Глава I

Строительство Моздока и укрепленной линии

1

Лето 1765 года выдалось сырым и холодным, с Финского залива налетели шквалы, лили дожди. Екатерина II выехала в Царское село, где ее навестил камер-юнкер Потемкин с бумагами от Григория Орлова.

Она спросила, что о ней говорят в столице и стала разбирать бумаги. Одна из них была от Астраханского губернатора, который сообщал о завершении строительства в Кабарде крепости Моздок и просил поощрить комендантов города Кизляра генералов Ступишина, Потапова и особенно подполковника Петра Ивановича Гака, первостроителя и коменданта Моздока.

На стене кабинета Екатерины висела большая карта Европейской России, южные границы которой упирались в Причерноморье и Северный Кавказ.

– Великая страна, – молвила Екатерина, отстраняясь от бумаг и обратив свой взор на карту.

– Да, сударыня, велика наша держава! Но она и взор алчущих соседей привлекает, и дальние страны ей завидуют, – заметил находившийся здесь же генерал-прокурор Вяземский, входивший в то время в большую силу и порой не замечавший, что для Екатерины он вроде удобного веретена, на котором императрица скручивала угодную ей пряжу.

Императрица нахмурилась, потому что короны, хотя и соперничающих государей, трогать не полагалось, а Вяземский продолжал:

– Да не только сами, но и Порту османов натравить на нас хотят. А сколько народу православного погибает от набегов крымчаков и турок!

Екатерина еще раз посмотрела на карту и произнесла:

– Однако же тут и непонятно, где границы проходят. Рядом и Речь Посполита, и Австрийская империя, и осман, и валахи?

– А земли эти, государыня, искони российские были, – заметил тот же Вяземский.

– Как же они османам достались?

– Матушка, ранее весь Понт Эвскинский, то есть Черное море, Русским морем назывался. Святослав, наш древний князь, хаживал под Царь-град, Константинополь, а на Кавказе стоял наш древний город Тмутаракань, откуда ходили в Персию и торговали с Востоком. А потом, после похода Батыева, осела орда в Крыму. Сельджуки на святую Софию полумесяц подняли, императоров византийских сокрушив, и стали султаны эти земли в крови топить. Посему они и запустели.

– С Крымом надо решать, – поддакнул вертевшийся рядом Панин. – Помочь надо и Кавказу, а то там у нас одна защита – гребенские да терские казаки.

Императрица озадаченно и недоверчиво слушала. Историю этих краев она не знала и, посмотрев на карту с ее южными пространствами, подумала: «Боже, какая необъятная страна. И я должна ею повелевать так, чтобы видели мою заботу о могуществе и благе. Иначе гибель или забвение».

Она резко повернулась и решительно сказала:

– Надо злодеяния пресечь, защитить невинных, а на оные земли селить всех, кто их расцвету способствовать будет.

Перечитав еще раз бумагу, она сказала:

– А на границе с Кабардой, как мне сообщают, построен важный форпост, который не только защитит Кабарду от татарских набегов, но и закроет им ворота на пути в Дагестан.

– Это на Тереке, наверное? – робко спросил Панин, поглядывая на Вяземского.

– Точно, на Тереке, – ответила Екатерина и вспомнила, как 9 октября 1762 года подписала доклад Сената «Об отведении урочища Моздок для поселения крестившихся кабардинцев во главе с владетелем Малой Кабарды Кургокой Канчокиным (после крещения Андреем Ивановым). В этом документе предписывалось подполковнику Гаку Петру Ивановичу незамедлительно начать строительство крепости с постоянным гарнизоном из числа русских солдат и казаков. Сенат поручил ему одновременно вести агитацию среди горцев и приглашать их на поселение в Моздок. С этой целью ему предлагалось «по каким-либо причинам прежде того в Малую Кабарду съездить можно не однажды, заводя не только с подвластными сему владельцу людьми, но и с прочими тамошними жителями беседу, и искусным образом внушать им преимущества христианской веры и о приобретенных при таком их переселении выгодах».

Получив разрешение на переселение в урочище «Мез дэгум» – дремучий лес и приняв присягу, Кургока Канчокин выехал из Петербурга на Кавказ.

9 апреля 1763 года Кургока, а с ним и его обоз, состоящий из 17 подвод и одной коляски, прибыл в Кизляр. По соглашению с Кизлярским комендантом он отбыл в Малую Кабарду, обещая 1 мая 1763 года быть в урочище Моздок, где совместно с подполковником Гаком им надлежало выбрать место для строительства крепости и размещения поселенцев. Однако эта встреча не состоялась, так как подполковник Гак был задержан по службе в Астрахани и отпущен только 14 июня. О его выезде астраханский губернатор известил кизлярского коменданта и потребовал от него незамедлительной отправки Гака со строительной бригадой в урочище Моздок.

Подполковник Гак начал строительство Моздока 5 июля 1763 года. Для охраны лагеря в распоряжение Гака был прикомандирован секунд-майор Ярцев с командой из двухсот солдат и сорока казаков Терско-Семейного и Гребенского войска.

Первыми строителями были русские солдаты, и строительство они начали с возведения казарм. Две из них уже в октябре были готовы. Одновременно строятся магазины, гостиный двор, возводится крепостная стена. Кургоко Канчокин в это время находился в Кабарде и его положение было тяжелым в связи с негативным восприятием владетельными князьями его вероотступничества. По распоряжению подполковника Гака секунд-майор Ярцев отправляет для его охраны двадцать казаков во главе со старшиной.

Заселение Моздока производилось за счет переселенцев, независимо от того, где они проживали, в горских ли обществах или же на территории Российского государства. Единственным условием было, чтобы они были православными или принявшие святое крещение. Каждая семья строила свое жилье в зависимости от своих возможностей: саклю, дом или обычную хату.

Каждая национальность поселялась отдельно, образовав слободу, в дальнейшем переименованную в улицы, получала землю и жила, придерживаясь порядка, установленного военной администрацией. Поселившиеся в Моздоке горцы внесли свою, несколько необычную манеру застройки: улицы были узкие и кривые, порой оканчивались тупиками. Подчас на улице не могли разъехаться две повозки, а окраины совершенно терялись в беспорядке, т. к. каждый строил свое жилье там, где считал удобным. Объявленные льготы и привилегии послужили стимулом быстрого заселения Моздока. Из Большой Кабарды на «новые земли» кабардинцы уходили вдоль реки Малки до впадения ее в Терек, далее за Моздок. А малокабардинцам надо было только переправиться через Терек и укрыться в глухом бору, который обильно рос по всей долине реки.

Происходило заселение не только крепости Моздок. Образовались большие и малые поселения вокруг него.

Благодаря усердию и хлопотам беспокойного Гака, не жалевшего ни пота, ни крови своих подчиненных, возводимая крепость Моздок принимает вид вполне надежного укрепления. Однако строительство Моздока, а следовательно и связанные с этим случаи бегства кабальных людей – холопов и крестьян – всколыхнули владельцев Большой Кабарды, начавших непосильную борьбу с Россией.

В конце 1763 года на пути в Астрахань, в урочище Алабуге, большой купеческий караван, шедший под защитой русского флага, неожиданно подвергся нападению, а вскоре стало известно, что караван разграблен, а сопровождающие его люди убиты. Подозрение пало на кабардинцев, и русское командование истолковало этот факт как открытый вызов, брошенный России, и тотчас же приступило к укреплению всей линии от Кизляра и до Моздока. Подполковнику Гаку предписывалось в самый короткий срок окопать крепость рвом, в том числе и посад, установить дополнительные наряды пушек и готовиться на случай войны к обороне крещенным калмыкам, кочевавшим между Тереком и Кумою, предписано было быть у стен Моздока, а в помощь драгунской команде, которая находилась в Моздоке, из Астрахани перевели один батальон солдат и доставили 40 пушек.

Подполковник Гак принялся за дело с такой энергией, что в 1765 году успел превратить Моздок в значительную крепость, а форштадт, где жили крещеные горцы, окопал валом. Население Моздока в это время достигло таких размеров, что Моздокское поселение было переименовано в город.

2

Строительство Моздокского военного укрепления серьезно осложнило русско-кабардинские отношения. Военные действия привели к тому, что русское командование стало форсировать строительство и укрепление всей оборонительной линии, казачьих станиц от самого Кизляра, но особенно от станицы Червленной до Моздока.

Для усиления Линии между Моздоком и Червленной с Волги переселили 517 семей волжских казаков и расселили их равными долями пятью станицами. Они основали станицы Галюгаевскую, Ищерскую, Наурскую, Мекенскую и Калиновскую и, по предписанию Коллегии иностранных дел, из них составили Моздокский казачий полк.

– Для командования им назначить не атамана, а полковника, – говорилось в предписании, – и передать его в подчинение моздокскому коменданту.

Командиром этого полка стал полковник Савельев Иван Дмитриевич – в прошлом атаман волжских казаков, а теперь командир моздокских.

Казакам отвели земли столько же, сколько они имели на Волге, и пообещали свободы и вольности, которыми пользуются семейные и терские казаки. На переселение и обзаведение им выдали деньги и провианта на один год. Для охраны станиц во время походов и для действий при станичной артиллерии в каждую станицу было дополнительно переселено по пятьдесят семей донских казаков. Одновременно с Дона для обслуживания крепостной артиллерии переселили еще сто семей донских казаков, основавших позже на окраине Моздока станицу Чуковскую.

Переселившись на Терек, волжские казаки, а теперь моздокские, стали по-прежнему заниматься земледелием и скотоводством, заметное место в их хозяйстве начинает занимать виноградарство и овощеводство. Однако повседневная тяжелая служба отвлекала казаков от занятий домашним хозяйством, и вся тяжесть полевой работы ложилась на плечи домочадцев. Особенно тяжелое положение сложилось в первые годы после переселения, когда нужно было ставить жилье, готовить землю к будущему урожаю и в то же время нести службу по охране границ. Многие казаки окончательно разорялись и, лишенные средств производства и возможности вести самостоятельно хозяйство, оставляли службу и возвращались на прежние места. А царское правительство, проводя политику насильственного обращения вольного казачества, преднамеренно разрушало существовавшие у них порядки и военную организацию. По своему устройству «казачье войско» теперь мало чем отличалось от обычной регулярной части, так как вместо избираемого атамана назначался командир, наделенный неограниченными правами средневекового начальника. Начала применяться суровая палочная дисциплина, повысилась требовательность к службе, усилился контроль за личной жизнью казаков и их домочадцами. Общевойсковой устав становится важнейшим документом, регламентирующим повседневную жизнь казачества.

Проведение политики «осолдатчивания» казаков встречало серьезное сопротивление со стороны последних. И хотя это было обычное возмущение, не организованное и стихийное, оно серьезно озаботило командование. Так, в октябре 1770 года казаки Моздокского полка, стоявшие лагерем в Галгае, отказались производить смену караулов по войсковому уставу регулярной армии – «по-гусарски» и произвели развод «по-древнему в том обыкновении». Попытка командира полка полковника Савельева через посланных старшин и офицеров привести это приказание в исполнение не имела успеха. Возвратившиеся офицеры донесли о побоях, нанесенных казаками, и об их угрозах.

– Мы вас в следующий раз не только плетками побьем, но и шашками порубаем, – грозились казаки, и некоторые уже шашки обнажили, – докладывали они.

Опасаясь всеобщего выступления в полку, полковник Савельев вызвал на помощь несколько кавалерийских эскадронов и казаков других полков и, окружив свой полк, обезоружил около ста человек. По данному делу проведено было следствие и отдано под суд 50 казаков.

– Главных защитников отправить на каторгу, – вынес приговор военный трибунал. – Но как все они лет не престарелых, – говорилось далее, – и могут впредь при нынешнем военном положении свою вину хорошим поведением загладить, высечь их батожьем нещадно, чтобы другим неповадно было.

Но волна протеста против тяжелого военно-хозяйственного гнета и «осолдатчивания» прокатилась и по другим местам Терека. И для этого были разные причины и обстоятельства.

…В станицу Дубовскую прибыла небольшая группа донцов.

– Здорово дневали, казаки, – обратился их старший к атаману станицы и его помощникам.

– Слава Богу, ничего! – ответил атаман, а далее уже шутливо: – А можно было бы и лучше.

Недавно обособленное Терско-Семейное войско, расположенное выше Кизляра по Тереку тремя городками: Бороздиновским, Дубовским и Каргалинским, жило тяжелой, напряженной походной жизнью. Поселенные на неудобных болотистых местах, казаки были лишены возможности иметь при местах поселения необходимое к существованию пропитание и жили за счет государственного жалования, которое приходило не всегда вовремя.

– Примите на жительство, – снова обратился к атаману старший донцов.

– А что привело вас сюда, – стали спрашивать быстро собравшиеся вокруг станичники.

– Бежали мы сюда с Дона от притеснений. Рассчитываем у вас найти прибежище, а может понимание и помощь в нашем деле, – ответил за всех старший и повел разговор о причине их появления здесь.

Казаки, не перебивая, молча слушали рассказ донца. Он был смугловат лицом, волосы стриженные, борода небольшая, окладистая, роста среднего. Одет был в китайчатый бешмет и в желтых сапогах. Когда он закончил, кто-то спросил:

– А вы уверены в том, что задумали?

– Еще как! – дружно отвечали приехавшие.

– То, что задумал ты сделать со своими друзьями, есть дело политическое и противоправительственное, – тихо проговорил атаман.

– Крепостное право незыблемо в государстве Российском. Еще гребенцы давние бежали сюда от него. Да и мы не от лучшей жизни здесь оказались, – оглянувшись на казаков, сказал атаман.

– А где же наши казачьи права, взять хотя бы: «С Дону выдачи нет». Все попрано, – сказал донец и стал рассказывать о событиях в Моздокском полку.

– Вот, видите, и здесь на Тереке вольницу прибирают к рукам, – в один голос заявили донцы. – Как будем жить, казаки?

– Пока по-старому, а там, как Бог подскажет, – отвечали станичники. – Казаки всегда нужны государству.

– Да, пока казаки будут идти на уступки, добрые намерения хороших людей будут напрасны, – заявил сотоварищ донца, на что атаман ответил:

– Сладки ваши речи, но нам с вами не по пути. – И уже твердо, по-начальственному, спросил бородача:

– А ты кто будешь?

– Емельян я, сын Иванов, – просто, но твердо ответил донец.

Вскоре моздокский комендант, плац-майор Повесткин рапортом сообщал по команде:

– Емельян Пугачев прибыл в станицу Дубовскую и зачислен казаком в Терско-Семейное войско.

Но Пугачев долго в войске не остался. Из станицы Дубовской Пугачев перебрался на жительство в станицу Ищерскую и здесь среди только что переселившихся казаков развернул антиправительственную пропаганду.

Однако казаки наивно верили, что императрица не знает об их бедственном положении и, что узнав, она непременно поможет им.

На очередном казачьем Круге станиц Ищерской, Наурской и Галюгаевской они стали обсуждать этот вопрос.

– Надо написать жалобу императрице, – говорили одни.

– О чем? – говорили другие.

– О том, чтобы жалованье и провиант нам выделялся, как в Терско-Семейном войске. И вовремя.

– Полковник Савельев вам покажет, как жаловаться, – предупреждали старики.

– Что, опять батожьем будет учить?

– А вы как думали?

– Не посмеет.

И долго бы шли дебаты, если бы кто-то не задал вопрос:

– А кто поедет в Петербург?

– Я поеду, – вызвался Пугачев. – Если вы меня делегируете, я готов поехать в столицу и передать императрице прошение.

Казаки согласились. Они собрали ему на проезд деньги и вручили ему грамоту, где излагали свои жалобы и прошения. Но это было не на руку командованию полка, и Пугачев 8 февраля 1772 года при выезде из Моздока был задержан и доставлен в военную комендатуру.

Уже на следующий день есаул Агафонов рапортом докладывал полковнику Иванову: «На допросе Пугачев показал, что зовут его Емельян Иванов сын Пугачев, родился в Зимовейской станице и служил до 1771 года в Донском войске. В декабре 1771 года он бежал на Терек и остановился в станице Ищерской, где, отдохнув у малороссиянина Харитона, направился в Дубовскую станицу. Здесь он явился к атаману Павлу Татаринцеву и просил о зачислении его казаком в Терско-Семейное войско, с жительством в станице Дубовской. Татаринцев удовлетворил просьбу Пугачева, однако позднее он был отпущен в станицу Ищерскую, где атаманы и старики просили его, чтобы он взял на себя ходатайство за них о испрошении в государственной военной коллегии к произвождению денежного жалованья и провианта против Терско-Семейного войска казаков».

– При обыске у Пугачева изъяли: печать свинцовую «под видом Донского войска», прошение казаков, билет и деньги, – докладывал Агафонов.

В Моздокской тюрьме Пугачев пробыл только пять суток, а затем бежал с охранявшим его солдатом Венедиктом Лаптевым. Извещая о побеге Пугачева из тюрьмы, плац-майор Повесткин доносил полковнику Иванову: «Сего числа (13 февраля) по полуночи в 9 часов, выпросись у часового 1-й роты солдат Венедикта Лаптева Донского войска казак Емельян Пугачев, который содержался на гауптвахте, и из-под часов сих, видимо, согласясь, бежали». Далее сообщались приметы Пугачева и солдата Лаптева. О бегстве Пугачева сразу объявили во всех казачьих городках и станицах, но его не нашли, и только через год он появился на реке Урал грозным предводителем крестьянского восстания, всколыхнувшего многострадальную крепостную Россию. Далекие отзвуки суровой войны доходили до берегов вольного Терека. Однако, несмотря на брожение и недовольство, выступления казаков не произошло.

 

Глава II

Планы Потемкина и реальность

1

В пять часов утра, когда за окнами еще была темнота, новый генерал-полицмейстер Чичерин заставал Екатерину с первой чашкой кофе в руках. Следовал доклад о базарных ценах. Самое насущное – хлеб, дрова, мясо, рыба. В случае повышения цен Екатерина сразу приказывала:

– А куда смотрит полиция? Если кто вздумает продавать хоть на копейку дороже, таких наживщиков штрафовать жестоко…

Так полицейскими мерами она удерживала стабильность цен на столичных рынках. Затем появился генерал-прокурор Вяземский, и она спросила, как обстоят дела в Тавриде.

После поражения крестьянской войны под предводительством Е. И. Пугачева в 1773–1775 годах царское правительство начинает проявлять особый интерес к освоению и захвату южных плодородных земель, особенно за счет захвата земель в Северном Причерноморье и в Приазовье. Осуществлению этих планов способствовали и внешнеполитические успехи России. Первая русско-турецкая война при Екатерине закончилась в 1774 году Кучук-Кайнарджийским «вечным» миром. По нему Россия добилась провозглашения независимости от Турции Крымского ханства, подтверждались древние права на Кабарду, а также по соседству с кубанскими владениями крымского хана Россия имела теперь обширную область, простирающуюся между реками Доном и Еей. На территории казацкой Новослобожанщины, Славяно-Сербии, пограничной Украины, вплоть до Кубани раскинулось Новороссийское наместничество – Новороссия. Здесь под началом правителя Новороссии, всесильного фаворита Екатерины Григория Потемкина, развернулось бурное строительство.

– Так что же сообщают с Новороссии? – переспросила императрица.

– Жалуются на него помещики, сообщают, что по разрешению светлейшего земли тамошние раздаются бесплатно.

– И что же он им отвечает?

– Им бы, дуракам, не беглых у меня сыскивать, а по доброй воле селить мужиков в местах новых. Земли Таврические, кои ныне копейки стоят, через полвека доходы миллионные приносить будут. Хватятся потом, да поздно будет.

– Это он верно подметил, – заметила Екатерина, – я ему верю.

И действительно деятельность Потемкина была наяву. Екатерина гордилась им. Южные земли наполнялись людьми, росли города, сельские поселения. Прокладывались дороги, задымили первые фабрики, сошли со стапелей Херсона первые русские корабли, построенные для Черного моря.

Потемкин полюбил этот край. В злобе на негрубое, но твердое отстранение от ложа императрицы Потемкин переключил свою бешеную энергию на эти земли. Он решил убедить царицу, доказать делом, что вернее у нее друга нет. Друга не бездельного, а пекущегося о ее благе, расцвете Отечества.

– Она мне земли и крепостных жалует, а я ей этот цветущий край преподнесу, – делился он с приближенными.

Но как дело показать? Все только начинается, строится, в лесах стоит. Умело надо показать. Убедить царицу, разжалобить, растопить в любви и преданности. Сказать, что только ее воля, сила, мудрость, предвиденье и разум позволили осуществить столь великое дело. И он пишет ей:

– Я, матушка, прошу воззреть на здешнее место, как на такое, где слава твоя оригинальная и где ты не делишься ею с твоими предшественниками. Тут ты не следуешь по стезе другого.

Потемкин знал, как завидовала Екатерина делам Петра. «Здесь же Великий не успел, руки на Балтике двадцать один год были связаны», – размышлял Потемкин. Он требовал широкого размаха во всем. Обратил он свое внимание и на Северный Кавказ.

2

В 1777 году князь Г. А. Потемкин представил императрице Екатерине докладную записку с конкретным планом освоения Северного Кавказа и Предкавказских степей. По этому плану предполагалось сомкнуть линию от Азова до Моздока путем строительства по этой линии укреплений и заселения ее новыми поселенцами – казаками.

– С осуществлением этого плана, – утверждал Потемкин, – России представится возможность отделить «разного звания горских народов, от тех мест, коим нашим подданным пользоваться следует»…

По поручению Потемкина генерал Якоби совместно с подполковником Генерального штаба Германом, осмотрели предполагаемую Линию, условно названную Азово-Моздокской, и представили проект ее заселения. Эта Линия должна пройти от Моздока по рекам: Малке, Куре, Золке, Подкумку, Карамыку и Каласу и далее по землям войска Донского, через крепость ев. Дмитрия (нынешний Ростов-на-Дону) и до Азова.

Потемкин ощущал себя вроде Колумба, открывающего для Отечества новую Америку, хотя при дворе, в коллегиях и в сенате открыто говорили, что все начинания Потемкина – мыльные пузыри, прожектерство.

– Это он нарочно придумывает, чтобы казну грабить, – утверждали помещики севера России, проклиная его.

А он, в свою очередь, убеждал Екатерину в противоположном.

– Дабы вздорные слухи пресечь, матушка, ты как хочешь, а я тебя в Тавриду и на Кавказ выманю, и ты своими глазами убедишься, – говорил он ей.

Екатерина утвердила проект Потемкина, так как он сумел ее убедить, что Терская линия, заселенная мужественными и лихими терскими, гребенскими и моздокскими казаками, хотя и представляла из себя весьма серьезную защиту со стороны Чечни и Дагестана, однако заслоняла лишь незначительную часть русской границы, она оставляла совершенно открытыми обширные пространства между Моздоком и Азовом, где свободно проходили хищные толпы закубанских черкес и татар, беспокоивших набегами не только Волгу и Дон, но даже и отдаленные пределы Воронежской губернии.

Для заселения свободных земель к запалу от Моздока туда переселили хоперских и остатки – семьсот семей (свыше 4500 душ) волжских казаков. Казаки уходили с насиженных мест крайне неохотно, порой оказывали прямое противодействие, и только принуждаемые силой, они шли осваивать новые земли на далеком для них Северном Кавказе.

Генерал Якоби, бывший в то время астраханский военный губернатор, приказал двигаться волжцам прямо к урочищу Бештамак при слиянии Малки и Терека и расселиться по станицам, получившим названия: при урочище Бештамак – Екатерининская, на реке Куре – Павловская, на реке Золке – Марьевская, у слияния Куры и Подкумка – Георгиевская и на реке Карамыке – Андреевская. В каждую станицу было поселено по сто казаков, из которых и был образован Волжский казачий полк.

Для удобства управлением Предкавказскими землями Указом Екатерины от 5 мая 1785 года было образовано специальное Кавказское наместничество в составе Кавказской и Астраханской губерний, из коих, – как говорилось в Указе, – первой принадлежать будут 6 уездов, а именно: Кизлярский, Моздокский, Ставропольский, Екатериноградский, Георгиевский и Александровский.

Центром наместничества и области была объявлена станица Волжского полка Екатерининская, с переименованием ее в город Екатериноград.

Наместником был назначен Павел Сергеевич Потемкин – троюродный брат светлейшего.

Надо было быстро наладить управление, а для этого устроить губернский город. Кавказ бурлил. Люди были обеспокоены, что русские, посулив обменную торговлю, слово не держали. Негде было купить соль, холст, ситец.

– Неужто к туркам или персам идти на поклон? – раздавалось в аулах.

И Потемкин, чтобы не разочаровать казказцев, решает построить губернский город – центр наместничества на берегу пограничной реки Малки.

3

Степь. Взгляду не на чем задержаться. В зыбком зное иногда извивается нагретый воздух. Группу выехавших из Астрахани чиновников и специалистов во главе с землемером Костылевым то обгоняла карета какого-то озабоченного генерала в сопровождении казаков, то они сами обгоняли идущих ровным строем солдат или проносились мимо медленно ползущей колонны оборванных рекрутов. В стороне тащились телеги с ребятишками и бабами.

Сухо, знойно, жарко! Ах, как хотелось землемеру Костылеву побыстрее ощутить прохладу Терека, услышать шум леса, о которых ему рассказывал генерал Якоби. Костылев немало построил домов, крепостных сооружений. Теперь же ехал с надеждой все свои знания и опыт приложить на строительстве нового города, который замышлялось построить на месте слияния двух полноводных на Кавказе рек – Терека и Малки.

– Это будет город предгорий и степи, – говорил, напутствуя его в Астрахани, генерал.

Впереди показалась гряда кавказских гор. Слева мелькнула и легла ровной лентой река. Остановились у родника, вытекающего прямо из ее берега. На несколько минут, не отрываясь, поеживаясь и кося глазом, припали к деревянным колодцам, наполненным водой, кони. В стороне стояли, покорно пережидая, волы, нагруженные инструментом. Невдалеке шла перебранка солдат с рекрутами, стремившимися прорваться к роднику. Унтер-офицер громким ругательством утихомирил толпу, и уже извиняюще объяснительным тоном обратился к офицерам:

– Водопой, господа… Силы тут вроде на исходе. Но конечный пункт нашей поездки уже недалеко.

И впрямь, скоро впереди показалась станица. Выделялись строящиеся казармы, склады. Везде горы бревен, штабели досок. Приехавшие рассредоточились, кто поехал смотреть стройку, кто увидел знакомых и пристал к ним, а Костылев с несколькими специалистами направился в комендантскую, где должен быть сам наместник. Тот принял его в доме, который отличался от прочих красотой отделки и основательностью. Адъютант величественно указал на дверь. Костылев четко зашел, приготовился представиться и в нерешительности остановился.

– Входи! Входи! – раздалось из глубины комнаты.

Одетый в турецкий халат, крепкий, с коротко подстриженной головой, молодцеватый мужчина оторвался от толстой книги, внимательно посмотрел на него и, махнув рукой, указывая на стоящее рядом кресло, сказал:

– Параду не держу. Входи без докладу. Знаю, прислан город строить. Давай отобедаем, а потом думать будем.

Угостив прибывших обедом, Потемкин придвинул к Костылеву толстый альбом, где Петербургские зодчие по его личному заказу нарисовали проект города.

– Светлейший задумал Екатеринослав второй столицей, а мы здесь поскромней, но тоже должны жемчужину создать, – восторженно сказал Павел Сергеевич. – Хочу, чтобы стал он среди неоглядной степи, как символ преобразующего начала на Кавказе!

– Понимаю, понимаю, – робко ответил Костылев, заглядывая в проектный альбом.

– Город должен быть для торговли и военных дел приспособлен, а вперед всего для коммерции, – заметил Потемкин, передавая чертежи Костылеву. Последнее слово он особо выделил голосом. Чувствовалось, этот род деятельности он ставил выше других.

– Я пригласил сюда инженеров, – продолжал наместник, – но хочу, чтобы ты их возглавил. Так что устраивайся и завтра приступайте, планируйте и стройте. Чтобы было красиво, – как о давно решенном сказал он Костылеву, и они вышли на улицу.

Костылеву простота и неравнодушие наместника понравились. Он поинтересовался, как дела со строителями, работниками и мастерами.

А сюда уже согнали солдат инженерных войск, которых разместили в палатках. Привезли горы инструмента для землекопов, каменщиков, плотников, столяров, печников и кровельщиков. Костылев заметил, что лагерь окружают сотни подвод. Тут же паслись лошади. А возле комендантского дома разместились сотни три казаков.

– Мой конвой, моздокцы, гребенцы и терцы, храбрые ребята, охранять нас будут! – с гордостью заявил Потемкин. А караул несет полк астраханских драгун и моздокские артиллеристы, кроме того, кабардинский пехотный полк, моздокский и волжский казачьи полки приведены в боевую готовность.

4

Такая предосторожность была предпринята не случайно. Непредвиденные события нарушили обычное течение жизни и деятельности Кавказской линии. В Чечне появился человек, попытавшийся сплотить против России не только разрозненные племена своей родины, но и всех горцев северного склона Кавказского хребта. Это был уроженец Сунженского аула Алды, мистик Ушурма, выступивший на поприще религиозного проповедничества под именем шейха Мансура.

Принадлежа к последователям шариата, то есть мистического мусульманского учения о пути к познанию истинного Бога, шейх Мансур проповедовал удаление от света, воздержание и нравственное самоусовершенствование. Проповедничество это по существу своему было вначале чуждо политических целей и направлялось исключительно к возвышению религиозного чувства у последователей шейха – мюридов (учеников). Последние, однако, добросовестно стремясь по пути совершенства, впадали обыкновенно в такую фанатическую экзальтацию, которая неудержимо рвалась наружу в форме какого-либо религиозного подвига. А таким подвигом, одновременно угодным Богу и близким сердцу воинственного горца-мусульманина, являлся, конечно, газават.

Шейх Мансур, выступив в роли вероучителя, сперва проповедовал братскую любовь между всеми людьми. В Чечне его стали считать посланником Магомета, явившимся на землю для возвещения новых истин пророка. Но, проповедуя любовь и братство, Мансур говорил, что братья между собою – только его последователи и что «неверных», под этим словом он подразумевал русских, следует беспощадно истреблять, а имущество их брать себе. Это был уже призыв к грабежу и насилию. Горцы живо откликнулись на него, тем более, что Мансур распустил слухи, будто на помощь к ним во время войны с русскими явятся войска из Стамбула.

И вот, разрозненные до этого племена Чечни, под влиянием зажигательных проповедей Мансура, объединились в идее священной войны и предались ей тем более охотно, что погромы, произведенные в чеченских аулах перед этим, живо возбуждали в чеченцах чувство кровавой мести. Влияние имама росло и распространялось с каждым днем. К нему спешили вооруженные толпы из Кабарды, кумыкской плоскости, ущелий Дагестана, увлекаемые уже не столько религиозными побуждениями, сколько жаждой грабежа и добычи. Волнение быстро передавалось от одного горского племени к другому, и вскоре вся граница от Каспийского моря до Черного задымилась пожарищами хищнических разгромов.

Отправленный против Мансура отряд полковника Пьери был разбит. Правда, разбит был отряд не в открытом бою, а при возвращении на Линию через леса Чечни. Главной причиной поражения явилось то, что одним из первых был убит Пьери и тяжело ранен командир кабардинского батальона майор Комарский. Потерявшие начальников солдаты смешались, а чеченцы, заметив это, усилили натиск. Погибло восемь офицеров, более четырнадцати солдат и пропало без вести более полутораста. Горцам достались и два орудия.

Воспользовавшись своей нечаянной победой, Мансур склонил на свою сторону Кабарду и вместе с кабардинцами ударил на укрепление Григориополь, в котором стоял батальон пехотинцев во главе с подполковником Вреде. Вероятно, он рассчитывал и здесь одержать верх и таким путем увеличить свой авторитет. Но Вреде сумел прогнать его, и тогда тот кинулся на Кизляр. Пять раз кидались горцы на приступы Кизляра, и каждый раз были отбиваемы с огромным уроном, в конце концов, отброшены за Терек томским полком и казаками. Особенно отличились при отражении штурма гребенские и терские казаки, что особенно бесило горцев.

Неудача под Кизляром расхолодила чеченцев настолько, что они оставили Мансура, зато кабардинцы приняли его у себя с восторгом. С ними Мансур бросился на Наур и Моздок, но взять их не смог. Но разраставшееся движение приняло опасный характер. Незначительные, в сущности своей, победы горцев поднимали их дух, разжигали на дальнейшую борьбу с русскими, а в это время России уже грозила вторая турецкая война, и возмутившиеся горцы могли отвлечь русские военные силы от европейского театра войны.

– С Мансуром надо покончить во что бы ни стало, – приказал Потемкин командиру стоящего в Кабарде полка полковнику Нагелю.

– Не помешало бы усилить полк, дело-то серьезное, – ответил тот.

– Даю вам еще два эскадрона астраханских драгун, полк казаков-моздокцев и три сотни донских, гребенских и терских казаков.

– А казаки, это кстати, – радостно сказал Нагель, – с этими молодцами мы его быстро прищучим.

Началась погоня. Первая встреча произошла под Моздоком. Пять часов длился отчаянный бой и закончился, когда наступила темнота. Победителем в нем ни одна сторона не стала, однако Мансур отвел свое войско. Началось преследование. Но неожиданно чеченцы, тавлинцы, кабардинцы и кумыки окружили отряд. Над ними реяло священное знамя пророка. Обезумевшие от фанатизма муллы поджигали их в бой. Самое отчаянное нападение произвели лезгины-тавлинцы. Русским пришлось этих удальцов, кинувшихся на них в шашки, принять на штыки. С чеченцами и кабардинцами отряд управился сравнительно легко, но грозную опасность представили кумыки. Их была масса. Они придумали приспособление особого рода – подвижные щиты, благодаря которым на них не действовал ни ружейный, ни орудийный огонь. Эти воины надвигались на небольшой отряд, грозя раздавить его. Спасло отряд лишь правильное руководство Нагеля и его быстрая реакция.

– Казаки, зайти противнику в тыл с флангов, – отдавал он команды.

– Солдаты, в штыки!

В самый критический момент весь отряд, по его команде, кинулся на тучи врагов. Наступавшие были смяты и бежали с поля боя. От почти неизбежного плена Мансура спасла только быстрота коня.

5

А в это время в урочище Бештамак вовсю кипели работы по строительству нового губернского города. Прошло чуть больше года, как инженер Костылев произвел разбивку мест, а сколько понастроено. Даже не верится, что совсем недавно здесь шумели только камыши.

Дом генерал-губернатора смахивает на настоящий дворец, он состоит из пятидесяти комнат, вице-губернатора – из девятнадцати, директора экономии – из четырнадцати, дом советника таможенных дел – из семи.

Белокаменный город, выросший на берегу Малки, подобно кораблю, плыл в зеленом степном море, берегами которого на южном горизонте была сизая горная цепь Большого Кавказского хребта с царственной льдисто-серебристой папахой Эльбруса.

В связи с ожиданием приезда на открытие императрицы или светлейшего графа Г. Потемкина заказали в столице проект Триумфальной арки, а пока воздвигли легкие ворота с вензелями буквой Е. Но ни императрица, ни светлейший не приехали. Только через год Екатерина решится посетить юг России, чтобы лично посмотреть деяния своего бывшего фаворита. При въезде в Херсон в честь ее будет воздвигнута Триумфальная арка с надписью на греческом языке: «Дорога в Византию». Посетит она Бахчисарай – сердце Тавриды, Севастополь, где великий князь, граф Г. А. Потемкин представит ей воочию тридцать кораблей новорожденного флота Российского – Черноморского.

Здесь она скажет, низко кланяясь и вручая Потемкину пальмовую ветвь:

– Это тебе, друг мой, за Тавриду! И отныне велю вовеки зваться тебе князем Потемкиным – Таврическим.

А на открытие города Екатеринограда из столицы приехали сенаторы Александр Романович Воронцов и Алексей Васильевич Нарышкин.

Священник освятил генерал-губернаторский дом и присутственные места. Сенаторы передали П. С. Потемкину деньги для благоустройства уездных городов и раздачи бедным. Прошел парад войск местного гарнизона.

Когда мимо гостей ровными рядами на своих сытых резвых конях пошли гребенцы и терцы, Воронцов спросил у Потемкина:

– С Мансуром покончили?

– От Кизляра его отбили, а под Моздоком наголову разбили, – ответил тот.

– А где же он сейчас?

– Мансур, несмотря на это поражение, не унялся. Он убежал за Кубань и с помощью турок, занимающих крепости по черноморскому берегу, поднимает на русских закубанских горцев.

– Не забывайте, его обязательно надо унять, – подчеркнул Воронцов.

– Да уж куда забывать. Светлейший это постоянно держит на контроле, – ответил Потемкин. – Мне бы только встретиться с Мансуром, и я выполню волю светлейшего.

В это время стоголосый казачий хор ударил песню:

С четырех сторон раздались пушечные залпы. В Екатеринограде началось праздничное гулянье.

Но вскоре из Петербурга последовало указание наместнику в первую очередь заселить тракты от Царицына до Линии и от Линии до Черкасска – столицы войска Донского. На этих трактах Маджарском и Черкасском велено было построить почтовые станции через 15–20 верст, иметь на них постоялые дворы для отдыха воинских команд, караванов с военными грузами, господ, едущих на Линию и дальше в Закавказье.

И вновь под руководством П. С. Потемкина закипели работы. В Сергиеевке, что южнее Алек-сандровска, поселили 250 отставных солдат, восточнее крепости Павловской в с. Сабля – 100 и 150 восточнее Малки.

Переселенцы из центральной России построили на тракте села: Медвежье, Преградное, Летницкое, Безопасное, Ново-Троицкое, Донская Балка, Ореховка, Грушевская. Желающих переселиться было много, но селили не всех, а лишь тех, у кого в семье было не менее четырех человек взрослых, непременно было две лошади и телега, так как, кроме работы в своем хозяйстве, они должны были выполнять дорожную повинность, содержать в исправности мосты, переправы, выставлять лошадей для перевозки вещей – военных команд и арестантских партий. Переселение шло вовсю, и к 1790 г. в Кавказской губернии будет уже 34 поселения с населением около 40 тысяч душ.

Но неожиданно П. С. Потемкина отзывают с Кавказа. Сообщалось, что он пожелал отправиться в действующую армию под Очаков – помогать воевать своему троюродному брату Григорию Александровичу Потемкину, ставшему генерал-фельдмаршалом и президентом Военной коллегии.

Так это было или иначе, но ходил и такой слух. Когда в Персии шах и ханы из-за власти стали свергать и резать друг друга, Потемкин плеснул масла в огонь вражды: кое-кого из молодых ханов обнадежил, что в нужный момент поможет. Два брата хана, потерпев поражение в борьбе за власть, через Каспийское море решили бежать в Россию. Старший отправился в Астрахань, а младший Сали-хан пристал на шаланде в устье Терека, надеясь найти приют в Кизляре.

– Что делать? – запросил наместника комендант. – Как поступить?

– Принц окружен телохранителями и везет с собой драгоценности, – сообщал он.

Чтобы скрыть связи с заговорщиками в Персии и замести свое подстрекательство, Павел Сергеевич дал указание: принца и свиту потопить, а драгоценности – России. Так и было сделано. Драгоценности привезли в Екатериноград. Глаза наместника при виде их разгорелись, и он часть их утаил. Бриллианты он подарил молодой жене, а то, что осталось, отправил в Петербург.

Но обо всем этом прознал генерал-фельдмаршал князь Потемкин и заставил его написать прошение императрице о желании участвовать в войне с турками. Так алчность зачеркнула все доброе, что им было сделано. Его проект «Создания самостоятельного управления на Кавказе» приписали обер-прокурору сената князю Вяземскому, план заселения Предкавказья государственными крестьянами присвоила Коллегия внутренних дел во главе с графом Кочубеем. Развитие дружественных связей с народами Кавказа, в частности заключение Георгиевского трактата между Россией и Грузией – это якобы дело светлейшего Григория Александровича Потемкина.

После отбытия Павла Сергеевича на фронт, командующий на Линии и офицеры штаба сразу ополчились на его любимое детище – Екатериноград.

– Не пригоден он для губернского правления, – сообщал в столицу командующий.

– Нет квартир для чиновников, далеко отсюда до сел, станиц и уездных городов, а за рекой Малкой сразу горские аулы, готовящиеся к нападению, – в один голос твердили офицеры.

Доводов приводилось много, и сенат распорядился перевести губернское управление в Астрахань, а временную штаб-квартиру иметь в Георгиевске. Позднее упразднили и правление Екатериноградского уезда, передав эти функции Моздоку и Георгиевску. Потемкин в Очакове возмущался:

– Да разве можно Кавказское губернское управление переводить в Астрахань?

И действительно, руководство губернией сразу ослабло. Чиновники ездить на Линию стали все реже. Оперативно решать вопросы заселения новой линии крестьянами и казаками было нельзя. Да и в Петербурге забеспокоились, что это может сократить сбор налогов в казну и расстроить финансы.

Но новый главнокомандующий на Кавказе генерал Гудович, заменивший Потемкина, убедил императрицу в целесообразности переселения. Она повелела снять все ограничения.

Перед отъездом П. С. Потемкина с Кавказа произошло еще малозаметное, но знаменательное событие. Большое количество запорожцев, разогнанных в 1775 году из Днепровской Сечи и ушедших было в Турцию, при начале войны возвратились в русские пределы и попросили позволения поселиться в Прикубанье. Им это было позволено, и переселившиеся запорожцы образовали из себя Черноморское казачье войско. Новым поселенцам было оказано высокое доверие, они получили много льгот и с первых же дней стали оправдывать возложенные на них надежды. Первым кошевым атаманом черноморцев стал знаменитый Хорько Чепега, впоследствии генерал-майор, с не менее знаменитым войсковым писарем Антоном Головатым.

Черноморские казаки стали верным оплотом русского могущества на Кубани и Черноморском побережье – настолько надежным, что правый фланг общекавказской военной линии явился как бы самостоятельно действующим, и центр тяжести всей борьбы с воинственными кавказскими племенами стал переходить на левый фланг.

В русско-турецких войнах того времени терцам пришлось не раз побывать в турецком Закубанье и между прочим три раза под сильной турецкой крепостью Анапой. Первое их появление произошло в 1788 году под руководством генерал-аншефа Текели и носило характер усиленной рекогносцировки. В этом походе принимали деятельное участие моздокцы, волкцы, терцы и гребенцы, особенно отличившиеся в бою с турками и черкесами под предводительством Мансура в верховьях реки Убыни. Разгром противника был полный, но Мансур опять успел спастись от плена и укрылся в Анапе. Ранней весной следующего года генерал Бибиков с отрядом попытался овладеть Анапой, но поход оказался крайне неудачным. Только через два года генерал Гудович с отрядом в десять тысяч человек осадил Анапу и взял ее штурмом. Не спасли крепость ни особо выгодные природные условия, ни образцовые оборонительные укрепления с мощной артиллерией, ни фанатически настроенный пятнадцатитысячный гарнизон.

Разделив отряд на четыре колонны, Гудович в полночь с 21-го на 22-е июня двинул три из них на приступ, а четвертую, под командованием генерала Загряжского, поставил с противоположной стороны лагеря заслоном против нападения черкесских отрядов, оказывавших активную помощь осажденной крепости. В эту колонну и попали славные терцы. Когда штурмующие уже ворвались в крепость, то восемь тысяч черкес, высыпав из соседних горных ущелий, ударили вдруг на горсть казаков, стоявших впереди отряда Загряжского.

Завязался кровавый бой.

– Отменно храбрые гребенские и терские казаки не подались ни шагу назад, – доносил Гудович по команде. – Поддержанные таганрогскими драгунами, ударившими черкесам во фланг, казаки перешли в наступление и окончательно опрокинули противника.

Отдавая должное лихости казаков, Гудович писал императрице Екатерине:

– Гребенские казаки, отменно храбрые, хорошо стрелять умеющие и для здешнего горского края полезны: можно оных почесть конными егерями. Они и в прошедший поход под Анапой везде себя особливо отличили.

Взятие Анапы – очага волнений, интриг и пленения Мансура, окончательно сломило турок и подавило вызванное ими восстание горцев.

Через пять лет терцы уже действуют на противоположной стороне Кавказа – на побережье Каспийского моря, в Дербенте, Баку и в далекой Муганской степи. Они принимают участие в славном походе графа В. И. Зубова на Персию. 19 декабря 1795 года авангард отряда, в котором было более пятисот терцев, под командованием генерала Савельева, бывшего командира Моздокского полка, был двинут из Кизляра к Таркам и далее. В составе главных сил Зубова было кроме того две тысячи казаков. Недолго длилась осада Дербента, в которой отличились гребенцы и волкцы. 10 мая крепость сдалась, и графу Зубову поднесены были серебряные ключи от города. 13 июня отряд занял Баку, и на зимовку казаки расположились в Муганской степи на правом берегу Куры, через которую переправились 21 ноября. Но поход этот оказался бесполезным, так как со вступлением на престол императора Павла, зимой того же 1796 года, частям отряда было приказано возвратиться на Линию.

Весной 1802 года генерал-лейтенант Кнорринг, назначенный начальником Кавказского края, отправляясь в недавно присоединившуюся к России Грузию, сформировал на Линии семисотенный сборно-линейный казачий полк, который взял с собой в виде конвоя. С этих пор началась постоянная служба терцев в Закавказье, как при главном начальнике края, так и участвуя во всех крупных и во множестве мелких сражениий, причем везде и всюду они отличаются с самой лучшей стороны. Пока в силах был казак нести тяготы походной и боевой жизни, до тех пор состоял в строевой сотне и постоянно бывал в самых различных командировках.

 

Глава III

Военно-Грузинская дорога

1

С присоединением Крыма и Кубани Россия получила полную возможность общаться с народами горных районов Большого Кавказа и Закавказья. 24 мая 1783 года в Георгиевске было подписано соглашение между Россией и Грузией, по которому Грузия, по просьбе царя Ираклия, принималось в русское подданство. Одновременно обращаются с просьбой о защите и покровительстве имеретинский царь Соломон и азербайджанский владетель Фатали – хан Кубинский.

Историческая ситуация на Кавказе принципиально изменилась. Если до этого у России на всем юге была лишь одна надежная опора – мусульманская Кабарда, то отныне ее роль значительно выгоднее могла собой заменить Грузия – единоверно – христианская. Вероисповедание, как известно, в то время оставалось одной из важнейших статей межгосударственных отношений. Складывалась необыкновенная ситуация: Грузия, находясь в Закавказье, была, с точки зрения веры, а значит, во многом и на деле, целиком обращена к Санкт-Петербургу, тогда как Кабарда, будучи на Кавказе, молилась Богу, располагаясь к русской столице спиной, в прямом и переносном смысле, а лицом – к Мекке, точнее к Турции.

На основании соглашения с царем Ираклием II русским командованием предпринимаются меры к улучшению связей с Грузией. Единственный путь по берегу моря, через Дербент, находился под контролем дагестанских владельцев, не всегда признававших власть России. Ясно, что этот путь был опасен и ненадежен. Другой проходил через Кабарду. Главный Кавказский хребет и был возможен только для пеших и одиночных всадников.

Тогда для обеспечения надежной связи с Закавказьем решено было расширить и улучшить второй путь – через Кабарду и главный хребет. С этой целью в 1783 г. по приказу генерал-поручика П. С. Потемкина восемьсот русских солдат, совместно с жившими там осетинами, начали работы по расчистке дороги.

– Работы продвигались настолько успешно, – сообщал в столицу Потемкин, – что к концу года два батальона егерей с четырьмя орудиями и колесным обозом свободно прошли в Тифлис для защиты царя Ираклия II.

Вслед за ними и сам Потемкин без затруднений приехал в Грузию восьмериком в коляске.

В 1784 году по пути из Моздока к Дарьяльскому ущелью были построены для охраны безопасности движения русские военные укрепления, давшие дороге имя Военно-Грузинской. Одно укрепление решено было поставить у самого входа в Дарьял для закрытия входа в это ущелье.

– На строительство этой крепости обратите особое внимание, – напоминали Потемкину из столицы, – она будет выполнять особое стратегическое назначение.

Поэтому, поручая строительство будущей крепости полковнику Нагелю, Потемкин напоминал ему:

– При выборе места обратите внимание в первую очередь на окружающий рельеф, который бы при необходимости открывал возможности для использования военного маневра в случае нападения противника и создания необходимой обороны, а также на наличие источников воды, пастбищ, дорог и т. д.

29 апреля 1784 года Селенгинский полк и два егерских полка, с присоединенными к ним 70 гребенскими и 70 терско-семейными казаками вышли из Моздока, и 6 мая 1784 года на девственной долине у самого Терека «после торжественного молебствия и водоосвящения, при громе пушек, заложили четвертое укрепление – крепость, которую императрице Екатерине угодно было наименовать громким именем “Владикавказ”».

Строительство укреплений по линии от Моздока и до Владикавказа проходило в благоприятной военной обстановке. Военное выступление кабардинских князей против строительства Моздока и требований о выдаче беглых подвластных людей закончилось в 1779 году их поражением. Народ их не поддержал, и в битве тогда сражались одни князья со своими вассалами, уорками и узденями. Генерал Якоби продиктовал условия побежденным феодалам, и они их безоговорочно приняли.

Основное содержание этих условий сводилось к следующему: кабардинские феодалы признают себя подданными русской императрицы, покоренными силой оружия, и в случае измены, возмущений, нарушения клятвы кем-либо из владельцев, подданные его тотчас получают свободу и делаются свободными. За причиненный ущерб они должны заплатить 10 тысяч рублей и 12 тысяч голов скота. Сверх того они не имеют права ни с кем воевать без разрешения русского правительства, которое, в свою очередь, будет защищать их от нападений соседних с ними народов.

Отказываясь от всяких притязаний на земли, занятые под русские укрепления, владельцы признавали реку Малку границей своих владений, а территория от станицы Екатериноградской и до входа в Дарьяльское ущелье по Тереку, ранее принадлежавшая владельцам Большой Кабарды, теперь «по праву войны» отходила к России, а следовательно, «владельцы не должны ни роптать на водворение поселений, ни требовать вознаграждения за землю». Хотя позже князю Хату Анзорову будет выплачено вознаграждение за земли, занятые под станицы Пришибская, Котляревская и Александровская, в сумме 18510 рублей серебром.

Потеря этих земель лишала многих кабардинских феодалов безраздельного насилия и грабежа многих горских народов, особенно осетин и ингушей.

Расставив по всей Линии посты, русское военное командование установило тем самым контроль над центральным предгорьем и открыло дорогу осетинам и ингушам на плодородную равнину. Это движение сначала было робким и несмелым, но затем приняло массовый характер, и два народа, двигаясь на север двумя эшелонами оседали: осетины в большей части в районе крепости Владикавказ, а также на землях, примыкающих к городу с запада, а консолидация ингушского народа происходила в районе Назрановского укрепления. Так благодаря исключительной поддержке и бескорыстной помощи русского народа и его мощной боеспособной армии предки этих двух народов получили возможность спуститься с гор и предгорий на равнину и включиться в активную политическую, экономическую и хозяйственную деятельность.

2

С самого основания Военно-Грузинской дороги, ее безопасности уделялось самое пристальное внимание, т. к. она служила единственным путем, соединяющим Россию с Грузией. Боковых сообщений через Баку и Поти тогда не существовало, и потому охрана этого пути, как единственной коммуникационной линии, по которой двигались войска и ходили транспорты, составляла всегда предмет живейшей заботы русских главнокомандующих.

До Ермолова дорога шла от Моздока до Владикавказа по правому берегу Терека, в самом ближайшем соседстве с чеченцами. Он перенес ее по левую сторону и направил из Екатериноградской на Татартуб и Ардон. Расстояние выходило короче, но относительно безопасности дорога выигрывала не много. Военные посты, расставленные по ее протяжению, были не в состоянии вполне оградить ее от набегов, и чеченцы из-за Терека, а осетины из горных ущелий часто нападали на проезжающих.

Почтового тракта не было, он прекращался у Екатеринограда, откуда до Владикавказа проезжающие нанимали лошадей и отправлялись один или два раза в неделю с конвоем, который назывался «оказией».

От Владикавказа дорога шла через горы. Верст пять она шла по равнине, но потом совершенно исчезала в горных теснинах.

В Балте стоял казачий пост. Здесь из множества звонких ручейков с холодной кристальной водой, сбегающих с гор, разбегаясь в кусты, начинал свой путь Терек, как бы прячась в зелени густых, тенистых кустов и деревьев. За Балтой ущелье становится уже, и степенный Терек уже с ревом устремляет свои мутные волны через утесы, преграждающие ему путь.

За Ларсом, где расположен тоже казачий пост с подкреплением роты пехоты, начинается Дарьяльское ущелье. Солнце заглядывает сюда лишь на несколько часов. Сильный ветер дует постоянно, дорога часто покрыта туманом. За Дарьяльской тесниной начинается Хевское ущелье. Оно гораздо шире Дарьяла и в нем больше света. Здесь уже можно увидеть белую шапку Казбека. После переправы через Бешеную балку, снова начинается долина и по ней разбегается Терек.

И хотя принималось немало мер по охране дороги, случаи грабежей и убийств все учащались. Поэтому русское военное командование принимает решение укрепить границы по линии Военно-Грузинской дороги. На участке от станицы Екатериноградской и до Владикавказа решено было основать четыре казачьих станицы: одну на Пришибе, другую между Урухом и Минаретом, третью на Ардоне и четвертую на месте Архонского укрепления. Разбивку мест под станицы провел под наблюдением владикавказского коменданта полковника Широкова топограф прапорщик Горшков. Предварительно места под поселения были осмотрены лекарем Кавказского линейного батальона Правдиным и штаб-ротмистром Шидловским.

Правдин докладывал полковнику Широкову:

– Место между Урухом и Минаретом низменное, влажное, окружено с некоторых сторон горами, земля глинистая и чернозем, вода чистая и в достатке. Климат, как в стране гористой, постоянным не может быть.

Шидловский, осмотрев место для станицы Архонской, сообщал:

– Вода в реке Архонке вытекает из Кубанского ущелья и здорова, но зимой перемерзает, а для этого необходимо пустить более воды из Гизель-дона и углубить русло.

Место для станиц Ардонской и Пришибской по климатическим условиям было признано также здоровым. Представленный проект заселения указанной линии был утвержден и направлен для немедленного исполнения.

Линия предназначалась для заселения малороссийскими казаками, входившими в полки того же названия и сформированными из числа украинских крестьян и казаков специально для борьбы с польскими повстанцами. После подавления восстания 1-й и 2-й Малороссийские полки были переведены на Северный Кавказ. Один был размещен на Кубани, в другой в Кабарде. Из состава 2-го Малороссийского полка и предполагалось создать особый казачий полк и расселить его в станицах, получивших названия: Архонская, Ардонская, Урухская и Пришибская, а вместе они бы составили 1-й Владикавказский казачий полк. К семейным казакам этих Малороссийских полков было присоединено несколько сот казачьих семей «старолинейцев», солдатских из упраздненных военных поселений и переселенческих из губерний Черниговской, Харьковской и Воронежской. Для усиления 1-го Владикавказского казачьего полка военная администрация включила в штат полка четыре селения военных поселян: Владикавказское, Александровское, Николаевское и Погорелодубское (переименованное затем в Котляревское). Так возникла 105 верстовая Передовая Терская казачья линия, занятая восемью станицами шестисотенного 1-го Владикавказского казачьего полка.

Обозначив места для станиц в виде четырехугольника, казаки и присланные солдаты приступили к обнесению их рвами и брустверами с плетнем и колючкой и в то же время строили дома для женатых казаков и казармы для холостых.

В большинстве случаев станицы строились по одному общему плану. Прямые улицы рассекают станицу вдоль и поперек. Посреди станицы просторная площадь для сборов по тревоге, общественных сходов и Божьего храма. Со всех сторон линейная станица обычно окапывалась глубоким и широким рвом, по внутреннему краю которого насыпался окружающий станицу вал, увенчанный плетневой оградой с колючим терновником. С двух, а то и с трех-четырех сторон станицы устанавливались ворота. У ворот часовой и вестовая пушка. Впрочем, не только для вестей стояли пушки у ворот, частенько посылали они непрошеным гостям и более решительные приветствия. В промежутках от станицы к станице тянулся кордон – цепь сторожевых постов, между которыми в подходящих местах на ночь закладывались «секреты». Посты были конные и пешие. На каждом посту непременной его принадлежностью являлись вышки для часового, если было возможно, на кургане, кош (шалаш) или хатка для постовых. На конных постах была, кроме того, и плетневая конюшня. Весь пост обычно окружался рвом, валом и плетнем, так что постовые в случае крайности могли выдержать натиск и превосходящего противника.

Заметив прорыв неприятельской партии, постовые стреляли из пушки, если она была, зажигали «фигуру» – шест, обмотанный паклей, соломой, сеном или пропитанный дегтем, и скакали в ближайшую станицу с извещением о грозящей опасности. Помимо сторожевого дела, посты исполняли и обязанности летучей почты, перевозя казенные и частные пакеты вдоль линии.

Если донесение или приказание нужно было везти по его спешности без малейшего замедления, то к нему пришивалось орлиное или иное перо, и такой пакет получал имя «летучки».

Занимались казаки и хлебопашеством, садоводством и другими видами сельского хозяйства.

Командир полка полковник Ильинский в одном из своих приказов прямо указывал:

– Каждый казак обязан изыскивать способы к прокормлению себя и семейства своего, пещись о безопасности, и, сопрягая хозяйственный свой быт с военным, должен не только быть исправным воином-земледельцем, но должен со всею деятельностью заниматься скотоводством, пчеловодством, всякого рода ремеслом и промышленностью.

Но постоянная угроза набегов, нападений с убийствами, угоном скота и захватом людей в плен препятствовали правильным хозяйственным работам.

Каждое утро на разведку выбегали из станицы конные разъезды, чтобы «осветить местность». И только когда доносили эти разъезды, что кругом все спокойно и следов неприятеля не обнаружено, растворялись станичные ворота, и станичники отправлялись на свои работы.

Да и сама работа шла в тяжелых условиях. Хлебопашцам приходилось сбиваться в кучи, чтобы при случае оказать друг другу поддержку.

Впрочем, в то лихое время не только в чистом поле, но и дома в станице казак не чувствовал себя в полной безопасности. Иногда горцы нападали на станицы тысячами. И эти случаи были до того обычны, что казаки привыкли уже понимать предупредительный голос родимого Терека: запруженный в месте брода стеной конных хищников, он издавал своеобразный рев, и по этому ропоту догадывались часовые в станице, что враг близко и в больших массах переходит реку в брод.

Быстро поднималась на ноги станица. Способные носить оружие выбегали на станичный вал. Удальцы вылетали на конях на разведку и с вестью в соседнюю станицу, просить «сикурсу» (помощи). Женщины выкатывали в прямые станичные улицы возы и делали там баррикады, которые сдерживали бы движение конницы в случае прорыва ее внутрь станицы. Ценные вещи, детей и дряхлых стариков прятали в погреба, входы в которые заваливали дровами, хворостом и всяким хламом. Станица живо приспосабливалась к обороне и готова была дорого продать свою жизнь. И чаще всего горцы, видя, что отпор им будет хороший, уходили ни с чем, потеряв без всякой пользы несколько десятков своих джигитов, слишком приблизившихся к грозным станичным валам.

Эти постоянные опасности лучше всего закаляли дух линейного казака, и под давлением бесконечных тревог и стычек крепли казачьи силы.

 

Глава IV

Обстановка на Северном Кавказе

Шейх Мансур был повержен, но за шесть лет своей деятельности он решительно обратил в магометанство черкесов и чеченцев. Ислам становится у них господствующей религией. Вместе с установлением господства идеологии ислама наметился и механизм его правового функционирования – шариат. Но он был упразднен в 1793 году с учреждением родовых судов и расправ.

Главнокомандующий в то время Кавказской линией генерал Гудович всерьез задумался над тем, что без установления в Кабарде элементов российских законов нельзя ожидать исполнения присяги кабардинцами на верное подданство России. И сам стал работать над проектом суда. Основные его положения сводились к следующему: оные судьи должны судить тяжебные дела и малые проступки подсудных им кабардинцев по их обыкновениям и быть подвластны Верхнему Пограничному Суду, в котором на сии суды должны идти апелляции. Важные преступления, как то измена, убийство, разбой, до сих Судов не принадлежат, а должны быть рассматриваемы прямо в Верхнем Пограничном Суде по законам Е. И. В.

Представленный Гудовичем на рассмотрение проект судов в структурном отношении предусматривал создать в Большой Кабарде два родовых суда для князей с их подвластными, кроме узденей, и два по родам владельцев расправы для узденей с их подвластными. Один родовой суд учреждался для Бекмурзиной и Кайтукиной фамилий, другой – для Атажукиной и Мисостовой фамилий, третий суд предназначался для Малой Кабарды. Были предусмотрены также три родовые расправы.

Предложения Гудовича получили одобрение императрицы.

– Безначалие, вкореняющее беспорядки, наглости и хищничество, как в Большой Кабарде, так и в Малой Кабарде есть причиною, что сей подданный самодержцам Всероссийским народ не мог еще быть обращен ни к какой пользе Империи, но буйством своим наносил единые беспокойства и заботы. Соизволяю приступить к учреждению между кабардинцами судов.

Принимая решение установить в Кабарде новую форму правления, Екатерина II, наверное, вспомнила один из районов смертельно напугавшего ее крестьянского восстания Е. И. Пугачева – Оренбургскую губернию, где раньше были «с пользою заведены между киргизами расправы».

Получив позволение Екатерины II, И. В. Гудович принялся за реализацию собственного предложения и поначалу дела у него шли успешно.

Но родовые суды и расправы, как новые органы царской власти в Кабарде, пытаясь поставить под свой контроль обычно-правовые нормы, вторглись в святая святых кабардинских князей. Они впервые законодательно ограничивали княжеский произвол. Им запрещалось отлучаться за границы России без дозволения главного воинского начальника в крае, мстить самовольно убийцам, укрывать преступников под видом гостеприимства, созывать общественные собрания – хасы, без особого на то повеления и разрешения родовых судов и расправ.

Князья с таким положением долго мириться не могли. И обстановка в Кабарде, которую Гудович не без удовольствия характеризовал как совершенную тишину и спокойствие вскоре нарушилась громом восстания кабардинских князей 1794 года.

Весной 1796 года генерал Гудович был отстранен от должности, и управление Кавказским краем было поручено сподвижнику Суворова генерал-лейтенанту графу Моркову. Но уже через шесть месяцев он впал в немилость и был отстранен. В течение двух месяцев наместники менялись один за другим: генерал-лейтенант Кисилев, генерал-майор Ураков, а с 2 марта 1799 года генерал-лейтенант Кнорринг. В апреле 1801 года он был командирован в столицу Грузии, чтобы убедиться в искренности и добровольном желании грузин вступить в русское подданство.

Результатом его донесения был Манифест 12 сентября 1802 года.

Кнорринг стал первым начальником края, распространившегося теперь по обе стороны Кавказского хребта. Он много внимания уделил обеспечению безопасности сообщения с Грузией. С этой целью он разгромил селение старшины Ахмета Дударова, главного инициатора грабежей и нападений на одиночных путников и военных команд в Тагаурском ущелье. Затем разрешил десяти тагаурским фамилиям, владеющим проходом от Балты до Дарьяла, брать пошлины с проезжающих купцов, свободно проезжать в Моздок и Тифлис и стал платить им по 10 рублей за каждый построенный русскими там мост.

Но вскоре он, ставленник Павла I, был отозван с Кавказа. Мотивы отставки Кнорринга изложены Александром I в рескрипте к его преемнику, генерал-лейтенанту князю Павлу Дмитриевичу Цицианову от 8 сентября 1802 года. В нем говорится: «По дошедшим ко мне жалобам и недовольствам на управляющих в Грузии ген.-л. Кнорринга ид. с. с. Ковалевского, признал я нужным возложить на вас должности с званием инспектора Кавказской линии, Астраханского губернатора, управляющего там и гражданскою честию и главнокомандующего в Грузии соединенные. Ревность и усердие ваше ручаются мне, что вы удержите и охраните его в надлежащем положении».

Тем временем волнения, продолжавшиеся в Кабарде с перерывами с 1794 года, вспыхнули с новой силой в 1803 году. Поводом к нему послужило предпринятое Цициановым в том же году строительство Кисловодского военного укрепления на месте, представлявшем собой стратегический узел связи Кабарды с закубанцами, а через них с Турцией и Крымом. Кабардинцы, расценив этот шаг как реальную угрозу своей территориальной целостности и без того значительно урезанной, по их мнению, Моздокской и Константиноградской крепостями, решительно и наотрез отказались выбрать судей.

Узнав об этом, Цицианов обратился к кабардинским почтенным князьям и категорично потребовал – немедленно выбрать судей в родовые суды. Одновременно он предписал генерал-лейтенанту Глазенапу строго наказать кабардинцев, если они не исполнят этого требования. После нескольких жестоких сражений кабардинцы были вынуждены изъявить покорность и выбрать судей. Но суды, восстановленные с таким трудом, к отправлению своих обязанностей не приступили. Дело в том, что князья, дав клятвенное обещание и присягу о своем согласии исполнить все принципиально требуемое от них, одновременно подали прошение, в котором они предлагали и свой вариант судоустройства. Они просили разрешить им выбрать судей с каждых двух родов из первых фамилий по восемь владельцев и двенадцать узденей с двадцатью бегоульями, которые бы оставались навсегда бессменными и без получения от казны жалованья. А для судов предлагали они оставить те же дома, которые были построены для родовых судов.

Дельпоццо, назначенный в то время приставом Кабарды, не обладая достаточной властью, чтобы узаконить просьбу князей, обращается с прошением к Цицианову. Отваживаясь фактически ходатайствовать за кабардинцев, преследуя, разумеется, прежде всего интересы России, Дельпоццо, вероятно, уже знал о существовании рескрипта царя от 31 июля 1804 года к Цицианову, который разрешал ему вводить «расправу кадиев», то есть духовный, шариатский суд.

Сверху против духовного суда не было помех, снизу обосновывалась его целесообразность. Далее гнуть свою линию Цицианову уже не было смысла. Ведь введением шариатского суда – мехкеме – кабардинские князья обязывали и себя исполнять службу Российского правительства, а большего царь от них и не требовал.

На прошение кабардинцев Цицианов ответил приказом от 9 мая 1805 года: «Споспосшествуя пользам Кабардинской области, хотя вы по ветренности и своим беспутствам того и не заслуживаете, я согласен, чтобы в то время как вы учините присягу на верное подданство Е. И. В., учредить на просимом вами основании родовые Суды и оставить на тех правилах выбор судей.

Входя, однако ж, в большие выгоды ваши, признаю нужным, чтобы сии родовые Суды состояли в зависимости от Верхнего Моздокского Пограничного суда, дабы в случае, ежели бы обиженный не получил удовлетворения, мог перенести дело свое в Пограничный суд».

Таким образом, и в условиях шариатского суда ключевые позиции управления все же оставались за Кавказской администрацией.

В 1806 году, после убийства в Баку Цицианова, главнокомандующим на Кавказ вторично назначается генерал граф И. В. Гудович. Вместо Глазенапа был назначен Булгаков Сергей Алексеевич – генерал от инфантерии. Сподвижник Гудовича по Кавказской линии, с Георгием на шее за штурм Анапы, он заслуженно пользовался репутацией храброго, энергичного и в достаточной степени простого человека. Это был представитель типа честного, прямодушного старого кавказского рубаки. Его колоссальный рост, трубный голос, львиная храбрость – все делало его человеком необыкновенным. Несмотря на свои 70 лет, он еще лихо скакал на рьяном персидском жеребце за зайцами и легко ломал подковы. Доступность же его, простота, щедрость и широкое хлебосольство привлекали к нему сердца подчиненных. Он любил видеть вокруг себя всех офицеров отряда. Ежедневно в 9 часов утра, на строго определенном месте, два солдата расставляли на маленьких жестяных тарелочках походные закуски, за ними выносили бутыль водки, появлялся сам Булгаков и своим зычным голосом кричал: «Вались, ребята!» Офицеры, кто не был в наряде, в парадной форме, шли к нему. И заставали его в одной и той же позе: он сидел на бурке, в рубахе с расстегнутым воротом и усердно тер табак для своей табакерки. Офицеры рассаживались кругом на траве, и Булгаков цветистым слогом рассказывал про матушку царицу, про времена Павла.

В 1806 году началась война с Турцией, и Булгаков с войсками двинулся на Баку. В течение месяца он бескровно покорил весь Дагестан, захватил Бакинское и Кубинское ханства, но понес большие жертвы, возвращаясь зимой назад, от затеречных чеченцев.

Для покорения и наказания буйных и хищных чеченцев было сформировано три отряда: 1-й Булгакова у станицы Червленной, 2-й Мусина-Пушкина у Моздока и 3-й графа Ивелича у Владикавказа.

17 февраля 1807 года войска тремя колоннами двинулись в грозную теснину Ханкальского ущелья. Диким воплем встретили их чеченцы. Разразилась битва. Семь часов шел бой. Медленно, шаг за шагом, двигались войска вперед, осыпаемые пулями с фронта, поворачивая орудия то влево, то вправо, для отражения неприятеля с флангов. Солдаты брали засеку за засекой, завал за завалом, и противник отступил, оставив более тысячи тел. Потери русских – 50 убитых и 114 раненых. 5 марта Булгаков атаковал Герменчук. Горцы защищались отчаянно. Тогда селение подожгли с трех сторон. Громил он и черкесские полчища на Кубани, разоряя их аулы и отгоняя стада. Горцы пытались сопротивляться, но при штурме Майкопских укреплений, а затем на реке Курджинсе были разбиты.

В декабре 1810 года Булгаков был отстранен от должности и на его место 22 февраля 1811 года был назначен генерал-лейтенант Ртищев. Главнокомандующим в Грузии тогда был генерал Тормасов.

Ртищев прибыл в Георгиевск 29 мая 1811 года. А с июля 1811 года после ухода генерала Тормасова Кавказский край был разделен на Закавказье – управление было возложено на генерал-лейтенанта маркиза Паулуччи, и Северный Кавказ – Ртищев. В феврале 1812 года с отзывом маркиза Ртищев был назначен главнокомандующим одновременно в Грузии и на Кавказской линии, а управление Кавказской линией поручено было генерал-майору Портнягину, которого сменил Иван Петрович Дельпоццо.

 

Глава V

Ермолов на Кавказе

1

После окончания Отечественной войны и войны против Турции и Персии, которая длилась с 1806 по 1813 год, Россия более настойчиво стала продвигаться вглубь Кавказских гор, закрепляя за собой новые земли, строя крепости, редуты, военно-оборонительные линии. Однако, как ни сильны были эти укрепления, правительство осознавало, что с одной регулярной армией не одолеть беспокойный Кавказ, и лучшим средством в деле замирения края является заселение его казачьими станицами и крестьянскими селами. Поэтому оно делало то и другое, стараясь при всяком удобном случае увеличить число линейных казаков вливанием в станицы новых поселенцев или даже обращением целых крестьянских сел в казачье звание.

Понимали эту разницу и горцы. Они говорили:

– Укрепление – это камень, брошенный в поле: до ж ль и ветер уничтожают его; а станица – это растение, которое впивается в землю корнями и понемногу застилает и охватывает все поле.

Для более энергичного выполнения этой задачи царь Александр I направляет на Кавказ Алексея Петровича Ермолова, который заселил казаками среднее течение Терека и определил целесообразность их поселения вверх по Сунже. И хотя он значительно ограничил казачьи вольности на Тереке, оглядываясь позже назад, перебирая в своей памяти гордые победы, возвышения, принесенные ему судьбой, да и несмываемые обиды тоже, он с сердцем говорил:

– Полное уважение мое приобрели Линейные казаки. Прежде видел я их небольшими частями и не так близко, но теперь могу судить и о храбрости их, и о предприимчивости. Конечно, из всех многоразличных казаков России едва ли есть подобные им.

Вряд ли Ермолов мог предположить, какими станут для казачества последующие годы, что рухнет ненавистное крепостное право, что падет царский трон и казачество окажется на обочине истории. Но не человек приближает к себе время, а время приближает к себе человека. Еще сегодняшнего, оно заставляет его думать о завтрашнем дне и рваться к будущему, не забывать при этом ни светлых, ни горьких страниц прошлого.

Возвратимся же к двадцатым годам девятнадцатого века… По твердой утрамбованной дороге стучали конские копыта, звенели бубенцы откормленных рысаков. Карету, в которой находился А. П. Ермолов, сопровождала сотня петербургских кавалеристов и сотня приставленных уже здесь, на Кавказе, казаков-терцев. Заходящее солнце понемногу исчезало за дальними горами, и в воздухе уже появилась тускловатая сумеречная дымка, обычная для начала осени. Она еще не сгустилась настолько, чтобы скрыть детали ландшафта, напротив, придала пейзажу особую резкость и глубину. Дорога прорисовывалась белой лентой, убегающей к горизонту, где виднелись освещаемые закатом отроги Кавказских гор. Над горами дотлевал закат, темнели и грузно ворочались набухшие дождем тучи, наполняя предгорье сизым туманом. Люди в оказии молчали, вглядываясь в окружающий ландшафт. Местность вокруг казалась совершенно пустынной и дикой.

Заросшие высоким кустарником склоны холмов кое-где прорезались глубокими оврагами. Редко стоящие деревья быстро сменились густым лиственным лесом. Он вплотную подступал к дороге. Кроны деревьев плотно сомкнулись, образовав полутемный тоннель.

– Где мы сейчас находимся? – выглядывая из кареты, спросил Ермолов.

– Ваше превосходительство! Подъезжаем к Георгиевску, – бодро ответил адъютант. – Какие будут распоряжения?

Но распоряжений не последовало. Ермолов вновь откинулся на диване и углубился в раздумье…

19 апреля 1816 года в Петербурге состоялся следующий высочайший приказ: «Генерал от инфантерии Ртищев по желанию его увольняется от исполняемой им ныне должности, коему и состоит по армии, а на его место командиром Отдельного Грузинского корпуса назначается генерал-лейтенант Ермолов».

Вместе с тем ему было присвоено звание главнокомандующего войсками и главноуправляющего гражданской частью в Грузии и в губерниях Астраханской и Кавказской.

Приказ этот застал Ермолова в его орловском имении. Отдыхая, он подумывал уже об отставке, но известие, а затем и срочный вызов в Петербург как бы снова вернули его в молодость.

– Кавказ!.. Кавказ, – задумчиво повторял он.

Провожающая его сестра спросила:

– А на Кавказе все еще идет война?

– Войны там нет. Но стычки и перестрелки идут, – спокойно отвечал Ермолов.

На аудиенции государь сказал, что помимо возложенных на него обязанностей ему поручается выехать во главе миссии чрезвычайным и полномочным послом в Персию для ведения переговоров.

Назначение Ермолова произошло в трудное для страны время.

Важнейшей задачей для России после победоносного разгрома наполеоновской армии было добиться мира на юге, чтобы обеспечить восстановление и развитие экономики. А для этого надо было установить прочные отношения с Персией, не оставляющей своих притязаний на земли, уступленные ею по гилюстанскому миру

Император Александр, назначая Ермолова наместником на Кавказе, возлагал большие надежды на его дипломатические способности и первым делом поручил ему отбыть с миссией в Персию, где заключить мирный договор с шахом.

– Я знаю, светлейший, что для Вас мало Кавказа, и поэтому прошу возглавить миссию, как мою личную просьбу Я жду с вами мира, – сказал он.

Кавказ был давней мечтой Ермолова, но вот второе назначение было неожиданным и заметно терзало его.

– Я же старый вояка, – говорил он в узком кругу друзей, – а меня в дипломаты. Персы народ хитрый и коварный, я же прямой, как наводка моей артиллерии. Тяжело мне будет вести с ними разговор.

А император, зная прямоту и честность Ермолова, как раз и рассчитывал на благоприятный мир.

И вот он на Кавказе, чтобы навсегда остаться в его истории.

Алексей Петрович родился 24 мая 1777 года в Москве. По традиции дворянских семей, уже на следующий год младенец был определен в лейб-гвардию Преображенского полка. В 15 лет, получив сначала прекрасное домашнее образование, а затем в Московском университетском пансионате, был произведен в капитаны и зачислен в Нижегородский драгунский полк, находящийся тогда в Кубанском корпусе. Однако пятнадцатилетнего юношу не решились отправить в такую даль и назначили адъютантом к шефу Нижегородского полка графу Самойлову, занимающему в Петербурге должность генерал-прокурора. Петербургская жизнь не помешала Ермолову заниматься военными науками. После блестяще выдержанного экзамена при кадетском корпусе он был переведен в артиллерию. С этого начинается его боевая служба. В 17 лет он принимает боевое крещение при штурме Варшавы, где, замеченный Суворовым, награждается первым своим орденом – Георгия 4-й степени.

Юный Ермолов начал быстро подниматься по служебной, военной лестнице. Вскоре он уже в Италии, под началом знаменитого генерала Девиса, действующего против французских войск. В начале 1796 года капитан Ермолов отзывается в Россию и направляется на Кавказ в Каспийский 35-тысячный корпус генерала Зубова, который готовился выступить против персидского шаха Ага-Мохаммед-хана Каджара, заливавшего кровью Грузию.

В мае граф взял Дербент и стремительно двинулся в сторону Тегерана. Лишь смерть Екатерины II и вступление на престол Павла I, отозвавшего войска, спасли Персию от полного разгрома. 19-летний Ермолов за мужество, проявленное при штурме Дербента, произведенный в майоры и отмеченный золотым крестом св. Владимира, по дороге в Петербург и не думал, что вновь и надолго вернется на Кавказ.

В столице его произвели в подполковники и назначили командиром конно-артиллерийской роты. И вдруг «за вольнодумие и восхваление французской республики» Павел отправляет его в казематы Алексеевского равелина, а затем в бессрочную ссылку в Кострому, где он жил вместе с Матвеем Ивановичем Платовым, ссыльным, знаменитым воином екатерининского времени, впоследствии графом и знаменитым атаманом Донского казачества. Потеря нескольких лет службы очень волновала его. Казалось, это конец всему. Но вскоре воцаряется Александр I, и Ермолов вновь в армии. В битве за Аустерлиц он произведен в полковники, а в 1808 году – в генерал-майоры. В Отечественной войне 1812 года Ермолов возглавил штаб Западной армии, которой командовал М. Барклай де Толли. Наконец, он – начальник штаба М. Кутузова.

В Бородинском сражении он совершил беспримерный подвиг, отбив у французов батарею Раевского, чем в значительной мере не дал неприятелю опрокинуть русскую армию.

С начала заграничного похода 1813–1814 гг. А. Ермолов стал во главе всей русской артиллерии. И вот – победное взятие Парижа. Ермолов командует русской и прусской гвардией. Его грудь украсят ордена св. Георгия трех степеней, а мундир – золотая шпага, усыпанная бриллиантами с надписью «За храбрость».

В военную историю Ермолов вошел как один из героев всех войн России с Наполеоном и как военный деятель, положивший прочное основание покорению Кавказа.

2

Стоял сентябрь. В крепости Екатериноградской было заметное оживление. По улицам то в одну сторону, то в другую скакали рысью казаки, громко переговаривались женщины. В просторном деревянном доме, занимаемом атаманской канцелярией, было особенно людно. Сюда спешили конные с пакетами, отсюда давались распоряжения, советы. Все это возбуждение объяснялось ожиданием приезда наместника Ермолова с прибывающей оказией из Георгиевска.

Ермолов, следуя в Тифлис, где у него должна быть постоянная штаб-квартира, сделал там остановку.

Вместе с офицерами штаба Линии и чиновниками он тщательно изучил положение и пришел к выводу, что оборонительная линия по Тереку безнадежно устарела.

– Передовые экспедиционные отряды русской армии ведут сражения в предгорьях Чечни против ставленников персидского шаха, – докладывали ему, – а по берегам Сунжи и притокам у нас почти нет войск.

– Тогда следует перевести укрепленную линию с Терека на Сунжу к месту соприкосновения с противником, – предположил он.

– Может, подождем, таких ресурсов у нас пока нет, – отвечал командующий Линией.

– Чего ждать? Чтобы напрасно гибли люди с той и другой стороны, – уже настойчиво заявил Ермолов.

– Тогда для закрепления земель на новой линии надо будет переселить часть казаков из станиц Моздокского, Волгского, Хоперского, Кавказского полков, – продолжал командующий.

– Если понадобится, то будем переселять, – сказал Ермолов, на что гражданский губернатор Марк Леонтьевич Малинский заметил:

– А не вызовет ли передвижение станиц с обжитых мест недовольство у казаков.

– Не надо бояться этого. Мы же переносим линию не из прихоти, – ответил Ермолов, хотя понимал, что одно перенесение казачьих станиц со старых позиций на новые не решит эту проблему. И он распорядился строить крепости: Грозную, Нальчик, Внезапную, Бурную. Это пока, а потом будет видно.

Казачьи станицы ждали приезда нового наместника, но в отличие от кичливой горской знати, проявившей напускную помпезность в Георгиевске, встречали его уважительно просто с достоинством.

В Екатериноградскую спешно собирался отряд казаков, которые будут сопровождать Ермолова до Тифлиса, а затем и в Персию. Прибывали группами. Каждая группа располагалась отдельно: кизлярцы, червленцы, ищерцы, наурцы, галюгаевцы. Казаки уже знали, что в Георгиевске Ермолов объявил горским князьям, что прибыл на Кавказ с миром, кто ждет его, и с законом для тех, кто жаждет порядка. С теми же, кто сеет смуту в Кавказских горах, он пообещал обойтись круто…

Зря время не теряли. Есаулы готовили своих казаков к походу. Старики учили молодых рубке лозы саблей. Показывали, как правильно действовать казачьим оружием. Помимо обороны и налетов, отрабатывали с казаками приемы охватов и обходов, окружения, засад и заманивания врага. Все это так необходимо в походе, поэтому старались все. Проверялись кони, верные друзья казаков, настолько верные, что казак и конь представляли, как бы одно нерушимое целое. Рассказывали, что были случаи: у коня погибал хозяин, конь не подпускал к себе никого другого, тосковал и умирал. Казак никогда не говорил о коне сдох, а уважительно – кончился.

В общем, казаки серьезно готовились к походу с Ермоловым. Этого человека они знали из рассказов стариков, воевавших вместе еще в далекие годы Дербентских событий, видавших его в боях с французами.

Знали его простоту. Поэтому во встрече не было особой щепетильности. У триумфальной арки Екатериноградской эскорт наместника встретила группа атаманов станиц и старшин и вручила ему хлеб-соль на серебряном блюде. Священник отслужил молебен. Казаки прошли посотенно перед наместником торжественным шагом, а потом исполнили свою любимую:

Приняв «фрунт», казаки напомнили Ермолову его молодость и встречи с этими людьми много, много лет назад.

Екатериноградскую, свою ровесницу, он тоже хорошо помнил. Заложенная в урочище Бештамак, при слиянии Малки и Терека, она имела стратегическое значение. От станицы дорога из России расходилась на два военных тракта. Первый через Моздок на Червленную и Кизляр, второй и на Владикавказ, и в Грузию, куда он вскоре и отправился.

3

Посетив с миссией Персию и выполнив поручение царя, Ермолов привез ему фирман Фетх-Али-шаха. В фирмане говорилось, что Персия на вечные времена будет в мире с Россией и признает за нею области, к ней отошедшие.

– А теперь за работу на Кавказе, – напутствовал Ермолова император. – Я жду от вас и там побед!

В это время племена, населяющие горные ущелья Кавказа, оказались оцеплены кольцом русских владений. С севера Кавказская линия, на востоке России принадлежала узкая полоса Дагестанского побережья Каспийского моря, на юге – почти все Закавказье. Многие из них признали себя русскими подданными. Колебалась в своей верности еще Кабарда, при малейшем удобном случае поднимавшая восстания, и надо было присоединить чеченцев и дагестанцев, населяющих горы и предгорья против левого фланга Кавказской линии.

Ермолов, находящийся в Тифлисе, погруженный в глубокое раздумье, вышагивал по своему кабинету. Затем остановился против начальника штаба Вельяминова и сказал, глядя ему в глаза:

– Меня удивляет, почему нынешний год не то, что прошлый или позапрошлый. На нас беспрерывно нападают черкесы и чеченцы, и в Дагестане что-то затевается.

– Меня тоже это удивляет. С Северного Кавказа регулярно поступают тревожные вести, – ответил тот.

Ермолов немного помолчал и добавил:

– Алексей Александрович, скажи, тебе ни о чем не говорит имя Бей-Булат.

– Говорит. Это предводитель чеченских хищников, как докладывают, уже дважды нападал на Военно-Грузинскую дорогу.

– Вот шельмец. Он же мне клятву давал, что не будет нападать на наши границы.

– Его кто-то науськивает, вот он и разбойничает.

– Не Кази-Мулла с ним поработал? – спросил Ермолов у Вельяминова. – Мне недавно сообщили, что он призывает своих единоверцев к «газавату», но я не верю.

– Может, и Казн. Но Бей-Булат и сам не промах. Ему эти грабежи и нападения, как забава – лишь бы прославиться.

– Но за ним же идут и другие? И не единицы, а тысячи! – продолжал Ермолов.

– А для них грабеж – это профессия, основное средство существования, – отвечал Вельяминов, зная, какую тревогу у Ермолова вызывают разбойные нападения на Кавказскую линию, станицы и мирные поселения с целью отгона скота, табунов, захвата пленных с последующим получением выкупа.

– И метрополией этих разбойных формирований, как я понимаю, является горная Чечня?

– Да, там находится это осиное гнездо, – ответил Вельяминов.

– Вот его и надо в первую очередь выжечь, – как о чем-то решенном сказал Ермолов.

Как человек военный, Ермолов считал, что любую проблему можно решить с помощью военной силы, и думая о строительстве Сунженской укрепленной линии, он исходил в первую очередь из чисто стратегических соображений.

– Устроив на Сунже крепость, неподалеку от чеченских деревень, – пишет он в прошении в Петербург, – удобно будет делать внезапные нападения, ибо не будут они заранее знать о наших намерениях и угадывать оные. Оттеснив их ближе к горам и беспрерывно содержа в страхе, можно заставить их более помышлять о собственной защите, нежели о нападении.

На его просьбы из Петербурга в 1818 году последовало Высочайшее повеление: «Как генералу Ермолову, так и всем могущим заступить на его место: утвердиться на реке Сунже и заселить ее казаками».

Ермолов значительно усиливает Назрановский редут, построенный еще до его прибытия на Кавказ, строит ниже укрепление «Преградный стан», впоследствии станица Михайловская. В 1818 году строит крепость Грозную, на следующий год – крепость Внезапную, за которой следует Бурная. Между этими крепостями воздвигается сплошная линия мелких укреплений, рассчитанных на небольшие гарнизоны, но представлявших из себя серьезную преграду хищникам, благодаря своим глубоким рвам и высоким, крепким валам. И параллельно проводятся операции по принуждению противника к прекращению грабежей и нападений.

* * *

На улицах станицы Червленной большое оживление. Ермолов решил покарать разбойников в Чечне и с этой целью стягивал сюда войска. Низкие, с камышовыми крышами хаты были забиты до предела солдатами. И хотя казаки и солдаты были дружны на Кавказе, эта переполненность станицы солдатами казакам не нравилась. Сознавая, что войска на время защитят их от набегов чеченцев, они вместе с тем и горевали: нужен был корм для военных коней, а его и для своих-то не хватало.

В одной из низеньких хат расположился Ермолов. Он сидел за столом и вел разговор с командиром Гребенского войска полковником Ефимовичем и атаманом станицы Алексеем Щедриным. Совсем недавно главнокомандующий упразднил у гребенцов выборность и придал войску полковую организацию. По его распоряжению выборные должности атаманов упразднялись, и командирами войск и линейных полков были назначены офицеры регулярных войск. Им предоставлялось право заменять и выборных станичных атаманов по своему усмотрению. Полковник Ефимович Е. П. был первым командиром, назначенным в Гребенское войско.

– Почему так участились набеги чеченцев на станицы? – спросил Ермолов у командира. – Ведь казаки с ними издавна куначились.

– Действительно, долгое время у казаков отношения с чеченцами были мирные, – ответил за командира атаман. – Но потом испортились.

– И почему? – заинтересованно спросил Ермолов.

– Мы считаем, что здесь кроется три причины. С одной стороны, в среду чеченцев проникли мусульманство и турецкое влияние, враждебное русским. С другой – чеченцам пришлось испытать крайне разорительное нашествие степняков-калмыков, которые пользовались поддержкой русской власти. Так, помогая соседям, казаки наживали врагов. И третье – завидуют они нашим справным хозяйствам.

– Как же получилось, что они совершили на вас такой неожиданный налет, – спросил теперь он уже напрямую атамана, имея в виду недавний набег чеченцев на станицу.

– Нас тогда командир послал в Дагестан, а им кто-то сообщил, вот и воспользовались.

– И какой ущерб?

– Станицу казакам удалось отстоять, а вот скот увели и пленили несколько молодых женщин, возвращающихся с огородов, – отвечал теперь полковник Ефимович.

– Кто же у них предводитель, узнали?

– Говорят, Бей-Булат.

– Это точно? – уже запальчиво переспросил Ермолов. – Давно я хочу проучить этого пройдоху!

– Да уж куда точнее. Мои казаки через кунаков вызнали, что с ним была шайка Эски из чеченского аула Шали и люди осетинского алдара Кубатия, – ответил атаман.

Ермолов знал, что в последнее время лихой Бей-Булат уже несколько раз нападал на Военно-Грузинскую дорогу и окрестные села и станицы. И его надо было наказать.

Главнокомандующий сидел за столом спиной к двери и не видел, как в комнату вошел его адъютант.

– Ваше превосходительство, – обратился тот к нему. – Сообщают, что абреки снова напали на оказию, следующую по Военно-Грузинской дороге. Есть жертвы.

Ермолов еще был во власти своих мыслей, но сразу же опомнился, отбросив все тяжкие думы. Он вышел из хаты в бурке, отчего его огромная, богатырского сложения фигура казалась еще более величавой. Хмурое лицо казалось злым.

Начал моросить дождь. С Терека налетел порыв ветра. Лицо Ермолова посуровело и каменно застыло, густые брови сошлись.

– Я же объявил им, что прибыл на Кавказ с миром, кто его хочет, – со вздохом сказал он. – Но раз кто-то не хочет ни мира, ни порядка, если кто-то хочет вражды с Россией, я найду место поговорить с ним!

– Ваше превосходительство, может, пройдем в штаб, – напомнил о себе командир гребенцов.

Но Ермолов снова вошел в хату и остановился в глубине комнаты. Перекинув бурку на правое плечо и опираясь левой рукой о саблю, он сказал адъютанту:

– Пиши приказание полковнику Пулло, – и тут же стал его диктовать.

– Срочно передай его депешею в Грозную.

А когда адъютант вернулся, он спросил:

– Что там еще пишут с Линии?

Тот доложил о нескольких запросах и бумагах, связанных с финансами и снабжением.

– Их передай интендантам, – распорядился Ермолов.

– А вот рапорт и второе донесение генерала Розена, – продолжал адъютант. – Жалуется на лихорадку, от которой болеют и умирают люди. Просит усилить лекарствами и докторами Дагестанскую линию. Просит обмундирования.

– Этому действительно надо срочно помочь, – сказал Ермолов, подписывая бумагу, так как сам видел на Линии солдат в лаптях и рваных штанах.

– Вот еще письмо из Аварии, – докладывал адъютант.

– О чем там пишут?

– Пишут, что бегут люди от ханов к Кази-Мухаммеду.

– К кому, кому?

– Да к этому новоявленному имаму в Гимрах. Пишут, что распевают они там псалмы, ведут беседы о Боге.

– Начало хорошее, да как бы потом не обернулось против нас, – осторожно сказал полковник Ефимович. – Не верю я миролюбию этого имама, хотя странно, что именно он призывает племена к миру с нами!

– Тут, братцы, может быть два вывода. Или он поистине богоискатель, человек, ищущий в Коране, молитве истину и покой, или же он хитрая бестия и шельма, хорошо понимающий, что пока дагестанцы не объединились воедино, нельзя и помышлять о войне с нами. В таком случае этот имам – тонкая бестия и может быть нам опасен, – заключил Ермолов.

Все замолчали. Адъютант продолжал перебирать бумаги, пока Ермолов вновь не заговорил.

– Пустое. Ханы врут. Они нашими руками хотят уничтожить своего противника. Черта с два, ни одного солдата не посылать против этого имама! Пусть сами расхлебывают свою кашу.

– Хотя поскорее бы покончить с этими князьками, которые придерживают средневековье в горах, – сказал Ермолов, перейдя к окну. – Лет через пятьдесят весь этот край от Терека и до Аракса и в другую сторону до Анапы будет русским цивилизованным и просвещенным, и народы Кавказа станут благословлять Россию за то, что делаем сейчас мы.

Все с интересом посмотрели на главнокомандующего. А он продолжал:

– Да, господа, я серьезно так думаю. Я уверен, что пройдет время, и эти народы получат вместо поножовщины, резни и войн спокойное существование, торговлю, дороги, знания и покой. А за имамом надо присмотреть.

Все облегченно вздохнули. Установилась тишина, которую вскоре нарушил адъютант.

– Ваше превосходительство, а тут еще одно донесение, из Екатериноградской, – словно извиняясь, доложил он.

– Что там пишут? – спросил Ермолов, беря распечатанный пакет.

– Командир Кабардинского пехотного полка Подпрятов сообщает, что согласно вашему указанию посланный им в Малую Кабарду майор Тарановский склонил жителей Малой Кабарды к добровольному переселению с Курпика на берега Терека, и они уже начали перевозить свои семейства, имущество, сакли и перегонять скот. Теперь они будут жить на том самом месте, что вы предписали.

– Молодцы Подпрятов и Тарановский, – сказал Ермолов и стал рассматривать бумаги.

– Да они и текст подписки прислали, – восторженно произнес он и стал читать текст.

– Ваше превосходительство, там и рапорт о поощрении приложен. Подпрятов просит поощрить вашей властью господ офицеров и нижних чинов, отличившихся в походе, а особенно хорунжего Медведева.

– А это за что же? – переводя взгляд на адъютанта, спросил тот.

– Успех на переговорах, – пишет Подпрятов, – был во многом достигнут благодаря тому, что Медведев говорил с кабардинцами на их языке.

– Молодец, казак! За это непременно надо поощрить, – сказал Ермолов.

Все с интересом наблюдали за Ермоловым, который буквально на их глазах так преобразился.

– Ничего, теперь и остальные потянутся к нам, – восторженно произнес он. – Кабарда – это теперь «завоеванная сторона».

Однако очень скоро Ермолову придется пересмотреть свой взгляд на Кабарду.

4

Полковник Пулло стоял у окна своего кабинета и внимательно осматривал окрестности. Перед его взором была крепость Грозная, где располагался штаб только что созданной «Сунженской кордонной линии», командиром которой он был назначен.

Над крепостью поднималось широкое двухэтажное казарменное здание с рядом пристроек и служб, возле которых у серых полосатых будок стояли парные часовые, сновали конные казаки и на гладко утрамбованной площадке блестели несколько орудий.

За площадкой были разбросаны коновязи линейных казаков и строгие, разбитые по плацу, белые квадраты палаток. Тут находился резерв кордонной линии, состоящий из батальона навагинцев, четырех сотен моздокских и донских казаков, трех рот егерей и батальона Куринского полка. Белая гарнизонная церковь, бастионы, казармы и лазарет, низкие мазанки семейных солдат – все это было перед его взором. Не просматривалась только дорога, или, как ее называли, Екатериноградский тракт, по которому из Ставрополя, Моздока и Екатериноградской шли русские обозы и вообще все из России.

Полковник взглянул на часы. Было всего десять часов. До прихода очередной оказии оставалось часа три.

– Вызовите мне дежурного офицера, – приказал он адъютанту.

И только тот вышел на улицу, у ворот крепости послышался стук, шум, голоса. Когда ворота открыли, перед ними стояли конные казаки да поблескивали штыки солдат.

Дежурный офицер о чем-то переговаривался с казаками. Крепостная полурота «в ружье» стояла возле.

– Что там такое? – спросил адъютант у дежурного.

– Пленных абреков пригнали и своих убитых и раненых привезли.

– Откуда?

– С Линии, опять было нападение, – ответил один из казаков и, выехав вперед, добавил: – Приказано депешу начальнику гарнизона доставить.

– Давай сюда пакет, – важно сказал адъютант, – я передам полковнику.

– Никак невозможно! Приказано передать пакет лично в руки их превосходительству, – спокойно ответил казак.

Адъютант хотел вскипеть, но, разглядев на казаке погоны офицера, миролюбиво сказал:

– Ну, коли так, пойдем. А пленных отведите пока в батальонные сараи.

Казачий сотник скомандовал своей полусотне. Пехотный прапорщик подал команду солдатам. И колонна с обозом втянулась в крепость.

Полковнику Пулло сообщили, что абреки в последнее время особо распоясались и не дают и дня покоя. Просили помощи или хотя бы отвлекающих мер.

– Каковы потери? – спросил полковник у казачьего сотника, когда расспрашивал его о ночном нападении на сторожевое охранение.

– Ранен в грудь на вылет хорунжий, убито 5 солдат и 9 ранено, – докладывал тот. – Но противник разбит и бежал, потеряв убитыми и ранеными до 30 человек.

Пулло заметил:

– Что-то странно. Разбиты, бежали, а привезли убитых и раненых только своих.

– Ваше превосходительство, трупы своих они всегда забирают. Но среди пленных есть раненые, они и подтвердили эти цифры.

На следующий день хоронили павших в ночной стычке солдат. У церкви был построен полк. Спешенные казаки тоже стали на фланге. Несмотря на то, что убитые были не из семейных рот и не имели среди населения родни, их по обычаю хоронили с плачем, с бабьим завыванием и с причитаниям. Полковой священник негромко отпевал убиенных, хор солдат глухими, поникшими голосами пел заупокойные слова молитвы. Солдаты, опустив головы, мрачно и тяжело слушали пение и изредка поглядывали на пять простых, необитых, открытых гробов и на лежащих в них мертвецов. И не один из них в эту минуту, перед пятью убитыми товарищами, под женский плач, причитания, подумал о себе. Каждый вспомнил деревню, оставленную семью и представил свою, может быть, близкую и столь бесславную смерть.

Казачий сотник, стоявший сбоку полусотни, со скорбной болью увидел, как по морщинистой щеке правофлангового солдата медленно проползла слеза, цепляясь в седоватой, небритой щетине.

Дежурный взвод залпом отдал последний салют погибшим, и пять гробов, медленно и тихо покачиваясь, легли в одну братскую могилу.

А еще через день в крепости состоялся Военный Совет. Проводил его начальник левого фланга Кавказской линии генерал фон Краббе.

– Его превосходительство генерал Ермолов на наше донесение изволил ответить сею весьма неодобрительной бумагой, – показывая пакет, говорил он присутствующим. – Командующий корпусом пишет: «Войска наши допущены бывают к потерям только лишь исключительно нерадением и невниманием своих начальников. Русская кровь, которую пролили оборванцы из чеченских бродяг, требует своего отмщения».

Фон Краббе смолк и многозначительно оглядел слушавших.

– Как известно, – продолжил он, – шайки, нападающие на наши заставы и посты, действуют под начальством чечена Эски из аула Шали. Его и нужно в первую очередь проучить, – с сильным, типично немецким акцентом произнес он и склонился над картой.

– Главнокомандующий приказал выделить для этого отряд, который возглавит лично полковник Пулло, – повернувшись к полковнику, объявил он.

Пожилой, седобородый полковник, остзейский барон Пулло молча разгладил ладонью бороду и спокойно ответил:

– Инструкцию командира корпуса я имею, а теперь давайте уточним детали похода, – и он тоже склонился к карте, подчеркивая карандашом намеченный к уничтожению аул.

– У границы гудермесского леса есть четыре завала, не уничтоженных в прошлую экспедицию, – заметил фон Краббе. – Здесь вы непременно встретите противника, и отсюда начнутся боевые действия. Первый батальон егерей с тремя орудиями двиньте мимо завалов, по просеке, в лоб на аул. Три роты куринцев с сотней моздокских казаков пошлите с фланга, подкрепив их кагерновой мортирой и десятифунтовым единорогом. Еще три роты Куринского полка с двумя сотнями гребенцов пусть выйдут справа, через лес и орешник на пастбища аула, где казаки должны будут отогнать на наши резервы весь скот чеченцев. Резерв из трех рот егерей, батальона куринцев, двух сотен моздокцев и пяти орудий будет находиться при вас. Употребите их согласно обстановке и вашему усмотрению. Полковник Пулло молча отдал честь.

А утром отряд уже стоял у аула Дады-Юрт. Батарея разом ударила по аулу, и отряд тремя колоннами бросился на приступ. В клубе дыма было видно, как от мечети, пристегивая на бегу шашки и забивая шомполами заряд, сбегали вниз густые толпы чеченцев. Перестрелка перешла в учащенный непрекращающийся огонь, пули стали долетать и до батарей. Появились убитые и раненые. Первая цепь егерей остановилась и залегла.

– Огонь! – скомандовал полковник артиллеристам, и батарея открыла частый огонь, бросая ядра в опоясанный дымом, грохочущий, отбивающийся аул.

Вдруг за горою, со стороны шалинской дороги, раздалось восторженное «Ура!». Пулло вынул часы и довольным голосом сказал:

– Это полковник Быстров с куринцами. Молодец! Подоспел вовремя.

Отступавшие к горе чеченцы суматошно заметались и, бросая арбы, кинулись обратно к аулу. Залегшие цепью егеря, ободренные подходом куринцев, поднялись и с криком «Ура!» кинулись в аул.

Рота, шедшая со стороны просеки, вошла в ручей, и чеченцы открыли по ней шквальный огонь. Видно было, как падали и разбивались о камни солдаты, но остальные, хрипло крича и стреляя, перейдя ручей, атаковали противника.

Пулло озабоченно поднялся и, тревожно оглянувшись, крикнул:

– Резерв, вперед!

На улицах аула закипел рукопашный бой, чеченцы с обнаженными шашками в руках кинулись навстречу егерям.

Солдаты вскочили, оправили для чего-то смятые от лежания кителя и кинулись туда, где грохотал рукопашный бой.

Ровно в полдень бой стих. К полковнику приехали парламентеры.

– Почему вы напали на нас? Разве у нас с русскими война? – спросил у полковника пожилой чеченец в высокой папахе.

Переводчик перевел его слова.

– Разбойничьи шайки дерзнули посягнуть на жизнь русских воинов и за это аулы, укрывающие преступников, будут преданы огню и мечу! – ответил Пулло, с любопытством разглядывая чеченца.

Переводчик, видимо с трудом понимая его слова, стал что-то длинно и суматошно говорить, но чеченец остановил его.

– Мы не абреки. Наш аул трудится мирно и все, что вы видите, – он повел рукою по сторонам, указывая на сады и возделанные нивы, – все это сделано нашими руками. Если в большом ауле и есть несколько бездельников, то почему мы все должны отвечать за них.

– Русская кровь, пролитая ими, вопиет о мщении, – выслушав переводчика, холодно сказал Пулло. – Выдайте мятежников, а остальные подвергнутся экзекуции.

Чеченец нахмурился.

– В таком случае, пропустите наши семьи в горы.

– Нет! Генерал Ермолов приказал наказать мятежников, и аул будет разрушен. Разговоры излишни, – сказал Пулло и отошел к штабным офицерам.

– Хорошо! Вы увидите, как умирают чеченцы, – просто сказал парламентер и, вскочив в седло, поскакал к аулу.

Бой разгорелся вновь. Только к вечеру все было кончено. Весь аул был занят войсками. Нижний Дады-Юрт догорал. Дымились руины, и черные груды пепла лежали на месте сгоревшего аула.

Провели человек двести женщин и детей, уцелевших от огня и пуль. Резервные роты, выставив охранение, заняли гору у скрещения дорог. Полковник Пулло со своим штабом расположился на ночь в одном из уцелевших домов Верхнего Дады-Юрта.

Усталые солдаты были разведены на ночлег. Так закончилась одна из экспедиций.

 

Глава VI

Волнения в Кабарде

1

Переселение малокабардинцев на Терек и принятие покровительства русской администрации не могло быть расценено в Большой Кабарде иначе, как враждебный против нее акт. Как и следовало ожидать, ответная реакция Большой Кабарды не заставила себя долго ждать. Начались беспрерывные нападения кабардинцев, как на аулы переселившихся, так и на Линию, где располагались мирные селения и казачьи станицы.

Командиру Волжского казачьего полка капитану Верзилину лазутчики сообщали:

– Кабардинские разбойники в большом количестве намерены сего числа в ночь прорваться в наши границы.

Генерал-майору Сталю, командиру дивизии и командующему на Линии доносили:

– Разбойники в числе 150 человек за приверженность к нам узденя Кучмазукина намерены разорять его аул и переправиться на нашу сторону для злодеяний.

Дистанционным и постовым начальникам, атаманам станиц было отдано срочное распоряжение – усилить ночные разъезды, занять секреты и броды караулами, пехотным же командам и ротам, по селениям расположенным, иметь резервы.

Чтобы немедленно положить конец разбоям и наказать кабардинцев, уменьшив хотя бы до некоторой степени их престиж в горах и подготовить там почву для полного усмирения, Ермолов решает тотчас же начать против них наступательные действия.

– Наглые и более уже непростительные дерзости и разбои кабардинцев заставляют наказать их за оные, – извещает он генерала Сталя. А генералу Вельяминову он предписывает:

– Умножившиеся набеги кабардинцев и прочих хищников заставляют взять против них особенные меры строгости, и я предназначаю некоторую часть войск к движению в Кабарду.

Первый удар нанесли кабардицам небольшим отрядом штабс-капитана Токаревского. Из Елизаветинского редута, что на Военно-Грузинской дороге, он с ротой Кабардинского полка проник в самые горы, истребил кабардинский пикет и, захватив стадо рогатого скота, распространил тревогу среди непокорного населения. Когда рота двинулась назад, ее встретила неприятельская конница, и завязалась жаркая перестрелка. По счастью, одним из первых выстрелов из пушки был убит предводитель, а затем картечь разом положила на месте до 20 кабардинцев. Это решило исход столкновения. Неприятель бежал с поля боя.

Вслед за этим командующий Линией генерал Сталь решил наказать абазинские аулы на Куме, служившие вечным притоном для закубанских горцев и нередко с ними принимавших деятельное участие в набегах. Разорению подлежали три наиболее населенных смежных аула: Махуков, Хохандуко и Бибирдов. Линейные казаки во главе с командиром Волжского полка капитаном Верзилиным и штаб-ротмистром Якубовичем действовали с такой решимостью и так стремительно ударили в шашки на передовые посты кабардинцев, что моментально сбили их и явились перед жителями, не ожидавшими такого поворота дела. Волжская сотня есаула Лучнина и моздокская хорунжего Старожилова первые ворвались в аул. Все, что застигнуто вне домов, было изрублено. Все, что успело скрыться в домах, было забрано в плен. Добычей казаков были тысяча голов лошадей и рогатого скота и 149 человек пленных.

На этом дело не кончилось. Жаркий бой завязался тогда, когда отряд начал отход. Сильная кабардинская партия, предводимая Асланбеком Биарслановым, преградила отряду дорогу. Теперь вся тяжесть боя легла на Тенгинские роты. Бешеные атаки кабардинцев были, однако, отбиты, и сам Биарсланов упал с коня раненым. Кабардинцы дрогнули и побежали. Горячая перестрелка, однако же, стоила отряду 14 человек убитых и раненых.

Между тем, в Екатериноградскую прибыл отряд, сформированный для постоянных действий в Кабарде. Командовал им полковник Кацарев, имя которого скоро загремело по всей Кавказской линии. Отряд состоял из батальона Кабардинского полка в тысячу штыков при четырех орудиях и из двух сотен казаков. Отряд, перейдя на левый берег Терека, двинулся на борукаевцев, которые в нарушение обязательств переселились в горы. Ему помогал особый отряд штабс-капитана Токаревского, который, отрезая тех от гор, должен был теснить их вместе с мирными племенами осетин – дигорцами и алагирцами.

Аулы были окружены, но оказались почти пустыми. Кабардинские семейства успели заблаговременно укрыться в горах, и только в двух аулах – Боташева и Анзорова – стремительно налетевшая конница застала и истребила до 30 человек и 12 захватила в плен.

Разорение пустых аулов, конечно, не могло уже произвести большого впечатления на кабардинцев. Тем не менее, при переправе через реку Урух произошла горячая перестрелка, стоившая кабардинцам двух известных предводителей, а русским – храброго штабс-ротмистра Якубовича, раненного ружейной пулей.

Отряд пошел дальше в горы, предавая огню и опустошению лежавшие на пути аулы, которые кабардинцы заранее покидали и часто сами поджигали постройки и запасы, лишая возможности кормить лошадей.

Восемь дней отряд провел в беспрерывном движении, но будучи всегда под наблюдением, скрытого нападения так и не смог сделать. Поэтому Сталь предписал отряду прекратить боевые действия. Отряд Кацарева из Кабарды не вышел, но переменил систему своих действий.

В это время в Кабарде появились грозные прокламации Ермолова, требовавшего покорности, но обещавшего пощаду всем, кто добровольно выйдет из гор и поселится на равнине. Кабардинцы действительно изъявили готовность покориться, но под условием, чтобы им было дозволено остаться в ущельях. Им было отказано и объявлено, что все оставшиеся в горах будут признаваться скрыто враждебными России. Тогда, устрашенные погромами Кацарева и не видя другого выхода, многие кабардинцы стали склоняться на предложение Ермолова, и в течение уже марта месяца на плоскость вышли 14 больших аулов, в которых насчитывалось до 945 дворов. Большая часть из них осела по левому берегу Терека, другие расположились по Уруху, Баксану и по большим речкам.

Но оставшиеся в горах старшины и князья всеми силами стремились не допустить и мысли о переселении. Их ватаги день и ночь следили за передвижением войск и в то же время грабили и убивали тех кабардинцев, которые переселились на плоскость. Переселенцы были напуганы угрозами, некоторые побежали обратно в ущелья.

Задача русских властей чрезвычайно осложнилась. Нужно было заботиться в одно и то же время и об охранении границ, и о защите переселенцев, и о создании препятствий кабардинцам к выселению за Кубань, куда их сманивали владельцы.

В таких обстоятельствах и чтобы положить конец кабардинской дерзости, Кацарев вынужден был сделать еще две экспедиции. 25 марта он пошел в Чегемское ущелье и истребил аулы Тамбиева, а 2 апреля двинулся на речку Нальчик и занял аулы Ханцова и Кандурова. Здесь отряд остановился для наблюдения за общим собранием кабардинцев, которые тоже подвинулись к Нальчику. Кабардинцы несколько раз присылали Кацареву депутатов с просьбой дать им свободно совещаться, удалив отряд к Малке или Тереку. Кацарев отвечал, что согласен сделать это, если ему дадут в аманаты шесть князей и старшего кадия. Кабардинцы отказались. Тогда Кацарев, видя, что они стараются выиграть время, 4 апреля сам быстро двинулся к месту сборища, которое едва успело разбежаться. Аул владельца Касбулата Канчукова, где оно происходило, был занят и истреблен после недолгой, но горячей перестрелки. Отряд потерял здесь 10 человек.

Кацарев выполнил задачу, поставленную перед ним Ермоловым. В течение четырех месяцев, перемещаясь под открытым небом, в снежных сугробах и среди весенней грязи, часто без продовольствия и фуража, он держал Кабарду в страхе и неизвестности, откуда ждать нападения. Заботясь о собственной обороне в своих аулах, кабардинцы не могли сосредоточить отряду серьезную преграду, а между тем он, появляясь всюду, громил их и отгонял стада. Но Кацарев не мог проникнуть в недоступные ущелья гор.

Эту задачу принял на себя уже сам Ермолов, когда наступила весна.

2

Вступлению Ермолова в Кабарду предшествовала подготовительная работа. Следовало прежде всего обеспечить надежные коммуникации. Наступление было назначено на весну, а это период бурного разлива Терека и Малки, считавшейся границей Кабарды. Переправа через Малку войск, боеприпасов и провианта могла быть сопряжена с определенными трудностями и опасностями, поэтому у Екатериноградской налаживался паром, а у станицы Прохладной строился мост.

В первой декаде мая Ермолов в Моздоке. Генерал Сталь в приказе дистанционным начальникам и атаманам станиц пишет:

– Корпусной командир господин генерал от инфантерии и кавалер Ермолов прибыл в Моздок и будет проезжать в Георгиевск. В том случае предписываю иметь в конвой в Прохладной 70—80 казаков и по 30 лошадей на станции с упряжками и 5 повозками. Начальнику станицы Павловской изготовить конвой 60 человек, если будет недостаточно служащих, то добавить из отставных.

Причину своего прибытия в Кабарду он объяснял следующую:

– Доселе я смирял другие враждующие народы, а теперь дошла очередь до непокорствующих и мятежных кабардинцев. При этом он указывал, что предпринимает ввод войск в Кабарду для охранения от разорения благонамеренных владельцев и вообще простого народа.

Но была, конечно, значительно более веская причина, заставившая Ермолова лично заняться Кабардой. Ею явилась медлительность в исполнении предписания главнокомандующего и очевидное желание кабардинцев уклоняться от исполнения этого предписания. Предписывалось же кабардинцам выселиться с гор, из своих труднодоступных убежищ.

Таким путем власть рассчитывала ликвидировать разбойничьи шайки беглецов, которые с большим ожесточением и ненавистью преследовали и истребляли все, что имело вид или носило название русского.

В мае 1822 года Ермолов прибыл в Екатериноград, где уже собраны были два батальона пехоты, 8 орудий и 300 линейных казаков. Над отрядом Кацарева принял командование сам генерал Сталь и передвинул его с Баксана на Малку, к урочищу Каменный мост. Третий отряд, под командой донского полковника Победнова, наблюдал верховья Кубани.

22 мая Ермолов после предварительной рекогносцировки в ущельях Уруха, Черека, Нальчика и Чегема перешел Малку – границу Кабарды – у станицы Екатериноградской и начал наступление. Боевые сражения начались в Черекском ущелье. Там было сожжено несколько аулов. В Нальчике отбит табун лошадей и отара овец в 4 тысячи голов, в Чегеме истреблен сильный аул.

Наконец, войска вступили в ущелье Баксана, самой многоводной реки в Кабарде, вытекающей с южной покатости горы Эльбрус, и здесь им пришлось испытать огромные трудности. Войска направились по обоим берегам реки: по правому шел Ермолов, по левому – Сталь. В самом узком и страшном месте ущелья кабардинцы соорудили громадный завал на правом берегу Баксана. Тогда ночью четыре орудия из отряда Ермолова были подняты на гору и несколькими выстрелами заставили неприятеля очистить завал. Самый кровавый бой ожидался у балкарского аула Ксанти, где собрались главнейшие кабардинские владельцы. Войскам еще с вечера было приказано готовиться к упорной борьбе, в которой пришлось бы брать штурмом ряд огромных каменных завалов.

Но кабардинцы не дождались наступления и ночью бежали за Кубань. Балкарцы попросили пощады.

В Кабарде царила растерянность. Кабардинцы увидели русское оружие в таких местах, что для себя считали недоступными.

Из Баксанского ущелья войска прошли на Куму и стали близ истребленных в предыдущем году абазинских аулов. Отсюда генерал Вельяминов с частью отряда отправился на Кубань, к Каменному мосту, чтобы препятствовать кабардинским князьям, при побеге за Кубань, уводить с собою и подвластные им аулы.

А 24 июля экспедиция Ермолова совершенно окончилась, и отряд возвратился на Линию. Главнокомандующий отправился в Константиноград, осмотрел минеральные источники и положил основание нынешнего Пятигорска.

Войска отдыхали, впрочем, недолго. В начале августа месяца Ермолов снова повел их в Кабарду, на этот раз уже с тем, чтобы больше не оставлять ее. Переправа через Терек у Екатериноградской была сопряжена с чрезвычайными трудностями. Река бушевала, и пехоте пришлось переходить ее вброд тесными рядами, держа друг друга за руки. В глубоких местах казаки верхом составляли улицу, через реку протянуты были привязанные к орудиям канаты и люди держались за них в местах наибольшей стремительности.

За Тереком войска разделились на две части. Одна тотчас приступила к постройке ряда укреплений, образовавших новую Кабардинскую линию, а другая составила подвижные резервы, имевшие назначение удерживать кабардинцев от враждебных действий и тем способствовать беспрепятственному возведению крепостей.

Кабардинцы, конечно, не остались равнодушными к мере, навсегда подчинявшей их русской власти и русскому оружию, и домогались всеми силами остановить постройку крепостей. Но Ермолов на эти домогательства ответил с внушительным лаконизмом:

– О крепостях просьбы бесполезны, – сказал он. – Я сказал, что они будут, и они строятся.

К осени они были настолько готовы, что могли служить прочным оплотом против кабардинцев. Новая Кабардинская линия проходила по подошвам так называемых Черных гор, от Владикавказа до верховий Кубани и состояла из пяти главных укреплений, расположенных при выходах из горных ущелий рек Баксана, Чегема, Нальчика, Черека и Уруха и из многочисленных промежуточных постов. Все кабардинское население, переселившееся на плоскость, совершенно отрезывалось ею от гор, так и от Закубанья и вынуждалось покинуть самую мысль о враждебном отношении к России.

Кабарда, занятая теперь русскими укреплениями, навсегда разделяет воинственные народы Кавказа на две отдельные части, образовавшие на все будущее время два совершенно независимых друг от друга театра военных действий, и сохранение в Кабарде спокойствия становится делом особенной важности. К тому же по ней, как по краю наиболее умиротворенному и безопасному, пролегла под защитою крепостей и новая Военно-Грузинская дорога, охранение которой легло на обязанности Кабардинского полка, которым командовал полковник Подпрядов.

Главным укреплением в Кабарде считался Нальчик, а потому здесь и поместился Подпрядов со своим штабом, перейдя туда из Екатериноградской. Ему приходилось в одно и то же время держать в повиновении всю Кабарду, наблюдать за верхним течением Кубани, из-за которых все еще пытались прорваться под предводительством беглых кабардинцев партии черкесов, и охранять военную дорогу.

В течение нескольких лет Кабардинский полк удерживал в спокойствии всю Кабарду и оберегал центр Кавказской линии.

Громы военных бурь в Кабарде все более и более затихали, с тем, чтобы в 1825 году вспыхнуть последним пламенем возмущения и потухнуть навсегда, оставив все тревоги боевой жизни соседнему побережью Кубани.

 

Глава VII

Печальные вести

Ермолов находился в Червленной, когда узнал о бунте, поднятом в Кабарде. Известие о вспыхнувшем восстании заставило его приехать в Екатериноград.

– Желая обстоятельнее знать о происшествиях в Кабарде, – сообщал он в Тифлис, – отправился я в Екатериноград, где дожидается меня начальник корпусного штаба.

Прибыв на место и расположившись в атаманском доме, он вместе с Вельяминовым стал разбираться в сложившемся положении.

– Бунт в Кабарде сделался не сразу, – докладывал ему Вельяминов. – Скрытое недовольство, лежавшее в его основании, начало сказываться сначала мелкими и как бы случайными проявлениями, и вот теперь усиливающимися.

– В чем это проявляется? – стал уточнять Ермолов.

– Как я вам уже докладывал, Алексей Петрович, немирные кабардинцы сначала разорили станицу Солдатскую, потом совершили ряд нападений как в Кабарде, так и на правом фланге Линии, и все это ныне слилось в единство враждебных действий и усилий горцев против нас.

– Нужно заметить, что в числе причин кабардинского волнения есть слабое управление Кабардой преемником Подпрядова, подполковником Булгаковым, назначенным нами недавно.

– Повлияло на них, несомненно, и восстание в Чечне, где убит Лисанович, – заметил молчавший до этого Ермолов.

– И это имеет место быть, – ответил Вельяминов и продолжил рассказывать: – Еще не улеглась общая тревога, вызванная присутствием сильной вражеской партии в Чегемском ущелье, как горцы напали на селение Новосельцы. Сорок кабардинских абреков под предводительством знаменитых князей Бесланея Хамурзина и Тембота Кайтукина прорвались на кабардинскую плоскость со стороны Чечни, но встреченные здесь казаками Волжского полка, поспешно укрылись в лесах Черекского ущелья. Оттуда они перебрались в земли дигорских осетин и вместе с ними замышляют новые набеги на наши границы.

– И что, все кабардинцы выступают против нас, – поинтересовался Ермолов.

– Может и не все, но пойди сейчас разберись. Даже примирившиеся с подчинением России мирные кабардинцы стремятся сейчас выселиться из русских границ, а иногда и принимают участие в набегах закубанцев на Линию, – отвечал Вельяминов, и он был прав. Дело в том, что кабардинцы никогда не переставали домогаться различных льгот и возбуждать поземельные споры. А ряд отказов на них и неуклонность строгих мер, введенных Ермоловым, давно вызывало среди них неудовольствие и ожесточение.

– Теперь в Кабарде с неудержимой силой вспыхнуло эмиграционное движение. Кабардинцы один за другим целыми семьями стали предпринимать тайные побеги за Кубань, где и основывают новые «беглые» кабардинские аулы.

– Значит, эти переселенцы и становятся лютыми нашими врагами, – заметил Ермолов.

– Точно, Алексей Петрович! Под их влиянием выходят на Линию все крупные шайки, устремляющиеся прямо на мирную Кабарду, чтобы наказать ее за подчинение России и увести в горы.

– Вот их в первую очередь, вместе с черкесами и надо смирить. Заставь, Алексей Александрович, уважать их русские границы, – приказным тоном сказал Ермолов Вельяминову.

Они стали обсуждать план военных экспедиций против непокорных горцев, за которым и застала их печальная весть.

– Ваше превосходительство, разрешите доложить, – обратился к Ермолову его адъютант, капитан Павлов, и опустил голову.

– Давай, – не поднимая головы, сказал Ермолов.

– Поступило известие о кончине императора Александра Павловича, – поникшим голосом доложил он и подал главнокомандующему пакет.

* * *

На следующий день Ермолов выехал в Тифлис, чтобы срочно отдать необходимые распоряжения. С самого утра генерал был не в духе. Его раздражала пасмурная погода, встревоженное лицо адъютанта и хмурый вид окружения.

Переправившись через Малку, оказия, держа направление по Тереку, двигалась по новой Военно-Грузинской дороге. Ермолов ехал в своей отменной рессорной карете, прикрывшись лохматой буркой. Скрипели колеса, стучали копыта, позвякивали шашки и штыки.

Прикрытый с головой буркой, весь ушедший в мысли, генерал молча слушал однообразный дорожный шум.

Колонна приближалась к укреплению Пришиб. Уже отчетливо была видна наблюдательная вышка, поднимавшаяся над дорогой и лесом.

Укрепление состояло из четырехугольного земляного вала с пушками по фасаду. В центре стояло несколько белых казенных зданий, а дальше опять шла одна улочка с низенькими мазаными хатенками и редкой зеленью.

Запыленные артиллеристы, держа в руках дымившиеся фитили, спокойным шагом шли за орудиями, не обращая внимания на поднятый обозом шум, солдаты сохраняли строй, а по бокам рысили моздокские и гребенские казачьи сотни, поддерживая общий порядок.

Ехавший где-то впереди казачий есаул остановил пегого коня и, оглядываясь на растянувшуюся оказию, отчетливо прокричал:

– Колон-на, стой!

Из вагенбурга, разминая усталые ноги, вышел Ермолов. Есаул, одергивая на себе черкеску и поправляя под буркой шашку, поспешил к генералу:

– Ваше превосходительство, честь имею доложить, оказия дошла до укрепления Пришиб благополучно. Происшествий в пути не случилось!

– Дошли, ну и слава Богу! Объявите небольшой отдых, и пойдем дальше, – распорядился он и, сев на подведенного ему коня, ровным шагом поехал в укрепление.

Сдвинув брови, в черной свисающей с плеч бурке, на играющем под ним жеребце, Ермолов величественно ехал по единственной улице укрепления.

– Не ахти какая крепость, – говорил он окружающим, – а защиту ведет правильную.

В свите знали, что это по распоряжению главнокомандующего перенесена сюда Военно-Грузинская дорога и срочно поставлены для ее охранения укрепления на Пришибе, Урухское, Ардонское и Архонское.

На улице, где проживала семейная солдатская рота, было шумно, грязно и весело: сновали бабы с подоткнутыми подолами, детишки, бородатые солдаты, хрюкали свиньи, квохтали куры, пахло обжитым жильем, печеным хлебом, дымом.

– А где же казаки? – спросил Ермолов у представившегося ему хорунжего.

– Казаки, ваше превосходительство, на постах. Несут службу в разъездах и пикетах. Там у них землянки и летние шалаши. Но и здесь у нас имеется казарма.

– Вы меняетесь? – спросил он у хорунжего.

– Так точно, по месяцу.

– А откуда прибыли?

– Ищерцы мы, моздокский комендант направляет.

«Вот бы заселили и эту линию казаками», – подумал Ермолов, сам себе мысленно ответил: «Всюду просят казаков, а где их взять?».

А эта возможность позже представится, но уже без Ермолова.

А пока звучит команда:

– Бить в барабан! – То есть трогаться.

И колонна медленно трогается, чтобы продолжить свой путь.

* * *

Оказия, оставив позади укрепление, двигалась дальше. Ермолов снова погрузился в мысли. «Редкий день проходит на Кавказской линии без стычек и перестрелок», – размышляет он. – Обязанности же, лежащие на нем, и трудности управления еще незамиренного края требуют величайшего напряжения ума и воли.

Многие из кавказских князьев устраивали ему коварные ловушки, пытаясь опутать его хитро сплетенной сетью интриг. Князья, ханы и беки могли поклясться ему в верности, а на другой день растоптать клятву. Вот и сейчас князья мутят горское население, подобно тому, как дождевая вода мутит прозрачные горные родники.

Перед отъездом из Екатериноградской ему сообщили, что в Дагестан вернулся из Персии казикумухский владетель Сурхей-хан и заявил якобы, что объявит русским войну.

– Проучить бы этого мерзавца, – поделился тогда Ермолов, – да ждут более важные дела.

Тревожила его и деятельность Казн-Мухаммеда, насаждавшего в то время в горах Дагестана и Чечни шариат.

Миновав перелесок и перебравшись через мелкую речушку, они подъезжали к казачьему посту. На длинных неотесанных столбах высилась наблюдательная вышка, на которой, свесив ноги, сидел казак и внимательно всматривался в приближающуюся оказию. Как только первые всадники поднялись на берег речушки, наблюдатель крикнул вниз:

– Оказия! – И ударил в колокол.

Командир охраны послал на пост вестового. Тот подъехал к воротам поста и громким голосом заорал:

– Что, разини, своих не опознали?

– А вы кто? – спросил офицер поста, подойдя к воротам.

– Сам главнокомандующий Алексей Петрович проезжает нынче, что вам не известно?

– Известно, – спокойно ответил ему офицер и подал знак открыть ворота.

Услышав имя генерала, казаки засуетились, стали подтягиваться, поправлять папахи, то есть приводить себя в вид.

– Как дела, братцы? – въезжая в ворота, спросил Ермолов у стоящих на вытяжку казаков. Но ответа не получил.

Навстречу ему уже спешил казачий офицер.

– Хорунжий Щедрин, ваше превосходительство! На вверенном мне посту – без происшествий!

– Молодец! Из Ищерской будете?

– Так точно, оттуда. Но я, ваше превосходительство, из гребенцов, родом из станицы Червленной.

– Стой! Стой! – остановил он его. – А не моего ли тезки ты сынок?

– Ваша правда, ваше превосходительство, моего отца Алексеем Петровичем зовут, он атаман в Червленной.

– Знаю, знаю, недавно виделись, – как уже со знакомым повел разговор с хорунжим Ермолов.

– Ну, покажи свое хозяйство.

Погорелодубский пост располагался на берегу Терека. В его задачу входило не пропускать горцев с правого берега для грабежей на Военно-Грузинской дороге и следить, чтобы непокорные кабардинские князья не прорвались для злодеяний в Малую Кабарду.

Поднявшись на вышку, Ермолов внимательно осмотрел местность. Обзор был великолепный.

– А это что? – спросил он у хорунжего, увидев на вышке шест с паклей и бочонок с мазутом.

– Это условный знак. Если к посту подходит много конных и мы не можем справиться, то ночью зажигаем факел и сообщаем об этом соседним постам. Днем оповещаем выстрелом из пушки.

– Остроумный способ. И используется, как я слышал, издавна.

– Да, это еще с тех пор, как наши пришли на Терек, – гордо отвечал хорунжий.

Проходя мимо выстроившихся в ряд землянок и шалашей, Ермолов спросил:

– А при морозах здесь не холодно будет?

– Если ударят морозы, мы расквартируемся в Пришибе, – бойко докладывал хорунжий. – У нас там есть казарма. А погреться или переждать непогоду, тогда уже здесь.

– Вот это правильно, – сказал Ермолов и попрощался с казаками.

Оказия тронулась, когда солнце стояло уже над папахами. В зените парил орел. Широко распластав крылья, он то застывал в воздухе, то внезапно, припав на одно крыло, скользил вниз, кружа над оказией. А она, растянувшись, двигалась, чтобы к вечеру быть во Владикавказе.

 

Глава VIII

Волнения и тревоги на Кавказе

1

Ермолов в Тифлисе. Штаб главнокомандующего, казенные учреждения, офицерские дома, казармы, школы, церкви, магазины придавали городу европейский вид. Но стоило отойти в сторону от центра, картина менялась. Здесь преобладали двухэтажные и одноэтажные дома с навесами и балкончиками, со створчатыми персидскими окошками и узкими входами.

По улицам тащились ослы с седоками и грузом, караваны верблюдов, одноколки и продавцы самой различной снеди с огромными подносами на головах. Вопли, выкрики, шум, смех, песни, ругань – все это говорило о близости базара. Здесь бродили и русские поселенцы, и грузины – жители города, и солдаты, армяне, персы, евреи. Разноголосый, многоязычный гул стоял над базаром.

Тифлис, уже забывший об ужасном погроме Ага-Магомед-шаха, жил весело и беззаботно за штыками русских солдат.

Ермолов собрал офицеров штаба, чтобы те доложили ему о положении дел и состоянии края. А заодно узнать, какие толки и слухи ходят в связи со смертью императора.

Преданные люди уже сообщили Ермолову о том, что часть русской администрации, услышав о смерти царя, даже обрадовалась, надеясь, что со сменой царствования произойдет и смена власти в крае. Ермолов был не так прост, каким хотел казаться. Некоторая его грубоватость и откровенность в разговоре была не менее чем манерой, за которой скрывался очень умный и, когда было необходимо, тонкий и дальновидный политик, мстительный и злой в своем остроумии человек. И сейчас, когда решалось, сколько ему быть наместником на Кавказе, хозяином армии и края, он хотел знать, кто остался ему другом и кто уже готов отдалиться.

Первым с докладом приехал Тифлисский губернатор генерал-майор фон Ховен. Ермолов молча выслушал его доклад о делах и положении в городе и остался доволен. Доложили и другие. Оставив фон Ховена, остальных он отпустил. Вскоре прибыл генерал-майор Вано Эристов, ранее командовавший 2-й бригадой 20-й пехотной дивизии, а сейчас причисленный к штабу главнокомандующего. Этого генерала особенно любил Ермолов и неоднократно отлично аттестовал его перед военным министром и главным штабом в Петербурге. Вместе с ним приехал Валериан Григорьевич Мадатов, генерал-майор, старый друг и сподвижник Ермолова, участвовавший с ним в наполеоновских войнах и в походе на Париж. Мадатов был болен «ногами», как определил болезнь лечащий его врач. Запущенный ревматизм и геморрой, обычные спутники кавалеристов, мучили генерала, и он собирался в ближайшее время отправиться на воды в Пятигорск.

Когда Мадатов рассказал ему об этом, Ермолов не преминул поделиться с собравшимися.

– А я как раз усилил там защиту минеральных источников, расселив по новым станицам казаков.

Действительно, признавая полезным занять несколько передовых пунктов и заселить их новыми станицами, Ермолов перед этим приказал выселить из станицы Александровской 385 семей, из числа которых 100 семей образовали станицу Кисловодскую, 50 – положили начало станицы Бугурустанской и 250 семей основали на реке Бугунте станицу Ессентукскую. Из Георгиевской станицы выселены были 200 семей, которых поселили около Горячих вод, около Пятигорска, и они образовали станицу Горячеводскую.

Мадатов, живой и веселый армянин, отчаянный рубака, приятель Дениса Давыдова, знавший на вкус чуть ли не все вина и водки стран, через которые он проходил в Отечественную войну, выслушал Ермолова и сказал:

– Вот спасибо, Алексей Петрович, вот спасибо, дорогой! Теперь я смело могу ехать на воды – отдохнуть и полечиться. Отпустишь?

– Поезжай, Валериан, поезжай, ты этого заслужил, мой боевой товарищ.

Над Тифлисом стояла промозглая темная ночь. С Мтацминды набегал холодный ветер, со стороны Метеха время от времени раздавались приглушенные рокотом Куры голоса перекликающихся часовых: «Слушай!».

Ермолов встал, прошелся по комнате и вновь вернулся на свое место.

– Что-нибудь есть из Тавриза? – спросил он адъютанта.

– Есть, ваше высокопревосходительство. Прибыл с депешами фельдъегерь князя Меньшикова капитан Сергеев. Сообщает, что князь со своим посольством выезжает в Султаниэ, где ему будет представлена аудиенция шахом Персии.

Ермолов налил воды в стакан, выпил и вытер со лба пот.

– А мне сообщили, что персияне по границе зашевелились, а сардар Эриванский похвалялся, что скоро прибудет в Тифлис, – сказал он. – Даже в Дагестане об этом известно.

– Обычное восточное хвастовство! – махнул рукой фон Ховен.

– Не совсем. И лазутчики, и армяне доносят об этом. Вызови сюда капитана Сергеева, – приказал Ермолов адъютанту.

Гонец Меншикова тоже привез неважные вести.

– Вот беда, – сокрушался Ермолов, – и на Северном Кавказе распаляются страсти, и тут неспокойно. Что еще нужно от нас этому мошеннику Аббасу?

Все молчали.

– Ну что ж, пиши генералу Вельяминову, чтобы срочно возвращался в Тифлис, – отдал он распоряжение адъютанту, и тот быстро исчез.

Деловая беседа продолжалась долго, и приглашенные разъехались только поздно ночью.

2

А в Дагестане действительно распалялись страсти. Пылкий учитель шариата Кази-Мухаммед, учение которого первоначально носило совершенно мирный характер, стал открыто проповедовать, что нет угоднее Богу дела, как война с неверными и распространение ислама силою оружия.

Такая постановка вопроса пришлась по сердцу воинственным народам Чечни и Дагестана. В горах закипела работа, и повсюду разнесся призыв к газавату – священному походу против русских. Под знамена его стали стекаться бесчисленные толпы дагестанцев и чеченцев.

– Правоверные мои братья! – обращался Кази-Мухаммед к дагестанцам. – Я обошел полмира в поисках правды и настоящей веры. Я нашел ее. Мы живем с вами неверной жизнью. Мы и не мусульмане, и не христиане, и не язычники. Мы – грешное племя! Мусульманин не может быть ничьим рабом – ни мусульманина, ни христианина. Все мусульмане равны. И кто считает себя истинным правоверным мусульманином, тот должен объявить газават всем неверным, всем мунафикам – вероотступникам.

И тут случилось то, чего не ожидал никто. Ударил гром, сверкнула молния, одна, другая, разразилась гроза. Горцы все, как один, заголосили:

– Он действительно святой! – и упали ниц.

– Слава нашему святому! – кричали они.

– Пусть будет нашим имамом, – взывали они к небу.

Вспоминая обо всем этом, Кази-Мухаммед считал, что ему в жизни всегда везло. В последнее время он и сам стал верить, что ему везет оттого, что он избранный аллахом и его пророком. А ему в самом деле везло. Пошел на Кизляр – взял, напал на Бурную – разрушил и разграбил. Правда, в последнее время эти успехи потонули в неудачах. Но он написал новое воззвание.

– Горцы! Вы величаетесь мусульманами, но вы не мусульмане ни душой, ни сердцем, ни делами и поступками своими, ибо нет в вас великой веры в силу Корана и его творца пророка Магомета, ниспосланного к нам на землю самим аллахом. Вы не мусульмане, ибо кормитесь подачками джауров – неверных, берете от русских подачки. Опомнитесь! Кто у вас будет якшаться с русскими казаками и солдатами, того ждет жесточайшая кара на том свете! Всемогущий аллах не простит нам, если будет нарушен шариат. Мы должны защитить веру. Негодный Ермол послал русские войска обшарить чеченские леса, громить мусульманские аулы, сжигать мечети. Если вы не забыли о былой храбрости, покажите ее еще, ибо настал грозный час!

Но Кази-Мухаммед знал, что одних голых слов горцам мало. Им нужны конь, седло, сабля. Горец по своей натуре человек действия – действия, которое принесло бы ему выгоду.

Думая об этом, он намечал план очередного нападения, которое уже давно созревало в его голове. Целью этого нападения должна была стать крепость Внезапная.

3

Крепость Внезапная была задумана Ермоловым на границе между Дагестаном и Чечней как опорный разъединительный пункт. На холме близ аула Эндери, прозванного русскими Андреевым аулом, раскинулись ее стены, башни, посты, лазареты, склады, казармы. Вся долина до самых Черных гор хорошо просматривалась и простреливалась с любой точки крепости. Кроме высоких стен, крепость была защищена рвом глубиной с всадника. Правда, работы по обводу крепости еще не были завершены. Стены из нетесаного камня, выше всадника высотой, то сбегали по холмам вниз, то поднимались вверх. На всех углах были возведены обзорные башни, откуда можно было стрелять из небольших пушек.

Аул Эндери, находясь на стыке Дагестана, Чечни и Кабарды, уже по одной этой причине представлял немалый интерес как для русского командования, так и для мятежных горцев. Русские относились к аулу с почтением, а непокорные горцы ненавидели его.

Вот к нему и повел Казн– Мухаммед две тысячи джигитов, скрывавшихся до этого в лесах Черных гор, чтобы оттуда ударить по Внезапной.

Двинулись с наступлением темноты. Копыта лошадей были обвязаны смоченной травой, их вели под уздечки. Только шелест оттягиваемых ветвей да редкий храп лошади нарушал тишину. К рассвету они достигли намеченного пункта. Теперь все с нетерпением ожидали, какие последуют распоряжения от имама. Но будто назло всем нетерпеливым у Казн-Мухаммеда было в привычке никому ничего не раскрывать до самого последнего момента. Весь план нападения он держал в тайне. Даже самых близких мюридов не посвящал в задуманное. Для некоторых это было непереносимо трудно. Бей-Булат едва сдерживал себя. Пятьсот чеченских всадников, из которых он составил отдельный отряд охотников, сгорали от нетерпения поскорее сделать дело и с хорошей добычей вернуться домой.

Чеченцы не очень доверяли дагестанцам. Им казалось, что дагестанцы любят выбирать для набега менее опасные участки, а при дележе трофеев стремятся получить большую и лучшую часть добычи. Такое не раз бывало. И то, что дагестанцев сейчас было в три раза больше чеченцев, тоже мало радовало последних.

Бей-Булат поднялся с бурки. Шамиль быстро окинул его взглядом. Это был мужчина, не достигший еще сорока лет, среднего роста, хорошо сколоченный, из-под густых бровей хитро и живо посверкивали карие глаза.

– Ну когда же мы начнем действовать? – задал он вопрос, проходя под кронами огромных дубов.

Кази-Мухаммед взглянул на Шамиля и блеснул недобрым взглядом. Но затем, чтобы не доводить этот разговор до опасного накала, напевным голосом, будто читал главы Корана, проговорил:

– Сатана Ермол, сын дьявола, желая запереть нас в ущелье, под самым горлом нашим воздвиг крепость и назвал ее Внезапная. Давайте, дети мои, покажем ему, что значит настоящая внезапность.

– Аллах да поможет нам! – заголосили мюриды.

– Бей-Булат наш гость. Пусть он выбирает сам, где ему идти – спереди или сзади, – Кази-Мухаммед будто разгадал недавние думы гостя.

– Выбирай, Бей-Булат! – раздались голоса.

– Дело не в том, где идти и как. Нам, чеченцам, все равно. Нас волнует когда? – ответил Бей-Булат и окинул всех гордым взглядом.

– Ответ, достойный мужчины, – похвалил имам.

Быстро было решено, кто в каком порядке выступает. Каждый отряд и каждая группа получила от имама свое задание. Правда, это были пока предварительные наметки, они могли измениться по ходу самого нападения на крепость.

А крепость Внезапная и аул Эндери встретили рассвет этого дня, как обычно. Из крепости раздался пушечный выстрел.

– «Зарю» бьют, – говорили и солдаты, и горцы, услышав этот утренний выстрел.

И как по команде принимались за свои дела и заботы.

Из труб саклей пошел сизый дымок, замычали коровы, заблеяли овцы, раздались редкие крики табунщиков, заиграли свирели пастухов и чабанов. Стада и табуны потянулись к пойме реки, к нагорным пастбищам.

Вслед за ними из крепости вскоре вышло более роты солдат для охраны этих табунов, отар и стад.

– Появились, – крикнул наблюдатель имама.

– Сколько их? – спросил стоявший под деревом Кази-Мухаммед.

– Сотни полторы.

– И куда направляются?

– Идут по долине.

– Хорошо, – имам погладил свою коротко подстриженную бороду.

– Еще из крепости выходят солдаты с косами, с повозками, – сообщил наблюдатель.

– Сено заготавливать идут, – сказал Кази-Мухаммед. – Им повезло, Аллах их пожалел. Они нам не нужны.

Подождав еще час, Кази-Мухаммед подумал, что настал самый удобный момент для нападения: скотина мирно пасется в трех верстах от крепости, охрана ничего не ждет – пора!

– Бей-Булат, – позвал он главаря чеченского отряда. – Начинай! Да поможет вам Аллах!

Бей-Булат, обрадованный тем, что он первым начинает дело, кинулся к своим чеченцам, и они тут же высыпали из лесу, с диким криком и гамом понеслись прямо на главные крепостные ворота. В крепости подумали, что они собираются атаковать ее, и быстро закрыли ворота. Но чеченцы и не помышляли об этом. То был маневр. Им надо было отсечь всех до единого солдат и стада от крепости.

Прошло с полчаса, и все смешалось: и люди, и скот, как самой крепости, так и аула Эндери. Над долиной стоял неумолкаемый глухой рев, гул, иногда пронзаемый отдельными выкриками отчаяния. Охранная рота, смешавшаяся с животными, потеряла управление, но отдельные группы ее защищались до последнего вздоха. Отчаянно защищались и пастухи, и чабаны, и табунщики аула Эндери.

– Этого я и ожидал, – сказал Кази-Мухаммед. – Эндери продался неверным, и мы накажем его достойным образом.

Из крепости били из пушек, но это была напрасная трата снарядов, они не долетали, а только еще больше пугали скотину, и так уже обезумевшую от страха.

Чеченцы, не выпуская никого из своего охвата, уже погнали все стада, табуны и отары к Черным горам вверх по пойме реки. Среди скота беспомощно метались люди. Над всей этой согнанной и теснимой армадой стоял гул и плыла такая пыль, что часто ничего нельзя было разглядеть.

– Из крепости скачут всадники! – крикнул наблюдатель.

– Слава Аллаху, этого я как раз и ждал, – поглаживая бороду, отвечал имам.

– Это казаки, – прокричал наблюдатель.

– А эти откуда? Их здесь быть не должно, – чуть растерявшись, произнес Казн-Мухаммед.

А из ворот действительно вылетел порядочный отряд казаков и погнался за чеченцами.

– Шамиль, помоги Бей-Булату, – сказал имам. – Перехвати!

Но казаки уже настигли чеченцев. Завязалась отчаянная схватка. К ним присоединились эндереевцы, разрозненные солдаты охранной роты, вырвавшиеся из чеченского охвата, горстка подоспевших драгун. Казаки решили ударить наискось, надеясь отсечь хоть какое-то количество угоняемого скота, но тут из леса выскочила шамилевская лавина, и преследование чеченцев было сорвано. И хотя вскоре к крепости прибыл егерский батальон, ушедший еще на рассвете на рубку леса, все было уже напрасно. Казн-Мухаммед, угнав все, что можно было угнать, взяв столько пленных, сколько можно было взять, был уже в лесах Черных гор.

Имам торжествовал победу!

 

Глава IX

Вельяминов в Кабарде

В Кабарде пронесся тревожный слух: Вельяминов требует валия и Жамболата в Нальчик! «Правда ли?» – тревожно спрашивали друг друга встречавшиеся кабардинцы. Слух подтвердился. Нарочный из Екатеринограда привез валию Кучуку Жанхотову приглашение явиться с сыном и князьями Кантемиром Касаевым и Росланбеком Батоковым в Нальчик. Как молния разлетелась эта весть по аулам, и вся Кабарда, как один человек, села на коней и поехала в аул старого валия.

Все знали, что дело идет о жизни и смерти Жамболата. Всем было известно, что Жамболат и князья Касаев и Батоков были душою той тысячной партии черкесов, которая Божьей грозой пронеслась над станицей Солдатской, увлекая в плен женщин и детей, и оставила после себя на том месте, где прежде цвели довольство и благоденствие, лишь следы разрушения да печальные сотни немногих уцелевших и теперь на тлеющих грудах пепла оплакивающих потерю дорогих лиц и всего своего достояния.

Вельяминову поручено было наказать этот дерзкий поступок.

Страшна была для отца та минута, когда он получил требование Вельяминова. Еще страшнее та, когда он приказал сыну готовиться ехать с ним в Нальчик. Быть может, мелькнула в голове Жамболата мысль бежать в горы, но он взглянул на отца, увидел глубокое спокойствие на его почтенном лице, и молча повиновался.

Со всех сторон съехались к валию князья со своими узденями, собрались и волны народа, шумевшие как море, готовое при первом порыве ветра разыграться разрушительною бурею. Старый валий важно и безмолвно принимал прибывших князей и приказывал отвести их в особые комнаты для отдыха после утомительного пути.

Торжественна и трогательна была картина, когда на следующий день, с первыми лучами восходящего солнца, старый валий сел на коня и шагом выехал со двора, сопровождаемый князьями и сотнями всадников, готовых пролить за него последнюю каплю крови. Старшие князья отличались простотою одежды, важным спокойствием и гордою осанкою. Молодежь блистала и одеждой, обложенной серебряными галунами, и сверкавшим на солнце оружием, покрытым серебряной и золотой насечкой, и дорогим убором своих чистокровных коней.

Кабардинская степь, широко раскинувшаяся на необозримом горизонте, загремела шумною, веселою джигитовкою. В джигитовке, в этом живом разгуле гарцующей молодежи, есть для кабардинца что-то поэтическое, увлекающее. Даже те, кому лета и сан не дозволяли принимать участие в общей забаве, громкими восклицаниями выражали сочувствие смелым и ловким джигитам, напоминавшим, быть может, им их собственную бурную, удалую молодость. Старые князья смотрели на это с грустным участием и думали про себя: «Как ни остра стрела, а все же она должна сломиться о твердую скалу». Отцовское сердце старого валия обливалось кровью: он знал, что сын его преступник и что судья его Вельяминов.

Какое мстительное чувство скрытно волновало кровь молодежи, когда перед нею встали грозные валы Нальчика, сверкавшие штыками и жерлами орудий! Веселые крики замолкли, все столпились в кучу и немою массою подвигались вперед. В крепостные ворота впущены были валий, сын его, князья Кантемир Касаев и Росламбек Батоков и с ними три узденя. Зная неукротимый характер Жамболата, Вельяминов приказал приготовить заранее 25 солдат с заряженными ружьями. Жамболата и князей ввели в дом кабардинского суда. Валия с узденями Вельяминов пригласил к себе, чтобы избавить их от возможных опасностей. Между двумя этими домами, стоящими друг против друга на противоположных концах площади, расположился взвод егерей.

Переводчик Соколов, по приказанию Вельяминова, вошел в дом, где были арестованные князья, и сказал, что генерал хочет их видеть, и чтобы они сняли оружие и следовали за ним. Они повиновались. Но едва Жамболат, переступив порог, увидел солдат, как бросился назад в комнату и схватился за оружие. Батоков и Касаев сделали то же, и Соколов вынужден был удалиться. Тогда Вельяминов решил подействовать на Жамболата и склонить его к повиновению путем старого валия.

Необыкновенные обстоятельства свели здесь двух необыкновенных людей, два необыкновенных характера, которые могли возникнуть только в суровом краю и в ту суровую эпоху. Вельяминов принадлежал к редким людям, которые обнаруживаются только при стечении чрезвычайных обстоятельств. От его необыкновенной проницательности ускользало разве только то, чем он пренебрегал. Перед железной силой его воли преклонялось все, исчезали трудности. Он не терял никогда попусту слов, речь его была проста и ясна, повеления коротки. Редко видели его улыбающимся или сердитым. Спокойная осанка и речь, прямая без всяких изворотов, говорили о спокойном и доброжелательном его настроении. Напротив, молчание, привычка выдергивать волос из бакенбарда и сдувать их с ладони – означали противное, и кто был принят Вельяминовым в таком расположении духа, тому не доводилось похвалиться хорошим приемом. Таков был постоянно Вельяминов в своем кабинете, и перед войсками, и в походах через леса и горы, и в самом пылу сражения. Любовь к отдельным лицам поглощалась в нем любовью к отечеству, в обширном смысле этого слова, и чувство долга обладало у него над всем.

Такою же силою воли обладал и старый Кучук. В нем хорошие свойства его народа явились в высокой степени облагороженными. В нем уже перегорел огонь опрометчивой и необузданной юности и уступил место холодному рассудку. Никакая жертва не могла ему казаться великою, когда дело шло об отвращении бедствий от его любимой родины. Он не мстил за смерть своих сыновей и последнего готов был предать заслуженной каре, лишь бы избавить свой народ от гибели.

Вельяминов встретил почтенного валия на пороге комнаты и ласково протянул ему руку:

– Здравствуй, Кучук, – сказал он. – К сожалению, я не могу радоваться свиданию с тобой. И то, что я должен сказать, будет столько же больно слушать тебе, сколько и мне говорить.

Вельяминов молча указал стул возле окна. Оба сели. Кучук исподлобья бросил взгляд на улицу и увидел, что дом, где находится его сын, окружен солдатами. Лицо старого валия осталось неподвижным.

После минутного молчания Вельяминов сказал ему:

– Кучук! Твой сын сделался изменником, он забыл присягу и милости царские, и дружбу Ермолова к тебе, забыл свой долг, честь и как разбойник напал на наши деревни. Он уже арестован. Тебе, как валию и отцу, я поручаю узнать, не найдет он хоть что-нибудь к своему оправданию.

Старик спокойно ответил:

– Виноват ли мой сын, или нет, ты это лучше меня должен знать и судить. Однако прошу: избавь меня от печальной обязанности говорить с ним. Тяжело мне быть исполнителем наказания, а еще тяжелее подвергнуться, если я встречу с его стороны непослушание моей власти. Я знаю гордый, неукротимый нрав своего сына, и могу ожидать этого.

– Я это делаю, – сказал Вельяминов, – из уважения и участия к тебе. Мои средства для достижения цели заключаются в силе. Но сила гнет, ломает, твое средство – любовь, и думаю, что отцовское сердце сумеет покорить упрямство сына. Участь этого сына я и вверяю отцу его.

В душе старика скользнул луч надежды, и он пошел к Жамболату. Жамболат сидел в комнате на широкой деревянной скамье и чистил оружие, закоптевшее от пороха во время последней джигитовки. Он встал и поклонился отцу.

Лицо старика не обнаруживало тревожного состояния духа. Оно было спокойно и серьезно, как будто бы валий готовился дать сыну обыкновенное приказание.

– Жамболат! – сказал он, – по приказанию Вельяминова ты арестован, и я пришел взять у тебя оружие.

– Не дам, – глухо отвечал Жамболат.

– Повинуйся мне, валию и отцу! – громко крикнул Кучук.

– Оружие не отдам, – еще глуше прошептал Жамболат.

– Ты изменил слову, – продолжал старый Кучук дрогнувшим голосом, – ты нарушил клятву, ты воровски, не как природный князь, а как разбойник, поднял оружие против тех, кому твой отец, твой повелитель, глава всего кабардинского народа безусловно повинуется. Что скажешь ты в свое оправдание?

Жамболат молчал. Он, видимо, боролся с собою, но, наконец, сказал твердо:

– Нет! Таково предопределение Аллаха. Я не отдам оружие.

Кучук вышел из комнаты.

Вельяминов пытливым взглядом встретил возвратившегося валия.

– Ты не принес с собою оружие Жамболата? – сказал он.

Вельяминов встал и начал задумчиво ходить по комнате. Наконец он остановился перед валием.

– Кучук! – сказал он ему, – ты знаешь, со мною не шутят. Не хочу знать, что побудило сына твоего к измене, но знай, что его спасение – в слепом повиновении. Больше надеяться ему не на что…

Снова пошел старый Кучук, и на этот раз застал Жамболата стоявшим посреди комнаты с заряженной винтовкой. Безмолвно смотрел отец на мятежного сына. В эту минуту вошел комендант.

– Гяур! – неистово крикнул Жамболат и бросился с обнаженным кинжалом.

Отец быстро заслонил ему дорогу и внезапно и сильно схватил его за руку. Кинжал, звеня, упал на пол. Всякая тень надежды исчезла. За такое преступление помилования уже быть не могло. Кучук воротился к Вельяминову.

– Генерал, – сказал он, – я сделал все, что от меня зависело, теперь ты поступай, как велит тебе твой долг и совесть.

И валий с глубоким спокойствием сел у окна.

Вельяминов позвал адъютанта, отдал ему коротко приказ и сел против валия.

Взвод солдат приближался к дому, где находился неукротимый Жамболат. Вдруг из окна грянул выстрел, вслед за ним – другой. Двое солдат повалились. Бешеный Жамболат вышиб ногою окно и выскочил вместе с Касаевым, сверкая шашкою… Тогда солдаты дали залп, и преступники, окровавленные, грянулись оземь… Росламбек сдался. Он оставался в комнате, не стрелял сам и старался уговорить и товарищей по несчастью.

С холодным видом смотрел валий на эту страшную сцену Наконец он поднялся и стал прощаться с Вельяминовым.

– Такому человеку, как ты, – сказал Вельяминов, – никто не может отказать в уважении. Знай, что оказать тебе доверие я почту для себя за счастье.

И они расстались.

Невозможно выразить, какое впечатление произвела казнь Жамболата на кабардинцев, стоящих вне крепости. Слыша выстрелы и догадываясь о их значении, сотни отчаянных наездников с обнаженной грудью, разгоревшимися глазами, с устами, запекшимися кровью, неистово волновались, горя желанием мести. Им хотелось бы разорить, уничтожить крепость и все, что в ней находилось и жило, сравнять ее с землей и самое место это посыпать солью.

Но вот среди тревожной толпы появился валий, холодный и спокойный. По знаку его толпа замолкла. С повелительным жестом он крикнул: «На конь!» и мерным шагом поехал домой. Толпа безмолвно последовала за ним.

Солнце уже склонялось за горизонт, и, золотя долины своими лучами, яркими красками играло на ледяных вершинах отдаленных гор. Конвой валия шел мрачно и уныло.

В душе каждого из этой толпы некогда вольного народа возникало ясное сознание, что кончилась эпоха стремительных, волнующих кровь предприятий, что храбрый джигит должен будет скоро снять свои военные доспехи и променять острую шашку и незаменимого товарища боевой жизни – коня, на мирный плуг земледельца, влекомый ленивыми волами. И поникли головы, и мысли тревожные омрачили суровые лица. Видя гибель родного и привычного быта, они думали, что рушится счастье и будущность их вольного края. Не сознавали они, что то занимается заря светлого будущего, которое внесет в их край родной блага вековой цивилизации и превратит их кровью покрытые поля в роскошные нивы.

Вельяминов доносил Ермолову:

– Кабардинцы, хотя и опечалены смертью Жамболата Кучукова, но хорошо понимают, что единственно упорство его и неукротимый характер были причиною оной. Надеюсь, что происшествие сие не произведет никаких лишних беспокойств в Кабарде, а напротив того, многих воздержит от изменнических предприятий.

Между тем, проводив Кучука, Вельяминов был в затруднении. Волнение в Кабарде ощущалось, и ему нельзя было проехать из Нальчика на Линию с малым конвоем, – не из страха, которого он никогда не знал, а чтобы не изменить своему правилу – быть всегда сильнейшим. И вот он послал на Линию привести себе батальон пехоты с двумя орудиями – и ждал его прибытия. Весть об этом дошла до валия.

Ночью Вельяминова разбудили и подали ему письмо от Кучука. Валий писал ему:

– Генерал! Ты изъявил желание доказать мне доверие. Вот теперь представился к этому случай. Тебе дорога на Линию кажется опасной, и ты потребовал конвой из Екатеринограда. Прошу тебя, доверься пятистам кабардинцам, которых я тебе посылаю. Они проводят тебя до Екатеринограда.

Утром, с восходом солнца, партия кабардинцев двигалась по плоскости от крепости Нальчик к Екатеринограду. Но веселая джигитовка уже не оживляла этого поезда. Ни слова не слышно было в конной толпе, и только земля глухо звучала под копытами лошадей.

Впереди, один, задумчиво ехал Вельяминов.

 

Глава X

Чудеса времени

1

Основу Кавказской линии в начале XIX века составляли крепости, редуты, форпосты и другие укрепления разных типов, тянувшиеся вдоль всей линии на более или менее значительном расстоянии друг от друга. Однако, как ни сильны были эти укрепления, правительство осознавало, что с одной регулярной армией не одолеть беспокойного Кавказа, и лучшим средством в деле замирения края является заселение его казачьими станицами и крестьянскими селами. Поэтому оно делает то и другое, стараясь при всяком удобном случае увеличить число линейных казаков вливанием в станицы новых поселенцев или даже обращением целых крестьянских сел в казачье звание. Таковыми стали села и слободы, а потом станицы: Александрийская, Шелковская, Павлодольская, Прохладная, Солдатская, Курская, Подгорная, Незлобная, Государственная.

– Мужики не только будут сеять хлеб, разводить скот, кормить и одевать семью, но и охранять свою землю от ворога, – говорил Ермолов.

Он зачислил в Хоперский полк 200 калмыцких семей, из которых были созданы две сотни прекрасных конников-степняков.

К нему обратились ногайцы с просьбой зачислить их в казаки, и они были записаны. По примеру калмыков и ногайцев на службу попросились 583 осетина и черкеса. Из них была создана команда при Моздокской крепости.

Всем кавказцам, желающим добровольно и честно служить России, Ермолов повелел увеличить земельный надел до 30 десятин на душу. Горцы, подвластные князьям, бекам, вступая в казаки, становились свободными. Привлекал он к службе и горскую верхушку.

Передвижка казачьих станиц с тыловых позиций на передовые кордонные линии, перевод в казаки продолжались и после отставки Ермолова. Переселял казаков генерал Емануель – командующий войсками на Линии. При нем казаки Волжского полка селились вдоль Подкумка, ставили станицы у горы Горячей, в развилке Малого и Большого Ессентучей, у ключа Кислого.

Обращал крестьян в казаки и другой командующий на Линии – Вельяминов. Вельяминов – потомственный дворянин, не знал тонкостей казачьего дела и поручил перевод начальнику штаба Линии генерал-майору Петрову Павлу Ивановичу. Но и для него, прирожденного казака, перевернуть судьбу многих тысяч крестьян, переиначить их быт, заботы, души, превратить из вечных пахарей в полувоенных людей, оказалось делом нелегким.

Главная трудность состояла в том, что мужчины Орловской, Курской, Тамбовской, Воронежской, Харьковской губерний умели хорошо пахать и сеять, но как огня боялись оружия. Нехотя, с величайшим напряжением, осваивали они джигитовку, стрельбу, способы владения шашкой и пикой. Офицеры Гребенского, Моздокского, Волжского, Хоперского и Кубанского полков мучились с новобранцами, кляли белый свет, пока им удавалось добиться своего.

С грехом пополам из числа бывших солдат подготовили вахмистров, хорунжих, а сотников и есаулов пришлось назначать из офицеров регулярных войск.

Но в 1827 году Ермолов был устранен и на его место назначен блестящий молодой полководец Иван Федорович Паскевич, впоследствии граф Эриванский и князь Варшавский, увлеченный более делами в Закавказье и войной с Персией и Турцией.

С 1817 по 1831 год Кавказская линия была представлена самой себе. Наступательные действия против «Кавказской цитадели», начатые Ермоловым, прекращены, и энергичную работу сменила полная бездеятельность, способствовавшая развитию в горах Чечни и Дагестана фанатического религиозного учения «мюридизма», и стоившая затем России потоков крови и десятков лет упорной войны.

Во всем противодействующий начинаниям Ермолова Паскевич не только приостановил всю работу своего прозорливого предшественника, но даже, в противовес ей, отдал приказ, чтобы взамен постройки укреплений начальники Линии старались сосредотачивать внезапно отряды, вторгаться в земли горцев и потом возвращаться на свои пункты для приготовления к новым экспедициям. Такой способ действия вел только к бесполезному пролитию крови, напрасно затягивая войну и создавая в горцах уверенность в невозможности для русских укрепиться в горных теснинах и дремучих лесах предгорий.

С большим опозданием военное министерство разрешило создать два управления казачьих войск: Кавказское – со штабом в Пятигорске и Черноморское – в Екатеринодаре.

Все Северо-Кавказские казачьи войска были сведены в единое войско, получившее название Кавказского линейного казачьего войска. Высочайшим приказом от 25 июня 1832 года Терско-Семейное, Гребенское и Терско-Кизлярское войска были преобразованы в полки и получили названия: Терского, Гребенского и Кизлярского полков. Помимо этих полков, в состав Линейного войска вошли: Кавказский, Кубанский, Хоперский, Волжский, Ставропольский, Горский и Моздокский полки. Позднее, когда были сформированы Владикавказские и Сунженские полки, их тоже включили в состав Линейного войска.

Общее управление Линейным войском было возложено на назначаемого наказного атамана, в обязанности которого входило готовить казаков к службе, следить за их военной подготовкой и полностью осуществлять гражданское управление.

Первым наказным атаманом стал генерал-майор Верзилин Петр Семенович. Верзилин развил бурную деятельность по оказачиванию крестьян, и вскоре жизнь в бывших селах стала другой. Каждому казаку передали дополнительный земельный пай, сняли недоимки, резко уменьшили подати. Ушла в прошлое ужасная рекрутская повинность. В казачье сословие тогда влилось более 24 тысяч крестьянских душ. Все больше и больше по среднему Тереку, а затем и на Сунже стали раздаваться голосистые казачьи песни.

Особый интерес представляет заселение среднего Терека в его восточной дуге.

2

И так в 1820 годах для защиты Военно-Грузинской дороги от станицы Екатериноградской до Владикавказа был заложен ряд укреплений. А связано это было с тем, что в 1825 году Военно-Грузинская дорога была проложена в ином направлении – от станицы Екатериноградской по левому берегу Терека через Татартупское ущелье на Владикавказ, то есть минуя Моздок. Так возникает 100-верстовая Передовая Терская казачья линия, охраняемая укреплениями и постами, в которых, сменяя друг друга, несли службу солдаты регулярных войск и казаки старых линейных станиц.

В 1837 году Кавказ посетил государь-император Николай Павлович.

За три дня до этого генерал Верзилин получил секретную депешу: «Встречайте в Пятигорске государя».

По всей линии следования царского кортежа были выставлены поверстные часовые из конных казаков, а перед Пятигорском через каждые двести метров по обеим сторонам дороги восседал на лихом скакуне казак с шашкой наголо. Как только царская карета равнялась с всадником, тот гнал свою лошадь до следующего поста.

Царь, как из сказки, выплыл на золоченой карете у стеклянной галереи с минеральными источниками. Здесь ему поднесли хлеб-соль, а затем в галерее с тропическими растениями ему представились чиновники Кавказского линейного казачьего войска, депутации из казачьих станиц. У дворца наказного атамана ему подводили лошадей с богатыми седлами, подавали шашки, кинжалы, бурки и башлыки, обшитые золотой тесьмой. На обеде казаки старались похвастать изобилием. Разварные осетры и севрюги, шашлыки, кавказское вино, пироги на белых скатертях, слова к чарке: «Покорнейше просим осчастливить нас, принять от Кавказских линейцев чарку вина!» – и тосты, один другого благодарственней, и в ответ «милостивые расспросы» стариков о прежней службе, разговоры о почетной сторонке и бывших подвигах – все, все было настроено на одно: на прославление нынешней жизни, такой красивой и благополучной, какой она, увы, никогда не была! Власть всем своим видом призывала идти с ней в ногу, радоваться и верить в указывающий перст.

По случаю приезда государя командир Кавказского корпуса приказал второму Малороссийскому казачьему полку, занимавшему с 1833 года верховья Малки, представиться государю в укреплениях: Пришибском, Урухском, Ардонском и Архонском поэскадронно. После блистательного представления в вышеуказанных укреплениях второй Малороссийский полк был оставлен в них на постоянное место жительства. Для поселения были выбраны из обоих полков женатые казаки, а холостые переведены в 1-й полк, который тогда же был переведен во Владикавказ.

На месте небольшого укрепления, в восточной дуге Терека – на Пришибе, в изгибе реки, где она пришибает берег, которое занимала полурота солдат, отряд казаков-линейцев и артиллеристы, возникает казачья станица Пришибская. На следующий год начинается строительство станиц Арухской и Архонской.

Обозначив место для станицы в виде четырехугольника, казаки и присланные солдаты приступили к обнесению ее рвом и бруствером, валом, обсаживая его акацией и терновником. Дома строились деревянные, саманные и турлучные, крытые камышом. Планировка станицы мало чем отличалась от других. В центре – площадь, а в стороны с севера на юг расходились улицы. Ближе к центру строились общественные здания. На север и на юг выходили ворота, которые постоянно охранялись и на ночь запирались. Вблизи их располагались вестовые пушки. Принимаются активные меры по развитию земледелия, а именно: усыпаются пахотные поля и огороды навозом, истребляется на нет бурьян и расчищается для лучшей обработки дикий камень, усыпанный на пахотных землях, которые до водворения полка на Военно-Грузинской дороге были пустопорожние.

В 1839 году 2-й Малороссийский полк был переименован в 1-й Владикавказский, и каждая станица поставляла в него свою сотню. В этом же году были вытребованы семейства казаков. Они ехали в станицу за счет казны, и казаки с нетерпением ожидали приезда «жинок», с которыми не виделись почти восемь лет. Старики долго вспоминали с любовью день приезда семей. Это, по их словам, был день радости и веселья среди годов беспрерывных трудов и тягостей боевой жизни.

С каждым годом станица увеличивалась, распахивались новые земли, выращивали богатый урожай. Поселенцы переодевались в кавказскую одежду и становились коренными казаками.

Начальник станицы, тогда еще не было атаманов, принимал все меры к укреплению порядка. Почти каждую неделю урядник объезжал станицу и требовал мести улицу и убирать во дворах, нерадивые строго наказывались.

Уже в те давние времена в южной части станицы еженедельно собирался базар. Кроме станичников, приезжали на него и горцы из соседних селений и аулов. Здесь происходила купля – продажа различных товаров, лошадей, скота, налаживались связи и общение казаков с кабардинцами, балкарцами, завязывались куначеские отношения. Горцы любили приезжать в станицу к своим знакомым в воскресные дни, попариться в баньке, выпить анисовой водочки по рюмке, а в понедельник в станице – базар. После базара и сытного обеда горцы, довольные, уезжали к себе домой.

А вообще-то жизнь казакам приходилось вести тревожную.

В один из дней апреля, когда казаки в поте лица трудились, вдруг в станице ударили в колокол, а затем началась стрельба. Все, кто был в поле, поняли, что в станице несчастье. Быстро запрягли лошадей в брички, кто просто оседлал лошадь, а ружье, шашка, кинжал всегда с казаками. Быстро в станицу. Через Терек переправилась банда сотни три, напала на станицу, ограбила ее и весь скот угнала за Терек. Казаки собрались, и в погоню. Подскакали к Тереку, а за ним идет бой. Это подоспевший из Владикавказа драгунский полк окружил банду. Оказалось, что это банда из отряда Шамиля, под водительством Магомы, прорвавшись на Военно-Грузинскую дорогу, решила пограбить и разорить казачьи станицы. В этом бою казаки и драгуны наголову разбили неприятеля, и Ахвердилю Магоме удалось вырваться из окружения ценой потери всей добычи и части своей кавалерии.

В самый разгар жатвы казачий разъезд заметил, как в подлеске промелькнули люди, ведя под узды лошадей. Старший разъезда послал троих казаков в разведку. Часа через полтора-два разведчики вернулись и доложили старшему: на Тереке банда человек 50–60.

Вечером старший станицы, выслушав доклад разъезда, срочно созвал казачий сход. Много не говорили. Решили выманить банду из леса и уничтожить. Ночью службу усилили. Утром с восходом солнца из ворот в поле, как обычно, стали выезжать станичники. Пастухи выгнали к речке стадо.

Наблюдатели доложили, что банда начала движение, двигаясь по кустам боярышника, ведя лошадей в поводу.

Казачья сотня разделилась, полсотня стала у ворот, вторая в глубокой балке, остальные, кто мог держать ружья, лежали на валу. Бандиты подошли близко к стаду, вскочив в седло, с гиком стали собирать скот в табун. Но в это время полусотня выскочила из балки и бросилась галопом навстречу банде. Те дрогнули и повернули назад, попав под огонь казаков с вала, а тут еще от ворот налетом пошла полусотня. Бой был короткий. Теперь казаки не только хорошо рубили лозу, они мастерски владели и шашкой, и пикой. Стремительность позволила казакам в этом бою наголову разбить противника. Хотя и сами одного казака потеряли убитым и четверо были ранены.

Меняются времена. Меняется и отношение к ним. Возвращаются забытые имена, открываются неизвестные страницы, восстанавливаются связи времен и поколений.

В старину жители станиц твердо придерживались отцовских обычаев и нравов. Старший летами пользовался особым уважением и почетом. Перед его житейской мудростью все преклонялись. Он имел права нравственного воздействия на совершенно постороннего для него молодого человека, если замечал в его поведении или поступке что-то несовместимое. Молодежь к подобным замечаниям относилась без всякого протеста и старалась в будущем не делать подобного. Служебное и материальное положение не служило предметом зависти, не порождало недоразумений на почве особых почестей или привилегий. Существовало гражданское равенство. Жили естественно, открыто, непринужденно и честно. Жители станицы были православные. Они уважали церковь, кресты, иконы, но не всегда совершали молитвы обязательно перед образами. Всякое дело они начинали с молитвы, но молились, где придется: в дороге, в поле, перед обедом. В праздники никто не работал.

История поселений на Военно-Грузинской дороге тесно связана с историей Малороссийских (Украинских) полков 1-го и 2-го, поэтому остановимся на ней особо.

В 1831 году по случаю возмущения в Польше, по особому Высочайшему повелению, в малороссийских губерниях были сформированы 12 конных полков. 8 направили в Виленскую и Минскую губернии. Их задачей было содействовать местному гражданскому начальству в восстановлении и охране общественного порядка, нарушенного литовскими и польскими мятежниками. Полки делали беспрерывные переходы по лесам, горам, болотам в поисках мятежников, охраняя невинных жителей от насилий. Пробыв там 1 год и 3 месяца и выполнив задачу, они 15 ноября 1832 года прибыли в Полтаву. Но здесь уже со 2 на 14 декабря формируются два полка для отправки на Кавказ. Объясняются условия службы: срок определен был для них 15 лет (в других местах служили по 25 лет), а затем они будут уволены в отставку и возвращены домой. Объявлено было, что служить они будут на Кавказе смежно с Доном что пополняться полки будут только из Полтавской и Черниговской губерний и что офицеры у них будут из малороссийских же губерний. Полки укомплектовали потомками запорожских казаков в возрасте 19–30 лет, роста среднего, почти половина женаты.

Лошадей и амуницию пожертвовали казакам малороссийские помещики. Не все с желанием собирались в дальний край, но в назначенный день вышли из Полтавы, распевая:

Но в это время плакала не одна Марусенька, а рыдали горько казачьи жены и дети и «старый батько и маты». 11 января 1833 года один полк прибыл на Кавказ, а вскоре и второй. И стали они нести службу на кордонных постах, охранять переправы, конвоировать почту и т. д. И вот их поселили в станицах по среднему Тереку.

Станицы сыграли большую роль в истории заселения и освоения Кавказского края. Они, как островки, служили связующим звеном между горскими народами и русским населением, через которое происходило взаимопонимание и развитие этих связей.

Но надо иметь ясное представление о тех тяжелых условиях, при которых беспрестанные хищнические набеги горцев, казалось бы, должны поколебать в казаках веру в возможность мирного развития станицы. Но малые количеством и сильные духом, они все тверже укреплялись в ней, показывая пример добрососедства, взаимного уважения и постоянной готовности постоять за себя.

 

Глава XI

Религиозный фанатизм в Чечне

Слабая политика Паскевича, предписывающего в обращении с горцами кротость и ласку, которые они понимали не иначе, как трусость и заискивание, еще более способствовала подъему духа у горцев.

Кази-Мухаммед объявил себя в конце 1829 года имамом, то есть верховным главою мусульман, и под его знамена стали стекаться бесчисленные толпы дагестанцев и чеченцев.

Упоенный рядом частичных успехов, Казн осадил крепость Бурную, затем напал на Внезапную, произвел ряд нападений на Военно-Грузинскую дорогу, чем произвел впечатление на умы кумыков и чеченцев и привлек на свою сторону новых последователей. В последующие годы он подходил к Грозной и даже Владикавказу, чем вызвал против себя более решительные действия. Чечня была разгромлена, родной аул Кази-Мухаммеда, Гимры, взят штурмом в 1832 году, причем и сам Казн пал в бою.

Но это не потушило начавшегося пожара. Звание имама перешло к племяннику Кази-Мухаммеда – Гамзат-беку, по смерти которого имамом стал близкий сподвижник Казн и Гамзат-бека гимринец Шамиль. Умный и ловкий, с железным характером и безграничным властолюбием, Шамиль благодаря своим военным и административным дарованиям сумел подчинить своей власти свободолюбивых горцев, в том числе и чеченцев, и деятельно вел их на борьбу с Россией.

Материальные условия в горной Чечне были исключительно тяжелыми. Это было связано с недостатком плодородных и пахотных земель, сенокосных и пастбищных угодий, ограничивавших возможность занятия земледелием и скотоводством. Однако русская администрация, рассматривая внешние причины, в частности материальные, как основу для совершения разбойных набегов, совершенно не учитывала внутренних факторов, которые развивались в обществе демократической Чечни. Именно здесь шел тогда бурный процесс объединения чеченского народа под властью имамов, которые сумели пробудить религиозный фанатизм в виде учения о мюридизме, нашедшего себе приверженцев лишь потому, что оно проповедовало свободу и независимость. Мюридизм отожествлял религию с житейской мудростью и проповедовал только средства для того, чтобы достигнуть цели. Эти средства – соединение воедино всех мусульман для борьбы и уничтожения врагов, пришельцев, тиранов и иноверцев, какими проповедники изображали русских.

Религиозное движение, охватившее Кавказ, имело специфические черты. Это было, по сути, мусульманское сектантство. Его направление предполагало аскетическое отречение человека от личной воли ради непосредственного сближения с Всевышним. Дело в том, что общества мусульманского Востока всегда были структурированными. Наиболее же жестко организованными были те регионы, на территории которых протекала деятельность мусульманских братств – тарикатов.

Мюридизм, появившийся сначала в Дагестане, а затем в Чечне, создал особую иерархию, основанную на безоговорочном повиновении. А вместе с ним пришли священные ордена – тарикаты, объединившие вновь обращенных.

Устройство этих сообществ было весьма демократичным: во имя «тариката» простой пастух требовал и получал повиновение от знатнейших людей и глав всеми уважаемых родов.

Распространение в Чечне получили два тариката – наджбания и кадирия – отличающиеся мощной организационной структурой. К 1-й тяготели более зажиточные и образованные чеченцы, в основном жители равнинных районов. В горах, где дольше сохранялись языческие традиции, среди бедноты, нашел сторонников кадирийский тарикат.

Его внешнее проявление: двигаясь по кругу, мужчины исполняют ритуальный танец – зикр. Зикр – один из атрибутов кадирии. Танец может продолжаться часами, а его участники доходят до экстаза.

Кадирия уже в XIX веке разделилась на несколько сообществ. Наиболее распространенный и сильный из них – кунтахаджийцы. Шейх Кунта-Хаджи Кишнев фактически выступил против Шамиля в годы Кавказской войны. Он проповедовал ненасилие и призывал горцев сложить оружие, признав русскую администрацию. Наряду с кунтахаджийцами, придерживающихся мирных методов, среди кадирийцев следует упомянуть и баталхаджийцев, исповедовавших беспощадность к врагам. Тарикаты, основанные на замкнутости и скрытности, помогли чеченцам создать крепкую внутреннюю организацию и наряду с традиционным родоплеменным делением народа придали особые свойства обществу. Нужно иметь в виду, что чеченец – горец никогда не надеялся и не рассчитывал на поддержку государственных институтов. Он всегда представлял собой самодеятельного субъекта, главная задача которого состояла в обеспечении семье достойного (не путать с достаточным, ибо первую категорию формирует общественное мнение, а отнюдь не сам индивидуум) жизненного уровня и гарантий ее неприкосновенности.

Именно в этом заключается своеобразие предпринимательского духа чеченцев.

Корень чести, постоянно и подспудно заставляющий быть первым среди равных, является источником их предприимчивости, социальной и географической мобильности.

Единственным регулятором поведения чеченца является его обязательство перед общиной, но не перед всем обществом.

– Направление нашей политики и отношение к горцам были ошибочны, – признавал генерал-адъютант Паскевич в письме к государю от 8 мая 1830 года, когда стало очевидно, что скорая виктория недостижима. – Жестокость, в частности, умножала ненависть и возбуждала к мщению, недостаток твердости и нерешительности в общем плане обнаруживали слабость и недостаток силы. Скрытые страсти всегда подспудно кипели в Чечне, а обмануть «освободителей» считалось чуть ли не проявлением мужской доблести…»

Большую тревогу вызывали разбойные нападения или набеги на Кавказскую линию, станицы и мирные поселения с целью отгона скота, табунов, захвата пленных с последующим выкупом и просто грабежа путников, купцов на дорогах.

Поэтому предпринимались различные меры по обузданию непокорных горцев. В основном, это были меры военные. И они вели к постоянному кровопролитию.

Только с назначением на Кавказ генерала графа Михаила Семеновича Воронцова прекратились бесполезные экспедиции в горы. «Сухарная экспедиция», в которой он принял личное участие, погнавшись за Шамилем, едва не закончилась позором. Она убедила Воронцова в бесполезности «способа Паскевича» и в необходимости приведения в исполнение великого плана Ермолова.

Со времени «сухарной экспедиции» война принимает характер постоянной блокады Чечни и Дагестана с очень осторожными наступательными действиями.

 

Глава XII

Казаки на Сунже

1

Воронцов находился в крепости Грозной, когда ему доложили о новом набеге на Военно-Грузинскую дорогу.

Он мирно вел беседу с комендантом крепости полковником Евдокимовым, когда к штабу подскакал конный отряд во главе с хорунжим. Видно было, что казаки мчались верхами не одну версту.

Хорунжий ловко спрыгнул с коня и, прижимая левой рукой к бедру шашку, подбежал к коменданту, который вышел на крыльцо.

– Ваше превосходительство, пакет особо важный! – доложил он.

Евдокимов принял пакет и занес его наместнику.

Воронцов сломал печать и начал читать донесение. Лицо его стало суровым.

– Черт побрал бы этих чеченцев! – процедил он сквозь зубы и протянул бумагу коменданту.

Евдокимов пробежал донесение и покачал головой. По донесению начальника штаба Кавказского корпуса, которое получил граф Воронцов, дела складывались неважно. Горцы под началом одного из наибов Шамиля опять напали на Военно-Грузинскую дорогу, терроризируют осетин, поселившихся вокруг Владикавказской крепости, нападают на владения кабардинских князей и казачьи станицы.

Из Дагестана тоже приходили тревожные вести. Шамиль, понесший в недавних боях большие потери, вновь поднимал дагестанцев, и его посланцы шныряли всюду по аулам, угрожая тем владельцам, которые не порвут с русскими. Все просили защиты и помощи.

Воронцов располагал незначительными силами. Однако принял решение снять с Линии части и обуздать разбойников.

– Главный удар, я считаю, надо нанести на урочище вблизи ущелья Хан-Калы, – говорил он присутствующим. – Расположенное на берегу Сунжи, при входе в неглубокое ущелье, поросшее густым лесом, оно издавна, как мне докладывали, служит убежищем горским «наездникам», которые живут грабежами и кражей, и они стекаются туда из всех краев.

Но сам себя убеждал: «Действовать надо иначе».

– Кавказ – не что иное, как сооруженная самой природой крепость, – размышлял он вслух. – Воинственные и мужественные народы обитают на его склонах, в его ущельях и долинах рек. На выстрел горец отвечает выстрелом. Он не испугается угроз – загнать его в ущелья и леса. Однако большинство горцев вовсе не склонны к грабежу и войнам. Они стремятся к мирной жизни.

И он высказал свое видение решения проблемы.

– Посты наши мало приносят тольсу, а людей на них мы теряем много, – говорил он. – В год более четырех тысяч человек. Лучше будет, если мы заселим эти места казачьими станицами, тем более, что опыт такой у нас есть – в Кабарде.

– А как же быть с крепостями, – спросил его Евдокимов.

– Крепости будем укреплять и развивать. Глубоко убежден, что они в скором времени превратятся в города, и горцы сами потянутся к нам.

– А как же быть с Шамилем? – задумчиво спросил Евдокимов. – Он привлек на свою сторону немало фанатиков, и они житья не дают аулам, которые хотят жить мирным трудом. Взять хотя бы его чеченских наибов, которые разоряют аулы между Сунжей и Тереком и угоняют людей в горы.

– Людей надо убеждать, чтобы оставались на своих местах. Я обещаю им защиту, – сказал Воронцов. – Ну а тех, кто будет продолжать разбойничать, будем приводить к порядку.

Сколько бы еще продолжалась эта беседа, неизвестно, но в этот миг раздался пушечный выстрел. Это крепостная пушка известила о прибытии очередной оказии.

В течение десятилетнего периода времени по указанию Воронцова строятся сильные укрепления, совершенствуются крепости, через дремучие леса прорубаются широкие просеки, по горным крутизнам прокладываются военные дороги и, главное, предгорье прочно занимается рядами казачьих станиц.

Сунженская кордонная линия существовала много лет. Но система ее укреплений уже не отвечала предъявляемым к ней требованиям. Воронцов предложил продолжить ее по бассейну реки Сунжи до впадения ее в реку Терек, чтобы соединить крепости Владикавказ и Грозную и даже продолжить до Дагестана.

Общий порядок устройства и заселения этой Линии был разработан комендантом Владикавказа полковником Нестеровым. В своей записке «Об устройстве станиц на Сунженской линии» Нестеров также предлагает решить вопрос о наделении землями назрановцев (ингушей) и осетин, а также жителей и гарнизона Владикавказа и даже указывает ориентиры и расчеты выделяемых площадей.

Актом передачи земли Нестеров предлагал объявить назрановцам, осетинам и казакам, что они получают в вечное пользование обширные и богатые земли в данной местности в ознаменование Монаршего к ним благоволения, тогда как чеченцы и кабардинцы, обитавшие по Сунже и Тереку, как оставившие свои жилища и бежавшие в горы, навсегда лишались своих земель, которые и объявляются собственностью казны и будут распределены по воле и усмотрению правительства.

В своей записке Нестеров отметил, что начальник строительства и размещения станиц должен быть в перспективе и начальником Сунженской укрепленной линии.

– Для необходимости единства в действиях и во избежание мелких затруднений при исполнении, – писал он, – поручить возведение станиц между Назраном и Казак-Кичу (Казачий брод) тому лицу, которое будет командовать войсками во Владикавказском округе.

Местоположение станиц Нестеров определил на землях по Сунже между аулом Малою Яндыркой и укреплением Казак-Кичу и влево до большой дороги, проходящей между обоими Кабардинскими хребтами, а вправо до Галашевских гор.

– Эти земли, – писал он, – для хлебопашества наилучшего качества, такого только вообразить можно, а близость строевого леса дает возможность к скорейшему возведению строений.

Заселение станиц предполагалось осуществить за счет «старолинейцев» – гребенских, моздокских, волжских, ставропольских, кубанских, а также донских казаков.

Командующим новой Линией и командиром полка был назначен Николай Павлович Слепцов.

2

В один из теплых майских дней тысяча восемьсот сорок пятого года гребенские и моздокские казаки с семьями двигались на Сунжу. Они, вечные переселенцы, уже пустили корни на Тереке и надеялись, что теперь их никто не вырвет с родных мест и не разбросает.

Но жизнь распорядилась по-иному.

– Опять на чужую сторону отправили, – говорили меж собой казаки.

– Так порешила Россия, – вздыхали другие.

День был безветренный, разогретый солнцем воздух неподвижно стоял над землей.

Передвигалась по степи станица, только вместо белых хаток медленно двигались нагруженные брички. Набричкахбыл и навалены кровати, столы, лавки, кадушки, бороны, мешки с зерном. Шум, скрип колес, окрики охраны – все это разносилось за версту вперед.

– В Персии был, в Турции побывал, а теперь вот на Сунжу определили, – делился пожилой казак с молодым.

– Где наша не пропадала? – шутливо ответил молодой.

– И то правда, – сказал пожилой.

Впереди послышался какой-то шум. Казаки прислушались, но тут же с волнением принялись поминать геройские дела отцов и дедов.

Потом казаки замолкли. Только, может, душа казацкая блукала в отголосках воспоминаний о житье-бытье на Тереке. Как еще с отцами выезжали они по всякой надобности вечером в степь и вглядывались испуганно в чащу, то и дело останавливали коней и вслушивались. Вспоминались наблюдательные вышки, где маячила высокая жердь со смоляной бочкой и соломой. Те вышки-маяки, с которых часто кричали: «Абреки!»

– Не пора ли коней подкормить, да и самим перекусить, – спросил казак помоложе.

– Да еще, наверное, рано, – ответил ему товарищ, – привал будет общий. А ты гляди, чтоб в канаву не заехал.

В десятом часу утра въехали в станицу Екатериноградскую. Остановились у Триумфальной арки. Казаки задрали головы, осматривали грандиозные ворота, построенные в честь императрицы, поснимали папахи.

Собрались станичники.

– Куда, братцы, направляетесь? – спрашивали они казаков-переселенцев.

– На новую Сунженскую линию, – отвечали те.

– И вас туда? – озабоченно говорили станичники. – С России переселенцы каждый день идут. Сколько же туда надо народу?

– Нас общество командировало, – отвечал за всех пожилой хорунжий. – По жребию.

– Так-то оно так… – хмуро отвечали станичники и отходили от приезжих.

Караван, переправившись через Малку, двинулся по-над Тереком дальше. Под станицей Пришибской, заслоненной в сумерках знаменитым Медвежьим лесом, казаки помянули крестным знамением некогда славное укрепление – Пришиб, назвали друг другу фамилии почивших товарищей, соседей, станичников, которые тут несли службу

– Непроходимые дебри, пустыни и мрачные леса были здесь на Тереке, когда пришли сюда казаки. Рыскал жадный зверь и дикий хищник. Двадцать лет, и на необжитых местах появились станицы. Благоговение царя небесного всегда почивало на нас и предках наших, – рассказывал гребенской казак Гладков. – Вознесем к Господу наши молитвы, наши прошения. Пусть Господь поможет и нам устроиться на новом месте!

А в это время его спутник Степан Курдюков вспоминал, как его провожали родные. Степану было нестерпимо грустно. Жалкий, догорающий в жизни старик с подрагивающими веками и землистым, провалившимся ртом, сидел напротив него, и был этот старый казак его отцом. Больно царапнула по сердцу мысль: «Увижу ли его?» Как будто разгадав Степанову мысль, старик горько вздохнул, словно взвешивал, сказать или не сказать ему ответ. Но как конь норовисто встряхивает головой, прежде чем взять препятствие, так и старик вдруг овладел собой и в волнении перешел на станичный говор.

– Ишо вот о чем хочу предупредить. Гуторить много можно красивого про будущее. Но ты помни, что оно само в руки не плывет, как в ледоход крига, и с неба запросто не падает, потому как сумки дырявой у Иисуса Христа нету для того, чтобы в каждую хату счастье с неба сбрасывать. И мы, казаки, не шаркуны какие-нибудь. Наши предки все как есть не речами сладкими, а саблями да пиками добывали, даже жен с туретчины самых красивых в седлах из походов прихватывали. Я это к чему гуторю. Вот уедешь, и тоска лихая точить мое сердце ветхое станет. Да и тебе споначалу не сладко будет разлуку с родителями переносить. В той разлуке я и крылья свои ощипанные сложу, видно, как никак от прожитых лет все тяжелее и тяжелее становится. Но не думай об этом, сынок мой любимый, последняя моя кровь на земле.

Отец поперхнулся и всхлипнул. Степан побежал к нему, хотел приподнять его тело и уложить в кровать, но старик не дался, решительно отвел руки сына.

– Ты это, того, – сказал он строго, – я ить еще в седле. И ты мне в седле помоги удержаться, а не из седла выталкивай наземь.

– Да что ты, отец! – воскликнул переполненный жалостью Степан, – не хотел я тебя обидеть и в уме не держал этого…

Он встал перед ним на колени и неожиданно расплакался, понимая, что это первый такой откровенный порыв нежности, обращенный к отцу, порыв, в котором смешалось многое: щемящее чувство жалости перед расставанием, скорбная мысль о том, что, видимо, насовсем прощается он со своим престарелым родителем, и нет уже никакой силы, способной продлить тому годы.

Переночевав в станице Пришибской, караван тронулся дальше. Теперь трудно испытать томление долгого пути. Но тогда казалось, что в дороге можно состариться.

Лишь через неделю обоз прибыл на Сунжу. Места под новые станицы располагались по правому берегу реки Сунжи, в 18-ти верстах от Назрановского укрепления, которое тогда считалось достаточно сильным, так как в нем имелась крепостная артиллерия, а гарнизон составлял 7-й Кавказский линейный батальон.

Слепцов с офицерами и урядниками Моздокского полка встречал казаков-переселенцев в укреплении Волынском. Распланировкой вновь заводимых по реке Сунже станиц заведовал саперный офицер Свиридов, управлял же расселением людей полковник Брунер.

Прибывшие семьи казаков сначала располагались в указанных местах, в балаганах, крытых соломой, а уже потом рубили лес и строили землянки или турлучные кухни с печами. Затем приступали к строительству дома и различных хозяйственных построек. Дворы были небольшие, но на них казаки умудрялись разместить не только жилые постройки, но и службы, называемые кухнями, из которых одна – чихирня, где хранилось вино, другая – мучная для муки и других хозяйственных припасов. Здесь же стояли сараи для содержания скота, погреб, колодец, различные пристройки и надстройки, создававшие в целом невообразимую тесноту и скученность. Нередко казаки для освобождения двора выкатывали повозки и ставили перед двором, загораживая и без того узкие улицы.

Планировка станиц мало чем отличалась друг от друга: обычно в центре, на площади, возводилась церковь, от нее расходились улицы, здесь же, ближе к центру, строились общественные здания и дома зажиточных казаков. Вокруг станицы рыли глубокий ров и насыпали вал, а по всем четырем сторонам ставили деревянные ворота, запирающиеся на ночь. По углам устанавливали крепостные чугунные пушки, носившие название «вестовых», выстрелом из которых производилась тревога, здесь же находились часовые, которые следили за окружающей местностью и при малейшей опасности поднимали все население своей станицы и ближайших соседей. Сообщение между станицами поддерживалось «оказиями», совершавшими свои рейсы 2 раза в неделю.

Уже в ноябре 1845 года было закончено строительство трех станиц. Первыми были построены Троицкая, на месте бывшего Волынского укрепления, Сунженская и Михайловская, каждая по 250 дворов. За ними, как грибы после дождя, вырастали остальные, несмотря на то, что постоянные боевые тревоги и набеги до крайности затрудняли дело заселения. Их в разные годы было построено тринадцать. Штаб-квартирой полка была определена станица Сунженская, куда вошли первые три станицы. В последующем три полка, сформированные из новых казачьих станиц, расположились так: один занял верховья Камбилеевки, берега Сунжи и ее притока Ассы, получил название 2-го Владикавказского, другой – среднее течение Сунжи, был назван 1-м Сунженским и третий – занявший своими станицами нижнее течение Сунжи до Брагунов и Горячих вод – 2-м Сунженским казачьим полком.

Рельеф здешней местности весьма разнообразен. Главный Кавказский хребет, уходящий от вершин Зилхихон и параллельно тянущиеся с ним хребты – Передовой, Скалистый или Пестрый, Черные горы входят в южную часть Сунженской линии, где на всем протяжении своем от Дарьяла до горы Кюрелам Передовой хребет прорезается двумя ущельями: Дарьяльским – с рекой Тереком и Ассиновским – с рекой Ассой. По первому ущелью пролегает Военно-Грузинская дорога, а правый кряж этого ущелья по течению Терека служит границей с землями осетин Владикавказского округа. Пестрые горы идут на 10—15-верстовом расстоянии к северу от Передового хребта и вытягиваются в пределах Сунженской линии в длинные и прямые кряжи. В пределах Сунженской линии Пестрый хребет соединяется с хребтом Черных гор многими перемычками и образует здесь котловины рек Сунжи и Фортанги. Черные горы свое название получили от сплошь покрывающего их леса, распространяющегося частью и на Пестрые горы. В этих лесах преобладающими древесными породами являлись бук, карагач, липа. Склоны, обнаженные от леса, представляли удобные места для земледелия и скотоводства. Многие станицы как раз и расположились именно в этих предгорных местах. Так, станица Акиюртовская была поселена в ущелье между реками Ассой и Сунжей, станица Галашевская – на реке Ассе в крутом и узком горном ущелье, на одном из предпоследних уступом над рекой, а станица Фельдмаршальская – на склоне гор в Ассиновском ущелье, недалеко от выхода ущелья в степь.

Увеличение численности населения станиц происходило за счет казаков-переселенцев и крестьян. Так, в 1861 году в Сунженские станицы дополнительно было переведено 100 семей терских казаков и 400 семейств государственных крестьян. И станицы достигли нужного предела для комплектования военных формирований. Кроме того, появился резерв, необходимый для замены в будущем служилого казачества из числа подрастающего поколения. Эта стабильность связана и с окончанием Кавказской войны, и сокращением потерь на полях сражений.

Таким образом более трех веков происходило постепенное население и разрастание казачества на Тереке, начиная с первых поселенцев – гребенцов и кончая самыми молодыми станицами – Сунженскими.

Старые «линейцы», принимая новое имя «сунженец», поделили, как это поется в казачьей песне «С краев полуночи», избыток своей славы с безвестной струей новых переселенцев, ставших вместе с ними «на вражьем пороге твердой ногой».

В дальнейшем военно-политическая обстановка на Северном Кавказе показала, что Терское казачество, сыгравшее огромную роль в колонизации и хозяйственном освоении Предкавказья, можно будет использовать и в другой роли – в роли надежного стража внутренних основ государственной власти. С этой целью с 1865 года практически полностью прекращается приписка в казачье сословие лиц иного социального происхождения.

Одновременно был положен запрет на отпуск из казачьего сословия без надлежащих на то причин, и казак от рождения до глубокой старости оставался навсегда казаком. Эти меры завершили процесс превращения казачества в замкнутое служилое сословие, находящееся на особом положении в государстве.

В 1860 году Кавказская линия была разделена надве части: правая – Кубанская и левая – Терская область. Чтобы придать этим областям не только военное, но и гражданское значение, решено было обособить казачество, и в 1861 году оно получило название Терского казачьего войска. В состав этого Войска вошли: 1-й и 2-й Волжские полки, составившие 1-ю бригаду, Горский и Владикавказский – 2-ю бригаду, Моздокский и 1-й Сунженский – 3-ю бригаду, Гребенской и Кизлярский – 4-ю бригаду. В 1870 году в Терской области вводится губернское правление, и сама область объединила в своих пределах не только земли Терского казачьего войска, но и земли крестьян и горских округов.

На основании высочайше утвержденного 3 июля 1882 года положения Терское казачье войско в мирное время должно было содержать четыре конных полка 4-сотенного состава, две конно-артиллерийские батареи на общем основании и два эскадрона лейб-гвардии Его Императорского Величества конвоя. В военное время каждый из конных полков должен развернуться в три полка того же названия, под номерами 1, 2 и 3-й. Следовательно, в военное время Терское казачье войско обязано выставить: 2 эскадрона Собственного Его Величества конвоя; 12 конных полков 4-сотенного состава и 2 конно-артиллерийских батареи в 6 орудий. По штату это: 215 офицеров, 9070 нижних чинов и 10080 лошадей. Такая военная структура казачьего войска сохранялась, с небольшими изменениями, до революции. А казаки участвовали во всех войнах, которые вела Россия, и с честью исполняли свой долг защитников Отечества. Общеизвестно, что отношение казаков к службе было исключительно добросовестным. Это им прививалось с детства. Как правило, они были лихие наездники, прекрасно владели шашкой, метко стреляли, были физически крепкие и в трудных походах не проявляли слабости. Казак с гордостью носил боевое оружие, содержал в постоянной готовности и исправности снаряжение и, как друга, любил, холил и ухаживал за своим боевым конем.

Отношения казачества к выполнению своего долга строились на глубоких чувствах любви к родной земле и преданности символам, олицетворяющим могущество России – царю и престолу. Во имя этой любви казачество шло на любые жертвы и трудности, и, неся свой тяжелый крест, казаки верили, что их деяния приближают светлый день победы. Отправляя казаков на фронт, наказной атаман Терского войска в своем приказе писал: «Знаю, товарищи, чего вам стоило это снаряжение. Знаю, что отцы выводили на продажу последний скот, чтобы купить коней сыновьям; что жены ваши, оставляя детей, сами становились за плут, дабы освободить мужей на службу. Совершить это могла только присущая вам вековая казачья доблесть, в одной лишь смерти находящая преграду к исполнению Державной воли Царской! Честно исполняйте свой долг, вы станете выше всяких похвал, и не мне благодарить вас, товарищи: вашу службу не забудет Батюшка-царь, сумеет оценить ее Мать – Россия».

А царь в одной из грамот писал:

Божию милостию,

Мы Николай Второй,

Император и Самодержец Всероссийский Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая.

Нашему вернолюбезному и доблестному Терскому казачьему войску.

С лишком триста лет, со времени построения Терским воеводою Лукьяном Новосильцевым города Терка, на реке Терек, славные Терские казаки, сначала под различными наименованиями казаков Гребенских, Терских, Семейных, Аграханских, Кизлярских, Кавказских Линейных, а затем, с 1860 года, под общим наименованием казаков войска Терского, ревностно и беззаветно преданно служат своим царям и Отечеству.

Являясь на окраине царства Русского надежным и грозным оплотом грани Государственной, Терские казаки с присущим им мужеством вместе с тем усердно способствовали расширению пределов Государственных.

В ныне минувшую войну с Японией и особенно в наступившее смутное время, Терские казаки, свято исполняя заветы своих предков, продолжают верою и правдою служить Царю и Родине.

За столь самоотверженную, неутомимую и верную службу объявляем близкому сердцу Нашему доблестному Терскому казачьему войску особое Монаршее Наше благоволение и подтверждаем Императорским словом Нашим ненарушимостъ настоящего его образа служения, стяжавшего сему войску историческую славу и благодарность Отечества.

Озабочиваясъ же ныне укреплением за Терским казачьим войском предоставленных ему земель, рыболовных вод, долженствующих служить в будущем источником для поддержания и развития войскового благосостояния, Мы признали за благо, в воздаяние за означенную службу пожаловать Терскому войску настоящую Нашу грамоту на укрепление в вечное его владение указанных земель и рыболовных вод в бесспорных их границах, сохранив в силе ограничения в пользовании их недрами, установленные в параграфе 151 положения о бывшем Кавказском Линейном войске 14 декабря 1845 года и в cm. 204 уст. горн., изд. 1893 года, и с тех пор, чтобы как существующие, так и могущие впредь возникнуть споры о владеемой войском земле подлежали рассмотрению в общем порядке.

В ознаменование сего и пребывая к Терскому казачьему войску Императорскою Милостию Нашею неизменно благосклонны, благоволили Мы сию грамоту собственною Нашею рукою подписать и Государственною печатью утвердить повелели.

Дана в Царском Селе в лето от Рождества Христова в тысяча девятьсот шестое, Царствования же Нашего в двенадцатое.

Николай

23 апреля 1906 года

Особенно тяжелым бременем легла на плечи казаков Первая мировая война. Казачество почти полностью было мобилизовано в армию и в станицах остались лишь старики, женщины и дети.

Война до крайности расстроила хозяйственную жизнь станичного казачества, резко сократилась запашка земли, катастрофически уменьшилось поголовье скота, особенно рабочего, постоянные реквизиции лошадей, годных ходить под седлом, – все это до минимума сократило возможности казачьего хозяйства производить хлеб, нужный для армии и народа. Но станичные труженики и армейские полки на фронте и в тылу, несмотря на трудности того времени, с честью выполнили свой долг по защите родного Отечества от нашествия сильного и жестокого врага.

На этих событиях практически завершается дореволюционная история Терского казачества. В дальнейшем, на волне бурных революционных событий, связанных с февральской, а затем Великой Октябрьской революций и трагическими событиями времен Гражданской войны, Терское казачество вступило в новую общественно-экономическую формацию, фактически утратив свое былое назначение.