы не сломать хрупкое тельце.

— Клауди — время! — напомнила неизвестная тихо, но твердо.

Он кивнул в знак понимания и неохотно отпустил Райана.

— Она права. Пора вам ехать, малыш. — Вытирая слезы под глазами, он старался сохранить улыбку. — Но пока вы не уехали, я хочу кое-что тебе дать. — Он повернулся и зарылся в книги с изящной точностью цапли, вытаскивающей рыбу из пруда. Вытащив сильно захватанную книжку «Уступи дорогу утятам», он протянул ее Райану. — Вот — почитать в самолете.

Райан, все еще шмыгая носом, взял протянутую книжку и прижал к впалой груди, как священный щит.

Неизвестная уже стояла у двери, нетерпеливо притопывая, ожидая Райана и Никола. Открыв засов, они вышли. Никола заколебалась на пороге на долгий миг, сжимая сумку и моргая на солнце, но неизвестная схватила ее за руку и вытащила из дверей.

В свете раннего утра у Города Мертвых был почти нормальный вид. Или не менее нормальный, чем у любого другого заброшенного городского района. Свои, правившие улицами, рассыпались по подземным берлогам, оставив улицы тем, кто называл Город Мертвых своим домом. Почти все жители были стары — как та древняя старуха в бесформенном дождевике или черная бабуля с разваливающейся тачкой, которую она толкала впереди себя. Остальные были нарки или алкаши, дрожащие на раннем солнце, пробираясь на встречу со своим дилером или в ближайшую винную лавку, как вот этот тощий старик в грязной рясе — несомненно, тот прятавшийся призрак, которого она видела на колокольне. Увидев приближающуюся к нему троицу, священник быстро перекрестился и перебежал на другую сторону улицы, зажимая под мышкой бумажный пакет.

Попадавшиеся на дороге немногие жители поступали почти так же. Сначала они поражались, видя ребенка, потом, заметив неизвестную, пугались и быстро отводили глаза, потрясенные видом монстра, который не боится солнца.

Но ей эта утренняя прогулка радости не доставляла. Хотя она могла ходить при свете дня, не боясь смерти, приятно это не было. Она устала, тело требовало регенерации. От яркого света разыгрывалась мигрень, а кожа чесалась, будто армия блох совершала на ней маневры.

Но чем дальше уходили они от раковой опухоли сердца Города Мертвых, тем больше попадалось людей на улицах, будто чума, поразившая округу, слабела с каждым пройденным кварталом. Внезапно, без предупреждения, за углом открылся оживленный центр города, наполненный посыльными на велосипедах, гудками такси, спешащими куда-то мужчинами в пиджаках и женщинами в деловых костюмах.

Никола поежилась и оглянулась туда, откуда они пришли.

— И это всегда было так легко — отсюда уйти?

— Всегда легко и всегда трудно — уйти из такого места, как Город Мертвых, — ответила неизвестная. — Пошли, здесь еще небезопасно. Вздохнешь свободно, только когда попадешь на Западное побережье.

Она шагнула прямо в гущу машин и уперлась руками в капот проезжающего такси, заставив его остановиться. Таксист был скорее поражен, чем рассержен, потому что он не ставил ногу на тормоз.

— К-куда, леди? — спросил он, заикаясь, когда неизвестная, Никола и Райан влезли на заднее сиденье.

— В аэропорт, — отрезала неизвестная.

— Какая авиалиния?

— Любая. Все сразу. Да езжай, черт тебя побери!

Поездка до аэропорта прошла без приключений. Райан сидел, прижав нос к стеклу, вслух поражаясь пейзажам, которых он никогда не видел, прожив всю жизнь в городе. Когда машина остановилась в зоне вылета аэропорта, неизвестная расплатилась с водителем стодолларовой бумажкой. Бормоча благодарности, он поспешил как можно быстрее слинять.

— Наверное, ему не понравилось то, что он видел в зеркале, — заметила неизвестная с сухим смешком. — Но чаевые — это чаевые, я права?

Все трое вошли в главный зал и стали рассматривать экраны, пока Никола не заметила рейс на Лос-Анджелес, вылетавший через пару часов. Неизвестная отступила в тень и смотрела, как Никола идет к кассе и разговаривает с агентом. Через несколько минут она вернулась, размахивая парой посадочных талонов. Хоть она и улыбалась, вид у нее был до боли изнуренный.

— Мне удалось попасть на ближайший рейс! Хотя пришлось брать первый класс.

— Что ж, ты можешь себе это позволить, — пожала плечами неизвестная.

— Мне надо позвонить сестре и сказать, что мы приезжаем.

— Я присмотрю за Райаном, пока ты будешь звонить.

Неизвестная подождала, пока Никола стала звонить по автомату, и лишь тогда повернулась к мальчику. Она опустилась на колено и ласково тронула его за плечо.

— Райан, ты будешь приглядывать за мамой. Ей много пришлось пережить. Ей понадобится твоя помощь, чтобы стать прежней, и времени на это может уйти много, очень много.

— Она так и останется старой?

— Я бы не назвала твою маму старой, — криво улыбнулась неизвестная. — Но она действительно останется такая, как есть. Что, быть может, и хорошо. Говорят, что чем старше, тем мудрее.

— И это правда?

— Для некоторых. Но ты запомни вот что: что бы ни случилось с тобой и с мамой, важно только одно — Эшер не смог заставить ее разлюбить тебя. Он сделал все, что было в его силах, чтобы стереть ее прошлое и сделать ее такой, как он, — но она не предала тебя. Вот почему она смогла остаться человеком.

— Знаю, — сказал Райан так тихо, что едва можно было расслышать в гуле аэропорта. Он серьезно посмотрел в зеркальные глаза неизвестной. — Я тебя еще увижу?

Неизвестная пожала плечами, вставая, и потрепала мальчика по волосам.

— Кто знает, малыш? Мне еще осталось сколько-то там лет, и я много путешествую. Может быть, как-нибудь загляну и в ваш уголок леса. А вон смотри — мама идет.

Никола улыбалась еще шире, чем раньше, и глаза ее искрились.

— Я нашла сестру! Я ей сказала наш номер рейса, и она нас встретит в аэропорту! Ты ведь никогда не видел тетю Кэти, Райан?

Мальчик покачал головой.

— У нее есть сын — твой кузен Джереми, он на год или два старше тебя. Будете играть вместе, он будет твоим другом.

— Мой друг — Клауди, — ответил Райан, прижимая к груди «Уступи дорогу утятам».

— Тогда он будет твоим новым другом, — сказала Никола, и улыбка ее как-то вдруг стала деланной.

Неизвестная протянула Райану горсть четвертаков.

— Куда-то надо девать время до посадки в самолет. Вон видишь, там игровые автоматы? Пойди постреляй малость.

Райан сунул книгу под мышку и с радостью взял протянутые монеты, а потом побежал через проход, виляя, как на улицах Города Мертвых.

— Чудесный малыш, — сказала неизвестная, глядя, как мальчик кидает монеты в ближайший автомат. — Ты счастливица, Никола.

— Я знаю.

Неизвестная повернулась к ней. Зеркальные стекла обратились прямо к танцовщице. Вдруг исчезла небрежная разговорная интонация, голос женщины зазвучал холодно и твердо, как закаленная сталь.

— Вот что усвой: я все это сделала не для тебя. А для Райана. И если до меня дойдет, что ты в чем-то предала этого ребенка, как-то его забыла, любым образом и в любом смысле, — я приду с тебя за это спросить. Тебе это не понравится. Я понятно говорю?

С лица Никола сбежала даже та скудная краска, что была. Она тупо кивнула, не в силах оторвать взгляда от зеркальных очков.

— Мама, мама! Смотри! — звал Райан, подпрыгивая около автомата.

Неизвестная взглянула через его плечо на пару компьютерных динозавров, вышибающих дух друг из друга и рассыпающих брызги зернистой крови по всему экрану.

— Круто!

* * *

С усталым вздохом неизвестная погрузилась на заднее сиденье ожидающего такси. Она выполнила свой долг, проводила Никола и Райана в Калифорнию. В окно она выглянула посмотреть на взлетающий Боинг-747. Интересно, занят сейчас Райан чудесами салона первого класса или таращится в окно, в последний раз глядя на мир, который знал?

Не следовало вмешиваться в разум Никола, но она не могла вызвать в себе по этому поводу угрызений совести. Что такого плохого, если она влезла ей в мозги и подкрутила на пару делений чувство ответственности? Она же не заставила ее заниматься разбоем на больших дорогах. У этой женщины хороший материнский инстинкт и настоящая любовь, она могла бы стать достойной матерью — если бы не ее неприспособленность к жизни и слабость характера. Эшер первым делом заметил эти черты и играл на них. Что-то ей подсказывало, что он был не первым — но точно самым большим — монстром из тех, кто это делал.

На закате Никола и Райан уже будут в безопасности и покое в доме сестры Никола в Сан-Луис-Обиспо. Перед ними откроется новый мир, свободный — по крайней мере внешне — от кровососов-чудовищ, а ей тем временем придется осушать это болото, стоя по пояс в аллигаторах.

Она скривилась и подавила желание почесать обрубок левого мизинца. Эти сволочные штуки чешутся дьявольски, когда отрастают.

 

Глава 10

Эшер вынырнул из спячки, и его мысли побежали сразу так же быстро, как когда он закрывал глаза на рассвете. В мозгу не угасла свежесть событий предыдущей ночи. Надо будет действовать быстро, чтобы укрепить свою позицию в борьбе с Синьджоном и с Советом. Из этих двух Совет — куда большая забота. Хотя Эшер не сомневался в своих способностях как чародея, он все же один. Но за много лет он создал многочисленные заклинания и связи, и у него хватало друзей, так сказать, на низших постах. Пусть он не в силах свергнуть Венский Совет, но не приходится сомневаться, что противостоять Совету он может.

Так он размышлял, вылезая из своего гроба навстречу грядущему вечеру. Гроб был специально сконструирован так, чтобы крышка на петлях откидывалась в сторону от давления изнутри, когда гроб не заперт. Открывая ее, Эшер подумал, что надо будет сделать такой же побольше, чтобы спать в нем вместе с Никола. Конечно, ее необъяснимое старение сбило его с толку и разозлило, но страсть, которую он испытывал к бледной танцовщице, не ослабела.

И он не мог объяснить свою одержимость человеком даже самому себе. Но так всегда бывает у Своего и его консорта. Увлечение вспыхивает ярко и сильно, и пусть это даже не настоящая любовь, света и тепла в ней столько, что может сойти за нее. Только в эти мимолетные мгновения сумасшедшей фантазии Эшер ощущал себя живым. Было когда-то время, много десятков лет назад, когда он так же был одержим Децимой — а до нее Бакиль.

Вспоминать о Бакиль он не любил. Она была первым его потомком — и величайшей его ошибкой, а он не любил напоминаний об ошибках прошлого. Может быть, больше всего его беспокоило, что лицо ее иногда являлось незваным в мгновенной тишине. При жизни она была уличной певицей, выступавшей за медяки в пивнушках Бауэри. Тогда ее звали не Бакиль — это имя она взяла при воскресении как знак разрыва с миром живых. В те дни она называлась Черная Нэн. Волосы у нее были чернее воронова крыла, а кожа, если отскрести угольную пыль и грязь Нижнего Ист-Сайда, белее мякоти яблока. Но привлек его к ней прежде всего ее голос. Он шел тогда по людному тротуару — было это в 1879 году, — выискивая вечернюю добычу, и услышал, будто поет ангел, заблудившийся среди погибших душ. Он миновал мириады забегаловок этой улицы, пока не нашел одну, где пол был устлан соломой и опилками — от пива, блевотины и крови, которые здесь могут пролиться. И там, среди пьяни, стояла на стойке одиннадцатилетняя девочка и пела за медяки, которые бросали ей окосевшие гости, а папаша ее тут же успевал их пропивать. Этот тупой от пьянства олух был счастлив ее продать любому клиенту, который даст ему на бутылку крепкого.

В тот же вечер Эшер прикончил мерзкого папашу и взял к себе Черную Нэн в будущие невесты. Но он совершил ошибку, пытаясь сделать ее равной себе. За шесть лет, которые она провела с ним, путешествуя по миру, он научил ее таинствам Тремере, как когда-то учил его Каул. И ошибка оказалась почти роковой, когда через много лет Бакиль попыталась обратить свою магию против него. Она влюбилась в человека-мужчину и хотела взять его себе, но Эшер запретил. Она не уступала, и потому человека пришлось убить. Бакиль в ярости бросила Эшеру вызов, и он уничтожил ее — примерно так же, как вчера ночью избавился от Каула.

Это было в 1910 году. Только через шестьдесят лет он осмелился на новую попытку — и в результате появилась Децима. Но Эшер усвоил урок. Децима возродилась в вечном мире Своих, не ведая кровавых таинств, дающих клану Тремере его власть. Когда он ее встретил, она хипповала, девочка из пригородной семьи среднего класса, убегающая от чего-то — или бегущая к чему-то, — чего не могла описать. Под его руководством она выросла из детей-цветов в дитя луны, и несколько лет он был доволен.

Пока не увидел Никола.

Что-то в ее движениях в танце включило в нем ту бешеную жажду обладания, которой не было у него с тех самых пор, как он услышал пение Бакиль. Быть может, даруя Объятие тем, кто был обласкан музой, он Обнимал нечто для себя потерянное. Но нет — это означало бы слабость. Сожаление. А принцу Своих чуждо само это понятие.

По крайней мере так говорил он себе.

И потому не любил мыслей о Бакиль.

Лучше занять ум другими, более срочными делами. Например, как исправить вред, нанесенный несчастливыми приключениями этой ночи. Исходный план был — действовать как наемник братьев Борхес и тем обойти запрет на джихад. Сегодня ночью он собирался преподнести наркобаронам украденный наркотик в знак доброй воли и доверия, но теперь, когда Борхесы убиты, план протух. И все же четыре кило кокаина не пропадут без пользы. Обратить их в деньги — и можно накупить оружия и патронов. В конце концов, зажигательные пули даже оптом не слишком дешевы.

Он погладил край лакового китайского сундучка. Его стенки были украшены чем-то с виду похожим на красные орхидеи, но если присмотреться, можно было узнать причудливо стилизованных летучих мышей — китайский символ удачи и плодородия. Взявшись за золотую ручку на крышке, выполненную в виде улыбающегося дракона, Эшер открыл сундучок — и увидел пустоту. То есть одна вещь там все же была — кружевной голубой платок.

Так велика была ярость Эшера, что она проявилась лишь как невероятное спокойствие, когда он запустил руку в ящик и вытащил тонкую ткань. Не надо было нюхать платок, чтобы узнать по запаху владельца. Вышитый вместо монограммы масонский знак выдавал принадлежность платка.

В дверь постучали, и вошла Децима. Рана, нанесенная крестом этого выблядка, горела злобным красным мясом. Эшер быстро сомкнул ладонь на платке.

— Милорд, «бэтмобиль» починен, как вы велели.

— Прекрасно. Пойди и сопроводи сюда леди Никола. Пусть соберется передо мной сегодня мой анклав!

— Так скоро? — удивленно приподняла брови Децима.

— Не смей спрашивать! — отрезал он. — Делай что я велел — передай приказ!

— Как скажете, милорд, — пролепетала она, пятясь.

Эшер раскрыл кулак и уставился на платок. Потом сунул его в карман и решительно направился по перекрученным коридорам в сторону зала аудиенций. Когда он вошел, ему навстречу поднялся тощий неопределенного вида вампир с жидкими волосами и в одежде клерка.

— В чем дело... как тебя? — рявкнул Эшер.

— Уилфред, милорд.

— Так в чем дело, Уилфред?

— Мы... мы нашли Торго, милорд.

— Ну-ну. — Эшер решительно сел на свой трон. — И как он объясняет свое отсутствие в последние дни?

— Он... он мертв, милорд.

— Естественно! Он же один из нас.

Уилфред скривился и задрожал еще сильнее.

— Нет, милорд, — Последняя Смерть! Мы его нашли — то есть то, что от него оставалось, — под диваном в казарме. Он был уже очень... э-э... зрелым, когда его обнаружили.

— Торго — мертв? Отчего?

— Мы не знаем, милорд. Я ж говорю, от него мало осталось. Но это, похоже, либо когти Гандрела, либо какое-то заклятие.

Эшер откинулся на троне, сведя брови. Как сказал Каул перед тем, как смерть явилась к нему в последний раз? Ты змею пригрел на груди, Эшер.

— Милорд! — Дверь распахнулась, и влетела Децима, у которой глаза лезли на лоб. В свободной руке она держала букет черных роз, перевязанный пурпурной атласной лентой. — Милорд! Синьджон похитил леди Никола!

— Что?!!

— Я пришла ее забрать, как вы велели, — но когда машина подъехала к дому, я увидела тела. «Звездники», которым было поручено сторожить лестницу, валялись вдоль тротуара и в канаве! Судя по мухам, они там весь день пролежали. В здании я нашла Обиа, тоже мертвого — у него затылок разлетелся на части. Леди Никола нигде не было, а у нее на кровати я нашла вот это!

— Так. Значит, все-таки джихад, — проговорил Эшер, беря у нее букет черных роз. — Ладно. Старый ящер избавил меня от необходимости самому объявлять войну! Видишь? — Он показал Дециме букет. — Это он бросил перчатку, а не я. Он агрессор — а я только защищаюсь!

— Разумеется, милорд.

— Что-нибудь еще было — записка какая-нибудь?

— Писем никаких не было, но кое-что я нашла. Вот, под телом Обиа.

Децима сунула руку под куртку и вытащила пару чисто отрезанных пальцев — левый мизинец и половину безымянного. Она протянула пальцы Эшеру, тот их взял и понюхал, как сигару. Потом лизнул кровавый обрубок и нахмурился.

— В жилах их владельца течет моя кровь. Тот, кто это сделал, — из Своих.

— Я и так могла бы вам сказать, что из своих, — фыркнула Децима. — Дверь не была взломана. Обиа сам ее открыл. Это значит, он узнал того, кто стучался. Пальцы принадлежат женщине — и я готова ручаться, что у этой стервы зеркальные очки на глазах.

Эшер помрачнел. Децима была права — все сходилось. Неизвестная последней видела Торго «живым». Именно ей он доверил охранять Никола — она оставалась одна в твердыне. Непонятно, как она могла организовать второе похищение так близко к рассвету, но она явно может больше, чем он, Эшер, себе представляет.

Эшер аккуратно завернул пальцы в голубой платочек и сунул в карман спокойным и уверенным движением, очень спокойным. Потом поглядел на Дециму, ожидающую приказа, как нетерпеливая гончая.

— Привести новенькую ко мне.

И голос его был очень, очень спокоен.

Децима облизала губы, показав клыки и хирургический стальной пирсинг языка.

— Слушаюсь, милорд.

* * *

Неизвестная каталась по грязному матрасу, проклиная свою альтруистическую жилку. Так оно всегда бывает, когда кому-нибудь пытаешься помочь, — мокрая вата в голове и свинец в суставах. Поглядев на раненую руку, она сморщилась. Безымянный палец уже отрос, но мизинец напоминал сильно использованный карандашный ластик. Вот этого она и боялась — не хватило времени сна, чтобы как следует регенерировать. Она знала, что загоняет себя, — но альтернативы не было. Либо держать темп, либо попадешь в шестерни механизма.

Как ни противно было ей в этом сознаваться даже себе, порция свежей крови оживила бы ее и вернула бы то самое решающее преимущество. Можно было либо поохотиться на бесчисленных «звездников» и «черных ложек», шныряющих по улицам Города Мертвых, либо разговеться кормильцами в «Данс макабр». Второй вариант привлек бы меньше внимания, но неизвестная не могла даже заставить себя об этом думать. Она не такая, как оскаленные монстры, собирающиеся под знамя Эшера. По крайней мере так она себе твердила. Но в принципе в ней есть его кровь, вот откуда вообще могла появиться идея о кормильцах.

Поскольку сумку она отдала Никола, свое скудное имущество она несла в мятом бумажном пакете. Покопавшись в мешанине чистой и грязной одежды, она наконец нашла футболку. Выбросив ту, в которую она была одета — там была кровь и ее, и Обиа, — она натянула чистую. Эшер уже должен знать об исчезновении Никола. Букет черных роз — ритуальный знак объявления открытой войны между принцами — был достаточным доказательством, чтобы приписать похищение Синьджону. И не приходилось сомневаться, что Эшер раздавит Синьджона — избавив ее от этой работы.

После этого ей придется разбираться с Эшером — не опасаясь отвлекающих моментов или неприятных альянсов между повелителями вампиров. Она могла бы справиться с обоими, пока они грызутся — но не когда они едины. Воссоединение Райана с матерью не входило в ее первоначальный план, и теперь за это придется платить. Ладно, что сделано, то сделано, обратно не переделаешь. К тому же иначе получалось слишком легко — а к легкости она относилась подозрительно.

Она вылезла с чердака на пустой третий этаж, выходивший на переулок, черной кожаной ящерицей слезла по стене дома. Стараясь оставаться в густой тени, она быстро вышла к Улице-Без-Названия. Заманить какого-нибудь «звездника» в переулок под тем или иным предлогом будет просто. Как бы они ни пыжились, они всегда готовы покориться любому крутому Своему. Как и все люди, вставшие на службу силам Тьмы, они хотели обладать огнем, но гореть в нем желания не имели.

Заметив впереди трех «звездников», она ускорила шаг. Один заметил ее приближение и показал головой в ее сторону. Мальчишка, стоящий к ней спиной, отбросил сигарету и начал поворачиваться, вытаскивая что-то, заткнутое за пояс джинсов.

Неизвестная уже падала на бок, перекатываясь, когда «звездник» развернулся и стал стрелять из девятимиллиметрового автоматического пистолета, держа оружие у бедра, так что стреляные гильзы отлетали в сторону. Даже не будь его движения ясны ей за милю, все равно вряд ли ему удалось бы в нее попасть.

Она вышла из переката в низкой стойке, рыча, как загнанная в угол дикая кошка, обнажив клыки. Стрелявший «звездник» посмотрел на пустой автомат, сглотнул слюну и шагнул назад. Она с гневным ревом набросилась на мальчишку, сбив его с ног с такой силой, что у него треснул позвоночник. Оставшиеся двое остолбенели и только глядели, как она припала к телу их спутника. Долгое мгновение прошло, пока ближайший потянулся к рукояти пистолета, торчащего у него из-за пояса, но это было слишком медленно. Неизвестная прыгнула с тротуара как чертик из табакерки, двинула его головой в солнечное сплетение и перебросила через себя, как бык — надоедливую собаку. Оставшийся сзади «звездник» выстрелил, но попал не в нее, а в своего приятеля.

— Черт вас побери, я же велела не стрелять! — завизжала Децима, возникая из ближайшего переулка. — Она нужна для допроса живой, а не мертвой!

Неизвестная была далеко не в той форме, чтобы переходить в овердрайв, но у нее хватило быстроты выбить ногой пистолет из рук бандита и добавить стальным каблуком в живот с такой силой, чтобы порвать селезенку. Она повернулась к Дециме, но что-то вбило ее в стену. Она попыталась двинуться, но от приступа боли чуть не потеряла сознание. Глянув вниз, она увидела несколько дюймов арбалетного болта, прибившего ее к стене, как бабочку.

— Эшер желает тебя видеть, — сказала Децима, небрежно перезаряжая арбалет новым болтом из колчана.

— А мне его видеть ни на фиг не нужно, — прохрипела неизвестная сквозь стиснутые зубы. Она схватилась за конец болта, торчащий из бока, но древко было скользким от крови и еще каких-то жидкостей, и рука соскальзывала. А от боли при каждом движении накатывала темнота.

— Ничего, пойдешь как миленькая. Даже если это будет последнее, что ты в жизни сделаешь, — ответила Децима, направляя острие болта ей в голову.

* * *

Болело плечо, болел бок. Это хорошо — значит она не полностью мертва. Неизвестная открыла один глаз, потом другой. Кажется, ее подвесили за запястья, и пальцы ног едва касаются пола. Ни кожаной куртки, ни защитных очков. Она не знала ни где она, ни как сюда попала. Последнее, что она помнила, — это как Децима вырвала из ее тела болт. Это было чертовски больно. Настолько, что она рухнула на колени. И тогда Децима ударила ее ногой по голове — не меньше трех раз. И все потемнело.

— Кажется, наша маленькая предательница приходит в себя.

Она находилась в комнате с толстыми каменными стенами без окон. Эшер прислонился к железной двери, сложив руки на груди, и смотрел на неизвестную с явным отвращением, как человек, который у себя в овсянке обнаружил таракана.

— Симпатичное подземелье, — выплюнула она вместе с полным ртом крови. — Только надо бы украсить его парой-тройкой скелетов.

Эшер едва заметно улыбнулся, кивнул кому-то, кого она не видела, и в основании позвоночника взорвалась боль. Из-за спины неизвестной вышла Децима, помахивая обрезком свинцовой трубы.

— Тебе знакома эта труба, что в руке у Децимы? — спросил Эшер неожиданно приятным голосом, как будто шла пустая болтовня о погоде. — Она вырезана из того куска, который Обиа использовал как трость. Я думал, ты оценишь иронию.

— Ага. Ты настоящий Оскар Уайлд.

Децима замахнулась нанести еще удар, но Эшер остановил ее, слегка качнув головой. Он отодвинулся от двери и встал в нескольких дюймах от избитого лица неизвестной, заглянув в не защищенные очками глаза.

— Ты меня разочаровала, моя милая. Не ожидал я, что ты с твоим умом встанешь на сторону такого неудачника, как Синьджон. Но, естественно, клановые связи сильны. Твой сир был Вентра, не правда ли? Мне бы надо с самого начала это заподозрить. Вынужден признать, что мой анклав — сборище оборванцев, уродов и дикарей. Для такого образчика, как ты, вступить в него — дело необычное.

— Я же вам говорила, что ей нельзя было верить, даже пусть ваша кровь в ней, — проворчала Децима. — Я с самого начала учуяла беду.

— Я не против признать свои ошибки, — ровным голосом согласился Эшер. — И должен сказать, что Децима проявила в этом вопросе куда большую интуицию, нежели я. Быть может, я позволил себе увлечься хорошеньким личиком — а может быть, перспективой получить последователя твоего калибра. Это уже не важно — ты предала мое доверие и заплатишь за это. Но вначале я хочу получить ответы на свои вопросы. Ты дашь их по доброй воле?

От близости Эшера кровь внутри нее запела. Какое-то странное возбуждение вызывала близость вампира — как затяжка косяка или прикосновение любовника. На краткий миг неизвестная до жути испугалась, что сейчас он уйдет и она останется тосковать по нему, брошенная и одинокая. Решимость ее стала слабеть. Так легко, так просто рассказать правду. Дать ему, что он хочет. Если она сделает, что он хочет, он ее не прогонит.

Что-то темное заклубилось в черепе глубоко сзади, будто гигантская змея просыпается от спячки. Ощущение это стало за многие годы знакомым и нежеланным, всегда нежеланным. До этой минуты.

Чего? Мне опять вытаскивать тебя из задницы, в которую ты залезла? — буркнула Другая. Безмолвный голос звучал глубоко и раскатисто, будто зверь произносит речь. — Теперь ты знаешь, почему эти идиоты ходят у него по струночке. Он у них не дилер, он у них доза! И ты боишься, что сейчас расколешься и все ему выложишь? И потому меня выпустила? Какая же ты жалкая ссыкуха, тетка!

— Я тебе скажу все, что ты хочешь знать.

— Где Никола?

— В Черной Ложе.

— А кокаин?

— Там же.

— Что он собирается сделать с Никола?

— Сделать ее своей. Навсегда. И говорит, что ты станешь принцем Города Мертвых, лишь когда Черную Ложу разнесешь по камешку.

— Так он сказал? — Эшер сузил глаза. — Что ж, выполним его желание! — Он кивнул Дециме и повернулся к выходу. — Можешь делать с ней все, что захочешь. Одно условие: когда ты закончишь, она должна быть мертва.

Децима улыбнулась — медленно, зловеще.

— Ваша воля — закон, милорд.

* * *

Марвин Копек сжался в комок рядом с печуркой, согревавшей развалины его квартиры, завернувшись в вытертое до корда одеяло. На улице кто-то вопил, но Копек не выглянул. Он давно уже научился не обращать внимания ни на что, происходящее после темноты. Двадцать семь лет назад он служил во Вьетнаме, но в тех джунглях и близко не было такого, что бродило по улицам Города Мертвых после заката. Однако свое черное дело война сделала — выгнала его из уюта пригорода в городские джунгли, и вот он оказался в Городе Мертвых. Здесь казалось, будто земная кора треснула до самого ядра и кусочек Ада выхлестнул, кипя, на поверхность. Что по сравнению с этими кошмарами горящие хижины и вопли обожженных напалмом младенцев?

* * *

Илиана поморщилась, услышав снаружи крики. Она еще помнила время, когда не жила в Городе Мертвых, но не могла вспомнить, когда не слышались крики ночью. Она пережила и нацистов, и погромы, а в результате оказалась в одной из старых бабушкиных сказок. И, будто одних только вриолода недостаточно, тут еще и мальчишки, которые им служат! Бродяжки, продавшиеся дьяволу, совсем как цыгане на старой родине — только хуже. Цыгане никогда не поджидали ее у дверей и не требовали поделиться пособием.

* * *

— Отойди от окна, — прошептал Томми голосом куда более старым, чем полагалось бы в его тридцать три года. — Не надо смотреть, что там делается.

— Не могу, — ответила Дженис. Она, обхватив себя за плечи, глядела, как трое «звездников» ногами забивают до смерти какого-то старика. — Как услышу такие крики, так мне надо выглянуть и посмотреть — а вдруг это кто-то знакомый? Это у меня инстинкт.

— Самосохранение — тоже инстинкт, — хмыкнул Томми, не отрывая взгляда от ложки, которую подогревал. — Иди садись, а то еще привлечешь их внимание. — Он воткнул иглу в мокрую вату и привычным движением стал набирать коричневатую жидкость в шприц. — Иди сюда, тебя хорошее ширево ждет.

Дженис замотала головой, тощие грязные пряди волос отодвинулись с лица назад.

— Не. Не буду сегодня. Слушай, может, у меня глюки — но что-то сегодня не так. Кожа вся натянулась и покалывает, как перед сильной грозой. Ты не чувствуешь?

Томми сухо рассмеялся, обматывая руку резиновым жгутом.

— Я, детка, бросил чувствовать всякую фигню уже давным-давно.

* * *

Отец Эймон стоял перед алтарем на коленях, зажав в одной руке четки, в другой — бутылку дешевого бурбона. В неверном свете обетных свечек лица штукатурных святых казались прокаженными. Все время после заката слышались какие-то звуки — иногда вроде плача младенца на паперти, который переходил в хихиканье, дьявольский смех, но отец Эймон не знал, это на самом деле или галлюцинации. Он закрыл глаза, но услышал свой голос, вместо молитвы произносящий: «Уколов себе палец...»

* * *

Есть несколько способов убить нежить. Один из них — огонь. Другой — выставить на солнце. Обезглавливание тоже действует на нежить не хуже, чем на живых. Но это все методы относительно быстрые, а Дециме не хотелось, чтобы было быстро. Ей хотелось заставить свою пленницу мучиться.

Существует одно стойкое заблуждение: считается, что, раз вампиры мертвы, они не чувствуют боли. Это абсолютная неправда. Да, действительно, у них очень высокий болевой порог по человеческим меркам, но они отлично знают, что такое боль. Децима была решительно настроена дать своей пленнице почувствовать все виды муки, которые только существуют.

— Ты думала, ты умнее всех? — осклабилась Децима, опуская трубу на ключицу неизвестной и ломая кость, как зеленую веточку. — Думала обмануть нашего господина? Я знала, что тебе доверять нельзя!

Импровизированная дубина ударила в левый бок связанной, круша ребра и вбивая осколки в легкие.

— Я это сразу поняла, как только тебя увидела! Но мужчины — дураки, даже мертвые. Он на тебя смотрел и хотел тебя, я видела это в его глазах!

Труба ударила в селезенку, разрывая ее, как детский шарик.

— А знаешь, я даже рада, что тебе удалось столько натворить. Хотя бы избавились от этой слюнявой коровы, на которую он молился! Как он мог ее мне предпочесть? После всего, что было...

Труба обрушилась на левое, потом на правое колено неизвестной.

— Он мой! И я принадлежу ему! У нее никакого права не было его в себя влюбить! Он должен любить меня, а не ее!

Децима тыльной стороной ладони отмахнула неизвестную по лицу, круша скулы и выбивая челюсть в сторону. Забить пленницу до смерти она не боялась — от таких ран нежить не умрет. Тело вампира может восстанавливаться бесконечно, если его питать как следует.

Она шагнула назад — оценить свою работу. Неизвестная висела на цепях, похожая на игрушку на веревочке в детской лотерее, а не на что-нибудь живое. Кровь капала из носа и рта, правый глаз заплыл так, что открыть его было невозможно.

Децима заметила кожаную куртку неизвестной на полу и наклонилась ее поднять. Она думала было взять ее себе вместо своей старой — размер один, но раз так, то можно и другое применение ей найти. Охлопав куртку, Децима что-то нащупала в нагрудном кармане. Это оказался пружинный нож с украшением. Рукоятка была сделана в виде золотого дракона с рубиновым глазом. Из любопытства Децима нажала на камень, и выскочили шесть дюймов серебряного лезвия, похожего на замороженный огонь, чуть не проколов ей ладонь. Децима уронила нож, как змею. Не принадлежа к клану Тремере официально, она достаточно давно была с Эшером.

— Заклятие! — Со страхом и ужасом она обернулась к висящей в цепях неизвестной, глядящей безмолвно одним налитым кровью глазом. — Из какой же ты породы Своих, если можешь носить при себе такое лезвие?

Неизвестная улыбнулась. Улыбнулась. Улыбнулась — все шире и шире, пока не стало казаться, что губы ее встретятся на затылке. Звук, средний между львиным рычанием и скрежетом зубчатой передачи, вырвался из разбитой груди. Децима не сразу поняла, что это смех. Неизвестная запрокинула голову, и смех изменился, став ревом, нигде не слыханным, кроме самой глубокой бездны.

Вокруг нее, как вокруг какой-то адской святой, затрещал нимб пурпурной энергии. Децима прикрыла глаза вскинутой рукой: это из головы неизвестной ударил сноп черного света и пробил потолок. Озоновая вонь наполнила комнату, завыл невесть откуда взявшийся ветер.

Другая была на свободе. И эта свобода будет оплачена Адом на Земле.

* * *

Марвин Копек сидел, согнувшись почти вдвое, зажав руками уши, чтобы заглушить крики. По окаменелому лицу струились слезы. Мысленным взором он видел, как его лучший друг наступает на мину и превращается в кровавые лохмотья, а вот крестьянка прижимает к груди наполовину красного, наполовину обугленного ребенка и воет без слов, а вот вьетминский офицер вдвигает ствол во влагалище перепуганной девчонке и спускает курок. Вопли в мозгу смешались с воплями снаружи, и Марвин Копек решил, что с него хватит. После этих двадцати пяти лет он больше не боялся, страх сменился гневом. Он встал, отбросил одеяло и подошел к узкой лежанке, служившей ему постелью. Вытащив сундучок, он откинул крышку. Все было на месте, как он оставил в 1970 году.

* * *

Дженис уставилась на набранный шприц, потом посмотрела на Томми. Он валялся на кресле, уже в отключке, блевотина засыхала на рубашке. Дженис подобрала шприц, посмотрела хмуро на корку засохшей крови, потом закрыла глаза и собралась воткнуть, но что-то заставило ее остановиться и открыть глаза.

— На хер! — рявкнула она, запуская шприцом в стену.

Раздался гром. Илиана, зная, что этого делать не надо, подошла к окну. Мерзавцы на улице перестали бить свою злополучную жертву и запрокинули головы, как волки, почуявшие грядущую бурю. По улицам и водосточным канавам неслись старые газеты и прочий мусор. Небо над Городом Мертвых завихрилось, как чернила в аквариуме. Тучи цвета зрелого синяка летели вперед, и брюхо их озарялось то и дело багрово-белым светом. А эпицентром заваривающейся бури была твердыня Эшера.

Отец Эймон на колокольне Сент-Эверхильда прижал четки к потрескавшимся губам, потом глотнул из бутылки, глядя, как язык багрово-белой молнии взметнулся из Эшеровой твердыни зла, пробивая копьем нависшие зрелые тучи. Из точки удара метнулись языки темной энергии поменьше, как спицы от древка зонтика, извиваясь вокруг зигзагами.

Судный день пришел в Город Мертвых.

* * *

Если была когда-нибудь округа, созревшая для бунта, то это был Город Мертвых. Хотя такие места отчаяния и безнадежности привлекали нежить магнитом, лишь старшие, более сильные Свои умели манипулировать негативной энергией, порождаемой нечестивой землей, и питаться от нее. Однако Другая была куда как не по летам развита.

Есть тонкая грань между яростью и безумием. Обе эти эмоции в то или иное время в разной степени испытывал каждый человек. Схваченный раскаленной добела рукой ярости, человек во всем остальном здравомыслящий способен совершить поступок, который ему бы даже в страшном сне не приснился. Обычно люди не поддаются рожденному страстью безумию из страха перед возмездием за такие действия. Страх сильнее добродетели держит человечество в его социальной орбите. Страх цензуры, страх наказания, страх неизвестного, страх перед необратимой переменой, и не к лучшему. Но если ненависть и гнев, кипящие под корой угнетенного общества, поднимутся достаточно высоко, то тот же самый страх, что держит людей простертыми в пыли, пока враг давит сапогом их лицо, включает чувство самосохранения. Запуганность сменяется бешенством. Чем отчаяннее положение, тем меньше есть что терять. А чем меньше терять, тем вероятнее, что люди уступят безумию, таящемуся в сердце даже самого праведного гнева.

Жители Города Мертвых и без того были безумны наполовину.

* * *

Джесс перестал пинать старого хрыча и закинул голову назад, хмурясь на быстро раздувающиеся грозовые тучи. Они с Тафф Инаффом и Би-Джо нашли старого алкаша возле помойки. Паразит рискнул, вылез из своей вонючей норы раздобыть бутылку за пределами Города Мертвых, и вот ему теперь. Джессу приятно было мутузить этого бухарика — он напоминал старого крысиного выблядка, папашу. Судя по тому, как старались остальные, им он тоже кого-то напоминал.

Тафф Инафф остановился стереть пот с глаз и увидел, как хмурится Джесс.

— Чего там?

— Хрен его знает. Чего-то не так. — Джесс почувствовал, как закололо кожу на голове, и в небе полыхнула какая-то чудная молния, будто расколовшаяся на сотню поменьше. — Блин! Что за фигня?

Ответ пришел в виде стона. Сначала Джесс подумал, что это алкаш под ногами, но стон был слишком громким, чтобы исходить из одной только глотки. Будто сотни голосов слились в один, будто стадион завопил, видя проигрыш родной команды, только куда злее. Будто взвыли сами дома. Джесс и его приятели настороженно переглянулись. Какая-нибудь жуть случается в Городе Мертвых каждую ночь, но такого не бывало еще никогда.

Раздался одновременный грохот десятков распахнутых дверей, и жители Города Мертвых бросились на улицы, как муравьи из горящего пня. Джесс, Тафф Инафф и Би-Джо узнали нападавших, но сказать, кто эти люди, никто из них не мог бы. Безымянные лица, обычно прячущиеся в подворотнях или улепетывающие во всю прыть, когда «звездники» выходят на улицу. Те, кто при первых признаках заката прячется и баррикадирует двери. Те старики, инвалиды, наркоманы, алкоголики, неимущие и обобранные, те дети изгнания, которые волею судьбы или людей оказались лишены иного пристанища, кроме Города Мертвых.

Джесс с тревогой заметил, что хотя почти у всех у них не было ничего, кроме камней и палок, кое у кого было и нормальное оружие. Он вытащил из-за пояса свой полуавтоматический пистолет, соображая, бежать или отбиваться. Тафф Инафф и Би-Джо тоже не могли решить.

— Джесс, что делать будем? — прошептал Би-Джо, стараясь, чтобы голос не звучал перепуганным писком.

— Чего там делать, давить их на фиг! — рявкнул Тафф Инафф, поливая очередью приближающуюся живую стену.

Илиана не могла бы сказать, кто в нее стреляет — нацисты, казаки, советские солдаты. Во вспышках пламени горящего дома они казались то тем, то другим, то третьим. Потом горло ей разорвала пуля, свалив на мостовую. Илиана смутно ощущала пробегающие по ней ноги, но видела, как эти подошвы покрываются ее кровью. Последний слабый вздох — и зрение застлали призраки ее убитых родственников, вьющихся, как мотыльки у свечи.

Джесс, не веря своим глазам, таращился на летящую на него толпу. Каждый из троих уже разрядил в нее магазин, но люди продолжали бежать, переступая через упавшие тела, не замечая их. Рваный вой становился громче, злее — ближе.

— Ну, блин, совсем как «Ночь живых мертвецов»! — простонал Джесс, перезаряжая обойму. — Не останавливаются, гады!

— Так не хрен тут торчать! — выкрикнул Тафф Инафф, отступая от толпы. — Это психи, драпать надо!

— Хочешь доложить Королю Ада, что здесь происходит, — вперед! — бросил Джесс другу через плечо. — Я рискну лучше разобраться с этими.

Марвин Копек шагнул вперед, одетый в мундир, в котором его отправили домой двадцать пять лет назад. «Пурпурное сердце» и «Бронзовая звезда» звенели на груди, как елочные украшения. Стоящие перед ним «звездники» расплылись в воздухе, превратились во вьетконговцев в черных кимоно, потом в ржущего вьетминского офицера, размахивающего окровавленным стволом, потом в командира его взвода, держащего за ногу младенца, как поросенка. И стало без разницы, кто они, — это был Враг.

Он открыл огонь из «М-16».

Пять пуль прошили торс Джесса, от правого бедра до левого плеча, и бросили его на его товарищей, как порванный куль с зерном.

— Ну его на хрен! — взвыл Тафф и бросился бежать.

Выстрелы «М-16» ударили ему в спину, разрезав пополам.

Би-Джо уставился на кровавые ошметки приятелей, потом бросил пистолет на землю и заложил руки за голову.

— Не стреляй! Не стреляй, друг! Я сдаюсь! — завыл он, оплакивая каждый день своих пятнадцати лет.

Море злобных лиц хлынуло вперед, вытянутые руки стали рвать тело на части. Би-Джо закричал, но крик тут же заглушили тела толпы, рвущие, бьющие, кусающие, как стая волков, загнавшая оленя. Крик затих, и толпа пошла дальше, оставив валяться разорванный труп.

Дженис остановилась подобрать пистолет, выпавший из руки Джесса. Она повернула его, рассматривая, пытаясь определить, есть ли в нем еще патроны.

— Дженис!

Томми стоял на крыльце их дома, качаясь в дверях. Глаза у него припухли, будто он только что проснулся от долгого сна.

— Дженис, что ты там делаешь, на улице? Вернись домой, там безопасно! — Томми прищурился на «люгер» у нее в руке, лицо его стало хитрым, высунулся язык и облизал губы. — Что у тебя? Пистолет? Слушай, я знаю одного типа, который нам за него отсыплет «Белого тигра»...

Дженис наставила ствол на Томми и нажала на спуск. Томми пошатнулся, потом свалился с крыльца вниз головой, застыл внизу бесформенной грудой. Да, еще остались патроны.

* * *

Децима заслонила глаза от странного сияния, окутавшего висящую в цепях неизвестную, как огни святого Эльма. Дующий ниоткуда ветер набрал силу урагана, и Дециме с трудом удавалось держаться прямо. И хотя буря грохотала, как проходящий товарный поезд, она не могла заглушить жуткого хохота.

Руки и голова неизвестной трещали странным электричеством, и оно становилось сильнее с каждой новой искрой. На глазах у Децимы исчезли синяки и порезы с лица прикованной. С визгом злобной радости неизвестная вырвала руки из оков, вывихнув себе правое плечо. Кто бы она ни была, эта неизвестная, к тепличным видам Своих она не принадлежала. Ни один новичок не мог бы так управлять стихиями — и так быстро восстановиться без отдыха и без крови.

Другая обернулась и осклабилась Дециме в лицо, и впервые почти за сто лет вампирша ощутила настоящий страх. Не страх наказания за вызванное недовольство господина — но страх, когда видишь собственную Смерть в чьих-то глазах. Другая двинулась к Дециме, и оскал ее становился шире, и волосы метались водоворотом разозленных черных змей.

Децима бросилась вперед, обеими руками обрушивая свинцовую дубину, но Другая была слишком для нее проворна и выбила у нее трубу из рук. Децима выругалась и отпрыгнула в сторону, хватая отложенный в сторону арбалет. Он был уже заряжен и взведен, и Децима выстрелила в неизвестную, попав в грудь и пробив правое легкое. Неизвестная завыла от боли и свалилась на спину, хватаясь руками за торчащий болт.

Децима вспрыгнула ей на грудь и придавила к полу. Стараясь не зацепить серебро пальцами, она вытащила пружинный нож, взятый в куртке пленницы, и нажала на рубин. Выскочило серебряное лезвие, и глаза неизвестной расширились при виде его.

— Нет! — крикнула она, поднимая руки к лицу, будто загораживаясь, чтобы не видеть несущую смерть сталь.

— Сдохни, сука, именем лорда Эшера, принца Города Мертвых! — крикнула Децима, перекрывая вой ветра, и всадила серебряный клинок в сердце неизвестной.

Та дернулась в судороге, испустила сдавленный крик — и затихла. Прекратился и ветер, будто его выключили. Ведьминский свет, окутывавший тело неизвестной, зашипел и погас, как упавшая в лужу петарда.

Децима откинулась назад, любуясь своей работой, потом улыбнулась.

— Видишь, гадина? Вот что бывает с теми, кто встает у меня на дороге.

Глаза Другой распахнулись, она осклабилась той же неестественно широкой ухмылкой и вырвала нож из своей груди.

— Мне бы самой не сказать лучше, — прохрипела она насмешливо и всадила нож в правое ухо Децимы.

Вампирша вскочила на ноги, будто ею выстрелили из пушки, и схватилась за голову. Визг ее был так пронзителен, что перешел в ультразвук, в писк летучей мыши. Глаза полезли из орбит, будто их надували изнутри, пока не вылезли наружу в буквальном смысле. Децима дрожала, как камертон, мозг ее превращался в жидкость и выливался из носа и ушей. Она пыталась шагнуть к двери, но ноги уже не держали ее, и она рухнула на правый бок с такой силой, что лезвие вбилось насквозь и вышло из левого уха. Тут же Децима замерла и глаза ее остекленели, став молочно-белыми, как у жареной рыбы.

Другая посмотрела на труп врага и улыбнулась в злобной радости. Потом отхаркнула полные легкие крови. Но этот спазм прошел, и неизвестная, снова владея собой, ногой перевернула тело Децимы на спину, наклонилась за лезвием и с тихим стоном боли вытащила его из пробитого черепа вампирши. Выпрямившись, она вытянула из груди оставшиеся там дюймы арбалетного болта. Боль была так сильна, что цветное зрение погасло, и мир стал выглядеть как подводный. Неизвестная пошатнулась, борясь с инстинктом, который требовал забиться куда-нибудь в угол и залечить раны. Но если она хочет пережить эту ночь, то надо покинуть твердыню Эшера — а на это понадобится каждая унция оставшихся сил.

Она понятия не имела, что натворило безумие Другой, чтобы добыть энергию, необходимую для освобождения и битвы с Децимой, но не сомневалась, что масштабы должны быть гигантскими. Другая высосала достаточно энергии, чтобы срастить разбитые кости, но считать раны залеченными было бы еще рано.

К удивлению неизвестной, дверь была не заперта, и в коридоре никого не было. Впрочем, никто не ожидал, что она выйдет из этой двери иначе как в мешке для трупов. Она оглянулась на Дециму, на ее выкрученное судорогой тело, похожее на труп зверя, отгрызавшего себе лапу в капкане. И надо было признать, что сама она выглядит не лучше. Будто смотришь в зеркало и видишь, чем ты стала бы, если бы лорд Морган дал себе труд взять тебя под свое крылышко и научить, как быть чудовищем. От этой мысли по коже у неизвестной пробежали мурашки.

— Какого черта ты делаешь? — заворчала Другая. — Нечего таращиться на собственный пуп! Эта вонючка сдохла — давай шевелись!

— Заткнись! — рявкнула она, тряся головой в тщетной попытке избавиться от назойливого голоса.

— Так легко тебе меня не сплавить. А теперь давай тащи нас отсюда! Не для того я вытаскивала нашу общую жопу со сковородки, чтобы ты ошивалась потом в огне!

Как ни неприятно было это признавать, Другая была права. Внутренние повреждения были серьезными даже для Своей, и неизвестная быстро теряла силы. Надо найти дорогу наружу раньше, чем Эшер пошлет за ней своих шестерок. В таком ослабленном состоянии второго шанса удрать у нее не будет.

Закрыв за собой дверь камеры пыток, она направилась по темному коридору. Если память ее не обманывает, он ведет в центральный подвал, служащий анклаву казармой. Если и дальше будет везти, она из подвала через любой из тысячи туннелей вылезет из катакомб.

Это если она сможет держаться на шаг впереди. В таком состоянии — хотя бы на полшага.

Эшер стоял под овалом цветного стекла, подвешенного над его троном, сложив руки на груди, глядя на море обращенных к нему бледных кровавоглазых лиц. Пришло время. Грядет война, и вот его войска. Эшер поднял руку, и зал затих. Когда же Эшер заговорил, голос его загремел погребальным звоном.

— Пришла эта ночь, друзья мои! Настала ночь, когда мы рассчитаемся с врагом! Последняя ночь Синьджона и его выводка! Перчатка брошена, и нам остается единственный выход — джихад!

— Джихад! — пришел ответ полусотни голосов. — Джихад!

Эшер улыбался, оглядывая сборище Своих. Вампиры вскидывали кулаки в воздух. Почти все они — если не вообще все — будут мертвы еще до рассвета. Но это и не важно. Кто они такие? Всего лишь пушечное мясо. И там, откуда они пришли, можно еще многих набрать. Даже похищение Никола не умеряло восторга: он стремится к самой вершине успеха и к рассвету будет бесспорным хозяином Города Мертвых!

Пока он купался в сиянии верного триумфа, распахнулись двери, и влетел насмерть перепуганный «звездник».

Анклав в изумлении повернулся к человеку — людям было запрещено являться к Эшеру без зова и без доклада. Одежда сопляка превратилась в лохмотья, лицо окровавлено и в синяках: он споткнулся и налетел на мотнувшуюся обратно дверь. Эшер щелкнул пальцами, и пара вампиров поймала человека, завернула ему руки за спину и подтащила к возвышению.

— Бесстыдный щенок! Что означает твое недопустимое поведение? — вопросил Эшер.

— Милорд! — зачастил мальчишка. — Милорд, там такое! Там, на улицах!

— Говори яснее.

— Город Мертвых спятил! Они кидаются бутылками, камнями, поджигают — у некоторых даже пистолеты и ножи есть!

Эшер нахмурил брови:

— Напали служители Синьджона?

«Звездник» замотал головой:

— Это не Синьджон! Я видел толпу старух, которые голыми руками разваливают «черную ложу»! Там черт-те что, конец света!

— Что ты знаешь об апокалипсисе, глупец? — фыркнул Эшер.

— Я не вру, милорд, — можете сами посмотреть!

Эшер склонил голову набок, как птица, слушающая, где ползет червяк. За стенами цитадели слышался далекий шум, вопли, звон разбиваемых стекол и выстрелы. Сперва едва слышно, потом сильнее, ближе с каждой секундой.

— Бунт — сейчас? Именно сейчас? Тут не могло обойтись без Синьджона!

— Не похоже, милорд, — возразил «звездник». — Я хочу сказать — они гоняются за всеми, им без разницы! Они даже друг на друга нападают, бывает!

— Идиот! Это же джихад! И ничего не стоит жизнь людей, на чьей бы стороне они ни были!

— Но что нам делать?

— Делать? Что делает любая армия на войне? Вскрывай склад тяжелого оружия, вооружай своих людей до зубов и вели им всех убивать на своем пути. Ясно?

— Так точно, милорд!

— Так иди и делай! — отрезал Эшер. Он махнул рукой державшим человека вампирам: — Проследите, чтобы он вышел из дому. А то еще забьется в щель и исчезнет.

Когда все трое вышли, Эшер повернулся спиной к аудитории и уставился в витраж, потирая челюсть в раздумье. Тут совершенно внезапно его пронзила острая боль в груди, будто невидимая рука вогнала ему нож в сердце. Он пошатнулся, сделал пару шагов и тяжело упал в кресло. Руки и ноги стали деревянными и безжизненными, как у марионетки. Такое с ним было только один раз, много лет назад — когда была убита Бакиль. Свой, породивший много потомков, в конце концов приобретает иммунитет к потере — как свинья, которая мечет поросят десятками и спокойно давит их, валяясь на них в грязи. Но Эшера никак нельзя было назвать производителем — у него была лишь одна юница, и связь между ними была тугой и остро ощущаемой.

— Милорд? — тревожно шепнул один из новобранцев. — Что-нибудь случилось, милорд?

Эшер скривил губы в такой страшной гримасе, что собравшиеся вампиры инстинктивно попятились.

— Убита леди Децима! Отомстим за нее, братья мои! Принести мне голову этой неизвестной! Найти ее и поймать, пока она не сбежала!

Без колебаний пятьдесят вампиров бросились прочь из зала, вопя и улюлюкая, подобные стае лающих гончих на кровавом следу лисы.

* * *

Ей везло. В казармах никого не было. Валялись заплесневелые матрасы, гниющие подушки, разбитые диваны — будто в подземном убежище Армии Спасения. Вонь не слишком отличалась от вони змеиного логова. Надо было только пробраться через подвал и исчезнуть в одном из туннелей, ведущих к открытым фундаментам вокруг дома. Хотя еще надо было решить, куда податься, выбравшись из крепости Эшера.

Неизвестная уже прошла больше половины пути через подвал, когда сзади крикнули: «Вот она!» Она обернулась и увидела вампира с тестообразным лицом, и глаза его сверкали, как у бешеной крысы. Он стоял у подножия центральной лестницы полуподвала, показывая на нее. А за ним толпились десятки таких же тестообразных и голодных лиц.

— Взять ее!

— Твою мать! — простонала она, разворачиваясь и бросаясь бегом к ближайшему выходу.

Она попыталась переключиться в овердрайв, но ощущение было такое, будто внутренности разваливаются на части. Зато она хотя бы видела, как нападают на нее вампиры, ставшие призраками. Как тот кретин, который просвистел мимо и сейчас встал в устье туннеля, куда она направлялась. Он был длинный и бледный, с жидкими волосами, свисавшими на изможденное лицо, в штанах в обтяжку и черной сеточке-футболке. Вампир оскалился, обнажив капающие слюной клыки.

— Отвали с дороги, покойничек! — рявкнула она, вгоняя нож ему в горло.

Он удивился — может быть, даже испугался, схватился рукой за горло, но она оттолкнула его прочь, не глядя. Она летела по узкому темному туннелю, а подыхающий вампир вопил в агонии, и его предсмертный вопль отдавался эхом подобно вою баньши. Свои забили туннель, клацая зубами и когтями друг на друга в жажде первыми добраться до своей добычи.

Она должна уйти, должна спастись. В живот будто набили толченое стекло, и каждый шаг глубже и глубже вгонял длинные зазубренные шипы. Руки висели кусками холодного мяса, и онемение стало распространяться уже и по ногам. Правое легкое было полно крови, в левом торчали осколки костей. Повезло еще, что новобранцы Эшера были зеленые и не умели толком ходить в овердрайве, но любое везение где-нибудь кончается.

Она поняла, что уже вышла из туннеля, потому что над головой появилось что-то вроде ночного неба. Открытый подвал был забит мусором, но лестница обрушилась давным-давно. Неизвестная бросилась на стену, рвясь наружу с энергией отчаяния загнанной в угол крысы. Преследователи высыпали из туннеля стаей мясных мух, вспугнутых с трупа, визжа и жаждая ее крови. Когда неизвестная добралась до края, над ней нависла тень. Тень эта подняла руку, в которой был зажат «люгер».

— Мать вашу!.. — завизжала Дженис в яму, полную вампиров. — Всех вас на!..

Пистолет, взятый ею с трупа бандита, был заряжен фосфорными пулями. Она открыла огонь, хохоча при виде бледных монстров, налетающих друг на друга в попытке уклониться от смертоносных снарядов.

— Помоги! — прохрипела неизвестная, хватаясь за штаны девушки. Девица была болезненно худа, с волосами, не мытыми пару месяцев, одета в расклешенные драные джинсы, топ с изображением котенка, следящего за бабочкой, и растоптанные сапожки. Сгибы локтей у нее были истыканы следами игл, частично воспаленными, но она казалась человеком. — Прошу тебя — дай руку.

Дженис глянула на голос снизу, потом уставила «люгер» прямо в голову неизвестной.

— И тебя на... сука, — сказала она голосом почти мечтательным.

И спустила курок, но боек щелкнул по пустой обойме. Неизвестная мигнула, потрясенная, что ее голова все еще держится на плечах, потом схватила Дженис за руку с пистолетом и дернула наркоманку в погреб головой вперед. Вампиры завопили от восторга и набросились на упавшую.

Неизвестная выбралась из ямы и встала, шатаясь. Брошенный преследователям кусок отвлечет их на пару минут — но не дольше. Озираясь на ничьей земле снесенных домов вокруг оплота Эшера, она наконец увидела своими глазами, какую злобу спустило с цепи безумие Другой в Городе Мертвых.

Несколько домов горели, пылая рождественскими елками. Хотя слышны были стрельба и крики, воя «скорых» и сирен пожарных машин не наблюдалось. Это же Город Мертвых — и что бы тут ни бушевало на улицах, никто не увидит и никто не явится. Здания сгорят и обрушатся, пламя перекинется на соседние, и ни одна рука не поднимется остановить огненный холокост. У раненых был выбор — подыхать на улице или уползти куда-нибудь зализывать раны.

Прислонясь к глухой стене тупика, стараясь сдержать дыхание, она заметила парочку «звездников», пробирающихся по тротуару. Они были похожи на молодых олешков, чудом вырвавшихся из лап львиного прайда. Глаза у них лезли на лоб, и старались они идти как можно быстрее на своих поврежденных ногах. Значит, вот что устроила Другая. Пробудила хищника в жертве. Впервые неизвестная не ощутила вины за действия своей демонской половины.

Последний раз глубоко вдохнув, чтобы успокоиться, она вышла из-за угла и сразу же споткнулась о чье-то тело, болезненно приземлившись на раненый бок. Боль была такая, что пришлось лежать, пока она не схлынет. Ожидая новой волны мучений, она поняла, что смотрит на труп, за который зацепилась. Это был мужчина лет сорока с лицом уличного психа. Он был одет в мундир морской пехоты, с орденами и в белых перчатках. Табличка на груди гласила: КОПЕК. Кто-то свалил ему на голову шлакоблок с ближайшего дома. Он зажимал в мертвой руке «М-16», но ее заклинило намертво. Однако была еще при нем связка гранат, заслуживающая внимания. Прикусив нижнюю губу от боли, неизвестная быстро сняла связку с тела и набросила себе на плечи. Гранаты, по фунту каждая, повисли вдоль куртки, как смертоносные фрукты, позванивая при движении.

Слышалось бессловесное завывание псов Эшера, приближающееся к ней. Она снова пустилась трусцой, хотя правое колено уже не сгибалось так, как ему полагается. Она нырнула в ближайшую дверь и дернула с пояса гранату, крепко придерживая чеку левой рукой. Потом выглянула из дверей и увидела, как новобранцы Эшера вываливаются из переулка. Передний вампир закинул голову, нюхая воздух, а остальные толкались и рычали друг на друга — нечто среднее между охотничьими псами и копами из немой кинокомедии. Если бы не ее голова стояла на кону, она бы засмеялась.

Головной преследователь показал ей вслед, и вся группа с энтузиазмом бросилась вперед. Неизвестная выскочила из укрытия и метнула гранату, молясь про себя, чтобы прежний ее обладатель не привез сдуру связку учебных.

Граната взлетела и опустилась посреди толпы, взорвавшись в момент удара о землю. Двоих вампиров отбросило в канаву, и ноги их ниже колена превратились в кашу, а третий вдруг обнаружил, что у него кишки запутались вокруг икр. Раненые визжали в агонии, а их собратья кинулись прятаться. Для Своих такие раны не смертельны, но никого особо не привлекает перспектива быть разорванным на части, а самые слабые могут даже впасть в летаргию.

Неизвестная скривилась, когда у нее внутри от кашля что-то разорвалось — селезенка, что ли? — и на губах выступила кровавая пена. Она пыталась бежать, оглядываясь на преследующую стаю. Тот, первый, бежал впереди, подгоняя более робких:

— Быстрее, трусы! Она уходит! Именем лорда Эшера — хватайте ее!

Неизвестная метнула вторую гранату, на этот раз метя точно в вожака стаи:

— Хватай вот это, болван!

Преследователь инстинктивно вскинул руку, защищая глаза, и перешел в овердрайв; силуэт его размыло, как меловой рисунок под дождем, и тут граната взорвалась. Через секунду он появился снова, только на этот раз без головы. Вот тебе и «быстрее летящей пули».

Неизвестная шагнула, шатаясь, на середину улицы, замахнувшись третьей гранатой.

— Так вы хотите меня поймать, засранцы безмозглые? Ладно, идите сюда! Я вас прихвачу с собой в Ад!

Оставшиеся вампиры переглянулись, потом повернулись и помчались, откуда пришли. Неизвестная бросила гранату им вслед, но из-за мутнеющего взора и ослабевшей руки граната пролетела далеко от цели и взорвалась, почти не принеся вреда.

— Шайка бздунов, — буркнула она себе под нос, глядя на их бегство. Потом шагнула назад и чуть не рухнула — правое колено разваливалось. В левом глазу помутнело, в правом изображение мелькало, как в старой телевизионной трубке. С каждым выдохом из носа и рта выступала кровавая пена. Она морщилась и кривилась, когда сломанное ребро тыкалось сквозь рубашку и терлось о куртку. Черт побери, она же только недавно сменила подкладку.

Неизвестная только надеялась, что не свалится, пока не доберется туда, куда стремится.

Ей удалось подняться на половину лестницы, и тут она упала и осталась лежать на спине, глядя в темные тени, заполнявшие левую часть поля зрения. Она знала, что нужно двигаться, спрятаться, пока шестерки Эшера не набрались храбрости и не вернулись, — но тело не слушалось. Она уже не чувствовала ног, не могла двигать руками. И не ощущала ничего, кроме боли, от корней волос до кончиков ногтей.

Одна из серых теней шевельнулась, вышла вперед, и стало видно, что это мужчина. Человек. Лицо его было в морщинах, запущенное, подбородок небрит, и воротник священника по цвету был как его седеющие волосы. Он смотрел на нее со смесью страха, омерзения и болезненного интереса, будто на редкое, но невероятно отвратительное насекомое.

Собрав все оставшиеся силы, неизвестная подняла правую руку молящим жестом. Священник вздрогнул, но не отодвинулся, когда ее пальцы коснулись серебряных четок у него на шее. Она хотела заговорить, но могла только выдохнуть со стоном. Священник наклонился ближе, и она схватила его за рясу, притянула ближе, чтобы он услышал:

— Убежище.

 

Глава 11

Когда она снова открыла глаза, первым впечатлением был не вид, а запах. Аромат сырой земли ошеломлял. Она все еще видела нечетко, но могла разглядеть окружающие стены из грубо тесанного камня. Снова в темнице у Эшера! Искра страха пробежала по телу, вызвав попытку сесть.

— Лежите спокойно. Вы в безопасности, — прошептал отец Эймон, твердо прижав ее рукой за плечо.

Неизвестная сощурилась, стараясь ввести лицо священника в фокус. Ему с виду было чуть за шестьдесят, и седые волосы висели ниже ворота рясы с донельзя засаленными рукавами. Крупный нос и подбородок, на щеках алкогольная пигментация. Но внимание ее привлекли глаза — такие синие, будто смотришь в чистое небо. Из-за них он казался моложе своих лет.

Она села, закусив губу от завопившей во всем теле боли.

— Где я? И кто вы?

— Я отец Эймон. А находитесь вы в подвале Сент-Эверхильда.

— Сент-Эверхильда? Церковь напротив Черной Ложи?

Священник кивнул и приложил мокрую материю ей ко лбу.

— Боюсь, что я не готов к приему гостей. Я соорудил вам постель из старых костюмов для хора, но среди них есть сильно заплесневелые.

— Переживу.

Отец Эймон глянул в направлении далеких взрывов, за которыми послышались хриплые выкрики. Он встал и стал всматриваться в забранное тяжелыми решетками окно подвала вровень с улицей. Когда он заговорил, голос его был странно спокоен, почти мечтателен.

— Сегодня я видел, как обрушился гнев Господень и сокрушил Город Мертвых. Время восстать и заставить грешников платить за грехи их. Сегодня я отбросил страх перед темнотой и впервые за двенадцать лет отпер двери церкви. — Он оглянулся на неизвестную на импровизированном ложе. — Когда я увидел вас на ступенях, я принял вас за блудницу Эшера — ту, с кольцами.

Неизвестная криво улыбнулась:

— Кажется, здесь это распространенная ошибка. Но вряд ли ошибутся еще многие — она мертва. Я ее убила.

Отец Эймон приподнял бровь, но лицо его осталось недвижным.

— Это вы мне исповедуетесь?

— Просто констатирую факт.

Священник отошел от окна, поглядел на нее встревоженно.

— Я многое вижу с колокольни. В частности, я видел вас. Сначала я подумал, что вы из них, потому что спите вдали от дневного света на чердаке. Потом я видел, как вы входили в Черную Ложу. Но сегодня утром, в свете дня, я увидел вас с мальчиком. И я понял, что неправедно судил вас — вы от Бога, а не от Сатаны.

— Я бы не делала таких далекоидущих выводов, святой отец, — выдохнула она хрипло. — Вы определили меня куда точнее, чем думаете. Видите, что я хочу сказать? — Она усмехнулась, показывая клыки.

Отец Эймон ахнул и отступил на шаг, стискивая четки.

— Этого не может быть! Вы коснулись моих четок! Вы просили убежища — я омыл ваши раны водой крещения! Я своими глазами видел, как вы шли при свете дня!

— Со Своими все не так просто, как вы думаете, святой отец. В своих интересах они держат людей в неведении своих истинных слабостей и способностей. Это мудро — держать врагов в неведении. Правда, что солнце их убивает, но почти любой Свой убоялся бы ваших четок не из-за их религиозного значения, а из-за того, что вы в это значение верите.

— Не могу в это поверить.

— Верьте во что хотите, это не изменит ни моей сути, ни того, что я здесь.

Отец Эймон с размаху ударил себя по правой щеке открытой ладонью.

— Я снова согрешил! Я привел в это священное место порождение дьявола! Нечестивый глупец!

Он снова ударил себя по лицу, потом еще раз и еще раз.

Неизвестная попыталась сесть.

— Святой отец! Перестаньте! — резко бросила она. — Вы никого не предали. Не сама Церковь делает это место проклятым для нежити — а вера тех, кто в это верит! Если здесь и есть какая-то белая магия, то лишь благодаря вам!

Очень долгую секунду Эймон смотрел на нее. Когда он заговорил, в его лице, голосе и поведении не было и следа того презрения к себе и той бури, которая оставила горящий след у него на щеке.

— Это ваша работа? — спросил он, показывая в сторону окна. — Я чувствую это у себя в костях — все это как-то связано с вами. Вот почему вы были приведены к Сент-Эверхильду! Вот что заставило меня вам помочь!

Неизвестная осторожно пригляделась к священнику. Может ли быть, что у старого отшельника есть какие-то зачатки сверхчувственного восприятия? А почему нет? Более всех восприимчивы к теневому пьяницы, сумасшедшие и поэты. Кажется, отец Эймон в две из трех категорий точно попадает.

Что-то замелькало в глазах отца Эймона, когда он заходил по подвалу, говоря больше с собой, чем с гостьей.

— Глубоко в недрах Ада обитает божественный монстр — создание дьявольское и ангельское одновременно. Он носит много имен, но более всего известен как Ангел Разрушения. Он — предвестник кары, отмщения, гнева, смерти и ярости. Хоть Ангел Разрушения — раб Сатаны, он служит Богу, и никогда не обрушивался на человечество удар Рока, в котором не был бы замешан Разрушающий. Когда он исполняет наказание мира, он орудует Мечом Божиим. Сегодня я видел, как Меч Божий ударил, расколов небо! Неизвестная рассмеялась и слегка качнула головой:

— Святой отец, я кто угодно, но уж точно не ангел!

Отец Эймон перестал бегать и нахмурился, потирая подбородок.

— Быть может. Но я знаю, что видел сегодня знак Божий. Знак, что мне пора делать что-то, кроме как прятаться в тени и напиваться каждую ночь до бесчувствия.

Очередь автомата снова привлекла его внимание к окну. Он выглянул на улицу и шагнул обратно, перекрестившись.

— Что там? — шепнула она.

— "Звездники". Десятки человек. Они идут по пять в шеренгу посреди улицы, направляясь к Черной Ложе.

Неизвестная смогла сесть, хотя голова у нее будто болталась на веревочке.

— Помогите мне, я хочу посмотреть.

— Вам нельзя двигаться...

— Я хочу видеть, что там происходит, — выдавила она сквозь стиснутые зубы, делая попытку встать.

Отец Эймон укоризненно поцокал языком, но обхватил ее левой рукой за плечи, помогая подняться на ноги. Она пошатнулась, закрыла глаза, потому что перед глазами мелькали черные точки, как на детской картинке, где их надо соединять линиями. Отец Эймон помог ей подойти к окну, и она уцепилась за подоконник дрожащими пальцами.

Улица перед Сент-Эверхильдом кишела «звездниками» вперемежку с членами анклава Эшера. Бандиты и вампиры шли со штурмовыми автоматами и армейскими пулеметами. Неизвестная видела, как «черные ложки» из ближайшего переулка открыли огонь по наступающему врагу. Два «звездника» упали, но их товарищи ответили на огонь. Перестрелка кончилась криками и выплесками крови. «Глоки» и «люгеры» «черных ложек» мало что могли против штурмовых винтовок и пулеметов «М-24».

Грохочущий рэп из промышленных колонок, с усиленными басами сообщил о приближении «бэтмобиля» в окружении двух рядов «звездников», бегущих рядом, как мотоциклисты президентского кортежа. Неизвестная скривилась, когда зубы у нее зарезонировали в такт тяжелому ритму.

— Похоже, что Эшер решил перенести войну к порогу Синьджона, — сказала она почти про себя. — Очевидно, правило «говори цветами» себя оправдало.

«Бэтмобиль» остановился точно напротив Черной Ложи. Один из телохранителей подскочил открыть дверцу, и из машины вышел Эшер. Поставив руки на бедра, повелитель вампиров оглядел театр военных действий. Перед входом в Черную Ложу громоздилась баррикада из старой мебели, разбитой каменной кладки и бревен, а сверху ее украшала путаница колючей проволоки, сверкающая елочной канителью в свете пожаров соседних домов. За барьером стояли «черные ложки» и потомки Синьджона с лицами, измазанными кровью и сажей.

Эшер махнул кому-то из своих подчиненных. Тот нырнул на переднее сиденье машины и извлек мегафон. Приложив его к губам, Эшер заревел:

— Синьджон! Я пришел затем, что принадлежит мне! Ты слышишь меня, Франкмасон?

Синьджон вышел на балкон третьего этажа и угрюмо оглядел собравшуюся у крыльца армию.

— Что все это значит, Эшер? Ты сошел с ума, как все отребье этого проклятого города? До рассвета меньше часа! Сперва на моих людей напали какие-то развалины с факелами и зажигательными бомбами, а теперь ты!

— Не строй из себя невинность, мерзавец! Ты отлично знаешь, зачем я здесь! Ведь это же ты бросил первый камень!

— Ты действительно сошел с ума.

— Отдай мою женщину! Отдай кокаин, который ты у меня украл! А главное — отдай предательницу, которую ты спрятал!

— Я понятия не имею, о чем ты кричишь, Эшер. Вернись на свою территорию, пока еще можешь.

— Значит, ты не оставляешь мне выбора!

Эшер отложил мегафон и сделал рубящий жест рукой.

«Звездники» открыли огонь по Черной Ложе — пули выбивали дыры в фасаде. Синьджон вздрогнул — фосфорная пуля просвистела у него мимо уха и отрикошетила от стены. Он быстро исчез с балкона, крича на своих подчиненных, чтобы отстреливались.

— Папочка, что там такое?

Вир, голый, если не считать виниловых плавок, дрожал на кровати, прижимая к груди пурпурные атласные простыни. Глаза его побелели от страха, и впервые за много месяцев он снова выглядел как тот перепуганный подросток, которого Синьджон подобрал на автобусной остановке в центре города.

— Этот колдун потерял рассудок! Он несет чушь, чтобы я отдал ему девушку и кокаин! И еще он настаивает, что отродье Моргана прячется у нас!

— Ты ему сказал, что ее здесь нет?

— Конечно, сказал, идиот! — завизжал Синьджон.

Раздался звон стекла, и влетевшая фаната со стуком приземлилась между мальчиком и Синьджоном. Повелитель вампиров уставился на нее — скорее ошеломленный, чем испуганный.

— У этого сукина сына гранатометы!

Стекла и каменные обломки вылетели от взрыва на третьем этаже, поливая «черных ложек» смертоносным дождем. Потомки Синьджона все как один подняли лица вверх, алые глаза сверкали паническим страхом, и руки взметнулись в мольбе.

— Отец! — взвыли они. — Отец, спаси нас!

Положение за баррикадой было отчаянное. Мертвые и умирающие «черные ложки» лежали в три слоя. Были потери и среди Своих — в основном от фосфорных пуль и гранат. Вампир по имени Тристан — тело его было оторвано ниже пояса — подполз на локтях и на брюхе и вцепился в разорванного бандита в надежде напиться крови в достаточном количестве, чтобы воскреснуть. Умирающий человек слабо отбивался, но не в силах был ему помешать. Его бывшие товарищи по оружию, отвечающие на беспощадный огонь «звездников», не реагировали на его крики.

Улица перед Черной Ложей текла ручьями крови, тротуары были завалены телами. Миньоны Эшера отступали под прикрытие мусорных баков и выбирали огневые точки в окнах немногих уцелевших окрестных домов, еще только ожидающих поджога. Сам Эшер сидел в бронированном «кадиллаке», с неестественным спокойствием глядя на бойню. В момент затишья в перестрелке он глянул на «ролекс», достал из-под сиденья переносную рацию и сказал в нее:

— Король Ада — Огненной Птице. Начинайте праздник, прием.

— Понял вас, Король Ада. Огненная Птица, конец связи.

Эшер сунул рацию под сиденье, откинулся на спинку, сложив руки на груди, и стал ждать начала спектакля.

Двое «звездников» с гранатометами перебежали улицу зигзагом, прикрытые огнем своих товарищей, и заняли позицию на ступенях церкви напротив Черной Ложи. Один из них словил пулю и упал, но товарищ его продолжал работать. Когда выстрелил первый гранатомет, «черные ложки» проводили взглядом летящую по дуге фанату, и лишь когда она взорвалась, они поняли, что это напалм.

Сгущенный бензин занялся немедленно, заплескивая огнем бойцов, спрятанных за баррикадой. Вампиры и люди визжали в страшной агонии, пожираемые языками пламени, обугливающими кожу и одежду. Юноша-вампир Этан перепрыгнул баррикаду, вопя и размахивая руками в тщетной попытке спрятаться от огня, и его скосили люди Эшера.

Ударил второй гранатомет, на этот раз неся огненный груз точно в окно второго этажа. Вслед за хором истерических воплей из окон повалил густой дым. Третий заряд рухнул на балкон третьего этажа, где секунду назад стоял Синьджон.

Из Черной Ложи повалил народ — и люди, и Свои. Кто-то горел, кто-то держал руки на затылке. Свои застряли на пороге, с опаской поглядывая на светлеющее небо, но огонь выгнал их наружу. Все это, впрочем, было не важно — сторонников Синьджона расстреливали, как только они появлялись из-за баррикад.

Эшер улыбнулся, глядя, как падают пытающиеся спастись, кое-где в четыре-пять слоев, и снова взялся за рацию.

— Король Ада — командиру анклава. Прием.

— Командир анклава слушает, милорд. Прием.

— Дай сигнал для анклава залегать в землю. Прием.

— Понял вас, милорд. Но как же вы? Прием.

— Обо мне не беспокойся. Я такое зрелище ни за что не пропущу. Конец связи.

Свои из сторонников Эшера стали оттягиваться назад. Солнце всходило, и Эшер не хотел рисковать своими траллсами более необходимого. Он один остался снаружи, в защищенном от солнца «бэтмобиле», и наблюдал за падением своего врага. Языки пламени рванулись из каждого окна второго и третьего этажей Черной Ложи. Густой черный дым клубился библейскими тучами саранчи. Из этого ада выбежал Вир, голый, если не считать виниловых плавок, вплавившихся в кожу от сильного жара. Волосы его горели, пузырящаяся кожа свисала клочьями с лица, бедер и спины. Кровь струйкой текла из носа и ушей от перепада давления, вызванного взорвавшейся в будуаре гранатой. Вир размахивал руками в тщетной попытке сбежать от боли и кричал пронзительно и тонко, как младенец:

— Помогите! Спасите меня кто-нибудь! Я не хочу умирать! Папочка, спаси меня! Спаси меня-а-а!

Перекрестный огонь разорвал подростка на части в ту же секунду, завертев его волчком. Вир сделал еще пару шагов, шатаясь, с непонимающим обожженным лицом, потом рухнул на залитый запекшейся кровью тротуар.

— Боже милостивый! — ахнул шепотом отец Эймон и перекрестился. Опустив голову, он стал читать латинскую заупокойную молитву.

Неизвестная хотела ему сказать, что это лучший выход для этого мальчишки, но прикусила язык. Сейчас надо скрыть радость, которую доставляет ей эта бойня за окном. Все получалось лучше, чем она надеялась.

Когда она вновь посмотрела на горящие развалины, на обрушенном пороге Черной Ложи появился Синьджон. Костюм его обгорел, напудренный парик куда-то девался, оставив редкие волосы, сквозь которые влажно поблескивал череп.

Командир «звездников» поднес рацию к уху и тут же заорал на своих подчиненных:

— Прекратить огонь! Лорд Эшер велел прекратить огонь!

— Адский владыка... нет! — Синьджон перелез через баррикаду и пробрался к телу своего любимца. С горестным стоном он рухнул на колени. — О, мальчик мой ненаглядный, что они с тобой сделали! Посмотри только, что они с тобой сделали!

Он поднял изуродованный труп Вира на руки, держа как младенца, и стал укачивать.

Все его мальчики погибли — погибли окончательно. Вир. Тристан. Этан. Все. Его линия кончилась.

Эта потеря ощущалась как поворачиваемый в ране нож. Королевство, которое он строил и лелеял два века, погибало у него на глазах в пламени и безумии. Город Мертвых попал в руки узурпатора.

Тут он поднял глаза к небу и увидел, к ужасу своему, пальцы рассвета, протянувшиеся по небосводу.

— Эшер! — Синьджон с трудом поднялся на ноги, качаясь как пьяный. Он двинулся, шатаясь, по обломкам к «бэтмобилю», испускающему все тот же басовый рэп, как самец-аллигатор в брачный сезон. — Эшер, ты победил! Город Мертвых твой! Я сдаюсь! Я преклоняю перед тобой колено и признаю тебя своим сюзереном!

Он дрожащими пальцами скребся в тонированное стекло, озираясь в испуге на восходящее солнце. Голос его становился все отчаяннее от страха, пока не перешел во всхлипывания.

— Я принесу тебе вассальную присягу и с радостью восприму твою кровь как свою! Я стану подставкой под твоими ногами и никогда не подниму против тебя руку, пока не высохнут океаны! Я тебе обещаю все это, Эшер, — только не дай мне сгореть!

Кожа у Синьджона кололась и чесалась, будто по нему бегали муравьи. Потом она загорелась. Зашипев от ярости и боли, он попытался прикрыть глаза локтем — бесполезно. Он ударил кулаком по массивному черному стеклу «кадиллака», но оно не рассыпалось. Тогда он, шатаясь, двинулся к телу Вира, но, не сделав и пяти шагов, свалился.

Никогда за все века своей не-жизни он не знал такой муки. Лежа на земле, он тяжело дышал, глаза заливали слезы и кровь, а жидкости внутри начинали закипать. Инстинкты кричали ему найти укрытие, куда-нибудь в темноту и сырость от этих жгучих лучей, но было поздно — бежать некуда. Несколько секунд Синьджон отчаянно скреб землю под животом, будто хотел зарыться в нее, но ногти его встречали только неподатливый булыжник.

Кожа пузырилась, как бекон на сковородке. Он сам слышал запах своего горящего тела. Лопаясь волдырями, стала стекать воском кожа с лица. Глаза тускло побелели, закипая в орбитах. Несмотря на страшные раны и боль, Синьджон продолжал ползти вперед, слепо шаря руками со слезшей кожей. Осязания у него больше не было, но он знал, что уже близко. Он хотел сказать Виру, как ему жаль, что так вышло, но язык превратился в почерневший кожаный ремень. Он хотел поцеловать мальчика в последний раз, но у него не было губ.

Так много он еще хотел сделать. Хотел бы иметь возможность сделать. Должен был сделать. И теперь, после пяти веков, произошло то, что нельзя было себе представить.

У него.

Больше.

Не было.

Времени.

* * *

Эшер глядел, как растворяется Синьджон под лучами солнца, и улыбка змеилась на его губах. Утренний ветерок развеял пепел Синьджона, и можно было уже не сдерживаться. Эшер захохотал. И еще хохоча, дал водителю знак ехать.

— Пора домой, — сумел он выдавить между двумя пароксизмами хохота. — Здесь больше не на что смотреть.

Неизвестная смотрела вслед «бэтмобилю», подпрыгивающему на искореженных обгорелых телах. Его передние колеса перемололи в пыль облезлый череп Синьджона. «Звездники» брели за машиной своего хозяина, с виду такие же мертвые, как их противники. Они слишком вымотались, чтобы ликовать из-за своей победы, многие хромали. По оценке неизвестной, Эшер потерял больше половины своих людских служителей в уличных беспорядках и в битве с Синьджоном.

И это напомнило ей, что она тоже не в ах каком виде. Прилив адреналина, вызванный картиной джихада между повелителями вампиров, схлынул, и неизвестная вдруг почувствовала, насколько она иссушена. Подойдя к окну, она рухнула на колени, упираясь головой в холодный камень подоконника.

— Вам нужно лечь, — тихо сказал отец Эймон и наклонился ей помочь.

— Теперь только один остался, — пробормотала она, когда с помощью священника добралась до своей постели.

— Синьджон был чудовищем, но Эшер — это сам дьявол, ставший плотью! — проговорил, кривясь, отец Эймон. — Теперь по сточным канавам Города Мертвых побежит кровь невинных жертв.

— Не стоит за это ручаться, — сказала она с трудом. — Я еще не вышла из игры. У вас есть бумага и карандаш, отец Эймон?

— Бумага и карандаш?

— Мне очень нужно, чтобы вы отнесли записку одному моему другу.

Отец Эймон пожал плечами и вышел. Через пару минут он вернулся с огрызком карандаша без резинки на конце и мятым бумажным пакетом.

— Это все, что я смог найти.

Она быстро нацарапала на пакете адрес и телефон.

— Отнесите это Клауди. Это старик, который живет в подвале сквоттеров в паре кварталов отсюда...

— Вы про этого хиппи?

— Вы один во всем Городе Мертвых не называете его «старый хиппи», — сказала она с сухим смешком, который вдруг прервался судорожным кашлем со сгустками крови.

— Я вас не могу бросить в таком виде! — возразил отец Эймон.

— Сделайте как я прошу! — сказала она, судорожно хватая ртом воздух и суя бумагу ему в руку. — Сделайте, иначе я так и так умру. Я чувствую, что у меня внутри сломалось. Святой отец, у меня обломок ребра в сердце, а правое легкое спалось полностью! Будь я человеком, я бы уже много часов назад концы отдала! Только одна вещь может мне помочь выздороветь, и эта вещь — кровь. Здесь адрес человека, который таким, как я, толкает плазму с черного рынка. Клауди должен с ним связаться и купить. Мне нужна кровь, очень нужна.

Отец Эймон хмуро уставился на мятую коричневую бумагу.

— Если я это сделаю, буду я при этом орудием Сатаны или служителем Бога?

— Вот уж чего не могу вам сказать, святой отец.

* * *

— Да. Чего вы хотите? — буркнул Клауди, подозрительно щурясь на неопрятного старика по ту сторону двери. Явно какой-то опустившийся тип, судя по немытому лицу и щетине на подбородке. Потом он заметил ворот священника.

— Мне... мне велели прийти к вам и дать вам вот это, — произнес отец Эймон, протягивая клочок бумаги. — Она сказала, что вы знаете, кто она такая.

Из глаз Клауди исчезло подозрение, но не тревога.

— Она вас послала? Она жива? — Он сдернул с двери цепочку и распахнул ее, затаскивая священника внутрь. — Извините, что не узнал вас, святой отец! Я просто не привык, чтобы ко мне ходили. Особенно после таких ночей! Почти всю ночь я этих чертовых мудаков — извините за выражение — гонял, чтобы дом не подожгли.

Отец Эймон стоял посреди прихожей, разглядывая окружающие его штабеля книг.

— Я смотрю, вы книжный человек, — сказал он не без удивления. — Никогда даже не думал найти столько книг в Городе Мертвых.

— Они помогают скоротать ночные часы, — ответил Клауди, пожимая плечами. — Так что там с ней? Как она? Ранена? В последний раз, когда я ее видел, эта сука Децима тащила ее через плечо, как мешок с мукой. Потом началась эта чертовщина, и у меня всю ночь были руки заняты.

— Она жива, но серьезно ранена. Я ее нашел почти мертвую на ступенях Сент-Эверхильда. Она попросила убежища, и я внес ее внутрь. Перевязал ей раны и попытался устроить поудобнее. Она утверждает, что сбежала из крепости Эшера, убив женщину по имени Децима.

Клауди мотнул головой от удивления:

— И ей, говорите, нужна моя помощь?

— Она... она сказала, что ей нужна кровь. — С очень большим трудом ему удалось это произнести. — Она говорит, что без нее погибнет. И дала мне этот адрес и телефон, чтобы я передал вам. Это ее контакт на черном рынке.

Клауди взял клочок бумаги и прочитал нацарапанное, сдвинув брови.

— Скажите ей, пусть не беспокоится, падре. Я этим займусь.

— Могу я... могу я вас спросить об одной вещи?

— Как нечего делать. Кстати, меня зовут Клауди.

— Эта женщина... она от дьявола?

Клауди моргнул, пораженный смятением и болью в голосе священника.

— Честно говоря, я сам не знаю, что она такое. Я вроде как думал, что это больше по вашей части, святой отец.

— Сатана — коварный враг. Его дьяволы одеваются в разные кожи. Иногда даже в кожи священников.

— Насчет этого ничего не могу сказать, святой отец. Могу только сказать то, что знаю сам. Признаюсь, что она меня пугает до судорог. Она дважды спасла мне жизнь — и оба раза не была обязана это делать. Она помогла этому малышу, Райану, вернуть его мамашу и проводила их, чтобы ничего с ними не случилось. И это она тоже не была обязана делать. Однако сделала. Я не знаю, ни кто она такая, ни что привело ее в Город Мертвых, но одно мне ясно: она не той породы, что Синьджон или Эшер — или кто-нибудь другой, кого я в нашей округе видал. Она не человек — но я не знаю, чем это плохо. А насчет того, нет ли в ней чего от дьявола, — так кто из нас Богу не грешен?

* * *

Отец Эймон пробирался по улицам Города Мертвых, разглядывая оставленные бунтом обломки. Кошмар, ставший плотью. Трупы усыпали тротуар, вонь от крови и дыма заполняла воздух. Почти все трупы были человеческими, и поразительно много было «звездников» и «черных ложек». Судя по останкам, их просто рвали на части. Мертвецы висели на уличных фонарях, а на одном перекрестке на телефонном столбе висела пара кроссовок — с ногами прежнего владельца внутри. Время от времени попадались голые скелеты с увеличенными клыками, подтверждая, что смерть приходит к отродьям дьявола, как и к сынам Адама.

Пожары, случайные или результат поджогов, уничтожили многие из древних домов, и в некоторых еще что-то дымилось посреди выгоревших коробок. Вспомнилась кинохроника битвы за Британию и падения Берлина, которую он видел в детстве. Улица-Без-Названия была лучшим символом катастрофы из всех возможных. «Дане макабр» казался почти нетронутым, а от бильярдной «Стикс» осталась лишь обгорелая выпотрошенная коробка. С екнувшим сердцем отец Эймон заметил, что винная лавка разграблена и сожжена, а с нею еще и несколько бодегас, где продавался крэк.

Куда ни глянь, всюду были одни только развалины. Он знал, что его долг священника — пройти среди мертвых, исполняя последний обряд, но эта работа просто пугала. Время от времени он замечал, как что-то движется среди обломков, но в основном всюду была только смерть. Впервые за все время от своего темного зачатия Город Мертвых оправдал свое имя, с мрачной иронией подумал отец Эймон.

Продолжая озирать разрушения, он перенесся мыслями к тому созданию, что лежало сейчас в подземелье Сент-Эверхильда. Каким-то образом эта женщина вызвала разрушение Города Мертвых. И хотя опустошение, окружавшее его, внушало ужас — исходило ли оно от зла? Хотел бы он знать. Эта женщина — слуга Сатаны или Ангел Разрушения? Сама она, кажется, не знает или не хочет говорить. То, что рассказал Клауди, еще больше сбивало с толку. Может ли быть душа у монстра или у ангела, приносящего страдания невинным? И что значит, что именно к нему, к самому жалкому и падшему из грешников, приползла она к порогу?

* * *

Вернувшись в Сент-Эверхильд, он нашел ее так же, как и оставил, — она лежала, свернувшись клубочком. Кожа ее была холодной и сухой на ощупь, как у змеи, и она, кажется, не дышала. Сперва он испугался, что она мертва, но, когда он до нее дотронулся, она чуть пошевелилась, и веко у нее затрепетало, приоткрылось, показав налитый кровью белок. Увидев, что ничего больше не может для нее сделать, отец Эймон направился наверх.

Преклонив колени у алтаря, он заметил, что руки у него дрожат. Закрыв глаза и еще ниже склонив голову, он молился о прощении и укреплении. Впервые за много лет он с утра ничего не выпил. Винной лавки больше не было — ее скудный запас дешевого пива, вина и крепкого разграблен и сожжен. Отец Эймон проклинал себя за слабость, за страх, за пьянство в попытке спрятаться от себя, если не от своего Бога. Тело его тряслось, язык пересох и стал как наждак. Святые глядели на него из ниш, штукатурные лица выражали немой укор.

— Что мне делать? — вопрошал он Деву Марию. — Чего хочет от меня Господь? Я был свидетелем Его суда — но я в смятении. Должен я помочь этому созданию или уничтожить его? Как мне узнать волю Его? Святая Мария, Матерь Божия, Невеста Небесная — дай мне знак! Утри слезы, потеки кровью — сделай что-нибудь! Что угодно!

Фреска безмятежно улыбалась ему, как было каждый день двенадцать лет подряд, и ничего не говорила, как и в каждый из этих долгих дней.

* * *

— Отец Эймон?

Он обернулся на голос незнакомки, и сведенные мышцы взвыли от резкого движения. Очнувшись, он выглянул в цветной витраж окна — уже наступали сумерки. Он повернулся к гостье, пытаясь не кривиться от боли. Мышцы шеи и плеч закаменели так, что буквально было слышно, как они скрипят.

Неизвестная стояла у ближайшей не перевернутой скамьи, тяжело опершись на нее. Хотя женщина изначально была бледна, что-то ему сказало, что она даже для нежити выглядит нездоровой.

— Вам нехорошо, святой отец?

— Нет, ничего. Простите. Я забылся в молитве. Но вам не следует ходить!

— Трудно было бы с вами не согласиться, — хмыкнула она, отодвигаясь от скамьи. — Но терпеть не могу находиться в клетке. Чувствую себя от этого беспомощной.

Отец Эймон поднялся на ноги, скривившись от боли, когда стало восстанавливаться кровообращение в ногах. Будто на его конечности напала армия бесенят с булавками.

— Я видел вашего друга. Он велел вам не тревожиться — он все сделает.

— Клауди — отличный мужик. Надеюсь только, он не напорется на горилл Эшера. Этот гад уже знает, что в Черной Ложе меня не было. Иначе Синьджон вышвырнул бы меня после первой же гранаты. А Эшер не забывает и не прощает. Я убила его юницу и похитила его невесту. Он моей крови хочет даже больше, чем крови Синьджона.

— Откуда вы все это знаете?

— Назовем это внутренним голосом, — сухо засмеялась она, стукнув себя кулаком в грудь. — Ко мне взывает его кровь, и не откликнуться на зов, не пойти в его твердыню — это забирает те немногие силы, что у меня остались.

— Вам необходимо лечь — вы выглядите как разогретый труп.

Она засмеялась и поправила пальцем очки на переносице. На удивление человеческим жестом.

— Вы умеете сказать девушке комплимент, святой отец. Нет, я лучше побуду с вами — если вы не возражаете. — Она оглянулась, замечая треснувшие витражи, перевернутые скамьи, слои пыли. — Уютно у вас тут. Давно вы здесь?

— Двенадцать лет.

Она кивнула про себя, будто отвечая на собственный вопрос.

— Гм... вы только не поймите меня неправильно, святой отец, — но вы настоящий священник?

Эймон сам удивился собственному смеху.

— Нет, я не обижаюсь — я понимаю, почему вы спрашиваете. Но я действительно священник. Окончил семинарию в 1959 году. — Он поднял глаза на распятие, потом посмотрел на гостью. — Простите, если вопрос слишком личный, но вы были религиозны, когда... ну, до того, как...

— До того, как стала тем, что я есть? — Она задумалась на долгую секунду, потом покачала головой. — Кажется, нет. В том смысле, что ее семья была религиозна, как любой средний американец — то есть не слишком сильно.

— Ее? Это была не ваша семья?

— Это сложная история, святой отец. Видите ли, в 1969 году вампир по имени Морган заманил и изнасиловал семнадцатилетнюю девушку. Сделав свое дело, он выбросил ее из машины на полном ходу голую на улицы Лондона. Ее нашли и доставили в больницу, где она не умерла, а впала в кому. Очнувшись через девять месяцев, она заметила, что переменилась. Она уже не была человеком, но, поскольку ей так и не пришлось умереть, нежитью она тоже не стала. Она оказалась единственной в своем роде: могла ходить при свете дня, могла питаться отрицательными эмоциями окружающих и управлять, ими. Однако эти чудесные способности не дали ей счастья: ей, понимаете ли, не нравилось быть чудовищем. Она изо всех сил старалась не поддаваться поселившейся в ней жестокости и кровожадности. Даже пыталась создать себе семью — своего рода. Только время от времени она срывалась. И потому она посвятила свое существование охоте на того вампира, который лишил ее человеческой сущности, чтобы заставить его заплатить за это.

— И... и она его нашла?

— Нашла, нашла. — Смех ее прозвучал шорохом сухой листвы. — И открыла для себя, что ее любимая пища — кровь вампиров.

— И чем это кончилось?

Незнакомка пожала плечами и криво улыбнулась:

— Пока еще не кончилось, я надеюсь. Ладно, хватит обо мне. Кто такой этот святой Эверхильд?

— Не уверен, что таковой еще существует. Его вычеркнули из святцев где-то в период Второй мировой. Был он ранним английским мучеником, которого викинги разрубили на куски и скормили стаду диких кабанов. Считается, что эти кабаны en masse побросались с обрыва в Северное море. Кажется, он был покровителем свинопасов. Может быть, его выбрали за сходство его мученичества с рассказом о том, как Иисус изгнал беса по имени Легион.

— А что за история у этой церкви? Зачем ее построили на территории Своих?

— Этого я не знаю. История прихода скрыта завесой тайны. Документов о строительстве и освящении церкви нигде нет, но слухи и мифы о ней ходят уже больше ста лет. Говорят среди прочего, что ее воздвигли как вызов силам зла. У этого прихода та репутация, что назначенные сюда священники и монахини постоянно исчезали. Иногда предполагается, что Святой Надзор нарочно посылал сюда самых неудобных, еретически настроенных клириков. Единственное, что я точно знаю, — церковь была оставлена где-то в годы Великой Депрессии.

— Так что же здесь делаете вы?

Отец Эймон моргнул и нервным движением вытер губы. Ему уже всерьез хотелось выпить. Он глянул на статую Девы, потом снова на неизвестную. Глубоко, со стоном вздохнув, он опустился на скамью рядом с ней.

— Это долгая история.

— Время у нас есть.

Глядя в зеркальные очки неизвестной, он видел двойное отражение того, чем он сегодня стал. Наверное, пришло время, после всех этих лет, рассказать все как было.

— Родителей своих я не знал. Моя мать умерла очень молодой от ревматизма. Мне тогда было три месяца. Отец погиб в уличной аварии, когда мне было четыре года. Тетка и дядя мои были хорошие люди, я полагаю, но были стары и бездетны. Они не знали, ни как ко мне отнестись, ни что со мной делать — кроме как пристроить к работе у себя на ферме.

Они меня не били, не обижали — во всяком случае, не больше, чем в те годы считалось нормальным. Но они не были людьми эмоций — даже со мной, даже друг с другом. Как я уже говорил, они хорошо со мной обращались, но я так и оставался дальним родственником. Подросши, я оказался хорошим учеником — способным и усердным. Но мне было трудно с кем-нибудь сойтись. Мои тетя и дядя не танцевали, не слушали музыку, никак не развлекались. Но они ходили к мессе. И там я встретил отца Раймонда.

Отец Раймонд посмотрел на меня и увидел одинокого мальчика, у которого нет отца, а потому взял меня под свое крыло. В конце концов, это и есть роль приходского священника — быть отцом для всех детей. Это он развивал мои схоластические способности, это он устроил меня на курсы в университет Лойолы. И это он проследил, чтобы меня приняли в семинарию. Я не видел от него ничего, кроме доброты и поддержки, и решил про себя, что именно таким священником я хочу стать.

Я уже говорил, что окончил семинарию в 1959 году. Мне было двадцать четыре года, меня переполняли идеализм и энергия наивности. Через год Америка избрала своего первого президента-католика, и я не сомневался, что грядут великие события. Я хотел помогать сиротам обрести себя, как помог мне отец Раймонд. Первые несколько лет своего священства я провел, учительствуя в разных приходских школах бедных приходов. Потом, в 1969 году, меня послали в приют Сент-Иво для мальчиков.

Приют Сент-Иво не принадлежал к хорошо финансируемым учреждениям, и в обязанности его настоятеля входил прежде всего поиск средств, так что священники и братья, пекущиеся непосредственно о детях, не находились под постоянным пристальным надзором. Я не слишком об этом задумывался, пока не обратил внимание на одного из воспитателей — брата Мартина. Поначалу это были мелочи — например, как у него руки замедляют движения, когда он касается кого-нибудь из младших мальчиков. Что-то было просто болезненное в том внимании, которое он уделял белью всех мальчиков, проверяя, чтобы на нем не было следов «самоосквернения». У меня возникли подозрения, но не уверенность. Заговорить об этом с настоятелем я не решался, боясь скандала, который повредит и без того шаткому экономическому положению приюта.

Потом одного из любимцев брата Мартина, шестилетнего мальчика с лицом херувима, навестил давно забытый дальний родственник. Очевидно, мальчик что-то рассказал, потому что родственники сообщили в полицию. Настоятель обратился к епископу, который сумел уладить дело и с опекунами мальчика, и с полицией. Брат Мартин был удален из приюта и, как я полагал, лишен сана. Было это в 1971 году.

Я оставался в приюте Сент-Иво еще два года, потом меня перевели в приют Сент-Левана. Можете себе представить мое потрясение и возмущение, когда я обнаружил там брата Мартина! Я был в ужасе от подобной мерзости. Но, когда я обратился к настоятелю и сообщил ему о наклонностях брата Мартина, он не стал меня слушать и назвал склочником. Мне пришлось работать с братом Мартином больше года. Конечно, я старался изо всех сил присматривать за детьми, чтобы с ними ничего не случилось, но в конце концов потерпел неудачу. Это был мальчик не старше четырех лет, и звали его Кристофер.

Отец Эймон замолчал, вздохнул глубоко и прерывисто и поднял лицо к своду. Глаза его быстро моргали, пока он пытался снова овладеть собственным голосом.

— Он был очень красивым ребенком. Безупречно красивым. Огромные матовые глаза — как у лани. На него смотреть — просто сердце щемило. Я бы посвятил свою жизнь служению такому ребенку. Я...

Голос отца Эймона задрожал и начал садиться. Слишком сильно накатили воспоминания. Хоть столько лет прошло, боль не притупилась, рана не зажила. Он закрыл глаза, но не мог отогнать образ, только теперь не было виски, чтобы притупить остроту и залить ожог. Трясущейся рукой Эймон вытер слезы.

— Я его нашел в платяном шкафу. Трусы были заткнуты ему в глотку так глубоко, что он задохнулся. Я знал, чья это работа, и обезумел от гнева. Я бросился искать Мартина и нашел его в подвале — он собирался сжечь в печи собственное белье. А на нем была кровь и еще другие следы. Я его обвинил в изнасиловании и убийстве бедняжки Кристофера. Этот мерзавец налетел на меня с угольной лопатой. Для маленьких детей он был ужасом, но взрослому мужчине не противник. Я вырвал у него лопату...

Глаза отца Эймона сощурились, лицо сжалось, как у человека, превозмогающего боль при операции без анестезии.

— Какой-то миг я просто стоял, зная, что и это тоже замажут и скроют, как было в приюте Сент-Иво. Я знал, что брат Мартин ни за что не окажется в тюрьме. В лучшем случае его лишат сана, в худшем — переведут в новый приход, начать заново. В любом случае дети будут в опасности. Такие дети, как Кристофер — бедный невинный Кристофер.

Я ему проломил голову той же лопатой.

Полиция назвала это самообороной. Архиепископ очистил меня от подозрений в преступлении. В конце концов, церкви нужен был «священник-герой» в противовес убийце-педофилу. Я сам себе говорил, что совершил справедливость, что послужил орудием гнева Господня. Но это была ложь. Когда я стоял над Мартином и слушал его лепет о пощаде, ничего другого я не чувствовал, кроме ненависти! Священник должен ненавидеть грех, но любить грешника, а я ненавидел именно его. Ненавидел за то, что он сделал с несчастным ребенком! Ненавидел себя — за то, что не оказался на месте, когда был нужен Кристоферу! Ничего не было во мне от Бога, когда я опустил угольную лопату ему на череп, и я это знал. Вскоре после этого я начал пить. В 1982 году перенес нервный срыв. Архиепископ послал меня в санаторий, через полгода я оттуда сбежал. Предъявил права на небольшое наследство, которое осталось от моих тети и дяди, и на это с тех пор и живу.

Еще студентом в семинарии я слышал рассказы о «приходе проклятых». Год мне пришлось странствовать в его поисках — но я нашел наконец Город Мертвых. Забавно, как людям открывается сюда путь, когда прочие улицы жизни для них закрываются. Здесь я живу уже двенадцать лет, напиваюсь до забвения каждую ночь и прошу от Господа знака, что я прощен. Но молюсь я напрасно — потому что нет во мне истинного раскаяния в моем грехе. Не могу я ощутить сожаления за сделанное. Моя душа запятнана чужой кровью — но не кровью брата Мартина.

— Вы не можете себе простить гибель мальчика.

— Я не спас его. Я пообещал, что ничего с ним не случится, — и солгал. Уже двенадцать лет не проходит ни одной ночи, чтобы я, закрыв глаза, не увидел его, холодного и мертвого. Иногда я просыпаюсь, задыхаясь, как задыхался он в эти последние страшные мгновения.

— Святой отец, это не ваша вина. Вы терзаете себя ни за что.

— Так и врачи говорили в санатории. Но они ошибались, и вы тоже ошибаетесь. В этот день умерло все, что делало меня священником. Я стал одним из проклятых, вот почему я искал Город Мертвых. Мне место здесь. — Он с усилием встал со скамьи, пытаясь сдержать дрожь в руках. — Мне... мне надо подышать воздухом. Прошу извинить меня. Если я вам буду нужен, я на колокольне.

* * *

Клауди оглядел переулок, переложив кулер из правой руки в левую. Улицы были необычно пусты даже для Города Мертвых. И все же пешая прогулка не была самым безопасным предприятием в эти ночные часы. Но у Клауди не было выбора. Поиск торговца кровью с черного рынка занял почти весь день. Когда покупка была сделана и Клауди возвращался в Город Мертвых, солнце уже садилось. Он обещал доставить покупку и собирался свое слово сдержать. Судя по словам священника, ей не выдержать ночь без вливания. Сейчас надо только добраться до Сент-Эверхильда, не попавшись громилам Эшера...

Он шагнул из переулка — и тут же перед ним из темноты вырос здоровенный «звездник», заступив дорогу.

— Эй, парни, смотри-ка, что я нашел!

Второй такой же массивный «звездник» появился из темноты за спиной Клауди.

— Так-так, похоже, нарушитель комендантского часа. Ты чего, старик, не знаешь, что у нас чрезвычайное положение?

Клауди сжался, стараясь держать в поле зрения обоих.

— Чрезвычайное положение? А кто его ввел?

— Ты чё, совсем офонарел? Лично Король Ада — лорд Эшер, царь всего этого блядского Города Мертвых! — осклабился первый и ткнул толстым пальцем в кулер в руках у Клауди. — А чего у тебя тут, мудило? Нам положено обыскивать и допрашивать всех, кто выйдет на улицу после заката.

— Да ничего для вас интересного. Давайте вы меня отпустите, ладно?

Второй «звездник» наклонился поближе, зловеще хмурясь.

— Слышь, батя, он тебя спросил, что у тебя в кулере. Давай-ка посмотрим.

Клауди полоснул первого ножом, чуть не отхватив ему большой палец. Бандит схватился за свою руку, пораженный скорее удивлением, чем болью.

— Ах ты блядь!

Клауди бросился бежать мимо загородившего дорогу угловика, но второй был слишком близко сзади. Клауди ощутил, как воздух с шумом вырывается из легких, когда его бросило на землю с такой силой, что кости задрожали. Хрустнула сломанная лопатка, и Клауди вскрикнул.

Первый, все еще держа себя за палец, поддал ему ногой так, что подбросил в воздух.

— Этот гад меня полоснул! — завизжал он. — Я его убью на хрен!

Из темноты бегом появился третий, привлеченный криками и шумом борьбы.

— Что у вас тут?

— Этот гад меня полоснул, вот что у нас! — зарычал раненый «звездник», еще раз поддавая Клауди сапогом в живот.

— Что в кулере?

— Да хрен его знает, — пожал плечами второй «звездник». — Старый хрыч не хотел показывать. Может, выпивка. Никого здесь не осталось, кроме полных алкашей и нарков.

— Так чего не посмотреть, что у него там за пойло? — Третий «звездник» осклабился, глядя на лежащего почти без сознания Клауди с окровавленной бородой. — Пакет «одд стерно» ты сюда засунул, пенс?

Ухмылка его исчезла, когда он вытащил из кулера пластиковый пакет с человеческой плазмой.

— К лорду Эшеру его! Быстро!

* * *

Эшер восседал на помосте на своем троне, положив подбородок на сложенные кулаки, и смотрел в никуда. Он ожидал лучшего. После долгих лет интриг он наконец-то стал безраздельным владыкой Города Мертвых. Вся подпольная торговля наркотиками и оружием на Восточном побережье теперь в его руках и больше ни в чьих. Десятилетия ожидания, и вот он наконец стал одним из самых влиятельных — если не самым влиятельным — принцем в Америке. Но вместо радости и удовлетворения от втаптывания врага в пыль он ощущал только пустоту.

Что толку в победе над Синьджоном, когда нет Никола и Децимы, чтобы разделить с ними успех? И еще сильнее омрачало ситуацию, что неизвестная сумела ускользнуть. Эшер не любил, когда его оставляли в дураках. Эта стерва с зеркальными глазами ему заплатит за все — и дорого заплатит.

— Лорд Эшер!

Он повернулся и нахмурился, увидев «звездника» с пластиковым кулером в руках.

— В чем дело? Ты разве не видишь, что я занят?

— Мы тут поймали одного, милорд, и подумали, что надо его вам показать. — Он махнул рукой своим спутникам, и они втащили в зал аудиенций избитого и окровавленного Клауди. — Вот этот говнюк нарушил комендантский час. И напал на нас, когда мы захотели посмотреть, что у него в кулере.

— Дай взглянуть, — резко бросил Эшер. Вытащив охлажденные пакеты плазмы, он внимательно рассмотрел наклейки, как знаток рассматривает вино, потом бросил их обратно в кулер. — Подведите его ближе.

«Звездники» подтащили вяло отбивающегося хиппи к трону и бросили на колени перед повелителем вампиров.

— Я тебя узнал, — сказал Эшер. — Ты тот, кто пытался спасти мальчишку. Тот, кого я велел ей уничтожить. Скажи мне, где она, старик, и я оставлю тебе жизнь.

— Хрен тебе, крысеныш! — сплюнул Клауди. — Ни черта я тебе не скажу.

Улыбка Эшера была тоньше бритвы и так же остра.

— Я бы на твоем месте не говорил так уверенно.

* * *

Незнакомка сидела на церковной скамье, глядя на тени, отбрасываемые дрожащим светом молельных свечек. С каждым следующим ударом сердце у нее билось все тише и неуверенней. Странное ощущение — когда чувствуешь, как умираешь клетка за клеткой. Она подумала, сколько еще пройдет времени, пока замутится сознание. Может быть, этого и не будет. Может быть, таково проклятие нежити — умирать и оставаться в полном сознании, ощущать, как гниешь, и не иметь возможности это прекратить. М-да, жизнерадостная мысль.

Громко стукнула внезапно распахнувшаяся дверь на колокольню, и в церковь вбежал отец Эймон. Он шумно и тяжело дышал, лицо его было краснее свеклы.

— Его схватили! — выдохнул он.

— Кого схватили? — Она попыталась встать, но это напряжение было ей уже не по силам.

— Клауди! Я видел с колокольни! Они его схватили!

Неизвестная еще сильнее обмякла на скамье:

— Что ж, значит, так.

— Вы думаете, он скажет Эшеру, где вы?

— Это совершенно уже не важно. Без этой крови я все равно уже мертвая. — Она заставила себя встать на дрожащие ноги, скривившись от непосильного напряжения. — Ладно, нет смысла оттягивать неизбежное...

Отец Эймон встал у нее на дороге:

— Куда вы?

— Я должна помочь Клауди.

— Но вы же сами сказали, что у вас без этой крови нет ни одного шанса?

— Святой отец, я не могу сидеть сложа руки, пока он умирает! Он рисковал жизнью, пытаясь помочь мне, — и я должна вытащить его из этой дыры. А теперь, пожалуйста, отойдите с моей дороги. Дайте мне сделать то, что я должна.

Она протиснулась мимо отца Эймона и шагнула, шатаясь, в проход. Сгорбившись от боли, она сделала еще один шаг — и свалилась.

Отец Эймон встал на колени рядом с ней, перевернул обмякшее тело, взяв на руки. Он бережно снял темные очки, вздрогнув при виде налитых кровью глаз с щелью зрачков, как у ящерицы.

— Вы умираете.

— Да, я заметила, — шепнула она.

— Вам нужна кровь. — Он посмотрел на Деву Марию, на распятие над разрушенным алтарем. Не было чудесных слез, не кровоточили стигматы, но ему уже не нужны были такие грубые дорожные указатели, чтобы выбрать свой путь. Спокойной рукой он снял воротник священника. — Возьмите мою.

Глаза неизвестной расширились, показав белки, налитые кровью еще сильнее.

— Святой отец, вы не понимаете, что говорите...

— Напротив. Впервые за много лет я точно понимаю, что говорю. Мне неизвестно, кто послал вас — Ад или Небеса, — но происхождение Эшера не вызывает у меня сомнений. Я мало что знаю и понимаю еще меньше, но в одном я уверен: все то, что было со мной в жизни, должно было привести меня сюда, чтобы именно я оказался сейчас рядом с вами на коленях. Никто не может принести этой жертвы, кроме меня.

Он притянул ее ближе, положив ее голову себе на плечо, как головку спящего младенца. Она закрыла глаза, пытаясь не видеть пульсирующих на шее жил. Она чуяла запах его крови под этой кожей. Она слышала, как бежит кровь по артериям в такт ударам сердца. Клыки ныли, требуя, чтобы их вонзили в обнаженное горло.

— Святой отец — нет! Не делайте этого. Не заставляйте меня быть вашей убийцей, — шептала она, стараясь высвободиться из объятий.

— Об этом не волнуйтесь, я уже много лет как мертв. Я был убит вместе с Кристофером.

Она облизала губы, тронула языком кожу его горла. Вкус пота, грязи и человека. Задрожав, она ощутила, как ее решимость уступает непобедимому голоду. Она шире открыла рот, и показались клыки.

— Давай же! — зашипела Другая у нее в ухе. — Если ему так хочется принять мученический венец, так пусть примет! Мы обе умрем, если ты этого не сделаешь, и где мы тогда будем? На Небесах? В Аду? Или снова начнем оттуда, откуда начинали столько лет назад?

Отец Эймон дернулся от первого укола клыков, потом расслабился, когда естественный анестетик ее слюны начал действовать. Он чувствовал, как уходит из него кровь, но это было совершенно безболезненно — даже приятно. Куда лучше, чем выпивка из бутылки. Не было ни страха, ни гнева, ни ненависти — только сонная отстраненность, возникающая в ту долю секунды, когда осознаешь, что засыпаешь.

Он повернулся к фреске Девы, увидел следы молока и крови на ее потрескавшихся и облезлых щеках. Что-то затрепетало у него в груди, как бумажка на колючей проволоке, и он услышал вроде как приглушенное хлопанье крыльев. Подняв глаза к балкам крыши, отец Эймон увидел сидящего в их переплетении Кристофера, окруженного стаей белых голубей. Он сидел и болтал ногами, а потом улыбнулся и помахал отцу Эймону.

Голова отца Эймона безжизненно повисла на шее, и неизвестная слизнула с губ кровь. Ей трудно было припомнить, чтобы жертва умирала так безмятежно. Бледное лицо казалось умиротворенным, почти блаженным в мигающем свете молельных свечей.

Тело ее восстанавливалось, сила возвращалась. Естественно, она была еще не в лучшей форме, но тут уж ничем не поможешь. Во всяком случае, она достаточно уже здорова, чтобы выдать Эшеру все, что может. Неизвестная встала, без усилий подняв на руках тело отца Эймона.

Положив священника на алтарь, она сложила ему руки на груди. Четки она обмотала ему вокруг шеи, а молельные свечки поставила так, чтобы они образовывали крест. Вытащив пружинный нож, она вырезала на дереве алтаря эпитафию:

ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ СВЯТОЙ ЭЙМОН —

ПОКРОВИТЕЛЬ ПРОКЛЯТЫХ

 

Глава 12

Дом Эшера стоял пустой и одинокий посреди щебня Города Мертвых, и силуэт его громады зловеще выделялся на фоне восходящей луны. Кладбищенская тишина округи еще больше усиливала сходство с гигантским надгробием — местом, где владычествуют мертвые и куда нет входа живым. Блокпостов больше не было, и кучка часовых держалась на тротуаре возле дома, светя вспышками сигарет и переговариваясь вполголоса.

Неизвестная долго смотрела на них из тени, прикидывая варианты. Стоит ли входить в овердрайв, чтобы разобраться с этими гориллами? Этот режим требует приличных резервов энергии, а у нее лишних нет. Как только она ступит на порог, Эшер будет знать, что она здесь. Преимущество внезапности исчезнет, не появившись. Нет — нужен другой вход.

Она заползла в один из открытых подвалов, окружающих квартал, как кратеры от бомб. На полпути она поняла, что дно усыпано мертвыми телами. «Звездники», пережившие бунт и штурм крепости Синьджона, использовали яму как братскую могилу, скидывая туда своих убитых вместо того, чтобы их хоронить. Как ни мерзка была вонь, это еще цветочки по сравнению с тем, что здесь будет завтра-послезавтра.

Она пробиралась среди трупов, пока не нашла вход в туннель, куда едва мог протиснуться человек. Такой туннель наверняка используется редко, что вполне отвечало ее целям. У стен не было никакой облицовки, будто туннель прокопал какой-то гигантский крот, и пришлось ползти на животе сквозь темноту, проталкиваясь локтями. Она только надеялась, что не встретится ни с кем из анклава Эшера, кто полз бы наружу. И без того ситуация непростая.

После нескольких долгих минут, полных клаустрофобии, она наконец увидела что-то, похожее на свет. Осторожно продвигаясь вперед, она увидела подземный зал, служивший казармой для рекрутов Эшера. Сейчас в просторном помещении вроде бы не было Своих. Бесшумно выскользнув из туннеля, она отряхнула волосы и одежду от земли несколькими резкими движениями ладони.

* * *

Теперь, внутри, надо было узнать, где держат Клауди — а в этом сумасшедшем доме-аттракционе совершенно непонятно, где это может быть. Наиболее вероятно было бы искать в той подземной тюрьме, где ее допрашивали, а это было в каком-то коридоре главных катакомб. Идя по своим следам прошлой ночи, она ощутила, как бьется в ней кровь Эшера вторым сердцем. Когда она была слаба, легче было заглушать этот зов, но сейчас он был почти такой же повелительный, как зловещее влияние Другой.

В каком-то извращенном смысле Другая подготовила ее к тому, чтобы иметь дело с Эшером. Она много лет подряд училась подавлять свою вампирскую личность и потому сразу поняла, что Эшер пытается захватить над ней контроль. Вампир более слабый принял бы желания Эшера за свои собственные и действовал бы, не задумываясь.

Дверь в допросную была не заперта. Неизвестная шагнула внутрь. Все было почти так, как прошлой ночью, — только тело Децимы уже убрали, и кто-то написал на стене человеческой кровью: «Он со мной».

* * *

— Ах! Смотрите, кто к нам пришел!

Эшер сидел под цветным витражом, висящим над его троном, и один ботинок поставил на тело Клауди. Борода старого хиппи была ярко-красной, левый глаз и щека распухли так, будто ему под кожу вшили грейпфрут, но вроде бы он дышал. Свои и «звездники» выстроились вдоль стен, и глазки у них блестели, как у крыс в канаве.

— Отпусти его, Эшер, — сказала неизвестная. — Я в твоей власти — он тебе уже не нужен.

— Отнюдь, красавица, — ухмыльнулся Эшер, слегка пнув носком ботинка тело Клауди. — Он мне очень нужен. В конце концов, это ведь он защищал того мерзкого мальчишку. Отсюда следует, что он знает, где Никола.

— Никола погибла. Сгорела в Черной Ложе.

— Ты мне будешь ссать в глаза и говорить, что это дождик? — зарычал Эшер. — Если бы она была у Синьджона, он бы вышвырнул ее после первых трех минут штурма! Нет-нет, я понимаю, что похищение моей возлюбленной — это твоя работа, а не его. Не знаю, зачем тебе надо было втравить меня и Синьджона в джихад — может быть, чтобы мы убили друг друга, а Город Мертвых достался тебе? Таков был план? Ты как млекопитающее, строящее козни у ног динозавров?

— Ты бы не понял моих мотивов, если бы я тебе сказала. Но в одном ты прав: я прибыла с четкой целью избавиться и от тебя, и от Синьджона.

Эшер встал и отошел от Клауди, злобно хмурясь.

— Кто ты, женщина? Тебя послала Камарилья? Ты их Архон?

— Камарилья! — Она отвернулась и сплюнула. — Камарилью я люблю не больше, чем тебя, Эшер!

— Отвечай, будь ты проклята! Кто ты? Назови свое имя!

— Хочешь знать, кто я? Я — та тень, которой страшатся монстры! Я — кошмар, преследующий мертвых! Загляни в самый темный угол своего черного сердца, и там ты найдешь меня! Я — убийца мертвых, разрушитель проклятых! Я то, чего боишься ты больше всего на свете, — я твоя смерть, Эшер!

Собравшиеся стали ежиться, перешептываясь. Эшер резким движением руки призвал всех к молчанию.

— Слишком пафосный разговор для мелкой интриганки! — презрительно бросил он. — Ты думаешь, твоя похвальба меня смутила, анарх? Кто ты такая, чтобы бросать мне вызов? Мне! Колдуну клана Тремере! Я — принц этого города, и твое колено преклонится передо мной! — Он шагнул к краю помоста и ткнул вниз пальцем. — Ты слышала меня, сука, — я приказываю тебе склониться передо мной!

Она ощущала в себе его волю, разрушающую ее самообладание. Будто невидимая рука давила на затылок, стараясь склонить голову вниз, но она не уступала.

Эшер гневно сверкнул глазами на такую дерзость и удвоил усилия.

— Я сказал — склонись!

Собрание подхватило голос хозяина, все крики слились в один:

— Склонись! Склонись!

Неизвестная сжала зубы и скривилась — ее мышцы дрались друг с другом. Будто шла игра в перетягивание каната на рояльной струне. Воля Эшера горела внутри раскаленным углем, нападая на разум с яростью питбуля. Она пошатнулась от этого нематериального нападения, но не поддалась, только сморщилась в напряженной гримасе.

— Не пытайся отвергнуть меня, изменница! — зарычал Эшер. — Ничего у тебя не выйдет! Склонись, и я дарую тебе легкую смерть!

Один из рабов бросился вперед и схватил неизвестную за волосы.

— Ты слышала волю лорда Эшера! На колени, мразь! На колени перед твоим господином!

Неизвестная двинула вампира локтем в грудь, заставляя выпустить ее волосы. Потом она зажала его голову в захват и повернула на полный оборот. Раздался звук, будто кто-то разломал черешок сельдерея, и голова вампира оказалась у нее в руках. Неизвестная уронила седой трофей и ногой отфутболила Эшеру, который инстинктивно его поймал.

— Кретин! — рявкнул он оторванной голове. — Мне не нужна была твоя помощь, чтобы покорить ее своей воле!

Оторванная голова открыла рот для извинений, но у нее не было легких, чтобы наполнить гортань. Глаза еще секунду подергались туда-сюда, будто впервые осознавая ситуацию, потом остекленели. Фыркнув с отвращением, Эшер отбросил голову за спину через плечо.

Неизвестная стояла в окружении миньонов Эшера, а те толпились с голодным блеском в привыкших к темноте глазах. Они тянулись к ней, облизывали губы и лопотали меж собой, как летучие мыши.

— Прочь от нее! — заревел Эшер, пробираясь сквозь толпу, распихивая ногами Своих и «звездников». — Она моя!

Они все отхлынули, склоняя головы в знак почтения.

Теперь неизвестная и Эшер стояли на одном уровне, разделяло их всего футов десять. Она и повелитель вампиров стали осторожно двигаться друг вокруг друга против часовой стрелки, как настороженные пантеры в запертой клетке. Эшер глухо рычал, глаза его горели адскими огнями.

Неизвестная сунула руку в карман, и серебряное лезвие выпрыгнуло у нее из кулака. Глаза Эшера расширились в тревоге и удивлении, но он не отступил. Неизвестная сделала выпад, резанув Эшера по груди, но он успел отступить в сторону, повернувшись на каблуке с фацией матадора, плащом подманивающего быка.

— Ты быстро двигаешься, предательница, — но достаточно ли твоей быстроты? — осклабился Эшер, поднимая руку, пылающую алым огнем.

Он сделал выпад, пытаясь схватить ее горящими пальцами. Она ушла в пируэте, как игрушечная балерина на зеркальном озере, на волосок ускользнув от колдуна. Выходя из поворота, она полоснула ножом, но Эшер снова был за пределами досягаемости.

Сторонники Эшера выстроились по сторонам, возбужденно вопя и скандируя, а два вампира танцевали свой смертельный бой. Такого захватывающего зрелища никогда еще не было даже в «Данс макабр».

Неизвестная метнулась вперед, и Эшер двинулся ей навстречу, перехватив ее правое запястье железной хваткой. Неизвестная подавила крик боли, когда жидкий огонь стрельнул в руку. Боль была невероятной — будто к руке поднесли ацетиленовый факел. Она попыталась вывернуться, но неудачно. Эшер не выпускал ее, как она ни отбивалась. Пальцы судорожно разжались, выпустив упавший нож. Эшер усмехнулся и быстро отбил его ногой подальше. Члены анклава ахнули и быстро убрались с дороги из страха перед уколом смертоносного серебра.

— Ты действительно умна и сильна, предательница, — осклабился Эшер, сжимая хватку сильнее. — Но у тебя против меня ни одного шанса не было — как и у этого музейного экспоната Синьджона! Ты ничто в сравнении со мной! Ничто!

Она чувствовала, как кипит кровь в венах и обжигает артерии. Будто по жилам текла кислота — или магма. Кровавые слезы выступили из глаз, оставляя на щеках красные дорожки. Пар выбивался из ушей и ноздрей. Кровавая магия Тремере могла сварить мозг до консистенции пудинга, внутренние органы готовы были лопнуть, как сосиска в микроволновой печи. Страшная смерть даже для мертвеца.

Она стала терять сознание, рухнула на колени. Эшер выпустил ее руку и схватил за горло, держа так, чтобы налитые кровью глаза не могли от него отвернуться.

— Видишь? Я тебе говорил, что ты встанешь передо мной на колени, красотка! Но что же с тобой сделать? Изготовить чашу из твоего черепа? Или расчленить тебя по кусочкам — туда почку, сюда матку, — только не сразу, чтобы ты успевала регенерировать и не умирала? Что-то в этом есть, тебе не кажется? Ты многое отняла, что было мне дорого, предательница. Теперь много лет уйдет, чтобы найти и обучить новую Дециму... — По его лицу медленно поползла улыбка. — Да, вот оно! Я тебя использую, чтобы заменить Дециму! Сделаю тебя траллсом и заставлю служить мне, как своему сеньору. Вы достаточно похожи, понадобятся лишь косметические изменения. А потом я сменю твое имя, какое бы оно ни было, на Дециму, и ты станешь Децимой! Будто она никогда не умирала — а тебя никогда не было.

— Нет! Только не это! Все что угодно! — прохрипела неизвестная. — Умоляю тебя!

— Твои мольбы о пощаде бессмысленны, предательница! — Пульсирующая энергия, окружавшая руки Эшера, мигнула и погасла, но он одной рукой продолжал держать женщину за горло, а другой махнул ближайшему своему траллсу. — Подать мне нож!

Лакей бросился на помост и быстро вернулся, держа в руках ритуальное лезвие. Эшер вытянул левую руку, и раб резанул подставленное запястье, ахнув при виде крови господина, медленно выступившей из разинутого рта свежей раны.

Эшер ткнул кровоточащее запястье в лицо неизвестной. Она затрясла головой, пытаясь отодвинуться, но ее тут же скрутили.

— Нет! Прошу тебя! Не делай этого! — молила она.

— Пей кровь мою! Пей — и покорись мне, ныне и вовеки! Пей — и стань моей плотью, стань моей волей! Пей — и стань проклятой!

— Пей! Пей! Пей! — скандировали вампиры анклава.

Глаза неизвестной закрылись, когда она взяла в рот кровь Эшера. Простонав, сдаваясь, она по собственной воле схватилась за его руку. Эшер осклабился еще шире. Теперь она попала к нему в рабство, стала послушна любым его капризам и приказам. Да, это лучше, чем ее убивать. Куда лучше. Смерть — слишком быстрое и легкое наказание за преступления, подобные тем, что совершила эта женщина. А вот полное и окончательное разрушение разума и души — это совсем другое дело. Стереть ее личность и превратить в продолжение его возлюбленной Децимы — это было навеяно причудами сотни лет назад почившего отца, который заменял жен и подружейных собак похожими, чтобы создать иллюзию, будто это то же существо.

Эшер пошевелился, чтобы отнять руку от пьющего рта, но неизвестная не выпускала. Хватка ее стала крепче, она всосалась в рану всерьез. Когда Эшер попытался вырваться еще раз, на его лице мелькнула тревога.

— Хватит! — хрипло прошептал он. — Отпусти!

Неизвестная открыла глаза, пристально глядя на Эшера поверх очков, но продолжала пить. Вокруг ее головы и плеч затрещало облако пурпурно-черного света, как нимб падшего ангела.

— Отпусти! — заорал Эшер, хватая ее свободной рукой за волосы.

Темная энергия вспыхнула, выплюнула сгусток, похожий на светлячка, и Эшер отдернул руку. Пальцы и ладонь выглядели так, будто он выхватил их из кипящего масла.

Оргазмический порыв, который бывает, когда делишься кровью, прошел и сменился паническим страхом.

— Не стойте столбом! — завизжал Эшер на своих миньонов. — Уберите ее от меня!

Вампир, который подал Эшеру нож, шагнул вперед, схватил женщину за ворот куртки — и вдруг сам по себе вспыхнул. Свои отшатнулись, шипя и закрываясь руками от пламени. После минуты бешеного визга и жестикуляции горящий свалился и затих. А тем временем неизвестная пила, и волосы Эшера стали седеть.

— Ну его на хрен — туда лезть, — сказал вдруг один из «звездников».

— Это точно, друг, — ответил другой.

— Убрать ее! Приказываю! — выл Эшер.

Еще два траллса шагнули вперед, еще два траллса вспыхнули ярким пламенем. Только эти оказались более спортивными, чем первый, — они нырнули прямо в толпу, в предсмертных судорогах поджигая собратьев Своих. Не прошло и нескольких секунд, как зал аудиенций заполнился быстро горящими вампирами, мечущимися кругами, пока пламя пожирало их бессмертие.

Эшер всхлипнул от боли и рухнул на колени — у него не было сил стоять. Неизвестная прервала трапезу, вытирая губы тыльной стороной ладони, и встала на ноги.

— Братец Лис, только не бросай меня в терновый куст! — захохотала она. — Делай со мной что хочешь, только не бросай меня в терновый куст!

Эшер пытался отползти, но куда там — он превратился в развалину. На месте мощного, полного жизни повелителя вампиров валялся на полу тощий, как жердь, старик с желтушной кожей в пигментных пятнах, с редеющими белыми волосами. Ногти вытянулись и загнулись, как когти хищной птицы, лицо превратилось в лицо трупа.

— Кто ты? — прохрипел он голосом сухим как пергамент.

— Я — вампир, который питается вампирами, — ответила она. — Я попробовала твою кровь — и она мне понравилась.

Эшер поднес к лицу костлявую руку, но была это жалкая защита или просто попытка не видеть свою судьбу — неизвестно, потому что незнакомка притянула его к себе в грубой пародии на любовное объятие, прижалась к нему лицом. При виде ее обнаженных клыков он вздрогнул.

— А ведь тебе оказана честь, Эшер, — улыбнулась она. — Ты всего лишь второй вампир, которого я потребила. Первым был мой собственный сир. И, могу добавить, ты куда лучше на вкус.

— Умоляю, отпусти меня! Я все тебе отдам — все!

— И если я дам тебе свободу, ты отпустишь Клауди и меня из Города Мертвых целыми и невредимыми?

— Да! Конечно!

— И оставишь в покое Никола и Райана?

— Кровью моей клянусь, что никогда больше не буду ее искать!

Она ослабила свою хватку, но не отпустила Эшера, а стала задумчиво рассматривать постаревшие черты повелителя вампиров.

— Знаешь, что я тебе скажу... — Она замолчала, будто в раздумье. — Какой же ты лживый паразит!

Клыки ее вонзились в яремную вену Эшера, как втыкается кран в бочку. Кровь потекла из него — густая, темная, консистенции машинного масла. И на вкус она была куда лучше, чем неизвестной приходилось пробовать. Она ему правду сказала — он действительно был хорош.

Чем глубже она впивалась, тем быстрее старел владыка вампиров. Губы почернели и сморщились, отошли от десен в мерзкой ухмылке. Кожа стала отваливаться пластами, а волосы, ногти и зубы вышли из своих гнезд и опали, как осенние листья.

Эшер молотил по ней руками и ногами в тщетной попытке освободиться. В ответ на его усилия она только крепче сжала объятие, сломав его позвоночник, как сухую ветку. Визг Эшера перешел в ультразвук, будто пищит летучая мышь. Глаза ушли в орбиты, оставшаяся плоть потеряла упругость, и лицо застыло в гримасе первозданного ужаса.

Дом Эшера содрогнулся.

Неизвестная перестала пить, заморгала и огляделась. Зал аудиенций горел — пылавшие вампиры ненамеренно подожгли гобелены. Но не огонь был причиной того, что она ощутила...

Снова содрогнулся дом Эшера. Только на этот раз скорее даже задрожал.

— Что это?

— Моя магия... — шепотом выговорил Эшер голосом глубокого, невообразимо древнего старика. — Моя магия связана с моей кровью... силой жизни... и без меня она не может удержать дом. Это карточный домик... а ты... ты вытащила короля.

Снова затрясся дом, и в полу зала аудиенций открылась щель шириной в два фута. Неизвестная отпустила Эшера и пошла подобрать Клауди, все так же лежащего без сознания у подножия трона. Эшер растянулся на помосте, бесполезные ноги подогнулись под ним, как гнилые палки.

— Не бросай меня здесь! — взвыл Эшер. — Город Мертвых — твой! Я отдам тебе все, что у меня есть, — только забери меня с собой!

— Ты все еще не допер? — вздохнула она, взваливая Клауди себе на спину. — Да оставь ты себе свой вонючий Город Мертвых — если подумать, ты просто создан для него! А теперь извини — мне пора.

Из глубин здания раздался рокот, и дом дернулся, будто его одновременно потянули в три разные стороны. Неизвестная ловко обошла дыру, возникшую под ногами, остановившись только, чтобы подобрать пружинный нож.

— Нет! Не уходи! Не бросай меня здесь одного!

Но голос Эшера потерялся в стоне дома, который начинал рвать себя на части.

С треском лопнул металлический трос, и Эшер, подняв глаза, увидел, как цветной витраж угрожающе покачивается над головой, как маятник в одном рассказе поэта. И последней мыслью, мелькнувшей у него в голове перед тем, как тонна металла и цветного свинцового стекла рухнула вниз, была мысль о Бакиль.

* * *

Выбив ногой дверь зала аудиенций, неизвестная шагнула в коридор. Если в доме Эшера трудно было двигаться, когда Эшер им управлял, то сейчас стало еще хуже. Хоть открывай глаза, хоть закрывай, а здесь был окончательный хаос. Стены сочились кровью, бегали на крабьих ножках двери, вытягивая дверные ручки на длинных антеннах. Ковер под ногами был соткан из горелой пастилы. Стиснув зубы, неизвестная двигалась вперед, стараясь не замечать того, что мелькало на краях поля зрения.

Один раз за углом она заметила группу «звездников», по пояс ушедших в топь коридора. Как тараканы в клеевой ловушке. Она отвернулась, когда пол дернулся вверх, впечатав их в потолок с силой гидравлического пресса. Глянув под ноги, она увидела, что планка, держащая ковер, изгибается и вьется, пытаясь поймать ее за лодыжки, как змея. Покрепче ухватив Клауди, она двинулась дальше, ругаясь про себя. Тряхнуло еще раз, и послышался звук поддающихся бревен. Неизвестная едва ушла от падающей балки, провалившейся в подвал. Воздух наполнился облаками известковой пыли, летящим щебнем и щепками — будто дом Эшера хотел исчезнуть в собственном пупе.

Вдруг неизвестная оказалась снаружи, не выходя в дверь, — просто в мгновение ока исчезла стена. Женщина перебежала улицу, шатаясь, боясь, как бы не попасть под падающую трубу или кирпичную лавину. Ей-то это было бы не страшно, но вряд ли Клауди остался бы в живых после этого. Убедившись, что ей уже ничего не грозит, она положила ношу на землю и обернулась посмотреть на падение дома Эшера.

Первое впечатление было такое, будто дом собран на петлях, и сейчас его складывают внутрь гигантские невидимые руки. Похоже было на фокус, когда иллюзионист взял ящик размером с автомобиль и сложил его до размеров коробочки, которую мог бы унести младенец. Только тот ящик и на четверть так не грохотал, как дом Эшера. Но даже грохот обрушаемой кладки и дребезг и лязг разбитого стекла никак не заглушали вопли, доносящиеся из содрогающихся коридоров и комнат. Несколько окровавленных фигур выбросились из окон на землю вниз, но почти все последователи Эшера, люди и вампиры, остались внутри.

Раздался долгий гортанный стон, чем-то похожий на пение кита, и дом Эшера исчез в грибовидном облаке каменной крошки и известковой пыли. Неизвестная заметила, что дом Эшера, исчезая, прихватил с собой свои катакомбы, потому что клочок земли, где он был секунду назад, стал совершенно ровным.

«Что ж, слава богу, с этим закончили», — заметила она про себя и наклонилась поднять Клауди. Как-то странно звучало его дыхание — надо бы побыстрее доставить его в больницу. Тут ей на глаза попался «бэтмобиль» у тротуара.

Открыв водительскую дверцу, она осмотрела салон. Ключи так и остались болтаться в замке зажигания. А водитель, очевидно, каплями падал с потолка в том адском измерении, куда вернулся дом.

Она открыла заднюю дверцу и бережно положила Клауди на сиденье. Уцелевший глаз старого хиппи открылся, трепеща веками, и тело напряглось.

— Все нормально, Клауди, — шепнула она. — Все уже позади.

— Я... я ничего им не сказал, — прошепелявил он сквозь остатки зубов.

— Я знаю.

Клауди закрыл глаз и снова провалился в беспамятство.

* * *

Сестра в приемном покое больницы оторвала глаза от журнала на звук распахнувшихся автоматических дверей. Почему-то она занервничала, вдруг оказавшись в обществе высокой и тощей белой женщины лет под тридцать с неестественно бледной кожей, короткими темными волосами, одетой в потертые черную кожаную куртку и джинсы и в зеркальных очках. А на руках эта женщина держала взрослого мужчину.

— Мой друг ранен, — сказала она, очевидно, в виде объяснения.

Быстро влетели два санитара с носилками. Женщина будто не хотела расставаться со своей ношей, но все же позволила им его забрать.

— Э-хм, мэм!

Женщина в очках обратила бесстрастный взгляд на сестру за столом регистратора, которая протягивала ей планшетку и авторучку.

— Мэм, нужно заполнить пару форм.

— Его зовут Клауди, — только и сказала она, повернулась и направилась к двери.

— Постойте! — повысила голос сестра, обращаясь к уходящей спине. — Постойте! Не можете же вы его так бросить! Мы ж даже не знаем, есть у него страховка или нет!

Клауди лежал на больничной койке со свежим гипсом на левой ноге, подвешенной к потолку. Правую лопатку и руку ему тоже мумифицировали, и металлический штырь держал его руку под неестественным углом. Кровь и блевотину с бороды и волос смыли, опухоль на левой стороне лица спала настолько, что он уже мог открыть глаз. Он сидел в темноте, потягивая через соломинку яблочный сок и смотря телевизор с отключенным звуком. Ширма, которая отделяла его половину палаты от половины соседа, была задернута, отделив его и от двери.

— Клауди!

Он дернулся, проливая сок.

— Прости, я не хотела тебя пугать, — произнесла незнакомка, выходя из тени.

— Господи Иисусе! — кое-как выговорил он. — Здесь хотя бы место подходящее для сердечного приступа.

— Как ты? Что говорят врачи?

— Что мне чертовски повезло. Сломанная нога, перебитая рука и вывихнутое плечо. И зубы придется вставлять. Есть пара сломанных ребер и прокол легкого, но никаких следов повреждений мозга, да и глаз, кажется, удастся сохранить.

— Что ты им рассказал?

— Что на меня напали сзади на улице. Если подумать, то это даже правда. — Он склонил голову набок и посмотрел на нее испытующе. — Я уже не думал, что увижу тебя еще раз. Зачем ты вернулась?

— Посмотреть, как ты, и попрощаться. Да — я думала, может, ты захочешь что-нибудь почитать, пока будешь поправляться.

Она шагнула вперед и положила на ночной столик оксфордский словарь.

— Спасибо, эта мысль мне нравится, — сказал Клауди с хитрой усмешкой.

— Понадобятся, когда ты отсюда выйдешь. Города Мертвых больше нет, Клауди, — так что не пытайся вернуться. Через год или чуть больше тут будет обычная торговая площадка или деловой район.

— И куда ты мне предлагаешь направиться?

Неизвестная пожала плечами:

— Я слыхала, что в Сан-Луис-Обиспо неплохо живется.

Клауди улыбнулся, показав беззубые десны:

— Понял. Спасибо.

Неизвестная повернулась уходить, и тут Клауди окликнул ее в последний раз.

— Леди... я понимаю, что вопрос неуместен... но я, кажется, не расслышал вашего имени.

Незнакомка остановилась. Силуэт ее резко выделялся на ширме. Но слишком было темно, чтобы увидеть, улыбается она или нет.

— Блу. Соня Блу, — сказала она шепотом. — Будь здоров, Клауди.

Пациент по ту сторону ширмы застонал и что-то забормотал во сне. Клауди глянул в его сторону — убедиться, что их не подслушивали. Когда он оглянулся обратно, женщины уже не было.

Соня Блу зевнула, потянулась и хрустнула пальцами — все это время держа руль коленями, пока «бэтмобиль» мчался по хайвею. В зеркале заднего вида уходили вдаль огни города. Куда же теперь? До нее доходили слухи о ковене вампиров в Детройте, и жуткие истории еще и про Бостон рассказывают. А на крайнем юге тоже завелись мерзкие твари, с которыми следует разобраться. Глаза разбегаются от обилия вариантов. Что же девушке делать? Ладно, проще всего определить следующее место обычным способом.

Она вытащила из нагрудного кармана пружинный нож и выщелкнула лезвие. Не отрывая глаз от дороги, она бросила нож на открытый атлас на соседнем сиденье. Поглядев, куда попал нож, она хмыкнула: кажется, дорога лежит на север.

Соня Блу вытащила кассету с рэпом из плеера «бэтмобиля» и выбросила ее из водительского окошка. Пошарив снова в нагрудном кармане, она вытащила другую кассету и ловко вставила в приемник. Из колонок размером с чемодан полетели завывающие визги Дайаманды Галас — «Сумасшедшая с мясницкими ножами».

— Вот так, — сказала женщина, улыбаясь. — Вот эта музыка — уже что-то.

Глоссарий

АНАРХ: юный бунтующий Свой без всякого уважения к старшим. По вампирским понятиям нечто вроде младотурка или панка.

АНКЛАВ: группа вампиров, не имеющих кровных связей, но принесших клятву общему вожаку.

ВЫВОДОК: группа потомков, собравшаяся около своего сира.

ДЖИХАД: конфликт или война между конкурирующими вампирами.

ДИКАРЬ: вампир без клана и не принадлежащий к выводку.

КАМАРИЛЬЯ: глобальная секта вампиров, учрежденная как некое ограниченное правление над Своими в целом.

КЛАН: группа вампиров, имеющих некоторые общие физические и мистические свойства. Среди кланов вампиров известны Бруха (бунтари), Гангрел (оборотни), Малкавейцы (безумцы), Носферату (ужасные), Тореадоры (художники), Тремере (колдуны) и Вентра (правящий класс).

ЛИНИЯ КРОВИ: генетическая линия вампиров, связь между потомком и его сиром.

МИНЬОНЫ: вампиры, которые служат более сильному вампиру.

НАСЛЕДИЕ: см. Линия крови.

НОВОРОЖДЕННЫЙ: см. Юнец.

ОБЪЯТИЕ: акт превращения человека в вампира.

ОВЕРДРАЙВ: состояние гиперактивности, в которое могут переходить вампиры, чтобы двигаться с быстротой, недоступной человеческому глазу. Этот режим требует большого расхода физических сил и доступен не всем вампирам. Известен также как «форсаж» и «быстрохождение».

ПОТОМОК, ПОТОМСТВО: собирательный термин для всех вампиров, созданных одним сиром.

ПРИНЦ: вампир, установивший свое правление над каким-либо городом.

ПРИТВОРЩИКИ: создания из мифов и легенд, теневые расы, живущие среди людей и «притворяющиеся» людьми. Притворщики включают вампиров, вервольфов, серафимов и огров.

ПТЕНЕЦ: см. Юнец.

ПЬЯНИЦА: вампир, питающийся алкоголиками или наркоманами ради достижения эйфории.

САББАТ: секта злобных нечеловеческих вампиров; соперничает с Камарильей.

СВОЙ: вампир.

СВЯЗЬ КРОВИ: наиболее сильная связь, существующая между вампирами. Принять чью-то кровь — значит признать господство дающего.

Если вампир выпьет кровь другого вампира три раза, он будет навеки связан с ним кровью.

СИР: родитель/создатель вампира.

СЛУЖИТЕЛИ: люди, служащие вампирам, например, цыгане.

СТАРШИЙ: вампир со стажем не менее 300 лет.

ТРАЛЛС: вампир, привязанный связью крови к другому, более сильному вампиру. Находится в его власти и под его покровительством.

ЮНЕЦ, ЮНИЦА: молодой и неопытный вампир, потомок старшего вампира (см. Потомок).