В предыдущей главе достаточно подробно обсуждалась проблема соотношения и сущности смысла и значения языкового знака. Изложенная выше концепция языкового значения ни в коей мере не претендует ни на всеохватность, ни на статус образца некой парадигмы. Это лишь один из множества возможных вариантов моделирования той структуры, которая в действительности актуализируется словом в сознании говорящего. Необходимость «мирного» сосуществования нескольких и даже многих подходов и методик описания значения слова в лингвистической практике обусловлена сложной и многомерной природой самого объекта изучения. Так, нельзя не согласиться с А.А. Залевской в том, что для того содержания, которое лежит за словом у индивида, характерна множественность форм репрезентации, возможность использования каждой из которых обусловлена выбором той или иной стратегии смыслоформирования и смыслоформулирования, которые, в свою очередь, зависят о ряда социальных и личностных факторов (Залевская 2005: 227). Однако наибольшую важность здесь приобретает сам принцип анализа языкового значения – значение слова есть достояние индивида. Естественно, что для данного принципа есть некий оппозит, иначе обсуждаемая проблематика не принадлежала бы сфере научного (ср.: Ю.С. Степанов разграничивает научное/художественное по принципу: каждый концепт, понятие имеет свой антиконцепт, антипонятие, и этим они самоопределяются; каждый концепт, понятие единственны в своем роде (Степанов 2007)). В качестве подобного оппозита выступает толкование значения слова как конструкта лексикографов, в котором при помощи минимума признаков представляется семантический объем слова, позиционируемый как присущий всем носителям языка. В силу своей исследовательской позиции мы разделяем первый из указанных принципов, протестуя «против разложения смысла» (название статьи А.Н. Баранова (Баранов 2008)). Однако исследовательских подходов к значению слова как достоянию индивида также достаточно много, и в рамках каждого из них акцентируется какая-либо форма репрезентации значения: ассоциативное значение слова (Deese 1965; Kiss 1973; Мягкова 2000; Караулов и др. 2004), прототипическое значение слова (Rosch 1978; Лакофф 1988; Вежбицкая 1997), ситуационное значение слова (Шабес 1989). В данном случае представляется обоснованным использовать в качестве родового термина для обозначения всей совокупности структур знания и опыта, определяемых в рамках каждого из вышеназванных подходов как значение слова, термин И.А. Стернина «психологически реальное значение слова» (Стернин 2006: 487). Иначе говоря, данный термин призван обозначить перцептивно-когнитивно-аффективный континуум (Залевская 2005), который слово способно «высвечивать» во внутреннем мире человека. При этом высвечиваемые участки данного континуума далеко не равнозначны по степени осознаваемости, рациональности, структурированности, однако объединены тем, что составляют для индивида психологическую реальность. Для того, чтобы выявить психологически реальное значение слова аргументировать, мы прибегли к двум исследовательским методикам: во-первых, анализ коммуникативных ситуаций, коммуникативных тактик и стратегий, в которых используется данная языковая единица; а во-вторых, ассоциативный эксперимент.

 

2.1.

Аргументировать

в русской речевой практике: пять коммуникативных установок

В работах современных лингвистов не раз затрагивались проблемы обыденных представлений языковых личностей о различных сферах, изучаемых науками о языке: «наивная семиотика» (Кобозева 2000), «наивная лингвистика» (Hoenigswald 1964; Кашкин 2002), «наивные» металингвистические представления (Дебренн 2006). Рассматривая вопрос «что значит аргументировать» для носителей русского языка, мы, можно сказать, обращаемся к изучению «наивной теории коммуникации». Само употребление данных глаголов в речи рядовым «языковым пользователем» есть факт определенной рефлексии над собственным речемыслительным поведением или поведением партнеров по коммуникации – говоря «он аргументировал…» или «я буду аргументировать», субъект речи оценивает свое или чужое речевое поведение как соответствующее сложившейся в его сознании модели данного вида деятельности.

Однако стоит, на наш взгляд, задаться вопросом, насколько наивно-реалистическое, на уровне обыденного сознания, представление о том, что утверждение «я аргументирую…» самоочевидно. Может ли субъект на основе самоанализа, рефлексии судить о сути процесса аргументации? По меткому наблюдению Л. Витгенштейна «человек часто бывает околдован словом» (Витгенштейн 1991: 100). По мнению исследователя, на месте «я знаю» зачастую можно обнаружить «я верю»: основу наших так называемых «знаний» о мире составляет набор эмпирических предложений, в которых мы не сомневаемся. Формированию таких предложений способствует тот факт, что, прежде всего, всякое обучение, начиная с детства, основано на доверии. «…Будучи детьми, мы узнаем факты… и принимаем их на веру»; «ребенок учится благодаря тому, что верит взрослому…» И далее: «На каком основании я доверяю учебникам по экспериментальной физике? У меня нет оснований не доверять им… Я располагаю какими-то сведениями, правда, недостаточно обширными и весьма фрагментарными. Я кое-что слышал, видел и читал» (Витгенштейн 1991: 80, 91).

Анализ речевого материала как раз показывает, что образ языкового знака аргументировать в русском языковом сознании характеризуется такими фундаментальными свойствами житейской модели мира, как вера и синкретизм (Маничев 2000: 145): существует определенный набор принимаемых на веру, не подвергаемых критическому анализу установок относительно того, кто, где и когда должен «аргументировать», а содержание процесса аргументации включает в себя совершенно разнородные компоненты (интонация, речевой регистр, рациональность, эмоциональность и субъективность, характеристика социального статуса, противоположность насилию, характеристика качественности коммуникации и т.д.). Рассмотрим подробнее наиболее типичные установки, проявляющиеся в аргументации и в разговорах о ней в современной русской речевой практике:

1. Аргументировать должен коммуникант, находящийся в более слабой или не доминантной (эмоциональной, физической, моральной, социально-статусной) позиции в момент речевого взаимодействия: например, просьба подчиненного к командиру аргументировать свои выводы воспринимается как вызов, поскольку нарушает данную коммуникативную установку (пр. 3):

(3) Через 10 дней по окончании совещания с офицерами-воспитателями Акулинин спросил, есть ли к нему вопросы. У меня был один: «Какова судьба рапорта о попытке ограбления на почте?» В ответ мой начальник перешел на крик, что я пасквилянт, шантажист, только на бумаге писать умею то, чего не надо, хотя документация до сих пор не отработана. По поводу шантажа я попросил аргументировать. «Да ты в своем рапорте уже шантажируешь!» – орал подполковник. Я попросил его процитировать. В ответ он открыл свой сейф, достал материалы расследования, потряс ими [Вячеслав Мельченко. «Этнодедовщина» или обычный криминал? // «Солдат удачи» (2004). – НКРЯ].

Переход к речевому действию аргументировать есть естественная реакция человека, оказавшегося в момент коммуникации в более слабой с точки зрения физической и эмоциональной силы позиции:

(4) В четыре глотки заорали мы на продавца: – Ты свой мопед видел? Какая может быть тысяча семьсот? У него на спидометре больше шести тысяч километров, и вот тут на крыле трещина! – Да такой новый четыре штуки стоит, – пытался аргументировать усатый, но в конце концов, чуть не плача, скинул сотку [Олег Алямов. Счастье объемом до 50 куб. сантиметров // «Столица» (1997.09.02). – НКРЯ].

2. Аргументация может иметь фиктивный характер, то есть аргументативной остается только форма дискурса (тезис и аргументы к нему), но содержание сущностных элементов аргументативной коммуникативной ситуации подменяется. Условиями аргументативной коммуникации являются следующие моменты (Костюшкина 2003: 156): а) суждение о мире, проблематичное для кого-либо; б) субъект, вступающий в разговор по поводу проблемы, разговора и разворачивающий рассуждение для установления истины по данному вопросу; в) другой субъект, касающийся того же суждения, вопроса, истины и образующий канал аргументации. В примерах 5 и 6 наблюдаем подмену содержания всех трех компонентов. Рассмотрим пример 5: суждение о мире давно не проблематично, а известно, принято и не вызывает вопросов (а); субъект, вступающий в разговор по поводу уже непроблемы, не ищет истину, а постфактум доказывает истинность уже принятого суждения, стремясь не нарушать установку «каждый порядочный коммуникант должен аргументировать свои мнения, выводы» (см. ниже) (б); другой субъект либо отсутствует вовсе (высшей власти уже ничего доказывать не надо), либо имеется, но безразличен по разным причинам к обсуждаемому (в).

(5) Мы как эксперты должны правильно обосновать, аргументировать, снабдить научным аппаратом то, что, бесспорно и безусловно, знает высшая власть [Валерий Лебедев. Посыпание головы пеплом // «Лебедь». Бостон (2003.05.19). – НКРЯ].

Рассмотрим пример 6: суждение (высокая оценка статьи), выносимое на рассмотрение одним из собеседников давно и «приятно» ожидаемо другим (а); субъект не ищет истину, а пытается понравиться собеседнику (б), который, в свою очередь, с удовлетворением принимает сказанное:

(6) Слов нет, как глубоко вы поняли мой фильм! Новая для меня интерпретация! Видно было, что Гребень хорошо умеет срежиссировать свой отзыв. Слова нашлись, но что-то его больно задело. И когда он стал аргументировать высокую оценку кайсаровской статьи, ни разу не упомянув о других экранизациях, Женя догадалась, что даже имена коллег и названия их фильмов вызывают у него почти физическую боль. Кайсаров же удобно расположился в кресле, с удовольствием слушал и слышал только похвалу себе [Ольга Новикова. Женский роман (1993). – НКРЯ].

Важно подчеркнуть, что фиктивная аргументация – удел зависимых в социально-коммуникативном плане субъектов речевого общения.

3. Аргументировать свое мнение, позицию должен каждый «порядочный» коммуникант, претендующий на качественность осуществляемого им речевого общения. Однако наблюдения за речевым материалом свидетельствуют о том, что в подавляющем большинстве случаев говорящие заявляют о необходимости (пр. 9, 6), намерении (пр. 7) или отказе аргументировать (пр. 8), обвиняют в ее отсутствии (пр. 10), но сами при этом не разворачивают реальной цепочки аргументов:

(7) № 2. Я к ней никогда почему-то такого хорошего отношения не испытывала. № 0. А Вы более конкретно можете аргументировать свою точку зрения / какими-нибудь фактами? № 2. Мне тоже не нравится / что она сказала про пенсионеров / как будто она сама никогда не будет. № 1 [Беседа с социологом на общественно-политические темы. Самара // ФОМ (2004.02.03). – НКРЯ];

(8) Я не могу здесь воспроизвести текст моего подготовленного выступления – это заняло бы слишком много места – но кратко, тезисно укажу, что, дополняя положения П. Мовчана, я намеревался аргументировать ту мысль, что Гоголь в книге Золотусского является не предметом пристального исследования, а лишь внешним поводом сказать «то» и «то» [Семен Резник. «Выбранные места из переписки с друзьями» // «Вестник США» (2003.10.15). – НКРЯ];

(9) Михайловская. Я немного с другой стороны подойду. Как мне кажется / в 21 веке (я беру европейскую цивилизацию и причисляю к ней Россию / не буду это аргументировать) неизбежно продолжится процесс вычленения человека из рода / если можно так сказать [Дискуссия на тему «Права и свободы человека в России». Москва // (2004.12.09). – НКРЯ];

(10) №2. Нет / но я уже примерно понял / что ответы мне просто не интересны будут в данном случае. Я найду другого собеседника / который мне будет более интересен. Выбор свой аргументировать надо / но если просто так / но что тогда / тогда и не получается. № 0. Вы говорите / просто так / потому что другие идут? № 6 [Беседа с социологом на общественно-политические темы. Москва // ФОМ (2003.08.05). – НКРЯ].

4. Аргументировать, значит выдвигать сугубо рациональные, научно обоснованные, желательно основанные на цифрах и фактах доводы:

(11) В самом деле, учение А.Т.Ф. включает две отчетливо различные части: критическую и, так сказать, конструктивную. Если в критической части он еще считает необходимым выдвигать какие-то аргументы, которые хотя бы могут быть сформулированы на языке науки, то в рассказах о том, что же все-таки, с его точки зрения, реально происходило в разных странах в прошлые века, он уже чувствует себя свободным от необходимости сколько-нибудь серьезно что-либо аргументировать. Здесь он фактически действует не как исследователь, а как ясновидец. «Нам кажется, что», «по нашему мнению», «что если», «наша гипотеза» – эти формулы повторяются как рефрен по нескольку раз на страницу. «Гипотезы» бьют фонтаном; их не сосчитать [А.А. Зализняк. Лингвистика по А.Т. Фоменко // «Вопросы языкознания», № 6 (2000). – НКРЯ];

(12) Он пожал плечами. Хорошо. Пытается оценивать свои действия, аргументировать мнение. Значит, не совсем лишился разума от страха. – Как тебя зовут? – повторил я. Можно было надавить на мальчика, снять страх [Сергей Лукьяненко. Ночной дозор (1998)];

(13) Использование системы ДСЛЦУ ГЖД позволит максимально аргументировать позиции первых лиц ГЖД, наглядным образом демонстрируя предмет анализа и особенности развития ситуации в актуальном режиме. Пользователями ДСЛЦУ ГЖД являются первые лица ГЖД (VIP-пользователи), аналитики, эксперты; операторы, обеспечивающие аналитическую обработку информации; поставщики информации, службы управления ГЖД, информационные системы ГЖД, внешние информационные системы, СМИ [Дорожный ситуационно-логистический центр управления хозяйствами ОАО «РЖД» (2004) // «Логистика» (2004.09.20). – НКРЯ].

Однако если мы обратимся к описаниям самого процесса аргументации в повседневной речевой практике, а не к его декларированию, то увидим игнорирование рациональных доводов и обилие так называемых логических ошибок (Лагута 2000). На просьбу аргументировать свою позицию собеседница реагирует обращением к субъективно-личностной сфере «нравится/не нравится» (пр. 7); использование таких софистических с точки зрения логики уловок как «аргумент к силе» (мат) и «аргумент к авторитету» (будет действовать так, как утверждено) так же оказывается допустимо в рамках действия аргументировать, хотя непрототипичность такой аргументации осознается (использование кавычек – «аргументировать») (пр. 14):

(14) Мы сказали координатору этой операции – майору (накануне вечером он был пьян в стельку), что надо сейчас атаковать, немедленно начинать артиллерийскую подготовку, иначе хана. Он обложил нас матом, сказал, что будет действовать так, как было утверждено, а вы пойдете в атаку тогда, когда будет приказано. Мы уже тоже выпили свои двести граммов и начали в его же духе «аргументировать». Все было напрасно [Александр Яковлев. Омут памяти. Т. 1 (2001)].

Другая распространенная логическая ошибка – логическая диверсия, т.е. переключение внимания собеседника с доводов, действительно имеющих отношение к отстаиваемому тезису, на доводы, непосредственно не относящиеся к теме дискуссии (Лагута 2000): вместо того, чтобы убедительно рассказать о своих достоинствах, девушка переключает внимание потенциальной работодательницы на пороки и ошибки предыдущей домработницы:

(15) Обычно я быстро соображаю, как следует реагировать на те или иные заявления, но сейчас растерялась и только хлопала глазами, глядя на Галю. Та, очевидно, решила, что гостья колеблется, поэтому принялась аргументировать просьбу. – Все равно же вам людей нанимать придется, так почему не меня? Аську-то взяли, а она не работник, воровка и дура. Я намного лучше, никогда чужого не прихвачу [Дарья Донцова. Уха из золотой рыбки (2004)].

Еще один вид логической ошибки – принятие за истину ложного аргумента или использование в качестве аргумента несуществующего факта, ссылки на событие, которое в действительности не имело места и т.п., – так называемое основное заблуждение (error fundamentalis), наблюдаем в следующем примере: имея личные счеты к Генриетте, Андрей использовал для аргументации своего отказа печатать ее послесловие надуманные, ложные доводы, выдавая их за истинные. Однако отметим, что и такой вариант «речежизненного» поведения включен в образ языкового знака аргументировать в современном русском языковом сознании:

(16) Так, и здесь Генриетта. Теперь понятно, почему Андрей ни за что не хочет ее послесловие печатать. Как скоро он научился витиевато аргументировать! «Не согласен с ее концепцией имманентного развития… Короче, основные принципы, положенные в основу…» Чувствовалось сразу, что концепция тут не при чем, что причина его негодования совсем другая. Взгляд упал на Сашкины розы, чьи головки уже дня три гордо смотрели вверх [Ольга Новикова. Женский роман (1993). – НКРЯ].

5. С установкой на рациональность аргументации связано то, что аргументировать противопоставляется чувствовать, любить и заставлять силой по признакам «рациональность/иррациональность» , «рациональность/нерациональность (а что-то другое) (пр. 17–18):

(17) Было ясно, что решение о разводе принято ею окончательно, хоть и далось ей нелегко. Шутка ли – отречься от такой любви наперекор сердцу! Дома, пока мы дожидались Володю, Марина продолжала убедительно аргументировать неизбежность разрыва. Она вменяла ему в вину даже то, что он перестал следить за новинками литературы [Карапетян Давид. Владимир Высоцкий. Воспоминания (2000–2002)].

(18) Кстати, и Ленин вовсе не был противником дискуссий. Он вовсе не считал криминалом (в отличие от Сталина в 30-е годы), а наоборот, нормальным явлением расхождение чьих-то мнений со своими собственными. Убеждать, доказывать, аргументировать – это он делал. Но преследовать за иные взгляды на ход общего дела – это ему и в голову не приходило [Анастас Микоян. Так было (1971–1974). – НКРЯ].

Однако данные противопоставления, как показывает анализ фактического материала, также относятся к разряду усваиваемых без критического анализа обыденных установок, поскольку в повседневной речевой практике мы чаще всего наблюдаем как раз иррациональные и нерациональные способы убеждения, воздействия, которые, тем не менее, категоризируются говорящими как аргументировать. Мы уже приводили подобные примеры (пр. 6 – иррациональный способ убеждения; нарушение законов мышления – логические ошибки – свидетельствует о нерациональности способов убеждения: пр. 14–16).

Итак, анализ употреблений языковой единицы аргументировать в современной русской речевой практике позволяет сделать следующие выводы:

1) образ языкового знака аргументировать в языковом сознании современных русских тесно связан с пятью установками (под установкой понимается определенное досознательное состояние готовности организма к некоторому поведению (Уснадзе 1997));

2) две установки фокусируют внимание на социально-интеракциональном аспекте аргументации и носят, скорее, дескриптивный характер, что свидетельствует об их обусловленности опытом и наблюдением типичных ситуаций аргументативного взаимодействия: аргументировать – удел собеседника, находящегося в недоминантной социально-коммуникативной позиции; аргументировать можно фиктивно, и такая аргументация – удел собеседника, находящегося в еще более зависимой социально-коммуникативной позиции, чем в первом случае;

3) три установки фокусируют внимание на нормативном аспекте аргументации и носят, соответственно, прескриптивный характер: аргументировать свое мнение, позицию – долг каждого порядочного коммуниканта; аргументация должна быть рациональной, логически организованной, с использованием цифр и фактов; как рациональное действие аргументировать противопоставлено иррациональным и нерациональным видам деятельности. При этом налицо несоответствие данных установок реальности речевого общения: анализ устных и письменных дискурсов свидетельствует о том, что реальная аргументативная деятельность в речевой коммуникации очень часто идет вразрез с данными нормами. По нашему мнению, данные установки сформированы не в опыте аргументативного поведения, а в опыте идеологического взаимодействия (скорее, даже воздействия), которое «имплицитно прагматично» (Сорокин 2006: 265). В рамках такого воздействия языковые личности оказываются вовлечены в определенного рода языковую игру (Витгенштейн 1994) под маской реальности, когда при помощи манипулирования телами знаков, а не реального действия «в слове», у собеседника (в данном случае речь идет об «обобщенном, массовом» собеседнике) формируется определенное, заданное неким внешним мотивом, потребностью, представление о положении дел, позиционируемом как реальность. Отсюда и явное противоречие между установкой опытной природы «аргументировать – удел собеседника, находящегося в недоминантной социально-коммуникативной позиции» и установкой идеологической природы «аргументировать свое мнение, позицию – долг каждого порядочного коммуниканта».

Отметим, что такое идеологическое воздействие не обязательно имеет политическую подоплеку, хотя, возникнув в недрах философии, идеологема о рациональности как мере всех вещей и феноменов быстро укоренилась в массовой культуре благодаря тому, что, веря в рациональность, проще жить, и такими «рационалистами» проще манипулировать.

Таким образом, можно заключить, что наши обыденные повседневные представления о сущности аргументации содержат в обобщенном виде как ценные наблюдения опытного характера о социально-интеракциональном характере коммуникативного взаимодействия в процессе аргументации, так и ряд мифологизированных, не подтверждаемых эмпирически положений. Однако мы выдвигаем предположение о том, что большая часть действительно аргументативного процесса вообще оказывается вне светлой зоны рефлексирующей языковой личности в силу трех факторов:

1) аргументация – явление более широкое, нежели особый вид дискурса, используемый для устранения различия во мнениях (прагма-диалектический подход голландской школы: Houtlosser 1998; Eemeren and Grootendorst 1990, 1992, 1994, 1995); аргументировать, будучи рассмотрено как процедура осуществления убеждения, имманентно присуще говорить;

2) доминантной формой протекания процесса аргументации является имплицитность, на фоне которой эксплицитные формы имеет статус не прототипических;

3) имплицитный по форме процесс аргументации обусловлен стереотипами опыта жизни в языке в рамках определенного национально-лингвокультурного сообщества.

 

2.2. Ассоциативное поле глагола

аргументировать

в русском языковом сознании

 

2.2.1. Экспериментальная основа исследования

Будучи, пожалуй, впервые остро поставлен Л.В. Щербой в 1974 году (Щерба 1974), вопрос о первостепенной важности экспериментальной работы для лингвистических исследований по-прежнему горячо обсуждается (Залевская 2005; Кирилова 2003; Фрумкина 1999). В лингвистической литературе последних лет все чаще можно видеть публикации, в которых теоретически осмысляются результаты применения именно экспериментальных методов (Гольдин 2006; Седов 2004; Стернин 2005). Данная тенденция представляется совершенно естественной в свете растущего интереса исследователей к языку как психологической, когнитивной, а во многом и биологической реальности человека говорящего.

Ведущее место по частотности использования в широком диапазоне языковедческих исследований занимает методика ассоциативного эксперимента. Ее несомненными преимуществами являются относительная простота процедуры проведения и обработки данных, а также наглядность и большой экспликаторный потенциал получаемых результатов. Последний факт связан с тем, что именно ассоциативный эксперимент выявляет внутренние связи слов в психологической реальности языкового сознания, что, в свою очередь, позволяет в некотором смысле судить о «движении мысли в слове» (Выготский 2007), в виду принципиального единства психологической природы семантических и ассоциативных характеристик слов (Леонтьев 1969: 268).

Для проведения ассоциативного эксперимента нами были привлечены респонденты четырех возрастных групп: 14–15 лет (35 чел.), 16–19 лет (74 чел.), 20–25 лет (44 чел.), 26–40 лет (30 чел.). Каждому респонденту было предъявлено слово-стимул аргументировать и была дана стандартная для такого рода экспериментов инструкция «Запишите три слова, которые приходят вам на ум в связи со словом аргументировать».

 

2.2.2. Сравнительный анализ наиболее частотных ассоциатов в различных возрастных группах

Сравнительный анализ ассоциатов (см. табл. 1) показывает, что, в целом, стабильными от группы к группе остаются ассоциации, связанные с общей коммуникативной целью подобного рода вербального взаимодействия – доказать, т.е. заставить другого принять суждение, поверив в его истинность, и объяснить, т.е. сделать нечто более понятным для другого. Хотя стоит отметить, что в группе школьников превалируют именно ассоциации с эвристической деятельностью – объяснить, разобрать, расшифровать, пояснить, разъяснить, а не с волютивно-воздействующей – заставить поверить в истинность.

В ассоциативной сети представителей первой возрастной группы присутствует также элемент, связанный с представлением о ситуации некоторой социальной агрессии (защищать).

Среди наиболее частотных ассоциатов в возрастной группе 16–17 лет стоит отметить группу языковых единиц, репрезентирующих сферу эвристической деятельности (объяснять, пояснять, анализировать), сферу речепроизводства – говорить, сферу внутренней автономности личности – точка зрения.

Таблица 1

Сравнительный анализ наиболее частотных ассоциатов в различных возрастных группах

Среди наиболее частотных реакций в возрастной группе 20–24 года превалируют именно ассоциации, репрезентирующие модель спора, волютивного воздействия на другого, имеющего вербальное оформление: обосновывать, аргументы, убеждать, спор, высказываться. Присутствует также элемент, связанный с представлением о социальной агрессии (защита).

Следует отметить, что наиболее старшая возрастная группа респондентов характеризуется и наиболее локальной, «бедной» ассоциативной сетью, активизируемой языковым знаком аргументировать, в которую входят лишь два наиболее частотных и в других возрастных группах ассоциата: объяснять и доказать.

Таким образом, предварительно можно констатировать, что ассоциативные сети, активизируемые языковым знаком аргументировать в двух младших возрастных группах (14–15, 16–17 лет), характеризуются диффузностью, разнообразием актуализируемых тематических и деятельностных сфер, достаточно далеких от «классической» ситуации спора; в возрастной группе 20–24 года – фокусированностью на прототипической аргументативной ситуации спора; в наиболее старшей возрастной группе (26–40 лет) – бедностью и локальностью связей внутри сети.

 

2.2.3. Сравнительный анализ периферийных групп ассоциатов

Что касается периферии ассоциативной сети, то здесь также можно выявить и описать определенные возрастные отличия.

Таблица 2

Тематические группы периферийных ассоциатов в возрастной группе 14–15 лет

Среди наиболее репрезентативных групп периферийных ассоциатов (частотность которых не превышает 1) в младшей возрастной группе можно выделить в порядке убывания следующие группы (см. Табл. 2): «истинность» (6 ассоциатов), «говорение» (4 ассоциата), «внешние условия, сопровождающие такого рода коммуникацию» (3 ассоциата), «субъективно-личностный аспект» (2 ассоциата), «аудитивные ассоциации» (1 ассоциат).

Таблица 3

Тематические группы периферийных ассоциатов в возрастной группе 16–17 лет

Что касается возрастной группы 16–17 лет (см. Табл. 3), то обращает на себя внимание многочисленность ассоциатов в двух группах: «рациональная мыслительная деятельность» (5 ассоциатов) и «межличностное общение» (5 ассоциатов). При этом наиболее многочисленная группа ассоциатов в первой возрастной группе – «истинность» – во второй возрастной группе значительно сокращается (соотношение 6/2). Для обеих возрастных групп релевантной оказывается группа ассоциатов «субъективно-личностный аспект» (2/3). Специфическими для возрастной группы 16–17 лет являются группы «коммуникативные затруднения» (3 ассоциата), «школярские навыки» (2 ассоциата), «сфера применения» (1 ассоциат).

Тематика и репрезентативность основных групп периферийных ассоциатов в возрастной группе 20–24 года позволяют констатировать, что и на периферии ассоциативной сети актуализируются различные аспекты прототипической ситуации публичной дискуссии, отраженной в ядре сети. Наиболее многочисленными являются тематические ситуации, высвечивающие такие аспекты дискуссии, как «публичность» (4 ассоциата), «истинность» (6 ассоциатов), «логическая структура, рациональность» (4 ассоциата), «поведение коммуниканта в дискуссии» (3 ассоциата). Также присутствуют тематические группы «понимание» (4 ассоциата) и «говорение» (3 ассоциата).

Таблица 4

Тематические группы периферийных ассоциатов в возрастной группе 20–24 года

В возрастной группе 24–40 лет одинаковым количеством ассоциатов (3) представлены 3 тематические группы: «истинность», «понимание» и «поведение коммуниканта в споре».

Таблица 5

Тематические группы периферийных ассоциатов в возрастной группе 26–40 лет

Таким образом, обобщая результаты ассоциативного эксперимента, можно констатировать, что ядро ассоциативно-вербальной сети, активизируемой в сознании русских языковых личностей четырех возрастных групп от 14 до 40 лет, составляют языковые единицы убеждать и объяснять, фиксирующие коммуникативную цель данного типа речевого взаимодействия – заставить собеседника понять и принять некоторое суждение. Однако в остальном ядерные группы ассоциатов в каждой возрастной группе имеют свои особенности: в возрастных группах 14–15 и 16–17 лет – ассоциаты из сферы эвристической деятельности, в группе 20–24 года – ассоциаты из сферы волютивно-воздействующей деятельности, в старшей возрастной группе (26–40 лет) ядро представлено только двумя общими для всех возрастных групп ассоциатами. Периферийные зоны ассоциативных сетей продолжают уже отмеченные тенденции: в младшей возрастной группе превалируют ассоциаты, связанные с познавательной деятельностью, направленной на поиски и понимание истины, а также ассоциаты с внешними условиями такой деятельности; для группы 16–17 лет также характерны ассоциаты из сферы эвристической деятельности, базирующейся на принципах логичности и рациональности, и из сферы межличностного общения; в старших возрастных группах периферийные ассоциаты свидетельствуют о том, что модельной ситуацией аргументации для языковых личностей 20–40 лет является ситуация диалогического общения в дискуссии/споре: для респондентов 20–24 лет – достаточно полная и подробная ситуация публичной критической дискуссии, для респондентов 26–40 лет – семантически бедная ситуация спора без признаков публичности. Вслед за рядом исследователей (Филиппов 2007: 287; Ивин 2004: 314–315; Еемерен, Гроотендорст 1992: 36) мы различаем спор как борьбу мнений, итогом которой является чья-либо победа, и критическую дискуссию как общение, нацеленное на достижение соглашения по поводу приемлемости или неприемлемости точки зрения, близости того или иного мнения к истине.

Таким образом, мы можем наблюдать существенную дифференциацию содержания вербальной ассоциативной сети в языковом сознании различных поколений носителей русского языка. Изменения касаются, прежде всего, целевого статуса деятельности аргументирования (познавательная в двух младших группах и волютивно-воздействующая в старших группах респондентов) и прототипической модели данной деятельности (межличностное неофициальное общение в школе и дома – для респондентов 14–17 лет, публичная дискуссия – для респондентов 20–24 лет, спор без признаков публичности, но с элементами агрессии – для респондентов 26–40 лет). Хотя Ю.Н. Караулов обоснованно констатирует, что становление языковой личности завершается к 17–25 годам (Караулов 1994: 192), и, следовательно, к категории сформировавшихся языковых личностей можно отнести лишь представителей возрастных групп 20–24 года и 26–40 лет, представляется, что по достижении представителями младших групп респондентов возрастного порога зрелой языковой личности, выявленные в нашем ассоциативном эксперименте содержательные элементы могут занять другое место в иерархии ассоциатов, но не исчезнут из ассоциативно-вербальной сети представителей данного поколения. Выявленные отличия в ассоциативном значении глагола аргументировать для представителей различных поколений связаны, на наш взгляд, с изменениями традиций воспитания и общения, произошедшими за последние полвека: от жестких принципов тоталитарного общества (единообразие, стандартизированность и иерархичность) – к плюрализму мнений, развитию индивидуальности в каждой личности, соблюдению принципа суверенитета внутреннего мира личности (см., например, Липман 1992). Иначе говоря, можно наметить определенный динамический вектор развития ассоциативного значения анализируемого слова в языковом сознании русских – это расширение, обогащение семантических и ассоциативных связей данной языковой единицы за счет включения действия «аргументировать» в социальной практике современных русских в широкий контекст деятельности межличностного общения в целом.