В июне 1945 года, через несколько недель после капитуляции гитлеровской Германии, в Берлине, на Принц-Альбрехтштрассе, 8, в бывшем гестаповском застенке были обнаружены стихи. Их нашел в щели между досками пола в камере № 2 бывший заключенный коммунист Генрих Штарк.

Голос из прошлого. Последнее слово перед казнью, завещание смертника живым… Эти стихи были написаны отважным бойцом против фашизма.

Сейчас о жизни и подвиге этого человека созданы легенды. Имя обер-лейтенанта Харро Шульце-Бойзена обливают потоками грязи и клеветы так называемые «солидные» западногерманские журналы «Der Spiegel», «Die Stern» и самые дешевые неонацистские газетенки типа «National und Soldatenzeitung». Бывшие гитлеровские офицеры, в свое время занимавшие видные посты в военной контрразведке третьего рейха — Вальтер Шелленберг, Пауль Леверкюн, В. Флик и другие, написали даже «научные» труды, обвиняющие Харро Шульце-Бойзена и его товарищей в «сотрудничестве с врагом».

О жизни и героической судьбе Харро Шульце-Бойзена рассказывает этот документальный очерк.

…30 августа 1942 года в служебном кабинете обер- лейтенанта военно-воздушных сил Харро Шульце-Бойзена раздался телефонный звонок. Худощавый человек с нервным лицом поднял трубку. Его вызывал полковник Бокельберг, комендант штаб-квартиры министерства авиации.

Когда Харро Шульце-Бойзен явился к нему, его объявили арестованным и передали сотруднику гестапо комиссару Копкову.

Мать и близкие Харро на неоднократные запросы получали в министерстве авиации стереотипный ответ:

«Обер-лейтенант Харро Шульце-Бойзен находится в служебной командировке с секретной миссией и не может писать. Чувствует он себя хорошо и вернется самое позднее в конце сентября».

А в это время гестаповские палачи подвергали Харро таким пыткам и истязаниям, перед которыми бледнели ужасы дантова ада.

Отец Харро, капитан 2 ранга Шульце, находился в Голландии. 28 сентября 1942 года он получил телеграмму: «Позвони немедленно в Берлин в связи с плохими известиями о сыне…»

Так он узнал, что Харро и его жена Либертас почти месяц тому назад исчезли из дому и, вероятнее всего, арестованы гестапо.

Капитан Шульце немедленно выехал в Берлин.

Харро родился 2 сентября 1909 года в г. Киле, в семье профессионального военного. Революционные события 1918 года пробудили в душе мальчика стремление постигнуть окружавший его мир, разобраться в причинах потрясений.

Впечатлительная, эмоциональная душа жадно впитывает в себя знания. Харро учится в Дуйсбурге и Берлинском университете, выезжает в Швецию и Англию, где особенно интересуется социально-экономическими проблемами.

Необозримый мир науки и литературы раскрывает перед ним свои сокровища.

Летом 1932 года Харро стал сотрудником либерально-буржуазного политического еженедельника «Ди гегнер», выходившего в Берлине, и вскоре был назначен главным редактором.

Он много пишет, и его гуманистические взгляды быстро привлекают к нему внимание не только прогрессивной интеллигенции, но и реакционеров.

1 апреля 1933 года в квартиру X. Шульце-Бойзена ворвались штурмовики. Они учинили в ней погром, а хозяина увели с собой.

В одном из фашистских застенков Харро подвергли жестоким пыткам: на нем испробовали шпицрутены, свинцовые плетки и другие орудия средневекового арсенала нацистских изуверов.

Харро был измучен физически, но не сломлен духовно. Его ненависть к насилию, мракобесию и невежеству получила могучий толчок и дальнейшее развитие.

К счастью, в гестаповских застенках Харро пробыл недолго, лишь три месяца. Его мать предприняла энергичные меры, чтобы вырвать сына из рук нацистов. С помощью влиятельных друзей это удалось сделать.

Харро Шульце-Бойзен был освобожден с условием, что покинет Берлин и не будет принимать участия в политической деятельности. С тех пор из «эмоционального» противника нацизма он стал ярым и убежденным его врагом.

По настоянию отца Харро поступает в авиационное училище.

На берегу неприветливого Балтийского моря в небольшом портовом городе Варнемюнде он постигает еще один урок жизни. Порывистой, поэтической душе молодого человека, его гуманистическим идеалам противостоит жестокая и тупая казарменная муштра. Неужели долгие и страстные мечты юноши об истине и добре будут навсегда затянуты в казенный мундир?

О духовном кризисе, пережитом Харро в те трудные месяцы, рассказывают его письма, адресованные родным.

«Да, последние месяцы были чрезвычайно тяжелы, но я не хотел бы исключить их из моей жизни. Несмотря на все мучения, я продержался, это закалило меня, и я думаю, что придут времена, когда и такой закалки в любом отношении будет не хватать». (3.09.1933 г.)

«У меня, правда, неопределенное, но вполне осознанное чувство, что мы приближаемся к европейской катастрофе гигантского масштаба.

Все в целом для меня лично невыносимо тяжело, жить в среде, совершенно чуждой мне, с другим сознанием, чем у других. И это не изменится. Со всеми последствиями этого факта я вынужден буду считаться». (15.09.1933 г.)

На берлинском озере Ван-зее в 1935 году состоялось знакомство Харро с Либертас Викторией Хаас-Хейе, которая вскоре стала его женой. Ее влиятельные друзья и родные представили Харро имперскому министру авиации Герингу. Тому понравился молодой и умный офицер, знавший несколько иностранных языков. Через некоторое время Шульце-Бойзен получил назначение в отдел атташата министерства авиации.

И вот Харро Шульце-Бойзен снова в Берлине, дома, среди тех, кто разделяет его взгляды и надежды. Он возобновляет свои занятия в Берлинском университете. Встречается с друзьями, горячо спорит, обсуждая настоящее и будущее Германии.

Поездки во Францию, Италию, Швецию, Югославию еще более расширяют его кругозор. Он изучает еще один язык — русский.

Приближение войны ощущалось всюду. Абиссиния, Испания, Чехословакия, Польша, Югославия стали жертвами фашистской агрессии. «Эта война похоронит всю старую Европу со всей ее цивилизацией, — пишет молодой офицер. — Наша жизнь кажется мне незначительной…» (11.09.1939 г.)

Это письмо было написано Харро десять дней спустя после нападения гитлеровцев на Польшу, явившегося началом второй мировой войны.

В те же грозовые дни состоялось знакомство обер-лейтенанта Харро Шульце-Бойзена с писателем и драматургом коммунистом Адамом Кукгофом. Откровенный дружеский разговор двух антифашистов выявил полную общность взглядов на характер развязанной нацистами войны, на кровавый режим, установленный Гитлером и его кликой.

Это знакомство определило дальнейшую судьбу Харро. Вскоре Адам Кукгоф представил его своему другу Арвиду Харнаку, старшему правительственному советнику имперского министерства экономики.

Позднее мать Харро рассказывала: «…Он нашел себе самых лучших боевых товарищей среди коммунистов, так как наиболее активные, непримиримые и смелые бойцы Сопротивления были именно в их рядах…»

Доктор Арвид Харнак был выходцем из либерально-буржуазной семьи. Он родился 24 мая 1901 года в Дармштадте. Огромное влияние на формирование его материалистических взглядов оказали отец Отто Харнак, известный литературовед, и дядя Адольф Харнак, крупнейший немецкий ученый-теолог.

Свое университетское образование Арвид завершил диссертацией на тему «Марксистское рабочее движение в Соединенных Штатах», за которую был удостоен научной степени доктора философии. Два с половиной года он провел в США, изучая условия жизни американских рабочих. В Мэдисонском университете он познакомился с мисс Мильдред Фиш, доктором, философии, которая стала его женой и товарищем по борьбе.

С целью знакомства с социалистическим плановым хозяйством Арвид Харнак зимой 1931/32 года вместе с профессором доктором Фридрихом Ленцем основал в Берлине научный кружок. В 1932 году вместе с группой немецких экономистов он посетил Советский Союз. Поездка по различным городам молодой Страны Советов укрепила в нем уверенность в том, что счастливое будущее немецкого народа будет обеспечено лишь тогда, когда капиталистические порядки в Германии будут уничтожены.

Наряду с другими произведениями классиков марксизма-ленинизма Арвид Харнак особенно много времени уделял ленинской книге «Государство и революция». Он стал убежденным коммунистом, и его взгляды влияли на всех, кто с ним соприкасался. Он дружески, с огромным терпением помогал своим товарищам разобраться в политических и социальных событиях в Германии, в характере войны, развязанной немецкими империалистами и правящей гитлеровской кликой.

Среди друзей и единомышленников доктора Арвида Харнака были самые разные люди: коммунисты Адам и Грета Кукгоф; профессор Вернер Краус; выдающийся ученый невропатолог доктор медицины Йон Риттмейстер; коммунисты художники Курт и Елизабет Шумахер; талантливый ученый-физик, инженер фирмы «Леве радио-гезельшафт» доктор Ганс Генрих Куммеров; референт имперского ведомства труда графиня Эрика фон Брокдорф; коммунист кинорежиссер и актер Вильгельм Шюрман-Хорстер; поэт и писатель Гюнтер Вайзенборн, сотрудник берлинского радио.

В работе антифашистской группы, созданной Арвидом Харнаком и Харро Шульце-Бойзеном, активно участвовали коммунисты журналисты Йон Грауденц, Вильгельм Гуддорф, Йон Зиг, Вальтер Гуземан, Мартин Вейзе; военные — лейтенант Вольфганг Хавеманн, сотрудник абвера обер-лейтенант Ганс Герберт Гольнов; студенты Берлинского университета Хорст Гейльман, комсомолка Урсула Гетше, католичка Ева-Мария Бух и многие другие…

По прибытии в Берлин капитан Шульце в тот же день встретился с женой, но никаких утешительных новостей не услышал. Он поехал в министерство авиации. Принявший его дежурный офицер тоже ничего не смог рассказать ему о сыне, но намекнул, что, наверное, об этом лучше всего узнать в гестапо. Шульце приехал на Тирпицуфер, в резиденцию абвера, к адмиралу Канарису. Представитель начальника военной контрразведки подтвердил, что его сын — Харро Шульце-Бойзен арестован гестапо по обвинению в государственной измене и что дело ведет оберштурмбанфюрер Панцингер.

Капитану Шульце удалось попасть на прием к Панцингеру. Низенький плотный человек вежливо выслушал его. Взвешивая каждое слово, сказал, что дело очень серьезное, безнадежное и трудно что-либо сделать… За заговорщиками давно следили. Почти все арестованные признались в преступлениях, совершенных против фюрера и рейха. Несмотря на тяжесть вины Харро, он постарается добиться разрешения о встрече с ним…

Вот что рассказывает об этом свидании, состоявшемся 30 сентября, капитан Шульце:

«…Комиссар по уголовным делам Конков, сотрудник Панцингера, проводил меня по длинным коридорам в комнату, казавшуюся нежилой. В одном углу стоял пустой письменный стол, вдоль длинной стены комнаты — софа, два простых кресла и небольшой стол. Здесь минуты две я был оставлен наедине.

Затем открылась боковая дверь и вошел Харро, сопровождаемый Конковым и другим чиновником. Он вошел тяжелым, медленным шагом, как будто отвык ходить, но, выпрямившись, обе руки держал так, что я вначале подумал, что он закован. Его лицо было пепельно-серым и страшно осунулось, глубокие тени залегли под глазами… На нем был штатский серый костюм и голубая рубашка. Я взял его за руку, подвел к одному из кресел у небольшого стола, сел сам на другой стул, который я придвинул вплотную к его креслу, и взял его руки в свои. Они так и покоились в моих руках во время всей беседы. И это пожатие было нашим молчаливым внутренним диалогом, который шел наряду с другим…

Оба чиновника садятся за письменный стол и наблюдают за нами; один, кажется, ведет протокол.

Я повернул свой стул так, чтобы они не могли видеть моего лица.

Я сказал Харро, что пришел для того, чтобы помочь ему, заступиться за него, и хочу выслушать его мнение, как это лучше всего сделать. Пусть он сообщит мне, почему он арестован. Одновременно я хотел передать ему привет от матери и его брата, которые также находились в Берлине, но которым не разрешили прийти.

Он отвечал мне спокойно и твердо, что ему невозможно и безнадежно теперь как-то помочь. Уже много лет он сознательно боролся против существующего государственного строя как только мог. Он делал это с полным сознанием опасности, которой подвергался, и теперь решил взять на себя всю ответственность.

Один из двух чиновников, до того молча присутствовавший при нашем разговоре, задал лишь вопрос, на который мне уже намекал Панцингер и который явно беспокоил гестапо.

Имелись якобы веские данные считать, что Харро до своего ареста через посредников переправил за границу совершенно секретные документы. До сих пор Харро отказывался давать какие-либо показания, и чиновник спросил, не намерен ли он теперь что-либо сказать по этому поводу.

Гестапо, видимо, считало, что Харро расчувствуется в эти прощальные часы и раскроет тщательно оберегаемую тайну.

Однако он твердо отказался сделать какие-либо признания о местонахождении документов. Без сомнения, он чувствовал, что гестапо со своей нечистой совестью страшно боится публикации подобных секретных документов и не скоро освободится от этого страха.

Конец моего разговора с ним был чисто личным.

Харро встал одновременно со мной, выпрямился и, стоя совсем близко около меня, гордо и твердо посмотрел мне в глаза. Я смог лишь сказать ему:

— Я всегда любил тебя!

Потом я подал ему обе руки, он пожал их. Я пошел к двери, но у порога обернулся и молча кивнул ему. Он стоял выпрямившись между двумя чиновниками. У нас обоих было чувство, что мы видимся в последний раз».

Йон Зиг шел по Франкфуртер-аллее и жадно разглядывал все, что попадалось ему на пути. Его глаза цепко обнимали широкий проспект, засаженный у обочины липами, витрины магазинов, зазывающие покупателей товарами и доступными ценами.

Шла война, но все в общем выглядело так же, как и раньше, в мирное время. Кроваво-красные стяги с черной паучьей свастикой напоминали о том, что в Германии по- прежнему господствуют нацисты. Зигу казалось, что берлинцам нет никакого дела до событий, которые совершаются на восточном фронте, и это раздражало его.

Лица пожилых рабочих и женщин, торопившихся в ближайшие булочные и молочные, были озабочены и хмуры, и Йон подумал, что среди них, наверное, найдутся такие, кто искренне обрадуется первому большому поражению нацистов…

Только два часа назад узнал он о крупном контрнаступлении советских войск, отбросивших фашистских захватчиков от Москвы. Вот оно, начало!

Еще будут новые, радостные известия о победах русских. Их общих победах! Еще будут впереди тяжелые дни, месяцы горьких отступлений и временных поражений, но все-таки придет тот светлый день, когда фашизм будет разбит и разгромлен.

На Штраусбергерплац Йон свернул к станции подземной городской дороги и спустился вниз.

Одинокий рыбак сидел у лодочного причала. Свинцово-серые волны Мюгель-зее тихо плескались у его ног, обутых в старые, видавшие виды сапоги.

Ставни на окнах и двери ближайшего ресторанчика и гостиницы для приезжих были еще закрыты. Было воскресенье, но хозяева, видно, понимали, что в хмурый декабрьский день рассчитывать на посетителей не приходится.

Йон медленно подошел к одинокому рыбаку и положил руку ему на плечо.

— Здравствуй, Отто.

Рыбак обернулся. Его суровое лицо смягчилось, когда он увидел пришельца.

— Здравствуй.

Рыбак привстал и вытащил из рюкзака еще один складной стульчик. Потом, придерживая рукой свою удочку, второе удилище протянул товарищу.

Оба молча уселись рядом. Разговор начал Йон. Он сообщил товарищу последние известия с восточного фронта.

Советские войска Калининского, Западного и Юго-Западного фронтов нанесли гитлеровцам серьезные удары, вынудив их оставить крупные населенные пункты, города… Началось наступление, которое будет началом разгрома.

После долгих месяцев ожиданий, когда безысходные, тоскливые мысли, казалось, навсегда отнимут надежду на будущее, их радость была вполне понятной… И хотя геббельсовские демагоги наверняка постараются замаскировать первое серьезное поражение вермахта, они оба были убеждены, что среди наиболее трезвых голов найдутся и такие, которые задумаются: «А что будет дальше?»

Йон Зиг был хорошо известен среди товарищей по партии как энергичный, умный журналист и организатор. В течение ряда лет он писал газетные статьи для «Роте Фане», а также для крупных буржуазных газет «Берлинер тагеблатт» и «Фоссише цейтунг».

Сразу после установления нацистского режима он просидел три месяца в тюрьме и, выйдя на свободу, продолжал журналистскую деятельность: писал нелегальные листовки, статьи.

Йон Зиг устроился работать на железную дорогу. Используя все возможные способы, он срывал график движения поездов и военных эшелонов, уходивших на фронт.

Художник и скульптор коммунист Отто Грабовски, рабочий печатник Герберт Грассе и железнодорожный служащий Йон Зиг осенью 1939 года положили начало подпольной организации нейкельнских коммунистов, впоследствии известной как группа «Иннере Фронт».

Йон Зиг был хорошо знаком со многими людьми, бывавшими у Харро Шульце-Бойзена, а также поддерживал тесный контакт с коммунистами — руководителями антифашистских ячеек на некоторых предприятиях Берлина.

Герберту Грассе были известны товарищи, работавшие в заводских ячейках, и некоторые писатели и артисты, собиравшиеся у коммуниста киноактера Вильгельма Шюрмана-Хорстера.

Отто Грабовски нашел старых друзей коммунистов из группы «Робби» (Роберта Урига).

Начались долгие трудовые будни. В садовый домик братьев Макса и Отто Грабовски, находившийся в Рудове, на Банхофштрассе, 117, был доставлен печатный станок.

Братья работали самоотверженно, не щадя себя. Одну половину домика занимала лавка красок, в другой жил Макс с женой. Днем в лавку заезжали клиенты, а ночью из цементированной ямы, у крыльца, извлекался станок и устанавливался в жилой половине домика. В подпольной типографии нейкельнских коммунистов печатались листовки, брошюры и бюллетень «Иннере Фронт», а также многие материалы и брошюры группы Шульце-Бойзена и Харнака.

Бюллетень «Иннере Фронт» печатался на плохой, дешевой бумаге. В каждом выпуске было от семи до четырнадцати страниц. Периодически выходили приложения к бюллетеню, печатавшиеся на немецком, французском, итальянском, чешском, польском и позже — русском языках. Эти приложения предназначались для немецких и иностранных рабочих, служащих полиции и солдат вермахта.

Бюллетень выходил нерегулярно, 1–2 раза в месяц, но тем не менее пользовался большим успехом, особенно среди рабочих берлинских предприятий.

Авторами большинства статей были коммунисты друзья Йона Зига: Вильгельм Гуддорф, Вальтер Гуземан, Мартин Вейзе и другие.

Так, например, в типографии братьев Грабовски была отпечатана брошюра Вильгельма Гуддорфа «Экономическая основа национал-социалистской Германии», в которой автор призывал патриотов Германии путем свержения господства финансово-капиталистической олигархии и слома ее фашистского государственного аппарата совершить решительный поворот в судьбах страны на благо народа. «Борьба будет еще более тяжелой, — писал он, — но никто не может уклониться от нее. Долг диктует каждому, в ком еще есть совесть, безоговорочно и всеми силами включиться в эту борьбу. Мы должны победить, и мы победим».

В одной из своих работ Йон Зиг разоблачал тщетные усилия гитлеровского правительства отвлечь немецкий народ от трудностей, которые с каждым днем все больше давали о себе знать повсюду. Его статья заканчивалась словами: «Конечная победа национал-социалистской Германии невозможна, нацистский режим должен быть уничтожен — это единственный путь для установления мира и спасения немецкой нации».

Йон Зиг был уверен, что с каждым днем будут увеличиваться их ряды, ряды армии незримого фронта. Ни удары гестапо, ни виселицы и тюрьмы не в силах помешать грядущей победе антифашистов, коммунистов, бойцов Сопротивления.

Йон рассказал Отто Грабовски о группе Шульце-Бойзена — Харнака. Ему известно, что в этой группе участвуют самые различные люди: писатели, артисты, студенты, военные. Среди них лишь немногие коммунисты, но их всех объединяет ненависть к национал-социализму, к преступной войне, развязанной Гитлером.

Йон Зиг, Вильгельм Гуддорф, Вальтер Гуземан и многие другие члены КПГ считали своим долгом расширять и укреплять подпольный антифашистский фронт.

— О контрнаступлении русских под Москвой нужно написать в наш бюллетень. Выпустить отдельную листовку, — предложил Йон. — Рабочие в первую очередь должны знать правду о событиях под Москвой.

Отто Грабовски с сожалением взглянул в свое ведерко и усмехнулся: за один час не вытащил ни одного окунька. Медленно он стал сматывать удочку.

— Верно, Йон, — проговорил он. — Мы выпустим листовку. Пусть только товарищи напишут ее. Восковку достанет Герберт Грассе.

Нейкельнские коммунисты поддерживали постоянный контакт с рабочими берлинских заводов «АЕГ», концерна Симменс, предприятий «БЕВАГ», «Шелл-ойль», «Хассе унд Вреде», «Дейче Верке», «Аскания», «Лоренц», мастерских железной дороги и городской электрички.

Йон был уверен, что придет час и рабочие скажут свое слово. А сейчас коммунисты должны еще больше работать. Листовка не только информация и призыв к борьбе. Листовка — визитная карточка антифашиста, сигнал о существовании коллектива, организации борцов. Рабочие должны не только помнить, но и видеть, что Коммунистическая партия Германии жива и она борется.

Свинцово-серые волны Мюгель-зее лениво бились у причала. Казалось, что они заговорщицки шептали: «Мы все знаем, мы все знаем…»

У руководителей группы Арвида Харнака и Харро Шульце-Бойзена было твердое решение: вести активную борьбу против гитлеровского режима. Но они понимали: силы немецких антифашистов распылены. Многие в тюрьмах и концлагерях, другие эмигрировали, а те, что остались в Германии, на свободе, ежечасно рискуют быть схваченными. Налаженная гестапо всеобъемлющая система доносов, духовное растление, полицейский аппарат и всеобщий страх ставили антифашистов в невыносимые условия. Нельзя забывать, что организация создавалась в период шумных побед гитлеровцев в Европе, в дни, когда Геббельс кричал о новых победах вермахта на Востоке… Однако Харнак и Шульце-Бойзен понимали: нельзя сидеть сложа руки, надо действовать. Надо жить и работать во имя будущего, которое трудно было представить себе светлым в той кромешной тьме.

Группа Шульце-Бойзена — Харнака, объединившая коммунистов и антифашистов из буржуазных кругов и немецкой интеллигенции, стала одной из самых значительных подпольных организаций Сопротивления в Германии в первый период войны. Ее руководители считали главной задачей создание широкого антифашистского фронта, опирающегося на рабочий класс и охватывающего широкие слои населения. С этой целью они участвовали в выпуске нелегальных листовок и других печатных материалов, которые в первую очередь распространялись в Берлине среди служащих, студентов, рабочих, а также солдат германской армии.

Учитывая силу и мощь безжалостной нацистской машины, а также временные военные успехи гитлеровцев на фронте, Харро Шульце-Бойзен и Арвид Харнак считали, что данная конкретная ситуация пока не способствует развитию массового антифашистского движения Сопротивления. Руководители группы пришли к выводу, что в настоящих условиях, только опираясь на внешние силы, можно сломить гитлеризм и добиться успеха.

Они понимали, что единственной реальной силой, способной противостоять натиску фашистских полчищ, является Советский Союз и только Красная Армия сможет разгромить германскую военную машину и гитлеровский рейх.

Харро Шульце-Бойзен и Арвид Харнак, а также их друзья знали немало ценных сведений. Арвид Харнак был видным чиновником имперского министерства экономики, он имел доступ ко многим документам, показывающим военную подготовку и планы фашистской Германии. Харро Шульце-Бойзен, служивший в министерстве авиации, был вхож в военные круги. Жена писателя Адама Кукгофа работала переводчицей в расово-политическом ведомстве национал-социалистской партии. Другие члены организации имели доступ во многие важные учреждения гитлеровской Германии.

Антифашисты решили установить связь с советским военным командованием. Решиться на это было нелегко. Нужно было перебороть себя, сбросить националистические шоры, отрешиться от многих традиционных понятий во имя высокой идеи и далекой, но благородной цели — возрождения новой, демократической Германии. И они нашли в себе мужество сделать выбор в пользу грядущей демократической, рабоче-крестьянской Германии!

Ганс Коппи взглянул на часы. Оставалось еще несколько минут до начала очередной передачи.

Его руки привычно настроили аппарат. В наушниках зашумели помехи.

Листок с рядами цифр был перед глазами, на столике.

Ганс уверенно отстучал ключом вызов-пароль. Глазок индикаторной лампы замигал. Радист явно торопился. Передать телеграммы нужно за очень короткое время: в его распоряжении были две-три минуты, не больше.

Их давно уже выслеживали гестаповские ищейки и агенты абвера. Неделю назад палатки «Рейхспочты» — специального подразделения с пеленгационными установками — почти вплотную подошли к их дому, и только счастливая случайность спасла его от провала. Проходивший мимо Йон Грауденц заметил пеленгаторы и немедленно прибежал, чтобы предупредить Ганса Коппи. Ему пришлось прекратить радиопередачи из своей квартиры и искать другое место…

…Точка — тире, точка — тире… Рука быстро отбивала текст сообщений, зашифрованных в колонки непонятных простому глазу цифр. За рядами загадочных чисел стоял огромный труд его друзей — антифашистов. Недели, месяцы безмерного риска, кропотливого анализа самых разнообразных данных, собранных отовсюду, из различных учреждений и ведомств. Нет, их подвиг не будет напрасным. Их сообщения помогут разгрому нацистского режима. Он не сомневался в этом.

Радиосигналы неслись через шелестящий, населенный тысячами звуков эфир… в далекую Москву.

…Тире — точка, тире — точка…

Пройдет несколько часов, а может быть, и меньше — и расшифрованные цифры лягут на стол человека, которого они знают только под загадочным именем «Директор»…

«Коро — Директору.

Источник — Мориц.

План II вступил в силу три недели назад. Возможен выход на линию Архангельск — Москва — Астрахань до конца ноября. Все снабжение отныне ориентируется на этот план».

«Коро — Директору.

Источник — Густав.

Потери немецких танков на восточном фронте равны на сегодняшний день в количественном отношении боевой технике 11 дивизий».

Передача окончена. Ганс выключил аппарат, сложил его в небольшую сумку-чехол и снял очки.

Глаза побаливали. Последние ночи спать пришлось немного. Вместе со своим товарищем Куртом Шульце, тоже радистом, они ремонтировали другой передатчик, вышедший из строя.

Запасные части удалось изготовить сравнительно легко в цехе фирмы «Леве Радио-гезельшафт», где Ганс работал техником, но пришлось повозиться с дефицитными лампами… Надо было найти такие, чтобы подошли к их аппарату.

Ганс Коппи не был новичком в подполье. С юных лет участвовал он в революционной борьбе. 16-летним пареньком, еще в 1932 году, был арестован и осужден «за деятельность в пользу Коммунистической партии Германии». Но тюрьма не «исправила» его, он снова продолжал борьбу…

…Тире — точка, точка — тире…

Важные данные, собранные его товарищами, дадут возможность советскому военному командованию правильно разгадать замыслы врага, нанести ему сокрушающие удары.

И то, что он, немецкий рабочий-коммунист, делает сегодня, сейчас и будет делать завтра, послезавтра, до конца, — это и есть пролетарский интернационализм на деле.

На Востоке, в жестоких сражениях с гитлеровскими полчищами, решается не только судьба Советского Союза, но и судьба всей Европы, идет борьба за будущее новой Германии, где хозяевами будут немецкие рабочие и крестьяне. И они, антифашисты, здесь тоже внесут свой вклад в грядущую победу. Ганс уверен в этом.

Откуда только ему не приходилось за последние месяцы вести радиопередачи! С тех пор как они покинули свой дом, Ганс Коппи вел передачи из разных уголков Берлина, из квартиры графини Эрики фон Брокдорф, из рентгеновского кабинета известного врача, из дачного домика старого знакомого — торговца.

Сегодня, как почти всегда, Ганс вместе с Тильдой. Жена отдельно от него приехала сюда электричкой, к берегу Ван-зее, и в своей объемистой хозяйственной сумке привезла передатчик, который он установил в небольшом, тесном помещении рубки их яхты.

Кто в этот воскресный день обратит внимание на старую, видавшую виды парусную лодку? Сейчас здесь, на Ван-зее, много таких. Берлинцы любят отдыхать на озерах.

«Коро» вызывает «Директора». Только Ганс Коппи и еще несколько человек знают, что под кличкой Коро скрывается Харро Шульце-Бойзен, руководитель антифашистской группы.

В эфир уходят сигналы. Бесчисленные ряды точек — тире будут приняты, расшифрованы, чтобы дать важные сведения далеким советским друзьям. Они бегут через эфир, наполненный музыкой, хвастливыми лозунгами нацистского фюрера, сквозь вспышки электрических разрядов и ударные волны разрывов бомб, туда, откуда разносится по миру уверенный голос русского диктора, читающего лаконичные сводки Совинформбюро.

За последнее время с помощью своих единомышленников Харро Шульце-Бойзену удалось собрать важнейшие сведения о планах верховного командования германской армии, данные о производительности немецкой самолетостроительной промышленности и заводах синтетического горючего. Антифашисты передали в Москву сведения о бомбардировочной авиации, перебрасываемой с острова Крит на восточный фронт, тактико-технические данные о новом самолете «Мессершмитт», сообщили о планах германского командования, касающихся весеннего наступления на Северный Кавказ.

Они передавали данные о местах и времени высадки десантно-диверсионных групп в советском тылу, о расположении немецких аэродромов и баз снабжения; сообщали о намечаемых нападениях на морские конвои, шедшие из Англии в Мурманск; информировали о внешнеполитических акциях германского министерства иностранных дел, о появлении трений между высшими военными кругами и национал-социалистским руководством. Им удалось узнать о сверхсекретном объекте в Пейнемюнде, где под руководством Вернера фон Брауна создавалось «оружие возмездия» — ракеты Фау, о разработке новых видов оружия и боевой техники…

После долгих поисков гитлеровцы напали на след организации, передававшей по радио важнейшие данные врагу. Им удалось узнать, кто скрывался под именем Коро. До этого гестапо не имело права доступа в министерство авиации, контроль за его сотрудниками осуществляла военная контрразведка (абвер). Для ареста обер-лейтенанта Харро Шульце-Бойзена гестапо получило разрешение Гитлера, который подписал специальный указ.

Через несколько дней была арестована жена Харро Шульце-Бойзена — Либертас.

7 сентября на одном из курортов гестаповцы арестовали Арвида Харнака и его жену Мильдред.

12 сентября — Йона Зига, Адама Кукгофа, Йона Грауденца, Ганса и Гильду Копни, Хорста Гейльмана и многих других, в том числе коммунистов — авторов подпольных изданий «Роте Фане», «Иннере Фронт»: Вильгельма Гуддорфа, Вальтера Гуземана, Мартина Вейзе.

В течение нескольких месяцев гестаповцы схватили свыше шестисот человек в Берлине, Гамбурге, Рурской области, в Голландии, Бельгии и Франции.

Начальник VI (иностранного) отдела главного управления имперской безопасности группенфюрер СC Вальтер Шелленберг писал впоследствии: «В итоге сотни людей оказались втянутыми в этот водоворот и попали за тюремную решетку. Некоторые из них, возможно, были только сочувствующими, но во время войны мы придерживались жестокого принципа: „пойманы вместе — повешены вместе“.

Чтобы вырвать нужные им признания у арестованных, гестаповцы избивали их, зажимали в тиски пальцы рук и ног, подвешивали вниз головой, подвергали облучению ультрафиолетовыми лучами.

Один из активных членов организации, руководитель нейкельнской группы „Иннере Фронт“ Йон Зиг после пятидневных непрерывных пыток покончил с собой в тюремной камере.

В результате жестоких истязаний 55 человек кончили жизнь самоубийством.

Большинство арестованных держались стойко. Харро Шульце-Бойзен подвергся зверским пыткам, от которых в течение многих дней не мог передвигаться, но ничто не могло заставить его говорить. Его мужество и выдержка приводили в удивление даже гестаповских палачей. Один из них признался его жене Либертас:

— Мы убедились, что у вашего мужа крепкие нервы.

Следствием руководил начальник отдела IV-a главного управления имперской безопасности оберштурмбанфюрер СС Панцингер и его ближайший помощник комиссар полиции Копков. О ходе следствия постоянно информировали Гиммлера.

По свидетельству Фалька Харнака, брата Арвида, рейхсмаршал Герман Геринг получил разрешение у Гитлера на то, чтобы этот процесс не был передан в руки народного суда, а проводился имперским военным судом, где его специальный советник полковник д-р Редер, отправивший на смерть сотни антифашистов, выполнял свое черное дело. Гитлер отдал распоряжение о том, чтобы его все время держали в курсе расследования, он оговорил за собой право на утверждение приговора как верховный судья и главнокомандующий.

Один из арестованных — Гейнц Шеель позже рассказывал: „Никому из нас не было предъявлено обвинение. Некоторым было официально объявлено, когда начнется процесс…

Это произошло около полуночи. В камеру к Курту Шумахеру, лежавшему скованным на койке, в сопровождении дежурного чиновника тюрьмы вошел человек в штатском и сказал:

— Не вставайте! Вы Курт Шумахер? Завтра вы предстанете перед вторым сенатом имперского военного суда. Вы обвиняетесь в следующем… — Дальше следовало перечисление параграфов обвинения. — Вы поняли?

Все продолжалось не более минуты. Этот фарс повторился и в камерах Грауденца, Гейльмана, Гольнова и Гертса, Шульце-Бойзена и Харнака. В ходе процесса такое предварительное уведомление было окончательно отменено“.

К началу декабря 1942 года следствие было закончено; материалы следствия составили тридцать томов.

Когда Гитлеру доложили результаты расследования, то, по свидетельству Вальтера Шелленберга, „фюрер был так подавлен докладом, что в этот день вообще не хотел ни с кем разговаривать и отослал Канариса и меня, даже не выслушав нашего дополнительного отчета о работе“.

Ранним утром 15 декабря 1942 года первые тринадцать обвиняемых были доставлены в Шарлоттенбург, в помещение имперского военного суда. Все они были в наручниках. Их сопровождали солдаты, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, так как гестаповцы опасались, что арестованных попытаются освободить.

Процесс проходил за закрытыми дверями, в атмосфере строгой секретности. Только высшие представители министерств, руководства национал-социалистской партии, тайной полиции и генерального штаба могли принимать участие в этом судебном фарсе в качестве зрителей.

Один из гестаповских комиссаров признался: „Мы вообще не можем пойти на опубликование этого материала…“ Обвиняемых нельзя было выдать за „порочных субъектов“. Большинство из них служили в вермахте или занимали важные посты. Вследствие распоряжения сохранять все в тайне обвинительная часть приговора была отпечатана лишь в трех экземплярах. Только четверо специально приведенных к присяге адвокатов были допущены к защите.

Харро знал: наступил тот час, к которому он готовился так долго. Час тяжких испытаний… Его мысли были далеко от всего земного, хотя он знал, что должен думать о предстоящем последнем поединке.

…В декабре 1941 года, навестив свою тетку Эльзу Бойзен, Харро увидел у нее книгу с рассказами Максима Горького. Это был его любимый писатель. И видимо, размышляя о выбранном им пути, Харро написал на одной из страниц несколько строчек:

Часы

Тик-так, тик-так… Человеческая жизнь до смешного коротка.

…С тех нор как люди существуют на этой земле, они умирают. У меня было достаточно времени, чтобы свыкнуться с этим. Сознание того, что твой долг выполнен, может спасти человека от страха перед смертью. Честно и мужественно прожитая жизнь — залог спокойной смерти.

Да здравствует Человек, господин над своими желаниями и сердце которого охватывает всю боль мира…

Ничего не останется от человека на земле, кроме его поступков. Вечно живут смелые духом, мужественные люди, служащие свободе, справедливости и прекрасному. Они освещают жизнь таким могучим, ярким светом, что прозревают незрячие.

Не щадить себя — наиболее прекрасная и благородная мудрость на земле…»

Нет, он никогда не щадил себя!

Свою речь на суде Харро Шульце-Бойзен начал с разоблачения гестаповских палачей, подвергших заключенных в период следствия жестоким пыткам. Но он не сумел сказать все, что хотел, председатель суда лишил его слова.

Закованные в кандалы, на скамье сидели обвиняемые. Небольшая группа, самые первые…

Обер-лейтенант Харро Шульце-Бойзен и его жена Либертас, старший правительственный советник Арвид Харнак и его жена Мильдред, скульптор Курт Шумахер и его жена Елизавет, техник Ганс Коппи, студент Хорст Гейльман, рабочий Курт Шульце, коммерсант и журналист Йон Грауденц, обер-лейтенант Ганс Герберт Гольнов, секретарша Ильза Штёббе, графиня Эрика фон Брокдорф.

Их всех обвинили в измене родине, в деятельности против германского рейха в сотрудничестве с врагом…

Да, они были бойцами внутреннего, классового фронта, заявил в своей речи на суде Харнак. Но они не изменники. Они делали то, что велел им их человеческий долг, и готовы умереть за свои идеалы.

Пройдут годы. История всех рассудит, скажет свое последнее слово. На развалинах третьего рейха возникнет новая, очищенная от нацистской гряди Германия.

Потомки узнают имена тех, кто боролся, кто погиб в неравной борьбе, отдав свою жизнь во имя свободы.

Выступление Арвида Харнака было ярким; оно явилось серьезным обвинением гитлеровскому режиму. Он изложил мотивы, по которым участвовал в антифашистской борьбе, и заявил, что лишь проложенный его товарищами путь спасет Германию и немецкий народ от катастрофы. Речь Харнака произвела глубокое впечатление даже на многих, принадлежавших к высшей нацистской элите. Когда он закончил свое выступление, в зале длительное время царила тишина.

Судебный процесс продолжался четыре с половиной дня.

19 декабря 1942 года был зачитан приговор имперского военного суда:

«Оберрегирунгсрат д-р Харнак и обер-лейтенант Шульце-Бойзен сумели сплотить в Берлине круг лиц из различных слоев общества, которые не скрывали своей враждебности к государству.

Их отношения к национал-социалистскому государству было отрицательным. Некоторые из них продолжали оставаться фанатическими приверженцами коммунизма. Они проводили дискуссии, во время которых обсуждались марксистская и ленинская литература. Вначале это имело место в небольших кружках, к работе в которых они привлекали преимущественно молодежь. Они сочиняли статьи и сообщения, которые изучались в узком кругу, кроме того, ими составлялись и распространялись подстрекательские листки коммунистического содержания, в которых они обливали грязью национал-социалистское государство. С началом похода против России они значительно усилили свою деятельность. Своей пропагандой они пытались привлечь на свою сторону представителей искусства, полиции и вооруженных сил…

Когда весной 1942 года в Берлине была организована выставка „Советский рай“, Шульце-Бойзен провел контрпропаганду. На улицах Берлина, в витринах, на стенах домов и рекламных тумбах были расклеены сотни листовок с текстами, написанными им: „Постоянная выставка нацистского рая — война, голод, ложь, гестапо. Сколько это еще будет продолжаться?“».

Все тринадцать обвиняемых, кроме Мильдред Харнак и Эрики фон Брокдорф, приговоренных вначале к заключению в каторжной тюрьме, были осуждены на смерть.

В тот же день, 19 декабря, в ставку фюрера самолетом вылетел специальный курьер. Гитлер утвердил приговор и приказал казнить всех осужденных на виселице. В отношении М. Харнак и Э. Брокдорф он распорядился пересмотреть дело с целью вынесения им смертного приговора.

22 декабря, в 10 часов утра, в Берлин вернулся курьер, доставивший приговор, утвержденный Гитлером.

В эти часы в холодных камерах смертников берлинской тюрьмы Плётцензее были созданы потрясающие документы человеческого духа.

В своем последнем, прощальном письме Харро Шульце-Бойзен писал:

«Берлин, Плётцензее.

22 декабря 1942 года.

Любимые родители!

Ну вот и все. Через несколько часов я покину свою земную оболочку. Я совершенно спокоен и прошу вас держаться так же твердо и воспринять все мужественно. Во всем мире решаются столь важные дела, что одна угасающая человеческая жизнь значит не так уж много. Что было, что я сделал — о том я не хочу писать. Все, что я делал, я делал, повинуясь своему разуму, своему сердцу и убеждениям. В этом плане вы, как мои родители, должны предположить лишь самое лучшее. Я прошу вас об этом.

Эта смерть по мне. Я как-то всегда предчувствовал ее. Это, так сказать, моя собственная смерть, как говорится у Рильке. Мне становится очень тяжело, когда я думаю о вас, моих дорогих. Либертас поблизости от меня и разделит мою судьбу в этот час. Я не только надеюсь, но и уверен, что время смягчит ваше горе. Я был лишь провозвестником в своих частично еще неясных мыслях и стремлениях. Верьте со мной в справедливое время, которое все разрешит.

Я до конца буду помнить последний взгляд отца. Я думаю о рождественских мечтах моей дорогой маленькой мамы. Потребовались испытания последних месяцев, чтобы сблизиться с вами. Я вновь нашел дорогу домой после стольких бурь и натисков, после столь чуждых и непонятных вам дорог.

Я вспоминаю многое, обеспеченную и красивую жизнь, которой я во многом обязан вам, и многое, за что я не отблагодарил вас. Если бы вы были здесь (незримо вы присутствуете рядом), вы бы увидели, как я с улыбкой гляжу смерти в лицо. Я уже давно ее одолел. В Европе теперь стало обычным производить духовный посев кровью. Возможно, что мы были лишь парой чудаков, но незадолго до финала можно позволить себе немножко совсем личных иллюзий.

А теперь я протягиваю вам всем руку и проливаю одну (единственную) слезу как знак и залог моей любви.

Ваш Харро».

22 декабря 1942 года, в 20 часов, в берлинской тюрьме Плётцензее были казнены Харро Шульце-Бойзен и его жена Либертас, Арвид Харнак, Курт Шумахер и его жена Елизабет, Курт Шульце, Ильза Штёббе, Рудольф фон Шелия, Ганс Коппи, Йон Грауденц, Хорст Гейльман — три женщины и восемь мужчин.

«Я ни в чем не раскаиваюсь. Я умираю как убежденный коммунист», — были последние слова Арвида Харнака.

Последний раз фрау Шульце-Бойзен видела сына в мае 1942 года, в г. Фрайбурге, куда он приехал навестить брата, лежавшего в госпитале. Вся семья была в сборе, за исключением отца, находившегося в Голландии.

Мать навсегда запомнила слова Харро:

— Гитлер может убить сотни, но не тысячи…

И когда она со страхом спросила его, относит ли он себя к этим сотням, то сын со свойственной ему прямотой ответил:

— А почему бы и нет?

Мать чувствовала, что за его словами тогда скрывалось многое… Она не смела его спрашивать ни о чем и только, предупреждая об опасности, которая, она была уверена, грозила ему, сказала:

— Тогда, в тридцать третьем году, нам удалось спасти тебя, но если это теперь опять случится, будет поздно…

Все это снова вспомнила мать Харро Щульце-Бойзена, когда 26 декабря 1942 года приехала в Берлин, чтобы повидаться со своей сестрой Эльзой, только что освобожденной из тюрьмы. Несколько месяцев провела Эльза Бойзен в одиночной камере по подозрению в деятельности группы Харро Шульце-Бойзена. Гестапо не удалось ничего доказать, и ее вынуждены были отпустить.

Встреча двух женщин была грустной. О трагическом конце Харро и его товарищей они еще ничего не знали…

Фрау Шульце-Бойзен пошла на Принц-Альбрехтштрассе, 8, чтобы передать сыну продовольственную посылку. Один из чиновников имперского управления безопасности, принявший ее, сказал, что Харро здесь нет, и посоветовал обратиться к полковнику Редеру, советнику верховного военного суда министерства авиации.

В сопровождении своего племянника, доктора Тённиес, проживавшего в Берлине, мать Харро отправилась по указанному адресу. Вот что впоследствии она рассказала:

«…Я очень скромна изложила ему свою просьбу, на что Редер ответил мне:

— Я должен сообщить вам, что в отношении вашего сына и его жены вынесен смертный приговор и в соответствии со специальным приказом фюрера от 22 декабря он приведен в исполнение. В связи с особо тяжким характером преступления фюрер заменил расстрел повешением.

Я вскочила и крикнула:

— Это не правда, вы не должны были этого делать…

Редер сказал:

— Вы так возбуждены, что я не считаю нужным разговаривать больше с вами…

После нескольких минут молчания я сказала:

— В гестапо заверили меня, что не будут приводить приговор в исполнение до конца следующего года. Как же можно было нарушать слово?

Редер ответил мне:

— На этом процессе так много лгали, что одной ложью больше, одной ложью меньше — это не так уж страшно…

Я попросила Редера о выдаче тел Харро и его жены, но он отказался сделать это. Мы не могли также получить что-либо из вещей на память о Харро.

— Его имя должно быть вычеркнуто из памяти людей на все времена. Это дополнительное наказание, — говорил Редер.

Всячески понося и оскорбляя его имя, он пытался исказить тот образ Харро, который мы носили в сердце. Когда я попыталась энергично возразить против таких заявлений, Редер угрожающе воскликнул:

— Я обращаю ваше внимание на то, что вы находитесь перед одним из высших чинов имперского военного суда и будете полностью нести ответственность за нанесенные оскорбления.

Когда мой. племянник пытался выступить в роли посредника, Редер очень грубо обрушился и на него, повторив, что его слова никто не может подвергнуть сомнению.

Затем я спросила, есть ли последнее письмо от Харро. Редер ничего не ответил на мой вопрос, но другой присутствовавший при этом чиновник, видимо проявлявший к нам какое-то сочувствие, молча протянул мне запечатанный конверт, в котором, как оказалось позже, был последний привет Харро. Затем Редер заставил меня и моего племянника подписать заявление, обязывающее нас хранить абсолютное молчание о смерти наших детей и всех этих делах. Нас предупредили, что в противном случае мы будем сурово наказаны.

А когда я сказала, что смерть осужденных не удастся долго скрывать, и спросила, что мне отвечать тем, кто меня спросит о Харро, Редер ответил:

— Скажите, что ваш сын умер для вас…»

В августе 1946 года Грета Кукгоф, жена казненного писателя-коммуниста, писала родителям Харро Шульце-Бойзена:

«…Я видела последний раз Харро в подвале на Принц- Альбрехтштрассе, очень бледного, прямого, напряженного как струна, с тем выражением во взоре, которое свойственно людям, уже пережившим свою личную смерть, неминуемо стоящую за их плечами…

…Для него годы нацистского господства не были годами ожидания, а были наполнены борьбой за светлое будущее…»

Далее Грета Кукгоф рассказывала, что обвиняемые держались мужественно и Харро Шульце-Бойзен и Арвид Харнак даже на процессе и в тюрьме были теми, вокруг которых группировались антифашисты, осужденные на смерть.

Господин Редер ошибся. Имя Харро Шульце-Бойзена и его товарищей, павших в борьбе против фашизма, не удалось вычеркнуть из памяти немецкого народа. Подвиг отважных и стойких борцов будет жить вечно!

Нацистский судья Редер, который несет главную ответственность за казнь членов организации Шульце-Бойзена — Харнака, в одной из книг, опубликованной в Западной Германии, опять поносит Харро Шульце-Бойзена как изменника родины. Убийца Редер, виновный в преступлениях против человечества, избежал суда и живет в Федеративной Республике Германии как почетный буржуа, получая высокую пенсию.

Военные преступники, недобитые нацисты и неонацисты называют изменниками родины людей, которые в подлинном смысле слова были истинными немецкими патриотами. История со всей очевидностью доказала, что поддержка героической борьбы Красной Армии немецкими антифашистами находилась в полнейшем соответствии с интересами немецкой нации.

В тяжкий и трудный для мира час они выбрали верный путь и мужественно прошли его до конца. Именно поэтому действия этих антифашистов, относящиеся к выдающимся эпизодам немецкого Сопротивления, достойны того, чтобы о них было рассказано более подробно, чем это имело место до сих пор.