Завтра ночью

Луна разграфила улицу чересполосицей теней. Безмолвными часовыми стояли вдоль обочин тополя и фонарные столбы. За палисадниками светились беленые стены хат.

Лиза шла, прислушиваясь к окружившим ее звукам. Вот в тишине во дворе проскрипел журавль, звякнула дужка, глухо плеснулась вода, оброненная в колодезную глубину. Из сада сыростно, как из погреба, тянуло лежалым снегом. Шаги глохли в пыли. В соседнем дворе женский, с дребезжинкой, голос выводил песню:

Лиза вышла к реке. Деревенька уцелела. Чудом обошла ее война. Только здесь, у переправы, сгорела заодно с мостом крайняя изба. Саперы навели переправу да еще оставили штабель свежеоструганных бревен на будущие стены. А сами — дальше. Теперь они уже далеко. Бревна пахли смолой. Шелестели голые ветви ив над черной водой в реке.

Было так нетревожно и тихо, что память невольно возвращала всему вокруг мирные названия: «водной преграде» — речка, «переправе» — мост, «населенному пункту» — просто деревенька. А сама Лиза почувствовала себя маленькой девчонкой, и невесть от чего гулко застучало сердце.

Старший лейтенант сказал: «Вылет — завтра ночью». Она готовилась к этой ночи полтора года.

Полтора года назад, в ноябре сорок второго, с путевкой Инзенского райкома комсомола она пришла в военкомат. С кружкой, ложкой, мыльницей и зеркальцем в обшарпанном чемоданчике. Два ее брата, Степан и Дмитрий, были на фронте, а третий, Иван, самый младший, умирал от ран в госпитале. Лиза работала в райисполкоме, в горькую шутку прозванном «женским монастырем», потому что хозяйничали в нем одни только женщины-солдатки. Сослуживицы увещевали: «Куда и ты-то? И как можешь мать обездолить, бросить с малыми сестричками?» А как оставаться, когда фашисты на Дону и Волге? «Я должна идти, — отвечала она. И просила: — Не забывайте о маме».

Коридоры в военкомате были прокурены так, что щипало в глазах. Измученный бессонными ночами и тысячами забот, военком все равно каждого добровольца принимал сам.

Он молча выслушал возбужденную и сбивчивую речь Лизы.

Долго смотрел на нее, не произнося ни слова. «Откажет… откажет!» — затаила дыхание она. Но глаз не опускала, уставилась в лицо комиссара. Неизвестно, о чем он думал, устало глядя на нее. Так же молча он подписал направление. И только напоследок, пожимая руку, сказал:

— Поздравляю, товарищ Вологодская Елизавета Яковлевна, с вступлением в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Служи честно.

Лизу впервые в жизни назвали по имени и отчеству. От волнения у нее чуть не брызнули из глаз слезы. Она пулей вылетела из кабинета военкома.

В декабре сорок третьего она отлично закончила разведшколу. И новое назначение — в штаб 1-го Украинского фронта. В разведотделе штаба фронта Лизу направили в группу «Львов», готовившуюся для заброски в глубокий тыл врага.

В этой группе кроме Лизы были еще двое — мужчина и девушка. Лиза быстро подружилась с новой своей спутницей Анной — рослой, красивой полькой с большущими, чуть навыкате глазами и пышными волнистыми волосами. Руководитель — мужчина лет тридцати, с гладко зачесанными на пробор светлыми волосами, говоривший по- русски с польским акцентом, — был замкнут, но предупредителен, даже галантен. Его звали Юзеф. Но настоящее ли это его имя?..

Целые дни проходили в подготовке. Разведчик, уходя на задание, получает «легенду» — вторую биографию, которая должна помочь ему в работе во вражеском тылу. В самых глубоких тайниках памяти прячет он имена матери и отца, друзей и командиров, все факты своей настоящей жизни и взамен с мельчайшими подробностями и деталями усваивает новую биографию — «легенду». День за днем, шаг за шагом. Эту вторую биографию он обязан знать лучше, чем настоящую, город, где он якобы жил, — лучше, чем родной город. У каждого члена группы «Львов» была своя «легенда».

Сам командир группы Юзеф — высоколобый, тонколицый поляк — стал по «легенде» Брониславом Антоновичем Богуславским, сыном зажиточного крестьянина бывшего Львовского воеводства. Работал в слесарных мастерских фирмы Ковальского в Луцке. Там и остался после присоединения Западной Украины к Советскому Союзу. В Луцке незадолго до войны он познакомился с дочерью украинского врача Ольгой Петровной Вологодской и вскоре женился на пей. К ним вскоре приехала и двоюродная сестра Бронислава Анна Богуславская, дочь раскулаченного при Советах жителя Львовщины. Так по «легенде» Лиза стала Ольгой, женой этого молчаливого, вежливого поляка.

Продолжение «легенды» им предстояло узнать накануне отлета.

Весной подготовка группы была закончена. И вот последняя остановка перед стартом: тихая деревушка под Шепетовкой. Лиза неторопливо идет, прислушиваясь, вся словно бы превратившись в антенну «Северка». В избах — ни огонька. Черные изломы теней на дороге. Вербы над рекой. И женский голос с дребезжинкой все поет, тоскует:

Как здесь хорошо, в этой деревеньке, приткнувшейся между лесом и рекой! Далеко и навсегда ушла отсюда война. А они завтра ночью… Она прислушалась. Нет, не мирная тишина. Высоко в небе, казалось, выше луны и звезд, плыл слитный гул. Завтра в сводках Совинформбюро появится, наверное, фраза: «Дальняя бомбардировочная авиация произвела массированные налеты на железнодорожные узлы и по скоплениям войск противника…» На те узлы и по тем скоплениям войск, о которых сегодняшним утром или днем сообщили из вражеского тыла такие же, как она, радистки таких же разведгрупп…

 

Шаг в темноту

Поутру старший лейтенант в последний раз собрал группу «Львов». Ознакомил с продолжением «легенды». После прихода немцев семья пана Бронислава жила в селе Боянув. Двадцатого марта несколько домов в селе, в том числе и дом семьи Богуславских, были разгромлены и сожжены бандитами. Родственники пана Богуславского были убиты, а он сам, его жена и сестра бегут в Краков, хотят найти приют у знакомых.

— Все соответствует действительности, — сказал офицер. — Наши товарищи, работающие в районе Боянува, сообщили о нападении бандитов на село. Кстати, в том селе было и несколько семей с фамилией Богуславских. Все они погибли. А вот письмо.

Он вручил Юзефу листок, исписанный по-польски. Лиза уже знала — это рекомендательное письмо, адресованное проживающему в Кракове на улице Ланда машинисту Томашу Чижу от его родственника Петра Сендора, бывшего члена польского партизанского отряда, ныне ставшего офицером сформированной в Советском Союзе 1-й Польской армии. Конечно же, в письме об этом не упоминалось ни единым словом; просто привет от родича и просьба помочь хорошим друзьям. Вместе с письмом старший лейтенант дал и фотографию Петра.

— Теперь, товарищи, еще раз тщательно проверьте все вещи, все карманы. Все лишнее сдайте.

У Лизы и Юзефа уже давно ничего «лишнего» не было. Анна с неохотой протянула справку. Лиза поняла: та самая, из партизанского отряда.

— Пожалуйста, сохраните, — попросила полька.

— Обязательно.

Группе был зачитан боевой приказ:

«В ночь на 28 апреля 1944 года авиадесантом убыть на выполнение специального задания с приземлением в районе устья реки Раба (приток Вислы), в дальнейшем легализоваться в г. Кракове по ул. Святого Яна у слесаря Гимитраж с задачей:

1. Вести разведку войск и гарнизонов противника в районе Краков — Катовице.

2. Определить Дислокацию штабов, узлов связи, баз с горючим, складов боеприпасов и т. д.

3. Установить характер инженерных сооружений на оборонительном рубеже по реке Висла и в районе Краков — Катовице.

4. Контролировать воинские перевозки по железным дорогам Катовице — Краков — Львов, Лодзь — Катовице — Живец, Катовице — Краков — Люблин.

Связь с Центром держать по радио».

Каждому члену группы присваивался псевдоним, которым они должны были подписывать свои донесения. Старший лейтенант Лизу назвал Комаром. В насмешку, что ли, за ее рост и вид?

— Не обижайся! Желаю тебе жалить фрицев так, чтобы их в озноб бросало! — перевел он все в шутку и, отведя Лизу в сторону, передал ей особые, предназначенные только для радиста, указания — Если тебе будет угрожать опасность, радиостанцию и шифр немедленно уничтожить. Если радиостанция будет захвачена внезапно и тебя заставят работать по принуждению, телеграммы подписывай вместо «Комар» — «Омар». Понятно?

— «Омар». Вместо «Комара», — повторила Лиза. — Понятно! Указания усвоила!

А про себя подумала: «Так они меня и заставят!.. И не может быть, чтобы меня захватили. Я — везучая!..»

Когда стемнело, они приехали на аэродром. Там, уже в «виллисе», их ждали трое немолодых мужчин в кожаных пальто. По всему видно — начальство.

Один из мужчин, самый старший, по очереди обнял их и поцеловал, а Лизу еще и потрепал по щеке пахнущими табаком пальцами. В распахнутом отвороте пальто она увидела генеральский погон. Догадалась: начальник разведотдела фронта… Генерал оглядел разведчиков:

— Доброго вам пути, товарищи! Успешного выполнения задания и возвращения с победой!

Потом Лиза, Анна, Юзеф и генерал со своими спутниками подошли к самолету. Летчики спрыгнули им навстречу.

— Ну, по русскому обычаю перед дальней дорогой…

Генерал сел на ящик. Все тоже расселись — кто на что. Лиза забралась на бочку из-под бензина. Помолчали. Один из летчиков тихо запел:

Все негромко стали подтягивать:

Лиза уже слышала раньше: такая традиция при проводах группы.

Пристегнули парашюты. На Лизу, чтобы «не зависла», кроме положенного снаряжения навьючили рацию, два комплекта радиобатарей. На поясе — саперная лопатка, финка, в карманах — гранаты Ф-1 — «эфочки». Груза получилось столько, что она не могла и с места двинуться. Инструктор-авиадесантник и штурман на руках внесли ее в самолет.

Задраена дверь. Взревели моторы. Лиза приткнулась к стеклу. За окнами скользнул по взлетной, полосе прожектор. И самолет рванулся в темноту.

Ревущий мрак подступил со всех сторон. Только в кабине пилотов мерцали приборы. Лиза сидела, придавленная грузом к жесткой скамье. Ее слегка знобило. Но она чувствовала, как горят щеки. Кружилась голова, и к горлу подкатывался комок. Лиза открыла рот и стала дышать глубоко — так учили, если вдруг будет тошнить. Нет, ни за что! Только не думать об этом! А о чем? Как — «о чем»? Ведь она летит на задание, в тыл к немцам. Час или два — и она уже среди врагов. Все! Все началось — и назад дороги нет. Ей страшно? Сосет под ложечкой, звенит в ушах. Какая-то слабость во всем теле. И знобит. Это страх? Она будто бы прислушалась к себе, к тому, что происходит внутри нее. В ней вибрировала какая-то звонкая, тревожная струна. Защемило сердце. Ей страшно? Она заставила себя вспомнить слова, те, что она говорила давно, когда только еще переступила порог разведшколы: «Я, Вологодская Елизавета Яковлевна, обязуюсь быть преданным, честным и мужественным борцом социалистической Родины и работать в тылу врага в качестве советского военного разведчика. И если понадобится, то смогу умереть за великое дело освобождения социалистической Родины от нашествия немецких захватчиков…» Елизавета Вологодская, Лиза… Нет, теперь она Ольга Богуславская. Ольга и «Комар», а Лизы больше не существует. От этих мыслей ей становится жутковато. И еще сильней и звонче вибрирует пронизавшая всю ее струна.

Темень. Вдруг внизу запульсировала огненная река. «Фронт!» Девушка снова прильнула к холодному стеклу. Огненные трассы снарядов. Вспышка где-то рядом, в небе. Еще. Еще. Грохота не слышно, только вспышки. Самолет дрогнул. Стал проваливаться. Ольгу откинуло, прижало к борту. По небу шарили прожекторы. Огненная река ушла назад. Но кругом в небе продолжало вспыхивать. Она догадалась: «Зенитки». Прожекторы погасли. Снова мрак. Но тут же, совсем рядом, над головой, застучал пулемет. Самолет стал выделывать замысловатые фигуры. Ольгу сорвало с сиденья, сбросило на пол, потащило в хвост.

Наконец пулемет замолчал. Самолет продолжал полет, а за окнами стало непроницаемо серо.

Появился стрелок:

— Чуть не накрыли нас «мессеры». Повезло — облака.

Пелена за стеклами стала серебристой. Сквозь ее тонкую прядь засветилась сбоку, ниже самолета, луна. Ольга почувствовала: «Снижаемся». Пронзительно завыл сигнал. Инструктор ощупал каждого, предупредил:

— Приготовиться!

Штурман открыл дверь. Ударил влажный и холодный воздух. Первым к двери подошел Юзеф. Шагнул в темноту. Следом за ним — Ольга. Почему-то груз не казался таким тяжелым.

 

Лицом к лицу

Непривычное, ни с чем не сравнимое чувство безудержного падения. Ольгу крутит в воздухе и несет вниз, и не за что уцепиться. Она судорожно заглатывает воздух, зажмуривает глаза от ужаса: «Все!» И Тотчас — рывок, болью отдавшийся в бедрах и плечах. Необыкновенная легкость. И разом схлынувший страх, вытесненный удивительным и непривычным ощущением плавного парения.

Она открывает глаза. Сквозь стропы мигают звезды. Луна сбоку. Протяни руку — коснешься сверкающего диска. Совсем светло. Ольга видит недалеко от себя безмолвно плывущие к черной земле парашюты. Земля приближалась. Были отчетливо видны мерцающая полоса шоссейной дороги, кусты вдоль обочины, поле, лесок и невдалеке — большое селение с костелом на холме. Ольга услышала даже лай собак и кваканье лягушек. И тут только осознала, что яркое свечение луны — опасность!

Она приготовилась к приземлению: поправила, как учил инструктор-десантник, лямки, согнула ноги в коленях, составила вместе ступни. Вспомнила: сигнал сбора — «удушливый кашель».

Но кашлять не пришлось. Все трое приземлились поблизости друг от друга. Огляделись. Откуда взялась эта деревня? Почему ноле и шоссе, когда должен быть лес у реки? Куда их выбросили? Но строить предположения некогда: со стороны селения нарастает заливистый лай. Закапывать парашюты тоже некогда. Нужно скорей уходить.

На земле Ольга снова почувствовала тяжесть своих вьюков. Шепотом попросила:

— Юзеф, возьмите у меня батареи питания.

— Своего хватает!

Ольга изумилась. Посмотрела на командира. В голубом свете его лицо казалось бледным, будто припудренным. А глаза — черными. «Наверное, как и я, струхнул». Она обняла в охапку парашют и сделала шаг к леску.

— Давай мне что-нибудь, — отозвалась Анна и по- польски что-то сказала Юзефу.

— Ладно, хватит, — с неохотой согласился он и взял у Ольги тяжелые батареи. — Пошли!

— Погодите. — Ольга достала из кармана пачки махорки. — Надо присыпать место приземления и натереть подошвы, чтобы собаки не взяли след.

— Еще выдумала! — снова огрызнулся Юзеф. — Кому вы здесь нужны?!

Но все же достал пачку.

«Что с ним? — удивленно подумала Ольга. — Куда девались его выдержка и учтивость?..»

Они пошли в сторону от селения. Страх перед неизведанным прибавлял силы и ускорял шаги. Впереди — ручей, разбухший от вешних вод. «Хорошо, собьет со следа». Они пошли прямо по воде, потом перебрались вброд на другую сторону. Когда уже начал брезжить рассвет, увидели лес, молодой, густо сплетенный кустарником. Укрылись в ветвях, стали слушать, нет ли погони.

В лесу уже все расцветало. Ветви — в клейких листьях, земля пронизана зелеными стрелками трав. Эх, сбросить бы рюкзак на эту мягкую землю, куртку под голову — и поспать!

— Что будем делать? — спросила Ольга.

Юзеф молча пожал плечами.

— Но надо же сориентироваться.

— Иди.

— Нет, Юзеф, лучше пойти вам, — стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно, сказала Ольга.

— Почему лучше мне, а не тебе?

Она поймала его ускользающий взгляд. «Как он струсил!»

— Почему должен идти я? — Его голос сорвался на приглушенный крик.

— Потому что вы мужчина, — как можно спокойнее ответила она. — Могу и я пойти. Но я не знаю польского языка.

Он молчал, не двигаясь. Потом, будто сбросив с себя путы, передернул плечами, поднялся. Проверил пистолет. Осторожно раздвигая ветви, направился к опушке. Ольга смотрела ему вслед, пока он не скрылся за деревьями. «Странно он ведет себя. Странно…»

— Что с ним случилось? — спросила она у Анны.

— Не знаю… Таким и я никогда его не видела. Раскис, наверно. — Она презрительно оттопырила нижнюю губу: — Не люблю мужчин-зайцев.

— Я никогда б не подумала, что Юзеф…

— Нет, я тоже не думаю, что его испуг надолго, — успокоила Анна. — Он же сам попросился в разведку, я знаю. И опыт у него… Он рассказывал мне, что уже бывал на заданиях в тылу.

— Хорошо, — согласилась Ольга. — Но все же давай, пока его нет, закопаем парашюты и рацию.

Они нашли приметный двуглавый дуб, саперными лопатками вырыли меж его корневищ яму, уложили в нее снаряжение — все, что могло их выдать. Завалили землей, дерном, сучьями.

— Юзефу место не показывай, — предупредила Ольга.

Вскоре он вернулся.

— Поздравляю! — В его голосе звенело раздражение. — Нас вышвырнули к черту на рога, пся крев!

Рассказал: встретил крестьян, выехавших в поле. Выведал у них, что до Кракова полторы сотни километров. Крестьяне же сообщили, что местные жители вчера ночью видели, как опускались с неба три «гвяздки» — «звезды». Так они называют советских парашютистов. Видно, не первых тут выбрасывают. В том селе есть отделение фашистской жандармерии. Ночью гитлеровцы не выходят из села: боятся партизан. А с утра уже начали искать эти «гвяздки». Надо немедленно уходить. Сразу за лесом большое шоссе. По нему в сторону Кракова идут толпы беженцев из восточных районов, от линии фронта.

— Куда же нам идти? — растерялась Ольга.

— Присоединимся к беженцам. Затеряемся среди них, — спокойно ответил Юзеф. — Если жандармы даже с собаками будут искать, не найдут след. А документы и деньги у нас есть.

Ольга почувствовала в его голосе деловитую уверенность. «Как он быстро меняется… — Но на душе у нее полегчало: — Перестал, кажется, трусить…»

— Это вы хорошо придумали, — улыбнулась она. — Пошли!

— Погоди, — остановил он. — Как ты будешь разговаривать с беженцами? Польского не знаешь… По-русски? Откуда взялась русская? Сразу обратят внимание.

— Они же бегут от наступающей Красной Армии, — вставила Анна. — Как они к тебе отнесутся?

— Что же делать?

— Не знаю, — резко бросил Юзеф. — Я не господь бог.

Ольга опять уловила раздраженность в его тоне. Да, что ни шаг по этой захваченной врагом земле, то все новые задачи с неизвестными приходится им решать… Но не оставаться же здесь, пока не настигнет погоня. Должен же быть какой-то выход! Надо только хорошенько подумать.

— А что, если я притворюсь немой? — предложила она. — Онемела от всего пережитого ужаса… А? Буду молчать как рыба, Откуда они тогда узнают, советская я или нет?

— Сможешь, чтоб ни единого слова? — испытующе спросил Юзеф. — Даже во сне ни звука!

— Попытаюсь…

— Если проговоришься, всем нам — конец.

— Смогу!

Она сглотнула слюну, облизала губы: «Все, больше ни единого… Немая».

Они прошли через лес. На опушке, у дороги — кладбище. Ржавые кресты, деревянные распятья, мраморные изваяния. Они укрылись в старинном склепе, стали выжидать. Улучив удобный момент, когда толпа на дороге сгустилась, присоединились к беженцам.

По шоссе медленно струился шумный людской поток. Скрип колес, мычание, блеяние, ржание сливались с неумолчным говором, выкриками, рыданиями. Только смеха и песен нельзя было уловить в этом гомоне. Пыль, не оседая, желтой кисеей висела над дорогой…

Впереди движение застопорилось. По толпе тревожным ветром прошелестело незнакомое ей слово: «Боши!..»

— Немцы, — тихо проговорил Юзеф и вобрал голову в плечи. — Наверно, нас ищут!

— Матечка! — прошептала Анна.

Ольга пробилась к обочине, посмотрела вперед. В сотне метров поперек дороги стояла цепь гитлеровцев в темных шинелях. Сбоку — крытые машины — фургоны. И еще машины — с солдатами. На кабинах — наведенные на толпу пулеметы.

Толпа медленно просачивалась сквозь цепь, как река меж быков моста.

С каждым шагом фашисты были все ближе. Враги! Живые враги! До этого момента Ольга видела фашистов. Пленных — заросших, обмотанных тряпьем, с затравленными глазами. Видела карикатуры в газетах и плакаты, на которых гитлеровцы были изображены ощерившимися, безобразными, не похожими на людей и оттого тоже не страшными… А сейчас здесь, поперек дороги, возвышались мрачные, будто каменные изваяния. Широко расставлены ноги в тяжелых сапогах. На груди — лунообразные металлические бляхи. Из-под навеса стальных касок — ощупывающие глаза.

— Фельджандармерия!.. — снова прошептал Юзеф.

Кто-то проходил мимо жандармов, и за их спинами толпа снова смыкалась. Кого-то хватали и пинками забрасывали в автомобили-фургоны. Короткие крики повисали в воздухе.

Вот они — враги! Ольгу охватил ужас. Все ее страхи в самолете и в первые часы на чужой земле были ничтожной частичкой по сравнению с тем всепоглощающим воплем, который немо и яростно забился в ней. Ноги обмякли. Ей казалось, что она упадет. Ее била дрожь. «Бежать! Бежать!..» Но по обе стороны — гладкое поле. Кричать? Она сунула руку в карман, мокрой ладонью охватила ребристую округлую поверхность гранаты. Ощупала кольцо взрывателя. В последнюю секунду она выдернет чеку… Ей сразу стало спокойней: «А, была не была! Живы будем — не помрем!..» Тяжелый комок металла нагревался, высушивал ладонь. Она опустила голову, пошла, проволакивая подошвами по пыли и считая шаги.

Жандармы равнодушно проскользили по ней перекрестными взглядами. Проверили документы и пропустили Юзефа и Анну. И снова схватили кого-то позади них.

Ольга перевела дыхание и вынула руку из кармана. И почувствовала, как она устала: только что пережитое волнение, километры дороги, бессонная ночь — все разом навалилось на нее. Но надо было продолжать идти и идти…

Через несколько дней, благополучно миновав все преграды, они вошли в Краков. Столица генерал-губернаторства бурлила. Улицы были запружены беженцами, безработными, немецкими полицейскими, офицерами и солдатами.

Ольга уже больше не боялась гитлеровцев, даже жандармских патрулей: за время дороги страх притупился. Но все же, когда подходила к ним вплотную, рука привычно охватывала «эфочку». Однако на нее, маленькую, исхудавшую и безгласную, по-прежнему никто не обращал внимания. Она же, идя по улицам Кракова, с интересом смотрела по сторонам. Непривычный, красивый город, будто бы ожившая старинная картина: узкие, узорно вымощенные камнем улочки и круглые площади, и в центре каждой — памятники. Тесно прижались друг к другу дома — хоть и обветшалые, но выкрашенные в разные цвета, не похожие друг на друга, с лепными украшениями, узорными решетками на окнах, черепичными крышами и флюгерами. Чуть не на каждом шагу — древние монастыри и островерхие костелы со стрельчатыми цветными окнами. Остатки крепостных степ. Башни с узкими прорезями бойниц… И тут же, меж церквей и старины, — витрины магазинов, рекламы ресторанов… В центре, на площади перед дворцом Пилсудского, — рынок «Тандета», щупальцами рассосавшийся по окрестным улочкам. Над городом, на берегу Вислы, возвышается дворец польских королей Вавель, нагромождение величественных башен и устремленных в небо куполов.

— Сейчас в Вавеле резиденция гаулейтера Франка, — показал на дворец Юзеф.

Он ориентировался в Кракове превосходно. Казалось, ему был знаком каждый дом и каждый проходной двор. И они без помех добрались до улицы Ладна, нашли дом машиниста Томаша Чижа.

Томаш прочел рекомендательное письмо от брата, и лицо его засветилось. Но тотчас он стер улыбку и посмотрел на пришельцев с подозрением:

— А откуда у вас письмо Петруся?

Юзеф показал машинисту карточку Петра Сендора. Фотография рассеяла сомнения осторожного Томаша:

— Петрусь жив! Как он там? Рассказывайте, други! — Но все же оставить их у себя в доме отказался: — Зверствует гаулейтер Франк. Строжайший приказ: если найдут чужих, всей семье расстрел. А проверки и облавы каждую ночь. Бардзо пшепраше, панове!

— Что же нам делать?

Машинист задумался. Потом сказал:

— Чекайте! Я скоро вернусь.

Жена Томаша смотрела на незнакомцев налитыми страхом глазами. У ее ног сгрудились малыши. «Конечно, когда всей семье — расстрел…» — подумала Ольга.

Томаш вернулся и сказал, что их переправят в деревню Могила, к старикам — родителям Петра Сендора. Там не так опасно. Да и с харчем полегче.

— Я останусь в Кракове, — отказался Юзеф. — Надо осмотреться, оформить документы.

Анна спросила:

— Не боишься?

— Найду старых знакомых.

Ольга не стала возражать: правильно, надо осмотреться.

В семье Сендора девушек приняли как родных. Отец Петра и мать не знали, как отблагодарить за добрые вести о сыне. Не допытывались, кто они да откуда. Война разметала людей по свету, научила осторожности. Догадывались, наверное, старики, что девушки «оттуда», но как перебрались сюда и зачем — их дело. Днем Ольга и Анна прятались на чердаке или в стодоле — примыкающем к жилому дому амбаре с сеном и крестьянской утварью. Ночью переходили в избу.

Все документы и деньги остались у Юзефа. Девушки ждали: вот-вот он появится, они переберутся в Краков, легализуются и приступят к выполнению задания. Единственное, что они пока смогли сделать, — это перенести в дом рацию.

Прошло несколько дней — и они узнали страшную новость. Из Кракова приехал машинист Томаш. Заикаясь от волнения, он рассказал, что утром в его квартиру ввалился пьяный Юзеф. Он размахивал пистолетом, грозился, что приведет в дом жандармов, и допытывался, куда Томаш упрятал «этих девок».

«Невероятно!.. Может быть, Томаш что-то напутал? Как же так? Что теперь делать?.. — Мысли бились в голове Ольги. — Нет, не может быть!.. У Юзефа все деньги, все документы. Он же — руководитель… Несколько часов назад она передала в Центр: „Готовимся выполнению задания“. Неужели все пошло прахом?..»

Она взяла себя в руки:

— Успокойтесь, Томаш. Возможно, это ошибка. Он просто выпил лишнего… Мне надо самой увидеться с Юзефом. Скажите ему, пусть он приедет сюда.

Томаш уехал. Ольга вернулась на чердак. И почувствовала, что ее знобит. К ночи она разболелась. Поднялась температура. От боли раскалывалась голова. Анна меняла холодные компрессы и причитала:

— Цо бенде? Цо бенде?..

 

Предатель

Наутро Юзеф приехал. Пошатываясь от слабости, Ольга спустилась в комнату.

— Ну, что тебе от меня надо? — сразу с крика начал руководитель группы «Львов», при виде ее вскочивший со стула.

Лицо его было потное, лоснящееся, опухшее. Глаза потемневшие и наглые. С трудом можно было узнать в этом человеке того спокойного мужчину, с которым она жила в одном доме в Киеве. «Он снова пьян» — догадалась девушка. Негромко сказала:

— Потише, прошу вас… Почему вы не приступаете к работе? Где документы? Почему вы пьяны?

— Не твое дело, пся крев! — взревел Юзеф, снова вскакивая со стула. — Не задавай мне вопросы! Здесь задаю вопросы я!

— Успокойтесь.

— Здесь будет так, как хочу я! — продолжал кричать он. — Захочу — выдам тебя немцам, захочу — застрелю!

Он стал шарить рукой в кармане.

— Успокойтесь, Юзеф. Вы, наверное, сошли с ума… — Ольга устало села. — Вы же знаете: будет не так, как вы хотите, а как должно быть… Вы же знаете: мы тут работаем не одни.

Юзеф молча, мутно посмотрел на девушку. Отвел глаза. Вынул руку из кармана.

— Добже, не будем ссориться.

Ольге показалось, что он разом протрезвел.

— На днях мне обещали документы, — примирительно сказал он. — Я приеду, привезу. Вы отсюда не уходите, ждите.

На второй день снова явился машинист Чиж:

— Друзья узнали: у Юзефа в фашистской жандармерии работает родной дядя. Юзеф бывает у него каждый день. Вечером пьянствует в ресторане с женщинами. Что делать? Он всех нас продаст!

Что же делать? Ольга больше не сомневалась: Юзеф не может быть руководителем разведгруппы. Но кто он? Предатель? Или просто трус? От этого зависит степень опасности, угрожающей им всем. Но, если он предатель, почему он уже не выдал их? Если трус, почему так ведет себя?.. Медлить нельзя, нужно что-то решать.

Она тут же на чердаке установила рацию, по стрехе натянула антенну.

«СИБ!.. СИБ!.. СИБ!.. „Львов“ деньги тратит женщин и водку. Грозит. Занимается провокацией и шантажом. Все возможности легализации отпали».

Центр ответил:

«Порвите все связи со „Львовым“. Проверьте, нет ли за вами хвостов. Уйдите от возможного преследования…»

Ольга обсудила положение с Анной. Та предложила:

— Давай перебираться во Львов.

— Пожалуй… Фронт оттуда недалеко. В крайнем случае вернемся к своим, чтобы забросили снова.

Она сообщила об этом плане в Центр. Штаб ответил: «Разрешаю».

Девушки стали собираться. Напоследок сказали Сендорам:

— Уходим.

Младший сын Сендоров, Франек, брат Петра, остановил их:

— До Львова вам не дойти, а тем более с рацией! — Он показал на потолок, на чердак. — Не торопитесь. Я познакомлю вас с очень хорошими людьми.

Вскоре в дом Сендоров пришли двое: уже немолодой грузный мужчина с львиной шевелюрой седеющих волос и красивая женщина со спокойными серыми глазами.

Мужчина пытливо смотрел на Ольгу и Анну. Женщина села в стороне, молчала. Хозяева вышли из избы, со двора наблюдали за улицей.

— Но цо стало, паненки? по-польски спросил мужчина.

Анна рассказала все по «легенде». Мужчина выслушал, повернулся к Ольге:

— А вы что скажете?

Она решилась:

— Мы привезли старикам письмо от Петра. Он служит…

Мужчина остановил ее:

— Знаю, где он служит. А вы русская?

Он протянул руку и по-русски, почти без акцента, сказал:

— Зовите меня Михаилом. А ее — Валентиной. И не бойтесь. Мы — польские коммунисты.

— Откуда вы так хорошо знаете русский язык?

Михаил улыбнулся:

— Доводилось бывать в Советском Союзе… работал на. шахтах в Донбассе. — Он сделал паузу и добавил: — Можете нам полностью доверять. Говорите откровенно: кто вы и какая вам нужна помощь.

Ольга подумала: «А, была не была! Последний шанс! В крайнем случае, если они провокаторы, толку от нас им все равно будет мало».

— Мы — советские разведчики. Во-первых, нам нужна надежная квартира, где мы могли бы жить. Здесь мы подвергаем опасности и деда с бабусей, и всю деревню. Во-вторых, нам нужны разведывательные сведения.

— Что ж, все это осуществимо, — ответил Михаил и признался. — Мы очень рады встрече с вами. Мы сами давно ищем связь с Красной Армией.

Девушки рассказали о Юзефе.

Михаил помрачнел.

Ольга поделилась своими сомнениями: предатель он или трус?

— Кто бы он ни был, он очень опасен… — угрюмо проговорил Михаил. — Все это нам знакомо, чересчур знакомо. Из-за таких мы потеряли очень много хороших людей…

Он стал расспрашивать о Юзефе, снова замолчал, задумавшись. Потом как бы подвел итог:

— Нет, он не трус… А почему до сих пор не выдал? Может быть, ждет, когда вы установите связь с подпольем, чтобы выдать всех разом, ведь пока-то вы еще не очень ценные зверюшки, а?

Он улыбнулся. Встал:

— Добже. Мы еще сами кое-что проверим. А отсюда вам действительно нужно немедленно уходить. Жить устроим вас в разных местах. Связь друг с другом будете поддерживать только через Валентину. — Он показал на женщину. В движении и в голосе его Ольга почувствовала сдержанную ласковость.

Через час девушки оставили гостеприимный дом Сендоров. Анна ушла с Михаилом, Ольга — с Валентиной. Она несла в сумочке рацию, ее спутница — батареи. Поездом доехали до Кракова. Переулками, проходными дворами ушли от неожиданной облавы. Потом тридцать километров отшагали по шоссе, пока не добрались до Рыбны — вереницы хуторов, растянувшихся вдоль леса. В крайнем доме их встретил молодой мужчина Янек Касперкевич.

— Наш товарищ, русская, — представила ее Валентина. — Временно будет жить у вас.

— Бардзо рад!

— Вам будет здесь хорошо, — сказала на прощание Валентина. — Надежная семья.

Янек познакомил Ольгу с родителями, с женой — совсем почти еще девочкой, баюкавшей на руках малыша. В доме встретили ее приветливо.

Янек отвел ее на чердак, приоткрыл хитро оборудованный в стене тайник:

— Здесь будете хранить ваше хозяйство.

«Значит, знают!» Ольга посмотрела на Янека. Открытое лицо, умные, со смешинкой, глаза. Волосы коротко подстрижены и торчат. «Наверно, жена его зовет „ежиком“. Какая молодая у него жена, намного моложе меня». Ольга прилегла на приготовленную ей постель и только сейчас почувствовала, как устала, поняла, что все еще больна…

Снова встреча с Валентиной.

— Нет никаких сомнений: Юзеф — предатель. Он целые дни проводит в жандармерии. Решай.

Как просто сказать: «Решай!» Ей решать судьбу этого мужчины, даже не зная, кто он, что он, как он прожил свою жизнь?.. Удивительно, но она почти ничего не знает о нем, хотя провела с ним вместе почти полгода, день за днем. Там, на советской земле, он казался ей выдержанным, молчаливым, задумчивым. Надежным. Но ведь он — враг. Он тот, против кого воюет вся страна, против кого два ее брата бьются на фронте и из-за кого умирает в госпитале ее младший брат Иван. Против этого врага воюют и польские патриоты и должна воевать она.

Но ведь ей нужно решать: жить этому человеку или умереть… Как же может она взять на себя такое?! Ведь людей судит суд: судьи, прокуроры, адвокаты. А перед тем следователи ищут улики и доказательства вины. Как же может она одна? Ведь она никогда не решилась бы даже курицу… Ее никто не учил быть судьей или прокурором, она не знает ничего, ей ведь всего двадцать лет! Что же делать? Если бы она могла отказаться от необходимости решать, если бы кто-то другой… Но Юзеф прислан вместе с ней с заданием штаба советского фронта. Поэтому польские товарищи и требуют, чтобы решала она. Что же делать? Пусть будет как было? Но если останется в живых он, погибнут многие: и Сендоры, и веселый Янек со своим кареглазым сынишкой… Нет, есть закон военного времени. Она не может. Она не хочет. Но она должна решать… Она решила.

Польские товарищи установили: Юзеф каждый день в определенное время из здания жандармерии направляется в ресторан «Висла» обедать. Оттуда он снова возвращается в жандармерию и уже ночью, после наступления комендантского часа, вместе с несколькими гитлеровцами уезжает куда-то ночевать. Наиболее удобный момент — когда он один идет в ресторан. Но это — днем, на оживленной улице…

Подпольный комитет назначил участников акции. Одним из них пожелал быть Янек Касперкевич, молодой хозяин Ольгиной квартиры. Вторым был Франек Чекай. С ними пошли Валентина и Анна. Анна — для того, чтобы издали опознать Юзефа. Остальные прежде в лицо его не видели.

Они немного опоздали. Только повернули из переулка на улицу, по которой должен был идти Юзеф, как столкнулись с ним нос к носу. Анна не удержалась, воскликнула:

— Хлопцы, вот он!

Юзеф опешил. Остановился. Хотел повернуть назад. Янек и Франек взяли его под руки с обеих сторон:

— Чекай, пан.

Юзеф посмотрел на отошедших в сторону Анну и ее спутницу и, видимо, все понял. До Анны долетели его слова:

— Не надо, не надо! Я дам деньги! Я уеду!..

В конце улицы показался жандармский патруль. Юзеф сделал движение в сторону гитлеровцев. «Все пропало!» — подумала Анна. В этот момент Янек выстрелил в предателя.

Раздались пронзительные свистки. Автоматные очереди. С соседних улиц послышался топот сапог, рев мотоциклов. Толпа испуганных прохожих оттерла Анну и Валентину. Они лишь могли увидеть, как Янек и Франек склонились над Юзефом, вытащили из его карманов бумаги, а потом бросились бежать, отстреливаясь от преследовавших их гитлеровцев.

Во двор дома Касперкевичей Валентина вошла, задыхаясь от усталости. Жена Янека посмотрела на нее — и все поняла, смертельно побелела и опустилась на колени.

— Нужно немедленно уходить, Оля, — сказала Валентина. — У ребят могли быть документы с адресами…

Уже по дороге на хутор Игнаца Торговского — новую конспиративную квартиру, заранее приготовленную для советской радистки, — Валентина рассказала подробности: Янек и Франек успели добежать до железной дороги, укрылись в будке стрелочника. Гитлеровцы окружили их, поставили пулемет. От пуль парней полегло с десяток фашистов. Парни отстреливались, пока не были сражены наповал.

— Вот какая тяжелая плата, Оля…

«Вот плата за мое решение! — с ужасом подумала Ольга. — Если бы я решила по-другому, Янек и тот, неизвестный мне второй парень, были бы живы и не рухнула бы беда на дом, принявший меня! Что я наделала?!»

На хутор Торговского пришел и Михаил. Ольга сказала ему: она не может больше терять ни дня. Нужно работать. Она должна работать. Пусть хоть этим она оплатит смерть Янека и его товарища. Она не выдержала, разрыдалась.

Михаил успокаивающе погладил ее по голове:

— Не надо, детинко. На войне не бывает без потерь… — Потом сказал: — У нас есть верные люди на всех железнодорожных станциях и направлениях. Они постоянно следят за перебросками гитлеровских войск к фронту. Наши люди знают и о штабах, и о складах. Я отдал приказ, чтобы теперь они все работали для тебя. — И протянул широкую мягкую ладонь: — Давай познакомимся еще раз: я — секретарь подпольного областного комитета Рабочей партии и комендант Краковского боевого округа Армии Людовой Иосеф Зайонц.

 

«Ольга совецка»

Ольга шла по обочине шоссе. Босые ноги по щиколотку утопали в горячей пыли. Обгоняя ее, по дороге непрерывно двигались на восток фашистские войска: тяжелые семитонные «бюйсинги» с пехотой, бронетранспортеры с прицепленными к ним орудиями и шестиствольными минометами, шмыгали штабные машины «оппель-кадеты», «оппель-адмиралы». Ольга брела, пригнув голову, повязанную выгоревшим платочком, обдаваемая жаром машин и клубами пыли. До нее долетал солдатский гомон, шутки, отпущенные в адрес одинокой паненки. Чуть позади девушки два паренька лет семнадцати-восемнадцати на проржавелом велосипеде с выломанными спицами везли хворост. Они с интересом смотрели на немецкое воинство, махали руками солдатам в кузовах.

Сама Ольга, казалось, не обращала внимания на дорогу. Но из-под опущенных ресниц она, как бы раскладывая по полочкам памяти, цепко вела счет орудий и минометов, множила машины на количество сидящих в них солдат, запоминала условные эмблемы на бортах. В голове уже составлялся текст очередной радиограммы в Центр: «От станции Бохня на восток перебрасывается мотодивизия в составе артиллерийского и двух пехотных полков, танкового батальона из 20 танков. Эмблема: крест в красном круге. На вооружении мотодивизии…»

Но не только ради этого уже много часов шла она вдоль шоссе. Вот он, ориентир, — труба табачной фабрики; В полукилометре от фабрики, под навесом рощи — бетонированные бензохранилища, бараки. Со стороны дороги — три поста, усиленная охрана. Что там, за рощей?

Мимо поста вырулил на дорогу камуфлированный «хорьх». В нем гитлеровские офицеры. На высоких тульях фуражек — «крылышки». Машина свернула против потока дивизии, в сторону Кракова…

Через десять километров, по другую сторону шоссе, параллельно с ним, открылась широкая площадка: снова бараки, цистерны, взлетные полосы. Строения замаскированы небрежно, хорошо просматриваются с дороги. Ага, фальшивый аэродром! Значит, сведения, проверяемые ею, правильны: основной аэродром расположен в полукилометре от табачной фабрики. Ориентир — труба.

Ольга прошла еще немного по обочине шоссе и свернула на тропинку, убегающую в поле. Следом за ней повернули и два хлопца с ржавым велосипедом.

Уже три месяца работала Ольга в тылу врага. Поспевали в полях хлеба, сладкой становилась в лесу ежевика, мелели степные речки. И все чаще, разогнув спины, крестьяне смотрели на восток, прислушиваясь, пытаясь уловить гул приближавшегося фронта.

С кем бы ни сталкивала Ольгу за эти месяцы судьба, в каждом поляке она чувствовала клокочущую ненависть к оккупантам и желание делом помочь освобождению родины. Встречи эти были мимолетны, зачастую — случайны. Но они и самой Ольге прибавляли сил и выдержки. Регулярно она виделась только с Валентиной, связной Михаила — Зайонца.

Первое впечатление не обмануло Ольгу: спокойноглазая, неторопливая в движениях, эта красивая и безукоризненно одетая пани была опытнейшим подпольщиком- конспиратором. Она быстро запоминала — без всяких записей — задания, которые по радио передавал Ольге Центр, и при очередной встрече сообщала лаконичные, но емкие сведения. Она была изобретательна. Чтобы не привлечь внимание фашистов, назначала свидания в самых различных местах, каждый раз была одета по-иному, даже походка ее становилась другой. Со стороны — десятки различных женщин. Только неизменным- было ее спокойствие. Вместе с донесениями она каждый раз передавала советской радистке приветы от секретаря Краковского подпольного обкома партии Зайонца. Едва уловимый трепет, с которым она произносила его вымышленное имя Михаил, выдавал ее чувства. «Любит…» — думала Ольга. И ей почему-то становилось грустно.

Из кратких, но самых разнообразных сведений, поступавших через Валентину, Ольга понимала, что связная, как буек широкой, хотя и невидимой сети польского патриотического подполья, которая подобно тому, как и настоящая сеть, погруженная в море, невидима и только отмечена по поверхности буйками. Поначалу Ольга и не любопытствовала: кто же те отважные разведчики, бескорыстно рискующие жизнью, лишь бы приблизить победу Красной Армии? Но вскоре штаб фронта заинтересовался подпольщиками и потребовал от Ольги сведений о них.

Валентина с разрешения Зайонца выполнила и это задание, хотя можно было представить, с какими опасениями оно было связано: в руки Ольге сошлись все нити, ей были передоверены судьбы многих патриотов. А вдруг, если ее схватят гестаповцы, и она… Но по тому, как быстро был получен ответ на запрос Центра, Ольга еще раз убедилась: ей, советской разведчице, полностью доверяют.

Из рассказов Валентины перед ней открылась волнующая картина. Оказывается, Ольге помогали десятки людей. Самых разных. Крестьяне и горожане. Рабочие, служащие. Учителя и их ученики. Даже целые семьи. И Сендоры, и Касперкевичи, и хозяин нового ее пристанища Игнац Торговский, высокий жилистый крестьянин с длинными прокуренными усами. В Кракове сторожем на огородах, расположенных у самой железной дороги, работал Иосиф Присак. Сторож и сторож. А на самом деле известный музыкант, до войны гастролировал во Франции, Италии, знает несколько языков. Вся семья у него музыкальная — жена и дочери. Присак собирал сведения о передвижениях гитлеровских войск по железной дороге. А к тому еще вместе со всем семейством — целый квартет! — бродил по городу, играл. Поближе к штабам, воинским частям. Кто будет гнать бродячих музыкантов? Наоборот, частенько немцы приводили их в расположение своих казарм, за высокие заборы: пусть потешат бравое воинство. От семейства Присака поступали к Ольге очень важные донесения. В радиограммах в Центр, ссылаясь на источники информации, она называла Иосифа Музыкантом.

Все больше подпольщиков включалось в сбор сведений о враге. Донесения стекались к Ольге ширящимся потоком. Но полностью полагаться на них она не могла. Нет сомнений, польские патриоты стремятся добыть ценные данные. Однако у многих из них нет навыка сбора информации. Они могут перепутать опознавательные знаки частей, типы вооружения, ошибиться в определении количества войск, принять ложные сооружения за основные и наоборот. А штабу фронта нужны только абсолютно точные, тщательно проверенные факты. Иначе информации превратятся в дезинформации, и их работа будет не на пользу, а во вред.

Но кто мог проверять донесения? Только она и Анна. И Ольга отправлялась в дальние обходы. Подпольный комитет выделил для ее сопровождения и охраны двух парней: Станислава Нецека и Мстислава Конека.

В этих путешествиях Ольга привычно становилась немой. Гитлеровцы не обращали внимания на девчонку- замарашку. Часто приходилось переправляться через Вислу. Паром обслуживали немецкие солдаты. Непременно проверял документы жандармский патруль. К немой паненке и ее телохранителям уже привыкли. Разве только начинали задевать, насмехаться. И тогда Метек Конек отважно вступался:

— Не видите, она ж и так богом покарана!

За такую дерзость его, бывало, сбрасывали в воду или награждали подзатыльниками. Ольга стискивала зубы. Эх, сказала бы она им!..

Иногда она переодевалась мальчишкой. Волосы подбирала под картуз. Так было еще безопаснее.

Бывало, за сутки делали по пятьдесят километров; ночь заставала их в лесу или в поле. Шумели над ними черные деревья, холодным светом сияли звезды. Ноги деревенели от усталости. Хотелось зарыться в сено и спать, спать… Но надо было успеть к утру домой, подготовить для передачи радиограммы.

И снова с чердака крестьянского дома несется в эфир:

«Украинцу. Четыре километра юго-западнее Кшешовиц, южнее замка Рудный, параллельно шоссе Тыпалинок — Рудный, в лесу, находится склад боеприпасов, около семидесяти вагонов. Подвоз продолжается. Комар».

Ответ на радиограмму — удар бомбардировщиков по укрытому в лесу складу.

«Украинцу. Южной окраине Тарнува размещается 310-я танковая бригада, полк штурмовых орудий. Комар».

Ответ — полыхают танки.

«Украинцу. На станции Скавины три эшелона автомашин, эшелон с танками и орудиями ПТО. Комар».

Ответ — эшелоны и железнодорожные пути превращены в груды горящего металла…

Конечно, Ольга понимала: там, в штабе фронта, полагаются не только на ее донесения. Их перепроверяют авиаразведкой, опросом пленных. Может быть, где-то неподалеку действуют и другие разведчики. Но даже и в этой цепи ее звено необходимое.

Все это время она поддерживала связь с патриотами только через Валентину, ни разу не виделась даже с Анной. От Валентины она знала, что подруга устроена хорошо: у нее надежные документы, живет у верных людей. И сведения от нее поступают ценные — работает бесстрашно.

Прошел месяц после гибели отважных ребят Яна Касперкевича и Франтишека Чекая. Во время очередной встречи Валентина передала Ольге просьбу польского подпольного штаба: «Не может ли советское командование помочь отрядам Армии Людовой оружием, боеприпасами и взрывчаткой?» Сама Ольга тоже собиралась сообщить в Центр, что ей необходимо прислать батареи для станции. С каждым днем радиопитание истощалось, слышимость ухудшалась. А запасные батареи так и остались у Юзефа.

Центр ответил: «„Груз“ для вас и отряда Армии Людовой вышлем. Наметьте время, место и сигналы».

Ольга решила встретиться с Анной, чтобы все обсудить. Да и очень уж соскучилась по подруге. «Как она там? Научилась рано вставать? От горячего шоколада отвыкла?..»

Валентина подготовила встречу, дала адрес явочной квартиры. Ольга пришла раньше. Стала с нетерпением ждать. Но в условленный час Анна не пришла. Пунктуальность — закон для разведчика. «Анка, наверно, не рассчитала… — оправдывала подругу Ольга. — Ну, еще пять минут!» Стрелка отсчитала на циферблате пять делений. «Ну, еще пять…» Ольга прождала лишний час. Однако Анна так и не явилась.

С тяжелым предчувствием Ольга вернулась на хутор Игнаца: «Что случилось? Что могло с Анкой случиться?..»

Только на следующий день Валентине удалось разузнать все от очевидцев — крестьянок, ехавших в ту самую деревню, где была подготовлена встреча. В пути автобус был неожиданно остановлен выскочившими навстречу гитлеровскими мотоциклистами. Обычно они так и делали. Вместе с крестьянками ехала пани лет двадцати, пышноволосая, с большущими, чуть навыкате, глазами. Не здешняя, горожанка. Платье белое, в синий горошек.

Увидев фашистов, пани сунула в рот какие-то маленькие бумажки и проглотила их. Но держалась она спокойно. Немцы начали проверять документы и вещи. Городская пани их сразу заинтересовала. Они предложили ей выйти из автобуса. «Почему я должна прерывать поездку?» — очень спокойно спросила она. — «Куда изволите ехать?» — Гитлеровцы были любезны. — «К знакомым». — «Мы довезем вас быстрее, с ветерком!» Пани пришлось выйти: со швабами спорить не будешь. Крестьянки видели, как ее усадили в зеленую машину с завешенными окнами и эта машина повернула в сторону Кракова…

По всем приметам это была Анна.

— Собирайся, — сказала Валентина. — Нельзя терять ни минуты!

Прежде чем снять антенну и свернуть рацию, Ольга в последний раз из дома Игнаца передала в Центр: «Анна попала в гестапо. „Груз“ задержите. Ждите новых сигналов. Комар».

— Децко, децко… — горестно качал головой, провожая их с хутора, Игнац Торговский.

Снова она сидит перед Иосифом Зайонцем. Думает: «Я встречаюсь с ним каждый раз, когда случается беда. Сколько раз нам еще предстоит увидеться?..» Секретарь подпольного обкома все так же пытливо, с успокаивающей улыбкой смотрит на нее, не торопит с ответами, сам обдумывает каждое решение:

— Почему гестаповцы задержали Анну? Почему именно ее? Были не в порядке документы? Нет, она не один раз проходила с ними через патрули… Успел навести на ее след предатель Юзеф?.. Или выследили?

— Какое это имеет значение, раз она все равно схвачена?! — с отчаянием восклицает Ольга.

— Имеет. Очень большое, — говорит Зайонц. — Если выследили, след может привести к явкам, к провалам других товарищей. И что нашли у Анны во время обыска? Что удастся гестаповцам выпытать у нее?

— Не удастся! Анну не сломить!

— Хочу в это верить. И все же… Гестаповцы большие мастера по части пыток. Ты даже не представляешь, Оля, какие они мастера.

Иосиф опустил седеющую голову. То ли перевел дыхание, то ли задумался. Снова посмотрел ей в глаза:

— Как бы там ни было, но ждать сложа руки мы не имеем права. Нужно немедленно изменить систему связи, явки, конспиративные квартиры, о которых могло быть известно вашей подруге.

— Как же я буду теперь… совсем одна? — На глазах у Ольги навернулись слезы.

— Понимаю… — Зайонц положил руку на ее плечо, легко похлопал. — Может быть, переправить тебя через линию фронта?

— Нет! Я буду работать!

— Решай сама. Только знай: здесь ты не одна, даже когда никого из нас нет рядом.

Прощаясь, он обнял ее, как дочку, поцеловал в лоб:

— Валентина проводит тебя на новую квартиру. Через несколько дней она передаст новые пароли и явки.

По полям, по заросшим межам, связная повела Ольгу от деревни к деревне. Как и в тот раз, когда бежали они из дома Касперкевичей, в сумках у них был самый ценный груз, расстаться с которым Ольга не решилась даже на один день, — рация и батареи.

Она сменила еще несколько квартир, пока, наконец, не обосновалась в деревне Санка, у крестьянина Михая Врубля.

Много разных людей повидала она за это время. Почувствовала, как щедро одаривают ее теплом и заботой. Но нигде еще не было ей так по-семейному легко и хорошо, как в доме Врубля, этого бедняка из бедняков, изможденного работой и нищетой. Высокий, согбенный, лысый, всегда ходивший в жилетке поверх латаной рубахи, татусь, как она его звала, никогда не расставался с приветливой улыбкой и всегда находил ласковое слово для своей «дзечинко». У Врубля были две дочери: Роза и Стефа. Ольгу он принял как третью свою дочь с той лишь разницей, что ей предназначался лучший кусок за столом, самая мягкая подушка под голову. Теперь, когда Ольга осталась совсем одна, ее особенно трогала такая забота. Но она считала своим долгом предостеречь его:

— Татусь, за то, что я у вас живу, вам может грозить очень большая беда.

Он ответил:

— Если ты, россиянска дивчинка, можешь бороться за мою родину, то как же я, поляк, останусь в стороне?

Татусь, татусь… Отец Ольги умер несколько лет назад, и в ответ на отцовскую любовь Михая она стала платить ему дочерней привязанностью. Она подружилась со Стефой и Розой. Вечерами, когда бывала свободна — это случалось так редко! — они забирались на сеновал. Пряно пахла увядающая трава. Шуршали в ней мыши. Стефа и Роза тоненькими голосами, в унисон, выводили слова незнакомых песен, а Ольга лежала, расслабившись, наслаждаясь покоем.

Редко бывали такие вечера. Чаще Ольга заставала заход солнца далеко от дома. Когда она была в обходе, татусь и его дочки волновались, тревожились, встречали ее далеко в лесу или в поле. А когда Ольга поднималась на чердак, где была установлена рация, все трое Врублей занимали посты вокруг хаты и зорко наблюдали.

Сведений набиралось все больше, а передавать их становилось все труднее: почти совсем разрядились батареи. Вот-вот прекратится связь. Что же делать?

Валентина посоветовалась в подпольном штабе. Ответ был неутешительный: достать батареи в Кракове невозможно.

Угасающими сигналами Ольга отстучала в Центр: «Высылайте обещанный „груз“» — и передала координаты, те же самые, что были подготовлены польскими товарищами до ареста Анны. С того трагического дня уже прошло более месяца, но ни одна известная Анне явка не была разгромлена, никто из связанных с ней подпольщиков не был схвачен. Значит, гестаповцам не удалось сломить советскую разведчицу. Но где она, что с ней стало? Узнать это так и не удалось. Из штаба фронта радировали: «Самолет с „грузом“ ждите в ближайшие две-три ночи».

И тут, как назло, резко испортилась погода. Небо обложили многослойные тяжелые тучи. Перекатами зачастили дожди. Нелетная погода, а тем более для выброски парашютов на костры.

«Неужели прервется связь?» — Ольга никогда еще не чувствовала себя такой беспомощной. Окажись возможным подсоединить клеммы вместо батарей к своим нервам, к сердцу — она бы сделала это без минуты колебаний. К сожалению, невозможно. Что же делать?

Валентина разделяла ее беспокойство. Успокаивала:

— Наши что-нибудь придумают. Не могут не придумать.

Как-то в один из ненастных дней во двор Врублей вошел промокший до нитки парень. На сапогах пудовые комья грязи. Опустил в сенях с плеч мешок, сказал:

— Для Ольки-советки.

И сразу же ушел.

В мешке оказался аккумулятор с немецкой автомашины.

На следующий день, к вечеру, в сенях появился еще один мешок с автомобильным аккумулятором. Конечно, полностью и надолго они не могли заменить мощные радиобатареи. Но все же слышимость улучшилась. Рация продолжала работать.

Откуда же взялись эти аккумуляторы?

При очередном свидании Валентина рассказала:

— Доставать их очень опасно. Нужно, чтобы боши оставили машину без охраны. Да еще вдали от деревни, иначе несдобровать местным жителям. И совсем в другой стороне от твоего дома, чтобы не навести гестаповцев на след, — они-то могут догадаться, зачем понадобились аккумуляторы. Правда, хлопцам, совершающим эти акции, приходится заодно сжигать и машины, — улыбнулась она.

Ольга могла только догадываться, с каким риском польские патриоты совершали эти акции только для того, чтобы ее «Северок» продолжал работать. Кто они, эти неизвестные ей хлопцы? Они представлялись ей такими же веселыми и бесстрашными, как Янек Касперкевич, Метек Конек, Стась Нецек, ребята, которых она знала…

— Передай им от меня, от нашего командования… — она хотела, чтобы голос ее звучал торжественно.

— Зачем об этом говорить? — остановила Валентина. — Каждый делает свое дело.

Однажды поздно вечером Ольга возвращалась из очередного контрольного обхода.

В лесу на тропке ее встретил татусь. Он был взволнован:

— Дзечинко, тебя шукали!

— Кто? — Ольга похолодела.

— Россияне. Они пробирались до Вислы. Спрашивали: «Где тут Ольга-советка?» Сказали: если мы можем тебе передать — приходи к ним, они будут чекать тебя до полуночи на Висле, у мельницы.

Ольга растерялась: «Кто такие? Откуда они знают обо мне?» Решила: «Конечно, провокация!»

— А как они выглядели, татусь? Как одеты?

Врубль описал. Получалось: в советской форме. Даже с погонами и орденами. Чушь какая-то!

— А как они говорили?

— Вшистко по-российски. Все на добрых конях. У всех карабины, самопалы… Добже вооружены!

«Наверно, власовцы… Нет, не пойду!..»

Следом за татусем по тропинке устало зашагала к хутору.

Позади шагали Стась и Метек.

«Нет, нет, не пойду…» Но тут же закралось сомнение: «А если это действительно наши?.. Может быть, прислали из Центра. Почему же тогда не сообщили по радио? Нет, нет!.. А вдруг это прорвались армейские разведчики? Или рейд по тылам?..»

Чем ближе они подходили к опушке леса, тем сильнее одолевали ее сомнения. Если бы она могла со стороны разобраться в своих чувствах, главным в них была тоска по своим, по советским. Она так истосковалась!.. Но себя она убеждала: «Конечно же наши — иначе зачем им предупреждать? Да и что толку отсиживаться? Может быть, у них есть радиобатареи?..»

Решилась:

— А, была не была! Живы будем — не помрем!

— Ты цо говоришь? — не понял татусь.

— Это я так, — улыбнулась она. Повернулась к Стасю и Метеку. — Пойдете вместе со мной. Если что случится, даже если меня схватят — не ввязывайтесь.

Уже в темноте они подошли к опушке леса. За лесом — поросший кустарником, набухший от дождей луг, обрывающийся у реки. На берегу — старая мельница. По серому небу беззвучно скребут ее черные крылья.

Парни залегли на опушке, в кустах. Ольга пошла к мельнице напрямик. Чавкает под ногами мокрая трава. В руке теплая «эфочка». Обычно гранату она доставала, когда работала на рации. Сейчас взяла с собой. «Схватят или будут стрелять в упор?.. Нет, я — везучая…»

— Стой, кто идет?

Она продолжала хлюпать по болоту.

— Стой, стрелять буду!

— Смотри, не застрели своих!

— А ты кто? — спросил голос из темноты.

— Меня приглашали сюда.

Из-за кустов появился черный силуэт:

— Ты — Ольга? Проходи!

Несколько шагов, и снова:

— Стой, кто идет?

Так через три секрета. Последний часовой сказал:

— Ой, тебя там ждут! Мы уже хотели сниматься!

Оказались наши. Группа, пробивавшаяся с боями в Бескидские горы для усиления руководства партизанскими отрядами. Действительно: все в полной форме, даже с погонами, вооружены до зубов, крепкие, веселые. Командир, смуглолицый капитан с гусарскими усами, обнял, расцеловал, осветил фонарем с головы до ног:

— Вот ты какая! Слух о тебе идет по всей округе. Куда ни придем: «Ольга совецка» да «Ольга совецка». Описывали: баба-богатырь, мужиков в узел вяжет. А ты!..

Все вокруг расхохотались.

— Но учти: рискуешь. Эти слухи дойдут до фрицев.

Ольга стояла, упиваясь родной речью, глядя на родных ребят. Столько месяцев!..

— Хорошо, что пришла, — продолжал капитан. — Через десять минут мы бы уже двинули дальше.

Десантники столпились около Ольги. Каждый старался перешутить другого, сказать ей что-нибудь доброе. Один из парней, с мерцающими на груди от плеча к плечу орденами и медалями, шутливо спохватился:

— Да что ж это мы баланду травим? Наливай ей полную!

Кто-то уже тянул алюминиевую кружку, кто-то отвинчивал пробку фляги:

— Пей! Медицинский!

— Да что вы, ребята! — ужаснулась она. — Духа не переношу! Лучше расскажите, что там у нас? Как на фронте? Правда, что наши уже во Львове?

Отголоски событий доходили до нее. Но они были противоречивы.

— Да, и Львов освободили, и Станислав, Дрогобыч, Стрый, Равву Русскую, — начал перечислять командир группы. — Уже десять дней, как наш фронт и 1-й Белорусский вступили на землю Польши. Скоро наши к Висле подойдут!

— Скоро? Когда?

— Нам, конечно, это неизвестно. Но скоро, сестренка! — Он заглянул ей в лицо. — Ну чем мы можем тебе помочь?

Она зажмурила глаза. Эх, бросить все и уйти вместе с ними! В штабе скажут: «Дезертировала!» Но ведь они идут в бой. Они идут в глубь вражеского тыла. С ними будет еще опаснее. Зато не одна, а с ними… Она будет у них радисткой. Она будет ходить в разведку. Она будет… Все равно это значит дезертировать. Она не имеет права…

Ольга тяжело, горько вздохнула. Переборола себя:

— Есть у вас батареи для «Северка»?

Нашли ей батареи — новенькие, запечатанные. Нагрузили шоколадом, консервами, дали денег — злотых и оккупационных марок. Потом все выстроились — все пятьдесят, — и она по очереди каждого поцеловала.

Она стояла на берегу и смотрела, как исчезали они в темноте, в реке, уплывая и держа на поводу лошадей, пока не растворился последний плеск, последний звук.

Она опять осталась одна.

И снова походы в сопровождении Стася и Метека. Снова с чердака дома татуся беззвучными очередями бьют в эфир точка — тире, тире — точка.

В одной из радиограмм она передала:

«Через Плашев дороге Краков — Освенцим последнюю неделю проследовало 92 эшелона. Вагоны маскированы. Охрана усиленная».

Центр тотчас отозвался:

«Комар, уточните характер груза в 92 эшелонах, прошедших на Освенцим».

Железнодорожные составы шли без остановок, на больших скоростях. Глухо задраены двери слепых вагонов. На тамбурах, на крышах — пулеметы. В стремительный перестук колес вплетались, казалось, крики. Но, может быть, сдают нервы?.. Ольга не могла уточнить характер страшного живого «груза», в десятках эшелонов мчавшегося к маленькой станции Освенцим. И уж тем более не могла она знать, что в одном из накрепко запертых вагонов, направлявшихся в лагерь смерти, была ее подруга разведчица Анна Богуславская…

 

Ночные костры

Генерал захлопнул дверцу «виллиса» и направился к штабному домику разведотдела.

Перед кабинетом его уже ждал офицер шифровального отделения с только что полученными донесениями. Начальник разведотдела первым просматривал все донесения, а потом уже они растекались по разным службам штаба фронта. Благодаря этому генерал не только был хорошо осведомлен о положении в тылу врага, но и день за днем получал представление о деятельности каждой из своих многочисленных разведгрупп. Вот и сейчас замелькали псевдонимы — Володя, Медведь, Павел, Катя, Комар… Радиограмму от Комара он отложил в сторону.

В разных ситуациях оказывались посылаемые генералом разведгруппы. Бывало, что погибали. Некоторые подолгу не давали о себе знать. Большинство работало отлично. Но еще не было случая, чтобы руководитель группы оказался предателем… Погибла и вторая разведчица. Осталась одна радистка. А между тем поток информаций рос, сведения были ценными; за ними чувствовались хватка, смекалка и мужество.

Разведотдел сразу же после предательства Юзефа начал подбирать новую группу для заброски в район Кракова. На подготовку ее потребовались месяцы. И вот завтра группа вылетает. Генерал каждого проверял сам.

Командиром группы «Голос» назначен тридцатилетний коммунист Евгений Степанович Березняк. Человек с большим жизненным опытом. С семнадцати лет работал учителем в сельской школе. Несколько предвоенных лет заведовал во Львове городским отделом народного образования, был депутатом горсовета и членом горкома партии. Опыт педагогической и общественной работы — надежное подспорье для разведчика. Но этого еще мало для того, чтобы стать командиром группы. Генерал остановил свой выбор на Березняке прежде всего потому, что за плечами учителя были и два года работы в подполье: по заданию Днепропетровского обкома партии Евгений Степанович остался в тылу оккупантов членом нелегального Петропавловского райкома. Он успешно справился с заданием, активно действовал во вражеском тылу до самого прихода Красной Армии.

Его помощником был назначен Алексей Шаповалов, двадцатидвухлетний комсомолец с Кировоградщины. Еще молодой, но по боевому опыту не уступает Березняку. Перед войной, до призыва на действительную службу в армию, Алексей работал секретарем Новопражского райкома комсомола. В армии успел окончить школу связи, встретил войну командиром мотовзвода связи стрелковой дивизии. Выходил из окружения. Участвовал в боях за Ростов-на-Дону — и снова оказался в окружении. В тылу гитлеровцев Алексей организовал диверсионную комсомольско-молодежную группу и сам был комиссаром этой группы. В стычке с фашистами был схвачен, брошен в тюрьму. Бежал — и снова сражался в партизанском отряде. После освобождения Кировоградщины вернулся в свой район — и опять был избран секретарем Новопражского райкома комсомола. Внешне Шаповалов был полной противоположностью уравновешенному и осторожному Березняку — подвижный, темпераментный, с озорными глазами, весело поблескивающими из-под спадающего на лоб кудрявого чуба. Этот не растеряется ни при каких обстоятельствах. Наоборот, командиру придется сдерживать его прыть. Генерал дал Алексею псевдоним Гроза.

Третьим членом группы стала радистка ефрейтор Ася Жукова; она получила псевдоним Груша. Статная дивчина с черными глазами, опушенными густыми ресницами. Ася лишь недавно окончила десятилетку, работала в Новомосковском горкоме комсомола. Добилась, чтобы горком дал ей комсомольскую путевку в действующую армию. На фронте два ее брата. Сама она окончила школу радистов при горьковском учебном батальоне связи. Тоже, как и Ольга — Комар, — двадцати летняя…

Ну что ж, друзья, как говорится: ни пуха вам, ни пера!.. Скоро на его столе появятся в потоке других донесений радиограммы с подписью: «Голос».

Генерал открыл сейф, достал листки с уже отпечатанным текстом «Боевого приказа группе „Голос“» и размашисто подписал его.

Дежурный радист во время очередного сеанса связи с Ольгой передал:

«Комар, группа будет выброшена условленном районе от ноля до двух часов ночи 19 августа 1944 года. Организуйте встречу».

Ольга передала радостное известие Валентине. Связная в тот же день сообщила о нем Иосифу Зайонцу. Секретарь подпольного обкома привел в движение ранее подготовленный механизм. Перепроверены конспиративные квартиры. Широко по кругу намеченного района выставлены патрули. Ночью в месте приземления вспыхнул треугольник костров. Ольга заранее укрылась в доме одного из патриотов, вблизи условленного места, — она должна по паролю опознать советских разведчиков.

Затаив дыхание, она прислушивалась: вот-вот застрекочет самолет…

Уже загорелась кромка облаков на востоке — самолета не было.

Не было и на вторую ночь, и на третью…

Ольга запросила штаб. Центр ответил:

«Три человека и „груз“ выброшены ночью 19 августа. Подробности сообщить не можем, так как самолет на базу не вернулся. Постарайтесь разыскать наших людей».

Где разыскивать? Польские патриоты усилили наблюдение за каждым, незнакомцем, появлявшимся в их районе. Это помогло разоблачить нескольких шпиков и провокаторов. Но о группе советских разведчиков, хотя дни шли за днями, никаких вестей не было.

Наконец, 26 августа, прибежал мальчишка-связной от Игнаца Торговского из села Рыбны:

— Пшешла пани, пытает за тебя. Ходь со мной!

Ольга пошла. Игнац Торговский встретил ее далеко от дома. Рассказал, как выглядит пани. Все совпадало с приметами, которые сообщили Ольге из Центра. К тому же незнакомка назвала Игнацу условленный пароль.

— А где она сейчас?

— Сховал ее в стодоле, в сене.

Ольга прошла с Игнацем в стодол — большой сарай, пристроенный к жилой избе. В стодоле крестьяне хранили на зиму сено, свою утварь.

С солнечного света в амбаре сразу показалось непроглядно темно. Ольга зажмурила глаза. Открыла: перед ней стоит высокая черноволосая девушка.

— Ася?

— Оля?

Они бросились в объятия друг другу. Будто встретились после долгой разлуки сестры.

После первых торопливых расспросов, едва улеглось радостное волнение от встречи, Ольга критически оглядела свою новую подругу:

— Ты такая приметная! Надо тебе какую-нибудь одежду похуже…

Она сбегала в дом к Игнацу, принесла крестьянское платье, кошелку.

— Переодевайся. И пошли. Для тебя приготовлено жилье в деревне Санка.

По дороге, пока шли полями, Ася подробно рассказала, что произошло с ней и почему она задержалась на целую неделю.

Их самолет благополучно перелетел линию фронта. Когда штурман подал сигнал к прыжку, первым подошел к люку Алексей Шаповалов. Ася — следом за ним. Прыгнула. Лямки парашюта перехлестнулись под шеей. Душат. Хотела посмотреть, где приземляются товарищи, но голову не повернуть. Так и летела, будто повесили, вот- вот задохнется. Их предупреждали, что спуск будет недолгим, а тут показалось, что прошла целая вечность. К тому же, как догадалась уже потом, их и сбросили с очень большой высоты.

Наконец приземлилась. Отстегнула парашют, осмотрелась. Какая-то ограда. Сама она — на картофельных грядках. Невдалеке мрачный, без огней в окнах, дом. Сразу за оградой дорога. Приближаются шаги. Она затаилась. Видит — по дороге идут два гитлеровца. В касках. С автоматами на груди. Заметили? Парашют растянулся по грядкам, так и сияет в лунном свете. Сейчас увидят!.. Немцы прошли мимо, оживленно разговаривая о чем-то. Ася собрала парашют, зарыла его тут же, между гряд. Перелезла через забор, подошла ближе к дому. Смотрит, на воротах табличка на немецком языке. Прочитала: усадьба помещика такого-то. Надо же, приземлилась прямо в помещичьей усадьбе! Но почему надпись по-немецки?..

Времени терять некогда. Перешла через дорогу в поле и начала подавать условные сигналы сбора группы. Никто не откликается. Сигналила долго, пока не начало светать. Что же делать с рацией, оружием, со всем грузом, который при ней? Первый же встречный догадается, кто она такая… Решила закопать. Прямо в поле, у скирды.

Приметила место — и пошла. А куда идти? Впереди — деревня. Постучалась в крайнюю хату.

На стук вышла старуха полька. Ася рассказала ей свою «легенду». По «легенде» она, Анна Молодий, бывшая воспитанница детского дома в Виннице, с приходом немецкой армии была отправлена в Германию, работала в Берлине на заводе. В июне у нее обнаружили туберкулез легких, прогнали с работы — и теперь она пробирается домой. «Легенда» очень правдоподобная, да и документы — лучше некуда: официальное освобождение от работы в Германии, немецкий паспорт — «аусвайс».

Старуха выслушала с сочувствием, но в дом не пустила:

— Ходь, ходь отсюда, а то немцы сожгут хату!

Ася пошла наугад. В дороге ей повезло: встретила хлопцев, тоже направлявшихся в сторону Кракова. Присоединилась к ним. Вместе тайными тропами перебрались через границу между Германией и Польским генерал-губернаторством. А потом она уже шла сама. Жандармы не раз останавливали, проверяли ее документы. Но бумаги были в порядке, и «легенда» убедительная. Так она без особых приключений и оказалась в Рыбне, на хуторе у Игнаца Торговского. О судьбе своих попутчиков она конечно же ничего не знает.

Командир группы «Голос» Березняк прыгал последним. Приземлился прямо на шоссе. Только успел подобрать парашют и скатиться в кювет — пошли военные машины. Отполз в лесопосадки.

Когда прошла автоколонна, начал подавать условные сигналы сбора группы. Звуковой — скрежет финки о лопатку. Световой — мигание фонарем, свет красный — зеленый — красный. Подавал сигналы целый час. Без ответа. Уже начало дружно светать. Березняк закопал парашют и пошел куда глаза глядят, лишь бы подальше от станции и шоссе. В кармане пистолет, деньги группы: немецкие оккупационные марки, рейхсмарки, польские злотые, доллары. В рюкзаке батареи радиопитания. Шел по лесу до полудня, не встречая никого, не зная, в какую сторону и ориентироваться — на восток или на запад. Сказывалось нервное напряжение, двое суток без сна. Решил присесть на пенек, поесть, перекурить…

Очнулся, открыл глаза: лежит, облокотившись на пень, а над ним стоят два гитлеровца-жандарма.

Не говоря ни слова, обыскали, связали, бросили на повозку. Захватили с собой рюкзак. Повозка затряслась по просеке, потом по проселку. В селе все так же молча пересадили арестованного в автомашину, повезли в город.

Ночь он провел в камере-одиночке. А наутро его повели на допрос. На столе перед жандармским офицером пистолет Березняка, деньги, фиктивные документы, батареи.

— Предупреждаю: говорить только правду. Улик, чтобы вас вздернуть, больше чем достаточно. Кто вы?

— Я советский разведчик.

— Как попали сюда?

— Выброшен с парашютом.

— Какое имели задание?

— Я должен был доставить советской разведгруппе в Кракове радиопитание и деньги.

— Куда вы должны были прибыть?

— Адреса у меня не было. Встреча запланирована на краковском рынке.

— Когда вы должны встретиться на рынке с советским агентом?

— С двадцать четвертого по двадцать седьмое августа от четырнадцати до восемнадцати часов.

— Как вы узнаете его?

— Это он должен был узнать меня по приметам: темно-синий костюм, из левого кармана пиджака торчит носовой платок, в правой руке часы для продажи. Мужчина лет 30–35 должен был спросить: «Когда вы выехали из Киева?» Я бы ответил: «В среду». После опознания я бы направился за ним к выходу с рынка, передал деньги и радиобатареи, получил от него пакет и через линию фронта возвратился бы к своим…

Офицер стал уточнять детали. Березняк отвечал быстро и четко, стараясь держаться как можно естественнее.

— Отправим вас в краковское гестапо. Если вы говорите правду, можете рассчитывать на снисхождение. Если лжете… — Он выразительно щелкнул пальцами.

Итак, первый ход партии сыгран удачно. Передышка, которую невольно предоставили жандармы, врасплох захватившие его в лесу, дала время хорошенько обдумать план действий.

«Что же делать? Молчать?» Вооружившись логикой и хладнокровием, он стал размышлять.

Еще во время подготовки к операции в разведотделе он, тщательно изучая Краков, особо заинтересовался рынком «Тандета», расположенным недалеко от центра города. По прежнему опыту Березняк знал, что большой рынок — наиболее удобное место для встреч со связными, для ухода от преследования. Значит, он правильно сделал, сказав, что встреча, мол, назначена на рынке. Остальные детали придумать было нетрудно. Главное, чтобы они показались гитлеровцам правдоподобными.

Закованного в наручники, под усиленной охраной его привезли в краковскую тюрьму гестапо. Допрашивали еще трижды, пытаясь запутать. Он твердо держался своей новой «легенды».

Двадцать четвертого утром его приведи в тюремную парикмахерскую. Постригли, побрили. Сняли наручники, вернули его синий, даже отутюженный костюм. Из кармана пиджака торчало ухо розового платка.

Следователь, насмешливый верзила с оторванным указательным пальцем на правой руке, сказал:

— Пойдешь на рынок и будешь продавать часы. Вот твои батареи и часть денег. Можешь передать по назначению.

В закрытой машине его довезли до здания почтамта. Показали:

— Рынок там. Предупреждаем: если посмеешь дать какой-либо знак, кого-то предупредить, пуля в лоб. Если никого не встретишь, вернешься сюда же. Иди!

Рынок начинался далеко на подходах к площади. Круговорот, тысячеголовый муравейник. Чем здесь только не торговали! Сигареты, самогон, барахло… В ходу и оккупационные марки, и швейцарские франки, и английские фунты, и американские доллары. При всей толкотне и неразберихе — специализация: в одном месте промышляют спекулянты обувью, в другом — женским бельем, в третьем — солдатской амуницией. Торговцы часами облюбовали узкую улочку рядом с площадью.

Березняк достал часы, начал курсировать вдоль улочки. С обеих сторон его подпирали плечами дюжие молодчики тоже с часами в руках. «Гестаповцы», — догадался он.

Покупатели были. Но Березняк заломил за свою «Омегу» такую цену, что они шарахались в стороны, осыпая его проклятиями.

Первый день. Второй…

Наступил последний день, 27 августа.

Беспалый следователь, усмехаясь во весь рот, весело сказал:

— А не водишь ли ты нас, милый, за нос? Но водить нас за нос не так уж безопасно… Если сегодня ты никого не встретишь, пеняй, дружок, на себя.

Эти дни Березняк обдумывал варианты побега. Гестаповцы не отставали от него ни на шаг. Что же делать?.. Минуты стекают, как капли. Кап… Кап… Или это стучит в висках? Или стучит сердце?..

За час до закрытия рынка в центре площади произошла какая-то заваруха. Взметнулись пронзительные крики. Ударили выстрелы. Толпа, обезумев от страха, хлынула с площади. Людской поток ворвался в улочку торговцев часами, кого-то подмял, стал топтать, понес. Березняк почувствовал, что его увлекает вперед, крутит, как в водовороте. Оглянулся: сопровождающих вроде бы нет. Что есть силы заработал локтями и ногами. Выскочил в узкий проулок. Проходные дворы. Сад. Снова улочка. Поняв, что он уже далеко от площади, зашагал медленно, сдерживая дрожь в коленях. Испытанными приемами — переходя с тротуара на тротуар, наблюдая за отражением в стеклах — определил: хвоста нет. Неужели ушел?

К вечеру, соблюдая все меры предосторожности, он добрался до деревни Беляны, где находилась конспиративная квартира. Теперь он был в безопасности. Счастливейшая случайность? Да. Разведчику всегда должна сопутствовать удача. Но и случайности не оказалось бы, если бы он пал духом и перестал искать выход…

Ольгу предупредили: пришел! По лесенке она забралась на чердак крестьянского дома. Чердак завален истертыми хомутами, поломанными граблями. В углу, за снопами обмолоченной ржи, — глаза. Два большущих серых глаза.

— Я такой и представлял тебя, сказал Березняк, выбираясь из-за снопов. — Здравствуй, Комарик!

Его переодели в крестьянский зипун. В одну руку — мотыгу, в другую — кошелку, бриль — на голову, и Ольга повела его к себе, в дом Врублей. По дороге Березняк рассказал, какая с ним приключилась история.

К этому времени татусь уже оборудовал в своем амбаре схрон — потайную каморку. Со всех сторон и сверху до самой крыши навалил сена. Выход — в сторону леса. Доски в стене поднимаются, как в пенале. Для маскировки с наружной стороны, у самого выхода, врыл скамейку. В схроне временно и укрыли Березняка.

Ольге и полякам он назвался капитаном Василием Михайловым.

Итак, двое разведчиков группы «Голос» прибыли в назначенное место. Но где же третий, Алексей Шаповалов — Гроза?

Прошло еще несколько дней.

— Будем развертывать работу без Грозы, — решил Михайлов. В тоне его Ольга почувствовала горечь: «Да, надежды нет…»

И тут вдруг заявился Алексей — бравый, полный веселой энергии, с безукоризненными, подлинными документами работника военного завода «Ост Гюте», с настоящим немецким паспортом — «аусвайсом» и даже продовольственными карточками.

Видавший виды Михайлов — и тот был поражен:

— Откуда ты взялся? Где пропадал? Как раздобыл новые документы?

— Вы еще меня не знаете! — тряхнул кудрями Шаповалов.

История, которую поведал Алексей, оправдывала и его хвастливый тон, и самодовольную, до ушей, улыбку, и даже двухнедельную задержку с приходом на место.

При прыжке его парашют отнесло ветром, и Гроза опустился прямо в озеро. Хорошо еще, что озеро оказалось мелким, по пояс, а в непромокаемом рюкзаке за плечами был запасной костюм. Алексей выбрался на берег, переоделся. Когда убедился, что с другими членами группы не встретиться, зашагал прямо по шоссе в город. Смело сел в трамвай, в вагон с надписью: «Только для немцев». Посмотрел на пассажиров: платят за билет рейхсмарками. Достал, молча протянул кондуктору. Доехал до Сосновиц. Вышел. В сквере подсел к старику с нарукавной нашивкой «ост». Значит, угнанный с Востока. Разговорились. Старик сказал, что неподалеку, на Людровгассе, находится комитет, который помогает украинским беженцам-националистам, всякой шатии-братии из предателей и улизнувших от расплаты полицаев.

«Как раз то, что мне надо!» — решил Алексей. На доме вывеска: «Украинский допомоговый комитет». В комнате сидит комендант — усы, как у Тараса Бульбы, только запорожского оселка не хватает. Морда испитая.

Алексей с порога:

— Черт побери, да есть ли правда на свете? — и хлоп кулаком по столу под носом у коменданта.

— Сидайте, будь ласка! — пригласил пропойца. — Рассказывайте!

Шаповалов высказал ему все по «легенде»: работал во Львове, большевики наступают. Приехал сюда — вот так, в чем есть, ни денег, ни крыши.

— Мы вас зараз определим!

Комендант тут же выдал карточки на еду, немного денег из какого-то «фонда помощи».

— На военный завод робить пийдешь?

— Да я для великой Германии, нашей заступницы!.. — Алексей даже слезу выжал из глаз.

Комендант расчувствовался, дал ему направление на завод. Там ему оформили документы и поставили в цех отрезать трубки — взрыватели для снарядов. В цехе — немцы и все те же бывшие полицаи.

Алексей несколько дней пообтерся, пообвык, щедро прибавил свой «пай» к куче брака, тем временем разыскал веселую компанию контрабандистов, переправлявших товары из рейха в генерал-губернаторство и обратно, и вместе с ними ночью перешел германскую границу. А потом уже сам добирался до Кракова, а от Кракова — на явочную квартиру.

Конечно же, в кратком юмористическом рассказе Алексея все выглядело легко и просто, немцы и их наймиты представлялись дураками, а сам Гроза — этаким бесшабашным удальцом. В действительности же, догадывался Михайлов, все было, наверное, рискованней и опасней. Зато и Шаповалов проявил достойную разведчика смекалку и находчивость. Хороший помощник!

Теперь, когда вся группа была в сборе, Михайлов мог приступить к выполнению боевого приказа.

 

Прощай, татусь!

Первыми, с кем познакомила Ольга капитана Михайлова, были ее телохранители Метек и Стась. Хлопцы оробели при виде советского командира: Ольга-то что, своя, простецкая. A y капитана — пронизывающий взгляд, важная осанка. Потом на хутор пришла Валентина. Вскоре появился и секретарь подпольного обкома Иосиф Зайонц.

Вшестером, включая Ольгу, Шаповалова и Асю, они держали совет: как перераспределить силы разведчиков и польских патриотов, чтобы они незримой сплошной сетью охватили весь район Кракова и оборонительные рубежи вдоль Вислы, перепроверили сведения друг у друга.

По замыслу штаба фронта, Михайлов с помощью своей «легенды» и надежных документов должен был обосноваться в самом Кракове, в центре работы группы. Но теперь, после его провала и побега с рынка, об этом нечего и думать. Придется быть на нелегальном положении.

— В таком случае вам надежнее находиться не здесь, на хуторе, куда каждую минуту могут нагрянуть боши, а перебазироваться в один из наших партизанских отрядов и руководить работой оттуда, — предложил Зайонц.

— Это разумно, — согласился командир. — Там будет и рация. Ольга уже давно работает на одном месте, чересчур много слухов о ней, и гестаповцы могут напасть на ее след.

А как быть с Асей и Алексеем? Ася прислана с группой в качестве радистки. Но ее рация с комплектами питания и шифрами запрятана далеко отсюда, в поле немецкого бауэра. Рискованно возвращаться за ней, тем более что вновь дважды придется пересекать германскую границу, да еще не известно, найдет ли она место, где зарыла груз.

— Пусть лучше Ася займется сбором разведывательных сведений, а радисткой останется Ольга, — решил Михайлов.

Зайонц тщательно проверил документы Аси:

— Надежные. С такими бумагами мы поможем вам устроиться в самом Кракове.

Конечно, все шансы обосноваться в городе были и у Грозы. Но прежде он должен вместе с польскими связными отправиться в Бескидские горы, в партизанский отряд, чтобы договориться о переводе в него Михайлова и Ольги.

— С вами мы теперь увидимся не скоро, — сказал Михайлову на прощание секретарь обкома. — Но связные постоянно будут держать меня в курсе дела, и если понадобится еще какая-либо помощь, мы сделаем все, что в наших силах.

Уже на следующее утро Гроза с проводниками ушел в Бескиды. А еще через день покинула конспиративную квартиру и Ася. Подпольщики раздобыли ей рекомендательные письма и помогли устроиться горничной к вице-прокурору Кракова Гофу. Вице-прокурор имел большие связи среди верхушки генерал-губернаторства, и Михайлов рассчитывал получать от Аси важные сведения. Кроме того, безбоязненно разгуливая по улицам, она могла собирать данные о расположении штабов и войск противника в городе.

Тем временем продолжали поступать донесения от польских патриотов. И Ольга каждое утро отстукивала:

«В селах Беляны, Крисников, Лижки расквартированы моточасти, два полка. Знаки: ромб и квадрат…»

«Как сообщил Музыкант, через Краков на восток прошло 24 эшелона. Из них 101 вагон солдат пехоты, остальные — автомашины, боеприпасы…»

«Восточнее Бохни, параллельно шоссе Литанув — Сонч — Стары Сонч гитлеровцы поспешно строят оборону: окопы, проволочные заграждения, противотанковые рвы, дзоты…»

Через неделю Алексей Шаповалов вернулся из Бескид.

— В отряде вас ждут, все приготовлено, — передал он Василию Михайлову и Ольге.

— Можешь теперь отправляться в Краков, — сказал Михайлов Алексею. — Непосредственный контакт установишь с Музыкантом. Сам поступишь на строительство оборонительных сооружений. Работай — не ленись.

— Есть работать на фрицев — не лениться! — шутливо прищелкнул каблуками Алексей.

Энергия в нем бурлила. По озорно блестящим из-под кудрей глазам было видно: не терпится ему скорей приступить к работе, да еще чтоб работа эта была рискованной.

— Действуй поосторожней, с оглядкой, — попытался умерить его пыл Василий.

Алексей отправился в Краков.

Разведгруппа «Голос» в полном составе приступила к выполнению задания.

Шестнадцатого сентября, рано утром, Ольга забралась на чердак дома Врубля, достала из тайника рацию, подключила антенну. Рядом положила на солому гранату-«эфочку», скорее по привычке, а не для страховки. Теперь, когда Ольга была не одна, она чувствовала себя в безопасности. К тому же сегодня — последний радиосеанс из дома татуся. В следующий раз она будет разговаривать с Центром уже из горного лагеря. Как там будет, в отряде? Откуда взялся этот Мак? Хорошо, что больше не надо отправляться в проверочные обходы. Хотя она уже привыкла — и даже немного жаль расставаться с пыльными проселками, с полевыми тропками, со своими телохранителями Стасем и Метеком…

Легкие эти мысли кружили в голове, а пальцы уже настраивали рацию на нужную волну.

«СИБ!.. СИБ!.. СИБ!..» — понеслись в эфир ее позывные.

Станция Центра отозвалась тотчас. Слышимость отличная. Ольга начала выстукивать радиограмму: «Гроза сообщил: восточную окраину Краков — Кобетин прибывают части дивизии СС. Районе Тарнува размещается артиллерийская бригада…»

Стефа подошла к амбару, постучала в дощатую стенку схрона:

— Пан капитан, просимы на сняданье!

— Ольга уже спустилась? — отозвался Михайлов.

— Ешчше не.

— Позовешь, когда она кончит передачу.

— Добже…

Стефа ушла. Через десять минут Михайлов услышал хруст множества шагов со стороны леса и в то же мгновение — душераздирающий вопль Стефы.

Ольга была поглощена работой. Уши зажаты резиновыми лепешками наушников. Треск, грозовые разряды, улюлюканье перегруженных радиоволн. Сквозь гомон эфира прорвался вопль. Ольга еще не успела осознать — где кричат? — как ее рванули за волосы. Вскинулась — на чердаке гитлеровцы, на нее наведены автоматы. Рванулась к гранате. Не дотянуться. Схвачена!..

С нее сдернули наушники. Поволокли с чердака по ступеням вниз.

Распахнуты двери, настежь окна. Во дворе, распластавшись на земле, лицом вниз и раскинув руки, лежат татусь, Роза и Стефа. Немцев — человек тридцать.

Не давая опомниться, пожилой офицер на русском языке спросил:

— Советская?

— Советская.

Спокойствие. Даже не колотится учащенно сердце. Странное, ясное спокойствие. Много раз в минуты опасности она представляла этот момент: как нарывается на гитлеровцев, как отбивается, подрывает себя и их «эфочкой». Но теперь она чувствовала удивительное спокойствие, будто оцепенела. Вдруг резанула мысль: «Василий в схроне!»

Пожилой офицер продолжал переводить вопросы, которыми осыпал ее второй — молодой белобрысый капитан: «Откуда? Когда? Кто еще с тобой?..»

— Я сяду…

Она села на скамейку, что у самой стены схрона.

От Василия ее отделяли тонкая доска в несколько сантиметров. «Пусть слышит, что я буду говорить…»

Михайлов припал к доскам, затаил дыхание. Глубокий вздох — и его могут услышать. Протяни руку — спина Ольги. В узкое лезвие щели видна ее вскинутая голова. Без запинки Комар отвечает:

— Я здесь одна… И работала на рации одна… И сведения собирала одна!

Михайлов весь превратился в слух: «Выдержит? Не выдаст?..»

По другую сторону сарая лежит татусь. Ему не разрешают подняться с земли. Допрашивают по-польски, стоя над ним. Михайлов слышит и ответы старого Врубля:

— Ниц не вем… Девушка была одна…

Солдаты громыхают по хате. Вот вошли в амбар. Начинают сбрасывать сено.

Подступают к татусю:

— Кого еще укрывал? Сожжем хутор!

— Не вем ниц… Палите…

Спрыгнули с сена. Вышли из стодола.

Теперь с этой стороны сердитый окрик Ольги:

— Эй ты, почему рвешь сливы без разрешения хозяина.

И вдруг звонкий ее хохот. Михайлов снова припадает к щели. Два солдата с криком бегут от ульев Врубля. За ними тучей летят пчелы. Солдаты начинают кататься по земле. Вокруг них корчатся от смеха другие гитлеровцы. И снова возмущенный окрик Комара:

— Вы чего грабите бедняка? Мародеры!

Фашисты тащат из избы платья Стефы и Розы, кринки, часы-кукушку.

— Отставить! Пошли! — приказывает капитан.

Михайлов видит: солдаты, навьюченные награбленным барахлом, окружили Ольгу, татуся и его дочек, уходят. Старый Михай на мгновение остановился, обернулся, посмотрел на свой дом. Блеснули слезы.

Шаги стали затихать. Михайлову показалось, вроде бы Ольга даже запела: «Прощай, любимый город…»

Он прислушался. Тихо. Кажется, никого. А вдруг оставили засаду? А если вернутся и начнут искать более тщательно? Или подожгут хутор?.. Была не была!

Он осторожно выдвинул доски и поспешил к лесу…

Чем дальше уходили от дома Врубля, тем спокойнее становилось на душе у Ольги.

Их вывели на дорогу, посадили в автобус между солдатами.

Как предупредить татуся, чтобы не проговорился о «Голосе»?

Она запела, сама придумывая слова:

Солдаты гоготали. Показывали пальцами, как набросят им на шеи петли, как будут вздергивать на виселицу.

В Кракове, в тюрьме, их поставили в коридоре лицом к стене. Около каждого — автоматчик. Первой повели на допрос Розу. Потом Стефу. В коридор они уже не возвращались. Когда уводили старика, Ольга крикнула:

— Татусь, мужайся!

Караульный огрел ее по голове.

Ее привели в кабинет последней. За столом шесть человек. Все высокие чины: майор, полковник, эсэсовец- штурмбанфюрер. Тут же пожилой офицер, говоривший по- русски, и белобрысый капитан, участвовавший в ее поимке.

Вопросы задает полковник, а пожилой переводит;

— Фамилия? Имя?

Ольга отвечает по «легенде».

— С кем была?

— Одна.

Стали спрашивать о работе, о шифре. Она замолчала.

Эсэсовец остановил полковника:

— На сегодня хватит. Завтра, после ночи, она заговорит!

Ее отвели в камеру-одиночку. «Ночью будут пытать?»

Она огляделась. Вонючее ведро в углу. Шершавые липкие стены. Она присмотрелась: стены сплошь иссечены, искорябаны надписями. На разных языках. Больше всего на польском. Есть надписи и по-русски. Она начала отыскивать, читать: «Как мало я сделал!», «Как хочется жить!», «Умираю за Родину!» Сколько их здесь перебывало, безыменных людей!.. Что расскажут кому-нибудь эти надписи с накорябанными инициалами или псевдонимами, такие же, как ее имя — Ольга?.. Как умирали эти люди?.. Наверное, по-разному… Но она знает, как завтра умрет она.

В камере стало темно, и уже невозможно было разобрать надписи. В углу что-то зашуршало. «Здесь кто-то есть?» И вдруг с ужасом догадалась: «Крысы!» Волосы шевельнулись на голове.

Крысы вели себя миролюбиво. Попискивали в углу, терлись о ведро. «Что же делать? Буду кричать!»

Она услышала тяжелые шаги в коридоре. «За мной?» Шаги прогромыхали мимо камеры. Солдатские, лязгающие, и меж них — тяжело шлепающие, шаркающие.

Каменные стены пробил нечеловеческий вопль. Он захлебнулся, перешел в бульканье.

Ольга оцепенела. Снова животный, угасающий крик.

Всю ночь тюрьма жила, как какое-то огромное, разбухшее истязаемое тело: шаги, крики, стоны, приглушенные стенами надрывные голоса. Всю ночь Ольга не смыкала глаз, прислушиваясь к этим звукам, страшась крыс, ожидая…

«Что же мне делать? Что делать?..»

 

Кто он?

На рассвете внизу, во дворе тюрьмы, раздались автоматные очереди, предсмертные крики. Ольга, поняла расстреливают. Крысы убрались в свои норы.

В коридоре послышались шаги. Они приближались к ее камере. Скребок ключа в двери. Дверь распахнулась:

— Ауфштеен! Встать!

Снова комната допросов. За столом все те же. Землистые лица. Кажется, что они отсюда и не уходили. Не из этой ли комнаты доносились всю ночь до Ольги жуткие крики?..

Переводит пожилой немец, участвовавший в нападении на дом Врубля:

— Ну-с, теперь будем говорить? Прежде всего шифр.

Она молчит, мотает головой.

— Впрочем, можете себя не утруждать. Полюбуйтесь!

Перед ней раскладывают на столе таблицы кода, целую стопку ее расшифрованных радиограмм.

— Как видите, мы умеем разгадывать секреты. Вернемся к вашей персоне. Рассказывайте о себе.

Она начала отвечать. Конечно же, о предателе Юзефе и об Анне они знают. Да, она радистка этой группы. Осталась одна. Работала одна. Сведения собирала сама…

Ее обрывали. Сбивали. Запутывали. Она поняла: отвечает невпопад.

Но гитлеровцы за столом удовлетворенно кивали. В чем дело? Она стала прислушиваться к голосу пожилого немца, переводившего ее ответы. Он поправляет ее! Когда она ошибается в деталях и датах, он называет те, которые она говорила прежде! В чем дело?

Она начала внимательно разглядывать переводчика. Приземист. Обрюзгший. Розовая лысина в венчике каштановых волос. Железный крест на мундире. Типичный гитлеровец-солдафон. Почему он ей помогает?..

— Сделаем перерыв, господа, — предложил один из офицеров. — Пора пить кофе.

Все вышли, с Ольгой остался только пожилой немец переводчик. Он подошел к ней, тихо сказал:

— Если предложат работать на германскую армию, не отказывайтесь. Это даст вам возможность выйти из тюрьмы.

— Нет, продажной шкурой я не стану! И вам я не верю!

— И не надо. Я советую только одно: если будут предлагать работу, соглашайтесь. В остальном я вам помогу.

Он вернулся к столу.

После перерыва допрос продолжался.

Потом немцы стали о чем-то тихо совещаться. Ольга разобрала только слово «шпиель» — «игра» и обращенное к молодому капитану: «Браухен зи зи?» — «Нужна она вам?»

Наконец гестаповец в черном мундире повернулся к ней:

— За вред, который вы нанесли великой Германии, вы заслуживаете только смертной казни. Но мы предоставим возможность искупить вину. Требование одно: повиноваться и выполнять. Согласны?

Переводчик, пожилой немец, наклонил голову, как бы говоря: «Соглашайся».

— Что выполнять? — упрямо спросила Ольга.

— Так… разные поручения, — сказал переводчик и сам за нее ответил по-немецки:

— Она согласна. Зи ист айнферштанден.

Во дворе тюрьмы легковая машина. Ольгу усаживают меж двух солдат. Капитан и переводчик садятся рядом с шофером. Двери тюрьмы раздвигаются. Машина выезжает на улицу. Куда ее везут?..

Автомобиль выезжает за город. Рябь деревьев вдоль шоссе. Одна деревня, вторая… Будка часового. Двор. Все, приехали.

— Вы в отделении армейской контрразведки, — говорит пожилой офицер. — Герр капитан Кристианзен — начальник отделения. Я заместитель, меня зовут Курт Отман.

«Контрразведка! Этого еще не хватало!»

— Вы должны будете работать на радиостанции отделения, — добавляет Отман. — Осмотритесь — и за работу.

Теперь только она начала понимать, зачем ее сюда привезли и что означало слово «игра». Ее хотят использовать в радиоигре с советской разведкой, через нее передавать в Центр ложные сведения.

«Отказаться? Значит, снова тюрьма… А здесь даже при первом беглом осмотре есть шансы на побег. Полно солдат, территория огорожена, часовые, но все же не каменные стены. И потом этот Отман… На что он намекал? Или это тоже все игра?»

К Ольге приставили солдата, который не отходил от нее ни на шаг. Поселили в чулане рядом с радиорубкой.

Когда ее впервые ввели в радиорубку, она остолбенела. За аппаратами сидело несколько радистов-операторов.

А вдоль стены были сложены «Северки». Несколько десятков раций. Сколько же советских радистов, таких, как она, было схвачено фашистской контрразведкой! Нет, она не предаст эти «Северки»!

Ее рация стояла на отдельном столике.

Отман протянул ей листок радиограммы, уже закодированной ее шифром.

— Ну-с, приступим.

Что ж, эту радиограмму она передаст. Еще в разведшколе их учили, что нашим важно знать, в каком направлении пытается дезинформировать советское командование противник. Но главное — она должна сообщить Центру, что находится в лапах врага, что работает по принуждению.

«СИБ!.. СИБ!.. СИБ!..» — Пальцы, отстукивая позывные, не слушаются, будто они одеревенели. А уши напряженно ловят ответный сигнал. Он врывается четко, резко, звуками совсем другого мира, от которого отделяет ее целая вечность.

«АБГ!.. АБГ!.. АБГ!..»

Она начинает передавать. Она понимает: и эта радиограмма интересна для штаба. Но как отвратительно посылать дезинформацию, заведомую ложь! Ну погодите же!.. Текст передан. Подпись: Омар. Она стучит по ключу:

«Омар. Повторяю: Омар, Омар! Перехожу на прием!»

«АБГ!.. АБГ!.. Вас понял…»

Она слоняется по территории отделения. За ней неотступно вышагивает солдат. «Ну уж в уборную-то он со мной не пойдет?»

Кабинка уборной в самом углу двора. Задняя стенка выходит в переулок. Ольга запирается. Осматривает доски: «Если выдернуть эти гвозди, планки можно раздвинуть…» Солдат топчется за дверью. Часовой и по другую сторону забора, в переулке.

В радиорубке она отыскивает плоскогубцы, незаметно припрятывает их. Но она постарается бежать не с пустыми руками. «Куда кладут операторы свои шифры, которыми они передают распоряжения гитлеровским агентам за линией фронта? Ага, в этот окованный железный ящик…»

Операторы работают по сменам. Весь день.

Ночью, лежа в чулане, она не спит, прислушивается. За стеной, в радиорубке, голоса, писк морзянки.

Но вот шаги, хлопает дверь. Голоса замолкли где-то во дворе. Да, но за дверью солдат… Ольга встает с лежанки, осторожно, чтобы не скрипнула половица, прокрадывается к двери. Тишина. Равномерный прерывистый сип, вроде бы насос качает воду. Это же храп!.. Она приоткрывает дверь. Коридор залит голубым светом. Какая яркая луна! Как в ту ночь, когда они прыгали с парашютами. Часовой спит, уронив голову на руки. Автомат под руками, на коленях.

Ольга крадется к двери радиорубки. Не закрыта! Она входит. Комната ярко освещена луной. Светятся глазки индикаторных ламп. Мерцают рукоятки и рычажки на панелях радиостанций. Вдоль стены — штабель «Север- ков». Она подходит к окованному железом ящику. Конечно же, закрыт. Удастся ли взломать замок?

Луч света из угла комнаты прорезает темноту и падает на Ольгу. Как выстрел, голос из угла:

— Вы что тут делаете?

«Отман!» Она цепенеет. Заместитель начальника контрразведки подходит к ней:

— Не делайте глупостей. Возвращайтесь к себе. — Голос его, прозвучавший в первое мгновение ударом грома, теперь опускается до шепота: — Поговорим завтра утром. Идите. Идите спать!

Мимо храпящего часового она возвращается в свой чулан, бросается на постель. «Что происходит? Почему Отман не поднял тревогу, не приказал арестовать, расстрелять? Кто он такой, этот гитлеровский контрразведчик?»

Утром Отман через вестового вызвал Ольгу в свой кабинет. Оглядел ее с ног до головы. Она была в легком платьице без рукавов и босиком: такую ее схватили у татуся.

— Поедете со мной на хутор, где мы вас задержали, — холодно сказал контрразведчик. — Возможно, что- либо осталось из ваших вещей. И нам надо кое-что проверить.

Легковая машина. На переднем сиденье Отман, на заднем, меж солдат, она. За легковой пылит еще и бронетранспортер охраны.

«Зачем мы едем? Что это все значит?» — кругом идет голова у Ольги.

Они останавливаются на обочине, пешком идут к хутору. Дом татуся стоит разоренный, как птичье гнездо, в котором побывал зверь. Двери на оборванных петлях, разбитые стекла окон.

Солдаты оцепляют дом. Отман и Ольга проходят во двор.

— Посмотрите свои вещи, — приказывает он, а сам поднимается на чердак.

Ольга находит туфли, кофту. Удивительно, как это они уцелели после грабежа. Уж очень обтрепанные.

— Поднимитесь сюда, — зовет сверху Отман.

«Что ему там надо от меня?» — с невольным страхом думает Ольга. По этим ступенькам она взбегала каждое утро, чтобы в пахучей, настоянной на сене тишине ловить голос своих…

Отман стоит у затянутого паутиной окошка, смотрит на солдат, окруживших дом. Поворачивается:

— Наконец-то мы можем без опасения поговорить. Здесь нам никто не помешает.

— Кто вы? — вырывается у Ольги замучивший ее вопрос. — Вы наш?

— Вчера ночью вы вели себя очень глупо, — назидательно говорит Отман. — Ваш поступок можно объяснить только порывом отчаяния… Но он окончательно убедил меня в том, что я могу быть с вами откровенным.

 

Поединок

— Кто вы? — повторила Ольга.

— Нет, совсем не тот, за кого вы меня можете принять, — устало проговорил Отман. — Я сотрудник германской контрразведки, член национал-социалистской партии. Я присягал фюреру.

Ольга отступила к лестнице.

— Не бойтесь меня. Вам будет трудно понять. Вы еще очень молоды и воспитывались в ином духе. Понимаете ли… Я родился в России и до семнадцатого года жил в Петербурге. Мой отец имел там фабрику. Он вовремя перевел ее в Германию, и теперь владельцем предприятия являюсь я. Я чистокровный немец. Но Россия как бы моя вторая родина. И я всегда считал, и прежде и теперь, что Германии не следовало воевать с Россией. Еще, как известно, Бисмарк… Но дело не только в этом. Я никогда душой не поддерживал национал-социализм, но теперь он вызывает у меня лишь отвращение… Я разочаровался во всех идеалах, в самом фюрере! И еще… Я любил одну молодую русскую женщину. Она оказалась коммунисткой. Ее бросили в концлагерь. Она не выдала, что была связана со мной. Она погибла… Вы очень похожи на нее. Вы такая же отважная, отчаянная, дерзкая… Как только я вас увидел там, в этом дворе, как только вы стали смеяться над солдатами, я решил, что обязательно помогу вам вырваться на свободу… Я думаю, если я помогу вам, то в недалеком будущем вы сможете помочь и мне…

Ольга слушала сбивчивую исповедь Отмана, смотрела на его покрывшееся испариной лицо, на беспокойно перебегающие с нее на окно глаза и на нервно стучащие пальцы и вдруг поняла: он чувствует, знает, что расплата близка, что в нору, подобно крысе, не забиться, и ищет способ спасти свою шкуру. Может быть, все правда: и о русской женщине, и о Петербурге; но больше всего он дрожит за свою шкуру. И она почувствовала себя неизмеримо сильнее этого пожилого нациста. Не удержалась:

— А за что у вас крест?

— За Белоруссию… — Отман спохватился. — За одну операцию, в которой я даже не участвовал…

Она, вспомнила штабеля «Северков» в радиорубке. «Не участвовал так же, как и в поимке меня, в аресте татуся, Стефы и Розы? Как в допросах в гестапо…»

Они замолчали.

— Как же вы поможете мне вырваться на свободу? Отпустите сейчас?

— Нет, что вы! Это было бы неосмотрительно.

Отман задумался. Потом стал излагать свой план:

— Прежде всего, вы совершите побег, когда меня не будет в расположении отделения… Часть охраны я сниму, направив солдат якобы на проведение операции. О шифрах и не мечтайте: они заперты в сейфе, к которому подведена сигнализация. Кроме того, каждую минуту вас могут захватить врасплох. И, наконец, я отвлеку погоню в другую сторону. В каком направлении вы собираетесь бежать?

Она не ответила.

— Вы все еще не верите?

— В сторону села Морг, через лес.

— Чтобы вам лучше было ориентироваться, я дам свой компас. — Он заколебался. — Если вас все же схватят, скажете: украла.

«Трусит! Как трусит! Куда ни кинь — все клин… Нет, милый, так легко ты не отделаешься!»

— Теперь мои условия, — деловито проговорила она. — Мое освобождение еще недостаточный залог для вас в будущем.

— А что же? — невольно выдал себя Отман.

— Вы сами должны работать на нас.

— Я? Нет!.. — Он замолчал. — Я подумаю об этом… Сейчас нам пора идти.

На следующий день к вечеру Отман украдкой передал ей компас. Спросил:

— Как я смогу встретиться с вашими людьми, если… если соглашусь?

Ольга опять засомневалась: «Не провокация ли?» Но чересчур велик был соблазн заполучить в качестве осведомителя самого заместителя начальника военной контрразведки. Она назвала адрес Игнаца Торговского. Тут же придумала пароль.

— Спросите: «Не продает ли пан сливы?» Он ответит вам: «Нет, продаю груши». Тогда вы скажете, что хотите увидеть Ольгу.

К вечеру Отман и капитан уехали. В бронетранспортерах вслед за ними укатили и почти все солдаты. Остались только охрана у ворот, у домов и гитлеровец, приставленный непосредственно к Ольге.

В сумерках она осторожно вынула гвозди из досок в уборной; Попробовала — доски раздвигаются, в щель она пролезет. Вернулась в свою каморку, собралась. Подождала, когда совсем стемнеет. Ночь была облачная, глухая.

Снова вышла. За ней топает солдат. Прошла в уборную. Прислушалась. Солдат щелкнул зажигалкой. Она раздвинула доски и шагнула в темноту, в переулок. Несколько крадущихся кошачьих шагов, а потом бегом, что было духу. Вот и лес. Увертываясь от стволов, она бежала легко, будто ее несли крылья.

На рассвете она добралась до хутора Игнаца Торговского. Укрылась у него. Днем Игнац разузнал у крестьян: немцы большой силой ищут кого-то, перекрыли все дороги, прочесывают лес в районе Бачина. Это в противоположной стороне от хутора Игнаца. Значит, Отман выполняет свое обещание.

Ольга рассказала Торговскому о пароле, переданном гитлеровскому контрразведчику. Посоветовала: «На всякий случай в первый раз сделай вид, что ты ничего не знаешь».

К утру она была уже среди своих.

Осторожный Василий Михайлов сразу же после того, как Ольга была схвачена, приказал всем уходить в лес, на базу польского партизанского отряда. Ася — Груша оставила дом вице-прокурора, возвратился со строительства укреплений Шаповалов — Гроза.

В отряде, которым командовал польский патриот Тадеуш Грегорчик, были и русские: советские военнопленные, бежавшие из гитлеровских лагерей, летчики, сбитые над Польшей. У Михайлова возникла идея создать группу из советских людей и добывать сведения боем. В советскую группу вошли бывший лейтенант Красной Армии, гигант и силач Евсей Близняков, танкисты Семен Растопшин и Дмитрий Ильенко, еще несколько крепких и смелых парней, жаждавших поскорее поквитаться с гитлеровцами. Группа стала готовиться к операциям.

А тут появилась в отряде и Ольга.

Центр прислал «груз»: рацию, оружие для группы, снаряжение и продукты.

В один из первых же сеансов Комар приняла радиограмму. Штаб фронта передал группе «Голос» задание особой важности. В радиограмме говорилось:

«Установите точную численность войск и нумерацию частей в Кракове. Сообщайте о каждой новой части, прибывающей в город. Точно установите расположение артпозиций, танков, пехоты, все мероприятия немцев по обороне Краковского района. Данные молнируйте».

Штаб фронта не раскрывал перед группой «Голос» цели нового задания. Заключалась же она в следующем.

В конце лета 1944 года штабы 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов начали разрабатывать под руководством Ставки одну из крупнейших операций Великой Отечественной войны — Висло-Одерскую. Ее предстояло осуществить на главном — берлинском направлении. Успех операции создавал условия для нанесения завершающего удара по Берлину.

Командующий 1-м Украинским фронтом маршал Иван Степанович Конев и начальник штаба фронта генерал армии Василий Данилович Соколовский доложили свой план Ставке Верховного Главнокомандования. Этим планом, в частности, предусматривалось, что войска южного крыла фронта должны освободить Краков, не допустив его разрушения. Чтобы сохранить город, командование категорически запретило авиации и артиллерии наносить по нему удары. Но полностью осуществить замысел можно было только при одном, решающем условии — стремительном наступлении, чтобы не дать времени гитлеровцам превратить древнейший и красивейший город в руины, как фашисты сделали это с Варшавой.

Стремительность достигается могучим и точным ударом по врагу, внезапным прорывом его обороны на заранее изученных, самых уязвимых участках. И тут главное слово принадлежит разведке. В сбор, передачу и взаимопроверку донесений включилась сложная сеть: от разведгрупп генерального штаба и штабов фронтов в глубоком тылу до разведбатальонов, добывающих сведения боем на передовой линии. А помимо этого, разведка авиационная, артиллерийская, инженерная.

В этой сети штаб фронта особое значение придавал группе «Голос», надежно обосновавшейся в районе Кракова и уже длительное время собиравшей ценную информацию о противнике.

Михайлов отнесся недоверчиво к рассказу Ольги о том, что она завербовала контрразведчика. Василий не сомневался в искренности Комара. Да, Отман помог ей бежать. Но с какой целью? Не для того ли, чтобы, как на приманку, поймать всю группу? Шаповалов разделял сомнения Михайлова.

Связной, пришедший с хутора Игнаца Торговского, сообщил, что какой-то немец настойчиво добивается встречи с Ольгой, называет пароль, указанный радисткой.

Хорошо, встреча состоится. Только пойдет на нее не Ольга, а Алексей Шаповалов.

Алексей ушел. В отряде с нетерпением ждали его возвращения.

 

Здравствуй, Краков!

Гроза вернулся со встречи с Отманом довольный, но смущенный:

— Кажется, Ольга права… Он ни единым словом не поинтересовался ни группой, ни отрядом. Работать на нас согласен. Только просит гарантию, что это ему зачтется. Я дал ему первое задание: собрать сведения о штабе фронта «Северная Украина».

Вскоре контрразведчик передал:

«Бывший командующий фронтом „Северная Украина“ генерал-фельдмаршал Модель переведен на Западный фронт. На его место назначен начальник штаба фронта генерал Гарпер. Начальник первого отдела — подполковник Стефанус. Начальник контрразведки — майор Гамерьер. Начальник оперативного отдела — полковник генштаба Ксаландер. Штаб расквартирован в Кракове, улица Пилсудского, угол аллеи Мицкевича».

Данные Отмана полностью подтвердились. Комар сообщила в Центр:

«Завербован работник военной контрразведки фронта Курт Отман. Кличка Правдивый. Есть основания верить. Данные будут проверяться нашими источниками. Правдивый обеспокоен своей судьбой после войны и готов сделать что угодно для своей реабилитации».

Отман отлично выполнял новые задания. Он сообщил нумерацию всех дивизий, входящих в 17-кг гитлеровскую армию, дислоцированную перед 1-м Украинским фронтом в районе Кракова. Указал количество солдат, офицеров, танков, артиллерии и даже участки, которые эти части занимают.

Он стал работать рьяно. За страх, но и на совесть. Однажды принес известие:

«В Краков прибыл майор немецкого генштаба для вербовки людей на разведслужбу в советский тыл».

Михайлову приходит в голову мысль:

«А что, если с помощью этого майора послать через линию фронта наших людей?»

Ответная молния из Центра:

«Немедленно направляйте. Правдивый должен сообщить через него: а) подробно о шпионах в тылу и в частях Красной Армии; б) о подготовленных агентах — кто они, где живут, кто хозяева квартир. Пароль для перехода „Доставьте меня к Киевскому“».

Агент с ценнейшими документами ушел на восток.

— Предложи Отману, чтобы он устроил в свою контрразведку нашего человека, — сказал Михайлов Алексею Шаповалову.

— Кого?

— Тебя.

И вот Алексей Шаповалов — Гроза стал Георгием Владимировым, сотрудником фашистской военной разведки — абвера, святая святых гитлеровского тайного сыска. Теперь с неприкосновенными своими документами и пистолетом в кармане он не только не опасался никаких патрулей и облав, но мог беспрепятственно проходить на любые самые секретные военные объекты.

Новая радиограмма из штаба фронта:

«Ваши данные исключительно ценные. Всеми силами сосредоточьте внимание на оборонительных обводах Кракова и инженерных сооружениях вдоль левого берега Вислы».

Михайлов понял: приближаются решающие дни.

 

Задание особой важности

Василий просматривал донесения, доставленные разведчиками. На сколоченном из ящиков столе была разостлана карта. Багровые языки коптилок словно бы лизали бумагу. В землянке тихо. Лишь по лагерю — приглушенные голоса. Неторопливые шаги караульных…

Рядом с Михайловым, подперев ладонями подбородок, сидит Ольга. Она ждет. Командир отберет из донесений самое важное, сожмет это важное в короткие фразы радиограмм. Потом она зашифрует их и рано утром передаст в Центр. Так — каждый день.

Но сегодня Василий медлит, неторопливо, как бы лениво, водя рукой по карте и делая на ней пометки. Лицо его хмуро.

— Плохие сведения? — нарушает тишину Ольга. — Ты недоволен?

Михайлов отвечает не сразу. Снова пробегает глазами донесения.

— Как тебе сказать… Ребята работают. Вот от Зайонца и его товарищей: «В Кракове, на Гердерштрассе, 11, расквартирован личный состав первой эскадрильи 77-й эскадры бомбардировщиков — около двухсот человек. Аэродром эскадрильи — в Раковице. Штаб восьмого летного корпуса — в Витковице». Вот сообщает Алексей: «Противник сильно укрепляет Краков. Замурованы окна первого этажа главпочтамта. В остальных — амбразуры, оборудован дот. В районе электростанции на улице Возжица — два дота. В костеле на улице Гродской — тоже два. Оборонительные работы ведутся днем и ночью». И твой дружок, Отман, прислал: «Командует обороной Кракова генерал-ортскомендант Китель. Гарнизон — три дивизии».

Михайлов замолчал.

— Что же тебе еще надо? Превосходный материал!

— Так-то оно так, — отозвался Василий. — Но ты посмотри сюда. — Он показал на карту. — Есть у нас полная картина вражеской обороны? Ясна нам система инженерных сооружений перед линией нашего фронта?.. Все наши сведения — зернышки. А чтобы из зерен хлеб получился, их еще перемолоть надо да испечь…

— Там испекут, в штабе фронта.

— На других будем надеяться? А в штабе надеются как раз на нас. Для нашей группы наступил самый ответственный момент.

— Что же нам делать? Как испечь этот хлебушек?

Василий задумался. Потом сказал:

— Главная беда — нет среди нас специалиста, инженера, который мог бы анализировать все эти разрозненные факты и воссоздавать общую картину.

— Где же нам раздобыть такого специалиста? Может быть, такой инженер есть в группе Зайонца?

— Нет, я уже спрашивал… К тому же нам нужен не подпольщик, а немецкий военный специалист.

— А что, если пригласить для консультации начальника фашистского укрепрайона? — насмешливо сказала Ольга.

— Остришь? Погоди, погоди… А почему бы и нет? — В голове Василия мелькнула еще смутная, но заманчивая идея. — Ладно, я подумаю, что нам делать. А пока давай подготовим шифровки.

К полуночи, уже завершая работу над донесениями, Михайлов обратил внимание на записку от Грозы, раньше показавшуюся ему малозначительной. По сообщению Музыканта, гитлеровцы в разных направлениях роют траншеи.

На окопы они не похожи — не так глубоки. Но что особенно подозрительно: работают сами немцы, а не поляки-горожане, как это делалось на строительстве обычных оборонительных сооружений. Цель, для которой предназначены траншеи, выяснить пока не удалось. Василий сделал пометку для Грозы: «Обратить на траншеи особое внимание».

К утру идея, зародившаяся в неиссякаемой на выдумки голове командира, оформилась в четкий план. Но даже и самому Михайлову этот план показался фантастическим.

Все же он собрал разведчиков и прибывших в отряд польских связных и дал им задание:

— Разведайте, где расположена инженерная часть Краковского укрепрайона. Кто ею командует. Какой у этого командира распорядок дня. Словом, все, что только можно.

Первым, через два дня, принес сведения Метек: «Инженерная часть укрепрайона дислоцируется в селе Рачиховице. Командует ею генерал-майор».

Михайлов поставил новую задачу: изучить месторасположение села, найти в Рачиховице надежных людей, явочные квартиры. Вскоре он уже получил имена и адреса польских патриотов. Он уже узнал, что вокруг села — лес, а в самих Рачиховицах — полным полно гитлеровцев.

Командир собрал свою боевую группу:

— Задание — самое важное за все время. И очень опасное. Нужны три хлопца. Кто пойдет?

Шагнули гигант Евсей Близняков, друзья танкисты Дмитрий Ильенко и Семен Растопшин.

— Добро. Задание — взять генерала, начальника укрепрайона. Обязательно живым.

Для связи и прикрытия группы Михайлов выделил еще двух бойцов. Проверил снаряжение каждого. Под плащами у парней целый арсенал: короткие немецкие пистолеты-пулеметы, гранаты, пистолеты, финки. В карманах плащей — бутылки с самогоном. Близняков повесил через плечо аккордеон.

— Ну, ребята, счастливо!

— Не поминайте лихом! — улыбаясь, ответил Евсей.

Через несколько дней связной группы вернулся:

— С генералом ничего не выйдет. Штаб очень сильно охраняется. Сам генерал выезжает только в бронеавтомобиле. Спереди и сзади — транспортеры с солдатами.

— Что же ребята не возвращаются? — Михайлов понял, что придется отказаться от столь заманчивого, но и столь же нереального плана.

— Они просят разрешить замену: вместо генерала взять майора, главного инженера укрепрайона.

Василий посветлел:

— Пусть тащат хоть майора!

Трое суток просидели в холодном погребе Евсей, Семен и Дмитрий, готовясь к операции. Да, генерала захватить не удастся. А вот майора… Польские патриоты, живущие в Рачиховице, установили, что пожилой майор стал наведываться в гости к сельской красавице Зосе.

Дом Зоси стоит на краю села. Чтобы пройти к нему, надо пересечь небольшую рощицу. Но майор осторожен: он посещает Зосю в середине дня с немецкой пунктуальностью — с часу до двух. В это время все улицы села заполнены солдатами. Попытаться схватить его днем? Риск огромный. На незнакомых парней могут сразу же обратить внимание. Никаких документов у них нет. Польского языка не знают. Первый же патруль… Ну что ж, в пистолетах-пулеметах полные диски, гранаты на поясах. Дешево они свою жизнь не отдадут. А иной возможности для выполнения задания нет.

Плащи — на плечи, шляпы — на самые глаза, бутылки — в карманы, аккордеон — на грудь. Трое загулявших польских хлопцев шумной гурьбой прошли через все село, к рощице. Разлеглись, будто бы прохлаждаясь, под деревьями.

Растопшин посмотрел на часы:

— Время!

По тропинке приближался, насвистывая веселый мотивчик, пожилой мужчина в офицерском мундире. На нагрудном кармане — гитлеровский Железный крест. В руках — какой-то сверток. Наверно, подарок Зосе.

Близняков еще издали пьяным голосом окликнул его:

— Пан офицер, разрешите прикурить?

Подошел Растопшин:

— Герр майор, выпьем шнапсу с нами за компанию?

А сзади — Ильенко. Вплотную, упирая из-под плаща пистолет-пулемет в бок, тихо:

— Геен рехтс, майн либе! Иди направо, мой дорогой!

Тут же, в рощице, за редкими деревцами, почти на виду у прогуливавшихся солдат, они набросили на майора плащ, нахлобучили бриль, надели через плечо аккордеон. И налили полный стакан самогона:

— Тринкен! Шнелль! Для храбрости!

Бутылку с остатками водки сунули ему в карман, взяли «приятеля» под руки и с песней провели по краю села к лесу. Видели, как немцы сердито провожают их взглядами и ругаются: «Ишь, мол, разгулялись, польские свиньи!..»

Только в лесу майор пришел в себя от изумления. Попытался сопротивляться и кричать. Пришлось связать ему руки и заткнуть рот кляпом.

С кляпом во рту, с вытаращенными от страха глазами майора втолкнули в землянку к Михайлову. При виде столь экзотической фигуры Василий сам вытаращил глаза.

Когда «языку» развязали руки и изо рта вынули кляп, он разразился проклятиями.

При обыске у майора обнаружили билет члена нацистской партии № 10340, выданный Курту Пеккелю еще в 1925 году! Майор тут же с гордостью заявил, что по этому билету как один из старейших членов национал-социалистской партии он имеет право входа в канцелярию самого фюрера.

Однако принуждать старого нациста к беседе не пришлось— язык развязался у него сразу. После первого же допроса Михайлов удовлетворенно сказал:

— Этот гусь лапчатый дороже любого самого жирного генерала!

Василий распорядился, чтобы принесли бумагу, линейки и карандаши, разложил перед инженер-майором карту:

— Не выйдете из землянки, пока не начертите весь план оборонительных сооружений укрепрайона. Предупреждаю: каждый объект будет перепроверен нашими людьми. За дезинформацию — расстрел.

Через несколько дней тщательно вычерченный, точнейший план «Группенсистемы» — всей линии оборонительных сооружений — был готов.

Ольга стала передавать его по квадратам. Центр запрашивал уточнения на отдельных участках. И майор Пеккель вновь склонял свою незадачливую, гладкую, как колено, голову над картой.

Группа «Голос» получила благодарность штаба фронта.

Новый, сорок пятый год встречали весело. Накануне отделение летчика Валентина Шипина совершило удачный налет на обоз гитлеровцев, и в новогоднюю полночь самодельные столы в землянках ломились от яств.

— Друзья! — провозгласил тост Михайлов. — Самые трудные испытания позади. В наступающем новом году нас ждет победа. За Победу!

В землянке, тесно прижавшись плечами друг к другу, сидели и Алексей — Гроза, и Ольга с Асей, и Валентина, и юный связной Метек, и партизаны из батальона Гардого. Все были празднично возбуждены, пили за мир, за дружбу, за долгие годы жизни и за встречи на земле свободной Польши.

Никто из сидящих за столом не думал в эти часы о том, что впереди их еще ждут суровые испытания, что над могилами некоторых из них прогрохочут прощальные салюты…

 

Нужно спешить!

Двенадцатого января 1945 года по маленькому батарейному радиоприемнику, с помощью которого разведчики слушали сводки Совинформбюро, они узнали — 1-й Украинский фронт перешел в наступление.

Ребята выскочили из землянок, бросали вверх шапки, обнимались, целовались.

И вдруг у самых землянок разорвалась граната. Из-за деревьев ударили автоматные очереди. Метнулись белые фигуры. Гитлеровцы!

— Тревога! Немцы! Занять круговую оборону! — отдал приказ Михайлов.

— Аларм! Боши! — подхватили в батальоне Гардого.

Паники не было. Каждый знал свое место, заранее определенное на случай нападения врага. Но как могло случиться, что они незамеченными проникли к самому лагерю?

Еще несколько дней назад Ольга приняла предупреждение из Центра: «По имеющимся данным, гитлеровцы готовят карательную экспедицию против партизан в районе Кракова. Примите меры предосторожности».

Об этом же через Грозу сообщил и Отман. Он сказал, что в городе обеспокоены действиями «группы Михайлова» и решили разделаться с ней.

Василий и Гардый приняли меры предосторожности. По опыту они знали, что фашисты обычно нападают на партизан на рассвете. Поэтому с ночи в лагере выставлялись усиленные дальние дозоры, многочисленные ближние посты. Так было и накануне двенадцатого января. Но к полудню усиленная охрана была снята, остались лишь отдельные часовые. И вот теперь, к двум часам, гитлеровцы, переодетые в маскхалаты, незаметно окружили лагерь, подползли к нему на расстояние броска гранаты.

Василий отстреливался, ловил на мушку подползающие из-за деревьев фигуры, а сам лихорадочно думал: «Вместе с ребятами Гардого нас около двухсот. А сколько немцев? Они лезут, когда их больше в пять или в десять раз. Будем держаться до последнего, или попытаемся отойти?»

Над лагерем, расположившимся в разреженном лесу на склоне горы, недалеко от хутора Козлувка, возвышалась лысая, каменистая вершина. Тропа, уводившая за перевал, в труднодоступный, хребтистый район, с этой вершины превосходно просматривалась.

К Михайлову подполз Гардый:

— Товарищ, прикажи своей группе отойти. Мы вас прикроем.

Первая мысль Василия — отказаться. Но как же задание, ради которого они провели здесь столько месяцев? И именно теперь, когда они нужнее штабу фронта, чем когда-либо, польские партизаны решили заслонить их своей грудью. Выбора нет.

— Спасибо, друг. Этого мы не забудем!

Василий отдал приказ к отходу на тропу.

Когда началась атака гитлеровцев, Ольга сидела у рации. Она не успела даже снять антенну. Бросила «Северок» в сумку. Главное — сохранить рацию. Связь с Центром — дороже жизни!

С красноармейцами, с ранеными из госпиталя Яна Новака она стала отходить под обстрелом к тропе.

И тут сверху, из-за камней, ударил пулемет. Каратели все предусмотрели. Отступление за перевал отрезано.

— Семен! — показал на голую вершину горы Михайлов.

Растопшин понял с одного взгляда. Пополз вверх по камням, припорошенным сухим снегом.

Пулемет яростно бил по тропе. Стрельба нарастала сзади и с обеих сторон. К автоматным очередям присоединился зловещий свист мин.

«Что же Семен? Не добрался?»

— Евсей!

К круче пополз Близняков.

И в этот момент эхо ответило разрывом гранат. Пулемет захлебнулся.

Василий вышел на тропу. Метр. Еще один… Пулемет молчал. А затем так же свирепо застрекотал, но только уже не по тропе, а по лесу, по наседавшим карателям.

Группа Михайлова и раненые партизаны устремились вперед. Они миновали перевал, начали карабкаться в гору. Уходили дальше и дальше, а сзади все раздавалась ожесточенная стрельба.

Уже в темноте к группе присоединился Семен Растопшин.

— Молодец! — обнял его Василий. — Выручил. Сколько уложил фрицев?

— А шут его знает! Тех, кого персонально считал, десяток наберется.

Михайлов проверил своих. Удивительное везение — группа не потеряла ни одного человека. Лишь несколько красноармейцев отделались легкими царапинами. И куда-то делся инженер-майор Пеккель.

Батальон Гардого держал оборону до самой ночи. Польские партизаны стояли насмерть. Они уничтожили более двухсот карателей и отошли лишь после того, как сами гитлеровцы прекратили атаку.

В суровом молчании оставляли лагерь партизаны, унося за перевал, за горы, своих павших товарищей. Среди героев, встретивших смерть в бою, был и юных патриот Мстислав Конек, бесстрашный телохранитель Ольги и связной Грозы. Так и не дождался Метек дня освобождения родного Кракова. Шальной пулей был убит и инженер-майор вермахта Курт Пеккель.

В ту черную, безлунную ночь еще не знали воины батальона Герарда Возницы — Гардого, что сражение в горах навечно войдет в историю партизанского движения польского народа под названием Козлувской вальки…

Наутро каратели, подсчитав потери, не решились снова атаковать лагерь. На лес налетели эскадрильи бомбардировщиков. Грохот бомб сотрясал горы на многие километры окрест. Он поглотил залпы прощального салюта, прозвучавшего над братской могилой, вырытой на безымянном склоне Бескидских гор.

Только после многократной бомбежки осторожно вступили гитлеровские солдаты в лагерь. Но лес был пуст.

До Алексея Шаповалова дошли тревожные вести о бое под хутором Козлувка.

«Что с ребятами?» — потерял он покой. Решил сам отправиться в горы. Не только беспокойство за товарищей привело его к этому решению. Если рация продолжает работать, нужно во что бы то ни стало передать в Центр чрезвычайно важные новости. И прежде всего — о тех злополучных траншеях, на которые первым обратил внимание Музыкант — Присак.

По тому, как гитлеровцы лихорадочно, дни и ночи, строили в городе оборонительные сооружения, Гроза понял: они решили сопротивляться ожесточенно. Буквально каждый дом был превращен в каменную крепость: в подвалах оборудованы доты, железобетонные бункеры. Окна нижних этажей превращены в амбразуры. На перекрестках установлены бронеколпаки. В скверах зарыты в землю танки. Улицы опоясывают окопы, надолбы, «ежи» из обрубленных рельсов. Бои в таком укрепленном городе — самые изнурительные, самые кровопролитные. Они будут стоить Красной Армии больших жертв и неотвратимо приведут к разрушению Кракова.

Внимательно изучая расположение оборонительных сооружений фашистов, сопоставляя свои наблюдения со сведениями, собираемыми Иосифом Зайонцем и его товарищами, Алексей пришел к очень важному выводу: вся система укреплений обращена лицом на восток. Значит, немцы ждут лобового удара советских войск. Этот вывод должен представлять интерес для штаба фронта. Уже ради одного него надо как можно скорее связаться с Центром.

Но что же тогда означают эти хаотичные, казалось, бессистемно, в разных направлениях прорытые траншеи — неглубокие, непригодные под окопы?

Секретарь подпольного обкома сосредоточил на этих траншеях главное внимание своих разведчиков. Они установили: работу ведет гитлеровская организация «Тодт», никто из поляков к ней не допущен. Стало известно, что по дну траншей укладываются какие-то кабели. Зачем? На этот вопрос не мог ответить даже Отман.

Разгадать зловещий замысел помог случай.

Музыкант установил, что в одном месте траншея проходит рядом с домом его приятеля. А тут как раз ударили морозы, подул ледяной ветер. Работающие на рытье траншеи немцы мерзли.

— Пригласи их погреться в дом, — предложил Присак своему знакомому. — Может быть, удастся что-нибудь выведать у них.

Немцы зачастили в теплые комнаты, обрадованные таким непривычным гостеприимством поляка.

Музыкант принес на квартиру приятеля водку, пиво. Надеялся, что хмель развяжет языки фашистам. Те пили, гоготали, но о работе не проговаривались.

— Надо подпоить кого-то из них как следует, — предложил Присак. — Давай — их командира, фельдфебеля.

В очередной раз, отогревшись и хлебнув спиртного, солдаты вернулись к траншее. Присак задержал фельдфебеля:

— Герр офицер, не желаете еще по маленькой?

— Зер гут!

Рюмка за рюмкой — и вот уже фельдфебель еле держится на ногах.

— Неужели вы отдадите россиянам наш город? — Присак изобразил на лице отчаяние.

— Найн! — замотал головой фельдфебель. — Найн!

— А если они все-таки прорвутся?

— О, гут! Зер гут! — закивал головой гитлеровец. — Руссиш, кам! Руссиш, кам!

И взметнул руки кверху:

— Бр-рум! Бабах!..

Догадка, которая возникла у Алексея и Зайонца уже давно, подтвердилась: фашисты собираются в последний момент, когда советским войскам удастся наконец овладеть Краковом, взорвать город! Новой проверкой установили: нет, траншеи проложены по городу не бессистемно. Они брали начало в форту на Пастерниках и веерообразно расходились ко всем основным сооружениям города, самым жизненно важным его объектам: к электростанции, вокзалу, заводам. Извивающимися щупальцами они протянулись к бесценным историческим и архитектурным сооружениям — Ягеллонскому университету, к башне древнейшего Мариацкого костела, даже к возвышающемуся над Вислой, над городом Вавелю, средневековому дворцу польских королей, облюбованному гаулейтером генерал-губернаторства кровавым Франком под свою резиденцию. В конце каждого щупальца-траншеи вырыты минные колодцы. В них заложены тонны взрывчатки. Если замысел фашистов будет осуществлен, Краков перестанет существовать.

Но что делать? Напасть на форт, откуда расходятся кабели, нет никакой возможности: он бдительно охраняется. Единственно правильное решение — одновременным ударом, в точно согласованный момент, перерубить все щупальца. В какой момент? Если сейчас, то немцы смогут устранить повреждения, а заодно усилить охрану траншей. Значит, в самый последний момент, когда Красная Армия подойдет к самым воротам города. Риск огромный. Все будет зависеть буквально от мгновений: кто раньше — или гитлеровцы включат рубильник, или патриоты отрежут путь электрическому току к минным колодцам. А главное — все будет зависеть от стремительности наступления Красной Армии, от замыслов командования 1-го Украинского фронта. Вот для того, чтобы сообщить обо всем этом в Центр, и должен спешить Алексей в горы, в группу Михайлова.

Вместе с Шаповаловым пошла и Валентина. Дороги были запружены немецкими войсками, двигавшимися к фронту, навстречу наступающей Красной Армии. Гитлер бросал в бой все новые и новые подкрепления, стремясь преградить доступ советским войскам к границам рейха.

На дорогах бесчисленные патрули. Но что значат эти проверки для сотрудника контрразведки абвера?

И вот уже Гроза и Валентина в Бескидах. От хутора к хутору, от деревни к деревне. Тут вступают в силу права Валентины — бессменной связной секретаря подпольного обкома и коменданта боевого округа Армии Людовой.

Наконец они в группе «Голос».

В установленное время Ольга выходит в эфир. За все это время связь с Центром прерывалась всего на два дня, когда они сражались под Козлувкой и отходили за перевал.

— Василий, может быть, мне остаться в отряде? — спрашивает Алексей.

— Нет, до последнего дня ты должен быть в городе. Они обнимаются:

— До встречи в освобожденном Кракове!

Перейдя в наступление двенадцатого января, войска 1-го Украинского фронта стремительно развивали успех. Гитлеровцы прилагали все усилия, чтобы удержать за собой Верхне-Силезский промышленный район с его крупнейшими предприятиями по добыче угля, производству стали, синтетического горючего и боеприпасов.

Советское командование понимало, что затяжные бои в этом районе поведут к разрушению и уничтожению этих предприятий и шахт. Поэтому было принято решение обойти немецкую группировку, создать для нее угрозу окружения, но не замыкать кольцо окружения. Расчет оказался точным. Командующий фашистской группировкой отдал приказ об отходе.

Выполняя строжайший приказ командования фронта, ни авиация, ни артиллерия не трогали Кракова. Зато укрепленные подступы к нему, на которых строилась вся система вражеской обороны, были подавлены мощным огнем. Фашисты могли только поражаться точности, с которой самолеты и орудия уничтожали тщательно укрытые цели. В последние часы перед бегством врага польские патриоты перерезали электрокабели к минным колодцам. Музыкант, в частности, — то щупальце, которое вело к зданию железнодорожного вокзала.

С ожесточенными боями наши армии преодолели оборонительные обводы Кракова и к вечеру девятнадцатого января прошли весь город насквозь. Над древним Краковом, целым и невредимым, взвилось красно-белое знамя свободной Польши.

Тем временем советские стрелковые и танковые корпуса добивали дивизии Краковской группировки противника на равнине и в предгорьях, далеко за городом.

Алексей Шаповалов и Курт Отман встретили Красную Армию в самом Кракове. Их доставили в отделение корпусной разведки. Гроза назвал условленный пароль: «Голос направляет меня к Украинцу». Услышал отзыв: «Украинец принимает». Через несколько часов он уже был в разведотделе штаба фронта. Отман был передан в органы советской контрразведки.

А группа Михайлова соединилась с нашими войсками лишь двадцать третьего января, когда передовые части, громя фашистов, достигли Бескид.

Ольга услышала стрельбу и слитное, многоголосое «ур-ра». Выскочила навстречу:

— Наши!..

Это были подразделения соседнего 1-го Белорусского фронта.

Ольга, Михайлов, Ася и все остальные ребята группы пришли в Краков. Разыскали Иосифа Зайонца и Валентину. Узнали от них, что Алексей уже в штабе фронта. Но найти своего «хозяйства» в городе они уже не смогли: фронт стремительно катился на запад.

Разведчики вместе с польскими боевыми товарищами ходили по улицам, заполненным людьми.

Группа «Голос» нагнала разведотдел штаба фронта под Ченстоховом, у самой границы генерал-губернаторства с рейхом — недалеко от тех мест, куда были сброшены прошлым летом Михайлов, Гроза и Груша.

Василий отчитался за работу группы во вражеском тылу. Не считая того времени, когда Ольга работала одна, группа собрала и передала в штаб больше полутораста радиограмм о дислокации фашистских дивизий и воздушных эскадр, штабах и аэродромах, воинских перевозках по железным и шоссейным дорогам и оборонительных сооружениях, примерно двенадцать тысяч цифровых групп шифра. Сотни тысяч ударов по ключу «Северка» Ольги. Кроме того, в боевых операциях группа «Голос» уничтожила более ста гитлеровцев, пустила под откос несколько эшелонов и подорвала несколько мостов.

Командование штаба фронта так оценило работу разведчиков: «Материалы группы „Голос“, действовавшей в чрезвычайно трудных и сложных условиях, были исключительно точны и важны. Все разведданные были подтверждены боями…»

В штабе разведчики встретились с Алексеем Шаповаловым. Его глаза возбужденно сверкали. Алексей был затянут в новенькую, прямо со склада, офицерскую форму. На погонах поблескивали лейтенантские звездочки:

— Ай да казак! Ишь, поперед батьки успел! — с завистью оглядел его Михайлов.

— Поздравьте — получил назначение!

Гроза показал бумаги: лейтенант Алексей Шаповалов направлялся для прохождения дальнейшей службы в пушечный полк артиллерийской бригады 3-й гвардейской танковой армии.

— Счастливо, ребята! До встречи после Победы!

Назначение в различные части действующей армии получили и другие ребята, члены боевой группы: Семен Растопшин, Евсей Близняков, Дмитрий Ильенко… Летчики Валентин Шипин и Анатолий Шишов возвращались в дальнюю бомбардировочную авиацию. Получила назначение и Ася Жукова.

А Ольга и Василий были оставлены при разведотделе для обобщения и изучения собранного материала. Они так и передвигались вперед вместе со штабом фронта.

День Победы они встретили на Эльбе, у стен Дрездена.

Ольга и Василий шли по улице, запруженной войсками. Войска стояли. Спали беспробудно среди дня, среди ликующего грохота солдаты с орденским золотом и серебром на груди. Дремали шоферы, уронив головы на баранки машин. Заливались русские гармоники и трофейные аккордеоны.

— Как же зовут тебя, Василий Михайлов? — спросила она.

— Евгений Березняк. А тебя, Ольга Комар?

— Елизавета Вологодская. Лиза… — Ей самой было странно произнести это имя.

Они сели на скамейку в парке. Деревья тянули к ним ветви, уже опушенные листвой.

— Вот и все, Женя… — с грустью проговорила Лиза. — Вот и все!

В парке, среди деревьев, чадили солдатские кухни.

Были первые часы мира.

 

Встреча через два десятилетия

В феврале 1966 года, впервые за два десятилетия, герои нашего повествования — члены разведгруппы «Голос» — вновь собрались в полном составе. Они приехали из разных мест в Москву на встречу с работниками редакции «Комсомольской правды».

Из Ялты прилетела Ася Жукова (ныне ее фамилия Церетели). Сразу же после окончания войны она вернулась домой, поступила в Днепропетровский медицинский институт. Окончила, получила назначение на Крайний Север. Почти полтора десятка лет проработала в Магаданской области. И вот уже два года лечит людей в Черноморской здравнице.

— Дядя Вася! — бросилась она в гостинице «Юность» в объятия своего бывшего командира Евгения Степановича Березняка. За все время, проведенное в Москве, она так и не смогла привыкнуть к мирному, настоящему имени капитана Михайлова.

Евгений Степанович после выполнения боевого задания снова вернулся к педагогической деятельности. Ныне он работает в Киеве, в Министерстве просвещения Украины.

Из родного Кировограда — из того города, откуда юным комсомольцем ушел в Советскую Армию, где партизанил в лихую годину фашистской оккупации и получил направление на работу в военную разведку — приехал на встречу с друзьями Алексей Трофимович Шаповалов. Сейчас он работает в Кировоградском обкоме партии. Седина уже тронула его кудри. Но Гроза все так же энергичен, подвижен, бодр.

Елизавету Яковлевну Вологодскую и по сей день все зовут Ольгой. И дома, даже мать, и на работе — в строительном тресте управления Львовской железной дороги. Однажды сверхдотошный кадровик в тресте забеспокоился: «Почему это вы Ольга, а по документам — Елизавета?» До последнего времени в тресте даже самые близкие ее друзья не знали, какая героическая биография у этой маленькой круглолицей женщины с задумчивыми глазами под тонкими дугами бровей. У Елизаветы Яковлевны дружная семья. Муж ее тоже работает на железной дороге инженером-электриком. Они живут во Львове на крутой улочке имени Кривоноса, у старого парка.

Елизавета Яковлевна по специальности техник-строитель. Она строит детсады и ясли, школы, промышленные здания, железные дороги и мосты, а больше всего — жилые дома.

Да, с той поры, о которой рассказывалось в повести, прошло более двух десятков лет. Но в добром здравии герои этой истории, занятые мирным трудом, — герои в полном смысле и с большой буквы. И по сей день памятен им каждый эпизод той боевой страды.

Дорожат этой памятью и польские друзья. Много лет разыскивали они членов группы капитана Михайлова. Но как найти, если советские разведчики действовали под вымышленными именами: Ольга Комар, Василий Михайлов, Гроза, Груша? Как найти, если на перепутье военных дорог, в спешке наступления не успели обменяться адресами?

А все же нашли. Иосиф Зайонц и Валентина — его боевая подруга и жена — написали во Львов Елизавете Яковлевне: «Действительно ли это ты, наша Ольга Комар? Отзовись!»

Разыскали и Михайлова — Березняка, и Грозу — Шаповалова. Вот только след Аси Жуковой затерялся в дальних северных краях. Сама же она по скромности своей не подавала вестей.

В адреса бывших разведчиков пришли письма:

«Президиум Рады Народовой города Кракова и Общество польско-советской дружбы очень просят Вас прибыть в наш город. Целью Вашего визита будет встреча с польскими товарищами по оружию, с которыми Вы вместе в тяжелых условиях гитлеровской оккупации воевали за свободу нашего Отечества. Ждет Вас также золотая награда Кракова. Ждут Вас знакомые и незнакомые, но близкие Вам, как братья, жители города Кракова…»

Иосиф Зайонц и Валентина не выдержали и, не дожидаясь приезда долгожданных гостей, сами отправились в Советский Союз. Побывали у Ольги во Львове, у Василия в Киеве, у Грозы в Кировограде. Что может быть взволнованней, чем встреча побратимов, не видевших друг друга десятилетия?.. Да, белым-белы стали волосы бывшего секретаря подпольного обкома и коменданта боевого округа Армии Людовой. Зато все так же красива спокойноглазая его связная. Сейчас патриоты уже на заслуженной пенсии. Но не оставляют общественной деятельности. Они — активисты Общества польско- советской дружбы. С радостью они узнали, что в свою очередь и Березняк, и Шаповалов — члены правления украинского отделения Общества советско-польской дружбы.

Через несколько месяцев и члены группы «Голос» приехали в Польшу.

Снова Краков… Для Елизаветы Яковлевны — в четвертый раз. И каждый раз он предстает перед ней иным. Вот и теперь: на улицах и площадях туристы со всего света; щелкают фотоаппаратами. Дружины харцеров — польских пионеров — идут с барабанным боем. Экскурсовод, похожий на профессора, назидательно поясняет:

— Тот, кто не видел Кракова, не может понять историю Польши, ее культуру…

Разноплеменная толпа переминается с ноги на ногу у башни Мариацкого костела, ждет. С остроконечной главы башни раздается тревожный звук трубы. Он обрывается на полуноте. По легенде, похожей на быль, с этой башни трубач возвестил о набеге на Краков татарской орды. Его сигнал оборвала вражеская стрела. Но вот уже века каждый час повисает над городом этот звук… Ольга тоже стояла в толпе у костела.

А потом началось путешествие в прошлое — по всем местам, где пролегали когда-то боевые троны разведчиков. Елизавета Яковлевна начала его с деревни Могила, с дома стариков Сендоров, которым она вместе с Анной Богуславской привезла письмо от их сына Петруся. Оказалось, нет больше такого села. На его месте поднялся индустриальный город Нова Гута — стальное сердце народной Польши. Старики Сендоры умерли: им и тогда- то было под семьдесят. Их сын Франек теперь сам уже в летах.

— Ольце! Децко мое! — издали узнал, бросился к Елизавете Яковлевне Игнац Торговский, когда приехала она на его хутор.

Время словно бы стороной обошло Игнаца. Он все такой же крепкий, так же длинны и густы его усы. Он усадил Ольгу за щедро накрытый стол, а сам сел в стороне, у стены. Смотрел, как она ест, и улыбался сквозь слезы:

— Децко, децко…

С его хутора они пошли полями в Рыбну, как ходили в ту пору не раз. Но заблудились, не нашли старую тропку. Видно, заросла она.

Уже когда прощались, вспомнил Игнац о гитлеровском контрразведчике Отмане:

— Цо с ним сталось?

Стало то, что и должно было быть. За злодеяния, совершенные им на советской земле и в Польше, он понес заслуженное наказание. Но суд учел и все то, что он сделал для советской разведки. Это смягчило приговор.

Три дня Елизавета Яковлевна гостила в доме Врублей. Стефу и Розу, дочерей старого Михая, Советская Армия вызволила из концлагеря. Они живут все в том же доме. У Розы семья, четверо детей. А татусь, добрый и мужественный татусь, погиб в Освенциме…

Повидалась Ольга и со Станиславом Мецеком, бывшим своим телохранителем, ныне майором Войска Польского, комендантом города Вроцлава. Встретилась с Тадеушем Грегорчиком — Тадеком, бравым командиром партизанского отряда, который принял под свою защиту группу «Голос» в Бескидах, после нападения гитлеровцев на дом Врубля. И конечно же пыталась она отыскать хоть какие-нибудь следы боевой своей подруги Анны Богуславской, с которой делила опасности самых тревожных первых месяцев на польской земле. Но подтвердилось только одно: гитлеровцы бросили Анну в Освенцим. И все. Если бы удалось ей остаться в живых, конечно, знали бы польские товарищи. Значит… Значит, безыменной погибла в фашистском застенке отважная дочь своего народа.

Прошла Ольга в Бескидских горах по местам партизанских стоянок. Сохранились землянки! Вернее, восстановлены в своем первозданном виде заботливыми руками харцеров. В хуторах и селах, где приходилось бывать в ту годину, Елизавету Яковлевну узнавали:

— Це ж та паненка! С аппаратом ходила!..

А потом были радушные приемы в Кракове. Краковская Рада Народова торжественно наградила членов группы «Золотым знаком города Кракова», а их имена навечно занесла в списки спасителей города.

И вот бывшие разведчики, все четверо, в Москве. К их советским и польским боевым наградам прибавлена еще одна — за мужество и отвагу, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны, им были вручены Почетные грамоты Центрального Комитета комсомола.

На встречу вместе с Елизаветой Яковлевной приехал в Москву ее двадцатилетний сын Василий — спортсмен, радиотехник по специальности, солдат Советской Армии. Только теперь он впервые узнал, какой была его мать в свои боевые двадцать лет. С настороженным вниманием слушал он воспоминания ее друзей. Потом сказал:

— Я горжусь матерью. Горжусь вами. И если нашему поколению придется сделать то, что выпало совершить вам, мы тоже не дрогнем.