Перевод. Евдокимова Н. 1991 г.

В аду, как и в прочих известных нам местностях, условия созданы – хуже некуда. Приспособленные к окружающей среде, энергичные и честолюбивые дьяволы на них почти не реагируют. Надеются улучшить свою участь, а рано или поздно стать демонами высших категорий.

В кишащей массе посредственных заурядных дьяволов-трудяг любые эскапистские стремления в достаточной степени улаживаются благодаря развлечениям, аналогичным радио и телевидению: можно мельком поглядеть то, что там выдают за рай, остальное же время – оглушительная реклама.

Однако бывают там ленивые, никчемушные, совершенно недьявольские дьяволы, только и мечтающие, как бы выбраться из ада со всеми его прелестями, а некоторым даже удается осуществить эту свою мечту. Начальство не тратит излишних усилий на то, чтобы водворить беглецов на место: они, как правило, повсюду не справляются с порученной работой и лишь становятся обузой для общества.

Кое– кто из беглецов поселяется на всяких там миниатюрных планетоидах, бессистемно разбросанных по внешней кромке Плеяд. Эти крохотные мирки вздымаются подобно зеленым атоллам средь вековечной сини. Здесь дезертиры сколачивают себе жалкие хижины и влачат убогое существование, промышляя дилетантской ловлей душ человеческих. Живут как бичкомеры, с каждым годом становятся на год жирнее и ленивее, зато сравнивают себя с мятежниками работоргового судна «Баунти».

Когда им хочется разнообразия, они заплывают в лазурный эфир, порою достигая даже скалистых берегов Рая, – только для того, чтобы хоть краем глаза увидеть девушек, которые, само собой разумеется, ангельски прекрасны.

Скалистые берега Рая, можете быть уверены, утыканы летними санаториями и хорошо ухоженными купальными пляжами. Попадаются также тихие лиманы и не пользующиеся популярностью «дикие» пляжи, где эфир умывается в сапфировых волнах, набегающих на вызолоченные скалы, равно как на песок такой зернистости, что при виде его всякий мало-мальски порядочный старатель немедля схватился бы за лопату и лоток. Здесь, где не наткнешься на ангела-спасателя с распахнутыми крылами, купаться строжайше запрещено. А все потому, что иной раз сюда заносит кого-нибудь из засекретившихся, акулоподобных беглых дьяволов, и заплывший сюда против всяких правил должен быть готов расхлебывать последствия. Однако вопреки риску, а может-благодаря ему, кое-кому из младшего райского поколения хлеба не давай, а дай нарушить хоть какое-то правило (впрочем, это характерно для младших поколений практически повсюду).

И вот в одно прекрасное утро некая восхитительная юная ангелица появилась в одном из запретных приморских гротов. Погода стояла на славу, а сердечко красавицы трепетало точь-в-точь как струны ее арфы. Ангелица предчувствовала, что ее блаженное состояние может с минуты на минуту расцвести, обернувшись состоянием еще более блаженным. Она долго сидела на нависающей скале и пела-звонко, как жаворонок в утреннем небе. Потом встала, одну за другой приняла несколько балетных поз, сама не зная для чего, и в конце концов белой лебедью порхнула в упоительный эфир.

А там вблизи берега на отмели околачивался немолодой, ожиревший, совершенно неинтересный дьявол, имея целью не что иное, как подглядывать за купальщицами. При виде прелестного создания в старом распутнике возникло неодолимое щекочущее томление; оно вскипело в черном закосневшем сердце наподобие пузыря в котле со смолой. Дьявол извернулся и ухватил ангелицу, как могла бы ухватить красавицу-купальщицу акула, и впавшую в обморочное состояние умчал к себе на маленькую зеленую планетку, доставил на покосившуюся веранду своей хижины, которая как ни в чем не бывало высовывалась из-за скал на обозрение всему миру, точь-в-точь наподобие рыбацкого шалаша, какие встречаются на любом из тропических островов.

Придя в себя, ангелица охнула и в ужасе воззрилась на омерзительного похитителя, на его пузо, складками собравшееся над залоснившимся ремнем, на рваные джинсы, с грехом пополам прикрывающие дьяволиное естество. А дьявол, вооружась ножницами, уже орудовал вовсю: отрезал прочь крылья, бережно подбирая перышки.

– Вот, – приговаривал он, – очень удобно будет прочищать трубку. Люблю курить на рыбалке. А вот моя любимая удочка; она прочнее и длиннее, чем кажется. Закидываю ее в самую глубь общежитии Ассоциации Молодых Христиан. Наживка тамошняя – один из приятнейших снов, когда-либо мне приснившихся. Я храню их вон в том ведре, можешь достать любой наудачу и насадить на крючок.

– Противные, липкие, извиваются! – взвизгнула она, отшатнувшись от открывшегося ей зрелища. – Ни за что на свете не прикоснулась бы!

– Ты уж, пожалуйста, прикоснись, – сказал он, – если хочешь отведать сердце и «сладкое мясо» {"Сладкое мясо" – щитовидная и поджелудочная железы.} молодого нежного студента-богослова.

– Как-нибудь сама прокормлюсь, – заявила она, скривив губки. – Я ничего не ем, только мед, да цветы, да еще, если уж сильно проголодаюсь, яйцо колибри.

– Воображала! – обиделся он. – Задавака! Если. ты думаешь разыгрывать из себя утонченную леди, то лучше передумай. Мягкий, глупый, добросердечный – это старина Том Бревнохвост, пока и поскольку его гладят по шерстке! Но осени меня крестом – и я превращусь в грубияна, хулигана, драчуна. Будешь насаживать наживку, когда я велю, а кроме того – мыть посуду, а также драить полы, и делать уборку, и готовить обед, и гнать самогон, и застилать кровать…

– Постели? – переспросила она. – Свою постель я как-нибудь заправлю. А что до вашей…

– Застели одну, и хватит, – прервал он, – и вознесусь я на тебе обратно в рай, а уздечкой мне послужит букетик маргариток. Я сказал «кровать». Это единственное число, а будь оно множественным-стало бы еще более единственным в своем роде. Тут он так расхохотался, что чуть не лопнул. Ангелица сочла эту шутку очень и очень плоской.

– Я знаю, что нарушила правила, – молвила она. – И знаю, что теперь ты можешь заставить меня работать на тебя и делать всю черную работу. Но на самом-то деле мой проступок-не грех, а потому ты не вправе навязывать мне такую судьбу, которая хуже смерти.

– Хуже смерти, вон оно что? – Самолюбие дьявола было уязвлено. – Это показывает, много ли ты в таких вещах разбираешься.

– Если бы я захотела разбираться в них получше, – отвечала она, – то вас в наставники не выбрала бы. – Даже если бы я сделал тебе сверкающее ожерелье, – сказал он, – из слез невинных хористок?

– Благодарю вас! – произнесла она. – Оставьте при себе свою мишуру, а я оставлю при себе свою добродетель.

– Мишуру! – сказал он с негодованием. – Все ясно, ты ничего не смыслишь в ювелирном деле, да и в добродетели тоже. Ладно, милочка, не один способ придуман, чтобы укрощать огнедышащих дракончиков!

Однако старый сластолюбец рассудил, не приняв во внимание небесного воина. В последующие дни он ее обхаживал и так и эдак, но ни тирания, ни неуклюжая лесть отнюдь не перевешивали контраста белоснежной добродетели и его прокопченного цвета лица. Когда он хмурился, она его побаивалась, когда же улыбался, она его ненавидела с такой силой, с какой никто и нигде не ненавидел ни единого дьявола.

– Да я могу, – пригрозил он, – упрятать тебя в бутылку с виски, а уж оттуда тебе волей-неволей придется вылезти, как только первый же подвернувшийся покупатель, рыцарь плаща и костюма, вытащит пробку.

– Давайте, – согласилась она. – Он будет не противнее вас и такой же зануда.

– Возможно, – сказал он. – Хотя, насколько я понимаю, твой опыт обращения с покупателями в плаще и костюме крайне скуден. Я скормлю тебя устрице, откуда ты выйдешь заточенной в жемчужину, и обменяют тебя, при очень нескромных обстоятельствах, на вагон и маленькую тележку целомудрия, которое ты так высоко ставишь.

– Закричу во весь голос «КУЛЬТУРА»! -отвечала она весьма хладнокровно. – А жертва выхватит свой дамский пистолетик, и тогда мы обе спасемся.

– Очень мило, – сказал он. – Но ведь я могу отправить тебя на землю в качестве несовершеннолетней девушки, лет девятнадцати-двадцати. Это возраст, когда искушения подстерегают на каждом шагу, а сопротивляемость им самая низкая. А стоит тебе только согрешить, спустя семь лет аренды тебя соучастником все становится моим – душа, тело, добродетель и прочее. Именно так, – сказал он, выругавшись, – я и сделаю. Глупец я, что раньше не додумался.

Сказано– сделано. Он ухватил ее за щиколотки и метнул далеко-далеко в космические моря. Проследил, как опускается, переворачивается, поблескивает на лету ее тело, и нырнул следом как школьник за серебряной монеткой, брошенной в плавательный бассейн.

Несколько человек из простонародья, возвращаясь домой поздно вечером и переходя Бруклинский мост, показывали друг другу то, что приняли за падающую звезду; а еще позднее, выйдя на улицу после дружеской пирушки, затянувшейся на всю ночь, некий пьяный поэт вдохновился зрелищем, которое принял за розовоперстую зарю, занявшуюся в Центральном Парке и поблескивающую там сквозь ажур чахлых кустов. Однако то была вовсе не заря, а наша прекрасная юная ангелица, которая прибыла на землю в качестве молоденькой девы и успела тем временем потерять не только одежды, но и память, как это иногда случается с молоденькими девами, и блуждала меж деревьев в состоянии полнейшей непорочности.

Трудно предугадать, долго ли все это продолжалось бы, не наткнись на нашу ангелицу три добродушнейшие старые дамы, которые всегда по утрам входили в Парк первыми, дабы успеть скормить хлебные крошки своим друзьям-птичкам. Останься там наша молоденькая ангелица до часа обеденных перерывов – могло приключиться все что угодно, по-скольку при ней сохранилось очарование, и была она розовее и жемчужнее любой зари. Округлая, стройная, сочнее персиков – было, в ней что-то неудержимо притягательное.

Старые дамы, щебеча и воркуя совсем как их пернатые любимчики, с состраданием обступили это розовое совершенство, созданное из невинности и соблазнительности.

– Бедняжка! До такой крайности наверняка довел ее какой-нибудь мужчина, – прощебетала мисс Ваалстрад.

– Какой-нибудь диавол, – поправила мисс Экосез. Эта поправка немало развеселила «духа-благодетеля», незримо стоявшего неподалеку. Не в силах удержаться, он слегка ущипнул мисс Экосез, а ведь подобные знаки внимания были ей совершенно внове.

– Силы небесные! Это вы, мисс Кости? – вскричала мисс Экосез. – Правда ведь, это не вы себе позволили?

– Я? Да я вообще ничего не делала, – отвечала мисс Кости. – А что случилось?

– Я ощутила что-то вроде щипка, – сказала мисс Экосез.

– И я! – подхватила мисс Ваалстрад. – Вот прямо сию секунду.

– И я! – вскричала мисс Кости. – О Господи! Теперь мы все трое утратим память.

– Давайте со всей поспешностью отправим ее в больницу, – предложила мисс Экосез. – Сегодня Парк с утра какой-то не такой, и пташечки к нам не подлетают. Им-то сверху виднее! Через какие же испытания прошла наша бедняжечка!

Добродушные старые девы отвезли нашу прекрасную, но невезучую ангелицу в больничку для нервно-больных, где ее приняли милосердно и даже не без энтузиазма. Вскоре нашу ангелицу препроводили в маленькую палату, где стены были светло-зеленые, оттенка утиного яйца, поскольку, как выяснилось, именно такой цвет наиболее успокоительно воздействует на девиц, обнаруженных бредущими по Центральному Парку и не имеющих при себе ни одежды, ни памяти. Лечащим врачом приставили к ней некоего выдающегося молодого психоаналитика. Подобные случаи были как раз его узкой специализацией, и редко постигала его неудача, если требовалось расшевелить чьи-либо воспоминания и память.

Лукавый, естественно, притащился в больничку следом и теперь стоял там, ковыряя в зубах да наблюдая за происходящим. Он пришел в восторг, приметив, что молодой психоаналитик хорош собой – дальше некуда. Черты лица мужественны и правильны, черные глаза так и сверкают, и засверкали еще сильнее, когда психоаналитик узрел свою новую больную. Что до нее, то она стала поблескивать с отливом цвета незабудок, при виде чего дьявол снова потер руки. Все трое были довольны.

Психоаналитик был украшением своей оклеветанной профессии. Принципы у него были самые высокие, но все же не выше, чем энтузиазм по отношению к избранной им науке. Итак, отпустив медсестер, которые сопровождали больную до палаты, он уселся на стул рядом с кушеткой, на которой лежала ангелица.

– Я пришел для того, чтобы вас вылечить, – провозгласил он. – По-видимому, на вашу долю выпало какое-то мучительное переживание. Вы должны рассказать мне все, что запомнили.

– Не могу, – проговорила она едва слышно. – Ничего не помню.

– Быть может, вы все еще находитесь в шоковом состоянии, – сказал наш достойный аналитик. – Дайте мне руку, дорогая, – я хочу выяснить, холодна она или тепла и есть ли на ней обручальное кольцо.

– Что есть рука? – прошептала несчастная юная ангелица. – Что есть тепла? Что есть холодна? Что есть обручальное кольцо?

– Ох, бедная девочка! – воскликнул он. – Совершенно ясно, шок был очень силен. Которые забывают, что такое обручальные кольца, тем сплошь и рядом достается покрепче остальных. Однако вот это – ваша рука.

– А это ваша? – спросила она.

– Да, это моя, – ответил он.

Больше юная ангелица ничего не сказала, лишь поглядела на то, как дрожит ее рука в его руке, а после опустила восхитительные ресницы и тихонько вздохнула. Сердце пылкого молодого ученого так и зашлось от восторга, ибо он заприметил начало индукции – того самого явления, которое неописуемо упрощает усилия психоаналитиков.

– Так-так! – произнес он наконец. – Теперь предстоит выяснить, чем вызвано выпадение памяти. Вот история болезни. Судя по всему, ударов по голове не было.

– Что есть голова? – осведомилась она.

– Вот ваша голова, – объяснил он. – А вот ваши глаза, а вот ваш ротик.

– А это? – спросила она.

– А это, – объяснил он, – ваша шея.

Очаровательная юная ангелица была самой лучшей из всех больных. Ничего-то ей не было надо, только угодить своему врачу, поскольку таков уж механизм индукции: он, врач, представляется больной ослепительно-яркой личностью из забытого детства. Естественную ее наивность усугубляла наивность амнезии, вот ангелица и приспустила простыню, которая укрывала ее до подбородка, и спросила: – А это что?

– Это? – переспросил он. – Как можно было забыть, что ЭТО? Я вот не забуду до конца жизни. Никогда не видел таких прелестных плеч.

В восторге от его одобрения, ангелица задала еще один-два вопроса и доспрашивалась до того, что наш достойный молодой аналитик вскочил со стула и принялся мерять палату шагами в состоянии неодолимого возбуждения.

– Бесспорно, – пробормотал он, – я испытываю встречную индукцию в чистейшем ее виде или по меньшей мере в наиболее интенсивном. Столь выраженный пример этого феномена должен, безусловно, стать предметом кропотливого экспериментального исследования. Свою работу я озаглавлю «Демонстративно-соматический метод применительно к случаям полной амнезии». Ортодоксы нахмурятся, ну и пусть; в конце концов, в свое время неблагосклонно косились даже на самого Фрейда.

Опустим занавес молчания над последовавшей затем сценой, ибо тайны психоаналитической кушетки – все равно что тайны исповедальни. Однако ничего святого не существовало для Тома Бревнохвоста, который к этому времени успел обхохотаться. «Право же, – думал он, – какой грех на свете может быть непростительнее, чем увести образцового молодого психоаналитика за ту черту, где он позабыл и себя, и свою карьеру, и профессиональную этику?» В определенный момент позволив себе стать видимым, коварный старый дьявол склонился над кушеткой с цинической усмешкой на обветренном лице.

– Ах, что это, родной? – вскричала юная ангелица голосом, исполненным смятения и безысходности.

– Что «это»? – попытался уточнить молодой аналитик, в тот миг как раз поглощенный своими исследованиями.

Ангелица умолкла и впала в меланхолию. Она-то знала, кого увидела, и теперь, припомнив кое-какие обстоятельства, пожалела, что не подумала о них раньше. Всем известно, что от сокрытия подобные грехи не умаляются.

– Увы, – сказала она. – Я, кажется, вновь обрела память.

– Так, значит, ты исцелилась, – вскричал аналитик в восторге. – А мой метод оказался правильным и будет единодушно принят всеми моими коллегами, по крайней мере теми, у кого пациенты хоть на четверть так же красивы, как ты! Но расскажи же мне, что ты припомнила. Прошу тебя не как врач, а как твой будущий муж.

Как легко один грех следует за другим, особенно когда возлегаешь на только что совершенном грехе! У бедняжки-ангелицы не хватило духу разрушить счастье своего избранника, сообщив, что через семь лет он вынужден будет уступить ее толстому и щетинистому врагу рода человеческого. Она промурлыкала, что заснула в ванне и что подвержена лунатизму. Этот рассказ был принят с энтузиазмом, и счастливый молодой аналитик умчался оформлять разрешение на брак.

Враг человеческий без промедления снова стал видимым и теперь с гнусной благосклонностью взирал на свою жертву.

– Быстро сработано! – одобрил он. – Избавила меня от уймы хлопот. Другая бы, попав в Нью-Йорк, выламывалась бы чуть ли не неделю. В награду подкину тебе чемодан-другой с одежкой, чтобы твои объяснения не рассыпались, а тогда выходи за этого малого и будь счастлива. Надо отдать должное старине Тому Б.: у него даже в хвосте нет ни на волос ревности!

По правде говоря, старый негодяй понимал, что рано или поздно ангелица за кого-нибудь да выйдет замуж, а поскольку был он ревнив как демон, то смекнул, что лучше ревновать к одному, чем к двоим. Кроме того, по его мнению, с ее сторону благоразумно было выбрать хорошего кормильца и добытчика, у которого битком набиты холодильник и стенной бар, да еще в подвале хорошо работает котельная, где ночью можно будет выспаться в тепле. С этим у психоаналитиков всегда все в порядке. А окончательно склонило его в пользу данной кандидатуры следующее соображение: брак, основанный на лжи, обычно чреват и другими прегрешениями, для обоняния лукавого столь же приятными, как для нас грешных – розы далилии.

Сразу же оговорим, что в отношении последнего наш подлец был горько разочарован. Никакая жена не могла бы вести себя более по-ангельски, чем наша ангелица. Больше того, сладкие одуряющие ароматы домашних добродетелей подействовали на дьявола так угнетающе, что он устремился в Атлантик-Сити – подышать свежим воздухом. Тамошняя курортная атмосфера оказалась до того головокружительной, что он и провел там почти все семь обусловленных лет. Таким образом, ангелице почти удалось позабыть о будущем в неисчерпаемом счастии настоящего. К концу первого года она произвела на свет крепыша-мальчика, а к концу третьего – красавицу-девочку. Квартира у них была обставлена с безукоризненным вкусом; муж поднимался все выше и выше по служебной лестнице, и на всех симпозиумах психоаналитики неизменно встречали его аплодисментами. Однако, когда истекал седьмой год, опять заявился враг рода человеческого-посмотреть, как делишки. Он рассказал матери семейства, чего нагляделся в Атлантик-Сити, и подробно остановился на том, как заживут вдвоем, когда истечет ее время. С этого дня он к ней зачастил, и не только тогда, когда она пребывала в одиночестве. Он был напрочь лишен такта и позволял себе возникать перед ангелицей в такие минуты, когда даже самому толстокожему дьяволу должно быть понятно, что его присутствие обременительно. Она закрывала глаза, но враги рода человеческого через закрытые глаза видны даже лучше. Она горестно вздыхала.

– Как ты можешь горестно вздыхать в такие минуты? – спросил однажды муж. Ангелица не могла толково объяснить, и между ними едва не пролегла пропасть разрыва.

– Диву даюсь, – сказал аналитик в другой подобный раз, – не связано ли это с твоими переживаниями, накопленными до того, как ты теряла память. Возможно ли, что ты излечилась не до конца? Это подрывает мою веру в собственный метод.

Так грызла и точила его эта мысль, пока он не очутился на пороге нервного истощения.

– Труды мои пошли прахом, – заявил он в один прекрасный день. – Утратил я веру в свое великое открытие. Неудачник я. Покачусь теперь по наклонной плоскости. Пристращусь к выпивке. А вот и седой волос! Что может быть хуже старого, седого, пьяного психоаналитика, давно утратившего веру в себя и свою науку, хотя прежде ставил и то и другое превыше всего? Бедные мои детки, с каким отцом вам придется расти бок о бок! Не будет у вас ни уютного дома, ни образования, а может быть, не будет и обувки. Придется вам поджидать меня под дверью пивнушек. Подхватите комплекс неполноценности, а когда женитесь – станете вымещать свою неполноценность на своих несчастных партнерах, и их тоже придется психоанализировать.

При этих словах несчастная молодая ангелица совсем сникла. В конце концов, остались-то считанные недели. Она и подумала, что лучше уж разрушить остатки своего счастья, чем отравить жизни мужа и детей. В ту ночь она во всем созналась.

– Никогда бы не принял всерьез такие россказни, – заявил ее муж, – но ты, моя дорогая, заставила меня уверовать в ангелов, а отсюда-один шаг до того, чтобы уверовать в дьяволов. Ты вернула мне веру в науку, а такое достижение часто уподобляют изгнанию бесов. Где он? Нельзя ли на него хоть глазком глянуть?

– Проще простого, – ответила ангелица. – Поднимись в спальню пораньше обычного и спрячься в моем платяном шкафу. Когда я приду и начну раздеваться, он наверняка припожалует.

– Прекрасно, – сказал муж. – Но может быть, сегодня, когда и без этого прохладно, тебе не стоит…

– Ах, дорогой, – возразила она. – Теперь уже поздно беспокоиться о таких пустяках.

– Ты права, – согласился он. – В конце концов, я психоаналитик и, значит, придерживаюсь широких взглядов, а он – всего-навсего дьявол.

Муж тотчас взбежал наверх и затаился в супружеской спальне, а вскоре за ним проследовала ангелоподобная жена. Как она и предвидела, в определенный момент материализовался дьявол, растянулся во весь рост в шезлонге и давай посылать оскорбительные ухмылки ангелице. Он зашел настолько далеко, что выдал этому невинному созданию один из своих развлекательных щипков, когда ангелица проходила мимо.

– Худеешь, – заметил он. – Но ничего, скоро ты вернешься в прежнюю свою форму, дай только начаться нашему медовому месяцу. Ох и весело же нам будет вдвоем! Ты не представляешь, сколькому я научился в Атлантик-Сити!

В таком духе он распространялся еще какое-то время. В конце концов муж выбрался из платяного шкафа и ухватился за дьяволово запястье.

– Отпусти запястье! – Дьявол пытался высвободиться, ибо старые, толстые и сластолюбивые дьяволы подобны угрюмым и запуганным детишкам, когда за них берутся психоаналитики.

– Запястье ваше меня не волнует, – произнес психоаналитик тоном высокомерной отрешенности. – Вопрос упирается в ваш хвост.

– Хвост? – пробормотал несколько опешивший Том. – А что хвост? Что с ним неладно?

– Не сомневаюсь, что хвост очень хорош, – ответил психоаналитик. – Но насколько я понимаю, вы не прочь от него избавиться.

– Избавиться? – вознегодовал дьявол. – Во имя всей скверны, ради чего я стал бы это делать?

– О вкусах не спорят, – презрительно пожал плечами аналитик. – А в Атлантик-Сити вы видали такого типа придатки?

– Да нет, если начистоту, то не видал, – ответил павший духом враг рода человеческого.

Если начистоту, то дьяволы, внушающие нам невесть что, сами в высшей степени внушаемы. Вот отсюда и надо за них приниматься.

– Я пришел к выводу, что у хвоста происхождение чисто психиатрическое, – провозгласил психоаналитик. – Уверен, что его можно излечить без особого труда.

– А кто вам сказал, что я хочу от него лечиться? – злобно огрызнулся дьявол.

– Никто не говорил, – отвечал ученый муж безмятежным тоном. – Но вы об этом подумывали и пытались подавить в себе такую мысль. По вашему собственному признанию, вы ярко выраженный «вуайер» («Посвященный»), – неудобств такой позиции я коснусь несколько позднее. По крайней мере, вы видели то, что считается нормальным, хорошо сложенным мужчиной, и без сомнения хотели бы уследить за модой.

– Да я и так превесело провожу время, – сказал дьявол, к тому времени окончательно ушедший в глухую защиту.

Психоаналитик разрешил себе раздвинуть губы в улыбке недоверчивой и в то же время жалостливой.

– Дорогая, – обратился он к жене, – я вынужден просить тебя оставить нас вдвоем. Доверительность этих искалеченных и злосчастных душ священна.

Ангелица без промедления вышла, тихонько закрыв за собой дверь. Аналитик уселся у изголовья шезлонга, на котором возлежал неудачливый дьявол.

– Значит, по-вашему, превесело проводите время? – переспросил он самым медоточивым тоном, какой только можно вообразить.

– Превесело, – вызывающе ответил враг человеческий. – И больше того, очень скоро стану проводить еще веселее.

– Конечно, у меня всего лишь гипотеза, – проговорил аналитик. – На столь ранней стадии анализа трудно ожидать чего-нибудь более весомого. Но, по моему мнению, то, что вы называете веселым времяпрепровождением, на самом деле всего лишь маска весьма глубокого нарушения психики. Отчетливо выражены психологические симптомы. Вы возмутительно растолстели, и подозреваю, что это обстоятельство, в свою очередь, дает осложнение на сердце.

– А действительно, временами у меня бывает одышка, – обеспокоился дьявол.

– Вы не против указать свой возраст? – сказал аналитик.

– Три тысячи четыреста сорок, – ответил дьявол.

– На вид я бы дал вам, по крайней мере, на тысячу лет больше, – заявил аналитик. – А впрочем, я не претендую на непогрешимость. Ясно одно: вы плохо приспособились к своему первоначальному окружению, иначе не решились бы на побег. А теперь пытаетесь совершить побег от анализа. Потому что он угрожает роскошному вашему хвосту. Сознанием-то вы понимаете, что это чудовищное уродство, но не желаете принять это к сведению.

– Прямо не знаю, – неопределенно промямлил враг рода человеческого.

– Нет, знаете, просто цепляетесь за него как за свою дьявольщину – за инфернальную отметину, – возразил аналитик сурово. – А к чему сводится эта самая распрекрасная дьявольщина? Она, полагаю, всего лишь протест, порожденный чувством непричастности, которое запросто может восходить к тому самому моменту, когда вы стали дьяволом. Даже у людей, и то родовая травма не обходится без последствий. Насколько же хуже уродиться нищим, никому не нужным дьяволом!

Злополучный враг рода человеческого заерзал, задергал бесчисленные свои подбородки и вообще стал всячески выказывать озабоченность. Тогда аналитик вбил последний гвоздь, перечислив приступы депрессии, беспричинные страхи, чувство вины, комплекс неполноценности, периоды бессонницы, неупорядоченные приемы пищи, чревоугодие, психосоматические болевые ощущения. В конце концов бедняга дьявол форменным образом чуть ли не на коленях умолял подвергнуть его психоанализу; об одном просил – назначить ему и дополнительные сеансы лечения, чтоб быстрее подействовало.

Психоаналитик охотно пошел навстречу. Жену с детьми отправил на все лето на курорт, а сам сутками напролет работал над сложным своим больным. Еще до возвращения ангелицы неузнаваемо преображенный дьявол покинул кров аналитика, одетый в жемчужно-серый костюм, сам бесхвостый, сравнительно стройный и с живым умом. Вскоре после того он обручился с некоей миссис Шлягер – вдовой, в свое время тоже побывавшей в сложных больных.

Дьявол ходил в гости к своему благодетелю, подкидывал на коленях его детишек, извинялся перед хозяйкой за все причиненные ей неудобства. Хозяйка радостно простила: в конце концов, дурные его поступки были вызваны неуправляемыми импульсами да к тому же познакомили ее с супругом, так что бывшего дьявола она теперь считала членом семьи. Бывший дьявол бывал-таки немножечко занудлив, когда пересказывал в обществе свою историю болезни, но это как раз характерно для всех, кому пошел на пользу психоанализ. В конце концов бывший дьявол подался на Уолл-стрит, где настолько преуспел, что благодетелю своему вскоре подарил первоклассную клинику.